Казенную вещь, которую выдают на руки солдату, следует беречь больше, чем какую-нибудь свою собственную. Если мне поручают саблю, шашку, ружье, пистолет, ранец, хомут, седло или что-нибудь такое – значит я отвечаю за целость, исправность и чистоту этой вещи. Многие, может, думали, что в мирное время действительно это так; когда стояли в казармах, тогда и требовали этого от них, а что на войне – дело другого рода. Но нет, те, кто так думали, ошиблись; напротив, на войне еще больше надо беречь вещь: во-первых, в стране неприятельской новую достать трудно; во-вторых, всякая вещь, которая выдается солдату, в походе ему крайне необходима, и чем больше ее беречь, тем дольше она будет служить с пользой. Как в мирное, так и в военное время только с мертвого не требуют выданных ему вещей, а как бы тяжело солдат не был ранен, если он рассудок не потерял, то первым долгом должен позаботиться о казенной вещи. Впрочем солдаты этого не забывали. Так, например, 20 сентября во время сражения на Кавказе у Малых Ягнов на одной батарее был сильно ранен запасный ездовой и под ним убита лошадь. Подходит командир к этому ездовому и спрашивает его:

– Что, братец, тебя ранили?

– Оно так точно, Ваше Высокоблагородие, – отвечает солдат.

– А ты сам дойдешь до перевязочного пункта? – спрашивает опять командир.

– Оно так точно, Ваше Высокоблагородие, потому оно так, что в говядину попали, а кость, значит, не разбита.

– Ну, ступай на перевязку, – приказывает командир.

Ездовой сперва помялся на месте, посмотрел на свою убитую лошадь и говорит:

– Это оно так точно, Ваше Высокоблагородие, надо пойтить, да как же быть с хомутом?

– Вот молодец, – похвалил командир, – спасибо, братец; первая забота должна быть казенная вещь!

Хомут сняли, а ездовой не ушел до тех пор, пока фельдфебель его не принял.

Вот это – примерный солдат!

КРУГОВАЯ ПОРУКА

11 октября

Всякий гвардейский солдат, пришедший в Болгарию воевать с турками, понимал, что он, балованный Царем-Батюшкой, должен сослужить службу своему обожаемому Государю и Отечеству. Гвардия с нетерпением ждала тот день, в который ей суждено было помериться силами с неприятелем. 12 октября был этот день. 11 октября с утра начались приготовления к предстоящему бою; чтобы 12 числа с рассветом подойти к Горному Дубняку, пришлось сняться с бивуаков накануне ночью. Вот уже наступило время выступления, солдатики грелись у догоравших костров, и всякие веселые и невеселые думы брели каждому в голову. Что будет завтра – хотелось бы им знать. Быть убитым за правое дело не страшно, но если ранят и попадешься туркам – вот это скверно. У костра стояли, сидели, лежали Преображенцы какой-то роты. Молодой солдатик с красивым широким лицом, надвинув фуражку на затылок, начал разговор:

– Братцы, давайте положимся, что товарищ товарища должен выручать.

– Знамо, что выручать, – сказали все разом.

– Какой ты товарищ, коли в беде не выручаешь, – заметил один.

– Выручка выручке рознь, – говорит молодой солдатик, – вот коли бы знать, что меня ранят, хоть ноги отшибут, да не досчитаются в роте, так пойдут меня выручать, ну, другое дело!

– Оно так, точно, одно слово, – заголосили Преображенцы.

– Эх, ребята, уж и так бы славно, штыком да в брюхо турецкое, – повеселев, закричал солдатик, – двум смертям не бывать, одной не миновать, уж я бы порядком их почесал, да вот думается (солдатик тут стал говорить тише), как это вдруг убьют, и тело-то не похоронят, а турки собакам дадут!

– Да вот намедни, братцы, встретил я земляка в армейском полку, – объяснял стоящий тут же унтер-офицер, – тот бывалый, не то что мы таперича, стражений сколько прошел, на кол, говорит, турки наших сажают!

– Надоть выдумать такую историю, звери, право слово, звери, – заголосили Преображенцы.

– Ах, братцы, давайте по рукам, – заговорил снова молодой солдат, – выручать друг дружку беспременно, тогда готов, братцы, ей-ей, с моим удовольствием, пусть на кол сажают; умирать стану, знаю, что молодцы придут, да с кола-то и снимут. Оно ведь просто, а важное дело знать, что выручка будет!

– Ну по рукам, по рукам! – завопили опять Преображенцы.

– Разбирай ружья! – раздалась команда фельдфебеля.

В одно мгновенье никого не было у костров, и солдатики, крестясь, брались за дело.

Ведь Преображенцы были правы, круговая порука необходима.

