Геополитика полна чудес и наваждений, определиться промежду которыми человеку простодушному бывает непросто. Натовская глобальная перестройка "правового" XXI века, начатая развалом СССР, стала завершением антироссийских геополитических диверсий кровавейшего века ХХ-го, на протяжении коего североатлантисты сумели дважды устроить взаимоистребление Германии и России. И если по итогам Второй мировой войны наши союзники тщатся исключить нас из числа победителей, то после Первой мировой они объявили побеждённой наравне с Германией и свою союзницу Россию, погибшую ради "верности союзникам". Быть может, Россия провинилась перед ними большевицким сепаратным Брестским миром? Тогда почему главным позитивным итогом той войны правители Антанты сочли крушение двух последних "абсолютных монархий" Европы – германской и русской? И сходу вспомнили свои давние мечты о расчленении России, теперь уже республиканской?.. Как вообще Россия оказывалась военной союзницей Англии-Франции при их вековой русофобии, жёстко проявляемой при всяком удобном случае: нашествие Наполеона, Крымская война, Балканская, Японская, десятилетия провокаций вокруг Средней Азии?..
Туркестанская служба Андрея Снесарева, начатая головокружительной индийской командировкою, позволяет разглядеть некоторые приёмы выделки Британией своих иностранных приверженцев – "агентов влияния" – по нынешней номенклатуре.
Андрея Евгеньевича Снесарева выделать таким кадром не получилось.
К исходу XIX века, под немолчную глобальную газетную шумиху о русской угрозе миру и прогрессу Азии, Британия сумела выйти к границам России в Иране, Афганистане и Китае, закрепив своё пребывание в этих странах созданием под боком у них военизированной Северо-Западной пограничной провинции Британской Индии. Бурного столкновения ни Англия, ни Россия отнюдь не желали, не желая выказывать этого. Настало время министерских демаршей, печатного подначиванья, разведок операционных направлений про запас, прощупываний: способны ли соседи к решению возможных силовых задач?.. Британские офицеры в штатском правдами и неправдами стремились в глубинки Азиатской России; русские тем же порядком посещали азиатские дебри Британской империи. Где-то на Святках 1899 года Англия обратилась к России с просьбою пропустить (под уважительным предлогом) через Русский Туркестан нескольких офицеров индийской службы. Согласовали обмен. Кто-то предложил кандидатами поездки в Индию двух офицеров Туркестанского военного округа (ТуркВО) генштаба полковника Кузнецова, ветерана Памира, и недавно закончившего Академию генштаба капитана Корнилова, бывшего артиллериста, отмеченного отличным разведрейдом новой афганской крепости Дейдади.
"Говорят ли они по-английски?" – оставил на документе помету новый Генерал-губернатор Туркестана С.М.Духовской. Английский тогда не преподавался в казённых учебных заведениях, "военными языками" считались французский и немецкий. Штаб ТуркВО ответил телеграммой о невозможности командировать Кузнецова-Корнилова "по незнанию ими ни европейских, ни туземных языков населения Индии". Предложено командировать генштаба подполковника Полозова и одного офицера из Петербурга, "причём желательно, чтобы офицер этот впоследствии был переведён на службу в Туркестан".
Разрешение командировать Полозова последовало сразу.
"Штаб ТуркВО 6933/344 99 18/6 из Петербурга. Дополнение 523. Совместно пдп Полозовым будет командирован окончивший курс Академии этом году штабс-капитан Снесарев №1433".
Очень возможно, генерал Духовской припомнил этого офицера по своей московской службе и воспринял с удовлетворением.
Штабс-капитан Снесарев, 1865 года рождения, в совершенстве владел немецким, как и русским, французский труднее давался ему. Английский он знал сносно. Проходя одним из первых трёхгодичный курс Академии, на выпуске набрал 10,54 балла (из 12 возможных) – подвела одна тематическая работа; вероятно, сказался свой собственный подход к задаче, этим он отличался всегда. Всё же "за отличные успехи в науках" он произведён в штабс-капитаны и причислен к Генштабу с назначением в Киевский округ...
Годом раньше поручика Снесарева поступил в Академию и тоже шёл в числе первых на своём курсе поручик Туркестанской артбригады Корнилов Лавр Георгиевич, 1870 года рождения. Европейские языки были для него узким местом: русский – 10,5 баллов; французский – 9,5; немецкий – 9 (на вступительных экзаменах). Однако закончил он Академию с выдающимся результатом – 11,42 балла! И отбыл штабс-капитаном в свой Туркестанский округ.
И служить бы обоим отличникам поврозь, до-олго не встречаясь, не случись в судьбе Андрея Снесарева очередной крутоворот.
Штабс-капитан Снесарев тем временем уже ехал по Туркестану, прикомандированным к лагерному сбору Ташкентского гарнизона под селом Троицким, куда и прибыл 13.УП.1899 года. То не было "крышей", просто военнослужащий должен же где-то числиться, по каким-то сметам проходить. А спецучреждения и спецфонды были ещё в зачаточном состоянии у Российской империи. Андрей Евгеньевич вступал в сферу имперской политики на излёте доброго старого времени, вступал полным зрелых сил и романтических настроений.
Отъезд в Туркестан вышел поспешным, Андрей не успел повидаться с родными. До Ташкента добирались в те годы через Баку и Красноводск. Дорога от набережных Невы, "от финских хладных скал", через всю крестьянскую Русь до гор Кавказа – сколь велико, сколь многолико, разнолико мирное пространство России в столетний Пушкинский юбилей!.. Не рай, конечно не рай, но мир и доброе соседство несчётных разноверующих племён – от Бессарабии до баснословной Камчатки, до пекла Каракумов! И вовсе уж сказочная выйдет картина, когда бы дополнить её предстоящей командировкою столичного штабс-капитана! (Тяжесть предстоящих трудов и риск сознавались ли им в начале пути?). От Баку до Красноводска пароход пересекал безбрежный Каспий почти сорок часов; Андрей "свободной стихии" прежде не видал, кроме Балтийского взморья в Петербурге, а тут угодил в шторм, и немалый, судя по тому, что вскоре необозримые предгорья Гималаев напомнят ему "поверхность взволнованного моря, но с неопределённым направлением хода волн". Качку, уложившую большинство пассажиров, он вынесет на ногах, к своему немалому удовлетворению. И без промедленья – по новой железной дороге – через сыпучие пески, мимо верблюжьих кочевий, минаретов и глинобитных, некогда грозных крепостей – к шумным, пёстрым, пряно-пахучим и пыльным базарам легендарного Ташкента с его двунадесятью языками, иная земля, иное – бирюзово-знойное небо: всё, всё поражало здесь интеллигента-европейца. Взволнованную душу отводит он в письмах сестре Клавдии, единственной собеседнице, понимающей его и сочувствующей в унисон:
"...Между нами около 4 тысяч вёрст! Всё, что окружает меня совсем не такое, как у тебя: люди, животные, деревья, воздух, климат... всё иное, всё говорит о ином складе жизни, о других верованиях, помыслах, чувствах..." – напишет он ей из Ташкента 29 июля, уже готовым в "окончательный путь", оснащённым, примерив "статское платье"; напишет за день до выхода в свой головокружительный поход. Поделится и пережитым тотчас по прибытии а Ташкент форменным афронтом: прежде него по той же Закаспийской дороге явился в Ташкент Англичанин и первым делом справился, успел ли прибыть из Петербурга капитан Снесарев? Спору нет, вниманье лестное – для человека приватного. Но военному на первых шагах выполнения архиважного задания очутиться, как в будущем скажут, "под колпаком"?!.. Андрей Евгеньевич не мог знать тогда, что его и Полозова упомянула на днях лондонская "Таймс" вместе с тремя английскими офицерами, указав чины, места прохождения службы и верхоконные маршруты по Средней Азии всех пятерых. Один из англичан, подполковник Мак-Суини, кавалерист индийской службы, шёл из России параллельно Полозову и Снесареву, только слегка восточнее, через освоенную Британией китайскую Кашгарию.
Похоже, англичане вознамерились между делом ещё и наглядно показать русским, кто именно на Востоке как дома, и для того учинили подвох: встречу собратиям по оружию назначили на северной границе Индии у гиндукушского перевала Каллик на высоте около 5.000 метров. Идущие на этот перевал с Памира, от границы России, неизбежно пересекают узкие – километров до тридцати – языки афганской и/или китайской территорий (так и на сегодняшних картах). Для Мак-Суини переход через эти полубританские земли не был проблемой, а русские рисковали. Как всегда, помогли британской затее и петербургские канцелярии, затянув оформление командировки. Добывание китайских-афганских пропусков отняло бы недели, если не месяцы, а встречу согласовали на 24 августа, получилось – через три недели после выхода "в окончательный путь" из туркестанского уездного Оша в полутысяче высокогорных вёрст от того перевала!.. Бывалый восточник Мак-Суини, выйдя из Оша вослед за русскими, должно быть, предполагал встречать их возле Индии, изрядно запоздавших, изнурённых, а то и выручать из неприятностей с азиатскими погранвластями! (Заметка в "Таймс" могла бы послужить хорошим поводом для обсуждения печальных подробностей русских неудач – в стиле романа "Ким" Р.Киплинга, 1901 год)...
Ну, а ежели бы удалось, "не торопясь поспешая", ответить на британский юмор своим манёвром? То и послужила бы вражья затея к чести русского флага!..
