Как только начался конфликт в Донбассе, я уже знал, что поеду туда. Ибо знал, что моя беспокойная натура не выдержит и уведёт меня в это неспокойное место. И момент пришёл. Дела более-менее рассосались, и я в Ханты-Мансийске, стартовом городе на пути в Донецк.
Рыба – вот, наверное, северный продукт, которым будет не стыдно угостить хоть кого. Магазин «Иртыш» – в центре города. Двадцать вяленых щук, два десятка слабосолёной пеляди, два десятка копчёной пеляди и два десятка слабосолёных подвяленных омулей заняли место в моём багаже. И четыре пачки книг – моего романа «Вертолётная рапсодия» и «Рыба Обского севера». Книга, которая порадует любого рыбацкого гурмана. Вроде и всё. В пять утра я в аэропорту Ханты-Мансийска регистрируюсь на московский рейс авиакомпании «Трансаэро». Тут и начинаются сюрпризы российского бизнеса. Оказывается, данная авиакомпания перевозит бесплатно лишь десять килограммов багажа на одного пассажира, а за остальное нужно платить.
– Эх… – вздыхая от непредвиденных расходов, выкладываю три тысячи кассиру за провоз моих книг и рыбы для жителей осаждённого Украинской армией Донбасса. Восемь тысяч семьсот рублей – билет до Москвы плюс три тысячи за багаж – вот первые двенадцать тысяч расходов, вставшие на пути в Донбасс.
Взревели движки самолёта в аэропорту Домодедово – и самолёт замер, остановившись в конце полосы. Пассажиры вяло похлопали мастерству экипажа.
В столице мне нужно было забежать к сопредседателю Союза писателей России Сергею Котькало – человека, который является для меня авторитетом не только как писатель, но и как яркий боец нашей писательской организации. Его ценные советы и справедливая критика моих писательских трудов служат мне неким ориентиром.
Десять утра, Комсомольский проспект, суббота 14 июня 2015 года. Я в фойе Дома писателей поджидаю своего наставника. Звонок.
– Ты где, Бабанин? – голосом критика спрашивает меня Сергей.
– Как – где? В фойе у лестницы, на стуле, – докладываю я.
И через минуту в его кабинете на втором этаже мы крепко жмём друг другу руки. Через три с половиной часа я должен быть снова в аэропорту Домодедово, чтобы лететь рейсом Москва – Ростов-на-Дону, и поэтому в нашем распоряжении не более получаса. Мы коротко обмениваемся новостями о наших общих друзьях, я докладываю ему о выполнении своих обещаний для Союза писателей. По поводу моей предстоящей поездки Сергей выдаёт сентенцию, как говорится, не в бровь, а в глаз:
– Ну что, Лёня, романа ты о Донбассе не напишешь, потому что за неделю пребывания ты там ничего не узнаешь, а остальное, чем ты там будешь заниматься, – это не более чем самопиар. Кстати, ты легенду придумал, зачем ты туда поехал?
– Какую ещё легенду?! – возмутился я. – На хрен она мне нужна? Я же писатель… Книги, билет члена Союза писателей, блокнот, авторучка – вот моя визитная карточка, зачем какая то легенда?
– Ты, наверное, не врубаешься, куда ты едешь, Лёня. Но я тебе поясню, только послушай внимательно, – стал «врубать» меня в ситуацию Сергей Котькало. – Во-первых, ты едешь в страну, где идут боевые действия. Во-вторых, как только ты перейдёшь границу с ДНР и на пограничном КПП представишься писателем из России и подаришь пограничникам свой роман, то автоматически превратишься в кусок мяса, который в воюющей стране что-то стоит. И тебя спецслужбы будут передавать из рук в руки. В лучшем случае ты можешь оказаться в камере МГБ, из которой связи у тебя с Россией не будет, и дальше что?..
Я не вытерпел и, поняв свой «косяк», спросил его:
– А если я скажу, что еду в Донецк помочь родственникам и забрать племянницу на лето к себе в Россию?
– А что, легенда хорошая, её и держись, – улыбнувшись, похвалил меня Сергей. И стал продолжать вводить меня в ситуацию дальше:
– В стране военное положение, и сколько там разных сил действует... Кто-то работает на Киев, кто-то на ДНР, кто-то на Россию, кто-то на Америку. Попробуй, разберись, с кем имеешь дело, остаётся только гадать, к тому же там всё ветхо, начиная от действующего правительства, которого уже завтра может не быть. Это факты, которые ты должен знать и учитывать. Сергей Александров с Маратом из Донецка ехали в Луганск и их спецслужбы вели. Узнали они про это лишь тогда, когда дочка позвонила ему из России и спросила: "Папа, ты правда в плену на Украине?" – И они ахнули, спасла их чистая случайность, когда между теми, кто должен был их передать украинской стороне, произошёл какой то сбой, и они чудом не оказались в лапах спецслужб. А украинские СМИ уже поспешили сообщить о нашем задержании.
Отрезвлённый и поставленный на место, как школьник, сидел я перед Котькало и слушал дальше его инструктаж, как выжить и вернуться из воюющей страны. От романтических иллюзий и искателя приключений не осталось и следа.
"Вернуться бы живым и невредимым", – мелькнула в моём сознании мысль. У порога Союза писателей ожидало меня такси. Пожали мы с Сергеем друг другу руки – и, сосредоточенный на новых раздумьях, поехал я в Домодедово.
"В Ростов-на-Дону я лечу рейсом другой авиакомпании – «Джей севэн», может она довезёт мой багаж бесплатно?" – мелькнула у меня надежда, ведь так неприятно ощущать, как деньги стремительно тают у тебя в кармане... Наконец, я в громадном здании аэровокзала, изготовленном из стекла и металла. Под пристальными взглядами суровых сотрудников милиции и службы безопасности получаю в камере хранения вещи и направляюсь к кассе.
– Шесть тысяч триста стоит билетик до Ростова на Дону, – вежливо говорит симпатичная кассирша с красиво накрашенными губами.
– А норма бесплатного багажа? – спрашиваю я в волнении.
– Двадцать! – так же вежливо отвечает она и выписывает мне билет до славного русского города Ростова. "Ну, могу и сэкономить трояк, если двадцать, – прикидываю я, шагая со своей грузовой телегой к стойке регистрации. А трояк – это гарантированное такси от Ростова до самого Донецка".
– Вот, девушка, билетик и багаж, – обратился я к не менее красивой девушке, представителю компании «Джей севэн».
– Вещи ставьте, – попросила она меня. Ничтоже сумняшеся я водрузил вещи на ленту и в ответ услышал грозное:
– С вас доплата за двадцать килограммов!
– Как, – чуть не плача, спросил её я, – ведь норма – двадцать килограммов бесплатного провоза?
– Правильно. Но только двадцать килограммов на одно место. – И, мило улыбнувшись, кивнула головой в сторону стойки в конце зала, – а вы упакуйте багаж в одно целое – и пройдёт.
Облегчённо вздохнув, как самолёт на взлете, я покатил свою телегу с рыбой и книгами в конец зала.
– Упакуйте в одно! – увидел я ценник в пятьсот рублей за одно место. На что упаковщик, посмотрев, показал мне бумагу, что при упаковке из двух-трёх мест в одно стоимость упаковки – тысяча рублей. "Но тут-то вы меня не проведёте, мошенники, – злорадно про себя сказал я и, глядя в глаза упаковщику, принял правильное решение. Рыба моя лежала в обыкновенном мешке, хоть и жалко было её, но четыре пачки книг затолкал туда и поставил на ленту упаковки. Через три минуты моё дорожное барахло превратилось в один свёрток, похожий почему-то по форме на деревенский валенок. Телега с упакованным багажом полетела обратным курсом всё к той же красивейшей девушке, имени которой я так и не узнал.