ПРОКОФИЙ ЧАПЛЫГИН

12 октября

В деле под Горным Дубняком 12 октября во время штурма редута поручик Лейб-Гвардии Гренадерского полка Моисеев был ранен в правое плечо и упал, потеряв сознание. Рядовой 3-й роты Прокофий Чаплыгин, увидав своего поручика в таком положении и боясь, что при убийственном огне, который был в этой местности, турецкие пули окончательно не доконали бы несчастного офицера, схватил его за руку и потащил назад. Нести на руках Чаплыгин не мог, ружье мешало, а тащить за руку было тяжело. Чаплыгин совсем выбивался из сил и отчаивался, что не спасти ему поручика; сколько ни удалялся он, а пули все летели да летели им вслед. Наконец положил он поручика, а сам лег перед ним спиной к редуту, прикрывая его таким образом своим телом. Слышит Чаплыгин, как Гренадеры пошли в атаку и все замолкло, но потом опять началась сильная перестрелка.

– Господи, помоги нашим, – шептал он.

Вот пуля с жалобным визгом пролетела мимо самого уха Чаплыгина. «Экая нечистая сила!» – говорит он, почесывая затылок.

Вдруг справа послышалось «ура!»: другой полк идет в атаку.

Вот видит Чаплыгин: приближается подкрепление к гренадерам; сперва оно залегло за горкой; потом, встав, быстро двинулось вперед и скрылось из виду. Наша артиллерия стреляла залпами. Опять «ура!». Снова турки зачастили пальбу. «Велика нечистая сила!» – думалось Чаплыгину. Долго лежал он так, никто не прошел мимо; кровь лилась из раны поручика, и не знал он, как ему помочь. К пулям, которые летели мимо него, он уже привык.

«Не перевязать ли рану?» – вдруг вздумалось ему.

Достав из ранца свою рубаху, он снял мундир с поручика и сделал первую перевязку. Смотрит по сторонам Чаплыгин – ничего не видит, перестрелка не уменьшается, шум и грохот все такой же. Уже начало темнеть; зарево пожара освещало окружающую местность: это горели шалаши в середине турецкого редута, а Чаплыгин все лежал около своего офицера, прикрывая его своим телом.

Так до конца боя с 11 часов утра он не отходил от раненого поручика Моисеева. Потом уже с помощью подошедших солдат Чаплыгин перенес поручика на перевязочный пункт.

Прокофий Чаплыгин, конечно, был награжден знаком отличия Военного Ордена.

РАНЕННЫЙ «ВО ВСЕ МЕСТА»

12 октября

12 октября Лейб-Гвардии Егерский полк атаковал село Телиш. Атака не удалась, так как неприятель был гораздо сильнее.

Какими молодцами шли Егеря на штурм!

Передовые ложементы были уже ими заняты; они доходили до главного рва, но в нем пришлось засесть и больше не показываться, ибо всякого, кто высовывал голову, турки тотчас убивали. Много легло Егерей в этой молодецкой атаке.

Возвращались они с поля сражения не пригорюнясь, а с песнями.

Проходит один раненный Егерь сквозь 5-ю конную батарею, стоявшую на позиции для прикрытия отступления. Офицер спрашивает его:

– Куда ранен ты, братец?

– Во все места, Ваше Высокоблагородие! – отвечает егерь.

– Как «во все места»?

– Так точно-с: обе руки прострелены; нога – вот в эвтом месте; за шею задело, да в боку две дырки.

– Как же ты добрел сюда? – удивляется офицер.

– Еще идти возможно, Ваше Благородие.

– Чего тут «возможно», носилки! – крикнул офицер.

– Никак нет-с, Ваше Благородие, до дохтуров я и сам доберусь, а там офицеров одних сколько повыбито, да много есть таких, что идти не могут.

Хотели, было, этого молодца положить на носилки, да он ни за что не согласился.

ЗНАМЕНЩИК МИТРОФАН ИВАНОВ

12 октября

Герои 4-го батальона Лейб-Гвардии Павловского полка, атакуя Горно-Дубнякский редут, сильно пострадали. Да и все батальоны, участвовавшие в этом сражении вышли из оного только в половинном составе. Долго гвардия будет помнить 12 октября 1877 г. Знаменщиком в этом батальоне был унтер-офицер Митрофан Иванов, который заслужил память по себе за свой геройский подвиг. Он понимал, какую святыню ему вверили, он чувствовал, что честь и слава батальона в его руках.

Сражение было в самом разгаре, всякий солдат стремился скорей достигнуть своей цели, то есть редута, как вдруг два унтер-офицера, ассистенты при знамени, видят, что Митрофан Иванов покачнулся.

– Что с вами? – спрашивают они, кидаясь поддержать знамя, но Митрофан Иванов удержался на ногах и только, строго взглянув на ассистентов, сказал:

– Я жив еще!

Действительно, несмотря на свою смертельную рану, он продолжал нести с гордостью знамя, только на лице были видны сильные страдания. Чем ближе подходили Павловцы к редуту, тем больше турки засыпали всю местность пулями. Знамя было уже в нескольких местах пробито, Митрофан Иванов истекал кровью, но не хотел расстаться со святыней, пока силы позволяли волочить ноги.

– Уйдите, – уговаривал Иванова ассистент, видя, что несчастный слабел с каждым шагом.

– Я еще не умер, братец, как умру – понесешь знамя ты, видишь, как я хожу, – отвечал тот и, желая показать свою силу, хотел, было, поднять выше ногу, но чуть не упал.

