Наша деревня Борисиха стоит на берегу реки Тойма, притоке Северной Двины. До Архангельска 400 км. Это такая глухомань и такое бездорожье, что поехать туда не всякий осмелится, разве что по большой нужде.
Накануне войны в деревне было 53 хозяйства и около 200 жителей. Нас никто не бомбил, не обстреливал из пушек, но что такое война каждый житель сполна испытал на себе.
Война с финнами
1939 год. Мама, Мария Яковлевна Попова, уже третий год правит колхозом «имени Молотова». Всё домашнее хозяйство ведёт наш недужный папа, травленный в Первую мировую газами. Нас трое детей: Кеня — 15 лет, я — 7 лет и Галя — 4 годика. Маму мы почти не видим. Она принадлежит колхозу. Мы, дети, уже выучили новые слова: правление, сессия сельсовета, райсовет, исполком, райком ВКП/б/, план, соревнование, ударник труда, премия, выговор.
Конец ноября 1939 года. В деревне на сходках только и разговору: опять война, уже с какими-то финнами, опять, стало быть, погонят наших мужиков воевать.
В декабре мама приводит к нам домой красивую женщину с двумя детьми. Одета нарядно: пальто с меховым воротником, в шапочке, белые бурки на каблуках. Звать Нина Ильинична. Они из Карелии. Из Петрозаводска до Архангельска летели самолётом. Потом секретарь пригласил маму в райком партии и попросил Нину Ильиничну взять в свой колхоз. Муж её был крупным военным. Жить их мама устроила к тётке Наталье (Колесихе). Дом пятистенок, живёт одна, от нас недалеко, через дорогу. Нина Ильинична стала работать в колхозе бухгалтером. Была очень приветливой, грамотной, знала финский язык. Муж присылал ей газету «Суоми». Потом мы этими газетами оклеили летнюю горницу. В деревне Нину Ильиничну все называли только по имени и отчеству, правда, дети звали её Нина Инишна.
Я и Галя любили бывать у них в гостях и играть с Вовкой и Надей. У Нади была настоящая кукла, у неё даже глаза закрывались.
А волосы у куклы шёлковые и блестели. Надя не жадничала, мы её куклу кутали, баюкали, кормили. Наши куклы-самокрутки нам уже не нравились, а у Вовки был железный пистолет, книжки-сказки. Он уже умел читать, хотя ему было всего 6 лет. А ещё у него был блокнот, куча карандашей, и что бы он не нарисовал — всё было похоже. Как мы хотели уметь читать и рисовать как Вовка!
Вечерами горница Нины Ильиничны превращалась в очаг культуры. Приходили девки, жонки, дети. От Нины Ильиничны мы узнали, кто такие финны, где они живут, что едят, как одеваются, что умеют делать. А ещё она говорила, что война будет тяжёлой, что их генерал Маннергейм очень умный и хитрый — учился в Петербурге, ездил в научную экспедицию в Китай.
Мой папа всем им троим скатал валенки, мама отнесла Нине Ильиничне полосатый домотканый матрас, набитый осокой. Вот тут я впервые увидела, что одеяло держат в белом конверте, а матрас застилают белой простынёй. Опять новые слова: пододеяльник, простыня. А у нас кровати из досок, матрасы портяные, одеяло лоскутное или тулуп. Только в 1952 году у нас в доме появилось постельное белье. Полотенца до 1930 года были только домотканые, потом заменили их вафельными. Они дешёвые, легче стирать, да и ткать перестали. Лён на трудодни не выдавали.
И апреле 1940 года приехал муж Нины И. И увез нашу любимицу. Муж Нины Ильиничны деревенским очень понравился: весь в ремнях, на груди орден, сбоку пистолет. Был у него и кинжал. Он нам, детям, всё показал. В нашей избе собрался народ, и он рассказывал, какая тяжёлая была война, хотя и шла всего 4 месяца. Много наших солдат убито, ранено, многие замёрзли, но мы победили. В двухтысячных годах я узнала, что тогда погибло 295 тысяч наших и 71 тысяча финнов.
Наш колхоз финская война как-то не коснулась, обошла стороной. Ну была война, ну мы победили. Сталин знал, что делал.
Мирные дни
год. Май. В колхозе посевная. Весенний день — год кормит. Все в поле. Настроение у колхозников после первомайских праздников хорошее. Помогают колхозу и подростки: после школы боронят, помогают садить картошку, копают грядки под зелень, пасут своих коров. Деревня строится. То у одной, то у другой избы стоят высокие козлы. Пилят на тёс, ремонтируют крыши. Мы тоже в 1938 году купили сруб пятистенок. Мужики помогли папе сбить печь из глины, пристроили двор для коровы, настелили мост, оформили крыльцо. Вскоре мы из курной избы перебрались в новый дом. В доме две комнаты, 9 окольниц, да болыних-то! Мама устроила праздник, пригласила полдеревни. Было вкусно, сытно, весело. Мне и Гальке папа сшил сапоги, а мама из Тоймы привезла ситца нам на платья.
