Первого июня 1942 года жители донской слободы и окрестных сёл ещё не знали, что их судьба уже предопределена лично Гитлером в Полтаве, где немецкие генералы вместе с фюрером обсуждали замысел летнего наступления. Им очень желалось расплатиться с Красной Армией за зимнее поражение под Москвой, хотелось рассчитаться окружением и разгромом советских войск на донских степных просторах. «Схема действий выглядела следующим образом: …Две группы армий образуют огромные клещи. Северный клин продвигается из района Курск – Харьков к среднему течению Дона на юго-восток, тогда, как правый – быстро выдвигается в южном направлении из района Таганрога. Оба клина соединяются западнее Сталинграда, окружая и уничтожая главные силы советских войск между Донцом и Доном». Основная мощь на донском северном фланге – уже знаменитая шестая армия. С ней «вы можете штурмовать небо», – сказал Гитлер. Забегая вперёд, скажем, что «величайшая битва на окружение и уничтожение противника в большой речной излучине не удалась. «Крышка котла закрылась. Западня захлопнулась, но внутри никого не было. Русские смогли отвести даже тяжёлое вооружение. Гора родила мышь». «Красная Армия оказывала противодействие только в избранных точках, в то время, как основные части осуществляют планомерный и широкомасштабный отход».
– Отступающие из окружения ночами шли на восток. Их путь выдавали примятые спелые хлеба, которые днём видели в поле мы, женщины-косари, -рассказывала мама моего друга – тётя Даша Гайдадина. – Причём, таких полянок было очень много. Днём окруженцы прятался и у нас в саду в густом терновнике. Я со свекровью носила скрытно им еду. Надолго солдаты не задерживались. Ночами уходили степными ярами к Дону.
…В наших местах заградительный опорный пункт располагался на хуторе Ильюшевка на высоком берегу речки Чёрная Калитва. Здесь расположились подразделения 175-й стрелковой дивизии 28-й армии. Немцев попридержали. Но танки противника 13 июля прорвались через боевые порядки дивизии и атаковали её командный пункт. В огневом бою комдив генерал-майор, кавалер ордена Красного Знамени Андрей Данилович Кулешов был взят в плен.От непрерывных побоев и голода весной 1944 года умер в концлагере Флессенбург.На степной развилке дорог близ села Кривоносово насмерть стояли гвардейцы 9-й дивизии Афанасия Павлантьевича Белобородова.
В оборонительных боях вот как сражался, можно сказать, наш слобожанский земляк – уроженец Старобельского района, ныне Луганской области. Когда-то эти близкие к нам места входили в состав Воронежской губернии.
Гвардии младший сержант Пётр Осипович Болото был первым номером расчёта ПТР. 23 июля вместе с ним бойцы Самойлов, Беликов и Алейников прикрывали степную дорогу в сторону Сталинграда. Четыре воина. Два противотанковых ружья. Их взяли в окружение 30 вражеских танков. Истребители не дрогнули – на поле боя заполыхали 15 машин, остальные отступили. Пётр Осипович лично подбил восемь танков. Был удостоен звания Героя Советского Союза. Прошёл всю войну. А после работал в Донбассе на угольной шахте «Горская». Спустя десятилетия, поражённый подвигом украинца, наш современник русский поэт Николай Кузнецов так представил этот бой:
Костры июля
Жди, июль, августовских вестей!
Два ружья и четвёрка друзей.
В бронебойщики вышли крестьяне.
Петр Болото, ты лучший из нас.
Оторвиголова, вырвиглаз,
Глянь: идут тридцать танков с крестами!
Что ты видишь своим голубым?
– Вижу танк и долину за ним,
И долина всё резче и ближе.
– Дело худо, ты смотришь не так.
– Вижу только приземистый танк,
Вижу танк, а долину не вижу.
– Дело худо. Ты смотришь не так.
– Вижу танк и его бензобак,
То и это всё резче и ближе.
– Дело худо, ты смотришь не так.
– Вижу только один бензобак,
Ни долины, ни танка не вижу.
– Вот теперь ты спокоен. Огонь! –
Чёрный пламень и синяя вонь
Закострились в полынные дали.
Тридцать танков – пятнадцать костров,
Остальные ушли без крестов…
Худо-бедно, но мы отступали!
«Мы долго молча отступали», пока в войсках не прозвучал приказ Народного комиссара обороны Союза ССР № 227 от 28 июля 1942 года, известный больше под названием «Ни шагу назад!» –
«Враг бросает на фронт всё новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперёд, рвётся в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и сёла, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникёрами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьёзного сопротивления и без приказа из Москвы, покрыв свои знамёна позором.
Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдаёт наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток…
Из этого следует, что пора кончить отступление.
Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв.
Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности.
Наша Родина переживает тяжёлые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникёрам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев, – это значит обеспечить за нами победу…»
…Принятыми Генеральным штабом сухопутных сил Германии оперативными директивами, в частности, прямо предусматривалось: «достичь Дон от Н. Калитвы до Воронежа».