– Видите, эх, оставьте, – поддерживая, его уговаривал ассистент.

Долго еще шел Митрофан Иванов, спотыкаясь и останавливаясь изредка, чтобы поглубже вздохнуть. Но вот батальон залег, надо собраться и устроиться; много людей выбито из строя. Силы совсем оставляли Митрофана Иванова, бледный, как полотно, он не мог уже почти говорить.

– Возьми, – наконец произнес он, передавая знамя ассистенту.

Видя, что Иванов вдруг растянулся пластом и еле дышит, другой ассистент кинулся, чтобы поддержать его голову, но было уже поздно: Митрофан Иванов лежал мертвым. И достойного себе заместителя выбрал покойный! Только что ассистент принял знамя, как его ранили; но, сделав перевязку, он с гордостью понес вперед знамя, обрызганное собственной кровью.

Мир праху твоему, честный воин!

«КИСЕЛЬ»

12 октября

Во 2-й линейной роте Лейб-Гвардии Финляндского полка служил рядовой Ипполит Киселев.

Бывало, в мирное время товарищи часто над ним подсмеивались: «Экий кисель! На неделе раза три беспременно на дневку угодит; рожа пьяная, сонная, и грязь-то на нем какая! Воистину кисель».

В военное же время Киселев вдруг очухался, и узнать его нельзя было. Так, во время атаки ротою Горно-Дубнякского редута он бежал впереди всех, завлекая за собой товарищей, но многим не пришлось следовать за Киселевым: один за другим валились финляндцы, пораженные турецкими пулями. Вот упал рядовой, прозываемый Петрухой и бежавший все время с Киселевым.

– Что, попало? – крикнул ему Кисель. – Почто на походе много ворчал?

Как его, бывало, в казармах дразнили и бранили солдаты, так он теперь в отплату укорял их. А там Федька, отличавшийся толстым носом, получил пулю в живот и, скорчившись от боли, присел на камень.

– Небось, турки заметили толстый нос, – говорит, смеясь, Кисель.

Не добежав сажень шестидесяти до редута, вследствие больших потерь в людях, роте пришлось остановиться. Пули засыпали всю местность, где лежали финляндцы, так что начальство, не желая терять более людей без пользы, приказало роте отойти назад.

– Останемся, братцы, здесь, – уговаривал некоторых Киселев, – все едино придется на редут идти.

Действительно, Киселев и еще шесть человек остались на этом открытом пространстве, а остальные спустились за пригорок. Турки хорошо видели эту горсть храбрецов и пользовались возможностью расстрелять каждого поодиночке.

Вот один клюнул носом в землю, за ним другой, потом третий, ухватившись за бок, стал стонать, но недолго продолжались его мучения, скоро он вытянулся во всю длину и отдал Богу душу. Киселев про каждого делал свои замечания.

– Провинился, бедняга, в чем-нибудь, пуля виноватого нашла. Ильюхина душа Богу нужна, а наша душа, как сажа черна, так пуля мимо прошла, – говорил он.

Не прошло получаса – все шестеро охотников были перебиты, только тогда Киселев смутился.

«Очередь за мною, – думалось ему, – лучше вернуться в роту».

Но недолго сидел он в роте. Во время первого штурма командир снял с себя для облегчения саблю, пальто и сумку с едой, которые и позабыл взять при отступлении. Киселев, заметив, что этих вещей недостает у командира, выполз тайком вперед и скоро вернулся с саблей, провожаемый градом пуль. «А где же пальто и сумка, Ваше Благородие?» – спрашивает Киселев. «Там же оставлены», – говорит Командир, не подозревая намерения Киселева вторично идти добывать и эти вещи.

Через некоторый промежуток времени является Киселев с сияющей рожей и подает командиру пальто и сумку. Но вторичное путешествие не было уже так счастливо: турки прострелили ему фуражку. Туг оказалось, что полковник, его батальонный командир, тоже оставил саблю где-то впереди, около куста. Киселев, не говоря ни слова, в третий раз отправляется на поиски. Хотя он и явился с саблей полковника, но уже в этот раз турецкая пуля, прострелив фуражку, задела и за голову. Его хотели, было, послать на перевязочный пункт, но он просил остаться.

– Перевяжи, братец, платочком мне голову-то, – просил он, подсаживаясь к товарищам, и, пока делалась перевязка, Киселев рассказывал им о своих вылазках:

– Эх, братцы, обидно, Ильюху убили. А вот иду я за саблей штабс-капитана, а турки, черти, как дадут по мне залпище, право, точно горохом ошарашили. Одна пуля братцы, смешно даже, издалека все прыжками на меня шла. Так и летит, ударится оземь, да кверху прыг да прыг! Я смотрю-смотрю на нее, а она все ближе-ближе ко мне, да будь проклята, не дошла до меня, а хотелось мне ее руками поймать. Искал потом, хотел поглядеть, что за пуля такая, да зарылась в землю, не нашел. А турки давай, дурачье, еще залпище по мне пустили.

Вторичная атака редута лейб-гвардии Финляндским полком тоже была неудачна. Киселев вернулся из нее цел и невредим.

