Не уверена, заинтересуют ли Вас, дорогой читатель, мои личные воспоминания. Но, так или иначе, я решилась поведать свою исповедь о начале жизненного пути, точкой отсчета которого стала война. После войны мои родители с особым чувством умиления слушали, как я подробно и ярко рассказывала всё, что помнила, начиная с довоенных семейных событий. А война отпечаталась в памяти с первых минут и часов дня 22 июня…
Моя семья проживала в Бресте по улице Первого Мая, 3. В нашем 2-х этажном доме первый этаж был кирпичный, второй – деревянный. К нам вела очень крутая лестница, знаменитая из-за разбитых лбов и коленок. Большой двор всегда шумел насыщенной жизнью: детскими играми, взрослыми праздниками с гармошкой и скрипкой. Высокие деревья, казалось, врастали прямо в небо. Из прочих достопримечательностей довоенного двора: колонка, дощатые сараи с погребами, деревянные ворота и калитка, ведущая на улицу. Недалеко притаилось кладбище — мимо ворот нередко проходили католические похоронные процессии. Завороженная необычностью зрелища, я, бывало, пристраивалась к этим процессиям… Домой меня приводил милиционер, который знал мою семью.
Помню, как я увлеченно темно-синим карандашом разрисовала все странички маленькой книжечки. Оказало, это был паспорт отца! Мама самоотверженно защищала меня от его гнева. А потом родители говорили, что в тот момент во мне зарождалась художница. Позже, когда я училась в школе и медицинском училище, я рисовала портреты любимых артистов с фотооткрыток, которые тогда продавались в киосках. А когда я уже работала фельдшером, нарисованный мной карандашный портрет Ленина висел на городской выставке. Многие свои рисунки я храню до сих пор…
Брест, 22 июня, раннее утро…
Все знают, что война пришла сначала в мой родной город. На этот день мне было 4 года без четырех дней. Я жила в предвкушении дня Рождения. Но вышло всё не так, как ожидалось. Итак, Брест, 22 июня, раннее утро… Уже светло… Со двора слышно пение соловьев и раскаты «грома»… Родители встревоженно суетятся: мама возится с моей годовалой сестричкой Людмилой, которая плачет, не переставая, отец спешно собирает вещи в узлы …
Мы быстро спускаемся по крутой лестнице вниз, и я разбиваю до крови коленку, реву, но теперь на мою коленку никто не обращает внимания… Мы бежим уже с толпами людей к железнодорожному вокзалу, на шпалах я опять «раню» свою коленку. Отец оставляет нас на вокзале – забыл все документы, возвращается домой, просит нас:
– Никуда не уходите!
Он быстро возвращается с новым узлом. Поезда не ходят, кругом — паника, взрывы, грохот, низко летят самолеты, земля вздрагивает под ногами… Мама ворчит на отца:
– Зачем нужен лишний узел! Хоть самим бы уехать!
В этом узле — огромный медвежий тулуп, который спасал нас с сестричкой в холодное зимнее время. Знала бы мама, как он нам пригодится – не ругала бы отца!
Итак, поезда не едут. Человеческое множество двинулось пешком. Сестричка привязана платком за спиной мамы. Отец — с узлами. Я бегу, я едва поспеваю и рядом, и за ними. Толпы людей, суета — не потеряться бы! Пыльные дороги, яркое солнце, жара, хочется пить… Отец прислушивается, а потом и мы: гудят самолеты… С дороги бросаемся в зреющие поля колосьев, один самолет пролетает так низко над нами, что мы ощущаем его тень над собой… Я пытаюсь махать рукой — отец прижимает меня собой к земле… Взрывы… Мой четвертый день рождения на этой земле, встречу ли я тебя живой?
…Идем, бежим, я еле успеваю…Останавливаемся в каком-то деревянном доме, хозяев нет — они тоже сбежали. Мама что-то нашла в огороде – накормила. Родители горевали, а мы с сестрой радостно прыгали на мягких кроватях!
Мы опять в дороге… Отдых в лесу. Хочется спать.