год. Я учусь во втором классе. Брат Кеня учится в Котласе в ФЗО. Гале шестой годик. Жизнь идет своим чередом. Январь, глубокие снега. Школа за 2 км. Дороги все замело. Утром идти темно. Иногда с ребятами с горящей паклей отыскивали дорожку. У колхозников свои заботы: вывозка сена с дальних сенокосов, вывозка навоза на поля, молотьба, обработка льна. Мамы мы не видим: уходит в поля рано, мы ещё спим. Приходит поздно — мы уже спим. Папа, колхозный сторож, на службе с 7 вечера до 6 утра.
В апреле в один из вечеров я делала уроки. Стук в дверь. Заходит военный в шинели, в шлеме со звездой, в хромовых сапогах (на снимке). Поздоровался, подошёл к столу, спросил, где родители. А я онемела от страха. Он спросил: «Ты Аля?» Я кивнула. Он и говорит: «Я твой старший брат Алексей, вот приехал на побывку». Разделся. Я поставила греть самовар. Стали ждать маму. Как же она обрадовалась сыну! Плачет, всего заобнимала. Засуетилась, чем бы покормить. Брат усадил её и стал доставать из вещмешка консервы, колбасу, пряники, конфеты, всем подарки. Мама пошла доить корову, а брат нарезал колбасу, сыр, свой хлеб — всё невиданное, необычное. Сыр мне не понравился, а вот подаркам была очень рада. Шалюшка, карандаши, книжки — всё мне. А Галя уже спала. Ей Алёша привёз чулочки и красивое пальтишко. Маме — цветную гарусную шаль с кистями. Папе — военную рубаху и штаны. Назавтра истопили баню и под чаёк начались расспросы. Брат служил в чине лейтенанта кавалеристом. Его шпоры мы с Галей уже давно разглядели. Потом он их оставил нам на память.
В честь приезда сына в доме устроили большую пирушку. Мама пригласила председателей колхозов, их в сельсовете 11 человек. Пригласила подружек, бригадиров, соседей. Поставили 2 больших стола. Мама из бочонка наливала брагу в братынь и угощала дорогих гостей. На гармошке играл председатель колхоза «Сталинский призыв» Марьин Михаил. Было весело: гости пели, плясали, шумели, спорили. Алёшу совсем замучили расспросами. Войной, казалось, и не пахло. Колхозники мечтали о радио, об электричестве, о тракторе. Кино уже многие видели, раз в месяц приезжала кинопередвижка. В избе-читальне вывешивали экран, мотор ставили на скамейку, и ребята по очереди крутили ручку. Брат рассказывал, что народ в Сибири живет богаче нас. Жалел, что ему не удалось поучаствовать в боях на Халхин-Голе. Теперь его бригаду направляют на Запад. Алёша вставал рано. По насту обошёл любимые места, даже в тайгу сходил. Гостил всего неделю. Потом мама на своей Синьке отвезла его в райцентр.
Скоро 1 Мая. Наступила горячая пора. Пока примерзает, по снегу, колхозники спешили из телятника и овчарника вывезти на поля навоз. У колхоза обязательства перед страной: собрать по 20-30 центнеров с гектара ржи, не менее 10-15 центнеров ячменя. Район лесной, пахотной земли около 2000 гектаров. У нашего колхоза около 90 га пахотной, чаще в косогорах, в неудобьях. Но хлеб растили, как могли. План выполняли. Колхоз им. Молотова всегда в передовиках, из-за этого мы и маму почти не видим.
Летом мы спали на повети на сене. Там не жарко и можно увидеть маму, когда она идёт с собрания. Однажды мы лежим на повети, ночь тёплая, белая. Из-под горы слышим «бывали дни весёлые, гулял я молодец...» — наша мама идёт с работы, вся уставшая, в заботах, и корова ещё не доена, а поёт.
В середине июня 1940 года на Сидорихе закончили строительство аэродрома. Строили всем миром. Из района помогли трактором с большим ковшом впереди. На открытие аэродрома собрались жители 23 деревень. Прилетел аэроплан. Первой летала наша мама, Попова Мария Яковлевна как лучший председатель района. Потом катали передовиков-колхозников.