– Странное дело, братцы, – заголосил он снова, когда приказано было лечь за пригорок, – или турок обучают говорить по-русски, или там татары в войсках имеются, но ей-ей, братцы, слыхал: ругаются по-нашему. Так и валяют, ты такой-сякой, право!

Началась последняя атака редута; впереди всех побежал Киселев, раньше всех вскочил он на вал, но тут три турецких штыка вонзились в могучую его грудь. Таким образом не стало на свете славного Ипполита Киселева.

Еще долго вспоминали его в полку, и не раз товарищи, говоря о его подвигах, удивлялись, как это он из «киселя» сделался примерным солдатом.

ТУРЕЦКИЙ БАРАБАН

12 октября

Когда русский солдат шел в бой, то командир говорил ему: «Смотри, братец, береги патроны, не выпускай их без толку». Хороший стрелок не будет стараться побольше выпустить патронов; спросите его: «Как следует стрелять?», он скажет: «Редко, да метко!».

У русских есть на этот случай пословица, которая гласит, что «второпях никакое дело не спорится».

А турки-то какую трескотню подымали при появлении русских! Если собрать целых два полка барабанщиков и заставить их бить дробь, то, право, шуму и треску будет меньше, чем от их стрельбы. Бывало, заметят, что раненый хочет уйти с поля сражения, да по нему несколько залпов и дадут. Но дело в том, что турецкие войска в мирное время ничему не обучались, и поневоле приходилось отбивать натиски количеством выстрелов, если нельзя было взять верх качеством их. Русский же штык они очень не любили и старались, чтобы дело не доходило до него. Такую же ужасную трескотню подняли турки во время штурма Горного Дубняка.

Когда Лейб-Гренадерам приказано было идти в атаку, то барабанщик 3-й роты Баранов вдруг просиял и восторжествовал от одной мысли, что ему придется барабанить не на каком-нибудь учении, а в настоящем бою. Рота двинулась вперед, и Баранов забил атаку с особенным удовольствием. Но чем ближе подходили гренадеры к редуту, тем треск турецкой стрельбы, свист пуль и шипенье гранат все более и более заглушали барабан Баранова. Это его сердило. Он думал своей игрой страху нагнать на турок, а выходило наоборот, его и свои-то почти не слышали.

После неудачной атаки Гренадеры залегли в канавах близ главного укрепления.

– Нет, брат, барабан, – говорил Баранов, ставя инструмент на землю, – далеко тебе до турецкого барабана. Слышишь, какую трескотню подняли; такой барабан тебе не переспорить.

Турки же, ободренные неудачной нашей атакой, довели огонь до поразительной беглости. Баранов, видя, что игрой на барабане ему пользы не принести, предпочел заняться доставкой патронов товарищам, но это нелегко было исполнить. Под градом пуль перебегал он от места, где хранились патроны, до солдатиков своей роты, залегших в канавах. Под таким же убийственным огнем раздавал он патроны товарищам.

– А ну-ка, валите барабаном, – говорил Баранов, подбадривая Гренадер. Другими словами, он хотел сказать: – Стреляйте чаще, по-турецки.

Бой длился до вечера, и Баранов, не переставая, работал, желая принесли пользу и разделить общий труд. Но до своего барабана он не дотрагивался.

– Нет, брат, барабан, – говорил Баранов, когда случалось ему проходить мимо него, – далеко тебе до турецкого.

УНТЕР-ОФИЦЕР ИЛЬЧЕНКО
12 октября

В деле под Горным Дубняком много было отличившихся молодцев Гренадер. Вот, например, младший унтер-офицер шестой роты Ильченко, командуя отделением, одним из первых вскочил на вал передового редута, увлекая за собою подчиненных. Не успел еще Ильченко сойти с насыпи и прикрыться от неприятельских снарядов, как в одно мгновение обе его ноги были перешиблены. Не обращая внимания на ужасную боль, он продолжал зорко следить за действиями своих солдат. Не более как в шестидесяти саженях впереди возвышался округленный холм: это главный редут. Сквозь густой белый дым нельзя было рассмотреть, что происходило в этой местности. Немного вправо вилось длинной широкой полосой шоссе. «Если перебежать на ту сторону дороги, – думал Ильченко, – легче будет попасть в главный ров». Действительно, Ильченко сообразил верно, но ему самому нельзя было сделать ни одного шага, каждое движение причиняло страшную боль. Это не смутило молодца, он продолжал управлять своим отделением, сидя на валу. Когда люди его, лежа за передовым валом, немного пришли в себя и началась вторая общая атака, он указал сперва направление, по которому следовало двигаться, а потом начал поименно назначать солдат для перебежки:

– Вперед, Ковальков! – командовал Ильченко. – За дорогой лечь и прикрыться.

Ковальков, нагнувшись, бежал до указанного места.

– Теперь Морозов, – кричал Ильченко, – бери вправо от Ковалькова. – Вперед Петров! – продолжал он. Надо было видеть, с каким хладнокровием он исполнял свой долг: фуражка, сдвинутая на затылок, придавала ему еще более молодцеватый вид. Никто бы не мог подумать, что он в это время страдал от ужаснейших ран.