Через Памир они шли со сменными лошадьми, при каждом было по два вольнонаёмных джигита и две вьючные лошади; от Гиндукуша двое джигитов и лишние лошади возвращались в Ош. 17 августа Андрей Евгеньевич пишет сестре:
"...Я нахожусь на Памирах, в 400 верстах южнее города Оша, на реке Мургабе... 11 дней как иду верхом по высотам 13-14 тысяч футов... Всё вынес удачно ...еду с открытым ртом ребёнка. Сегодня у нас днёвка, а завтра мы с товарищем временно расходимся: он идёт долиной р. Ак-Су – более длинной (в обход афганской территории), а я пойду напрямки по перевалам..."
"Товарищ мой по путешествию человек хороший, но не моего склада..." – в конце письма не удержался, посетовал Андрей Евгеньевич. И то сказать! Хорошие люди, сослуживцы и спутники к тому же, но – "характерами не сошлись"... Подполковник Полозов Александр Александрыч, спутник надёжный, сообразительный и добросовестный, нередко словно бы в некоей задумчивости пребывал за пределами текущего момента и окружающей обстановки. Годом старший Андрея Евгеньевича по возрасту, зато пятью годами старше производством в офицеры – из Пажеского корпуса к тому же! – он сразу оказался в Туркестане, а теперь вот в этом головоломном походе, от которого, наверное, мог уклониться, имея семью, детей... Одинокость личная вообще стала приметою времени, для множества православных она – независимость и свобода! Хорошо ещё молитва искренняя единит на время, ведь без помощи Божией на этаком пути и пропасть недолго...
Дневали спутники в укреплении Памирский Пост, первом русском укреплении на Памире, построенном шестью годами ранее отрядом капитана В.Н.Зайцева (ныне райцентр Мургаб). Полковнику Зайцеву, ошскому уездному начальнику, штабс-капитан Снесарев по долгу службы представлялся, как любой и каждый, едущий на Памир, будь он военный, гражданский ли чиновник или частное лицо. Василий Николаевич Зайцев, смолоду туркестанец, оказался человеком настолько одного склада с А.Е.Снесаревым, что в дальнейшем они проживут вместе душа в душу многие годы. Но в их первую встречу Андрей Евгеньевич, похоже, ничего такого в полковнике не разглядел и на дочери его, будущей своей жене, внимания не остановил, целиком захваченный своими предстоящими переходами через невиданные им горы Алай и Памир и заоблачный Гиндукуш...
22 августа, ущелье Михман-юлы (Дорога гостей), к сестре:
"Вот уже четыре дня, как иду совершенно один... Последние две ночи ночевал у памирских киргизов в юрте; с вечера пощупаешь ещё около себя револьвер, а через две секунды так спишь, что могут унести не только револьвер, но даже самого за ноги... Лицо совсем облезло, волосы выросли, взгляд, вероятно, стал киргизским, на теле можно сеять огород..."
Разве не диво?! Родился и вырос человек на Дону, закончил математическое отделение Московского университета, 15 лет жил и служил в Москве и Петербурге, да вдруг на азиатской лошадке идёт скальными памирскими тропами, делая сорокавёрстные дневные переходы ради знакомства с британской военно-административной системою – неужто Индии?! – "далё-о-окой Ин-ди-и чуде-е-е-ес!.." – так гениально воспетой недавно флотским офицером Римским-Корсаковым; и эту свою высокогорную службу как раз во дни столетия перехода Суворова через Альпы, ныне достойно отмеченного замечательною картиной Василия Сурикова, поклонник муз штабс-капитан Снесарев нёс как всегда: сдержанно, деловито, с честью. Годы и годы спустя, когда молодая беспечность сменится опытом, одолевающим опасности не наудачу, Андрей Евгеньевич вспомнит:
"Перед вами белая стена Восточного Гиндукуша, доступная лишь в некоторых пунктах и далеко не круглый год. С его снеговых вершин вам придётся спуститься в горные трущобы Дардистана... Я шёл когда-то этими тропами. Переводчик моего друга из свежего и бодрого человека стал стариком. Люди седеют от тревог, начинают бояться пространства..."
Бывало, на снеговых заоблачных перевалах теряли лицо именно местные жители, уроженцы горных долин, попадающие на высокогорья случайно, заработка ради. Среди равнинных европейцев, в среднем, конечно же, менее застрахованных от горной болезни, если уж кто дерзал "штурмовать небо", те выдерживали испытания с честью. Помогала вера и воля к цели, мобилизуя все резервы личности и тела.
24 августа Андрей Снесарев выходит к перевалу Каллик, водоразделу Тарима и Инда; отсюда он пишет сестре, продолжая позавчерашнее письмо:
"Я нахожусь сейчас на китайской территории... Афганскую территорию проскочил благополучно – шёл рано и в полном тумане... Облака плывут уже под нами, идёшь по глубокому снегу, в 50 шагах перед собою видишь куски (край) ледника в 5 саженей толщиною... Товарищ мой отстал, англичанин не встречает, собственной палатки я не захватил и мне сначала пришлось спать под открытым небом, но к счастью киргиз нашёл в 4 верстах юрты... У Ата-Бая опять (после перевала, вероятно) плохо – ночью была рвота..."
В юртах обитали китайские пограничники тюркского племени, а возле них кочевали "некоторые таджики". Не без препирательств с китайцами, но странный пришелец, имеющий командный голос и всего лишь двух жалких слуг, всё же остановился у таджиков. Дар тесного родственного отношения к людям и природе Востока проявился у Андрея Евгеньевича с первых дней в Азии, свойством натуры проявился. Иначе не пройти бы ему ни того первого своего маршрута, ни последующих, позволив еретически утверждать, что без завалов рыхлого снега все среднеазиатские высокогорья всегда проходимы.
Итак, англичане к условленной встрече опаздывали. Правда, в тот день из облаков на близком горизонте появился один. Однако, то был не Мак-Суини. Приехал совсем молодой офицер, "очень простой (с виду)", картинная толпа туземных оруженосцев сопровождала его.
Русский предстал англичанину мало отличимым от двух своих азиатов-проводников, держался же джентльменом, без тени вялости или усилия над собою. Он был тут как дома. На неприступной северной границе Британской Индии не его встречали собратия по оружию, он – их встречал. Две стайки горных туземцев толпились на почтительном расстоянии за его спиною, кочующие и те, что на китайской службе – с одинаковым любопытством глазели на прибывшего англичанина, к русскому явно успев привыкнуть.
Офицеры взаимно представились, но имени англичанина, вероятнее всего, лейтенанта, штабс-капитан Снесарев не сообщил в своей переписке.
"И начался у нас такой разговор: он говорит своему переводчику по-английски, этот моему по-персидски и мой (Ата-Бай) мне по-русски".
Такой дипломатический диалог, когда любое "да" рискует превратиться в "нет" и наоборот, договаривающиеся стороны весьма устраивал, помогая, сохранив полное радушие, не признаваться, что представители Великой Британии и Великой России смутно представляют себе местонахождение своих спутников, притом к англичанину просто кто-то из старших не прибыл вовремя, а у русского затерялся единственный походный товарищ, тоже старший притом.
– О, да! Хорошо! Служба здесь, в Британской Индии... Это наш обычай. Это твёрдый и удобный порядок. Очень хорошо!..
– Ну конечно, так удобнее! Условия Северной Индии, горные лабиринты... Обычная работа. Он очень опытный, он мастер. Всё отлично!..
Два туземных верноподданных принца сопровождали англичанина; держались они довольно нелепо, с какою-то помесью монаршего величия и фельдфебельской исполнительности, впрочем, улыбались мирно, опасений не внушали.
– Мы скоро должны увидеться!
– До приятного момента близкой встречи!
– До скорого свидания! – расстались обе стороны довольные друг другом. На всяк случай Андрей Евгеньевич велел своему киргизу незаметно проводить гостей, узнать дорогу к их стоянке. И устроился заканчивать письмо.
Киргиз вернулся не скоро. До английского бивака оказалось довольно неблизко.
Худо-бедно, важнейшая часть задачи была исполнена: кому следует показано, что Петербург от Гиндукуша и Гималаев изрядно ближе, нежели Лондон. Горная страна впечатляла. Через два десятка лет, позабыв многое превходящее, Андрей Евгеньевич напишет:
"В восточной части Гиндукуш примыкает к Гималайской системе, которая подходит к нему почти под прямым углом и образует единственное на земном шаре скручивание складок – со множеством вершин в 25 тысяч футов и выше... Такой семьи гигантов вы нигде ещё не встретите. Они поразительны своими размерами, своим величественным покоем и своей белой одеждой. Вы будете беседовать с местными жителями, а какой-либо из этих снежных великанов будет словно присутствовать при вашей беседе... Вы ведёте разговор, а он молчаливо наблюдает за вами, бесстрастный и настойчивый."
На другой день Андрею Евгеньевичу улыбнулась удача. После короткого напряжённого поиска ему с его молодым джигитом как-то сразу удалось увидеть Полозова.
– Алекса-андр Алекса-андры-ы-ыч!..
– Андрей Евгеньич, батюшка!.. Эка нас занесло!
– Да мир-то, слава Богу, тесен!
– Ох, тесен! То-то и скачем к бесу на кулижки, за облаки небесные!..
