Впервые фамилию этого человека я услышал в 1946 году, когда приехал в Чернигов.
На черниговских руинах еще сохраняли белильную свежесть слова: «Мин нет! Инструктор Стрелец». Перед отступлением фашисты планомерно и методично, квартал за кварталом, минировали и взрывали этот древний красивейший город, в котором – единственном на всю страну! – сохранялось пять бесценных памятников русского зодчества XI-XII веков, множество других каменных строений, свидетелей тысячелетней истории Чернигова.
Трудно, голодно жилось тем знойным послевоенным летом, и я, чтобы как-то помочь овдовевшей в войну сестре, начал ходить на руины. С раннего утра у горисполкома толпился пестрый люд – женщины, подростки, старики, изможденные небритые мужчины. Стихийно складывались бригады и отправлялись в разные концы города разламывать остатки стен, таскать битый кирпич и всякий мусор, получая за день такой работы талон, который в длинной вечерней очереди отоваривался килограммом ячневой муки. Вспоминаю своего тщедушного бригадира – чернявого, с усиками, в армейских галифе и видавших виды сапогах, в добела выцветшей гимнастерке, на которой темными пятнами проступали следы от погон и медалей. Мы не знали его фамилии, звали за глаза странным именем-кличкой Стройся. Иногда он бледнел, оседал на кирпич и, морщась и скрипя зубами, сжимал руками голову. Когда отпускало, Стройся сворачивал цигарку из крепчайшего самосада-зеленухи, сквозь дым рассматривал бесконечные руины и говорил больше, помню, удивленно, чем злобно:
– Что понаделали! А? Подчистую! А?.. Всю Германию прошел до самого ихнего Берлина. Ему, проклятому, тоже, конешно, досталось от боев, только такого там нигде нету, чтоб все подряд… Стройся!
Однажды Стройся не пришел – сказали, что слег. Нашу уже сложившуюся бригаду долго не наряжали никуда – постоять за нас стало некому, и мы до полудня торчали во дворе горисполкома, ожидая работы. Хорошо помню, как неподалеку от нас шумели какие-то официальные распорядители в соломенных шляпах, о чем-то спорили меж собой, и я уловил: «Барановский… Барановский… Барановский…»
Позже, когда я время от времени приезжал в Чернигов, куда переселилась из Сибири вся наша семья, фамилия Барановского совсем закрепилась в памяти, несколько раз я видел этого человека издали, но подойти не посмел и уж никак не мог тогда предположить, что мне предстоит близкое знакомство с ним, долгие беседы, прогулки по Москве, поездки за ее пределы, совместные хлопоты о его деле и я узнаю от него и пойму много такого, без чего счел бы свою жизнь обедненной.
Петр Дмитриевич Барановский родился в 1892 году на Смоленщине. Его отец, безземельный крестьянин села Шуйского, что под Дорогобужем, был мастером на все руки, и востроглазый парнишка с детства приучался к ремеслу, сопровождая отца в его поездках по селам, где тот ставил водяные мельницы.
Из тех же мест происходил великий русский зодчий Федор Савельевич Конь, построивший в конце XVI века московский Белый город, грандиозные крепостные сооружения Смоленска и, как доказал в наше время П. Д. Барановский, Болдинский монастырь близ Дорогобужа. Деревенский мальчонка однажды увидел величественный Троицкий собор, приземистую трапезную, массивную колокольню, из-за ветхости бездействующую уже тогда Введенскую церковь, и эта гармоничная каменная сказка навсегда запечатлелась в его глазах. За свою долгую жизнь он увидел тысячи памятников истории и культуры разных народов, но этот стал первым и незабываемым эстетическим откровением, родником всей его жизни и его дела. Подростком увидел и шатровую деревянную церковь XVII века в селе Рыбки, и когда в Московском археологическом обществе появился застенчивый паренек из строительно-технического училища и показал изящные эскизы шатровых храмов, издревле стоявших западнее Можайска, там удивились и поручили ему подробнее исследовать эти памятники, свидетельствовавшие о границах распространения классического русского зодчества. С этой работы, проделанной зимой 1912 года, начался его подвижнический путь открывателя и восстановителя бесценного архитектурного наследия.