– Вот, хорошая, – строя ей глазки, поставил я свой валенок весом в двадцать пять килограммов на ленту багажа.
– Хорошо, – сказала она, – вот только за пять килограммов вам всё равно придётся доплатить.
"Ну, пять килограммов – это не двадцать, рублей пятьсот, не больше, – уверенно думал я, шагая к девяносто шестой кассе для доплаты багажа. К моему огорчению, очередь к ней тянулась метров на пятнадцать. И вот, терпеливо дождавшись своей очереди, я услышал приговор билетного кассира:
– С вас две тысячи рублей.
– Как, – взмолился я, – у меня ведь всего пять килограммов перевеса…
– Ну, вот так у нас, – буркнула полная женщина, пробивая мне кассовый чек.
Итого получилось две тысячи пятьсот рублей, плюс три тысячи в Хантах. Пять пятьсот, как говорят на севере зэки, «прихлоп, притоп». И только одна радость от этой «Джей севэн»: место в самолёте выпросил у девушки у окошка, а это значило, что страна моя, великая Россия, будет вновь вся расстилаться перед моим взором. Полёты сейчас на людей никаких особых впечатлений не производят. Подумаешь, самолёт загудел, потом взлетел, стюардесса тебе поднесла положенный стаканчик воды и кушанья. А там и посадка. Вот так и в этот раз, ничего особенного, за исключением того, что в Ростове был тридцать один градус жары. Что поделаешь, не роптал я, – ростовчане такую жару терпят, и мы не расклеимся. Протискиваясь со своим «валенком» к выходу и от жары выпуская первые капельки пота, я искал глазами автобус, который доставит меня до ЖД вокзала. А там с «подбора» таксисты должны будут доставить меня в Донецк всего за полторы тысячи. Так объяснили мне в столице. Донецкие таксисты набирают трёх пассажиров, берут с них по полторы тысячи – и ты в Донецке. И вот уже на выходе из аэровокзала на моём горизонте, появился новый персонаж, ростовский таксист. Он мёртвой хваткой, как английский бульдог, вцепился в мой «валенок» и закричал просящим голосом:
– Куда?
– На ЖД вокзал, – буркнул я, не отдавай ему полностью свой «валенок».
– Пятьсот! – Отчеканил таксист сумму.
– Поехали, – сказал я, отдавая свой куль таксисту. Видно, донос багажа от аэровокзала до своего авто входит у ростовских таксистов в перечень услуг. Таксист оказался профессионалом своего дела и по пути следования до своего авто выспросил конечный пункт моего следования.
– До Донецка еду, – сказал ему я, – там на ЖД на такси с подбора подсяду.
На это ростовский таксист замедлил свой шаг и сказал:
– Поздно, брат, там до обеда таксисты на Донецк народ собирают, после никого не найдёшь. Давай лучше я тебя довезу до границы (таможни), там останется тебе километров семьдесят. Пройдёшь КПП, там за тысячу тебя мужики довезут до самого Донецка.
– Ну и сколько возьмёшь? – стрельнул я в него вопросом.
– Четыре, – аж на опережение моего вопроса выпалил, не замедляя своего шага, тот.
– Не… вези лучше на ЖД, – категорически отказался я.
– Не увезут тебя дешевле, чем за пять, до Донецка, – зло проговорил таксист.
– Ну и что, – сказал я, – по телефону вызову такси, и до границы с ДНР меня увезут за две тысячи.
– Да пока вызываешь, пока едет, пока садишься, вы выезжаете, темно будет, а ночью в тех краях никто и не ездит, – почти со слезой выговорил таксист и обозначил новую сумму:
– Три тысячи пятьсот рублей, меньше не поеду! А там помогу перетащить твой багаж на ту сторону.
– Ну, если так, то пойдёт, – сказал я.
Таксист открыл багажник, положил вещи – и мы поехали. Итак, от Ханты-Мансийска, с багажом в двадцать пять килограммов, путь до Донецка мне обошёлся в двадцать пять тысяч рублей. Первый вопрос, который задал мне таксист, был точно по сценарию Котькало, и, конечно же, я обкатал заранее заготовленную легенду:
– Война там, еду проведать своих родственников, да племянницу на лето к себе забрать. Помогать надо им, иначе никак.
Тот в знак согласия молча кивнул головой, а это значило, что моя легенда о поездке в Донбасс работает. Больше до самой границы мы с ним не разговаривали, под самый, правда, конец он не выдержал и спросил:
– А что ты ничего не рассказываешь, а молчишь?
– Я тут гость, северянин, вы мне должны рассказывать и показывать.
Впереди замаячили блоки КПП, Россия закончилась, передо мной распростёрся отстаивающий свою независимость Донбасс.
14 июня 2015 г.
За КПП Новороссии
Ростовский таксист, опытным взглядом окинув хвост легковых автомашин, ожидающих прохождения досмотра на КПП, безошибочно определил жертву. Парень лет тридцати на ещё не «хламовой» Hyundai поджидал своей очереди прохождения погранконтроля.
– Возьми пассажира до Донецка, – сделав чересчур уж жалобное лицо, попросил его таксист. Тот внимательно посмотрел на меня и, не увидев ничего криминального, ответил:
– Возьму, вдвоём веселее, если только документы в порядке и в багаже нет запрета.
– Да всё у меня хорошо, я же не враг себе, – выговорил я не менее убедительно, чем ростовский таксист.
Вот и всё, сказано – сделано. Перегрузили мой «валенок» в Hyundai. Ростовчанин шустро сунул мне руку, не забыл вложить туда и бумажку со своим телефоном, чтобы я на обратном пути вызвал его на этот же КПП. С тех пор я его больше не видел – как говориться, дай Бог ему удачи. Зато теперь я оказался рядом с настоящим жителем ДНР.
Российский КПП прошли быстро – паспортный контроль, досмотр... Меня спросили о цели визита в ДНР, на что я, как таблицу умножения, повторил легенду о племяннице. Дальше сто метров – и КПП ДНР. Там примерно всё то же, что и на российском, только у сотрудников форма попроще – обычный камуфляж, и в руках у каждого – автомат Калашникова. У некоторых – по паре «капур» в куртках. Мальчишки ещё совсем, лет по восемнадцать-двадцать, но на лицах – отпечаток серьёзности. Проверяли нашу машину на КПП ДНР основательнее, чем на российском, в особенности мой «валенок». Разрезать его не решились, но крутили и нюхали, ханты-мансийская щучка благоухала, несмотря на пресс моих книг, аромат её усыплял бдительность таможенников.
– Рыбка... – как-то по-мальчишески хулигански переглядывались «погранцы». Единственный вопрос по поводу моих книг задал мальчуган в камуфляже, у которого по-ковбойски на офицерском ремне висел пистолет ТТ:
– Это не историческая литература?
Другой мальчишка, с обшарпанным «калашом», одёрнул его:
– Так он же ввозит в ДНР книги, а не вывозит!
«Ковбоя» убедила логика товарища, и он махнул рукой:
– Нехай везёт.
Мне стало интересно, и я переспросил:
– А историческая литература – это какая?
Двадцатилетнего мальчонку, в недавнем прошлом не особо, видно, прилежного школьника, такой вопрос застал врасплох, он задумался, а потом ответил:
– Это антикварная, дорогая. Езжайте!