В 4 километрах от деревни Борисихи строили дорогу на Пинегу. Прорубили трассу уже на 30 км. Строить дорогу дальше помешала война. До 60-х годов все ещё были заметны следы аэродрома и трассы. Сейчас там растут огромные ели, сосны, берёзы, много ягод и грибов.
Война
Наш колхоз им. Молотова отсеялся первым. Большим обедом колхоз отпраздновал посевную. Колхозники засеяли свои огороды. К сенокосу уже готовы: после половодья собраны камни, брёвна, сучья, кустарник вырублен — для конных косилок пожни готовы. Ничто не предвещало беды. Как вдруг, неожиданно к вечеру 22 июня 1941 года кто-то прибежал из сельсовета и диким голосом закричал: «Война! Война!». Деревня завыла. Назавтра из нашей Борисихи сразу 12 мужиков получили призывные повестки. Матери, жёны ополоумели. Их силой отрывали от уходящих. Уходили они по исаде. Народ стоял на горе и молча смотрел им вслед. Даже дети притихли.
А жизнь брала своё. В колхозе сенокосная страда. Маме 45 лет. Четвёртый год правит колхозом. Она не впала в панику, не завыла вместе со всеми. Срочно собрала правление колхоза. Стали думать, кем заменить ушедших на фронт. Хозяйство большое, одних коров 300 голов, телят 200, овец больше 200, лошадей 75. Сена потребуется много. Тогда ещё и слова «комбикорм» не слыхали. На косилки определили мужиков, пока ещё не взятых на оборонные работы. На конные грабли наметили 13-16-летних парней. Возить копны к зародам и стоять на них — посильное дело детей 9-12 лет. Дети постарше могут ворочать и подгребать сено. Подкоску в кулигах будут делать жонки, в том числе доярки, телятницы. Метали сено мужики, не взятые на войну.
Вспоминается случай с Миколой Силуяновым. Ему уже за 60, он метальщик сена на Борисовских пожнях. На него вся надежда. Однажды в разгар сенокоса приходит он к нам, просит маму освободить его от работы. Говорит, что не может шеей повернуть, рук поднять, замучали чирьи. Мама подошла к нему, осмотрела его болячки и кричит мне: «Алька, неси табуретку да нож с острым концом!». Закрылись в боковой комнате. Мне любопытно, подглядываю в щель. Мама что-то шепчет, тычет ножом в чирей и плюет на него. Через три дня Микола снова приходит к маме и говорит: «Вот спасибо, Мария Яковлевна, спасла меня, все мои чирьи пропукнулись, теперь могу метать.»
Уже взрослой я спросила маму, что она шептала Миколе? Она смеётся и говорит: «Да заговор от чирьев. Якуня чёрный научил». А суть заговора до смешного проста. Надо прочитать молитву и 9 раз сказать «чирью аминь» и ткнуть острием ножа в середку чирья и плюнуть на него. Оказывается, мама знала и другие заговоры (как кровь останавливать, заговоры на обереженье, на ломоту, на опухоль, на уроченье). Научила её этим пукам-запукам одна пинежанка. В войну она ходила просить милостыню и ночевала у нас.
Мне 9 лет. Мама меня не щадила. Дочь председателя должна быть впереди всех детей. Я всему научилась за войну: боронить, возить копны, стоять на зароде, гонять лошадей на молотьбе, рвать лён, собирать его в шалашики, вывозить навоз в поля и многое другое. Даже пилить на тёс могу. В 1945 году у нас вихрем снесло крышу. Крыть нечем, но были в запасе брёвна. Отец поставил козлы, закатили бревно, расчертили дратвой, смазанной углем. Я дёргала снизу, а папа сверху. Тяжело, но досок напилили, крышу покрыли.
Пришла беда, открывай ворота
На третий месяц войны навалились на нашу семью беды одна за другой. 30 августа 1941 года моей шестилетней сестрёнке Гале в конном приводе шестерёнками измочалило ножку до лодыжки. Я погоняла лошадей, а она сидела на воробине у шестерёнок и, видимо, от любопытства сунула в них свою ножку. Дико закричала. Её стопа вся в крови висела на одной жиле. У меня от испуга отнялась речь. Больше месяца я только мычала. Жили мы рядом с гумном. Прибежал папа, принёс Галю в избу, перевязал её ножку полотенцем. На счастье, мама была на ближних полях. Прибежала, Галю в одеяло, на телегу и в районную больницу за 25 км. В больнице хирург ушел на фронт. Кто-то из врачей отрезал Гале стопу, но неудачно, началась гангрена. Назавтра на пароходе мама повезла Галю в Черевковскую районную больницу. Там хирург отрезал Гале ножку до колена. В конце сентября сестрёнку привезли домой. Через год папа сделал ей деревянную ножку. До 18 лет ходила Галя на деревянной ноге, меняя её время от времени. Впервые встала она на протез будучи студенткой 2 курса медучилища в 1953 году.