Перед тем, чтобы приказать последнему оставшемуся около него солдату перебежать через дорогу, он сперва указал более короткий путь до рва главного укрепления, в который следовало сделать следующую перебежку, и просил передать это всем товарищам. Оставшись затем один, без помощи и не имея возможности двигаться, он спустился с насыпи в передовой ров, где и лежал до конца боя. Впоследствии действительно люди его отделения, перебегая, перешли в ров главного редута и в числе первых бросились на штурм.

Ильченко награжден знаком отличия Военного Ордена.

МОЛОДЧИНА ЛЕЙБ-ГУСАР

12 октября

Тяжело было смотреть на отступление Лейб-Егерского полка после неудачной атаки Телишского редута. Вообще нет картины ужаснее отступления, но на этот раз треть полка ранеными и убитыми осталась на поле сражения; это что-нибудь да значило... Каково было несчастным Егерям, сделавшим все, что только зависело от них, что было в их силах, видеть товарищей, лежащих почти у самого редута в беспомощном состоянии, и сознавать, что спасения им нет. Помочь егерям могла только имевшаяся в отряде кавалерия. Действительно, Лейб-Гусары, Лейб-Драгуны и 5-я Гвардейская конная батарея явились настоящими помощниками в столь трудном деле. Кавалерия тотчас спешилась, выслала цепь вперед, батарея стала на позицию, и отступление Егерей было с этой минуты обеспечено. Кто был в состоянии волочить ноги, тот ушел с поля, но на нем оставались еще такие, которые вследствие тяжелых ран не могли двинуться с места. И тут кавалерия не пожалела себя. Несмотря на убийственный огонь турок, Гусары ездили по полю и собирали раненых. Один молодец вернулся даже в следующем виде: впереди его на луке сидел раненый Егерь, позади на крупе – другой, а третий, более легко раненный, был привязан к лошадиному хвосту. Следовательно, один этот молодчина спас от верной смерти трех своих собратий.

Всю ночь продолжали кавалеристы подбирать раненых Егерей.

СТРАХА НЕ СТРАШУСЬ, СМЕРТИ НЕ БОЮСЬ,
ЛЯГУ ЗА ЦАРЯ, ЗА РУСЬ

19 октября

Снявшись с бивуака около семи часов утра 12 октября, 3-я батарея 33-й артиллерийской бригады вместе с 130-м пехотным Херсонским полком выступила по направлению к деревне Трстеник. Казаки держали разъезды. Батарея двигалась ровным и нескорым шагом. Солдатики, идя около орудий, иногда попадали в такую непролазную грязь, что с трудом вытаскивали из нее свои сапоги; сесть же на орудия не позволялось, так как и без того лошадям было тяжело. Но они, привыкшие уже к болгарской грязи, не горевали, а, переговариваясь друг с другом, занимались прибауточками.

– Что, Андрюха, – подсмеивался молодой бомбардир, – небось, нос повесил, сестрички сивушки, маленькой косушки, негде купить!

– Нет, братец, шабаш! – говорил Андрюха. – Эта деревенская потеха таперича делу помеха; как раз пуля турецкая пришибет.

– А намедни, братцы, слыхал, офицеры наши толковали, что турки солдат накачивают пред сраженьем, чтобы страху посогнать с них; в атаку без эвтого, значит, никогда не ходят, – продолжал молодой бомбардир.

– Может, на турецкую их душу оно и ладно, а по мне, – рассуждал Андрюха, – коли в ногах сила пропадет, да в голове мутно станет, так со мной что хошь твори.

– Чего, братцы, толковать, – вмешался в разговор Семен Байдужный, – Андрюха прежде что болтал? Спросишь, бывало: – Ну, Андрюха, как живется, небось выпил? – Выпил, говорит. – Зачем же ты выпил? – Для храбрости. – А таперича заверяет, что коли человеку блажится, тогда он всего страшится и к делу не годится. Я скажу, значит, что Андрюха правду заверяет.

– А почему так? – спросил бомбардир.

Семен Байдужный был трезвым, хорошим солдатом, и его в батарее всегда отличали от других. Товарищи Байдужного очень любили за его рассудительность и говорили про него, что «как солдат – он млад, да разумом богат».

– Потому, значит, пьяный страшится, что в глазах у него двоится,– ответил Байдужный.

– Оно верно,– продолжал бомбардир.

– А как, брат, не рассказывай, турок все ж не свой брат.

– Ну, что ж, нехристь и есть,– говорил Байдужный.

– Зверства творят, потому и боязно.

– Глупости говоришь. Страха ихнего страшиться не след, – говорил Байдужный. – Смерти что ли боишься?

– Не то, что боюсь, а жить желательно, – отвечал бомбардир.

– Глупости-то тебе желательно! Коли солдат умирает в сражении и смерть-то завидная.