Мой водила переключил скорость, и мы въехали на территорию Донбасса. Парень был разговорчивый и поведал мне историю своей сегодняшней жизни. Со своей женой он разошёлся, она уехала в Киев, а с ним осталась их общая дочка. Сейчас он возвращается из Краснодара, где у него закрутился роман с молодой замужней женщиной, матерью двоих детей.
– Муж ей покоя не даёт из-за того, что я приезжаю, – сокрушался дончанин, – знает, что я сплю с ней, а всё равно думает, что он ей нужен. Разве у него с головой в порядке?..
Вдоль дороги проплывают поля, засеянные пшеницей, подсолнухами, сёла с ухоженными домами и огородами, нигде не заметно никаких признаков войны. Лишь только известный всем по сводкам новостей Иловайск, по которому мы проезжаем, напоминает о недавних баталиях кое-где изрешечнными пулями заборами и воротами да несколькими обгоревшими домами. Я каждый год бываю в Сухуми, где боевые действия закончились в 1994 году, там следов войны осталось много и по сей день, по крайней мере, больше, чем я вижу по пути от КПП Новороссии. Понятно, что это не линия соприкосновения, не Тельмановский район и не Петровский. Вот пригород Донецка, Макеевка. КПП – ровные ряды из мешков с песком. Три постовых с «калашами» в руках, один махнул нам рукой, остановились. Для проформы парнишка спросил:
– Куда следуете?
– Да в Донецк, – отвечает мой водила.
Тот в знак согласия кивает:
– Езжайте, – и совсем уж по-детски просит:
– А закурить нема?
Водитель даёт ему три сигареты, и мы мчимся дальше, к Донецку. «Странно, – ловлю я себя на мысли, – а где же война?..»
Город Донецк встретил меня стрижеными газонами, зарослями роз на опрятных улицах и бульварах. Сразу видно, что хозяева в этом городе – его жители. А это и есть великое проявление демократии, когда народ – хозяин своего жилища. Наверное, именно такая демократия, где есть народная власть, а не какая-то партийная система, руководимая олигархами, как раз и не нравится Европе. И, наверное, лишь только по этому ЕС потворствует и помогает Киеву в этой братоубийственной войне. Что говорить, не должен Донбасс, да и Россия не должна жить достойно, в цветах, достатке, радости и счастье – это, я убеждён, мировоззрение Запада по отношению к славянским и всем российским народам.
***
...В пригороде Донецка по чистым улицам гуляют молодые пары в пёстрых шортиках. Поспела черешня, по деревьям лазают дети. Детей здесь много, они беззаботно снуют повсюду, как будто и нет никакой войны. В тенёчке, беседках сидят пожилые мужички в белых панамках, человек по пятнадцать, и о чём-то говорят. Понравился мне баннер в Донецке: «Если ты делаешь добро, значит, ты человек от Бога».
Вот мы подъехали к дому, в котором я буду жить, по улице Шахтостроителей. У подъезда – черешня, густо обсыпанная спелыми плодами, но мальчишки и девчонки не обращают на неё никакого внимания. «Вот бы это дерево к нам в Берёзово, в Ханты-Мансийск, – улыбнувшись, подумал я, – а взамен бы сюда кедр, усыпанный шишками...»
Приехал Николай Резников, назначенный Сергеем Котькало мне в гиды. Мы проговорили в общих чертах обо всём, наметили план нашей работы. И тут, как бы в подтверждение моих ожиданий, со стороны аэропорта началась стрельба. Вдалеке заухали украинские снаряды, на сленге местных – «входящие», а через полчаса в ответ стала бить артиллерия ополчения, – «исходящие» выстрелы. Но страха и опасений не было, наверное, настроение ничего не боящихся горожан передалась и мне. Как говорится, чему быть, тому не миновать.
Николай Резников (позывной «Продюсер») – представитель фронтового агентства «ANNA-NEWS». Прощаясь с ним до завтра, я уже засыпал на ходу, усталость давала себя знать. День путешествий подошёл к концу.
15 июня 2015г., Донецк.
Непокоренные
–Ты встал? – раздался голос моего "продюсера".
– Ну да, – соврал я, потягиваясь на своей постельке.
– Ты не торопись, Леонид, пиши что-нибудь, мне тут надо до обеда организовать пару встреч, так что в твоём распоряжении, как минимум, часа четыре. Кстати, рекомендую побывать в парке Щербакова, если на тебя произвели впечатление донецкие розы, – там их видимо-невидимо, каких только нет, – договорил Резников и внезапно отключил свой телефон.
– Спасибо! – улыбаясь, поблагодарил я его, и только собрался ещё подремать, как вдалеке цепочкой прогремели взрывы, похожие на ломающийся шифер. Нет, не до сна теперь, надо работать. Бритвенный станок, зубная щётка, мыльный арсенал – и я в форме.
Такси в городе работает хорошо, и я, как прилежный горожанин, следую в парк Щербакова. На улицах – девушки в белых джинсах, девушки в шортах, девушки в длинных платьях, девушки в юбках, пожилые женщины в шляпках. Люди спокойно, непринуждённо разговаривают, улыбаются. Магазины работают практически все, на улицах Донецка мирная городская суета. Я всматриваюсь в лица горожан и пытаюсь уловить на них отпечаток войны. Ан нет, люди такие же, как в Тюмени и Ханты-Мансийске, как в Москве, как в Вологде, где живёт кинорежиссёр Анатолий Ехалов. Вот только охранников с автоматами у входов в офисы много, да встретился по пути КамАЗ с солдатами, которые с любопытством выглядывали из щелей тента, – вот и все признаки войны. Кругом розы – город горит розами, они растут везде – в межрядье дорог, у офисов, у магазинов...
– По людям и не скажешь что война, – говорю я таксисту.
– Да ничего, живём. Снаряды бы не летали, а так жить можно. В сторону аэропорта съездите – и вопросы у вас сразу отпадут, или на Петровку. Люди в основной массе оттянулись оттуда, а кто-то ещё и там. Вы не местный?
– Нет, – отвечаю я, – из Ростова.
Машина переехала реку Кальмиус, ещё пара поворотов по утопающим в цветах улицам Донецка – и пред нами красивые ворота городского парка. Отдав таксисту шестьдесят гривен, что в пересчёте на наши деньги сто двадцать рублей, захожу в парк.
Не миллионом, как в песне Пугачёвой, а миллионами алых роз благоухал парк Щербакова. Река, водоросли, утки, беззаботно гуляющие поодиночке и группами люди – пары, семьи с детьми, ополченцы в форме... Работали кафе, продавалось мороженное – всё как в мирном городском парке. Я отснял розы, цветники – эту донецкую красоту, дело рук "сепаратистов" – именно так ЕС и Украина именуют жителей Донбасса за их демократическое волеизъявление, сделанное через референдум и выборы. Но как можно стрелять из пушки в девятиэтажный дом адекватному, психически здоровому человеку? Как? Ведь есть в Киеве десятки тысяч осуждённых мужчин, отказавшихся участвовать в братоубийственной войне, а есть и те, кто стреляет по осаждённому городу. Почему? Даст ли моя поездка ответы на все эти кошмарные вопросы?
С мороженым я шагал к выходу из парка, и вдруг мне стало как-то неловко: подумают ещё, что нетрадиционал, – в военное время с мороженым по парку... Но, поглядывая по сторонам, я прогнал эти мысли. Люди так же гуляли по парку, ели мороженое, читали на лавочках книги, мужчина в жёлтой шляпе сидел на скамейке с шахматами...