Маме не до нас. «Всё для фронта!» — кричат лозунги. Надо выполнять план госпоставок. Хлеб молотят с раннего утра до позднего вечера. А ещё надо успеть до снега вырвать лён, турнепс, репу, выкопать картошку, подготовить скотные дворы к зимовке. Забежит мама домой, обнимет Гальку, пожует наспех, даст мне распоряжения по дому, а то и «пики», и бегом по бригадам. Верхом на лошади она не ездила. Летом в тарантасе, зимой в кошёвке на любимой кобыле Синьке. («Пики»-форма наказания у мамы. Мама берётся за клок моих волос и тянет к полу, приговаривая: «Будешь знать, как Галинку обижать!», или «Почему телушка не поена?», или «Будешь батьку слушаться!» — и бегом на работу). А у меня заботы свои: с утра за 2 километра в школу, после школы помыть посуду, подмести или помыть полы, натаскать с речки два ушата воды, принести к печи дров, пригнать корову во двор — да мало ли других дел. Сбегать к подружкам в гости. Галя ещё не ходит, тогда я её на коркошки — и к Марийке или к Маньке. У них весело. А ещё уроки надо делать.
В ноябре 1941 года из ФЗО г. Котласа прибежал брат Кеня. Ему 17 лет. Ох, и набедокурил же он! Шёл он с ребятами в общежитие через железнодорожные пути. Увидели разбитый вагон с чечевицей. Набрали её полные карманы. На них донесли. Арестовали, но, видимо, плохо охраняли — вот ребята и разбежались по домам. Кеня маму боялся, днём скрывался на гарыльце, а ночами спал в банях. Кто-то увидел его, сообщили маме. Поймали, привели домой. А он весь грязный, мокрый, голодный, ревёт, как ребёнок. Мама его не тронула. Обняла, накормила, намыла в бане, приодела. Назавтра сама отвезла его в районную милицию. Присудили Кене 3 года условно. Всю войну служил мотористом на аэродроме в г. Нарьян-Маре. Деревенские жонки осудили маму, как, дескать, могла собственноручно сдать сына в милицию. Уже будучи доцентом Оренбургского пединститута на занятиях по этике я со студентами разбирала проблему морального выбора. Я рассказала про поступок мамы и спросила: а как бы они поступили в такой ситуации? Большинство маму оправдало.
Только-только мама отревела, уже немного забылся позор с сыном, как в декабре 1941 года пришло извещение, что сын, Попов Алексей Андреевич пропал без вести под Полтавой. Одному Богу известно, как это наша мама не умерла с горя. Она не ревела, а выла и рычала. Папа сидел рядом, обхватив её, и уговаривал: «Маруся, пожалей себя. Пожалей нас». А у самого слезы текут.
Войне нет конца. Стоят морозы до 40 градусов. Но занятий в школе не отменяют: дети полуодетые, голодные бегут, подгоняемые стужей за два километра. Вспомнишь сейчас — так и опахнёт холодом! У ребятишек случались голодные обмороки, обморожения.
Рядом со мной за партой сидел Рустик. Круглый отличник. Он в тряпочке приносил еду — комок какой-то каши, чёрной, колючей. А у меня горбушка житника или картофельная шаньга. Я старалась делиться своей едой, пробовала его кашу. Жил Рустик недалеко от нашего дома. Бегали в гости друг к другу. Отец у него на войне, мать телятница. В избе у Рустика всегда холодно. Все спали на полатях, укрывались тулупом. Поговаривали, что тётка Анна кормится вместе с телятами. Им она делала запарку из мякины и жмыха, поила обратом. В телятник бегали и её детишки. В 1943 году тётка Анна получила похоронку на мужа. Она враз поседела, а ей и 30 не было. К счастью, выжили все четверо.
Разгар войны
В январе 1943 года колхозам спустили план по заготовке сушёной картошки для фронта. По избам стали развозить по 2-3 мешка колхозной картошки. Хозяйки варили её в больших чугунах, остывшую чистили в семье все от мала до велика. Потом нарезали её на листочки и раскладывали на русскую печь. Чаще делали это дети, взрослые работали. Через сутки картошку снимали с печи, насыпали на противни и ставили в печь для досушивания. Потом готовую сдавали заготовителям. Очистки оставались семье. Их сушили, толкли и добавляли в муку. Люди голодали.
У моей подружки Марийки уже давно не было настоящего хлеба. Тётка Матрёна исхитрялась слепить хоть какое-то подобие житника. Мох ягель, клевер, лебеда, пестики, опилки, очистки — всё шло в квашню.