Где-то в низине леса, у мелкого ручья — грузовая машина, в нее садятся только мужчины, туда рвется отец, мама плачет, не пускает… Мужчина в форме тоже не подпускает папу к машине, отталкивает. Отец хромой – в детстве переболел, а вырос — в военкомате получил бронь…
Опять на Первомайской улице…
Наконец, мы добрались до Могилева – где пешком, где случайной подводой или попуткой. В родном городе папы и мамы уже обосновались немцы. Так что никуда мы от войны не убежали… В Бресте три года моей жизни прошли на улице Первого Мая. А в Могилеве мы проживали в центре города, по улице Первомайской, 55! Этот дом стоял напротив школы №1, сейчас на этом месте – огромный торговый центр, фонтаны, рестораны. Родители отводили нас с сестрой к бабушке и дедушке на улицу Дебря, 95. Там, внизу, за радиоузлом, они считали, что детям будет спокойнее… Но и там совсем близко от дома падали бомбы. Немцы в центре города старались не вредить, но с жителями расправлялись жестоко.
Некоторое время я находилась в доме другой бабушки, матери отца, которая жила в своем доме на самом берегу Днепра. Меня переводили через мост, и тут же, слева, стояла ее хатка. Конечно, взрывы бывали и здесь. Но нередко мы проживали спокойные дни, ничуть не напоминающие о войне, когда я со сверстниками самовольно уходила к реке. Там мы ловили майками мелкую рыбешку, собирали ее в банки с водой. Кто-то из местных жителей расставлял ловушки: от берега до середины Днепра по дну были проложены переплетенные ветки лозы, получались небольшие заводи. На мелком песчаном дне, в прозрачной чистой воде стайки рыбок, казалось, можно ловить руками. Счастливая, я приносила улов домой. Но мама ругалась, а рыбешек просила отдать кошкам. А я так хотела, чтобы мама сварила нам суп!
После столь опасных похождений родители перестали отпускать меня к бабушкам, и мы постоянно сидели в квартире на втором этаже, изредка высовывая нос на улицу.
Судьба Марии
В апреле или марте 1942 года к нам пришла младшая сестра мамы Мария, которая родилась 6 августа 1922 года. Веселая, свежая, добрая — ей было всего девятнадцать лет… Я наблюдала, как тетя примеряет мамино светло-зеленое шелковое платье, кокетливо кружится перед зеркалом, такая красивая! Мама залюбовалась и отдала свое нарядное платье сестре. Никто не предполагал, что мы видим ее в последний раз. Вскоре пришел старший брат мамы, 30-летний Николай, и рассказал, как стал невольным свидетелем трагедии. Подходя к явочному дому на Струшне, он видел, как из дома выводили девушек, среди которых была и Мария в мамином зеленом платье. Всех их немцы затолкали на грузовую машину…
Брат сказал моей матери, что уходит в партизаны. Его мы тоже больше не увидели. Он погиб в сентябре 1944 г. в Белостоке. Его имя занесено в книгу «Память» — Равич Николай Николаевич.
Я с мамой ходила в поисках Марии в тюрьму – ныне Белорусско-Российский Университет — там мы ничего не узнали. Мама продолжала поиски после войны, обращалась к командиру подполья Мэттэ, встречалась с подругами Марии, но все они состояли в разных независимых группах. Лишь одна из подруг утверждала, что Мария участвовала в отдельной группировке. И только несколько лет назад мне удалось через телевидение связаться с героем войны Ливенцовым В.И.. Он в своем письме объяснил, что, вероятно, моя тетя не была участницей подполья, а состояла в отдельной молодежной группе, которые возникали по воле сердца. Тем более, время захвата группы – тяжелый март 1942 года… Я храню это письмо, словно весточку от своей красавицы и страдалицы тети.
Маме так и не дано было узнать, что трое суток, с 21-го по 23-е марта, Мария с группой девушек-официанток с 10 часов находилась в арестном доме СД (вниз за кинотеатром Зорька). Этот след Марии я нашла в Могилевском архиве… Но куда они все сразу исчезли — в журнале СД никаких записей нет… Расстреляли? Где? Увели? Куда? Когда?
