---

---

Cо временем, ежели благополучно минуют нынешние печальные времена, где-нибудь на Памире будет поставлен памятник, проект которого давно есть: в фотоальбоме «Памир» (М.,Планета,1987) на стр.94 помещена фотография – коренастый светлоусый офицер русской армии со шпорами на крепких ногах удобно сидит на нижних перекладинах лестницы, круто ведущей куда-то вверх, и угловато льнущая к нему девушка-подросток в светлом платье, чёрная коса до пояса – ветеран Памира Эдуард Кивекэс и его приёмная дочь Гульбегим (Ольга)... Благих дел Памирского отряда за четверть века его службы (1892-1917) не перечесть! Таджикскими историками об этом рассказано на множестве страниц. За четверть века на Отряде сменилось полтора десятка начальников и редкий из них командовал долее полутора лет. Один только Эдуард Карлович Кивекэс откомандовал Отрядом с перерывами более пяти лет, а прежде того прослужил офицером при четырёх других начальниках. Итого: десять лет службы на Памире!

 «Здесь можно было бы служить и дольше, если б канцелярщины не было так много.    Из-за этой канцелярщины я уйду отсюда при первом удобном случае»,- ворчал он весною 1907 года.   

 «Если удастся, то я уйду по коннозаводству. Это дело мне по душе, хотя и жаль бросать службу в строю, тем более, что батарея уже не за горами»,- прикидывал он пятью годами ранее. Офицер Туркестанской конно-горной батареи, Эдуард Кивекэс русским языком владел свободно, как родным; почерк имел красивый, чёткий.

«Сейчас приходил таджик и говорил, что из сыновей Абдуррахман-хана ни одного в живых не осталось. Осталась ,будто, одна Бибиджан, вдова Абдуррахман-хана, бой-баба... У неё была и своя гвардия, которую, если я не ошибаюсь, Хабибулла-хан уничтожил. При ней служат ещё несколько старушек-амазонок, которые при Шир-Али-хане, помнится, были юными девами... Старушки-амазонки важно носят карабин за спиной и шашку за поясом. Зрелище для богов!» (апрель,1902. Эмир Абдуррахман скончался 1 октября 1901 года).

Нам, к сожалению, в точности неизвестны ранние годы жизни Эдуарда Кивекэса; впервые мы видим его весною 1893 года  на Памире уже командиром ракетного взвода, артиллерийским подпоручиком, молодожёном.

«Любезная молодуха Лизавета Викторовна Кивекэс каждый день нас радушно кормит»,- сообщал из Гульчи В.Н.Зайцов своей жене 2 мая 1893 года. Далее Гульчи на Памир вела тогда лишь караванная тропа, и все провожающие с Отрядом распрощались. Кивекэс упоминается и ещё в трёх-четырёх памирских письмах Василия Николаевича: передаёт поклоны Ольге Александровне, командируется в Маргелан. Зимовать на Памире артиллерию тогда не оставили, заменили пулемётным взводом, и Кивекэс расстался с казчьими ракетами, вместе с капитаном Сулоцким увёл конно-горные пушки в Фергану, откуда они и в дальнейшем выезжали на Памир лишь временами.  

Но уже в смену 1895/6 годов командовать Памирским отрядом будет артиллерист капитан Сулоцкий Николай Алексеевич, а в 1897 году – после пяти капитанов, причём трое из них генштабисты - Отряд принял новопроизведённый штабс-капитан артиллерии Кивекэс, самый молодой начальник Отряда за всю его историю. В этом же чине откомандует он Памиром и в 1901/2 годах; других штабс-капитанов среди начальников ПО не было. Когда Кивекэс, теперь уже капитан, командовал Отрядом в 1905-6-7 годах, до и после него эту должность занимали подполковники, а последним начальником Памира был полковник Ягелло Иван Дионисьевич.

 

«Не хотелось мне идти сюда, потому что хотелось попасть на войну, но напряжённая и многосторонняя работа здесь со своей широкой рамкой мне по душе и я останусь здесь надолго, если обстоятельства позволят». (Кивекэс – Снесареву; август,1905).