"Так, где же война?" – опять закрутилось в моей голове. А вот и она. Навстречу на костылях ковыляет ополченец, ноги нет по бедро. Рядом его товарищ в военной форме. Загорелое лицо с отпечатком тяжёлого бремени жизни – видно, что он перенёс много чего... "Дай вам Бог, ребята, победы", – пожелал я им мысленно. Ну, вот и ворота – выход из донецкой сказки "Парк Щербакова". Глядя на отдыхающих горожан, я подумал: а ведь они – непокорённые. Не могут волю их донецкую "укропы" сломать пушками, пулями, фосфором, обстрелами. Не обращают на них люди внимания, плюют в спину им и продолжают жить, отдыхать, гулять в парке, влюбляться, рожать, тосковать, плакать и радоваться.
Такси – и я снова дома. Дальнейшая моя деятельность зависит от "продюсера" Резникова, а значит, надо быть в боевой готовности. И точно, упомянутый «продюсер» не заставил себя долго ждать:
– Ты где сейчас, Леонид? – послышался в трубке добрый и энергичный голос.
– Еду на такси из парка Щербакова.
– Меняй курс, езжай к гостинице «Националь», там, в летнем кафе увидишь меня.
– Понял товарищ командир, – отрапортовал я, – держу курс на гостиницу.
Машина попетляла по цветущим улицам Донецка, глядя на которые, я вспоминал информацию Виктора Заболотского, общественного деятеля ХМАО-Югры, о том, что по приглашению правительства в Ханты-Мансийск привезли на отдых детей из Донецка. Зачем? – не давал мне покоя вопрос. – Сюда, в эту красоту Донецка детей везти надо, а не в окутанный комариным роем северный город. Хотя уверен, Ханты-Мансийск не подведёт, и дети Донецка отдохнут как надо.
Вот кафе, пять столиков, за одним из них «продюсер». Стакан кваса, ноутбук. Антураж – как в Европе. Мы пожали друг другу руки и перешли к делу:
– Хочу познакомить тебя, Леонид, с Ярославом Коротенко – депутатом народного собрания ДНР. Это тебе интересно?
– Конечно.
– Тогда поехали, в Донецке с такси нет проблем.
Мы сели в свободное авто.
Штаб депутата Коротенко располагался рядом с терминалом ЖД вокзала – тем самым, обстрелянным из артиллерии Порошенко, который мы видели по ТВ. Снаружи он выглядел ещё ничего, вот только внутри зияла чёрная гарь. Обстрелы аэропортов и железнодорожных вокзалов – это, как я понял, демократия по Порошенко, демократия по-европейски. Не должны жители Донбасса пользоваться железнодорожными вокзалами, а может, и вообще не имеют права ездить на поездах. Да и на самолётах летать – тоже, ведь превратили в груду металла терминал аэропорта и взлётную полосу. Максимум, что Донбассу положено по демократическому этикету ЕС, – это жить под обстрелами.
У подвального подъезда сидел автоматчик, рядом другой, с пистолетом:
– Куда? – спросил "продюсера" тот, что был с автоматом.
– К Ярику! – громко сказал мой «продюсер» и набрал телефон депутата. Мы прошли в подвальное помещение депутата Новороссии. Всё скромно – длинный стол, ноутбук, пяток стульев. Коротенко – сухощавый крепкий парень в военной камуфляжной футболке и таких же брюках. Мы познакомились, тепло пожали друг другу руки. Я вручил ему книгу и начал его обо всём расспрашивать. Ярослав не таил ничего, всё рассказывал как есть.
– Как, Ярослав, тебе удалось попасть в гущу событий, кем ты был до этого?
– В знак протеста против киевских событий я вышел на площадь Донецка и поставил палатку. А когда сторонников у меня набралось достаточно, мы взяли здание донецкого правительства, а потом и здание украинского СБУ.
Наверное, достаточно этого абзаца, чтобы составить мнение о Ярославе Коротенко как о патриоте своего города, своего Донбасса. Дальше Ярослав вступил в военное сопротивление, стал ополченцем, был командиром батальона в Мостино, Ларино, Новом свете. До событий на Украине работал в банке, в кредитном отеле, поработать пришлось и в в одной из коммерческих структур в качестве специалиста. Казалось бы, ничего особенного, но вот какая сила духа у этого парня!
В кабинете – иконы православных святых, на руках у Ярослава – повязки с молитвами. Такие повязки я видел потом и на передовой у ополченцев. Ополченцы имеют множество подтверждений тому, что Господь и святые берегут и хранят их.
– Они мне помогали выживать в условиях, когда выжить невозможно, – рассказывает Ярослав. – Они уберегли меня от серии выстрелов снайпера, от выпущенной по мне и моим товарищам целой кассеты "градов" в чистом поле. И от гранаты Ф-1, которая почему-то у моих ног не разорвалась... Помогает мне Ярослав Мудрый!
Перекрестившись, мы уселись на стулья. Я достал свою книгу «Рыба Обского севера» и спросил его:
– Ты, Ярослав, рыбалкой интересуешься?
– Конечно! – аж привстав со своего стула, сказал Коротенко. – Моя мечта – поймать настоящего здорового язя!
Я ответил, что это исполнимо:
– Тебе, Ярослав, останется только доехать до меня в Берёзово, что Ханты-Мансийском округе, – и язь будет трепыхаться в твоих руках.
Ярослав рассказывал о своей депутатской работе, об участии в заседаниях в комиссиях, о разработке новых законов, о живой работе с людьми и проблемах. Вот, наконец, стали выплачивать пенсии, но не хватает республике средств. Чтобы погасить задолженность по пенсиям, нужно порядка двух с лишним миллиардов рублей, а выплатили всего лишь один и шесть. Проблемы с зарплатами в социалке…
– А как прошла на Донбассе добровольная мобилизация? – спросил я Ярослава.
– Успешно прошла. Ты приди и сегодня к военкомату в городе, особенно до обеда, и увидишь очередь добровольцев. Народ хочет отстоять свою независимость.
Прямо-таки драйв кубинской революции! А Ярослав чем-то напоминает самого знаменитого борца за независимость – Фиделя Кастро!
У Ярослава зазвонил телефон. От полученной информации он побледнел, громко и выразительно выругался и крикнул:
– Я еду!
Он на ходу пожал нам всем руки, и шаги его уже слышались где то на лестнице.
– Такой вот депутат, – развёл руками «продюсер» и сказал, что нам тоже пора уже ехать.
– Как ты смотришь, Лёня, на то, – продолжал «продюсер», – что сейчас приедет ополченец с позывным «Сказка» и мы съездим на передовую, в село Александровское – это в районе Петровка, цель поездки – доставить посылку с продуктами родственникам. Сразу скажу, небезопасно...
У меня, ещё не видевшему разрушений в Донбассе, интерес к такой поездке, конечно, заиграл, и я ничтоже сумняшеся ответил:
– Конечно же, я – как вы!
– Тогда поехали, «Сказка» уже нас ждёт.
И мы пошагали на выход.
После северных холодных дождей и роя комариных туч я оказался в Донбассе, где спутники граждан – жара и солнце, и как-то, скажу, непривычно. Шагая по коридору, в голове всё ещё прокручивал образ Ярослава Коротенко – воистину русского, православного человека, одарённого Богом умом, доблестью и отвагой, доброжелательностью и открытостью. В сущности, совсем ещё мальчишка, ему и тридцати нет, а столько прошёл! Такие вот, как Ярослав, и стали в Донбассе заслоном фашизму, агрессии ЕС и Америки.
– Вот «Сказка», – с ходу в карьер начал представлять стороны «продюсер», – а это Леонид из России, писатель.