Батарея, пройдя деревню Трстеник, стала подыматься в гору. Казаки скоро наткнулись на турецкую цепь и завязали перестрелку. Стрелковая рота Херсонского полка, подвигаясь вперед, оттесняла постепенно неприятеля. Батарея, снявшись с передков, открыла сильный огонь картечными гранатами. Турки не удержали позиции и отступили в большое укрепление, построенное перед селением Иован-Чифтлик. Перейдя на более близкую позицию, батарея снова стала поражать неприятеля, засевшего в укреплении. Затем Херсонцы своей молодецкой атакой совершенно смяли турок, обратившихся в бегство. Тут уже батарее делать было нечего: стрелять по отдельным кучкам не стоило, а потому нумера у орудий в ожидании дальнейших приказаний уселись полукругом около хоботов. Турки, отступившие за реку Лом, продолжали еще отстреливаться. Вдруг неприятельская граната падает и разрывается как раз между солдатами, сидевшими в кучке около одного орудия. Казалось, что из шести человек должно остаться в живых не более двух, но вот пятеро встают, один только Семен Байдужный лежит.

– Носилки! – послышалась команда командира.

Товарищи, недавно говорившие еще с ним на походе о смерти, смотрели на него теперь с каким-то умилением и ждали, не скажет ли он что-нибудь. Бедняге оторвало осколком левое плечо, и, несмотря на страшные страдания, он переносил боль без малейшей жалобы, крика или стона! Когда принесли носилки, Семен Байдужный поднялся с земли без посторонней помощи и, крестясь оставшейся правой рукой, лег в них. Часа через два он умер. Вот смерть, достойная русского солдата! Своим поведением Байдужный доказал всем, что он был прав, говоря, что «смерть за Царя и Отечество – завидная».

МАХАЛЬНЫЙ

19 октября

19 октября Семеновцы стояли на аванпостах против деревни Дольный Дубняк. Кое-где были вырыты ложементы и начинали уже строить батареи. Турки обыкновенно не беспокоили наших, но в этот день ни с того ни с сего вдруг открыли огонь. Семеновцы, конечно, не замедлили им ответить тем же, но расстояние было довольно большое и местность неровная, так что следить за правильным направлением выстрелов сами стреляющие не могли.

Один унтер-офицер, желая помочь горю, влез на возле стоящий стог сена. Турки сразу приметили его и направили в смельчака сильный огонь.

– Ей-Богу, братцы, видать, все видать, – кричал со стога унтер-офицер.

– Сойди, брат, лучше: убьют, – говорили ему товарищи.

– Не в их власти убивать, а ну-ка, стрельни, – уговаривал смельчак.

Действительно, по подымавшейся пыли от падения пуль можно было определить недолет, перелет или куда полетела пуля – вправо или влево.

Вот стал унтер-офицер замечать, что расстояние до неприятеля гораздо большее, чем казалось ему, стоя внизу.

– Недолет! – кричит он и машет фуражкой, подобно тому, как махальные делают при стрельбе в мишени.

Семеновцы, руководствуясь знаками своего махального, в скором времени пристрелялись.

– Ладно, славно, ребята! – закричал унтер-офицер от восторга, когда заметил, что турки начали отходить назад.

Настала прежняя тишина.

Возвратясь с аванпостов на бивуак, от души смеялись солдаты, рассказывая о молодце унтер-офицере.

ДВА УЛАНА

8-й Уланский Вознесенский полк (ныне 23-й Драгунский Вознесенский полк) шел к деревне Чаиркиою, имея в авангарде 4-й эскадрон. Полковник Ушаков, ехавший впереди эскадрона, вдруг увидел толпу болгар, бежавших к нему навстречу с криками: «Турки, турки!». Этого никто не ожидал. Не успел эскадрон подойти на рысях к деревне, как громадный обоз стал вытягиваться из нее длинной полосой, сопровождаемый большим числом пеших и конных людей. Оставив первый полуэскадрон перед деревней для наблюдения за местностью и для связи с подходящим полком, полковник Ушаков со вторым обскакал селение слева. Тут совершенно неожиданно уланы наткнулись на речку, которую пришлось перейти вброд. Лишь успели они очутиться на том берегу, как турки огорошили их залпом. Местность не дозволяла развернуться полуэскадрону, и справа по три понеслись уланы вперед, перескакивая через канавы, кусты и камни. С трех сторон обстреливали турки эту горсть храбрецов. Лихо врубились они в обоз, отбиваясь саблями и пиками от столпившихся и стреляющих почти в упор турок. В это время ранили полковника Ушакова. Командир эскадрона, видя, что много людей уже перебито, и получив донесение об имеющейся впереди пехоте, решил повернуть назад. Проскакав обоз, полуэскадрон опять наткнулся на огонь засевшего в кустах и канавах неприятеля и потому, свернув в находившуюся, по счастию, справа лощину, благополучно выбрался на левый берег реки. Все думали, что полковника Ушакова нет уже в живых, но он был жив и охранялся двумя солдатами, решившими пожертвовать жизнью, если потребовалось бы, для спасения своего командира. Вот как все это случилось: когда полковник Ушаков был ранен, то два улана втащили его в маленький лесок, лежащий у самой дороги, по которой двигался неприятельский обоз. Здесь, скрываясь, им пришлось просидеть целый день боя. Каким чудом спаслись они от неминуемой смерти? Все последующие стычки Вознесенского полка с турками происходили в этой местности; неприятельская позиция именно была у этого леса, и никто не входил в него. Полковник Ушаков с перешибленной левой рукой держал целый день в правой револьвер, ожидая той минуты, когда придется пустить себе самому пулю в лоб, чтобы не достаться живым неприятелю. Он до того был уверен в своей погибели, что упрашивал бывших с ним солдат оставить его и спастись хотя самим.