Нам известны семь памирских писем Эдуарда Кивекэса за время с декабря 1901 года по май 1907, адресованные В.Н.Зайцову и А.Е Снесареву, которых Эдуард Карлович глубоко уважал, как старших друзей-товарищей. Письма его, большею частью пространные (одно так на двадцати страничках!), искренние предельно, заполнены, однако, вестями чисто служебными, это послания к СО-трудникам, единодушно ратующим за правое дело; им всё друг о друге известно и без крайней надобности не коснутся они любимых мозолей, ибо дорожат друг другом. В последних строках своих писем Эдуард Карлович шлёт сердечные приветы и свидетельствует почтение Ольге Александровне и Еагении Васильевне, но лишь от себя одного – Елизавета Викторовна ни разу не упомянута и намёком. И у него будет приёмная дочь... Возможно, многолетнее отшельничество Кивекэса на поднебесном Памире имело и сугубо личные резоны.

Как бы там ни было, никто больше него не отдал в те годы своего сердца и сил на благо Памирской страны и никто не знал так подробно памирских жителей и всех сопредельных соседей, подробностям этим тесно в его письмах – имена, имена... Ишанкул, Искандер-хан, Мат-Касым, Кокан-бек, сын Токура, племянник Разика, Худай-берды, Максут-Али, Дараб-Ша, Абдул-Расул, Иша-газы, Наср,Улла-хан, Акбар-Ша, Азис-хан, Акбар-хан, Аман-бек, Хаджи-Гуль-хан... И всех-то их он знал распрекрасно и многих знал в лицо!

«Ишан Сеид-Ахмед-Ша получил от авганцев второе приглашение вернуться в Мунджан. Ему обещали много льгот и он мне говорил, что ему хотелось бы умереть на родине, но окончательно он не решился ещё... К пригласительному письму была приложена печать сына эмира Аман,Улла-джана (старшего сына). Следовательно, в Файзабаде и Богораке проживает не друг англичан Инаятулла-хан, хотя народ его сначала так называл, а Аман,Улла-джан, который вовсе не в дружбе с англичанами...»

«Англичане ловко пользуются услугами шпионов и изгнанников из авганских владений. Из первых влиятельный ишан Ша-Задалис, мюридами которого состоят почти все жители Ишкашима на обоих берегах Пянджа и Зебакского района, оказывает англичанам большие услуги. Кстати, его мюриды есть и здесь, и в Ошском уезде даже...»

«Бывший ваханский хан Али-Мардан-Ша, живущий в кишлаке Ашкомане, недалеко от Гильгита, также состоит на английской службе. (...) Ежегодно, когда происходили смены отрядов, его посланцы приходили, якобы для переговоров с русскими об его бегстве к нам и, узнав что надо, уходили. Помню ещё, как он водил Эггерта за нос в 96-м году...» (апрель,1902).

«Здесь заметно любопытное религиозное возбуждение, отчасти направленное против ишанов, которые очень боятся за свой авторитет и власть. Одного нового «пророка» я недавно должен был отправить в его родной кишлак на Бартанге, потому что около него собралась шайка плутов, занимавшихся вымогательством и разными другими гадостями. На днях на Бартанге опять появился новый «пророк», повидимому выходец из Дарваза, заявляющий, что в нём живёт душа Мухаммеда, и требующий, чтоб народ и ишаны явились к нему на поклонение. Третий «пророк», выходец из Зебака, пробрался тайком на Гунт. Он повидимому просто агитатор, посланец Шозаделяйса. Я приказал, чтоб обоих привели в Хорог. Посмотрю, что это за птицы...»

«Энергичному и властолюбивому ишану Юсуф-Али-Ша хотелось очень нгасовать во все должности своих мюридов и вообще вмешиваться во все дела правления, чего я, разумеется, не мог допустить. Когда он после этого подговорил своих мюридов жаловаться на волостного Азис-хана и просить назначение волостным проходимца Кашгара, то я побеседовал с его мюридами. В результате оказалось, что человек 80 мюридов заявили ишану, что отпадут от него, если он ещё заставит их идти против русских властей! (В вашем сочинении маленькая неточность: перейти от одного ишана к другому можно действительно. Я знаю несколько таких примеров)»...  (Снесареву, август 1905).

«Недавно я ездил в Ишкашим и Лянгар. В то же время по авганскому берегу с 40 чел. отборной авганской кавалерии в Вахан ездил полковник Ахмед-джан-хан, помощник бадакшанского сирдаря, командированный для осмотра новых строящихся крепостей в Вахане (около Кала-и-Пянджа) и в Ишкашиме. (...) Этого Ахмед-джан-хана и его молодцов я видел с близкого расстояния около Кала-и-Пянджа и хотел было поговорить с ним, но, издали заметив меня, он обнаружил такое беспокойство (выслал вперёд патрулей и успокоился только тогда, когда узнал, что со мной были только 1 казак и 2 джигита), что я раздумал и пропустил его мимо, не заговорив с ним»...