Я пожал руку седому уже мужчине в камуфляжной форме с погонами старшего прапорщика. И не только позывное его было «Сказка», но и зелёная "десятка" с зашпаклёванными от миномётных дыр боками тоже называлась «Сказка», так как вместо государственных регистрационных номеров стоял номер с его позывным. Вот так в Донбассе...
Сели мы в машину и, как говорят на войне – вперёд, на передовую. Ехали по нарядным проспектам и солнечным бульварам. Стали появляться первые посечённые осколками и пулями дома, осыпавшиеся стёкла фасадов некогда фешенебельных торговых центров и представительских зданий. Война уже представлялась не телевизионной панорамой, а явью. А люди (они же, по-западному, "сепаратисты" и "террористы") мирно гуляли с детьми, улыбались и радовались дню сегодняшнему. Машина свернула с проспекта, дальше путь наш шёл по улицам, тенистым и узким, ветви черешен горели плодами, манили к себе. Развороченные снарядами дома, посечённые осколками ворота, карнизы, крыши... Тут и люди у домов своих, внимательно смотрящие на пролетающую мимо машину-«Сказку». Вот и КПП. Притормозив, мы дали ополченцам осмотреть нашу машину. Они, убедившись, что мы не "укропы" и не СБУ, махнули нам, чтобы проезжали дальше. «Продюсер» вводил меня в курс дела:
– Сейчас будет последний блокпост, а там уже нейтралка, но учти, что за нами будут наблюдать из "зелёнки". Даже во дворе человека. к которому едем, мы под прицелом снайперов и миномётчиков. Ходи спокойно, в ту сторону не гляди, а если начнут поливать из миномётов, ложись и лежи до окончания.
Ещё один поворот по селу Александровское – и последний блокпост, через триста метров от которого "укры". Нас останавливает очередной наряд, парни с обожжёнными солнцем лицами, судя по виду, осанке и взгляду – повидавшие войну во всех её красках.
– Куда? – спросил нас один из них.
– Да вот, к тётке, через три дома, и дядьке Фёдору Дементьичу.
Тот, приняв наши намерения к сведению, дал нам совет:
– Перейдёте окоп, сразу к тем тополям, и плотнее к забору держитесь, а то могут стрелять, случаи были!
– Хорошо, – поблагодарили мы и пошли к дядьке и тётке. Почему-то мне вспомнился эпизод из фильма «Калина красная», помните – когда Василий Макарович Шукшин убегал от милицейской облавы, сказав что то типа: "Где наша не пропадала!" – Действительно, как бы не прятались мы за зелёными тополями, всё равно были на мушке, как у "укропов", так и у ополченцев.
Фёдор Дементьич увидел нас из сада, который на противоположной улице, и с ведёрком, полным черешни, пригнувшись и поглядывая то в сторону "укропов", то на нас, стал перебегать улицу с развороченными от прямых попаданий мин и снарядов домами. По всему было видно, что перенёс этот Фёдор Дементьич много, нисколько не меньше, чем ополченцы, которые прикрывают как могут уже далеко не мирную жизнь.
– Заходите, заходите, – увидев нас и обрадовавшись, звала нас во двор его супруга Ольга, высокая женщина с красивой причёской, в нарядном цветастом платье.
– А как же ей тут, в этом пекле, так модничать удаётся? – невольно вырвался у меня вопрос.
Немножко смутившись, она руками поправила причёску и тихо сказала:
– Стараемся, только вот эти гады, – кивнула она в сторону "укропов", – стреляют в нас! – и заплакала. «Продюсер» о чём-то спрашивал Фёдора, а жена пояснила:
– Вы в ухо кричите ему, а то снаряд под забор попал – красное облако сначала, а потом взрыв, забор уберёг нас, а его вот в эту яму волной как кинет, и в ухе перепонка, кажись, лопнула – ничего не слышит.
Но Фёдор, наш ветеран, не сдавался:
– Вчера, посмотрите, – повёл нас в огород Фёдор, – такая штуковина прилетела! От сараюшки остались одни только доски.
«Продюсер» напомнил:
– Не гляди только в сторону "укров" – они этого не любят, могут мину пустить или очередь дать.
– Понял, – кивнул я в ответ и пошёл вслед за Фёдором. Действительно, воронка глубиной по колено, груда досок и обгорелое, точнее, обугленное дерево – таких после я видел много в других населённых пунктах. От взрыва дерево сгорать не успевает, но с него облетают все листья, от пороховых элементов и высокой температуры оно становится, как головешка. Неподалеку, в саду Фёдора стояла черешня с плодами, к которым рука сама тянулась. Я пригнулся к уху хозяина и крикнул:
– Можно черешни поесть?
– Да конечно, поешь, только вот покажу, – сказал Фёдор Дементьич, – там мина, не наступи! У дерева, под наклоном градусов в сорок пять, торчал хвост серебристого цвета от мины. – Не разорвалась, окаянная, – пояснял Фёдор Дементьич, – а вон ещё одна.
И точно, в помидорных рядах торчала такая же.
– А эту вот, – объяснял Дементьич, – я оградил колесом.
И точно, третью мину Фёдор Дементьич накрыл колесом-покрышкой, чтоб случайно не наступил никто. Я ел черешню, а меж ног моих торчала из земли мина. В спину мне глядели "укры". «Прямо как на войне», – мелькнула мысль. Собираясь в обратный путь, я спросил супругов:
– А если мир наступит, признаете вы Украину и украинский флаг?
– Ни... Они дом наш разбили, посмотрите, что сделали... Чем мы перед ними провинились, за что они нас?.. – вновь разрыдалась Ольга.
Фёдор вручил моему «продюсеру» ведёрко с черешней для племянницы его супруги, и мы попрощались. Молча, прячась за тополями, мы пробирались к КПП вдоль забора, изнутри избитого осколками. Приостановившись, я ощупывал вмятины, как вдруг, точно из-под земли, раздался голос:
– А для чего вы рассматриваете?
Немного смутившись, я увидел, что подо мной, в глубокой траншее сидит ополченец в полном БК. И честно признался:
– Да впервые вижу войну, вот и смотрю…
У КПП всё спокойно. После того сада с торчащими минами и "укропами", смотрящими тебе в спину тут – как в раю. Вот только, как и в саду Дементьича, накрыть из автомата и миномёта тебя могут в любой момент. Я сел в машину, «продюсер» за мной, и мы поехали. Появились прохожие – мальчишка лет десяти с велосипедом, беременная женщина, мужчина в очках и с бородкой... Не ушёл народ из села. "А попробуй уйти, – говорил нам Дементьич, – утащат последнее. И на кого вот этих, – у него во дворе три собаки, – как дети они мне, не бросать же их..."
Отъехали от Дементьича уже пару улиц, остановились – у дома воронка, дымится ещё. Я вышел из машины, а из-за ограды вышел мужчина с лопатой, в цементе или пыли – понять сложно; очки и шляпа, в руках лопата. Не дожидаясь вопроса (наверное, ещё шок не прошёл), он стал рассказывать:
– Вот попал сюда "укроп", перед воротами, хорошо, они из стали пять миллиметров, а так бы хана нам! Да вы зайдите...
За гаражом, в глубине участка стоит дом – целый, правда, осколками посечён, стёкла выбиты. Жена мужчины рыдает:
– Почему они в блокпосты, в ополченцев не стреляют? Боятся их, потому что будет «ответка», а с нас что спросишь?