– Невозможно, Ваше Высокоблагородие, – говорили солдаты и продолжали держать за хвост лошадей, для того, чтобы они не ржали. Молодцы несколько раз подползали на брюхе к дороге и следили за движением турок, но ни на минуту не бросали своего полковника. Вечером же, пользуясь беспечностью турок, они посадили командира на лошадь и, обскакав все неприятельское расположение, пробрались в болгарскую деревню, где у священника сделали первую перевязку храброму раненому. Затем, сдав своего командира в штабе дивизии доктору, эти два улана поехали к полку.

Вероятно, оба были награждены Георгиевскими крестами.

НЕЧИСТОЕ ДЕЛО

Уж недаром, братцы, говорится в пословице, что чужое добро никогда впрок не идет. Сколько на войне было случаев, подтверждающих эту пословицу! Хороший солдат не пойдет обшаривать карманы павших на поле сражения или пронюхивать в брошенных жителями домах, нет ли какой добычи. Не солдатское это дело! Вот примеры.

1) Шел однажды солдатик, такой себе плохой, отставший от полка, по полю и собирал все, что попадалось ему на глаза. Добрел он до того места, где недавно еще происходило сражение. Смотрит, кучами лежат убитые турки! Положил солдатик ружье, снял с себя ранец и пошел грабить. У одного турка вытащил кошелек: в нем пять золотых нашел; у другого тоже сколько-то добыл, наконец принялся за третьего. Вдруг раздается выстрел, и наш солдатик падает мертвым. Что такое случилось? Турок, к которому подошел воришка, оказался не убитый, а раненый; лежал он, притаившись, пока солдат его осматривал, но как только тот полез в карман, турок и выпалил ему в упор из пистолета.

2) Лежали солдаты в цепи и перестреливались с неприятелем. Вот замечает один молодец, что впереди, шагах в пятидесяти, чернеет труп турка, а на нем блестит серебряная цепочка.

– Снять разве часы-то? – говорит молодец.

– Не ходи, брат, дело нехорошее, – уговаривал его сосед.

– Чего ж добру даром пропадать?!

– Оно, брат, никак не годится грабить, – уверял сосед.

– Пустяки, брат, толкуешь, – отвечал солдат.

– Не ходи, слушай, брат, не ходи, – продолжал уговаривать сосед, – непременно с тобой нехорошее случится.

Но солдат, не принимая во внимание совета товарища, пробрался вперед к убитому турку и только что нагнулся, чтобы стащить часы, как шальная пуля угодила ему прямо в сердце.

И так злобить в сражении не годится, не солдатское это дело.

3) Русский солдат тоже доказал, что подкупить его ничем нельзя.

Во время отражения турецкой вылазки из крепости Карса молодецкий Грузинский полк гнал вверх по крутой горе неприятельскую цепь.

Одному рядовому пришлось наткнуться на раненого турецкого офицера, у которого на мундире висела толстая золотая часовая цепочка.

– Докалывай! – кричит капрал.

– Брось! – советуют другие.

Офицер же с умоляющим лицом обратился к солдату, протягивая ему свои золотые часы. Рядовой хотел было приколоть турка, но когда увидел, что тот желает его подкупить золотом, только презрительно плюнул.

«Эх ты, гололобое Ваше Благородие», – пробурчал он и затем пошел дальше. Товарищи засмеялись и оставили офицера в покое вместе с часами.

УНТЕР-ОФИЦЕР КЛИМОВИЧ И РЯДОВОЙ МИХЕЕВ

10 ноября

Перед тем, чтобы идти в бой, солдаты всегда спрашивали: «Будет ли с нами антилерия?». Почему это их так заботило?

– На душе как-то спокойнее, – говорили они, – один снарядище другой раз стоит нашего залпа, право слово, и весело с ней сражаться, страху нагнать можно, значит, сколько угодно.

Когда же 16 октября шестьдесят орудий стали бомбардировать Телишский редут, и турки сдались, пехотные солдаты, которым не пришлось выпустить ни одного патрона за целый день боя, обступили орудия и, поглаживая их, говорили: «Матушки вы наши, спасибо вам, с вами всяких дел можно понаделать».

Но эта «матушка» сама защищаться не может, в случае если неприятель насядет на батарею, это дело уже пехоты или кавалерии, поставленной в прикрытие, не давать в обиду столь усердную свою помощницу. Орудие есть то же знамя, за которое дерутся до тех пор, пока не умрут все до единого в бою. И так, если батарея в сражении теряет орудие, то это лежит на совести тех войск, которые прикрывали батарею.

В прошедшую кампанию, в деле под Новочином, турки отняли у нас два орудия, но Лейб-Драгуны, бывшие с ними, собственной кровью очистили свою совесть, и никто им не дерзнет сказать хотя бы одно слово упрека. Вот как было дело.