Наша семья большого голода не испытывала. Папа, как сторож орса, получал паёк 500 граммов хлеба. Была у нас корова, свой ячмень, картошка, мама получала кое-что на трудодни. Через день папа пёк настоящие житники. Я часто менялась едой с Марийкой. Она мне свою лепёшку, а я ей житник. Часто все наши житники я раздавала нищим. Жалко было. Наш дом стоял у дороги почтового тракта. Иногда за это получала «пики» от мамы.
Не только взрослые, но и дети приспособливались к военной жизни. Мы с надеждой ждали солнышка, тепла. В марте-апреле по насту бегали к вербам, срывали жёлтые шишечки и сосали их. На проталинках, у обрыва реки, искали первые ростки мать-и-мачехи, чистили стебелёк от кожицы и ели. А когда шёл по реке сплав леса, дети все были на берегу. Брёвна вырывали из берегов какие-то белые корешки. Как же они были вкусны! (Но были и отравления детей. На Горке умер Толя Попов 12 лет. Съел не тот корешок). Потом сходил снег, и на полях появились пестики. Дети собирали их, матери сушили, толкли и добавляли в тесто. После первого грома мы с пилой и топором бежали на бор, там на заброшенном поле росли молодые сосны. Мы спиливали сосенки, снимали с них кору и струной от балалайки срезали тонкий, белый, сочный слой камбия. На болоте под Бокушей собирали весеннюю жаровицу. Все это спасало нас от цинги и ноющего голода. В реке квашенками или подойниками мы ловили меев (мелкая рыбка, похожая на гуппи). У кого были верши или рюжи, те в Курье ловили щук, окуньков. А у берегов Курьи в траве ранней весной плавало столько щучьей икры, что мы приносили домой полные ведёрки.
Праздник
Но больше всего после зимы мы ждали праздника 1 мая. У сельсовета проводился митинг. Собирались люди со всех деревень. С трибуны выступали председатель сельсовета, председатели колхозов. Моя мама говорила громко, чётко, даже стихи Некрасова читала «Есть женщины в русских селеньях». Говорила о войне, как сейчас трудно на фронте. Призывала колхозников ещё лучше работать, подписаться на Государственный заём. «Потерпите, родимые, верьте в победу, она обязательно придёт», — говорила мама с трибуны. После митинга проходили спортивные соревнования между колхозами. Играли в рюхи, в лапту, прыгали в длину, высоту, бросали гранаты (самоделки), залезали на столб с кепкой на верхушке. Потом в клубе был концерт. Руководила концертом Чертополохова Валентина Петровна, учительница немецкого языка. Екатерина Яковлевна Доставалова, учительница истории, читала рассказ А. Толстого «Русский характер», в зале плакали. Я тоже читала, это было стихотворение К. Симонова «Сын артеллериста». Пели песни «На солнечной поляночке», «Смуглянка», «Брянский лес», а «Катюшу» пел весь зал. В бригадах нас ожидал колхозный обед. В Борисихе поваром была Серафима Алексеевна Зверева, вдова с 1943 года. В будничные страдные дни обедом кормили только тех, кто работал в колхозе. Мы, дети, гордились, когда зарабатывали обед.
С первых дней войны в колхоз стали прибывать эвакуированные из Мурманска, Кандалакши, Архангельска, Молотовска. Детей в нашей деревне сразу прибавилось. У тётки Афанасьи двое: Ленка 12 годов и Олька 6 лет. У тётки Клавдии тоже 2 девки: Юлька 5 лет и Кланька 9 годов. Теперь нам было к кому бегать в гости. Все дети любили к нам прибегать. Мама, если была дома, всегда угощала их житником или пирогом.
Детские «игрушки»
В доме у нас всегда жили зверюшки: то заяц, то утёнок, то снегири. Зайца принесла тётка Парасковья. Она косила траву и чуть его не зарубила. Из маленького комочка к осени вырос огромный заяц. Он признавал только Галю. Она его кормила молоком, капустой, морковкой. Галя ещё не ходила, и зайчик был для неё игрушкой-забавой. Снегирей мы ловили силками на гумне. Держали в клетке. Они красивые, грудки у них красные. Полюбуемся дня три, покажем всем детям и выпускаем на волю.
В феврале 1943 года мама купила месячную козочку. Серенькая, с серёжками. Спала она с нами на полу. К весне подросла, всюду бегала за нами. Мы в гости, и она с нами. В гостях прыгала на скамейки, на стол. Мы в лес, и она за нами, мы купаться, и она в воду. Признавала только меня с Галькой. В 1944 году маме колхоз выделил премией месячного поросёнка. Назвали Васькой, вначале кормили из рожка. Выходили, спал с нами, даже в бане его мыли. Галя начала ходить в 1 класс, я в 5-й. Васька скучал без нас. К лету он так растолстел, что не мог с нами купаться — тонул.
