Советские войска так умело и старательно били гитлеровцев в их столице, что наконец-то спесивые фашистские генералы запросили пощады. Первый сигнал об этом поступил в 3 часа 50 минут 1 мая: на командный пункт 8-й армии прибыл начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс. Он сообщил о самоубийстве Гитлера и вручил письмо Геббельса советскому Верховному командованию:
«Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем. Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 50 минут добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Дёницу, мне и Борману. Я уполномочил Бормана установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери.
Геббельс»
К письму Геббельса было приложено завещание Гитлера со списком нового имперского правительства. Завещание было подписано Гитлером и скреплено подписями свидетелей.
Событие было неординарное. Несмотря на поздний час, Жуков позвонил Сталину. Тот был на даче. К телефону подошел дежурный генерал, который сказал:
Товарищ Сталин только что лег спать.
Прошу разбудить его. Дело срочное и до утра ждать не может.
Сталин подошел к телефону. Жуков доложил о самоубийстве Гитлера и письме Геббельса с предложением о перемирии.
Сталин ответил:
Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера?
По сообщению генерала Кребса, труп Гитлера сожжен на костре.
Верховный сказал:
— Никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вести. Если ничего не будет чрезвычайного, не звоните до утра, хочу немного отдохнуть.
Обратите внимание на похожесть ситуаций — когда произошло нападение Германии ночью 22 июня 1941 года, Сталин спал, и Жуков просил дежурного разбудить его. И вот кончается война, немцы запросили мира, и опять Жуков поднимает Верховного с постели.
Генерал Кребс хитрил, говоря о перемирии, а не о безоговорочной капитуляции.
Жуков заявил:
— Если до 10 часов не будет дано согласие Геббельса и Бормана на безоговорочную капитуляцию, нанесем удар такой силы, который навсегда отобьет охоту сопротивляться. Пусть подумают о бессмысленных жертвах.
Кребса отправили в расположение немцев. В 10 часов ответа не последовало. Жуков приказал артиллерии открыть огонь, и особенно по району рейхсканцелярии. В 18.30 войска пошли на штурм последнего убежища гитлеровского командования.
В 6 часов 30 минут 2 мая генерал Вейдлинг сдался в плен. Он отдал приказ войскам о прекращении сопротивления.
Не многие знают о том, что после водружения Знамени Победы на куполе рейхстага разведчиками Кантарией и Егоровым бои в этом огромном здании продолжались еще двое суток.
В середине дня 2 мая сопротивление гитлеровцев в Берлине прекратилось.
Умелыми совместными действиями войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов ликвидировали и окруженные группировки гитлеровцев юго-восточнее Берлина. В честь этого был издан приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный двум славным военачальникам — Жукову и Коневу.
И еще один приказ Верховного Главнокомандующего, еще один салют в этот же день, 2 мая, отмечали нашу победу. Для того чтобы разделить эти два победных салюта, первый из них, о котором сказано выше, был дан в 21 час из 224 орудий, а второй — в 23 часа 30 минут, на этот раз из 324 орудий. В истории Великой Отечественной войны это был первый салют из такого количества орудий. Надо сказать, событие было исключительное — салютовали не чему-нибудь, а взятию Берлина!
Гитлеровская армия, претендовавшая на власть над всем миром, дошла до последних степеней деградации. Это состояние можно отчетливо разглядеть в той картине, которую увидел личный шофер фюрера эсэсовец Эрих Кемпка, выйдя из бункера, где он находился последнее время вместе с ближайшим окружением фюрера:
«...Глазам нашим представилась потрясающая картина. Смертельно усталые солдаты, раненые, о которых никто не заботился, и беженцы лежали у стен, на ступеньках лестниц, на платформе. Большинство этих людей уже потеряло всякую надежду на бегство и было безучастно ко всему происходящему».