Он смолоду приучил себя ценить время, как бы уплотнять его, насыщая делами и не теряя ни одного года, месяца или дня. Жил напряженнейшей творческой жизнью, яростно борясь за дело и трагически ощущая беспощадность времени, которое в союзе с бескультурьем, безнадзорностью и небрежением губило материальные свидетельства исторических событий прошлого, красноречиво рассказывало об уме, таланте, трудолюбии и мастеровитости его народа. Даже годы учения в Московском археологическом институте и подготовки кандидатской диссертации были до предела заполнены делами. Перечислю их для примера и назидания специалистам этого профиля, знающим, в частности, специфику и трудоемкость обмеров древних памятников. Итак, обмер Введенской церкви и Трапезной палаты Болдина монастыря, а также шатрового храма в Рыбках. Обмер и проект реставрации собора Ивановского монастыря в Вязьме. Исследование, проект и модель реконструкции Борисоглебского собора в Старице. Работа с архитекторами и подрядчиками в Москве, Ашхабаде и Туле. Исследования, обмер, проекты восстановления и консервации двадцати выдающихся архитектурных памятников Ярославля, пострадавших во время эсеровского мятежа 1918 года. Обследование и проект реставрации деревянных ворот б. Перемышльского Резванского монастыря (Калужская обл.) и башни б. Сыпанова монастыря (Костромская обл.)…
Революция разрушила отжившее в общественном устройстве и начинала создавать новое, ставя также себе задачей сохранить ценное культурное наследие предшествующих эпох. И в те далекие тяжкие годы, когда на строгом учете была каждая государственная копейка, выделялись средства на изучение и ремонт памятников архитектуры Москвы, Новгорода, Владимира, Суздаля, Твери, Пскова, Сольвычегодска, Кириллова… Москвичи и гости столицы любуются сегодня Покровским собором на Красной площади, прекрасно отреставрированным к Олимпиаде, а я хочу напомнить, что в первые годы Советской власти по личному распоряжению В. И. Ленина на срочный ремонт храма Василия Блаженного был отпущен миллион рублей, выделены кирпич, цемент и краска…
В те годы П. Д. Барановский исследовал, обмерил, зафиксировал в фотографиях, частично отреставрировал или составил проекты восстановления и обновления ряда выдающихся памятников русского зодчества в Угличе, Ростове Великом, Мологе, с. Елизарове Ярославской области, Звенигороде, Борис-Городке, Архангельске, и все это за весну, лето и несколько зимних месяцев, а осень, до первых заморозков, провел в большой Северодвинской экспедиции, руководимой И. Э. Грабарем.
Недавно Петр Дмитриевич показал мне стопку маленьких записных книжечек, исписанных аккуратным мелким почерком, – это его дневники, которые он бережно хранит вот уже более шестидесяти лет… Лаконичные записи о переездах и ночевках, о поисках проводников, покупке лодки за 20 000 рублей, о том, что она оказалась худой и сапоги вмерзали в лед, и какие усилия требовались для того, чтобы сохранить невредимыми негативы на стеклянных пластинках общим весом в три пуда. Однако главное в этих записях – методическая научная работа по выявлению сокровищ северного деревянного зодчества. По беломорскому берегу и глубинкам Архангельской области П. Д. Барановский выявил, взял на учет и сфотографировал десятки ценных памятников. Помню, я порадовался обширнейшему списку и был удручен примечанием:
«К 1950 году не сохр.».
…Кто никогда не побывал в Коломенском, тот не знает Москвы, потому что подобно кремлевскому холму это взгорье над рекой неотделимо от истории, культуры и облика города.
Стремительно возносится над крутяком шатровый храм Вознесения. Эту белоснежную громаду шестидесятидвухметровой высоты возвел неизвестный зодчий в 1532 году будто бы в честь рождения долгожданного наследника Василия III – будущего Ивана Грозного. «Бе же церковь та велми чюдна высотою и красотою и светлостию, такова не бывала преж сего на Руси». В ней нет традиционных апсид, нет колонн и столбов; она опирается сама на себя, то есть на стены, достигающие трехметровой толщины, с поразительной легкостью устремлена к небу, и когда над нею плывут облака, она будто падает…
Один из давних гостей Москвы, знаменитый французский композитор Гектор Берлиоз, чутко слышавший музыку камня, писал о церкви Вознесения:
«Ничто меня так не поразило в жизни, как памятник древнерусского зодчества в селе Коломенском. Многое я видел, многим любовался, многое поражало меня, но время, древнее время России, которое оставило свой памятник в этом селе, было для меня чудом из чудес… Во мне все дрогнуло. Это была таинственная тишина, гармония красоты законченных форм… Я видел стремление ввысь и долго стоял ошеломленный».