 

Годами неся службу в такой вот колоритной обстановке, тесно окружённый отчасти как бы антиподами,  Эдуард Карлович сохранял своё добродушие, вполне этой обстановкою владея, покуда оставалась мирною она.

К афганским соседям, диковатым, не чуждым анархии и жестокости, он относился с   насмешливым пониманием, очевидно симпатизируя молодцеватой повадке их солдата, говорящей о бодрости духа и простодушии, столь ценимых всегда в русской армии.  

Китайский сосед не причинял беспокойства Памирскому отряду, пока пребывал в      Кашгаре консул Петровский;  мечталось иметь бы такого же своего человека где-либо в Файзабаде или Мазари-Шарифе – мечты пустые: афганцы туда и англичан-то лишь погостить допускали. С уходом Петровского в отставку и началом несчастной японской войны -  бряцанье оружием стало слышаться и в Кашгарии. Китай пока ещё не определял по-настоящему лицо Китайского Туркестана, всё-то ещё исламского и далай-ламского, китайскими там были, в основном, войска, уже вбирающие в свои ряды местных кочевников; этими китайцами потешными Кивекэс пренебрегал ворчливо, обстраивая, однако, от них свои погранпосты крепостцами.    

«Мне очень понравилось выбранное Вами для Кызыл-рабатского поста место. Там теперь маленький курган (укрепление), казарма, конюшня и пр. Ретивый и толковый Щербинин заменяет там вполне офицера. На Ран-куле строю тоже, не спросивши разрешения, на хоз. средства отряда, такой же курган, как на К-рабате, и заготовляю для обоих постов на зиму сено»... (август 1905,А.Е.Снесареву).

Бухара тоже состояла соседом Памирского отряда, соседом тыловым – как владетельница западной половины Памира – на правах суверенного вассала России, без которой давно бы Бухаре под афгануем терпеть, невзирая на хитро-гуманные заступничества Британии, для которой бухарцы старательно качают сведения прямёхонько из генерал-губернаторской канцелярии. Положим, особых секретов там и нету, а всё ж приятного мало, когда чужой глаз в доме... Правду сказать, невезение Русскому Царю с вассалами: и Царство Польское, да и Княжество Финляндское всё-то воли жаждут и оттого на революцию надеются, вовсе не разумея, каким таким боком им самим эта всероссиёская смута обернётся. Оно конечно, заманчиво бы им не в России быть, а состоять бы при России; Бог даст, со временем так и сбудется. Но воли-то вольной не видать вовек никому, отпавшему от Герба Российского, иначе и не попали бы они в сей старшебратский Герб. Или Финляндия мало под шведским троюродным братцем пребывала? А Польшу кто только ни пользовал! Или Кавказу под персом и турком вольготней и слаще жилось? Да и промежду собой горцы от веку грызлись, в башнях от рожденья безвылазно сидели, оттого у каждого аула – свой особый язык-наречие, только по-русски и умеет сговориться весь Кавказ! И в Туркестане – что в русском, что в Китайском – мир и закон только с приходом России воцарились! Кому охота прошлые века Туркестана поглядеть – извольте: господство «благородной Бухары»в её памирских владениях!..

«В настоящее время грабежа со стороны бухарцев не существует, но мелкое обирание процветает. За назначение на должности волостных, аксакалов и даже джигитов туземцы платят беку значительные суммы – по здешним обстоятельствам, конечно. Весь этот служащий люд никакого жалованья не получает, а должен сам «стараться», как казаки говорят. Ну и «старается», разумеется...»