Русская речь в тех горных дебрях звучала не впервой, хорошая русская речь, ничем лишним не пересыпанная. К "сердцу континента" (выражение англичан) Полозов со Снесаревым пробирались отнюдь не наощупь. До них на тех путях перебывало немало россиян, предшественники сообщили достаточные сведения о контрастах рельефа и климата высокогорий, о верованиях и нравах редкого населения. Судя по маршруту и темпу продвижения, основою их похода была взята "Докладная записка лейб-гвардии 2-й артбригады поручика М.Е. Грум-Гржимайло о походе в составе экспедиции Г.Е. Грум-Гржимайло в мае 1887 года от Оша до северных склонов Гиндукуша". Почти забытый сегодня Михаил Грум-Гржимайло, родной брат знаменитого путешественника Григория, едва ли не первым понял, что Восточный Памир, несмотря на крайнюю суровость этой высокогорной пустыни, есть и кратчайший и наилегчайший путь из России в Индию. "Наконец, весьма важное обстоятельство – это удивительное сочувствие к Русским, выражавшееся многими киргизскими старшинами".
Перевалы Гиндукуша русским тоже были знакомы (капитаны Кузнецов и Скерский, полковники Ионов и Матвеев, профессор Минаев), однако далеко за перевалы мало кто ходил. В год окончания Андреем Снесаревым университета (1888) перевалом Каллик с подачи Михаила Гржимайло прошёл с небольшим казачьим конвоем подполковник Б.Л.Громбчевский, углубясь в Северную Индию (тогда ещё ничуть не "Британскую"!) на сотню вёрст до города Гунзы. Эта перевалка и другие, более скромные, сильно полошили англичан в их настойчивом военном продвижении на север, у Гиндукушу; побуждали всеми мерами упреждать встречное движение России. Крупнейшим успехом их дипломатии стала Разграничительная комиссия 1895 года, ограничившая влияние России в Пригиндукушье рекою Памир-Пяндж.; там госграница СССР и пролегала до декабря 1991 года.
Сами англичане, энергично осваивая Гиндукуш, нередко хаживали и в Русский Туркестан. Охотился на юге Памира и составил описание верховьев Аму-Дарьи лорд Кёрзон, вице-король Индии с весны 1899 года. В разное время вдоль и поперёк искрестили Памир британские офицеры Д.Вуд, Гордон, Локарт, Янгхасбенд, Девинсон... Англичане мнили себя чемпионами азиатских высокогорий и свой опыт передвижений по заоблачным каменным пустыням полагали недосягаемым.
Право же, стоило потрудиться, чтоб этакое заблуждение шатнуть. И двое упрямых русских, не мешкая, распрощались со строгими китайскими пограничниками и молчаливыми таджиками и устремились на перевал. Пустынно-травянистая долина снеговой речонки Каллик, бегущей на север, в Кара-Чукур, в Тарим, довольно гладко вывела на открытую болотистую площадку, за которой шумел по камням снеговой ручей, тоже Каллик, но бегущий на юг – в Инд! – по заветной земле Индостана светлыми каскадами бегущий среди кустов шиповника и странной кустарниковой берёзы!.. Перевалив Гиндукуш Полозов и Снесарев на приморённых конях бодро явились на стоянку к англичанину, немало его смутив, но и обрадовав, впрочем!
Англичанин пребывал по-прежнему одинёшенек среди своих туземных солдат, туземной свиты и челяди, не имея ни дальнейших инструкций, ни соответственных полномочий, ни сведений о местонахождении своих начальников... Однако вот этих, словно с неба сошедших "гостей Великобритании на всей территории Индии" он встретил-таки на гребне Гиндукуша, откуда никто посторонний никогда не приходил в Индию! Этих невероятных русских он встретил благополучно и от чистого сердца готов предложить им заслуженный королевский отдых!
Чему оба русские охотно порадовались! Местность, где стоял англичанин, именовалась Ширин-Майдан, то ли Шери-Мейдан? Никакими каверзными вопросами гости хозяина не донимали.
Тем же днём 25 августа Андрей Евгеньевич в письме к сестре торжествовал и удачу своей встречи с Полозовым, и внезапность приезда к англичанину. Половину письма занимают восхищения молодым джигитом, без него этих маленьких триумфов нипочём бы не состоялось! "Это молодой человек (20 лет), молчаливый, скромный и до безумия исполнительный... И как он рад, когда может что-нибудь сделать для меня, как улыбается его рот (без одного зуба), когда я похвалю его... Сегодня я его отпускаю с этим письмом и с другими. Ему нужно проскочить через три земли (англ., кит. и афг.) и он проскочит!.. Я долго думал, что бы ему дать на память и решил дать свой портрет с надписью... Восторгу его конца не было!"
Сегодня мы читаем эти ровные быстрые строки, лёгкие, без нажима, столь внятно говорящие: "другое было время на планете"...
Отдых среди беззаботного английского комфорта в погожие дни начала горной осени был как нельзя более кстати после памирского кочевого марша; с погодою, они это поняли, им вообще сказочно повезло на всём пути. Через пару дней с Гиндукуша приехал на приморённых конях сэр Мак-Суини, держался он молодцом, хотя тоже непрочь был перевести дух. Наконец с юга, от Гилгита, прибыл майор Модлей с тысячью извинений, свежий, готовый сию минуту в путь, исполненный решимости не отходить от дорогих гостей ни на шаг, дабы не подвергать их напрасному риску в этой непредсказуемой первобытной стране!
Марш-бросок двух русских генштабистов, надо думать, произвёл на британскую администрацию впечатление не слабое. Ветераны и хозяева Востока, никак не ожидали они, что эти ужасно неспортивные русские способны в три недели пройти от Ферганы до Индии! Катастрофически упреждая подход британских войсковых резервов! К тому же старший из русских говорит на индустани, а младший, невероятно активный и дотошный, он из московских гренадёр, пехотинец, ни в Азии, ни на высокогорьях дня не служил! И встретились впервые эти двое только на этом форсмажорном маршруте!
Дабы перехватить опасный выплеск чужой инициативы, принимаются испытанные меры. Опытные офицеры готовы отвечать на любые вопросы почётных гостей и вести с ними бесконечно задушевные беседы (столь обычные у русских). Туземные принцы воплощают сыновнюю преданность Владычице морей. Сипаи эскорта-конвоя и масса челяди – обслуживают, наблюдают, изображают глас народа. Для пущей убедительности корректируется маршрут: вместо согласованного Равалпинди (сравнительно легкодоступного) предлагается заповедный Сринагар (три сотни гималайских миль до Кашмира поохладят русских: Памир суров, но Гималаи грозны!) И всюду среди подавляющего горного хаоса им будут явлены всемирно завидные стандарты британского быта и миропорядка, обеспеченные стройной системой британского управления! Столько гостей Британии пленились этим...
Их путь в Кашмир пролегал вниз по ущельям пенно-косматого Канджута-Гилгита, правого притока Инда, и вверх против ниспадения Астора-Бурзиля, притока левого. Скальная тропа, местами лепясь над пропастью узкими карнизами-полочками, мотаясь зигзагами во все стороны, карабкаясь вверх или валясь вниз, тут и там простреливалась летящими сверху камнями – мелкие щёлкали как пули, а глыбы громыхали подобно орудиям, заглушая раскатами немолчный рёв реки, прогрызающей горы кривыми отвесными расщелинами. Белые поднебесные гиганты, угловатые, морщинистые, обступали на всём пути, заслоняя небо в просветах теснин, или толпясь по всему горизонту, воздушно сияя оттенками света в густой синеве тверди небесной, когда тропа вытеснялась на открытые площадки. Редкие островки жилья теснились среди садов и террасных полей, подпорные стенки террас, сложенные миллионами обломков камня, ровнейшими ступенями, плавным змеистым узором опоясывали крутоотлогие склоны и чего-чего на тех террасах ни росло: всевозможные колосья, рис, яблони, виноград, персики, дыни, гранаты – Индия! Первые индусы, встреченные за Гиндукушем, оказались – ваханцами, в точности теми, что и на Памире, сохранившими тут, среди дардов, свой родной язык! И эти берёзы тотчас после перевала – странные берёзовые кусты не выше шиповника... А всего через один дневной переход уже попадаются абрикосовые деревья... Кое-где ледники спускаются к самой стремнине, мимоходом слизывающей их наплывы; один, вёрст пятнадцати длиною, просматривается снизу в своём ложе-ущелье весь до самого начала. Небольшой левый приток разом изгрязнил прозрачную ледяную воду Канджута и эта муть цвета какао больше не исчезнет до устья, замутит Инд. Канджут до того трудно преодолим, что на двух его берегах сложились два по-разному самобытные земледельческие княжества – Гунза и Нагар; англичане сумели зацепиться в обоих. Крохотные столичные городки, одноимённые своим крошечным государствам, стоят посреди сплошных садов и террасных поливных полей. Местами уступы террас иссохли в давнем запустении, почва повыветрилась с них, кладка стенок обрушилась – последствия природных катастроф или военных столкновений не изглаживаются тут десятилетиями, земледелие, порушенное в одночасье, возродить можно лишь трудом поколений. И это в стране, где оазисы плодородия скупо вкраплены в бескрайние пространства вздыбленных в небо недр земных, где не то чтобы расположиться жильём, пройти-проехать едва возможно.
Ездить по гималайским диким дорогам англичане мастера, молодцы. Большие любители спорта, они проникали в дичайшие закоулки Азии, оставаясь притом большими ценителями комфорта, и потому спешили куда-либо крайне редко, а если всё-таки случалось такое, поспешность не всегда сходила им благополучно. Вот как описывал удачную британскую спешку в южных отрогах Гиндукуша, вызванную рейдом Громбчевского, поспешивший перехватить инициативу полковник А.Дюранд, ветеран Северной Индии (перевод А.Снесарева, 1905 г.)