Над стареньким диваном-кроватью Петра Дмитриевича висит столетней давности работа Владимира Маковского в масле «Дьяковское кладбище».
– Дорожу ею – здесь похоронена моя мама, и местным памятникам я отдал десять довольно продуктивных лет, начиная с 1927 года…
– Ну, вы и до этого, кажется, не бездельничали…
– В принципе никогда не признавал воскресений, домов отдыха и отпусков.
Работа для него была лучшим отдыхом, и если за отпускное время удавалось, скажем, обмерить или подновить какой-нибудь ценный памятник, он считал, что трагическая неостановимость времени побеждена. На Севере, кстати, он побывал еще раз в 1921 году, уже один, выявив множество интересных памятников народного зодчества по Пинеге и Вые. До того как стать директором архитектурно-исторического музея-заповедника в Коломенском, он отреставрировал Голицынские палаты и дворец Троекурова в Охотном ряду – выдающиеся произведения старой московской гражданской архитектуры, Покровский собор на Красной площади, Трапезную и Введенскую церковь в Болдине, заменив в ней выгнившие дубовые связи металлическими. И беспрерывные поездки в дальние и ближние концы России – с фотоаппаратом, миллиметровкой, рулеткой и чертежными принадлежностями в багаже.
– Предлагали кафедру, но я тогда считал, что лучше спасти один памятник, чем прочесть сто лекций или написать десять книг. И сейчас, когда я, можно сказать, прожил свою жизнь, так же считаю!
Отказываюсь понимать, где он брал время для научной и организационной работы. В те же двадцатые годы П. Д. Барановский составил исторические и художественные характеристики пятидесяти крупнейших монастырей в связи с национализацией их строений и владений, собрал обширные «материалы к словарю русских зодчих и строителей до XVIII века», создал в Болдине музей русской деревянной скульптуры, наконец, организовал Коломенский музей-заповедник и стал его первым директором…
– Церковь Вознесения и храм в Дьякове, – он вглядывается в картину Маковского, словно припоминая давние подробности,– эти две жемчужины русского зодчества нуждались в тщательном изучении, в научной реставрации, потому что пожары, позднейшие перестройки и неоднократный неумелый ремонт исказили многие детали. Надо было вернуть им первоначальный вид.
Сотрудники музея под руководством директора годами непрерывно вели эту работу, а попутно разыскивали по всей стране экспонаты для коломенских музеев – везли колокола, иконы, старинную мебель, посуду, напольные плиты, замки, резьбу по дереву, изразцы. Основное время уходило на создание постоянных экспозиций и реставрацию памятников, однако этим дело не ограничивалось. Продолжались научные командировки в разные концы страны, организовывались тематические выставки, писались научные доклады.
– В домике Петра Великого бывали? – спрашивает Петр Дмитриевич.
– Как же!
– Никому я его не мог доверить! Сам ездил в Архангельск, сам метил бревна при разборке, сопровождал сюда и ни на шаг не отходил, пока его собирали. Сам и обставлял интерьер.
Не доверил он никому и деревянную хозяйственную постройку, перевезенную сюда из села Преображенского, и проездную башню Николо-Карельского монастыря; всего же перевез в Коломенское шесть памятников деревянного зодчества.
Стало пропадать зрение – глаза, ослабленные катарактами и отслоениями сетчатки, долгими сидениями за чертежами, совсем отказываются служить, и делу плохо помогают сильнейшие линзы. А столько еще надо привести в порядок! Сотни папок хранятся вдоль стен на стеллажах – итог семидесятилетних неустанных трудов; наверное, им нет аналогов в мировой науке и практике реставрационных работ. До войны, помимо основной работы в Коломенском, архитектор успел обследовать или обмерить, составить проекты реставрации или начать восстановление множества архитектурных памятников страны. В Подмосковье это – Ново-Иерусалимский монастырь на Истре, в Загорске – Троице-Сергиева лавра, памятники в Переславле-Залесском, Серпуховский кремль, во Владимире – Золотые ворота, в Суздале – Архиерейский дом, в Смоленске – Вознесенский монастырь, в Верхневолжье – Селижаровский монастырь и храм Ширкова погоста, в Крыму – Генуэзская крепость и башня Фиеско постройки 1409 года…
Не могу обойтись без перечислительных строк – чтобы до некоторой степени представить объем и глубину исследовательских и реставрационных работ Петра Дмитриевича, другого способа нет. Поэтому продолжаю. В те же довоенные годы Петр Дмитриевич Барановский еще раз всласть поработал на Севере – в Беломорско-Онежской экспедиции, а также в Белоруссии, в Грузии, Азербайджане, самостоятельно, один обследовал остатки христианских храмов Кавказской Албании1.