Каков итог: под заборами, под стенами, на асфальте лежат и беженцы и солдаты — то есть те, кто когда-то стройными, четкими рядами шел, сверкая алчными глазами, на восток, и те, кто, вытягивая вверх руку в фашистском приветствии, неистово раздирали рты в крике «Хайль!». Когда-то они мечтали о восточных землях, о большой добыче, а теперь «потеряли всякую надежду на бегство».
Уже и бежать некуда! Полный крах всех планов, всех намерений, всех иллюзий, всех претензий, вообще всего!
7 мая позвонил Сталин и сообщил Жукову:
— Сегодня в городе Реймсе немцы подписали акт безоговорочной капитуляции. Главную тяжесть войны на своих плечах вынес советский народ, а не союзники, поэтому капитуляция должна быть подписана перед Верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, а не только перед Верховным командованием союзных войск. Я не согласился и с тем, что акт капитуляции подписан не в Берлине, центре фашистской агрессии. Мы договорились с союзниками считать подписание акта в Реймсе предварительным протоколом капитуляции. Завтра в Берлин прибудут представители немецкого главного командования и представители Верховного командования союзных войск. Представителем Верховного Главнокомандования советских войск назначаетесь вы. Завтра к вам прибудет Вышинский. После подписания акта он останется в Берлине в качестве вашего помощника по политической части.
Кончилась война, вступала в права «ее величество политика».
Вопрос о безоговорочной капитуляции гитлеровцев перед всеми союзниками был решен на Ялтинской конференции.
Приведу ниже письмо Трумэна Сталину от 26 апреля 1945 года, в котором он подтверждает правильное понимание вопроса о капитуляции.
«1. Посланник Соединенных Штатов в Швеции информировал меня, что Гиммлер, выступая от имени германского правительства в отсутствие Гитлера, который, как утверждается, болен, обратился к шведскому правительству с предложением о капитуляции всех германских вооруженных сил на Западном фронте, включая Норвегию, Данию и Голландию.
2. Придерживаясь нашего соглашения с Британским и Советским правительствами, правительство Соединенных Штатов полагает, что единственными приемлемыми условиями капитуляции является безоговорочная капитуляция на всех фронтах перед Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами...»
И все же Трумэн разрешил командованию союзников принять отдельную — сепаратную — капитуляцию гитлеровцев 7 мая 1945 года в Реймсе.
Сталин немедленно отреагировал на этот факт нарушения договоренности.
«7мая 1945 г.
Секретное и личное послание премьера И. В. Сталина президенту г-ну Трумэну
Ваше послание от 7 мая относительно объявления о капитуляции Германии получил. У Верховного Командования Красной Армии нет уверенности, что приказ германского командования о безоговорочной капитуляции будет выполнен немецкими войсками на Восточном фронте. Поэтому мы опасаемся, что в случае объявления сегодня Правительством СССР о капитуляции Германии мы окажемся в неловком положении и введем в заблуждение общественное мнение Советского Союза. Надо иметь в виду, что сопротивление немецких войск на Восточном фронте не ослабевает, а, судя по радиоперехватам, значительная группа немецких войск прямо заявляет о намерении продолжать сопротивление и не подчиняться приказу Деница о капитуляции. Поэтому командование советских войск хотело бы выждать до момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск, и, таким образом, отложить объявление Правительств о капитуляции немцев до 9 мая, в 7 часов вечера по московскому времени».
Вот к этому времени Жуков и его штаб стали готовить все необходимое к подписанию последней, окончательной, официальной капитуляции германского командования.
Много пришлось поработать начальнику тыла 1 -го Белорусского фронта генералу Н. А. Антипенко.
Я был близко знаком с Николаем Александровичем. Однажды он приехал ко мне на дачу в Переделкино. У генерала было плохое настроение — никак не мог «пробить» переиздание своих доработанных и расширенных воспоминаний. Не надеясь, что это осуществится, Николай Александрович подарил мне ксерокопию рукописи. Разумеется, из бесед с Николаем Александровичем и из его книг я использую некоторые факты в моем повествовании.