– Действительно, – думал я, – почему армия Украины воюет не с ополченцами, а вот с такими Дементьичами, с мирными жителями… Ночью стреляют по городу, по селу, по жилым кварталам. Не есть ли это демократия по-лондонски, по-парижски, по-берлински? Глупцы, наверное, те, кто наивно думают о Европейском сообществе как о наших друзьях. Никогда ни Европа, ни Америка не были нашими братьями и друзьями, так что, кажется, воевать с ними мы будем вечно.
16 июня 2015 г. Донецк.
P.S.Пока писался очерк Укропы (Порошенковские киборги) жёстко обстреляли село Александровское и Фёдора Дементьича и его жену под обстрелами пришлось родственникам эвакуировать в Донецк.
Улица Стратонавтов, отец Серафим, война и люди…
– Лёня!.. – услышал я в трубке сквозь утренний сон энергичный голос «продюсера». И недовольно буркнул в ответ:
– Ну…
– Что «ну»? – возмутился он. – Вся Россия уже работает на победу Донбасса, а ты всё спишь! Короче, через десять минут мы у тебя…
Ну, а мне что? Как говорится, голому собраться – только подпоясаться. Голову под кран, зубная щётка, брюки, рубашка, туфли – и я на донецком солнцепёке.
А всё-таки красиво в Донецке – цветы пламенем разгораются на утреннем солнце. Какая может быть война в такой красоте? Казалось бы, живи, люби, любуйся, земля плодоносная, растёт практически всё… Ан нет. Откуда-то появился «укроп» и стал бомбардировать, атаковать донецкую землю. На днях зашёл я в Донецке в разбитую школу, а там, на стене плакат: «Правила поведения во время бомбардировок и обстрелов». Вдумайтесь, в цивилизованной стране в наше время в школах висят вот такие плакаты!
Мысли прервала зелёного цвета «десятка» – Сказка за рулём, улыбка.
– Вы что спите так долго? – приветствовал я шуткой парней, на что «продюсер», сделав серьёзное лицо, сказал:
– Сейчас поедем в общежитие ГРУ, сильно там не болтай, слушай и на писательский ус мотай всё.
– Понял, товарищ начальник, – ответил я и попытался вникнуть в суть телефонных бесед моего «продюсера».
– Ну, всё.. всё! – говорил он кому-то раздражённо. – Я им такие сюжеты дал, а в ответ ни копейки, – завершив разговор, он повернулся ко мне и стал рассказывать:
– С ГРУшниками взяли в трофеи наркоту и таблетки. На ампулах написано: «Только для армии АТО». Представляешь, ширнулся – и вперёд, или таблеток глотнул…
«Сказка» же своим флегматичным голосом подтвердил:
– Случаев много было на передовой. Солдат идёт «укроповский», снайпер в него бьёт, а он всё равно идёт, тот ещё несколько раз в него – всё равно идёт, падает только после тог, как ему в голову попадает. Когда подошли после боя, оказалось, что все выпущенные пули – в нём. А он их не чувствовал из-за этих фиолетовых таблеток. Их изучили потом медики, и вывод такой: когда пьёшь их, они стимулируют, а потом, после того как соскочишь с них – инфаркт. Сразу два дела, сначала боец крепкий, а потом он как свидетель самоликвидируется. Такая вот у них война…
Есть у нас место одно, Чистые озёра, недавно там девочка утонула, – продолжает «Сказка». – Позвали водолаза, чтоб найти её. Тот приехал, надел свою амуницию, нырнул – и сразу выныривает с заполошными глазами. Спрашивает: «Кого вытащить-то? Там много народу на дне». Потом, когда стали вытаскивать, оказалось – к ногам солдат АТО привязывали груз и топили их, а самое главное – у всех органы вырезаны: почки и прочее, у кого что...
За разговорами подъехали к КПП общежития ГРУ. Вышли, «продюсер» попросил часового позвать отца Серафима, тот по рации кого-то спросил, ещё немного постояли. Следы разрушений от взрывов вокруг этой общаги были везде. Напротив – детский спортивный корпус, посечённый осколками, стёкла обсыпаны, в крыше дыра, а внутри всё черно от сажи. Смотришь на это и пытаешься представить того, кто стрелял: кто он, кто мать его, есть ли у него ребёнок? Как можно в город, где люди, стрелять?
Между тем я стал за собой замечать, что уже вжился в условия военного времени и начал слушать людей по-военному, стараясь понять, где я могу пригодиться.
Из-за тополя в центре территории ГРУ появился отец Серафим – фронтовой батюшка в выгоревшей добела рясе. Его задача – поднимать боевой дух солдат, совершать службы и церковные таинства: крестить, исповедовать, причащать бойцов. Отец Серафим лечить умеет и словом Божьим, и руками – позвоночники правит.
– Люди идут к нему не только служивые, но и со всего города, – шепнул мне «продюсер».
Отец Серафим за руку поздоровался с каждым, я же свои ладони, как учил меня отец Сергий Берёзовский, сложил лодочкой и попросил громко:
– Батюшка! Благословите меня на дела праведные!
Отец Серафим улыбнулся, обнял меня и перекрестил. Для верующего это значит как минимум душевное спокойствие, без которого на войне никак нельзя. Воспалённый от людских печалей и горечи судеб взгляд батюшки говорил о невероятной сложности несения им тут, на передовой войны, духовной службы.
– Ко мне они, – сказал отец Серафим постовым автоматчикам на КПП, и мы пошагали в общежитие донецкого ГРУ. На площадке перед входом сновали военные, и я, гражданский с Югры, глядя на них, почему-то чувствовал себя маленьким и беззащитным человечком. Они же, наоборот, даже походкой выдавали твердость духа военного. И будто спрашивали своими насквозь пронизывающими взглядами: «А вы что здесь, миряне? Идите домой и живите, ведь мы стоим за вас».
Скорый на ногу отец Серафим привёл нас в тёмный прохладный вестибюль, полный военных, были там даже девушки с кобурами на поясе и портупеями. Мы зашли в зал, приспособленный под молельную комнату, с маленьким алтарём, купелью, иконами. В конце зала – длинный стол из досок, накрытый добротным белым полотнищем.
– Чай пейте, – отец Серафим посадил нас за стол и поставил каждому по стакану. Подсел к нам военный с рыжей бородой – на плече рация, на шее платок, точь в точь как у Ясира Арафата, «Продюсер» представил меня всем:
– Писатель из России, Леонид.
В ответ я поумничал и, кивнув бородатому с рацией, сказал:
– Мне понравилось изречение Арафата: «Истинные евреи – это арабы». Тот задумался и, видно, до конца не поняв, к чему эта фраза, ничего не ответил мне и начал разговор с «продюсером». Из беседы их понял я лишь то, что боец в арафатке занимается беспилотными аппаратами, наблюдает за «зелёнкой», под прикрытием взвода корректирует огонь артиллерии. Говорили они и о политике, о партиях, о качестве и наличии боекомплектов в частях, и позывные в их разговоре звучали один за другим: Советник, Остап, Лютый, Румын, Багира... Подсела к нам девушка лет тридцати пяти, ростом метр восемьдесят, а то и метр девяносто, в камуфляже, с офицерским ремнём. В кобуре пистолет марки ТТ. Поздоровалась. Она подала мне руку, крупную и тяжёлую, представилась: «Рысь». Села, чайную чашечку в руки взяла. Ладони белые от перчаток, лишь кончики пальцев тёмные, загорелые. Лицо от загара шелушится. Не трудно догадаться, чем такая Рысь занимается на войне. Мой «продюсер» спросил её про каких-то друзей, на что она решительно отчеканила:
– Я вообще никому не верю тут, кроме своего командира и товарищей в погонах, которые рядом со мной. Остальные для меня попросту цель, – при этом Рысь резко выбросила вперёд указательный палец.