– Пройдемте-ка в комнату Марии Юрьевны… Кандидат исторических наук Мария Юрьевна Барановская была известным декабристоведом. Написала монографию о Николае Бестужеве, ряд других ценных работ. Ее феноменальным знаниям поражались все, кто с нею встречался. Она помнила родословные сотен дворянских родов XVIII-XIX вв., знала подробности об их самых дальних родственниках и потомках, семейные тайны и давние адреса, и с Петром Дмитриевичем я познакомился именно через нее, обратившись к ней однажды по поводу судеб некоторых малоизвестных декабристов… Она скончалась в 1977 году. Петр Дмитриевич, родственники и мы, небольшая группа историков, архитекторов и писателей, проводили ее в последний путь на кладбище Донского монастыря. Он часто вспоминает ее живую.
– Пройдемте в ее комнату.
Там все так, как было при ней. На столе книги с закладками из ее обширной, бережно хранимой декабристской библиотеки, портреты на стенах, рукописи, письменные принадлежности. Петр Дмитриевич находит памятную записку, составленную совместно с покойной, – перечень его работ, экспедиций, исследований, начиная с 1911 года.
– Когда-нибудь и закавказские реставраторы обратятся к моим материалам…
Читаю:
«Круглый Лекитский храм VI в. и комплекс дворцовых зданий Кахского р-на Азербайджана. Расчистка, обмеры, исследования, археологические раскопки, проект реставрации, защиты от подмывания арыками, реставрация отдельных частей, разработка проекта организации заповедника». «Кум, базилика VI в. Обмеры, исследования с археологическими раскопками, проект реставрации». «Мавзолей на могиле Низами в Кировабаде. Проектное предложение по сохранению остатков подлинного древнего мавзолея»… «Доклад в Академии архитектуры СССР».
Это были уже 1940-1941 годы.
Война! На оккупированной территории фашисты преднамеренно уничтожали памятники нашей культуры – дворцы, парки, храмы, старинные палаты, рассматривая эти акты как стратегически важные. Они пытались уничтожить историческую народную память, унизить нас аморальностью, обеднить духовно и материально; апофеозом этого варварства XX века должно было стать затопление Москвы…
Чернигов. Столица средневековой Северской земли, впервые упомянутая в договоре Олега с греками в 907 году. После войны я почти каждый год бывал в Чернигове, даже пожил там немного, работая в депо и местной газете. Видел, как город поднимался из руин, расширялся и хорошел. Доходил черед и до памятников времен процветания Северской земли. Спасо-Преображенский собор, самое древнее сохранившееся каменное строение Руси, заложенный еще Мстиславом, сыном Владимира Крестителя, возвышался над Валом, как бы символизируя благоденствие обширного, богатого и культурного княжества. Рядом располагался каменный развал – бывший Борисоглебский собор постройки 1123 года. В конце XII века был возведен в Чернигове Успенский собор Елецкого монастыря, Ильинский храм, огромная, великолепно украшенная Благовещенская церковь, фундамент и фрагменты убранства которой были обнаружены после войны, и еще одно совершенно исключительное каменное здание, о коем следует поговорить особо. Руины – вот все, что осталось от храма Параскевы Пятницы, возведенного в конце XII – начале XIII века на черниговском торгу…
В годы Великой Отечественной войны Петр Дмитриевич Барановский был старшим инспектором Комиссии охраны памятников Комитета по делам искусств при СНК СССР и экспертом Чрезвычайной Государственной комиссии по учету ущерба, нанесенного вражеским нашествием памятникам культуры. С тревожными предчувствиями ехал он в Чернигов в 1943 году, вскоре после его освобождения, и, должно быть, только такой специалист, как он, мог оценить подлинную меру фашистских злодеяний, сотворенных в этом древнем русском городе. Самое тяжкое впечатление оставил Пятницкий храм – у него обрушились купол, большая часть сводов и пилонов, на три четверти южная и западная стены. Внутри высилась семиметровая груда кирпичных обломков, щебня и мусора. В этой груде он обнаружил и древнюю плинфу и кирпич более поздних эпох – памятник неоднократно ремонтировался, перестраивался и горел.