"Мы захватили с собой лишь строго необходимое: одну небольшую палатку, семь футов по стороне квадрата, для нас и одну для денщиков и прислуги, но не имели ни кроватей, ни столов, ни стульев, никакой роскоши, так как нам предстояло в течение двух недель делать двойные переходы. Каждый из членов экспедиции был посажен на лошадь и каждому из нас предстояло всё делать самому, что только было нужно. Работа туземной прислуги была выше всякой похвалы. Люди будили нас с рассветом, чашка чаю и вода для умывания были уже готовы; пока мы поднимались и совершали туалет, они успевали снять палатку, свернуть её и постельные принадлежности, навьючить лошадей и отправить их вперёд. Вслед за этим скоро и мы садились на лошадей и двигались в продолжение трёх-четырёх часов, после чего останавливались для полуденной еды, которая уже была обыкновенно приготовлена и сервирована где-либо возле дороги. Мы останавливались здесь на час или более, чтобы дать время багажу продвинуться вперёд; прислуга продолжала путь без перерыва. Несколько позднее полудня мы обыкновенно приходили в лагерь, где нас ожидали уже палатка и чай. Обедали мы большей частью уже в темноте, а после обеда отправлялись на покой..."
Когда поспешность не требовалась, британцы, народ умеренный, не ограничивали себя ни в чём необходимом. Долгие умеренные трапезы перед дорогой и посреди дороги, и на ранних, засветло, стоянках. Долгие визиты британскому обществу и властям, таким прохладно-радушным к собратиям по оружию из Великой дружественной России; визиты раджам и амирам, таким царственно-почтительным с друзьями Великой просвещённой Британии, долгие пряные трапезы, вечера самодеятельности, наивно-беспомощной европейской и странно-чарующей, усыпляющей туземной – пикник, одним словом, пикник, но – железно организованный. Бесцеремонная любезность хозяев, их медлительная размеренность начали удручать изрядно.
"Характер езды несколько изменился: едем мы вдвое медленнее, чем ехали сами", "почёту хоть отбавляй" – сетует Андрей Евгеньевич в своём первом письме из Индии, из Гилгита. В следующем письме, отправленном через пять недель, уже после Кашмира, неудовольствие нескрываемое: "Теперь наше путешествие получило нежелательную для меня форму какой-то прогулки: всюду встречи, парадные обеды, тосты... после обеда музыка (я пою...)".
Пение чуть было не стало смыслом всей жизни Андрея Евгеньевича. Начав петь в университетском хоре просто за компанию, втянулся, в Московском пехотном петь продолжил и постепенно увлёкся. Служа в 1-м лейб-Екатеринославском гренадерском полку, стал брать уроки в Оперном товариществе знаменитого Ипполита Прянишникова. Весною 1895 года успешно дебютировал на сцене Большого театра в одной из вторых ролей "Гугенотов" Мейербера, оперы весьма популярной тогда, решив распрощаться со службой. Но после спектакля вдруг пропадает голос. Совсем ненадолго! Голос вернулся и послушен по-прежнему! Это усталость, нервы!
– Нет-нет, это нехватка голосовых резервов. Молодой человек офицер и понимает, какое значение имеют резервы. Стать полноправным солистом при таком положении немыслимо...
Ох, и напоётся в Индии Петербургский гость, дивя небогатых голосами англичан! Во всю жизнь его пению не выпало столько лестного детски-наивного признания! Ни прежде, ни потом не бывало у него и такой плотной концертной программы, гастрольной к тому же. А настроение-то песенное порою давалось трудно. Ежеминутно с утра до ночи требовалось наблюдать, запоминая и стараясь набрасывать заметки, ежеминутно отвечая дипломатично на расспросы, и самому с хитрой настойчивостью выспрашивать...
Теснинами мутного Канджута спустились до его слияния с Ясином, текущем западнее, прозрачным, а пенно-лохматым не менее. Ниже стрелки соединённый умеренно-мутный поток, теперь именуемый Гилгитом, разлившись было по широкой долине, тут же вновь зарывался в отвесную расселину, вытесняя дорогу наверх, на парящие над пропастью уступы-карнизы-полочки. С одного из высоких поворотов дороги открывался голубой вид на впадение Гилгита в Инд. До слияния обе взволнованные реки были одинаковы, равновелики; неведомый миру Гилгит оканчивал здесь свой путь, а легендарный Инд, удвоясь в очередной раз, устремлялся далее к океану, к скоплениям людей, славящих реки, творя свою историю. Английская висячая переправа через Инд ниже впадения Гилгита – поразила русских.
Жердевые мосты на канатах, сплетённых из берёзовых веток, зыбкой дугою висящие чуть не до дна клокочущей реки, по ним так боязно ступать первые шаги, а на их середине, раскачивающейся на приятном сквозняке, тянущем от близкой кручёной стремнины, нисходит вдруг отрадное спокойствие, не хочется уходить; с такими мостами Андрей Евгеньевич успел порядочно ознакомиться в Индии, а Полозов повидал их достаточно ещё в Туркестане. Мост через Инд был крытый, висел на стальных трёхдюймовых тросах и на обоих берегах запирался массивными железными воротами! Ворота охранялись командой сипаев с унтер-офицером, человек пятнадцать. Размещалась охрана в предмостных укреплениях, рассчитанных на добрую роту стрелков. Пропускали через этот Чёртов мост, через эту железную трубу не иначе, как по письменному разрешению, каковое надлежало предъявлять даже британским офицерам! И то сказать: ворота в Кашмир!
Огорчённые своим вынужденным уходом прочь от домашних писем, которые шли на Равалпинди, ближайшую к северной границе железнодорожную станцию, Полозов со Снесаревым не шибко ликовали, дойдя до порога Кашмира. Андрей Евгеньевич, наслышанный с детства о кашмирских шалях и Великих моголах, едва ли представлял себе той осенью, сколько горячих голов и сердец Европы и Америки, перебывав в Индии, тщетно грезили Кашмиром, готовые рискнуть многим ради верной надежды попасть в Кашмир. Не были исключением и россияне. Несбыточные мечты о Кашмире, земном рае Азии – на многих страницах "Писем из Индии" князя А.Д.Салтыкова, изданных в 1851 году. Сожалел о недоступности Кашмира есаул из Туркестанского округа Георгий Ливкин, инкогнито посетивший Индию несколькими месяцами раньше Полозова и Снесарева. Через год после них Генштаба подполковник Серебренников, инспектируя негласно индо-британскую армию, напишет с сожалением, что далее Пенджаба ему проникнуть не удалось, от мысли посетить Кашмир пришлось отказаться. Все они и другие многие стремились подняться в Кашмирскую долину с юга и отступались из-за неодолимых затруднений этого предприятия. Спуститься в Кашмир с севера, через снежные Гималаи, никто и помыслить-то не дерзал!.. Об этом штабс-капитану Снесареву предстояло узнать в дальнейшем.
После гремящих, гудящих Чёртовых ворот, пройдя недолго вдоль Инда, в тот же день свернули вверх по его левому притоку Астору, режущему своим течением восточные отроги восьмитысячника Нангапарбат. Уже миновали, оставили за спиною массив триглавого, трезубого семитысячника Ракипуши и семейство восьмитысячника Чогори, множество острогранных пиков меньшей высоты, отнюдь не лишённых неземного величия; Нангапарбат, массивнейший из всех, оказался ближайшим от их пути, рдея солнцем в предрассветных холодных сумерках и гася дневное светило своей насупленной тенью чуть не сразу после полудня.
Дорога за Индом, не уступая гилгитской трудностями, как бы повторяла её в обратном направлении от устья к истокам, да была почти вполовину короче. Астор, то скрываясь на дне мрачных теснин, то подпуская дорогу к самой воде в зелёных обжитых долинах, наконец разветвился на две речки – Бурзиль и Камри – текущие с одноимённых высотных перевалов. Пошли восточной долиной, на Бурзиль. Населён Астор был не гуще, чем Канджут или Гилгит, а земля выглядела изобильнее, да горькие зрелища разрухи попадались чаще. Обрывки дорог недоступно лепились на кручах. Бурьяном заростали развалины жилья. Старые плодовые деревья сиротливо красовались кое-где на мёртвых порушенных террасах. Княжество Астор, некогда значительное, не в пример скудным окраинным Гунзе и Нагару, переживало глубокий упадок от набегов многолюдных соседей, Кашмира в особенности. Спутники-англичане утешали: отныне в Индии воцарился мир! Приход Великой Британии умиротворил эту страну, как приход России – дикую Среднюю Азию. Горные племена повсюду драчливы! Народам Индии не слишком повезло с этими Великими моголами, мусульманами. Но всё-таки то был райский период в сравнении с их участью после распада империи Моголов, тогда междоусобица сделалась общим уделом. И нету в мире тех дикостей и злодейств, которые здесь, в Индии, не совершались бы беспрерывно лет двести подряд. В то время как народы Индии в сущности незлобивы, о нет! Народ лукав, груб, зачастую глуп, но никогда не циничен. Междоусобные войны, а здесь, в горах, и разбой будничный причиною имели сепаратизм, многовластие. То есть безвластие, конечно. О да, и численный рост населения. То есть перспектива истории была абсолютно безнадёжна. Великой Британии Провидением назначена миссия концентрации этих государственных обломков. Это неблагодарный жертвенный труд: мирить всех и вся, блюсти законность и обеспечивать миллионам хлеб насущный и надежды на будущее. Ради этого пробиваются горные дороги, развиваются телеграфная и рельсовая сети, чем создаётся хозяйственный костяк всеиндийскому политическому объединению. Внедряется современная медицина, чтобы покончить с вековым проклятием Индии – чумой и холерой. Растущее фабричное производство предотвратит нищету бурно растущего населения, для пропитания которого развивается ирригация и всячески поощряется увеличение посевов. Наконец, ради будущего Индии ведётся научное обследование её громадной девственной территории. Эти нелёгкие созидательные усилия Великой Британии, её администраторов и военных, инженеров и гуманитариев, предпринимателей и миссионеров приносят зримые плоды: Индия накануне ХХ-го столетия – страна грядущего единства и процветания! Подобно Средней Азии под властью Великой России! Не так ли!?