– С чем будешь чай? – спросил её отец Серафим.
– Мне чай только с укропом!
А военный в арафатке добавил:
– Порезать его только надо помельче, укроп, а потом ещё резать и резать!
Фронтовой батюшка, доставая пакетики с чаем, угомонил их воинственный порыв, поправив:
– Не резать, а чистить! Чистить, чистить и чистить землю от этих сорняков!
Спорить с ним никто не стал. У «продюсера» основной разговор пошёл с парнем в арафатке, обсуждали какой то предстоящий съезд, патриотов Днепра, Запорожья… А я притих, каким-то маленьким стал сам себе казаться на фоне этих военных, беззащитным. Хотя три тысячи километров прошёл от Берёзово до Москвы с блокнотом и ручкой, падал на самолёте, когда летал, и выжил; охотник, рыбак уроженец Крайнего Севера... Может, оружие и форма дают о себе знать? Политическое брожение в Донецке есть, про это говорят везде, но ярче лидера, чем президент Захарченко, нет. Ко мне подсел мальчишка лет десяти в очках, ему заботливо подали чай и конфетки, очки на нём были большие, а одна линза заклеена лейкопластырем.
– При взрыве снаряда мальчишке в глаз комок земли попал, – пояснил Серафим, – в Ростов его глаз могли бы спасти, но кому везти? Отец у него боевой ("боевой" – это ополченец), постоянно на передовой, а он у нас как сын полка, мать при обстрелах погибла… Ты поговори с ним, он тебе много расскажет о войне окаянной этой, – посоветовал батюшка и побежал встречать группу гражданских женщин из города.
– Скажи, молодой человек, наверное, ты больше всего хочешь, чтобы скорее наступило мирное время? – спросил я мальчишку. Тот кивнул:
– Я мечтаю, чтоб побыстрее закончилась война, чтоб ополченцы убили всех укропов, которые убили мою маму, чтобы освободили от них моё село, чтоб я приехал домой и на воротах нарисовал Российский флаг!
Громко, заученно проговорил это мальчонка и сосредоточенно принялся за свой чай, не забывая раскручивать обёртки от карамелек. Заулыбались все, растопил суровые сердца этих военных мальчишка в крупных очках.
Отпустив женщин, отец Серафим подсел к нам и стал рассказывать:
– В селе, где этот мальчик жил, нашли тетрадку с записями девочки, его ровесницы, которую завалило от прямого попадания в доме, погибла она. Тетрадь ту сохранили как доказательство преступлений укропов. Девочка писала, что маму забирали укропы, её не было два дня: «Я кушать хотела, у нас в доме не было покушать совсем ничего. Потом мама пришла, в платье порванном, и не такая была, как всегда. Мама говорила мне, что надо потерпеть, что пока будет плохо, а потом придут наши – и мы снова будем жить хорошо». Последняя запись была о том, что маму снова забрали военные, а девочка опять хотела кушать. И на этом тетрадка заканчивается. Записи эти нашли вместе с телом девочки, теперь эта тетрадь у властей ДНР.
– Поехали на улицу Стратонавтов, – скомандовал «продюсер» мне и Сказке и, испытующе посмотрев на меня, спросил:
– Знаешь хоть, где она находиться, эта улица?
– Нет…
– Она идёт параллельно взлётной полосе, до знаменитого терминала, оттуда метров пятьсот, не больше, всё простреливается из любого оружия. Едешь? А то смотри, по освобождённым сёлам поездим, если боишься…!
– Поеду, конечно, – сказал я и пошагал вместе со всеми на улицу. Отец Серафим провожал нас и по дороге о чём-то шептался с «продюсером» и бородачом в арафатке. Рысь подошла ко мне и сказала:
– Подойдём к моей машине, я тебе фотки кое-какие кину, есть флэшка?
Она листала фотографии и говорила:
– Вот, посмотри, Леонид – на фотке этой игрушка, плюшевый тигр, на полке детского сада, разбитого в хлам артиллерией укропов, рядом с игрушкой предмет от какого-то боекомплекта и пара горстей патронов от автомата, – Рысь грустно опустила голову. – Эта игрушка видела всю бомбардировку садика, детскую кровь…
Про таких, как Рысь, Голливуд снимает фильмы, а она – просто так, рядом со мной. Рысь продолжала листать военные снимки в своём ноутбуке. Я спросил её:
– А помодничать, по городу погулять в гражданском, в ресторане посидеть тебе хочется, наверное?
Неожиданно вопрос мой попал «в десятку». Сконфузилась как-то Рысь, задумалась, вся её суровость куда-то исчезла, совсем по-девичьи она намотала на палец хвостик своей косички и смущённо ответила:
– Конечно, охота, только… не в этом же! – и, помолчав, добавила, – а красивое-то и не помню когда носила.
– Ты красива и в этой «военке», – сделал я ей комплимент.
И мы расстались. Я пообещал ей прислать свою книжку.
Я вглядывался в лица военных, и как-то всё не укладывалось в голове, что вокруг идёт война. Глаза видят, а ум – нет. Открылись расписные ворота напротив, из них выехала машина с номером «Багира», в которой сидели две девушки, так же экипированные, как и моя Рысь. За той машиной ещё одна, там ополченцы в бронежилетах и куртках, обвешанные гранатами и рожками от БК. Из-под стекла одной машины глядит фотография улыбающегося президента Чечни Рамзана Кадырова. Всё-таки ореол защитника, храброго человека Кадыров сумел завоевать за годы своей политической жизни. «Продюсер», видя, что мы со Сказкой притомились от долгого ожидания, примчался к нашей машине и заторопился:
– Садимся и едем, время впустую теряем!
Захлопнулись дверки нашей боевой «десятки», мы поехали, как и обещал «продюсер», на передовую. Мчались по красивому городу Донецку. «И почему тут война? – опять думал я, – ведь надо жить и радоваться в такой красоте, среди этих роз, влюбляться, картины писать и стихи». Однако новые пейзажи, мелькающие за окном, изменили ход моих мыслей. Навстречу нам попадались расстрелянные и разбитые украинской артиллерией жилые дома, кафе, автозаправки. Руины некоторых зданий были покрыты сажей не от пожара, а от огня рвавших их боеприпасов. Нашу машину наполнил запах пороха и сладкой гари от веществ, которые рвались тут. А вот и Митсубиси-центр, который показывали в новостях по ТВ. Шоссе, ведущее в аэропорт, обрушившийся мост – всё в осколках.
Сказка то и дело выходил из машины и носком ботинка откидывал осколки снарядов, чтобы не проткнуть колесо. Воронки, снаряды от «градов», торчащие хвостики мин, посреди дороги – чёрные от сажи деревья, которые уже никогда не начнут цвести. Вот она, война. Кто эти люди, которые бомбардируют мирный Донецк, его жителей, убивают детей, стариков, женщин? Неужели это и есть та самая демократия по-европейски, по-американски? За что вы так ненавидите дончан и выжигаете их фосфором, бьёте «градами», пушками, самолётами и вертолётами, вооружаете солдат? Лишь только за то, что демократия в Донецке, референдум людей и их выбор вам не понравились? Или вы любите демократию не в полном смысле этого слова, а только такую, на которую укажет ваш жирный перст? Может, не прав я, тогда объясните, за что сеют смерть в мирном городе пушки ваших друзей – Порошенко, Турчинова и Яценюка – в Донецке, Горловке и Луганске?