Бухарцев, точнее – «бухарскую саранчу», власти бухарские, их разложение бесстыжее – Эдуард Кивекэс презирал откровенно. Что не помешало бы ему терпеливо уламывать их, сообразуя с божескими законами Государтва Российского. Тем более прекрасно бы ладил Капитан с пограничными соседями ко взаимному покою! Кабы не суетилась за спинами и тех, и других, всех мороча и подзуживая, солидно-лицемерная Британия; словно бы вознамерилась, Россию сокращая, дотопать из своей Индии аж до своего Ломанша – во главе своих индо-афгано-китайских легионов!.. Насыщаясь поражениями России на Дальнем Востоке, антирусская пропаганда англичан в Азии достигла градуса небывалого, небезопасного уже  для всего Запада как такового. Под этот рискованный гам к пограничным перевалам в Северной Индии и Афганистане спешно пробивались колёсные дороги и протягивались линии связи, возводились укрепления, устраивались склады и обновлялось вооружение, многократно превосходящее огневой мощью две сотни винтовок и десяток пулемётов Памирского отряда. Британские полковники зачастили в Кашгарию; среди кочевого населения усиленно распространялись слухи, будто Англия вместе с Китаем вот-вот изгонят русских с Памира. Под грохот сражений на сопках Манчжурии полковник Янгхасбенд сделал очередную «военную прогулку» в Тибет и вошёл в Лхасу, наголову разбив тибетскую вохру, иных же войск Далайлама попросту не имел...

«Когда получено было известие о заключении мира с Японией, англичане сделали отчаянные усилия, чтоб заставить авганцев уступить им некоторые пограничные гарнизоны и посты. Они уверяли авганцев в том, что теперь русские обязательно обрушатся на Авганистан и, конечно, авганцы не будут в силах защитить свою свободу. (...) Эмир согласился было, но Наср,Улла-хан и другие знатные авганцы заартачились и заставили эмира запросить мнение всего народа. Через губернаторов Мазар-и-Шарифа, Кандагара, Герата и Бадакшана был получен категорический отказ, гласящий, что даже в случае войны с Россией авганцы намерены не допускать,в свои пределы английских войск! Англичане до того усердно раздували наши неудачи на Дальнем Востоке и так много глагольствовали о слабости России, что авганцы надеются сами справиться с нами!»...  (А.Е.Снесареву, октябрь 1905).

Подобная воинственность – против самих англичан – пробудилась и у горных племён Северной Индии: начались волнения и беспорядки (как всегда со стрельбою) на Нижнем Свате, в Дире и Ягистане; пограничная инженерная возня англичан замерла...

С немалым удовлетворением наблюдая, как многомудрая Британия сама первая и барахтается, и вязнет в Ею же распаляемой древней розни Востока и Запада,  капитан Кивекэс ни минуты при том не сомневался в тактическом всемогуществе Альбиона по всей памирской       границе.

«Я не буду особенно удивлён, если английские войска в весьма недалёком будущем появятся на левом берегу Пянджа. Летом я просил усилить отряд хоть четырьмя современными пулемётами. Командующий войсками согласился, но Окружное артилл. управление сплавило сюда 4 ветхозаветных пулемёта Гатлинга, громоздких и почти негодных. Доставка двух таких махин (два я оставляю в Хороге) в Лянгар и Ишкашим будет очень затруднительна и опасна. (...) Тут, конечно, виновато Окр.арт.управление, не имеющее никакого представления о Памирах, но считающее, что хорошие пулемёты надо держать в бездействии в Ташкенте!»...  (октябрь 1905).

Жертвенно готовый костьми полечь на своём рубеже, удручённый ползучим упадком родной Армии накануне революций, Капитан противился упадку как мог, с настойчивостью, какой позавидовали бы и британцы, настойчивые всегда, но редко одушевлённые службой.

«Теперешнее комплектование отряда из разных батальонов и рот никуда не годится – сплавляют худших. (...) Самых худших я собрал к себе в Хорог и стараюсь их держать в руках. Состав офицеров хорош, но теперь, к весне, публика начинает нервничать...» (апрель 1902).

С годами обстановка в стране и армии – увы! – к лучшему не менялась; но Эдуард Кивекэс тоже не изменял себе, делал, что должен был делать, обстоятельствами не соблазняясь.

«Среди офицерства Округа уже давно заметно стремление покидать службу. Кто может, уходит на частную службу. «Братцы», нижние чины, очень распущенны и плохо обучены. В прошлое лето сюда сплавили экстракт из всех ферганских батальонов!.. Покамест я с ними ладил довольно хорошо, не заискиваясь перед ними, конечно. (...) В настоящее время армия, по всей вероятности, нигде не та, что была прежде. Молодые офицеры, хотя в большинстве случаев люди честные, но как-то не военные, а «дохлятины» среди них очень большой процент».  (май 1907, В.Н.Зайцову).