Всё так. Любая власть склонна афишировать свои прелести и представляться всеблагой. Россия, пожалуй, ещё большая скромница в этом смысле. Либо неумеха. А Индия и впрямь страна чудес, чем далее к югу. На тех высотах гор, где на Памирах терескен да ковыль, здесь убирают по две жатвы в году: пшеницу, просо, рис! Разнообразные дикие плоды, говоря по-русски – дички, не уступают качеством иным культурным сортам России! В земле, в природе ощутим громадный избыток родящих сил! Жёлтые, синие разливы цветов радуют глаз у самой кромки снеговых полей. Ниже по склонам стоят дивные сосновые леса, полные приятной тени, пения птиц и смолистых ароматов. На полянах небесно голубеют ковры незабудок. Сосны сменяются благоухающими зарослями жасмина, зарослями благовонных роз всех оттенков от снежно-белого до рдяно-пунцового. Голова немножко идёт кругом. И англичане оставили рекламные разговоры – восклицают, жмурятся; в общем-то славные они. А дорога-то, похоже, и впрямь ведёт в Кашмир, в тот самый земной рай восточных владык!..
После Бурзиля на пути в Кашмир лежал ещё один высотный перевал – Трагбал (Радждианган) из долины реки Гурайс (Кишанганги). Оба высотные перевала лежали в полосе альпийских лугов и никаких затруднений не принесли, хотя англичане и сообщили, что на Трагбале осенью 1890 года погиб караван в три сотни мулов, застигнутый врасплох бураном и морозом. Спуск с Трагбала, долгий, среди роскошно-живописной растительности, заканчивался в кашмирском городке Бандипуре на берегу огромного озера Вулар в северо-западном углу Кашмирской долины. В этот караванный городок, не удивляющийся никаким караванам, вступили после месяца непрерывной верховой, вьючной гималайской езды.
Кашмирская долина необозрима. Гигантская ярко цветущая зелёная чаша, величиною превосходящая Араратскую долину и сравнимая с Ферганской, Кашмирская наглухо окружена, замкнута зубчатой стеною снеговых гор. Два-три перевальные пути на север, два-три на юг совершенно теряются среди бесчисленных снеговых пиков, тесными рядами толпящихся на горизонте, в игре солнца и теней такими маняще-лучезарными видятся эти белые гребни сквозь влажный терпкий воздух зелёной долины. Поистине "изумруд, оправленный в жемчуга", этот Кашмир, и оправленный прочно, самобытный мирок с несколькими городками и своею столицей – Сринагаром.
Добирались в Сринагар из Бандипура водою, по озеру Вулар и реке Джелам, на болотистых берегах которой и рассыпаны деревянные, как бы дачные улицы Сринагара вокруг нескольких массивов каменной застройки на участках надёжной суши. Плавно скользя обильными зеркальными водами, дивясь на плавучие бахчи, насыпанные на тростниковых плотах, легко поверить легенде, будто весь Кашмир процветает на дне бывшего гигантского озера, недавно спущенного в океан неким благочестивым великаном... Ежеминутной напряжённой бдительности, спасительной на гималайских серпантинах, ничуть не требовало неспешное это плавание с британцами, приумолкшими смиренно, так примиряло, баюкало плавное это скольжение в ослепительно-жемчужном сиянии среди сонма смуглых проворных сухощавых людей, словно бесплотных в светлых одеждах, выветренных потоками голубого солнца из гулкой неземной синевы небес. И две русские головушки, изрядно уже круженные благоуханиями сосновых-жасминных-рдянорозовых лесов, вовсе кругом пошли, сновиденьями давними припомнилась прожитая жизнь прежняя российская, семейная, строевая – сонным видением, подобным этому ярководному, жгучесолнечному миру бесплотных смугло-белёсых существ, этому сну допотопному... Пробудил русских офицеров большой британский сюрприз в Сринагаре – письма из России, адресованные на Равалпинди, уход от которых так огорчал-кручинил их – вот они! С виду целёхоньки!..
Ах, эти сложенные вчетверо листки, унизанные буквицами милого почерка милой руки! После десяти недель кочевья на другом краю света от дома родного, читать о милых домашних пустяках трогательно до слёз, дивясь на этих англичан и кашмирцев, ничегошеньки-то не помнящих о каком-то российском Памфилове и тамошнем щенке Бобке... Господи Боже, сколь необъятен мир земной! Разнолик род людской и бесчислен! Мильёны людей худо ли хорошо живут, слыхом не слыхав о других мильёнах, ни о какой там России с её заботами! Несовместимо разнородны все и нерасторжимо схожи! Кашмирская шаль и оренбургский плат! А кузнецы, гончары Кашмира и Воронежской губернии! Ткачество, игрушки расписные из глины, из дерева – суть ремёсел и земледелия повсюду едина и праведна! Не меньше общего и у господ офицеров дружественных армий-соперниц...
Англичане, похоже было, вознамерились сблизить русских офицеров со всеми индийскими европейцами, военными, гражданскими и нечиновными. С первых дней от границы началась череда дружеских встреч-бесед, порою весьма интересных и небесполезных. Индийцев-чиновников нигде заметно не было, лишь многочисленная прислуга; с индийцами-офицерами англичане вне службы никаких знакомств не водили.
Русским офицерам были показаны различные учения туземных войск. Строевая выучка сипаев, несколько архаичная, с излишним лоском, оставляла неплохое впечатление, однако военной силою эти наёмные войска трудно было счесть по слабости их вооружения и боевой подготовки. Сильно смутило русских отсутствие в частях войск артельного котла – сипаи питались поврозь, группами наособицу! Помимо прочего, это лишало солдата сытной уваристой пищи и обременяло войска массой мелкого барахла. Англичане руками разводили: кастовые предрассудки...
Русских офицеров представили владыке Кашмира в его родовой цитадели Шир-Гари, престарелому Партаб-Сингху, кругом зависящему от англичан, что ими даже подчёркивалось. Унынием дышала эта кашмирская Шехерезада, музейным неживым как бы пыльным блеском былого могущества и величия...
Упорно препятствовали любезные хозяева личному общению русских офицеров с образованными индийцами – а их оказалось немало! – так было на всём пути до Кашмира и две недели в Кашмире, так осталось и до конца их индийской эпопеи: в Равалпинди, Лахоре, Амритсаре, Дели, Агре, Бенаресе, Калькутте. А у штабс-капитана Снесарева крепла настоятельная потребность поведать своей памфиловской родне, да можно бы и всей России, переполняющие его картины действительной жизни "далёкой Индии чудес", жизни пёстро-причудливой порою, но понимаемой всегда, у Андрея Евгеньевича определённо пробуждался вкус к этнографии, дисциплине не слишком военной...
"Отличительная внешняя особенность дарда это – живость и лёгкость его движений... Дард в пути, заложивший полы своего верхнего платья за пояс, воткнувший в свою войлочную шапочку пучёк цветов, держа за спиной руки, в которых часто имеется небольшая палочка, и скользящий по откосам диких пропастей, представляет собою весёлое, живописное и изящное явление".
Был ли заметен встречный интерес к русским?.. Дорога есть дорога – беглый взгляд из-под руки, равнодушный, любопытный или пристальный – всё одно беглый. В Кашмире газетные известия о русской военной миссии вызвали некое глухое оживление местного общества, возле двух русских замелькали осторожные неизвестные с вопросами невнятными, отдающими риском – это вполне могло быть британской хитрой игрой – вот кабы к двум кашмирским неделям добавить бы ещё две...
Бандипуром закончилась головоломная часть пути "русской миссии", Сринагаром – вообще кочевничья жизнь и началась полоса колёсной езды, полоса неофициально-дипломатическая. Долину Кашмира покинули по Джеламской дороге, в горах отлично разработанной англичанами для колёсного движения. Прорезав снеговые гребни Пир-Панджала, дорога приводила в курортный городок Сент-Марри, летнюю резиденцию штаба Пенджабского военного округа, 60 вёрст к северу от Равалпинди, 250 вёрст к западу от Сринагара. Штаб ещё не отбыл на зимние квартиры и русскую военную миссию принимали с теми же широкими почестями, что и в Кашмире, а внимание газет возросло, о каждом шаге почётных гостей – "полковника и капитана" – их переездах, встречах непременно публиковалось. После официальных представлений начальник штаба, генерал, почтил русских офицеров обедом. На другой день обедали у командующего войсками Пенджабского округа. Из Сент-Марри Андрей Евгеньевич отправил сестре второе индийское письмо, по каким-то причинам датированное неверно – "16 сентября", а шёл октябрь и правильнее было бы "4/16 октября".