В районном центре Новая Калитва, как и в округе, в степных сёлах – Цапково, Ивановка, Первомайск, Криничное и других – война вскоре заявила о себе жутким рёвом скотины. Её гнали набитыми земляными дорогами к речным паромным и понтонным переправам. Гурты шли один в один. Из разговоров с погонычами выяснялось, что путь ими уже был пройден немалый – харьковские, полтавские, сумские, а теперь и воронежские шляхи оставались позади. Следом схоже хлынут военные. Пехота, тележные обозы, машины-полуторки. Люди допытывались у бойцов: «Вы нас оставляете?» «Нет, на переформирование идём. Передышка».
Солнечным июльским утром всех заставил всматриваться в небо непривычный гул. То птичьей стаей с запада летели самолёты. Из сада на взгорье отозвались, «дзявкнули» зенитки. Куда там остановить вражескую эскадрилью. По 18, по 22, по 26 небесных «танков» одновременно утюжили переправы. Бомбы падали, рвались на берегу, на сельских улицах. В дыму пожарищ, в облаках пыли «солнца не стало видно». Женщины, подхватив детишек, кинулись – кто в погреба, кто за околицу, прятались по кручам и оврагам.
С десяти утра до самой ночи фашисты бомбили запруженную людьми, лошадьми, техникой Калитву. Вот что запомнилось живым свидетелям той поры.
«По ярочкам кровь лилась в Дон».
«По темноте вернулись с мамой домой, дедушка корову где-то разыскал. Подоили, молоком вечеряли. Просыпаюсь, светло, бабушка большую миску вареников держит в руках. Тихо в селе, петухи не кукарекают.
Сели за стол есть, а на пороге хаты – военный. Говорит не по-нашему, дедушка после объяснит: финн. Солдат в свою сумку, насвистывая, вывалил из миски наши вареники. Бабка в крик, дед остановил её: молчи!»
Так началась оккупация.
Вместе с районным центром Старая Калитва, Кулаковка, Нижний Карабут, Дерезовка на полгода оказались на вражеской линии фронта. В одночасье немцы отселили, попросту говоря – выгнали, как скот, жителей приречной части сёл. Хлеб из печи даже не давали вынуть. В Новой Калитве большинство приютилось на взгорье, в уцелевших постройках колхозных и машинно-тракторной станции. Женщины пытались пройти на своё подворье, взять продукты, домашнюю утварь, одёжку. «Стой! Партизанен!» Попадали под арест.
Новая власть утверждала новый порядок. Власть представляли комендатура и её комендант, сельская управа и её староста, жандармерия, полиция. Восстановили колхозы. Взяли всех жителей на учёт. Заставляли выходить на работу в поле убирать урожай. Тех, у кого была домашняя живность, обязали каждодневно сдавать молоко, яички. Гоняли на берег Дона: по огородам там рыли противотанковые рвы, траншеи, блиндажи. Устраивали оборонительные укрепления, ведь за рекой располагались наши, советские войска.
На работу выходили под конвоем. Без разрешения комендатуры из села отлучаться нельзя. Ночью ввели комендантский час, предписывавший не выходить на улицу.
Шаг в сторону, окажешься саботажником, партизаном. Попадёшь под арест, под расстрел.
Приказы были не просто угрозой.
На ближнем хуторе Новая Мельница ночью исчезли, будто сквозь землю провалились, немецкие часовые. Фашисты забили тревогу. На пустыре собрали всё население. Толпу оцепили автоматчиками и держали под прицелом на солнечном пекле целый день. От женщин и детишек отделили стариков и мужчин. По одному выдёргивали на допросы. Под плач родных увели к приречному обрыву. От расстрела людей удалось спасти сельскому учителю, знавшему немецкий язык. Он убедил-таки немцев, что местное население тут непричём, он видел, что вечером солдаты сами покинули пост и их, видимо, взяли советские разведчики, появившиеся из-за Дона.
Хуторян домой не отпустили. Всех погнали в степь и разместили в овчарнике. Там они обретались до поздней осени под присмотром сначала немцев, а затем итальянцев.
Мальчишке Мише, сейчас жителю Россоши Михаилу Васильевичу Кривошееву, навсегда осталась в памяти фашистская шутка. «Немцы-охранники приезжали, сменяя друг друга, на мотоциклах и лошадях. Кони крупнее наших. Разглядываю их, путаюсь тут под ногами. А фриц свернул соломенный жгут, ловко ухватил меня, петлю накинул на шею и поднял над землей. Я задыхаюсь, барахтаюсь, а он не отпускает. Хорошо, бабушка увидела и заголосила. Люди сбежались, подняли крик. Полузадушенного меня кинул немец под ноги».
Держали всех впроголодь. Питались, по существу, подножным кормом. Рядом колосилось пшеничное поле. Рвали и вылущивали колосья, варили зерно. Молотый фураж, старый припас для овец в кладовке обнаружили. Обрадовались…
* * *
Чуть позже «новый порядок» подкреплялся фашистской властью законодательно. В Государственном архиве общественно-политической истории Воронежской области хранятся документы того времени, опубликованные воронежцем, военным историком, профессором Сергеем Ивановичем Филоненко.