Сегодня мне стало понятно, что никакой дружбы со странами ЕС у нас не было, нет и не будет. Мы враги исторически, они периодически на Россию нападали, Россия с такой же периодичностью давала им по зубам, так было, так есть и так будет. Никак Европа не может оценить российские народы и понять, что они сильнее европейских, умнее и храбрее. Вышла ошибочка и с Донбассом, не смогли укропы, вооружённые до зубов Европой и Америкой, победить ополченцев и не победят никогда. Слава героям, защитникам Донбасса, которые не дали нацистам поработить свой народ! Скажу тем, кто ездит в Европу отдыхать, совершать экскурсии: никогда не были мы у них желанными гостями и не будем, поэтому мои маршруты – мимо. Пусть лучше мои родные армяне угощают меня шашлыками в Сочи (кстати, шашлыки у них намного вкуснее, чем у европейцев, к тому же мы отлично понимаем друг друга и уважаем), чем смотреть в Париже и Праге в глаза тем, кто тебя ненавидит.
Сказка крутил руль своей машины, объезжая осколки и мины, торчащие и из асфальта или щебёнки. Вокруг стоял запах пороха, не смолкала стрельба разной силы из разных орудий, до терминала аэропорта оставалось метров пятьсот. Вот здание, девятиэтажка, два танка с выгоревшей краской и курган стреляных гильз возле них, у входа в здание – блокпост. «Продюсер» вышел к часовому и показал удостоверение представителя пресс-службы МО ДНР. Тот изучил документ и по рации позвал командира, который тут же появился на шестом этаже и спросил раздражённо:
– Что вам тут надо?
– С нами писатель из России, Бабанин, хотим ему показать улицу Стратонавтов, вас и ваши посты снимать не будем, с людьми пообщаться хотим!
Тот улыбнулся нам с высоты этажа и сказал:
– Езжайте. Только одежда у вас хлипковата для этих мест. Москвичи одеваются обычно так, что встать с места не могут.
Я улыбнулся ему в ответ и сказал:
– Я из Ханты-Мансийска, морозостойкий, и к выстрелам привык, правда, к охотничьим!
– В Нягани у меня тётка живёт, – крикнул мне человек с рацией. Я вышел из машины, свободной рукой достал вяленую щуку, отдал часовому и крикнул на шестой этаж обугленной от обстрелов девятиэтажки:
– Щуку тебе оставляю вяленую, считай, что от тётки!
– Спасибо! – поблагодарил командир, и мы поехали.
Около аэропорта располагались одноэтажные улицы, застроенные людьми на свои кровные, заработанные и скопленные за всю трудовую жизнь деньги. Теперь это, скорее, напоминало полигон. Дома разбиты напрочь украинской артиллерией, превращены в горы мусора. Но больше всего удручали жители, которые не уехали, потому что уезжать им было некуда. И кроме этой груды обломков, в которую превратили укропы их дома, у них не было ничего за душой. На улице Стратонавтов мы остановились возле одного мужичка. Вышли. Поздоровались. Я спросил:
– Как вам удаётся выживать в этом ужасе?
Он, не сильно задумываясь, под звуки стрельбы в стороне терминала аэропорта сказал:
– Мы ж русские, поэтому не выживаем, а живём тут! Ждём, когда их порешат всех – и укропов, и европейцев, и америкосов. – И, со злостью посмотрев в сторону терминала, где как раз грохнул снаряд со звуком, напоминающим ломающийся шифер, крикнул, – кто к нам с мечом пришёл, тот от меча и погибнет!..
У меня даже мороз по коже пробежал от голоса этого мужичка, который выжил и стоял перед нами у своего исхлёстанного снарядами дома. Подошёл ещё один мужчина, одетый по-дачному, в шляпе и шортах, присоединился к разговору:
– Мы выросли тут, это всё наше – и бросить… Да никогда! Пусть укропы тикают, – вдруг всхлипнул он со слезами и добавил, – жену убило тут у меня, волной кинуло её на пол от взрыва снаряда, и всё, больше не встала…
Тяжело было говорить и сними и, скажу я вам, рядом с этими сильными духом людьми было не страшно. Я не боялся, что могут в любую минуту накрыть нас укропы, мужики ведь не боялись…
– Я из России приехал, из Ханты-Мансийска, – сказал я. Один из мужчин тут же ответил:
– А я был в Ханты-Мансийске, рыбачил на озере, щук наловил целую кучу!
– Тяжело у вас тут, грохает часто?
Тот, что в шляпе и в шортах, показал рукою:
– Вон снаряд и яма, вон от «града» труба, вон снаряд не разорвался…
Действительно, на улице, среди мусора снаряд нужно ещё разглядеть. И лишь только когда я подошёл к нему, то убедился: торчит, гад, из земли, и кто его знает, может ещё и рвануть.
А мужичок продолжал говорить:
– Как – не боимся? Прячемся, укрытия есть у каждого, а что сделаешь?
Тот, который в Ханты-Мансийске бывал, сказал мне:
– Пойдём, покажу. В огород вчера снаряд прилетел, там яма, и обгорело всё, – и, улыбнувшись, добавил, – вся трава выгорела, полоть не надо!
Мы зашли в его огород, он показал нам ту яму:
– Вон как всадило вчера, и всадило конкретно! Мы крепкие – и в Донецке, и Луганске! У нас русский дух, а это много, нас не сломать! Нам что в бой идти, что под землю в шахту – всё равно. Вы помогайте нам, русские, и мы выстоим. Видите же, тут стоим, не уезжаем никуда!
– Я тоже русский, и никто меня сюда не звал, на Донбасс. Я собрал вещички, купил билет на свои и приехал только лишь с одним желанием – посмотреть и сказать слово за русских, за россиян, потому что говорить печатно умею, – ответил я.
– А, – махнул он рукой, – пойдёмте лучше, я вас напою кофе!
«Вот это да, – подумал я, – кофе на Мальдивах, кофе в аэропорту, кофе на кухне… А вот кофе на передовой под обстрелами – даже не предполагал, как это будет. У разбитого снарядом крыльца на двух кирпичах стояла кастрюлька, под которой дымил костерок. У входа в дом – ещё один мужичок в чёрной футболке и кепке. Мы поздоровались.
– Вы писатель? – спросил он меня.
– Да, я прозаик.
Он выпрямил спину, отчего приобрёл гордую осанку, и сказал:
– А я поэт, и сейчас расскажу, как было от СССР и до сегодня своими стихами!
Под грохот разрывов, стрельбы у терминала Донецка зазвучали стихи:
Вспоминаю я Невский широкий, он угрюмый в ту пору стоял!
Прогремел залп «Авроры» зелёной и народ кандалы разорвал.
В нашу пору она на причале, обливает Неву красотой,
Со всех стран народ привлекая своею флотской красой.
Проходят по ней экскурсанты, кто завидует, а кто попросту злой,
Так что помни, кто смотрит со злобой, «Аврора» не будет шутить,
А если кто посягнёт на Россию, она будет снова народу служить.
Через семьдесят лет мы узнали, что напрасно с «Авроры» стреляли,
И напрасно матросы кичились…
Сиплый голос крупного мужчины в чёрной футболке, как флаг, реял над осаждённой укропами улицей Стратонавтов, ровный и складный стих нёсся над осаждённым Донецком, его не заглушали ни уханье пушки, ни разрывы снарядов. Нет, господа укро-фашисты, не победить вам мужика русского, никогда!
Мы пили кофе без сахара, с дымком костерка, говорили про жён, детей, войну, урожай и мир, по которому соскучились все. И у меня не было страха. Наверное, потому, что не было его у этих мужиков, которые на развалинах улицы читали стихи, глядя в лицо смерти.
Леонид Бабанин (Ханты-Мансийск)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