"...К обеду ряжусь во фрак, белый галстук, штиблетики с бантиками, чёрные (с бел. крапинками) чулки... Ну словом, ни то клоун, ни то чучело..." – за строчками этого подробного, слегка ироничного письма слышно и удивление своим нежданно высоким полётом, и гордость, что не сплоховали, но и усталость от двусмысленностей дипломатии. А на очереди ждала и вовсе большая честь: поездка в Симлу, представление вице-королю Индии лорду Кёрзону...
В летнюю резиденцию вице-королей Симлу (Шимлу) отправились из Равалпинди по железной дороге в сопровождении чинов Пенджабского округа. Образованные россияне того времени успели привыкнуть к своим железным дорогам и, даже повидав Европу, привычно поругивая отечественные колеи за то и сё, всё-таки гордились их быстрым ростом и свободной доступностью всем желающим, и строгими путейскими порядками, наконец. Тех редчайших россиян, кто попадал тогда в Индию, индийские железные дороги изумляли своей полной сравнимостью с российскими – развитой сетью, отлаженным пассажирским движением и сравнительной дешевизной проезда, благодаря чему индийское простонародье пользовалось рельсовыми путями, пожалуй, поболее русского. Есаул Ливкин, колесивший по Индии, к счастью, без сопровождения, но третьим классом, в одном из своих отчётов приводит такие цифры: в России железных дорог 36218 вёрст, в Индии – 32460.
Истинною наградою двум русским генштабистам после трёхмесячных трудов стала езда первоклассным вагоном да при полном английском комфорте, несколько чопорном, ритуальном, зато не позволяющем впасть в затрапезу, в спячку. А за окнами, как во сне, легко и неслышно мелькали, проплывали картины Индии, минутами до странности знакомые. Тот же Георгий Ливкин посчитал, что при двух урожаях в году индийский крестьянин трудится вдвое против европейского, то есть круглый год на полях работают люди. И за вагонными окнами осенняя крестьянская Индия минутами напоминала летнюю крестьянскую Россию, странно разубранную пышноцветной зеленью. Города и станции, напротив, живо напоминали Туркестан, потому как эта часть Индии мусульманская по преимуществу. Да вот ещё иные старые храмы, должно быть, индуизма, архитектурой чем-то напоминали павильоны, построенные в Москве к недавней Коронации – избыточностью своих форм что ли, неопределённо-округлых... Проехали Лахор, Амритсар, Лудхиану... Баку и Ташкент, ошеломившие штабс-капитана восточной экзотикой, теперь поблекли, приблизились, вспоминаются милой далёкой родиной. Дома, в России Андрей Евгеньевич не отмечал за собой всегдашнюю живую привязанность к своей большой стране, привязанность сыновнюю. Чтобы уразуметь это, стоило покинуть Россию, испытать на себе, как ради Неё важные господа цацкаются с какими-то двумя офицерами, разными во всём, но – посланцами России!.. Через семьсот вёрст езды, от Амбалы рельсовая ветка повернула на север, опять в Гималаи, снова надвинулись хвойные леса, обступили каменные кручи. Нырянье поезда в преисподнюю – в чёрную, шумную, задымленную трубу тоннеля – так мил после того белый свет Божий! Порталы индийских дорожных тоннелей имели сильные боевые укрепления, в России почему-то не принятые – беспечность?.. На последнем перегоне перед Симлой путевые работы были ещё в разгаре.
Сезон в Симле, фешенебельном горном курорте, тоже ещё не закончился. Кроме вице-короля с его окружением, тут пребывала важная индо-британская публика: отставные военные и гражданские чины, нередко со своими семействами. Среди чинов действительной службы семейные составляли чуть ли не большинство.
– В Туркестане та же клюква: едут господа "на ловлю счастья и чинов", ждут не дождутся отставки, чтоб укатить, ан глядишь, каждый второй остаётся на веки вечные. Азия мёдом мазана, – посмеивался Александр Александрыч, сам тоже об отставке подумывающий.
Визиты в Симле начались приглашением на пятичасовой предобеденный чай к Главнокомандующему англо-индийской армией. Им был сэр Локарт, известный (Полозову, не Снесареву) исследователь Азии, полковником посетивший и Памир. Знал Александр Александрыч и что их любезный спутник Мак-Суини в чине капитана состоял членом Памирской разграничительной комиссии 1895 года (много чего азиатского знал А.Полозов, о чём А.Снесарев пока ещё представления не имел). Разговориться с Главнокомандующим не пришлось, визит вышел кратким, генерал недавно переболел.
Лорд Кёрзон письменно приветствовал офицеров русского Генерального штаба, гостей Великобритании с благополучным прибытием в Симлу, приглашал на званый обед. К господину Снесареву Его высочество обратил личную просьбу: захватить ноты, молва о вокальном таланте господина Снесарева успела облететь всю Индию! Евгений Андреевич "бросился в магазины и успел найти "Азру" Рубинштейна и "Лесного царя" Шуберта; кроме того "Я вас любил" на слова Пушкина было с собой". (Из письма Клавдии).
Вицкоролевский обед оказался большим парадным приёмом сановников колониального управления и энглизированной элиты туземных подданных; зрители из России пришлись кстати. Вице-король удивил русских, выйдя к пышному позолоченному собранию – облачённым в подчёркнуто штатское, без никаких символов своей королевской исключительности. И королева тоже не имела претензий затмить нарядами индийских магарани. Притом вице-августейшая чета производила должное впечатление. Он и Она подали всем руку, просто и благосклонно. Лорд был высокого роста бритый господин лет сорока, резко-сосредоточенный взгляд серых широко поставленных глаз придавал его лицу выражение значительности, холодной уверенности. Походка у Кёрзона, наоборот, была с какою-то странной развалкой, возможно, последствие болезни или увечья. К столу Андрею Евгеньевичу назначалось идти в обществе младшей сестры вице-королевы, красивой весёлой американской леди. "Мы с ней с места же зафранцузили вовсю",– с удовольствием припомнит он в письме сестрице Клавдии.
В обеденной зале, украшенной гербами вице-королей Индии, оркестр приветствовал общество русским гимном "Боже, Царя храни!"... За роскошным столом справа от Андрея Евгеньевича сидела очаровательная сестрица королевы (завидная невеста!), слева – генерал, начальник штаба, невероятно любопытный для англичанина и разговорчивый; кроме английского генерал языков не знал, а по-английски не ладился разговор с королевской сестрицею... К изыскам кулинарии Андрей Евгеньевич относился спокойно, с детства ценя в еде во-первых добротность. После обеда русские офицеры удостоились аудиенции.
Официального представительства России в Индии пока ещё не было, но первое консульство откроется уже в ближайший год; дипломатическое действо в Симле настоятельно подтверждало добрую волю Британии. Вице-король воплощал проницательность и благосклонность. О трудностях похода господина Полозова и господина Снесарева он имел реальное представление. Воздавая должное их энтузиазму, вице-король признался, что и сам он движим одинаковым с ними пионерным энтузиазмом. "О, да! Среднеазиатскими делами никогда не устаёшь заниматься!.. Но управлять Индией легко. Благодаря гармонии интересов и совершенству организации, англо-индийское содружество незыблемо, само время укрепляет его",– говорил Кёрзон негромко, медленно и правильно, оставляя при этом приятное впечатление. Господину Полозову тут же было предложено лично осмотреть форты стратегического Хайберского прохода между Индией и Афганистаном. А господина Снесарева попросили спеть, заранее готовые принять его благосклонно.
Андрей Евгеньевич исполнил "Азру" по-русски под фортепьянный аккомпанемент дочери одного из королевских министров. И любезные хозяева позабыли, что втайне опасались увидеть старательный аттракцион... "Я вас любил" господин Снесарев спел, сам аккомпанируя на рояле. И внушительное лицо Его высочества отразило изумление, столь красящее его черты... "Лесного царя" солист пропел по-немецки, опять с министерской дочерью. И нашёл своих слушателей, как и повсюду в Индии, приятно растерянными, пленёнными! В этот момент они были вполне чистосердечны! И счастливы своим чистосердечием!
– Многие ли среди русских офицеров наделены подобными чудесными голосами!?
– О, да. Каждый второй...
Назавтра подполковник Полозов, стреляный штабной воробей, ловя момент королевской милости, выправил нужные бумаги и умчался в Пешавар, на Северо-западную границу.
А штабс-капитана Снесарева любезные хозяева оставили в Симле погостить.
Подполковника Полозова, человека сдержанно-положительного, с его владением индустани и лёгкой безобидной усмешкой порою, неожиданной всегда, англичане давно стали заметно обходить вниманием, отдавая предпочтение штабс-капитану Снесареву, чего Андрей Евгеньевич поначалу мог вовсе не отметить – за громадностью индийских впечатлений и напряженьем непривычной работы. Чуждый интриги и высокомерия, он безоговорочно признавал туркестанскую опытность и старшинство подполковника, а несходство характеров по службе не обсуждается.