Дело было в декабре, скользкие обледенелые руины вздымались в высоту до восемнадцати метров. Петр Дмитриевич один, без помощников, тщательно обмерил сохранившиеся фрагменты здания, зафиксировал все размеры, формы, едва обозначенные детали архитектурных переходов. Это было очень трудно и рискованно. Стояла зимняя стужа, дул пронизывающий ветер. Северо-восточный более или менее сохранившийся пилон мог в любую секунду рухнуть, так как опирался лишь на слабую, испещренную трещинами восьмую часть прежней опоры. Однако Петр Дмитриевич не мог не закончить работы, потому что опытным глазом обнаружил нечто необыкновенное – этот памятник, первоначальный вид которого был сильно искажен перестройками, представлял собою архитектурное чудо, особо ценное звено в тысячелетней цепи русского каменного зодчества!
Параскеву Пятницу надо было любой ценой спасать, но обстоятельства сложились так, что в Чернигов он смог попасть только через год. Снова рискованные подъемы по лестницам и веревкам, по скользким закреплениям руин, снова скрюченные от холода руки, которые можно было совать в огонь костра, а они все равно ничего не чуяли. Сердце грели только удивительные находки. Освободив пилон от лишней нагрузки – было снято более пятидесяти тонн кирпичных наслоений,– он обнаружил остатки древних трехъярусных сводов, а при разборке внутренних руин – драгоценнейший фрагмент главы. Аварийный пилон удалось закрепить, однако эта первичная консервация не была закончена, потому что приходилось с огромными усилиями добывать в городе каждый деревянный брусок, скобу или кусок толя.
А в победном мае следующего года произошла беда – упала верхняя часть сохранившейся южной стены, висевшая наподобие консоли, обрушила пилон. Петр Дмитриевич срочно выехал на место, решив не возвращаться, пока не сделает все возможное для полной консервации памятника. Ожидая помощи, долго разбирал руины один, ворочая крупные фрагменты, собирая плинфу за плинфой. Около ста этих плоских и тяжелых древних кирпичей оказалось с разнообразными клеймами – такого не встречалось ни в одном памятнике русского зодчества. Наконец подоспели киевские реставраторы, хорошо помогли, но сил немедленно приступить к восстановлению Параскевы Пятницы не хватало. Надежно укрытые деревянными толевыми кровлями, руины простояли за глухой каменной стеной еще немало лет. Они оказались в самом центре возрождающегося города, и Петру Дмитриевичу пришлось трижды, привлекая авторитетнейших специалистов из Москвы и Киева, доказывать местным властям, что свезти на свалку «этот хлам» — преступление. Кстати, в те годы такое свершилось в Витебске, где был по распоряжению городских властей снесен уникальный памятник XII века; в 1944 году П. Д. Барановский сделал его обмеры и проект реставрации…
И вот в пятидесятых годах, когда проект реставрации Параскевы Пятницы был готов в мельчайших деталях, Петр Дмитриевич приступил к работе, возглавив небольшую бригаду подсобных рабочих. Наезжая в те годы к своим, я не раз наблюдал, как копошится среди руин и шастает по лесам небольшого росточка человек. Наш дом стоял в двух кварталах от этого места, к Валу и Десне надо было идти мимо него. Петр Дмитриевич сколотил дощатую каморку в круглой башне, примыкавшей к Параскеве с начала XIX века, и там жил.
Реставрация Параскевы Пятницы – научный и трудовой подвиг Петра Дмитриевича Барановского. В этом памятнике все необычно – и смелое отступление от византийской крестово-купольной системы, и нетрадиционные основные пропорции, и поразительная динамичность, выразительность силуэта, и трехступенчатые арки-закомары на переходе к барабану, получившие дальнейшее развитие в классическом русском зодчестве, и великолепное раскрытие внутреннего пространства, и единство всех архитектурных форм, создающее его необыкновенную устремленность ввысь. Ровесник «Слова о полку Игореве», скульптурный этот памятник как бы запечатлел в камне идеалы поэмы – единение Руси, красоту и возвышенность представлений о жизни, силу и величие народа-творца. По некоторым своим архитектурным достоинствам и особенностям он, как писал в свое время П. Д. Барановский, должен занять «высшее место в системе развития форм русского зодчества наиболее раннего периода – XI-XIII вв.».