Один из них.
«Старостам и председателям колхозов,
принято на собрании от 19 октября 1942 года
А. Дела, касающиеся жителей и путей сообщений.
1. Каждый постоянный житель, проживающий в общине с 1. 6. 1941 года должен быть зарегистрирован, как пользующейся полным правом.
2. Все остальные рассматриваются как чуждые общине. Они должны быть указаны комендатурам с указанием имени, отчества и фамилии, адреса, числа прибытия, места, откуда прибыл и причины, по которым хотели бы обосноваться в данной местности.
3. Всякое лицо, безразлично принадлежащее к имеющим полные права или чужакам, кoтopoe прибыло после 1.6.1942 г. или ещё прибудет, должно быть немедленно представлено в комендатуру для рассмотрения каждого случая отдельно. В особенности это касается намеревающихся провести лишь один день или только одну ночь в общине.
Исключение делается для тех, у кого имеются пропуски или удостоверения личности от Германских, Итальянских или Венгерских властей.
4. Все те, кто к 1-му июля 1942 года принадлежали к членам или кандидатам компартии или вообще принадлежали к коммунистическому движению, должны быть занесены в особые списки. Список должен содержать: точное указание имени, отчества, фамилии и адреса, возраста, дата поступления в партию и занимаемую должность (так, например: комиссар, секретарь, инструктор и т. д.).
Эти должны являться каждую среду и субботу к сельскому старосте, как шефу вспомогательной полиции, который должен иметь специальный для них регистр, поскольку до сих пор не было установлено иначе.
При пропуске явки должно быть немедленно сообщено полиции.
О старых партизанах должна быть немедленно оповещена комендатура.
5. Также должны быть занесены в специальные списки все члены семей ответственных работников партии, которые больше не живут в общине. Из этого листа должно быть ясно, какую должность занимал соответствующий ответственный работник, не находящийся больше в общине.
6. Все принадлежавшие к красной армии и не имеющие удостоверение об увольнении, и ранее проживавшие в общине, должны быть препровождены в комендатуру и должны являться к старосте раз в неделю.
В. Приказы комендатур или других военных частей:
Бургомистры, старосты и т. д. лично ответственны и гарантируют, что все приказы и объявления будут доведены до сведения жителей и в точности исполнены.
О жителях, не исполняющих или небрежно исполняющих приказы и т. д., должно быть заявлено.
С. Разное
Подлежат сдаче и заявлению: оружие, боевые припасы, военное снаряжение всякого вида, принадлежности и аппараты: радио, а также части их, горючее, вещи краденные или иным способом нелегально приобретённые.
Д. Запрещается:
Запрещается зарывать или иным образом прятать продовольственные продукты, предметы употребления или горючее. Знающие обязаны донести. Последний срок сдачи без навлечения наказания – 5 ноября1942 г.
Обыски могут быть исполнены лишь с предварительного согласия комендатуры, исключение составляют случаи нетерпящиеотлагательства. Запрещается передача записок пленным или от их имени.
Население обязывается принимать активное участие против партизан, парашютистов и саботажников.
Boзнaгpаждение за захват будет определяться в каждом случае отдельно.
Никто из семей не может иметь более пяти литров керосина, количество превышающее подлежит сдаче. Все листовки, какого бы ни было вида, должны быть немедленно сданы в ближайшую комендатуру или в ближайшую воинскую часть.
Всякая рабочая сила, которая употребляется комендатурой или Бургомистром для исполнения какой-либо работы, обязана начинать работу пунктуально и выполнить её.
Бургомистры лично являются гарантами за точное соблюдение расписания работы, за содержание и расчистку улиц, указанными военными властями. Вся падаль, находящаяся на территории управляемой старостой, должна без отсрочки быть закопана. Не должны приниматься во внимание просьбы о передвижении по железной дороге. Путешествия без разрешения строго запрещаются и будут наказываться.
Все полицейские вспомогательной полиции, учреждённой в ольховатском cектоpe, подчинены шефу сектора полиции Ольховатки.
Каждый агент полиции должен выполнять отданные им приказы и следовать его инструкциям.
Комендант Зоны Подполковник Р. Маркони»
Инструкция итальянского коменданта Р. Маркони по регламентации жизни и деятельности местного населения на оккупированных территориях.
Южные районы Воронежской области. 19.10.1942 года».
* * *
Появились саботажники, вредители. Немцы, итальянцы обнаружили, что молоко разбавляется водой. Не проявляли старания люди на принудительных работах. Государственный архив Воронежской области хранит распоряжения оккупационных властей, подобные этому:
«Н-Калитвенское
Волостное Правление
№ 3
31 августа 42 года.
Всем старостам Н-Калитвенской волости.
Имеются случаи со стороны населения, связанного с партизанами, порчи телефонной линии, принадлежащей командованию Германских и Итальянских войск. Настоящим объявите под расписку через бригадиров всему населению, что за обрыв проводов кем бы то ни было, порчу оборудования связи, будут расстреливаться заложники того сельского Общества, на территории которого произойдет обрыв или порча телефонной связи.