Штабс-капитан с его талантами хозяев озадачивал. Умея быть заметным в обществе, что само по себе приятность немалая, отчего-то к обществу не стремился. Чудно поющий в серьёзном репертуаре, он мог корректно беседовать на двух-трёх языках сразу, но был профан в охоте, охота его ничуть не занимала и он этого не скрывал! И алкоголь отрицал, как правоверный мусульманин. Разговорчивый, но и неуловляемый. Нервного склада и притом неприхотливый, отлично выносливый – подобного ему отыскать среди британских младших офицеров было бы затруднительно, по крайней мере, в Индии. Уж не подготовлен ли этот избранник Военного министра для специальных ролей?.. Тем лучше. В Симле он, по русскому выражению, "пришёлся ко двору" и теперь ничто не мешает ему преуспеть на пользу англо-русского сотрудничества! Исторически неизбежного взаимовыгодного сотрудничества России с Британией в азиатских потёмках. Эта благородная роль была бы и приятнейшей для него: дружеские знакомства в Индии, в Лондоне, а дома после столь удачной миссии – какие личные перспективы... Он же, очутясь в Симле "сам себе голова", повёл себя вызывающе странно:
"Поутру от Вице-короля мне присылалась лошадь-Араб и я делал часовую прогулку по окрестностям, потом садился за книги и снова за полночь", – отчитывался Андрей Евгеньевич сестре. – "Я занимался в тиши, окружённый стёклами и снаружи приходила обезьяна, садилась против меня и следила за моей работой". Ну, ещё бы! В Стране Чудес одним чудом прибыло: белый человек всем занятиям джентльмена предпочитающий чтение! С утра до ночи – одно только чтение! Впору было любезным хозяевам приходить подивиться. (Да и была ли то действительно обезьяна?)
Читая также на трёх-четырёх языках враз, Андрей Евгеньевич спешно навёрстывал своё постыдное незнание среднеазиатских дел, преданий и проблем, азартно подтягивался до уровня восточника Полозова. Через полторы недели его проводили из Симлы в Лахор, столицу Пенджаба, навстречу подполковнику Полозову; в Лахоре, штабс-капитан Снесарев рухнул тяжко больным: "лихорадка в малярийной форме на фоне солнечного удара".
"В Симле, уже больной, я работал свыше 14 часов в сутки... теперь доктора запретили мне читать",– напишет брат Андрей любимой сестре в своём третьем письме из Индии.
"Fuorious captain" – неистовый капитан – отзовётся о нём позднее лорд Кёрзон, сам-то изрядно "fuorious"; в этом отзыве лорда и уважение насмешливое, и некая как бы горечь неудачи. Вряд ли удачен и самый этот отзыв. Как-то иначе именуются такие нешумные упорные характеры – вечная помеха игрокам."Будь здорова, весела и имей систематическую работу – в этом вся программа жизни", – напутствовал брат Андрей сестру, заканчивая своё лахорское письмо, написанное в минуты опасного недуга на далёкой чужбине.
Нам остаётся лишь гадать, повлияло ли краткое знакомство Андрея Снесарева и Джорджа Кёрзона на перемену отношения вице-короля к России, крутую настолько, что затеянная им газета своего имени "CURZON" стала, пожалуй, наиболее русофобским англо-индийским изданием, досадно путая подчас хитрую игру, проводимую Метрополией. (Став после Мировой войны министром иностранных дел Британии, Кёрзон прославится крайней агрессивностью против России-СССР).
Промаясь лихорадкою ровно месяц, А. Снесарев в компании А. Полозова и сопровождающих лиц покинул Лахор, направляясь через весь Индостан в Калькутту, тогдашнюю столицу Британской Индии. Выздоравливая, он быстро набирал телесную крепость. Его волю, так смутившую лорда Кёрзона, эта болезнь вообще не затронула. Несомненно, британская дорожная медлительность и житейская обстоятельность уберегли штабс-капитана от запредельного перенапряжения и слома; также и от холеры, гулявшей в Кашмире, и от худшей беды в Пенджабе, Дели и Калькутте – от чумы. "Rule, Britannia!" – "Правь, Британия!" – рефрен британского гимна.
Из Лахора – час езды железной дорогой – перебрались в Амритсар, центр торговли кашмирскими и кабульскими шалями и главный город сейков (сикхов), преинтересного народа, поклоняющегося обожествляемой книге, именуемой Грант. Сейки в прошлом индуисты, принудительно обращённые в ислам и отпавшие при первой возможности, но не воспринятые обратно в индуизм, как вероотступники. Тогда-то они и создали собственную бело-алую живописную религию, заповеди которой их пророк Нанак собрал в священную Книгу. Следуя заповедям Книги, сплочённые Книгой, сейки выработались в красивый мужественного облика народ, выросли численно до двух миллионов! Сейки дают лучших солдат в Индии. Сейкам благоволят британцы. У сейков большая будущность (ежели их Книга безошибочна).
И опять на пути лежала Амбала, штаб-квартира Сирхиндского военного округа, где полтора месяца назад господ русских офицеров, едущих из Равалпинди в Симлу, встречали должным образом. Теперь беспокоить русских официальностями перестали; глаз любезных с них не спуская, рассматривали теперь как туристов. Они же пребывали в той фазе своего путешествия, когда всё едино – скорее бы домой!
Дели и Агра повергали в печаль обилием следов былого величия Моголов, а может быть и ещё каких-нибудь домогольских величий: "кругом вас дивные, несказанных богатств и истинно божественные памятники прошлого: храмы, пагоды, дворцы, крепости, мавзолеи, часовни, каналы, пруды, покинутые города; это море чудес и море богатств вы теперь видите пред собою уснувшим навеки..." В Агре джигит-переводчик Атабай убоялся подняться на первый балкон минарета, "настолько у него были расстроены нервы путешествием по Канджуту". В Агре Андрею Евгеньевичу исполнилось 34 года. Он пока ещё оставался холост, не был подвержен ни курению, ни выпивке (за трезвенность его сочли в Кашмире тайным мусульманином). Из болезни он воспрянул обновлённым. Его многолетнее школярство, прилежно-усидчивое, законченное выпуском из Академии, теперь начинало плодоносить. В потоке пестрейших индийских впечатлений он мог не заметить этой новой своей спокойно-уверенной осанки-поступи, покоящейся и на зрелости характера, и на обширном основательном знании.
Короткая остановка в Бенаресе (Варанаси), священном городе индуизма, древнейшем духовном центре одной из самых густонаселённых местностей Земли. Штабс-капитану Снесареву, ранним утром стоящему на влажном песке заречной косы, тысяче башенная сказочная панорама города. широко протянувшегося по нагорному берегу полноводного Ганга, напомнила – Киев: одинаковый неизъяснимый отсвет уюта и покоя, разлитый в воздухе, лежащий на всём! Господствуя над храмовым городом, одиноко острились в ясное небо минареты мечети султана Аурангзеба, "Ивана Грозного Индии"... Вблизи пряная экзотика и многолюдство доисторического культа Шивы изрядно утомили православных. И всё же сильнейшим добрым впечатлением Индии останется для Андрея Евгеньевича её население, народ тьмочисленный и разноликий, живущий, как в детстве, прямо-таки в утробе могучей бесконечно капризной природы, живущий сплошь скудно, порою бедственно, но с улыбкой извиняя любые корявости жизни одним уже тем, что жизнь всё же идёт...
На прощанье Индия изумила-таки русских офицеров ещё раз – Калькуттою; её бессчётные дымовые трубы, заводские и пароходные, лес мачт, многоэтажная деловая застройка центральных улиц, гигантский мост через Ганг и роскошный дворец Вице-королей, куда они не званы теперь – вся эта европейская практическая мощь портового столичного города, внезапная здесь, на берегу Индийского океана, сбивала с привычных – конечно же тесных! – представлений о мире. Но тем резче обозначились в Калькутте и злотворные явления, проступающие в провинции лишь штрихами – система, которую позднее Андрей Евгеньевич назовёт "экономическим дренажом Индии" и скрепляющая ту систему "непостижимая для нашего характера и миропонимания организация полиции". В Индии окончательно устоялось мироотношение Андрея Евгеньевича; свой главный жизненный выбор он сделает не колеблясь, когда исполнятся сроки.
В Индии он встретил новый 1900 год и, повторяя всеобщую ошибку, посчитал первым годом ХХ столетия. Из Калькутты отплыли на Цейлон, в Коломбо, там пересели на рейсовый пароход русского Добровольного флота и – слава Тебе, Господи! – через Аден-Суэц-Константинополь – вернулись в Россию, домой.
Весь ход гостевания в Британской Индии Снесарева, Полозова и других русских генштабистов (Новицкого, Корнилова) внушает мысль, что очевидным целям мирной англо-российской конфронтации могли сопутствовать ещё и мотивы, известные тогда в Индии лишь немногим британцам: исподволь с начала 90-х годов уже определённо велась глобальная предподготовка будущей Антанты. Россию, крепнущую вопреки всему Россию и стареющую Великобританию, их армии следовало увязать теснейшим образом, ибо союз монархической России с монархической Германией был бы ужасен для судеб мирового прогресса!.. Давним испытанным залогом успеха международных дел Британии было насаждение ею в рядах партнёров и оппонентов своих поклонников, способных сплотиться в проанглийскую партию, неформальную, но тем вернее ратующую за британские интересы, якобы ради собственных национальных.
Андрей Евгеньевич, отмечая некую разлюбезность приёма в Индии, заподозрить столь глубокую подоплёку своего положения наверняка не мог. Однако же противился обольщению последовательно. К лорду Кёрзону лично и всей британской политике отношение у него вскоре сложится критическое весьма.
