Ровно в четыре часа, /Киев бомбили, нам объявили, /Что началася война...
Двадцать второго июня, Ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, Что началася война.
Кончилось мирное время, Нам распрощаться пора, Я уезжаю, быть обещаю Верным тебе навсегда.
И ты смотри, Чувством моим не шути, Выйди, подруга, к поезду друга, Друга на фронт проводи.
Кончится время лихое – С радостной вестью приду. Снова дорогу К милой порогу Я без ошибки найду.
…В первые дни Великой Отечественной войны эту бесхитростную песню на мотив любимого всеми «Синего платочка» пели на проводах на фронт. Как и призывную – «Вставай, страна огромная…». В народной памяти они навечно остаются знаком беды и мужества.
Как пишут современные историки: 22 июня 1941 года был – «наш страшный и лучший час». Страшный, потому что – гибли люди, рушились сёла и города, родимая земля пылала в огне и стонала под сапогом фашистского захватчика. Лучший, потому что – выдержали, выстояли и победили. Сберегли Родину!
* * *
…Осталось в памяти из детских лет.
Наша очередь, пасём с мамой стадо хозяйских коров. Пастушье дело не в тягость. Стеречь посевы от потравы не надо. По крутогору чуть ли не в пояс майские травы, а главное – поле рядом паровое. Отдыхать ему до конца лета, только в зиму укроется зелёным пшеничным покрывалом. Сейчас же трактористы из края в край плугами пластают пашню – борозда к борозде.
Поле на холме неохватно взглядом. Вершину венчает курган с высокой деревянной вышкой. Поставили её геодезисты, так нам объясняли в школе. Они означили возвышенность и «привязывались» к ней при съемке точного плана местности для географической карты. А вот откуда взялось странное название поля, никто не знал. Было оно пугающе таинственным – Острая могила.
– Мне ещё моя бабушка говорила: не на её памяти так прозвали, – отвечала мне мама. – Могила – она и есть могила.
Указала на ближнюю ложбинку – сплошь алую среди зеленотравья. То цвели воронцы, степные цветы.
– Самой не верится. В глазах стоит: точно так тут кровью был залит снег. А побитые солдатики – наши, немцы, итальянцы – снопами лежали...
Мой год рождения – 1946-й. Мы были первыми детьми Великой народной Победы. Голубоглазые пролески, златоглавые одуванчики, травинки на неостывшем чёрном пепелище только отгремевшей Отечественной войны, тоже Великой.
О том, что пепелище не остыло, и война не кончилась, я узнал в тот же день.
Уговорил маму отпустить меня к вышке. Дал слово ей, что не трону ни одну железку, выпаханную из земли. Ржавые мины, снаряды могли лежать на свежей пашне, для нас, вездесущих мальчишек, приманчиво таили в себе смертоносный взрыв.
Не бежал, а летел, рубашонка за спиной пузырём.
У изножья вышки застал дядю Гришу. Отец моего друга Григорий Афанасьевич работал учётчиком в тракторном отряде. Он всегда чем-нибудь удивлял. Одной «ногой» воткнул в свежую борозду старинный измерительный инструмент – сбитый из деревянных реек сажень, похожий на большую букву «А». В руках же держал логарифмическую линейку, такую я видел только у нашего учителя математики. Бережно вложив её в футляр, спросил, с кем пасу коров.
– Наверх хочешь залезть?
Подсадил меня на нижнюю площадку к лесенке. Прикрикнул, чтобы я осторожнее карабкался по перекладинам. «Трухлявая попадётся – сорвёшься!»
Дух захватывало – открывались неохватные дали. Как на ладони – на семи буграх крепко вросло подворьями, цветущими, «как молоком облитыми» садами, огородами наше Первомайское – Дерезоватое. Кирпичная церковная колоколенка в соседней Ивановке. За Голубой Криницей хорошо просматривается донская заливная луговая пойма. По западному окрайку горизонта дымил паровоз и тащил за собой вагоны, будто игрушечный железнодорожный состав.
– Берлин! Берлин не видишь?! – донеслось с земли.
Ветер в ушах.
Хоть небо тронь рукой.
Когда слез и спрыгнул прямо в руки дяди Гриши, опять услышал его чудаковатый вопрос:
– Берлин не высмотрел?
– За тыщи километров? – ответил ему не без обиды. Что он совсем маленьким меня считает. К ближним и дальним сёлам я уже вымерял расстояния не его саженем, а велосипедным спидометром. Отсюда всего километров за тридцать видно округу.