Старшина Н-Калитвенской
Волости – (роспись) /Колмыков/».
Старшина был «человеком со стороны», говорили о нём – «бывший белогвардейский офицер».
* * *
У каждого война в памяти «своя».
Возвращаясь в детские годы, рассказывал старший брат и дядя – Алёша, Алексей Дмитриевич Чалый:
– Играли за огородами. Копались в песчаном раскопе – Витёк Лукаш, наша соседка Зоя и я. Нас разом остановил непонятный гул. Самолёты летят? Нет, небо ясное. А непривычный звук доносился с выгона.
– Фрицы! – полушёпотом выкрикнул Витёк. Он первым выбрался из ямы. Околичная дорога на Богучар рядом. По ней-то ехали друг за дружкой мотоциклисты. Всё в диковинку. Даже страха не было. Раскрыли рты от удивления и любопытства. Разглядывали, чуть ли не в упор чудо на колёсах. По три седока на каждом. Рулевой, на заднем сиденье второй, а третий в люльке за пулемётом. А сколько их! Передние скрылись за поворотом на хутор Лещенково, а следом катят и катят нескончаемо, безостановочно.
Загудели моторы сильней. Машины пошли, на прицепе пушки. Брезентовый шалаш над кузовом, из него солдаты выглядывают.
Затем кони-великаны легко тащили гружённые ящиками повозки на резиновом ходу.
Над дорогой встали столбы пыли до неба. Пропала из виду ветряная мельница.
Зойка заставила очнуться нас. Прикрикнула, будто взрослая:
– Солнце уже где? Припекает!
Мы нехотя разошлись по своим огородам. В картошке рвали сорную траву – березку-повилику, мышей-пырей. Это корм для коровы. Щирица – поросёнку. Охапкой – в коровьи ясла, в поросячью кормушку.
Быстро управились и встречаемся снова на улице. Бежим вприпрыжку в яр – встречать коров с пастбища, поить у криницы проточной родниковой водой, слегка подгонять хворостинкой домой и следить, чтобы Голубка по пути не нырнула в чужой огород в приманчивый кукурузный рай. А мама уже отпросилась с колхозной работы. Встречает нас у ворот с молочным подойником.
– Немцы на богучарской дороге! – выкрикнул ей главную новость сходу. – Витька Лукаш уже танки ихние видел. С крестами!
По лицу мамы понял, что она уже и сама всё знала. Вдруг повесила на плетень ведёрко, прижала меня, пятилетка, к себе и заплакала.
-Что будет, сыночек? Что будет! И где наш тато? Жив ли…
* * *
– Первого немца вживую мы встречали с Зойкой у порога нашей хаты. Хоть и стояли мы на камне-порожке, показался фриц мне высоким. Рукава закатаны по локти. Рыжий – лицом, волосами на голове, на руках. Даже сапоги с обрыжелыми голенищами. Автомат на плече. Кинжал у пояса.
– Матка!?
– Я покачал головой, руками попытался показать ему, что мама на работе. Он махнул рукой, смёл нас как надоевших мух и шагнул в хату. Что он там искал? Перевернул всё: подушки и постельное сбросил с кровати на пол, переворошил всю одёжку в скрыне-сундуке. В чулан заглянул, а там темно, паутина. Заругался, наверное, по-своему. А тут подал голос из катуха поросёнок Васька. Немец обрадовано загорланил и кинулся туда. Во двор вбежали такие же солдаты, как он. Несчастный Васька визжал как недорезанный. Мы с Зойкой от страха убежали и спрятались в сливовых зарослях посреди огорода. А когда услышали голос мамы, вылезли, пришли во двор и увидели напротив прямо посреди улицы костёр под большим котлом. Рыжий немец подкладывал в огонь дрова, пробовал на вкус варево и приговаривал: «Гут!»
Мне жаль было Ваську. Как он радостно хрюкал, тыкался мне в колени разовым пятачком, когда я ему приносил с огорода охапку щирицы. Со слезами рассказывал маме, как всё случилось. Но она рассерженно отмахнулась.
– Пропади оно все пропадом! Подавятся!
Долго молча собирала разбросанные одежки. А потом вдруг села на лавку и сама запричитала. Я уткнулся ей лицом в колени. А она гладила мою вьющуюся светлую шевелюру, допытывалась:
– Тебя-то этот гад хоть не ударил?..
* * *
– С фашистской оккупацией, как теперь после прожитых лет понимаю, внешне ничего вроде бы не изменилось. Немцы сохранили колхозы. В селе их было два – имени Тараса Шевченко и «Красная заря», его называли чаще «Зорькой». Вместо председателя назначили старосту, а по утрам в хату заходил не бригадир, а полицай с винтовкой, с белой повязкой на рукаве. Он говорил маме, куда ей сегодня идти на работу. Женщины вручную косили пшеницу, вязали снопы. На возах свозили на ток, чтобы после из колосьев вымолачивать зерно цепами.