В войну деревню одолевали волки. Зимой днём пешком по тропинке шли от дома к дому. Почти всех собак в деревне съели. Нашу Зорьку тоже съели. Она на санках возила в школу Галю. Охраняла нас и ждала нас у школы. Мы все плакали о нашей Зореньке. Волков привлекал овчарник, много раз они пытались пролезть в него, но ни разу не удалось. Собаки тут же поднимали лай.
Газета «Правда»
Мама выписывала газету «Правда». В доме её читали все. Галя как первоклашка читала заголовки. Я любила коротенькие заметки. Иногда по просьбе папы читала ему вслух от Совинформбюро. Но как смешно газету читал сам папа! Сначала он её перелистает, рассмотрит все фотографии, потом начинает читать заголовки, написанные крупным шрифтом. Буквы папа знал, а читал так: сначала в слове вслух назовёт буквы, потом подумает и сложит их в слово и произнесет вслух. От такого чтения он уставал, откладывал газету, занимался чем-нибудь по хозяйству и снова возвращался к газете. Мы учили папу: папа, смотри, как просто: на-ступ-ле-ние, под-виг, а-та-ка. Он вздыхал и говорил: «Ой, девоцьки, мне бы ваша грамота, давно бы генералом стал».
В «Правде» мы увидели страшный снимок, как фашисты вешают Зою Космодемьянскую. А на рукаве и на фуражке у них такие же знаки, как у нас на полотенцах, становинах, на мужских домотканых рубахах — древние обереги. Свастика — так называли в газете эти знаки. Каждую неделю в нашу бригаду приходила Валентина Петровна, учительница немецкого языка. Она агитатор. Кто-то её спросил: «Не посадят ли нас за то, что эта свастика у нас везде?». Она посоветовала спрятать всё то, на чём вышита свастика.
В 70-х годах, будучи преподавателем этики и эстетики, я уже многое знала о свастике: что она означает, у каких народов была она в орнаменте. Я коллекционировала свадебные полотенца. Стала спрашивать у моих старушек— землячек, не сохранили ли они полотенца с солнцеворотом? Екатерина Ивановна Стукова из деревни Балево рассказала, что в войну они боялись держать их на виду, боялись, что их посадят, как фашистов. Многие жонки отрезали концы у полотенец, выбранных крестами и
сжигали принародно. Другие жалели эту красоту, вытканную своими руками, прятали в глиняных горшках в яме.
Приём в пионеры
В 1944 году в день Красной Армии мы, пятиклассники, стали пионерами. Принимали нас в пионеры в сельсовете. За столом сидели председатель сельсовета И. П. Ляпин, председатели колхозов А. А. Ворогушин, М. И. Марьин, М. Я. Попова, директор школы М. О. Рожина. Галстуки были выкроены из красной бумажной скатерти со стола председателя колхоза им. Молотова М. Я. Поповой. Она же сказала перед нами речь с наставлениями. Каждому из нас положила на наши вытянутые руки по галстуку. Мы поцеловали их и по команде председателя совета дружины закинули их на шею, закрепили концы значком. Потом Мария Яковлевна громко сказала: «В борьбе за дело Ленина— Сталина будьте готовы!» Мы в ответ: «Всегда готовы!». Все гордились, что стали пионерами. Берегли галстук. А если в школе какой-либо озорник дёрнет за галстук, пионер должен ему сказать: «Не тронь рабоче-крстьянской крови, она и так горяча!»
Я очень боялась, что меня не примут в пионеры. Училась на тройки, была непослушной, озорной, иногда драчуньей. Одна надежда была на то, что в колхозном труде я завсегда первая. Пионерская дружина в школе была большой, больше 100 человек. Делилась дружина на отряды и звенья. Меня сразу выбрали звеньевой. Каждое звено имело обязательства перед школой, перед колхозом, перед деревней. В нашей деревне было 12 пионеров. Мы как тимуровцы помогали старым, больным, одиноким людям: носили в избу дрова, воду, убирались в избе, летом приносили ягоды, грибы. В колхозе зимой по избам собирали золу, вывозили на поля навоз, весной боронили, летом возили копны, пололи, гребли, стояли на зародах, осенью рвали лён, собирали колоски, выбирали картошку — и всё это либо в каникулы, либо после школы. Мы очень уставали, всё время хотелось есть, замерзали ноги, руки, а ещё по дому много работы. Уроки уже не успевали делать, засыпали над книгой или тетрадкой. К концу войны уже и тетрадок не было. Писали на газетах, старых книгах. Завидовали Гале Зверевой с д. Бутыры Гале Дундиной, дочери технички сельсовета, они писали в чистых, больших амбарных книгах.