Не ведая личной вражды ни к кому, снисходительный к личным обидчикам- недоброжелателям, Эдуард Карлович негодовал, встречая прямой урон Державе от нерадения, воровства, а то и открытой вражды к Ней. Поводы негодовать, приумножаясь в ту пору, обступали честных службистов отовсюду.

«Откровенно говоря, я долго сердился на Вас за плута, мошенника, шантажиста и прохвоста О-ва и до сих пор понять не могу, как Вы могли рекомендовать мне подобного мерзавца чистейшей пробы. Не была ли тут какая-нибудь дамская протекция? Что было, то прошло... Я надеюсь, что в конце концов он, несмотря на разные фокусы, понесёт заслуженную кару и общество будет избавлено от весьма вредного индивидуума, выдающего себя, между прочим, за друга народа и свободы. Много такой дряни развелось за последнее время и все подобные субъекту только портят и вредят делу истинной свободы, потому что им место в тюрьме, а не на свободе». (Контрреволюционной агитацией обзовёт эта публика подобные речи, когда сокрушит-таки Россию и возведёт свои пороки в политическую добродетель, чтобы  под конец ХХ века сделать их своей безопасной профессией).

«На перевозках одного провианта Ариф-Ходжа нажил шутя  громадные деньги. Подумайте, летом перевозка стоила менее 1р.50к. с пуда, а он получал по 4р.80к.! На мой взгляд, всякий служащий должен заботиться о казённом интересе, не так уж богата русская казна, чтобы швырять денег без пользы и без счёта».  (апрель 1902).

Этот Ариф-Ходжа, первой гильдии купец из города Ташкента, между прочим, представлял население Туркестана на торжествах Коронования Николая II в Москве. И как нетрудно представить сегодня нам, что выслушивал столетие назад строптивый капитан!.. Разве что угрожать ему открыто не посмели бы тогда. А портить карьеру могли вполне. Ведь скептиком-наблюдателем капитан Кивекэс отнюдь не был.

«Бек, узнав о моём назначении (а узнал он, наверное, раньше, чем кто-либо, т.к. бухарцы,   вероятно, из канцелярии генерал-губернатора или из каких-либо других источников, всегда имеют всякие сведения), уложил большую часть своего добра и отправил его в Гиссар».

«Когда я принял отряд, в одном Хороге было 44 человека, т.е. 2/3 гарнизона цынготных. Теперь на западных постах ни одного не осталось»...  (декабрь 1901).

«Во время своей поездки в Ишкашим я уговорил жителей Наматгута и Ренна (на карте Ранг) привести в исправность старый арык между этими кишлаками. Очень большой «дашт» между этими кишлаками будет орошаться новым арыком. К работе уже приступили. Я выдал жителям бесплатно инструмент, в котором у них большой недостаток».

Судьба вознаградила Эдуарда Кивекэса, труженика, сторожа и печальника Памира: отказ Бухары от западных памирских бекств Шугнана, Рошана и Вахана весною 1905 года произошёл при нём.

«Население встретило новые порядки с восторгом. Несмотря на суровую зиму и почти непроходимые дороги, в Хороге в день моего приезда было столько народа, сколько я в Хороге никогда не видал. Толпа таджиков встретила меня ещё на Сасык-куле. Недовольны новыми порядками только бухарские чиновники и довольно многочисленные бековские нукера (их я совершенно упраздняю)... Отряд постараюсь привести в порядок. Многое, что было сделано мной и Снесаревым, уничтожено»...  ( март 1905).

Сколь многое в России зависело всегда и доныне зависит от каждого человека на властном  месте: в ладу он с Матушкою живёт или – враждует с Нею, растрачивая себя и ближних во тьму кромешную. Хорош начальник, работящий, совестливый, и люди совершают чудеса; так, между делом, было возведено отрядом капитана Зайцова из ничего посреди пустыни капитальное укрепление Памирский Пост. Начальник беспечен, злобен или тряпка, и жизнь идёт кувырком, вразброд – кто в Китеж-град, большинство в Кабак, а кто и во все тяжкие. На Памире Кабака ещё долго не знавали, зато издавна известно было кое-что пострашней, рознью мира питаемое и сеющее эту рознь. О примирении всех и вся испокон веку ратовала Россия, того ради и хлопотал на Памире уроженец Финляндии Эдуард Кивекэс.