Генералу Антипенко поручили заниматься обеспечением процедуры подписания акта о капитуляции.
Прежде всего было подобрано помещение в предместье Берлина — Карлсхорсте, здесь раньше находилась столовая инженерного училища. Неподалеку подобрали дом для немецких представителей.
Антипенко рассказывал:
«Впервые пришлось нам заниматься снабжением такого рода. Каждый, конечно, хорошо понимал, каковы были моральные переживания и материальные затруднения людей в связи с войной. Казалось бы, не до банкетов в такое время... Но ведь была завершена невиданная по масштабам война! Впервые собрались представители стран-победительниц по такому торжественному поводу.
Надо было хорошо принять гостей.
Днем 8 мая прибыли представители Верховного командования союзников: от американцев — командующий стратегическими воздушными силами США генерал-полковник Карл Спаатс, от англичан — главный маршал авиации Артур В. Теддер и главнокомандующий французской армией генерал Жан Делатр де Тассиньи.
По чинам и по именам видно отношение, а точнее, пренебрежение, желание принизить значимость предстоящего подписания общего акта о капитуляции. Полагалось бы прибыть первым лицам из командования союзников: Эйзенхауэру и Монтгомери. Только хорошо воспитанных французов представлял главнокомандующий.
Жуков поступал соответственно: он не поехал встречать гостей на аэродром Темпельхоф, прибывающие были не его ранга. Встречал их заместитель Жукова генерал армии Соколовский.
С гитлеровцами было проще — генерал-фельдмаршал Кейтель, адмирал фон Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф прилетели на тот же аэродром под конвоем английских офицеров.
Говорят, Кейтель, проезжая по улицам Берлина, сказал:
— Я потрясен степенью разрушения!
Наш офицер из сопровождения спросил:
— Господин фельдмаршал, а вы были потрясены, когда по вашему приказу стирались с лица земли тысячи советских городов и сел, под обломками которых погибли миллионы людей, в том числе детей?
Кейтель не привык к такому обращению, побледнел, пожал плечами и ничего не ответил.
Пришло время, назначенное для официальной части, а из Москвы не поступали необходимые указания».
Антипенко волновался, рассказывая об этом даже спустя много лет:
«Начались осложнения. К 15 часам 8 мая обед был приготовлен, а подписание акта о капитуляции откладывалось. Уже вечерело, а команды о созыве людей в зал заседания все не было. Несколько раз я обращался к маршалу Жукову, высказывая ему тревогу за качество обеда. Но не от него зависела проволочка, на то были причины высокого дипломатического порядка: Москва, Вашингтон, Лондон не могли договориться о процедуре принятия капитуляции... Поварам не было дела до этих переговоров, их беспокоило одно — как бы не ударить лицом в грязь и показать именитым европейцам во всем блеске русское поварское искусство».
Раза два Антипенко заходил в домик Кейтеля. Он сидел за столом, накрытым более скромно. За спиной у него и у других немецких представителей стояли английские офицеры. Кейтель держал себя с независимым видом, к пище едва притрагивался. Ему предстояло с минуты на минуту быть вызванным в зал заседаний и там, перед лицом всего мира, подписать документ, который навеки пригвоздит к позорному столбу германских милитаристов, — акт о безоговорочной капитуляции. Он сидел напыщенный, вытянув шею, с моноклем в глазу.
Жуков, союзники, Вышинский, Телегин и Соколовский ожидали в кабинете рядом с залом, где должно было состояться подписание акта.
Наконец «наверху», в Москве, все утрясли и дали указания. В 24 часа союзники вошли в зал. Они сели за стол. За их спинами были флаги СССР, США, Англии и Франции. За столами (как говорит Антипенко, буквой «П») сидели военные и многочисленные представители печати. Среди них были Симонов, Полевой и другие, каждый из них в своих статьях по-своему описали эти исторические минуты.