Деревня Новочин лежит в Орханиевской долине и примыкает к горам с одной стороны и к довольно широкой речке – с другой. Драгуны, спустившись с гор в упомянутую долину, выслали по направлению к деревне наездников, чтобы раскрыть неприятеля. Цепь, двигаясь на полных рысях, скоро достигла реки, откуда было ясно видно расположение турок; но в лагере движения не замечалось, все как будто вымерло. Перейдя реку вброд, наездники направились вдоль подножия горы и только тут, поравнявшись с деревней Скривены, заметили справа от себя кучу кавалеристов, собравшихся на уступе. Трое наших с правого фланга бросились на гору и через минуту исчезли из виду вместе с турками. В это время переполошившийся неприятель открыл по Драгунам огонь из ложементов, и с нашей стороны послышался первый артиллерийский выстрел. Боясь, что наездники заскачут слишком далеко, командир приказал играть «аппель» (сбор). Скоро ори молодца, бросившиеся так отважно на гору, вернулись в сопровождении трех пленных турок и стольких же мулов (больших ослов). Когда добыча была представлена командиру, то он увидел, что на спине одного мула был вьюк из-под горного орудия, а у двух – зарядные ящики.

– Где ж орудия? – спросил командир.

– Они бросили что-то на горе, когда мы наскочили рубить их, – ответил Драгун.

– Это орудие. Надо взять его. Ребята, за мной, вперед! – крикнул командир, и взвод бросился в карьер на гору. В один миг налетели молодцы на турецкую цепь; немного выстрелов удалось дать туркам, и не успели они опомниться, как по дороге и по горе валялось до 40 трупов, а остальные должны были разбежаться. Но орудие турки успели убрать. В это время показались конные черкесы, неприятельская пехота и артиллерия. Видя невозможность держаться долее, командир приказал драгунам отступать; но путь отступления проходил через единственное ущелье в горах, которое было запружено толпой спасавшихся болгар с женами, детьми и имуществом. Когда болгары увидели, что драгуны стали отходить назад, они и бросились в ущелье. Черкесы, подойдя к нашей цепи шагов на четыреста, остановились и открыли частый огонь из своих магазинных ружей. Драгуны спешились и задерживали турок, чтобы дать время артиллерии втянуться в ущелье. Долго держались молодцы, но пехота, шедшая в обход, скоро показалась на правом фланге, и поневоле приходилось отступать, пользуясь всяким местным предметом и бросаясь несколько раз в атаку. Так дошли Драгуны до оврага, чрез который лошади были не в силах перескочить, и цепи пришлось собраться к правому флангу, чтобы проскочить по мостику. Турки сосредоточили весь огонь на мост, и много наших легло тут. Проскочив через него, Драгуны снова рассыпались. В то же время был ранен командир артиллерийского взвода, и одно орудие, съезжая с позиции, перевернулось на пригорке. Черкесы, заметив это, все ринулись туда. «Ребята, выручай орудие!» – крикнул командир.

В одну минуту вся цепь с неудержимой силой бросилась вперед. Черкесы не выдержали, дали тыл, и Драгуны гнались за ними до тех пор, пока не наткнулись на пехоту. Между тем два наши орудия еле могли втянуться в ущелье по узкой дороге, занятой болгарами; приходилось сбрасывать телеги и скот в пропасть, а черкесы наседали все ближе и ближе. Драгуны, собравшись около орудий, отстреливались, но патроны приходили уже к концу; несколько раз они поворачивались небольшими кучками и бросались в атаку. Дойдя в ущелье до какого-то мостика, первое орудие перешло благополучно, но когда въехало второе, крайнее бревно, положенное вдоль моста, треснуло, вследствие чего левое колесо орудия соскользнуло и само орудие повисло над пропастью. Напрасно выбивались солдаты из сил и старались вытащить орудие, ни к чему это не привело, и пришлось сбросить его, для того чтобы оно не попало в руки неприятеля.

Черкесы наседали все с большей и большей настойчивостью; метким огнем своим они перестреляли всех лошадей второго орудия, которое и остановилось.

– Все к пешему строю! – крикнул старший из оставшихся офицеров.

– Патронов нет, – ответили ему.

Три человека, у которых еще были патроны, – унтер-офицер Климович, рядовой Михеев и еще один солдатик 4-го эскадрона – спешились за орудием на скате горы и засели за камнями. Драгунам оставалось только умереть.

– Ребята, вперед в шашки! – крикнул офицер. Последняя кучка бросилась на врага. В одну минуту наши были окружены черкесами; трое офицеров и все до единого солдата пали около орудия, изрубленные на части. Так из полутора эскадрона Лейб-Гвардии Драгунского полка осталось в живых только несколько человек. Климович же и Михеев, исстреляв все патроны, отступили через гору и впоследствии присоединились к своим, причем Михеев, будучи ранен в ногу, дотащился ползком. Действительно, каким-то чудом спаслись эти два солдата от жестокой и мучительной смерти!

(Продолжение следует)

Священномученик Серафим (Чичагов)

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"