Жить нам стало полегче – мама приняла в семью беженцев: дедушку с бабушкой и дочкой. Их донское село Дерезовка оказалось на линии фронта. Всё население немцы просто выгнали в степь. В небольшой дубраве жители поставили шалаши из жердей, укрытых сеном, соломой. Домой ходили за продуктами, копали картошку в огородах. Но вскоре немцы расстрелами прекратили эти хождения. А потом разорили шалашный поселок. Под конвоем автоматчиков с овчарками вывели всех поглубже в тыл. Немало дерезовцев нашло приют в нашем селе. Они русские, а мы украинцы. Речь отличалась, но понимали друг друга хорошо.
Дедушка сапожничал, всю обувь нам починил. Был, как я теперь понимаю, человеком мудрым. Потерял в одночасье подворье в Дерезовке, здесь загодя позаботился, чтобы вновь мы не оказались зимой на улице. Отец когда-то для кормовой свёклы сделал отдельное хранилище, вырыл яму. Сверху перекрыл ее дубовыми плахами и камышовыми снопами. Горкой насыпал землю, чтобы она не промерзала. Теперь же, посоветовавшись с мамой, дедушка сделал землянку для жилья и бомбоубежище. Углубил яму. Устроил из железной бочки печку, вывел дымовую трубу на улицу. Из досок нары смастерил. Лесенку к выходу поставил.
Оказалось, дедушка как в воду глядел. В сентябре немцев сменили итальянцы. По подсказке полицаев наша хата приглянулась офицеру – в большой комнате пол и потолок не глиной мазан, а деревянный. Что было редкостью. Эту комнату и занял толстый итальянец. В другой – развернула свою кухню его прислуга. Нам, конечно, места в хате не нашлось. В сараюшке замерзнешь. Вот и спасла нас дедушкина землянка.
Ночью из-за Дона прилетали наши самолеты-«кукурузники», летали низко, чуть колесами печные трубы не цепляли. Бомбы кидали точно на подворье, где располагались со своей техникой итальянцы. Летчикам вроде бы наши разведчики фонариками цель указывали. Наши постояльцы из хаты бегали ночами в вырытый во дворе схрон. А нас в землянке ничто не пугало.
Офицер держал при себе пушистого кота в проволочной клетке. Когда денщик выносил его на солнышко и хозяина не было дома, мне дозволялось играть с котиком. Привыкли друг к другу. Кот тоже радовался нашим встречам. Мне даже в хату к нему разрешили заходить до поры до времени.
Однажды у итальянца пропал пистолет. Он решил, что это я его украл. Зло кричал, топал ногами, в конце концов меня поставили к стенке, под прицелом автомата требовали вернуть пистолет.
Мама как всегда была в поле. И тут заслонил меня собой дедушка. «Я, мол, своё прожил. Стреляйте, а мальца не трогайте».
Я же к стыду своему не помню имени своего спасителя. Звали его дедушка да дедушка. А фамилия у него чисто дерезовская – там чуть ли не всё село Бунеевы.
А с котом, его я Васей назвал, дружили долго. Итальянцы оставили его вместе с клеткой, когда бежали из села под огнём наших пушек.
Спали с котом вместе на печи. Мурлычет он мне в уши, как сказку рассказывает. Прижму его к себе поближе. Вместе нам и теплее.
* * *
– Нет-нет, да и подумаю о своих односельчанах. Вот кто их понудил записываться в полицаи. Кого-то можно сказать палкой загнали, как скотинку в баз. Наш сосед, молодой парень, добровольно пошел. Красив сам собой, любимый сын у отца с матерью. Школьный отличник. Стихи писал. Он не злобился, но все поручения исполнял с немецкой аккуратностью.
Другой напротив ни за что, ни про что мог плёткой тебя по спине огреть. Власть над людьми любил. Нравилось ему быть вершителем наших судеб.
В декабре перед самым приходом наших, перед освобождением, эти полицаи зашли в наш двор и заявили, что забирают корову на колхозный двор. Мама в крик: «Без кормилицы оставляете!» Стихотворец молча накинул бечёву-налыгач на рога Голубки. Другой хлестнул ее плёткой, чтобы корова не упиралась. Мама упала на колени, «Христом богом прошу, не забирайте». Она хватала старшего полицая за полы шинели. Досталось и ей. Ударил в грудь прикладом винтовки так, что поточилась назад и упала навзничь на мёрзлую землю. Хорошо, что полицаи уже увели корову и не слышали, как мама обзывала их иродами.
Дедушка увёл её в землянку, дал ей чаю из трав, уложил на нары.
– Не убивайся ты так, Паша. Не рви сердце. Тебе ещё сына на ноги ставить. А корова – это наживное.
И опять дедушка провидцем оказался. Наша Голубка или сама отвязалась в колхозном сарае, или сердобольный человек её выпустил. Ночью она пришла домой, зашла в открытую кошару и замычала. Как мама услышала! Как мы все радовались – впустили в сарай, гладили, чуть не целовали.