Колхозы ценили труд детей. Ставили нам трудодни, кормили общим обедом, по праздникам давали подарочки: карандаши, ручки, блокноты...
Наши учителя
С 5-го класса дети учились не в земской деревянной школе, а в белой каменной церкви в деревне Горка. Директором школы была Рожина Мария Осиповна (после войны она вышла замуж за Дроздова Александра Петровича, родила двух мальчиков). Мария Осиповна была красивой, улыбчивой. Одевалась скромно: юбка, кофточка и жакет. Директором была строгим, но справедливым. Она хорошо бегала на лыжах. Вызовут в РОНО за 25 км, она в один день успевала сходить туда и обратно. На лыжах всю зиму ходила и учительница географии и истории Екатерина Яковлевна Доставалова. Жила она в колхозе «Победитель», высоко на горе в 4-х км от школы. Так она утром встаёт на лыжи и — с горы. Через 20 минут уже в школе. Никогда не опаздывала. Одета она была всегда в одно и тоже: полувоенная суконная кофта и узкая суконная юбка. В другой одежде мы её не видели. Голос у неё глухой, взгляд строгий, всегда серьёзна. Уроки вела интересно, доступно. Мы любили её предметы.
Физруком у нас был Фефилатьев Николай Михайлович. Ну и выдумщик был! Предложил нам всем сделать деревянные ружья-трещотки. На физкультуре сдваивал классы, и начиналась игра в войну. Вначале назначал разведчиков. Они прятали секретное донесение и делали условные знаки, а мы по их следам и знакам должны были найти это письмо. Лыжи у нас были свои — самоделки. Крепления с валенок спадали, мы часто падали, путались в лыжах, следы разведчиков затаптывались. Тогда самые смелые залезали на дерево и сообщали, где «враг». Но никто не хотел быть фрицем, Николай Михайлович сам назначал, какой класс будет нашим. Весной и осенью на физкультуре играли в лапту, рюхи. Соревновались в беге, в прыжках. Почти все школьники к 7-му классу имели значок БГТО.
Любили учительницу немецкого языка Валентину Петровну. Всегда нарядная, весёлая, знала много стихов по-немецки. Здоровались на уроке по-немецки. Фраза «Анна унд Марта бадей» нас не устраивала. В переменах мы чаще кричали: «Хэнде хох!». Валентина Петровна руководила художественной самодеятельностью в избе-читальне, привлекала и нас к участию в концертах.
А как голодали наши учителя! Паёк их — 500 граммов хлеба. Своего хозяйства не имели, зарплата мизерная. Перед праздниками мама мне говорила: «Девоцька, отнеси учительницам-то по яичку да молочка». Клала в сумку и шанег, и житник, и маслица комок. Учителя отказывались брать, так мама учила: ты зайди, поздоровайся, поздравь с праздником, а узелок положи на скамейку в сенцах. Так я узнала, как живёт директор школы Мария Осиповна. Там же жила учительница русского языка и литературы Дроздова Зоя Петровна. Была я и у Фефилатьевых. А вот учитель физики Козицын Иван Васильевич жил далеко от нас, в Поге. К нему я не ходила.
Было не принято ходить ученикам в дома учителей. А вот учителя постоянно ходили по домам учеников, особенно к тем детям, которые пропускали занятия или падали в школе в обморок от голода. Как-то Толя Рыбкин (5 класс) целых три недели не посещал школу. Мария Осиповна сама пошла на Мыгру (4 км). Отца у Толи забрали как врага народа. Мать осталась с четырьмя детишками. Все голодали, аванс хлебный давно уже выбрали. Вот мать и отправила двух маленьких сыновей просить милостыню. Позднее Толя рассказывал, что они дошли аж до Черевкова (75 км). Насушили целых две котомки сухарей. Сердобольные люди пускали их ночевать, подкармливали, жалели, сушили их милостыни. А в деревне Сойге один дед подшил Толе старые валенки.
Когда же кончится эта проклятая война, в горе выли истощавшие матери. Как же мы ждали Победу! Радовались приходу агитаторов. Только они приносили вести с фронта. В 1943 году маме за перевыполнение плана по лесозаготовкам колхозом им. Молотова дали премией радиоприёмник. Батареи как 2 кирпича, зато звук у него был громкий. Вечерами в нашу избу собирались почти все жители деревни. Слушали военные новости, радовались победам Красной армии. Слушали радиопостановки, концерты, новые песни. А когда читали рассказ «Русский характер» А. Толстого, то плакали все. Начался разговор. Некоторые матери заявляли, что они-то уж всегда бы узнали своего сына. Вскоре батарейки сели, и радиоприёмник замолчал. Сейчас он на полке в родительском доме стоит.