Я располагаю стенограммой, которая велась в тот вечер. Она короткая, но зато точно отражает происходившее.
Когда все заняли места, Жуков сказал:
«— Господа!
Здесь, в этом зале, собрались по уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии — заместитель Верховного Главнокомандующего Красной Армией Маршал Советского Союза Жуков, по уполномочию Верховного Главного Командования экспедиционными силами союзников — заместитель Верховного Главнокомандующего экспедиционными силами союзников главный маршал авиации Теддер.
Присутствуют в качестве свидетелей:
Генерал-полковник американской армии Спаатс.
От французской армии — главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи, и для принятия условий безоговорочной капитуляции от верховного главнокомандования вооруженных сил Германии прибыли уполномоченные верховного главнокомандования германской армии — фельдмаршал Кейтель, адмирал фон Фридебург, генерал-полковник Штумпф.
Их полномочия на право подписи акта безоговорочной капитуляции проверены.
Я предлагаю приступить к работе и пригласить сюда уполномоченных представителей от немецкого верховного главнокомандования, прибывших для принятия условий безоговорочной капитуляции».
Жуков сделал паузу, дал возможность переводчикам перевести его слова.
Далее Жуков велел пригласить в зал представителей немецкого главнокомандования.
Их ввели. Кейтель старался быть спокойным. Картинно вскинул руку с маршальским жезлом, приветствуя присутствующих. Но Жуков тут же поставил его на место, коротко приказав:
— Сядьте!»
В стенограмме так и зафиксировано — не «Прошу садиться» или просто «Садитесь», а именно «Сядьте!».
«— Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной капитуляции Германии, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт?
Этот же вопрос задает на английском языке главный маршал авиации Теддер.
Кейтель глухо ответил:
— Да, изучили и готовы подписать.
Жуков встал и молвил:
— Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции Германии.
Кейтель резко встал, глаза его горели ненавистью. Но, встретив жесткий взгляд Жукова, он опустил взор и покорно пошел к его столу. Монокль выпал и повис на шнурке. Лицо фельдмаршала покрылось красными пятнами. С Кейтелем подошли Штумпф и Фридебург. Кейтель сел на краешек стула, вставил монокль и дрожащей рукой поставил подпись на пяти экземплярах акта.
Жуков четко сказал:
— Немецкая делегация может быть свободна.
Их вывели из зала.
Жуков продолжал:
— На этом, господа, позвольте заседание объявить закрытым. Поздравляю главного маршала авиации Теддера, генерал-полковника американской армии Спаатса, главнокомандующего французской армией генерала Делатра де Тассиньи с победным завершением войны над Германией.
Вот уж действительно — строевик до мозга костей! На его месте какой-нибудь политик растянул бы процедуру и речи на несколько часов.
Жуков уложился в сорок минут: в 24.00 начал, в 0.43 минуты 9 мая 1945 года завершил.
Генерал Антипенко мне доверительно сказал:
«В своих мемуарах я об этом не пишу, а вам, для истории, расскажу. Вышинский для Жукова подготовил длинную речь, на нескольких страницах, ее маршал должен был произнести при открытии или при закрытии, точно не знаю, процедуры капитуляции. Но Жуков «забыл» текст этой речи в сейфе, в своем кабинете. Я думаю, он поступил так умышленно — не любил маршал длинных политических излияний».
Текст стенограммы подтверждает предположение генерала Антипенко, в нем не сказано ни о вступительной, ни о заключительной речи Жукова, зафиксированы только те слова, которые в действительности произносил маршал.
Вышинский, несомненно, доложил Сталину о самовольстве Жукова, и, кто знает, может быть, тогда зародилась у Генсека мысль: пора маршала убирать или отодвигать на второй план (что и было сделано в 1946 году).