Через Красный Крест я посылала запрос в Германию, получила ответ: «никаких сведений нет». Может быть, эти девушки не совершали подвигов, как многие другие, но уж коль немцы их схватили, то наверняка, не за симпатии к врагам — значит, они им чем-то навредили… Мама долго еще неуверенно, но повторяла о событии, которое в то время было «на слуху» горожан – якобы в железнодорожной столовой немцам в пищу была «всыпана отрава». Этот факт нигде не зарегистрирован, возможно, это просто слух и причина захвата группы в явочном доме —совсем другая… А может быть, это и есть простая разгадка судьбы юной Марии.
Возможно, девушек кто-то предал — предателей было много. Спустя десятилетия сотрудник КГБ мне разъяснял, что даже известные им предатели не всегда знали фамилии своих жертв. Бог знает, что произошло с Марией и Он видит, как мучаются души ее родных от неведения и беспомощности. Сейчас мне пытается помочь Могилевский исторический музей, он сделал запрос в архив не только по ней, но и по судьбам всех задержанных в тот день в Арестном доме СД. Ксерокопию огромного списка отсняли и для меня. Как много можно анализировать, читая их фамилии, должности, годы рождения… Жаль, что огромный список горожан, попавших в лапы палачей, остается для города безымянным…
Но вернусь в свое детство. Эти события повлияли на мою душу: 1942 год я стала осознавать жизнь уже по-взрослому. Особенно, сидя в окопе… Окоп – крытый блиндаж во дворе наших домов. Сидим м в нем и видим, как по крыше кинотеатра «Родина» передвигаются немцы с пулеметами. Но мы — мирное население, казалось бы, нам нечего бояться... В центре города немцы стреляли только в подозрительных. Нередко сгоняли жителей на работы, в том числе на завод «Строймашина». В городе устраивались фашистами показательные казни. Для расправы над подпольщиками людей сгоняли на площадь за театром. Один раз там оказались и мы с мамой. Она повернула меня лицом в подол своего платья и долго так держала…
Мы с сестричкой скучали по тете Марии еще и потому, что познакомились с голодом. Пока она приходила к нам, мы могли полакомиться кусочками хлеба, обжарками подгоревшей рыбы, она всегда для нас что-то припасала. А теперь нам приходилось ходить с мамой по лугу – собирать щавель, травы к чаю без сахара. Мы наведывались в ближайшие деревни, меняли скудные вещи на муку и овощи. Бабушка Анна Тимофеевна, мама моей матери, была отличной портнихой и рукодельницей – и это спасало семью.
– Учись, внучка, шить, — говорила бабушка, прищуриваясь перед игольным ушком. — Иголка хоть маленькая, а такую семьищу кормит!
Однажды в камине…
Нашу квартиру украшал действующий старинный камин, украшенный прекрасной лепниной, который возвышался на ступеньку выше пола. Несмотря на эту роскошь, удобства отсутствовали, поэтому для определенных целей мы, дети, «ходили на ведро». Я страшно боялась мышей, и «на ведре», непрерывно стучала пятками по полу. Однажды я заметила, как в полудреме: встав с ведра, я как-то быстро очутилась в слишком мягкой теплой постели… Оказалось, я заползла в остывающий камин. Мама рассказывала потом, что долго ждала, когда я вернусь и лягу в свою кровать… Выяснилось, что я уже сплю и почему-то часто чихаю. Но где? Меня нашли в камине, в котором давно погасли угли, остался лишь теплый пепел. Сонную, меня мама с отцом отмыли, как могли, с хохотом и давно забытой радостью веселых семейных дней… Родители часто в подробных красках вспоминали эту историю.
Четко вспоминается: когда над домом пролетали самолеты с тяжелым, глухим звуком, отец говорил с досадой:
– Опять летят бомбить Москву…
А один раз в конце дня, на фоне чистого безоблачного неба мы увидели низко летящий самолет со шлейфом серого дыма… Как сейчас, слышу слова отца:
– Смотрите – это немецкий самолет падает за Днепр!