– А я, представь, – говорил дядя Гриша,– с нашего бугра увидел Берлин, дошёл к нему и с боем взял.
Офицерская планшетка, висевшая на плече, подтверждала его военную службу. Из притороченной к ней сумки Григорий Афанасьевич вдруг вытащил пачку денег – тогдашние широкополосые сторублёвки с портретом Ленина.
– Смотри!
Повернул обратной стороной – не деньги, а листовка. Крупные буквы НТС и призывы к свержению Советской власти.
– Какой-то народно-трудовой союз. Недобитки гитлеровские! – горячился дядя. – Из Западной Германии на воздушных шарах к нам запускают. Лес Дубняги сплошь такими бумажками усеян. Тыщи километров для них нипочём. Агитаторы сволочные! Предатели! Не дадут нам спокойно пожить. Американцы атомными бомбами выжгли японцев, чтобы нас устрашить. Теперь термоядерной машут. Опять Иван строй не светлое будущее, а клепай оружие. Иначе за горло возьмут. От горячей войны дух не перевели, холодную нам навязали.
Знал бы дядя Гриша, что говорил он – как в воду глядел. Все опасения его сбылись. Сам-то Григорий Афанасьевич рано завершил свой земной путь, не успел рассказать даже детям, за что ему, фронтовику, вручали боевые ордена и медали, какие он державы спас от фашистской чумы.
После учёбы в институте я начал трудиться на газетной ниве. Беседовал с дядей Гришей о его войне. Даже держал в руках его комсомольский билет, пробитый осколком. Часть услышанного переложил в «рассказ» для читателей нашей «районки». Нашёл архивные сведения о нём.
Величко Григорий Афанасьевич (родился в селе Первомайское Новокалитвенского, ныне Россошанского района Воронежской области в 1924 году – умер там же 19 августа 1990). Призван на фронт в 1943. Трижды ранен – 20 февраля 1943, 2 сентября 1943, 7 февраля 1944 года. Сержант, командир отделения связи батареи 120-мм миномётов 959-го стрелкового полка 309-й стрелковой Пирятинской дивизии. Награждён орденом Красная Звезда. «В боях за город Бреслау 19.02.1945 товарищ Величко Григорий Афанасьевич в течение трёх часов под сильным артиллерийско-миномётным огнём противника устранил 13 порывов линии, чем обеспечил бесперебойную связь батареи с наблюдательным пунктом. В этом бою он лично уничтожил 5 немцев». К 40-летию Победы ветеран был награждён орденом Отечественной войны первой степени. Работал колхозным садоводом, а затем учётчиком в тракторном отряде.
« – Огня на второй квадрат! На второй! Ты слышишь, «Звезда?», «Звезда!». Эх!.. – лейтенант в сердцах бросил трубку. Опять обрыв телефонной линии.
Прошло пять минут, десять, как по проводу пошёл связной. Фашисты осмелели, короткими перебежками лезли вперед.
– Фугануть бы по ним, – проговорил лейтенант.
– Разрешите, я пойду на связь, – попросил комсомолец Григорий Величко.
– Сержант, действуй! – ответил офицер и закончил совсем не по-военному. – Без огня отступить придется, Гриш. Сколько ребят уже полегло.
Связист, не мешкая ни минуты, схватил в руки жилу провода и побежал. Гулко стучали кирзовые сапоги по вечному булыжнику древнего славянского города Бреславль – Бреслау (ныне польский Вроцлав).
Григорий пробежал квартал, обогнул угол дома и попятился назад – вовремя успел: по мостовой зацокали пули. Сразу сообразил: вражеский пулемётчик сторожит узкую улицу-коридор. Огляделся Григорий, увидел связного, вернее, услышал его стон. Лежал он в рытвине посреди улицы. Какие-то три метра – и не подойдешь.
Подбежало ещё несколько наших солдат. «Связные из другой части», – отметил про себя Григорий.
– Назад, ребята! Улицу обстреливают, – остановил он их, тихо окликнул своего друга. Тот отозвался.
– Хватайся за провод, я сейчас брошу, и обвяжись.
Расчёт оказался верным. Втроём солдаты рванули за провод, и – раненый связной, как по льду, проскользнул по битому стеклу в безопасное место. Вражеские пули с опозданием долбили уличный камень.