После официальной части начался банкет в этом же зале, только теперь столы поставили буквой «Ш» (так рассказал Антипенко).
Жуков словно оттаял. Обращаясь к собравшимся, он тепло поздравил всех с победой и предложил тост за советских воинов, за воинов союзных государств, за здоровье всех присутствующих.
Праздновали до 6 часов утра.
Мне кажется естественным и необходимым для завершения этой главы привести полный текст «Акта о капитуляции». Это последний документ войны.
Акт о военной капитуляции германских вооруженных сил
8 мая 1945 г.
1. Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени Германского Верховного Командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием, — Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию Союзных Экспедиционных сил.
2. Германское Верховное Командование немедленно издаст приказы всем немецким командующим сухопутными, морскими и воздушными силами и всем силам, находящимся под германским командованием, прекратить военные действия в 23.01 по центрально-европейскому времени 8-го мая 1945 года, остаться на своих местах, где они находятся в это время, и полностью разоружиться, передав все их оружие и военное имущество местным союзным командующим или офицерам, выделенным представителями Союзного Верховного Командования, не разрушать и не причинять никаких повреждений пароходам, судам и самолетам, их двигателям, корпусам и оборудованию, а также машинам, вооружению, аппаратам и всем вообще военно-техническим средствам ведения войны.
3. Германское Верховное Командование немедленно выделит соответствующих командиров и обеспечит выполнение всех дальнейших приказов, изданных Верховным Главнокомандованием Красной Армии и Верховным Командованием Союзных Экспедиционных сил.
4. Этот акт не будет являться препятствием к замене его другим генеральным документом о капитуляции, заключенным Объединенными Нациями или от их имени, применимым к Германии и германским вооруженным силам в целом.
5. В случае, если немецкое Верховное Командование или какие-либо вооруженные силы, находящиеся под его командованием, не будут действовать в соответствии с этим актом о капитуляции, Верховное Командование Красной Армии, а также Верховное Командование Союзных Экспедиционных сил предпримут такие карательные меры или другие действия, которые они сочтут необходимыми.
6. Этот акт составлен на русском, английском и немецком языках. Только русский и английский тексты являются аутентичными.
Подписано 8 мая 1945 года в гор. Берлине.
От имени Германского Верховного Командования
Кейтель, Фридебург, Штумпф
В присутствии: по уполномочию
Верховного Главнокомандования Красной Армии
Маршала Советского Союза Г. Жукова
по уполномочию Верховного Командующего
Экспедиционными силами Союзников
Главного Маршала Авиации Теддера
И наконец настал день, когда в столице нашей Родины был издан последний приказ Верховного Главнокомандующего. Это был тот приказ, которого мы, фронтовики, ждали всю войну, к которому шли долгих четыре года через бои, кровь, подвиги и страдания. И поэтому мне бы хотелось этот приказ также привести полностью.
Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Красной Армии и Военно-Морскому Флоту
8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена. Германия полностью разгромлена. Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны. В ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, 30 артиллерийскими залпами из тысячи орудий. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Да здравствуют победоносные Красная Армия и Военно-Морской Флот!
Верховный Главнокомандующий,
Маршал Советского Союза И. Сталин
9 мая 1945 года»
Страна ликовала. Народы Европы, в том числе и немецкий народ, наконец-то вздохнули свободно. Салютовала победителям Москва, салютовали себе и сами войска. В часы, когда был дан салют, стреляли не только орудия в Москве, стреляли все, у кого у руках было оружие, стреляли, кричали «ура!».
Было всеобщее счастье Победы!
Портреты некоторых победителей
Прошли годы, нет в живых многих участников сражений Великой Отечественной войны. Какие они были замечательные люди! Мне посчастливилось знать многих из них. Я расскажу здесь лишь о нескольких встречах, которые имеют прямое отношение к завершающему историческому моменту в войне. Да и сами эти люди стали личностями историческими. Пройдут еще годы, не будет и меня на этом теплом свете, но, я думаю, потомки наши с благодарностью прочтут строки о нас, живших в далекие счастливые дни, когда мы праздновали Победу.