А с востока уже надвигалась гроза. Полицаям стало не до нашей Голубки. Бежали они из села вместе со своими немцами, итальянцами…
* * *
Во всей на сегодня более чем трёхсотлетней истории хутора Атамановка не было страшнее августовских дней 1942 года. Рассказ об этой трагедии составили по воспоминаниям старожилов здешний житель Владимир Иванович Коростов и школьники вместе со своими наставниками.
...В канун фашистского нашествия в окраинный двор Марии Матвеевны Коростовой заглянули гости. Оторкин, Кантемиров, Будко – мужики из недальнего села Криничное. Хорошо она знала Ивана Николаевича Будко, он бывал нередко на хуторе по соседству у своей родственницы Паши Еничевой. С мамой Марии – Анастасией Никитичной договорился: если в Атамановке будут немцы, хозяйка должна на межевой столбик накинуть драный мешок.
В опустелой хате Еничевой мужики припрятали продукты. Попросил Будко ещё и о том, чтобы его дочь Дина немного пожила у Коростовых.
А немцы, действительно, вскоре нагрянули. Шли они полевыми дорогами со стороны Митрофановки через сёла Фисенково, Косивка. Близ Атамановки фашисты разгромили красноармейский обоз. Вообще же – пехота на мотоциклах, пушки и танки непрерывным потоком двигались на Богучар к Дону дней шесть.
В хуторской школе разместилась немецкая комендатура. Оккупанты согнали на сход всех жителей. Потребовали сдавать продукты – мясо, молоко, масло, яйца. Принудили выбрать старосту. Как ни отнекивался Иван Федотович Коростов, ссылаясь на пожилой возраст, но в начальство назначили его.
Кроясь от стороннего глаза, Атамановку навещал с товарищами, оставленными, как оказалось впоследствии, Новокалитвенским райкомом партии партизанами во вражеском тылу. Отряд располагался неподалёку, в малолюдной местности, близ хутора Жёлобок. Сведения о фашистах, продукты партизанам иногда доставляла учительница из Ровенёк, квартировавшая в семье Екатерины Трофимовны Куликовой. Случалось Василию Афанасьевичу Коростову беседовать с подпольщиками, рассказывать, чем занимаются немцы в Атамановке. Петр Данилович Коростылев покормил человека в советской военной форме, указал ему, откуда удобнее было в бинокль разглядеть подходы к комендатуре. Партизаны пробирались в хату Резниковых, почти к самой школе.
В ночь со второго на третье августа по комендатуре ударил пулемёт, а в окна полетели гранаты. Захваченные врасплох фашисты разбежались по хутору, отстреливаясь. Бой шёл около часа. Ранним утром в бурьяне за огородами Евдокия Ивановна Коростова натолкнулась на коменданта, прятавшегося в исподнем белье. Дрожал, пытался разузнать, нет ли близко партизан. В той скоротечной схватке погибло два немца.
Днём в Атамановку прибыл карательный отряд. Быстро оцепили хутор, выставили пулемётные посты со всех сторон. На выгон согнали жителей, пригрозив всех сжечь в колхозной конюшне. Вроде бы комендант воспротивился тому.
Из толпы выхватили двадцать человек – нездешних жителей, в основном из военных, переодетых в гражданскую одежду. По разным причинам в дни отступления они остались на хуторе. Пленного красноармейца прогнали сквозь строй, жестоко били, сломали руку. Он пытался вначале показать какой-то документ – разрешение на жительство, но бумажку порвали.
Арестованных угнали в село Бугаёвку Кантемировского района, по слухам – там их после сожгли. Остальным приказали разойтись, а наутро всех – старых и малых – согнали вновь к школе. Не тронули лишь роженицу, у Марии Фёдоровны Коростылёвой начались предродовые схватки.
От старосты потребовали указать коммунистов. Иван Федотович ответил, мол, стар, не знает. Немец-переводчик озлился, заявил, что за двух убитых расстреляют четырёх жителей. Выстроили мужчин и каждого четвёртого увели на допрос. Через полчаса взяли из толпы члена партии Наталью Григорьевну Резникову, затем коммуниста Егора Ивановича Половянова. Учительница из Ровенёк Саенко скрылась с хутора, из её семьи вывели невестку Сахно Веру.
Всех троих привязали к столбикам школьной изгороди. Сынишка Натальи Резниковой Вася с сестрой Машей просили, умоляли офицера не расстреливать мать. Он отпихнул детей ногой. К матери их тоже не допустили. Старушка Ольга Фоминична Дубинина опустилась на колени, молила Бога, чтобы не убивали невинных. Жена Половянова – Мария Ивановна прорвалась к мужу, её оттаскивали, но она снова вырвалась и встала рядом. Только её отвели в сторону, как крики, плач толпы осёк залп – все онемели в ужасе.
Офицер обошёл убитых, хладнокровно из пистолета выстрелил каждому в голову. Автоматными очередями поверх голов людей уложили ниц на землю. У клубного крыльца в это же время повесили красноармейца Василия Кушнарёва. А ещё подожгли хату Натальи Резниковой. На доме Половяновых почему-то поставили клеймо, означавшее, что жильё тоже подлежит сожжению.