– Обезножили, гады, – морщась от боли, говорил друг. – На той стороне улицы, Гриша, обрыв. Ты не задерживайся возле меня. Потерплю. Беги по линии…
Григорий разбежался – и вмиг очутился на той стороне. Пулемёт застрочил, но толку то, кирпичная стена надёжно спасала его от вражеского огня. Быстро и надёжно соединил оборванные концы телефонного кабеля…
Через два года, в сорок седьмом, перед секретарём комсомольской организации воинской части стоял сержант.
– Сняться с комсомольского учёта хочу.
– Демобилизуешься, значит?
– Так точно!
Секретарь взял в руки комсомольский билет.
– А это что за дыра в документе?
– Снарядным осколком пробило на излёте. А на груди лишь ранка кровью спеклась.
– Где случилось?
– Бреслау...
– «Красную Звезду» там заслужил?
– Да, – ответил Григорий Афанасьевич Величко и поправил рукой орден и ряд медалей.
– Куда путь держишь?
– Домой. В Воронежскую область...
В родном селе Первомайское война подводила свои горестные итоги: сто сорок человек не вернулись с фронта. Много было среди них комсомольцев. Навеки девятнадцатилетние…».
Нынче советскому воину всвоей стране нередко отказывают в звании Защитника Отечества, в звании Победителя.
Зарубежных толмачей от истории переплюнули доморощенные в поругании Победы. Прикрываясь щитами с лозунгами о гласности, свободомыслии, наймиты пополнили вражеский стан в непривычной информационной войне – психологической, пропагандистской. В ней трудно распознать линию фронта – где свои, а где чужие. В ней нелегко распознать клевету, фальсификацию. Тем более, что доллары, евро и даже рубли кидаются несчитанные для наваристой «лапши» на наши уши – газетной, журнальной, книжной, киношной, радиоэфирной и телеэкранной, а теперь и интернетной.
Потому – правда о Великой Отечественной войне зачастую беспомощна перед ложью о ней.
Наши недруги сеют рознь между народами Советского Союза. Они стараются приписать Победу то лишь русским, или украинцам, белорусам… Мне памятен ответ фронтовика на этот счёт: «На фронте для нас не было ни наций, ни национальностей. Были – наши и не наши. Наши это мы, советские воины. Не наши – фашисты».
Наши недруги в Соединённых Штатах Америки, Англии, Франции нагло присваивают Победу лишь себе. Как карточные шулеры тасуют цифрами и фактами, порочат настоящих Героев войны.
Для чего нужно рушить святое и святыни – не секрет. Дабы «окончательно и бесповоротно» разрушить наше Отечество – «шестую часть земли с названьем кратким Русь».
Историю можно переписывать.
К счастью, память не перепишешь, пока есть мы, наследники Победы.
* * *
Необходимое уточнение. Песня «Двадцать второе июня» почти изначально существует в нескольких вариантах. Первый куплет схож, а далее слова частично разнятся. Но все варианты в сущем схожи. Не только оружие, но и девичья, женская верность, любовь тоже помогут одолеть врага. Песня вселяла в души уверенность: домой вернёмся с победой!
Текст, которым начинается наш рассказ, услышал и записал в сентябре 1941 года у студентов – допризывников Воронежского сельскохозяйственного института Яков Иванович Гудошников. Фронтовик, будущий учёный – фольклорист. Он, к слову, в 1968 году принимал у меня и моих сокурсников выпускные государственные экзамены в Воронежском педагогическом институте. И ещё вариант этой же песни, сложенный, судя по содержанию, в 1942 году.
…Война началась на рассвете, Чтоб больше народу убить. Спали родители, спали их дети, Когда стали Киев бомбить.
Врагов шли большие лавины, Их не было сил удержать, Как в земли вступили родной Украины, То стали людей убивать.
За землю родной Батькивщины Поднялся украинский народ. На бой уходили все-все мужчины, Сжигая свой дом и завод.
Рвалися снаряды и мины, Танки гремели броней, Ястребы красны в небе кружили, Мчались на запад стрелой.
Началася зимняя стужа, Были враги близ Москвы, Пушки палили, мины рвалися, Немцев терзая в куски.
Кончился бой за столицу, Бросились немцы бежать. Бросили танки, бросили мины, Несколько тысяч солдат.
Помните Гансы и Фрицы, Скоро настанет тот час: Мы вам начешем вшивый затылок, Будете помнить вы нас.
Пётр Чалый
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