«Через несколько лет, я надеюсь, Шугнанское бекство будет цветущая страна. Громадное зло здесь только курение опиума. Делаю, что могу, чтоб уменьшить число курильщиков. Шахдаринцы молодцы. Они сами себя защищают против опиума. Больше всего опиистов в Поршневе и в Хороге».  (август 1905).

Есть мнение, что столицу Памира перевёл с Мургаба на Гунт, в Хорог, именно Кивекэс. Это неверно. Хорог облюбовал в 1895 году при работах Разграничительной комиссии генштаба капитан Скерский Александр Генрихович, тогдашний начальник Памирского отряда, преемник В.Н.Зайцова. Скерский первым добился – не без труда – разрешения отправиться в памирский гарнизон с молодою женой Софией Георгиевной. На Памирском Посту снег случается и в июне-июле, а в августе – непременно! В Хороге же с конца марта пашут, цветёт урюк, до октября вызревает разнообразие овощей, фрукты – райский сад! Однако природные блага Хорога сочетались с крайними невыгодами его расположения в тактическом отношении – буквально на линии границы и в максимальном удалении вьючными тропами от тыловых постов; сквозного колёсного пути до Хорога вначале долго не было. Кивекэс переживал эту заведомую уязвимость штаба Отряда как-то особенно остро, наверное оттого, что проигрышные обстоятельства давили на него намного дольше, чем на других начальников ПО. 

«Англичане к чему-то усердно готовятся в Гильгите, Мастудже и других местах. В случае чего они легко овладеют Ваханом и отрежут меня, раба Божьяго, от сообщения с Ферганой», - беспокойство это мелькает в его письмах в разные годы. Беспокойство праведное – для начальника отдельного отряда или батарейного командира; однако стратегически пребывание Памирского отряда в Хороге: почти под стенами Файзабада и под боком Ташкургана и Кашгара, вязало по рукам инициативу Британии в этом регионе. Никаких местных вылазок-рейдов организовать на Памире им никак бы не удалось – не нашли бы охотников; угроза окружения Хорогу грозила разве что при большой войне, желательной в то время разве что международному подполью. Так что присылка Кивекэсу старых пулемётов, с виду напоминающих пушки, имела свои резоны: новые из Ташкента при нужде легко было послать куда угодно, хотя бы и на Памир; забрать же их с Памира, заменяя чем-то иным – проще было бы заново изготовить...

 

Показательно для России вообще, что как раз в эти годы в штабе ТуркВО, противостоящего беспокойной Британии, заведующим передвижением войск по Туркестану состоял полковник Джонсон Герберт Егорович. И никому в голову не приходило голословно винить его в пробританских настроениях, тем паче – в умыслах. В Туркестане, как и по всей Росии, о дружбе народов не твердили. Чистосердечная ровность людских отношений без тени национального превесходства или приниженности, ценимость человека по его делам – сами собою разумелись. И подлость клеймили, рискуя получить в ответ что угодно, кроме вопля: шовинист!.. Должно быть, трения по «пятому пункту» всё же возникали, тлели где-то, но в кипах частной переписки туркестанцев нету и следа национальной конфронтации, ни личной, ни тем более клановой. Отсутствовал и сам «пятый пункт» и слов «нацмен», «тюрьма народов» не слыхивали до «русских революций». А какие только нации ни представлены были в рядах офицеров Округа! Поляками и немцами можно было комплектовать офицерские роты. Не одинок был и финн Кивекэс; путешественник Свен Хедин оставил свидетельство: «Поговорив в последний раз по-шведски с генералом Матвеевым и поручиком Кивекэс, добродушнейшими финляндцами, и сердечно распостившись...» (1894 г.). Генерал-майор Матвеев Павел Павлович, известный своей строгостью, командовал 3-й Туркестанской линейной бригадой, батальоны которой расквартированы были по всей Ферганской области: в Маргелане, Оше, Намангане, Андижане и Коканде. Власть генерала простиралась на страну, едва ли меньшую Княжества Финляндского. А с марта 1898 года генерал Матвеев П.П. слелан командующим 11-й пехотной дивизией, штаб в Луцке Киевского военного округа.