Начну рассказ о замечательных победителях с Владимира Семеновича Антонова. Мы с ним познакомились в 1959 году в городе Ош, в предгорьях Памира. Я там командовал Отдельным горнострелковым полком, а генерал-лейтенант Антонов, будучи начальником военной кафедры в одном из институтов столицы Киргизии — Фрунзе, привозил в наш полк студентов на стажировку.
Вот в те дни он мне рассказал о боях за Берлин, в которых командовал 301-й стрелковой дивизией, и подарил свою книгу «Путь к Берлину».
Его дивизия брала главное здание гестапо, министерство авиации, Карлсхорст (где позднее была подписана капитуляция), Трептов-парк и другие крупные объекты.
Дивизия Антонова штурмовала имперскую канцелярию и взяла последнее прибежище Гитлера — фюрербункер. Владимир Семенович рассказывал:
«Ночью и утром первого мая мы готовились к последнему штурму. В десять часов утра позвонил командир корпуса генерал Рослый, поздравил с праздником и приказал начать атаку в одиннадцать часов.
После артиллерийского налета полки ворвались в сад. В северной его части в дыму и пыли просматривалось громадное бетонное сооружение. Мы тогда не знали, что это бункер фюрера. Эсэсовцы из особых частей и охраны Гитлера оказывали яростное сопротивление. Перед самым бункером они черной волной ринулись в контратаку, схлестнулись мы с ними в отчаянной рукопашной схватке. Сад имперской канцелярии кипел, как адский котел. Мне плохо было видно в дыму и пыли, что происходит в саду. Я позвонил командиру полка Гумерову, он, видавший виды подполковник, коротко ответил:
— В саду творится что-то невообразимое! Там все смешалось в рукопашной.
Из двери, ведущей в бункер, били пулеметы. Очень кстати оказался здесь сержант Тимошенко со своей «сорокапяткой». Пушечка маленькая, но дело сделала большое. Прямой наводкой сержант всадил несколько снарядов в пулеметные гнезда, и тут же в двери бункера кинулись бойцы взвода лейтенанта Пескова.
1054-й полк одолел эсэсовцев в саду в рукопашной!
Утром пришел генерал Рослый, мы спустились с ним в бункер. Я показал наш трофей: штандарт «Адольф Гитлер». Тогда я, понятно, еще не знал, что на Параде Победы его бросят на брусчатку к подножию Мавзолея.
Вскоре прибыл и командующий армией Берзарин. Я ему передал личную карту Гитлера с последней обстановкой.
Берзарин посмотрел на висевших на стенах орлов - гитлеровские символы — и приказал:
— Снять этих хищников!
Полки моей дивизии получили почетное названа Берлинских, 301-я дивизия были отмечена орденом Суворова 2-й степени».
Следующий, с кем я познакомлю читателей, — командир прославленной 150-й дивизии, штурмовавшей рейхстаг, генерал-полковник Шатилов.
Последние годы Василий Митрофанович жил в доме на Старой площади, напротив тогдашнего здания ЦК КПСС. Место и дом престижные, здесь жили многие известные люди. На той же лестничной площадке, где была квартира Шатилова, до войны жил маршал Егоров.
Я бывал у Василия Митрофановича много раз, и он мне рассказывал подробности штурма рейхстага и водружения Знамени Победы.
«В горячке боя едва не получился казус с этим рейхстагом, — улыбаясь, говорил Шатилов. — Звонит мне командир полка Зинченко, которому я поставил задачу брать рейхстаг, докладывает:
— Перед нами какой-то большой серый дом, он закрывает рейхстаг. Силы на него я тратить не буду, обойду справа, а там уже будет рейхстаг.