Первые его печатные работы появились, едва он прибыл к новому месте службы в штаб ТуркВО в Ташкенте. О сэре Вильяме Локарте, индийском Главнокомандующем штабс-капитан Снесарев узнал впервые, лично представляясь ему в Симле. А через полгода, вместивших месяц болезни и переезды через полмира – публикует ко всеобщему сведению биографические справки о Локарте и его преемнике генерале Артуре Палмере, ветеране Индии, Судана, Афганистана и Абиссинии (сколь необъятна "сфера британской ответственности"!). Вскоре им будут опубликованы развёрнутые биографии-некрологи лорда Дюферина, недавнего вице-короля Индии, и афганского эмира Абдуррахмана. И едва ли не первая вообще подробная статья об Индийском Национальном Конгрессе с верным прогнозом победного будущего этой политической партии.
Статьи Снесарева в сборниках ТуркВО следовали одна за другою, энергичные и разносторонние: "Военное положение Индии", "Железная дорога в Кашмир", "Артиллерия в Индии", "Новая пограничная провинция"... Публикует он и рецензии на индо-британские печатные новинки, также и переводы из них (с продолжениями), начатые, вероятно, ещё на пароходе по дороге в Россию. Тон этих первых его публичных выступлений как бы слегка игровой, спортивный, словно бы штабс-капитану доподлинно известно: пик британского напора в Азии миновал, военная сшибка не грозит соперникам ни в коем случае! Но раз от разу сквозь ладную лёгкость его текстов явственней слышится некая неприязнь к Британии.
Нет, личных обид и ущерба британская сторона А. Снесареву не причиняла. Ни при первом тесном знакомстве в Индии, ни когда-либо позднее. Его неприятие британского миропорядка имело иные резоны. Знакомство с индо-европейскими делами, начатое в Симле, стало его повседневным занятием в Ташкенте, принося немалые огорчения – так густо пропитывала русофобия печатную европродукцию. Английская печать, начав где-то при освобождении Болгарии, с неустанной горячностью обсуждала неизбежность нашествия России на Индию – в силу извечной русской агрессивности. Лакомая тема тут же была подхвачена остальной европечатью, французской в особенности. Несчётные кадры изощрялись в русофобском галдеже, но рекордсменом среди них следовало признать Ч.М. Мак-Грегора, генерал-квартирмейстера индо-британской армии, автора объёмистого труда "Оборона Индии", скромно именуемого в предисловии "записками"; труд секретный, закончен в 1884 году.
Семь лет спустя русский перевод "Обороны Индии" издан в Петербурге Главным штабом двумя частями-книжками, тоже секретными, вероятно, из опасения взбаламутить общественное мнение. Русофобия Мак-Грегора не суетлива, не запальчива, она деловита, можно сказать, обстоятельна.
"Цели России по отношению Англии носят такой враждебный характер, не оправданный нашим поведением, что мы считаем себя вправе употребить всякие доступные нам средства для расчленения в случае войны Русского государства на части, которые долгое время не будут в состоянии сделаться нам опасными".
Безоглядность замахов стратега впечатляла:
"По мнению нашему необходимо возможно скорее образовать против России коалицию из Англии, Германии, Австрии, Турции, Персии, Туркестана (!), Афганистана и Китая, предложив каждому государству вознаграждением за его помощь(!!) известную часть русской территории"... И т.д. в этом роде с вариациями – на двадцати печатных листах у Мак-Грегора и на сотнях листов у прочих клеветников России.
Подобных истошных клевет-угроз о чужих странах Россия отродясь не сочиняла. Все русскоязычные радикал-клеветнические писания были направлены против России же ("тюрьма народов, залитая кровью инородцев"), а фабриковалась эта брошюрятина почти целиком в Европе.
Разумеется, и Британии служили не одни лишь макгрегоры, и в Индии, и по всему свету встречалось немало порядочных, чистосердечных англичан, отлично исполняющих свой труд и долг, такие даже будут в большинстве, если общаться с каждым по отдельности. Однако и эти, и те, и другие были цепко охвачены системой британского миропорядка, жёстко определявшей качество связей внутри себя и вовне, диктующей характер поведения и ответы остальному миру. Род людской эта система делила на избранных "своих", живущих собою и для себя, и "чужих", богом назначенных для прокорма избранных. "Свои" всегда хороши и правы, "чужие" плохи и виноваты вечно. Позволительное, похвальное и необходимое "своим" – преступно, гадко и недопустимо у "чужих". А поскольку "свои" всегда в ужасающем меньшинстве, для процветания дела нагромождаются завалы вывернутых мёртвых слов, назойливым, деспотическим повторением должных заморочить, застращать двуногих. И всё это адово предприятие оплетено бдительностью: не раскусил бы кто фокуса, не вздумал бы противиться.
Со временем Андрей Евгеньевич должен был узнать в подробностях, что годом ранее Полозова и Снесарева также официально Индию посетил столичный генштаба капитан Новицкий В.Ф., прибыл пароходом через Цейлон, а в Россию вернулся через Кашмир, Ладак и Кашгарию (жёсткими сроками, правда, нигде не стеснённый). Англичанами в Индии Василий Фёдорович остался весьма доволен, уверовал, будто и повсюду в целом у них всё путём. В своём отчёте, добросовестно-объективном, он использует британскую статистику, которую те, надо отдать им должное, особо-то никогда и не секретили. В частности, на 1 января 1898 года в пяти экспедиционных отрядах против разного рода индийских беспорядков было задействовано войск: англичан – 16 батальонов, 48 орудий; туземцев (сипаев) – 34 батальона, 22 эскадрона, 36 орудий; итого 18,5 тысяч англичан + 36 тысяч сипаев = 54,5 тысяч человек. Столько войск нету во всём Русском Туркестане! Да и по всей Азиатской России едва ли наберётся? (Аккуратист Мак-Грегор в своё время насчитывал: Туркестан – 26.743 пехотинца. 7.618 казаков, 76 орудий; Омский округ и Восточная Сибирь – 16.152 пехотинца, 2.647 казаков, 68 орудий). То есть фактически Британия в конце XIX столетия вела в Индии непрерывную карательную войну.
В мае того же 1898 года случилась "Андижанская резня", ужаснувшая в первую очередь Туркестан, уже 20 лет не знающий боевых действий и на сей раз от таких действий уберёгшийся. Но кликушеством европрессы два десятка погибших в Андижане и шестеро за это казнённых, затмевают весь британский милитаризм за тридевять земель от Метрополии, за океаном, на другой стороне шара земного! Внушается, будто Британия и заняла-то Индию, чтобы предотвратить вторжение русского самодержавия!..
И не мог попович Андрей Снесарев не спохватиться: ведь именно спасая двойные стандарты своего вероучения, отвергли и сгубили Спасителя фарисеи! Антихристова метка – двойной стандарт!..
Англофобом Андрей Евгеньевич, конечно, не сделался, напротив, даже пропагандировал удачные формы английского быта и делопроизводства. Последовательно и доказательно оспоривал он лишь британский гегемонизм – во множестве публикаций периодики и специальных работах, заслужив аттестацию индо-британца Йета – "public danger – "общественная опасность"... Показательно соответствие дальнейшей судьбы Снесарева и Новицкого с их отношением к посещению Индии.
В.Ф.Новицкий, четырьмя годами младший Снесарева по возрасту, в службу вступил двумя годами ранее его; до Академии генштаба окончил Полоцкий кадетский корпус и Михайловское артучилище. Опережая Андрея Евгеньевича производством в чинах на 2-4 года, он и в Главный штаб попал тремя годами ранее; участвовал в "кампании 1904-5 годов". Службу в Главном штабе, где им случалось сотрудничать, оба покинули почти одновременно, полковник Снесарев в октябре 1910 года начальником штаба 2-й сводной казачьей дивизии, полковник Новицкий в январе 1911 командиром 120 пехотного Серпуховского полка. Служа в Петербурге, оба преподавали в военных училищах, однако учёный багаж у Снесарева нарабатывался заметно весомее. На Мировой войне оба отличились, Новицкий по-прежнему опережал Снесарева и в генеральских званиях. Однако после Февраля 1917-го, когда вопрос о верности "союзническому долгу" встал ребром, А.Е. Снесарев остался окопным начдивом, а В.Ф.Новицкий вдруг оказался советником Военного министра Гучкова, а затем и Керенского. Октябрь опустил Новицкого рядовым преподавателем Академии генштаба РККА, начальником которой стал Снесарев.
Скончался В.Ф. Новицкий в 1928 году, на пороге "Голгофы русского офицерства" (Я. Тинченко). Морок двойных стандартов, накрывший Россию в 20-е годы на несколько поколений вперёд, мимоходом посчитался на свой манер и с Андреем Евгеньевичем, обвинив его, среди прочего, в низкопоклонстве перед британским империализмом...
С той давней поры до наших дней – многое ли изменилось?.. Газета "Известия" в №228 от 7.ХП.2004 года на стр.4 помещает колонку своего обозревателя Максима Соколова "Русский националист и просвещённый мореплаватель". В случайном разговоре с английским коллегой автор случайно узнаёт, что "Great Britannia" – прекрасно и необходимо, а "Great Russia" – ужасно и недопустимо. Свои праведные чувства и верные суждения по этому поводу автор итожит дельным советом:
"Если утверждение слова "Россия" как слова высокого и великого не происходит, то прежде всего потому, что мы сами боимся так его утверждать – как будто кто-то другой станет за нас это делать". Именно – делать, утверждать делом, то есть работою.
Борис Белоголовый
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