И снова Болдинский монастырь, взорванный гитлеровцами; восстановительные работы и создание партизанского музея. Об одной из наших поездок туда я подробно рассказал в своем романе-эссе «Память», выходящем в издательстве «Современник». Петру Дмитриевичу тогда было восемьдесят шесть лет, он почти ничего не видел, однако в Вязьме взобрался по шатким лесам и восемнадцати лестницам на собор Ивановского монастыря живей меня… И снова, чтоб концентрированно представить послевоенные годы Петра Дмитриевича Барановского, до предела наполненные трудами, мне приходится переходить на перечислительный тон. Зодчий вплотную занимался вопросами сохранения памятников архитектуры в Новгороде, Пскове, Смоленске, Вязьме, Керчи, Феодосии, составил проект организации архитектурно-исторического заповедника в Чернигове, ныне осуществленный. Участвовал в экспедиции по Западной Украине и снова в трех кавказских, выявляя связи византийской, кавказской и балканской архитектуры с русским зодчеством. Исследовал и реставрировал Андроников монастырь в Москве, открыв дату смерти Андрея Рублева и место захоронения великого живописца. Раскопал Смоленскую и Галичскую ротонды XII века, исследовал многие московские памятники…– все невозможно здесь перечислить.
Он деятелен до сего дня, помнит до мелочей подробности своего дела, рукопожатие его по-прежнему крепкое и жесткое. Как ему удалось сохранить эту жажду деятельности и совсем не старческую энергию?
– Никаких секретов, знаете ли. Я никогда не курил и не пил, мало спал, умеренно питался, иногда сырой крупой...
– Как это?
– Заработаемся, бывало, без обеда часов до десяти-одиннадцати – кирпич плывет в глазах. Смотрим – ничего нет, кроме пачки пшена. Рассыпаем по ладоням и жуем. Сырой крупой, повторяет он и улыбается своей совсем детской улыбкой. – А иногда – «святым духом»… Имею в виду тот душевный запал, который необходим для всякого большого дела. Мне нужны были, так сказать, лишние годы, чтоб успеть побольше…
– Молодые архитекторы говорят, что у вас «птичье сердце».
– Наговорят! Просто я привык к высоте. Ползал больше их всех, вместе взятых, по куполам, шатрам, пилонам и карнизам. Если все сложить, может, десять Эверестов получится… Но я всегда хотел раздвоиться, раздесятериться, чтоб успеть побольше сделать. И меня всю жизнь преследовало дьявольское противоречие, связанное с нашим делом, — нельзя торопиться, чтоб не испортить памятник, и нельзя медлить, чтоб он не погиб.
– Немало сделано…
– Мало! – голос его становится резким. – Сколько памятников пропадает, и не перевелись еще люди, считающие их не культурным, а культовым, религиозным наследием. Реставраторы распыляют средства, многое делается наспех и безграмотно, использование и охрана поставлены плохо.
В последние годы Петр Дмитриевич осуществляет авторский надзор за восстановлением Крутицкого подворья в Москве – замечательного архитектурно-исторического памятника. Мы не раз с ним бывали в Крутицах, где в середине XVII в. работала первая, можно сказать, русская академия – под руководством Епифания Славинецкого переводились с разных языков книги по медицине, математике, истории, философии, ботанике, там позже находился в заточении Аввакум Петров, а еще позже – Александр Герцен. Под руководством П. Д. Барановского здесь уже полностью отреставрированы Успенский собор, переход-галерея, Набережные и Митрополичьи палаты, единственная на Руси трехэтажная Воскресенская церковь – Петр Дмитриевич мечтает о размещении в ее залах музея «Слово о полку Игореве».
Академик И. Э. Грабарь писал в 1947 году:
«…Архитектор-археолог, обладающий долгим опытом, изучивший кладку разных эпох и наделенный архитектурной интуицией, всегда найдет на месте нового окна, пробитого или растесанного в недавнее время, точные следы древнего окна, скрытые под штукатуркой, и сумеет математически точно его восстановить. Таким архитектором-эрудитом является у нас П. Д. Барановский… Им разработана и вся реставрационная методика, ее теория и практика, вытекающие из открытых им законов древнерусского строительства… Советская реставрация, высоко оцениваемая ныне всем миром, чрезвычайно обогатила советскую и мировую науку, расширив исследовательские горизонты и дав человечеству сотни новооткрытых памятников культуры неувядающего значения».
14 февраля 1982 года заслуженному деятелю искусств РСФСР Петру Дмитриевичу Барановскому исполняется 90 лет. Спасибо, Русский Зодчий, за все сделанное Вами! Доброго Вам здоровья!
1982
Владимир Чивилихин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