Убитых и повешенного три дня не разрешали отвязывать, снимать и хоронить.
Каратели с собаками прочёсывали окрестные дубравы, но найти им там никого не удалось.
А партизаны давали о себе знать. Резали, в частности, провода связи. Нашлись предатели, и фашистысхватили Будко Василия Филипповича Виткалова, его сына Якова. После пыток их повесили в селе Цапково.
«Из красноармейской дивизионной газеты «Вперед к Победе»
Звери!
Рассказ учительницы села Ц(апкова) Савельевой М. А.
Как цепные собаки ворвались фашисты в наше село. В домах колхозников они взламывали сундуки, забирая из них всё немудреное богатство. Стон и плач в каждой хате.
В середине августа бандиты поймали инструктора Новокалитвенского райкома партии Якова Виткалова и уполномоченного наркомата заготовок Бутко. Вместе с ними был схвачен и отец – 65-летний Виткалов. Троих их утром вывели на площадь и привязали к столбам. С подветренной стороны разожгли костёр.
Едкий дым и огненное пламя приносили нечеловеческие муки пленникам. Когда подросток попытался дать им воды, часовой ударил школьника прикладом. Двенадцать часов стояли привязанные к столбам в задымленном дыму.
Вечером немецкие солдаты согнали всё село на майдан. Когда арестантов отвязали, сын и отец Виткаловы, измученные, упали на землю. Их волоком подтащили к виселице и, пиная сапогами, заставили подняться.
Всем троим связали ноги, на шеи набросили петли. Один из бандитов на ломаном русском языке угрожающе прорычал, что такая участь постигнет всех коммунистов и партизан.
– Товарищи! – собравшись с силами, последние слова выкрикнул Яков Виткалов. – Мы умираем. Но победа будет за нами…»
* * *
Невысокий холм с гранитным камнем под сенью берёз на околице стал теперь неотъемлемой частью хутора Атамановка. Именно здесь прошёл первого сентября 1999 года «урок мужества» для учеников Первомайской сельской школы, среди которых есть и хуторские дети. Урок был открытым – его участниками стали не только жители Атамановки, но и гости из окрестных сёл Россошанского и Кантемировского районов.
Краевед Владимир Коростов (его главная заслуга в установлении памятного камня), свидетели той поры напомнили собравшимся и съехавшимся в глубинку о трагических событиях военной годины.
...Летом сорок второго местность оккупировали фашисты. Августовской ночью партизаны или отступавшие бойцы Красной Армии напали на немецкий штаб. В отместку гитлеровцы устроили расправу над хуторянами.
Зверства и казни творились на глазах населения – стариков и детей, женщин.
Затем оккупанты, войдя в раж, расстреляли ещё семь военнопленных красноармейцев. Стали хозяйничать на хуторе: у населения забирали одежду, свиней, кур, продукты. Из колхозных амбаров выгребли зерно – посевную пшеницу. Угнали 44 лошади, 8 быков, 22 коровы, 22 свиньи, 27 овец и гужевой транспорт – телеги, арбы. Разгромили школу – сожгли парты и библиотеку.
Часть пришлого населения, кого в хуторе застала оккупация, угнали в концлагерь, расположенный в соседнем Кантемировском районе.
... Давняя боль. Но она неизбывна в памяти людской. О ней теперь вечно будет напоминать эта розовая гранитная глыба – как громадная капля человеческой крови, пролившейся на сухую степную землю. «Жертвам фашизма» – известным и неизвестным – возложили первые букеты цветов их потомки, помнящие родство, не забывающие собственную историю – её героев, её жертв.
Жители Атамановки, где гости редки, остались признательны всем участникам торжественно-горестного открытия памятного камня. Особая благодарность тем, кто к скромным деньгам хуторян добавил свой вклад – это предприятия Россоши – акционерные общества «Минудобрения», «Коттедж-индустрия», трест «Придонхимстрой», дорожно-ремонтное управление и сельхозартели «Первомайское», «Криничанское», «Нива» и, конечно, Криничанская сельская администрация в лице ее главы Елены Остапенко.
А песня над степью в память о павших утешила сердца живых. И слова выступавших, обращённые прежде всего к школьникам, звучали наказом: растите памятливыми и будьте достойными гражданами своего Отечества.
«Из красноармейской дивизионной газеты «Вперед к Победе»
№35, 27 декабря 1942 (воскресенье)
Акт о варварстве фашистских разбойников
…Находящаяся в селе П. (Первомайск) неполная средняя школа была полностью разрушена. Двери, оконные рамы, перегородки классов сломаны и сожжены. Инвентарь: парты, столы, классные доски, шкафы превращены в мусорный хлам. Учебники и книги из библиотеки выброшены на улицу в грязь. Пришкольная квартира директора тов. Жиляевой Н.С. также варварски разрушена.
Учителей школы Салиеву, Быченко Е. Г., Корбаш Е. П., Супронова А. Д. немецкий комендант выгонял работать в поле, заставлял рубить дрова, расчищать дороги, стирать солдатское белье. Работали по 12-13 часов в сутки.