Мы все вместе кричали «ура!», я прыгала от радости.
Чтобы протопить «лежанку» или камин, мы заготавливали щепу у взорванных домов: в ход шли искореженные оконные и дверные рамы, изломанная мебель, выпавшие из стен доски… Наш медвежий тулуп очень спасал нас с сестрой от зимних холодов, в нем нам спалось сладко и совсем не страшно.
Мы со сверстниками, вырвавшись украдкой из дома, «бродяжничали» у руин, где каким-то чудом находили на кустах недоспевшие помидоры. У нас всегда были с собой щепотки соли, и мы ели зеленоватые и горьковатые плоды. А потом — страдали «животами», а родителям боялись признаваться, отчего.
День освобождения
Особенно четко я вспоминаю день, когда пальба долго не прекращалась. Затянувшаяся, из разных орудий, неясно откуда, нас с соседями она надолго загнала в окоп-блиндаж. Всё кругом взрывалось и стреляло, так что и взрослые ничего не могли понять, кто против кого. Как-то раз люди снаружи окопа что-то переспрашивали или уточняли, и отец вышел наружу. Раздалась пулеметная очередь, стон… У блиндажа лежал убитый красноармеец, а рядом — наш отец, весь в крови. Мама, невзирая на пальбу, неизвестно где раздобыла телегу, запряженную лошадью, и сама доставила папу в городскую больницу, которая располагалась недалеко от наших домов. Позднее выяснилось, что этот день – 28 июня 1944 года — стал днем освобождения Могилева. Излечение отца продолжалось более трех месяцев…Так для нашей семьи день освобождения города оказался очень печальным, потому что жизнь отца едва не оборвалась. Слава Богу, папа дожил до 85 лет…
А по Первомайской улице, мимо нашего дома, пошли колонны пленных немцев… Мы, детвора, повсюду собирали камешки, чтобы швырять ими во врагов. Бывало, во двор заводили пленных немцев, чтобы сделать им передышку и накормить их. Они очищали картошку в мундирах, посыпали ее солью, хлеб запивали водой из алюминиевых кружек, а мы, дети, не давали им покоя камешками, которые запускали из своих окон… Удивительно, но наши «деяния» немцы принимали безропотно, покорно, только уворачиваясь. Родители нас за это ругали. А мы с ними спорили:
– А почему нельзя? А им — можно стрелять в наших?
А я приводила самый главный для себя аргумент:
– В моего папу?
Непривычный покой
Начиналась новая послевоенная жизнь без тревог и страха. Наступил непривычный покой. Но во сне мы еще долго-долго вздрагивали от бомбежек, убегали от пуль, искали пропавших родных… Родители пошли трудиться в школу, что стояла через улицу, напротив дома. Эту школу прославила наша Таня Карпинская – юная подпольщица.
Впереди меня ждали медучилище, работа фельдшером, взрослая жизнь…
Я давно пенсионерка, выращиваю огромный цветочный палисадник под окнами своего 5-этажного дома, стараюсь сделать мир немного краше хотя бы у своего дома. Жаль, что единственные близкие мои – сестра с семьей проживают далеко – в Вильнюсе, но, слава Богу мы с ней настолько ощущаем родство, что не думаем о расстоянии… Мы перезваниваемся, она часто приезжает с мужем в свой родной город, и мы навещаем родителей на кладбище. Я живу одна, но горжусь, что у меня есть такая замечательная сестра, которая не позволяет мне думать, что я одна…
… Видит Бог, моя память о войне с первого дня ее до последнего конкретного дня – остается и кричит в моем сердце до моих 74-х лет, особенно в дни – 22 июня и 28 июня. Этим письмом я будто сняла с себя тяжелый груз, а еще — вспомнила не только своё военное детство, но и своих родителей, жизнь дедов и бабушек, которые достойно вынесли все тяготы в оккупированном Могилеве.
Вечная память им и всем, кто не выжил в страшной войне…
Валентина Иванова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