Силы колхозников были на пределе. Одолевали голод, холод, обнищание. Мама как председатель колхоза только и следила, чтоб кто-нибудь не умер, не наложил на себя руки. За войну она побывала почти в каждой избе. Многих спасал личный участок. Засевали его в основном ячменём и картошкой. Не успеет ячмень созреть, как многодетные матери выборочно жали его, сушили, лущили, мололи на своей меленке, пекли лепёшки, варили толстую кашу. Для детей наступал настоящий праздник. Дети часто паслись в колхозном гороховом поле. Потихоньку вырывали и турнепс с брюквой. Был сторож, но мы умели его обхитрить. Да и правление колхоза закрывало глаза на наши набеги. Горох и турнепс колхоз не сдавал государству.
Судьба Веры глухой
Начало 1944 года. Зима холодная, голодная. Мама приводит в дом женщину в каких-то не наших жёлтых ботинках, в солдатских брюках, в фуфайке. На голове чёрная зимняя шапка с кокардой. Звали её Вера Степановна Шуршикова. Слышала она так плохо, что приходилось кричать в самое ухо. Она жадно, папиросу за папиросой курила «Беломорканал». Наши курильщики уже года три как перешли на самосад, сами его и выращивали. В разговоре выяснилось, что Вера родом из Рязанской области. В начале войны была мобилизована на оборонные работы. После долгих мытарств на тяжёлых работах попала вместе с другими девчатами на полуостров Рыбачий. Там они вместе с моряками долбили гроты для зениток и пушек. Спали там же вместе со всеми. От залпов орудий оглохли, ноги у всех обморожены. Часто голодали. Вскоре всех больных, глухих отпустили по домам. У Веры родных не осталось. Во время бомбёжки все её родные погибли ещё в 1942 году. Она попала в наш колхоз. Папа познакомил её с дядей Арсей. Он давно овдовел. Вера перешла к нему жить в деревню Нижня. Работала Вера в сельпо разнорабочей. На все расспросы о войне она не любила рассказывать, только повторяла: «Не приведи Господь вам это испытать». Вера была очень общительной, беззлобной, услужливой. Её все уважали: никто не смеялся, не подшучивал над ней, никто не обижал, не обзывал, даже дети. Правда, за глаза звали: Вера глухая.
После войны дядя Арся умер, вскоре «умерла» и деревня Нижня. Осталось в деревне два дома. Ни людей, ни дров, ни света. До магазина 5 км. Сначала Вера истопила свой двор, потом боковушку у дома-пятистенка, и стала её изба похожа на однокрылую птицу. В 70-х годах Вера вовсе оглохла и ослепла. На зиму перевезли её поближе к медпункту и магазину в мою избу. Оформили в дом престарелых в Талаги. Через месяц Вера умерла. Ни наград, ни почестей Вера Степановна так и не видала. На этом род Шуршиковых закончился.
Радости со слезами пополам
Но знала наша деревня и счастливые события. В 1942 году по весне к Мане Силуяновой, моей подружке, вернулся с войны папа. Рука его висела плетью, но ведь живой. Моя мама через неделю поставила его колхозным пастухом. Коров пасли в тайге, требовался опытный человек. В лесу вовсю «шалили» медведи и волки. В 1943 году у Силуяновых родилась девочка — кудрявая, красивенькая. Мы с Галей бегали няньчиться с Шурой. С удовольствием качали её в зыбке да так, что Шура подпрыгивала. Хорошо, что этого не видела тётка Лукша. Она телятница, ей некогда. Прибежит со двора, покормит Шуру титкой, пожует картошки с солью, даст указанье Маньке и бегом к телятам. У другой моей подружки Марийки тётка Матрёна тоже девочку родила. Назвали Галей.
Приход Победы деревня встретила буднично, слезами, и какой-то растерянностью. Никаких криков, восторгов как-то не было. Весть о Победе многие узнали в поле. Молодые побежали к сельсовету, там шёл митинг. Вдовы молча шли к своим сиротам. Из 17 человек, ушедших на войну из нашей деревни, вернулись только двое: Силуянов Андрей Васильевич, хромой, с клюшкой и Силуянов Андрей Александрович, с простреленной рукой.
Мне уже 13 лет, сестрёнке Гале 10. Мама враз сдала. Сначала инсульт, затем инфаркт. Так ей далась эта проклятая война — всё сердце измочалила.
г. Оренбург
* Ж-л «Двина», №2/2016
Алевтина Арнаутова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