Благой след оставил в Туркестане и старший сослуживец Василия Зайцова и Эдуарда Кивекэса офицер Громбчевский Бронислав Людвигович. Именно ему в конечном итоге обязан Памир своим неделимым мирным бытием в России, а не частями у других соседей. 11 марта 1891 года подполковник Громбчевский, командированный Ташкентом в Петербург, прочёл в Академии Генштаба свой аналитический доклад «Наши интересы на Памире». Полузабытый Петербургом Памир, вотчина бывшего Кокандского ханства, с годами стал выглядеть как бы ничейным. И Англия, хлопоча о безопасности северных границ своих индийских владений, затеяла полюбовный раздел Памира между Китаем и Афганистаном, уже покусившихся на Памир и начавших драться за него. Туркестанские стратеги, снабжаемые-комплектуемые по остаточному принципу, спохватились, когда удержание уплывающего Памира потребовало усилий-расходов серьёзных. Тогда-то и отправился в Петербург Бронислав Громбчевский, уже шесть лет отслеживающий на месте памирскую обстановку, изъездив верхом всю Кашгарию и Северное Пригиндукушье, побывав и за Гиндукушем, в Индии.

Год спустя после его доклада летучий отряд полковника Ионова М.Е. очистил Памир от посторонних, оставив зимовать (в юртах!) Шаджанский отряд генштаба капитана Кузнецова П.А., сменённый весною 1893 года отрядом капитана Зайцова, освоившего Памир уже капитально. А Бронислав Громбчевский (между прочим, сын сосланного повстанца 1863 года) в чине полковника служил Пограничным комиссаром Амурской области и Южно-Уссурийского края, затем Комиссаром по гражданской части Квантунской области. Осенью 1903 года в чине генерал-майора назначен Астраханским губернатором и Наказным атаманом Астраханского казачьего войска...

 

Эдуард Кивекэс большой карьеры в Туркестане не сделал. Начальникам Памирского отряда с очередными чинами вообще не везло – никого из них на Памире в очередь старшинства не произвели, а лишь по возвращении оттуда. Эдуард Карлович, как ветеран Памира, засиделся на своей очереди дольше других.

«Меня покамест в подполковники не произвели, а мои младшие товарищи по Конной артиллерии уже подполковники и командиры батарей...»,- сетовал он в письме к подполковнику Снесареву в октябре 1905 года, при самом начале своего трёхлетнего памирского сидения, из которого так и вернётся в Ташкент капитаном.

Наконец, в 1908 году он получит подполковника, получит батарею. А через год покинет Туркестан навсегда, уйдя на вакансию командиром 2-го конно-артиллерийского дивизиона в местечко Сувалки Виленского ВО.

...Весною рокового 1917 года на Западном фронте случай  нежданно сведёт генерала Кивекэса с генералом Снесаревым; утихнут, забудутся на один краткий день все горечи и тревоги безмерно, казалось, затянувшегося лихолетья, поверится в скорое благополучное разрешение адова бремени жутких безответных вопросов. Эдуард Карлович признается полушутя, что неизличимо тоскует по туркестанскому солнцу и после войны непременно вернётся туда, будет выращивать урюк...

А лихолетье небывалое только начиналось.

В годину развала России Эдуард Кивекэс – как многие другие – уйдёт на свою малую родину, в Финляндию, увезёт туда Гульбегим, которая выйдет со временем замуж за военного, став госпожою Кустаалайкайнен, и доживёт до преклонных лет, успев до горбачёвской перестройки посетить неузнаваемый родной Памир.

Самого Кивекэса развальщики России, «друзья народа и свободы», всё-таки достанут: он погибнет (или умрёт) на советско-финской войне 1939 года. Финской армией в той войне командовал барон Карл Маннергейм, бывший многолетний командир лейб-гвардии Уланского полка и Свиты генерал-майор. Кстати сказать, Маннергейма тоже можно числить туркестанцем. После японской войны, которую барон прошёл со своим 52-м драгунским Нежинским полком , им было совершено 27-месячное (!) путешествие по Северному Китаю, начатое в июле 1906 года из Оша и законченное во Владивостоке... Говорят, на рабочем столе маршала Маннергейма, смущая многих его соратников по борьбе с Красной Россией, стоял портрет Николая II с подписью «мой Государь». Маннергейм лично разрешил генералу Кивекэсу носить награды и регалии, заслуженные им в Царской России...

Доживи Андрей Евгеньевич Снесарев до финской войны, он вполне мог бы воевать против Кивекэса, с которым столько доброго совершено было совместными трудами для избавления малых сих от лишений и невежества. Добрых людей разводили и сталкивали «друзья народа и свободы», захватив власть; а в своё время добрые люди, видя их, в общем-то, насквозь, так миндальничали с ними и церемонились...