Имеющийся в селе клуб тоже разграблен. Оконные рамы выбиты, перегородки все разрушены. Библиотека уничтожена.
Старший лейтенант Иванов В.П., учительница М.А. Салиёва, колхозница У.И. Безручко.
23 декабря 1942».
На просьбу рассказать о войне в судьбе своей семьи откликнулся уроженец Первомайска, работавший заведующим Вольногорским городским отделом народного образования Днепропетровской области на Украине Николай Андреевич Зеленский:
«Моё поколение родилось и выросло после войны. Но о ней нам известно не только из кинофильмов, но и от наших родных, которые пережили это страшное время.
Мои бабушка Беспалова Мария Архиповна и мама Зеленская Анастасия Мефодиевна не воевали, но, как могли, помогали фронтовикам.
Через село шли наши пленные солдаты, оцепленные конвоирами – немцами. Голодные, грязные, оборванные, измученные – еле двигались. Бабушка с мамой, как и большинство односельчан, хоть и получали пинки от фашистов, выносили пленным воду и еду. Несколько месяцев наших солдат впроголодь держали в концлагере. На окраине колючей проволокой огородили колхозный баз для овец. И люди со всего села, рискуя жизнью (немцы не разрешали близко подходить к загону), несли несчастным кто что мог – хлеб, молоко, яички, сало. Убеждали охранников, что среди лагерников есть и их родные. Пока вели на пальцах беседы, другие успевали передать в руки узникам узелки. Пленных гоняли на работу по дороге в сторону села Криничное. Говорили, что в степи они рыли траншеи, строили блиндажи. Готовили запасную линию обороны для фашистов. К зиме всех лагерников угнали, вроде бы в Россошь.
Уже в декабре под утро к нам в окошко хатёнки – стук. А жили мы на краю села у оврага. Родные напугались, вдруг немцы или итальянцы! Но это были двенадцать наших солдат-разведчиков в белых маскировочных халатах. Они не смогли за ночь выбраться к Дону, перейти линию фронта. Им нужно было где-то надёжно спрятаться. А как? В селе ведь полно вражеских войск. Это наш западный куток – Малиёвку – они особо не охраняли. Потому разведчики тихо и спокойно попали на наше подворье. Очень обрадовались, когда узнали что под стожком сена есть погребок. Туда они и забрались. Вход снова заложили сеном. И метель помогала – заметала следы.
За Дон они решили не пробиваться. Сказали, что наши войска вот-вот пойдут в наступление. Но прокормить двенадцать мужиков непросто. Откликнулись соседи. Даже староста Василий Тютерев, назначенный фашистами на эту должность, помогал собирать продукты. Кстати, его сын коммунист Стефан Васильевич воевал под Ленинградом. И никто в селе не выдал его отца. А старосту сразу бы расстреляли.
Бабушка видела, что разведчики ночью куда-то уходили, возвращались затемно, к рассвету.
Вскоре, действительно, за селом запели наши «Катюши».
В Первомайск ворвались советские танки.
Как же сразу изменился внешний вид солдат! Выбритые, одетые в тёплые брюки, полушубки, валенки – морозы в том году были очень суровые. В руках бойцов – новенькие автоматы.
Тракторы, грузовики с пушками на прицепе.
Вместе с наступающими войсками ушли на запад и наши солдаты. Уходя, они сказали маме и бабушке: «Если останемся живыми, мы вас озолотим за спасённые наши жизни». Неизвестно, как сложилась их судьба, но ни один из них не откликнулся. Скорее всего – они погибли. Разведчики ведь всегда на передовой.
После войны остались не только сожжённые хаты. Добрая половина села сгорела!Остались завалы вражеского оружия, его вскоре собрали и увезли. А весной, когда талые воды размывали овраги, чего только не открывала земля: снаряды, гранаты, мины, патроны. На полях оставались неубранные копны соломы. Ребята, а пастушком был каждый из нас, сносили мины, снаряды в эти копны и поджигалиих. Всё село слышало взрывы, и все видели столбы чёрного дыма, поднимающегося в небо.
Забавы для «пиротехников» не всегда заканчивались благополучно. Пятеро ребят, моих соседей постарше, решили «изучить» устройство мины. Начали её разбирать, а она взорвалась. Четверо погибло, а один, Иван Тютерев, остался калекой.
Когда горело село, в огне пропадали и документы. Восстанавливая их в сельсовете, часть женщин – вдов уменьшали себе возраст с надеждой снова выйти замуж и завести семью. Мечта мало у кого сбылась. А вот, достигнув пенсионного возраста по фактическому возрасту, они – больные, постаревшие – вынуждены были ещё по пять – шесть лет работать, чтобы «выправить» себе пенсию.
Много бед оставила война...».
* * *
За полгода оккупации в сельских районах Воронежской области фашисты убили и замучили 4911 мирных граждан, 6210 военнопленных; 4476 человек угнали в Германию.
Татьяна Малютина, Пётр Чалый (Россошь Воронежской обл.)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