Смотрю я на карту, вроде бы большого серого дома в полосе наступления полка нет. О чем он докладывает? Спрашиваю:
— Уточни, что за дом перед тобой? Кроль-опера? Не может быть — она на юго-запад от тебя.
Разобрались. Оказалось — большой серый дом и есть рейхстаг. Вот так, чуть не обошли мы его в дыму сражения. Тяжелые шли бои, каждый метр с боем брали. Жалко было солдат, за несколько часов до конца войны жизни отдавали!
Зинченко докладывает:
- Рота Сьянова приближается к главному входу. К нему пошел комбат Неустроев — поторопить.
- А где знамя Военного совета? — спрашиваю.
- Рядом, на моем НП.
- Так его же сразу надо водружать, как ворвутся.
- Да некому этим заниматься, такой бой идет, товарищ генерал!
Я решил его попугать:
— Ну раз тебе некогда, передам знамя в полк Плеходанова. Он найдет подходящих людей.
Зинченко тут же опомнился и про бой забыл. Как же, знамя хочет комдив забрать. Кричит в трубку:
- Товарищ генерал, уже нашел нужных людей, вот они, рядом со мной, боевые, опытные разведчики — сержант Егоров и сержант Кантария. Я им уже задачу ставлю.
- Ну то-то же! — усмехнулся я.
Военный совет армии выдал девять знамен — по одному каждой дивизии, наступавшей в центре города. Кто первый возьмет рейхстаг, тот и будет водружать знамя. Мы тогда его не называли Знаменем Победы...»
Не стану пересказывать другие перипетии, происшедшие с разведчиками и знаменем на пути в рейхстаг. Сразу перехожу к тому, что узнал от полковника Зинченко. Мы с ним не только были знакомы, я даже снял о нем телефильм для передачи «Подвиг», которую вел несколько лет на центральном телевидении.
Герой Советского Союза Зинченко со своим полком брал рейхстаг и был назначен первым его комендантом.
«Бои за рейхстаг были очень тяжелые, и на подступах, и в самом здании. Оно огромное, сюда несколько тысяч гитлеровцев сбилось. Сопротивлялись отчаянно. Бои шли на этажах и в подвалах. Кантария и Егоров со знаменем тоже расчищали себе дорогу огнем из автоматов»...
Но об эпизодах боя знаменосцев узнаем от Кантарии.
А Зинченко я спросил:
- Кто придумал, кто начал делать надписи на стенах рейхстага? Может быть, ваши бойцы, как только вышли к стенам рейхстага, стали запечатлевать этот исторический момент?
- Нет, мы еще вели бои внутри здания, а надписи уже появились. Я вышел из рейхстага, смотрю, уже весь низ исписан. Стали подниматься выше, на плечи друг другу вставали. А потом лестницы нашли в подвале, притащили и расписали весь дом до самых карнизов.
- Жуков тоже расписался?
- Да, и он, и сопровождавшие его генералы.
- А как это произошло?
- Первым его встретил один из моих комбатов — капитан Неустроев, а потом и я подошел, как только мне сообщили, что командующий фронтом прибыл. Жуков читал надписи на стенах, улыбался, был очень доволен. Спросил: «Как же наверх, до самого потолка добрались?» Я рассказал, показал лестницы. Неустроева спросил: «Ну вы, конечно, первыми расписались?» «Никак нет, товарищ маршал, — ответил капитан, — пока мы немцев внутри добивали, тут уже другие свои надписи нацарапали».
Жуков больше часа беседовал с солдатами, которые ходили с ним вокруг рейхстага, а потом и сам расписался на одной стене...
Я был в рейхстаге в шестьдесят восьмом году. Внутри, на первом этаже, немцы устроили выставочный зал. Здание еще не было капитально отремонтировано, однако снаружи стены были оштукатурены и все росписи, в том числе и Жукова, затерты.
В заключение осталась беседа с Кантарией. С ним приключился у меня сначала неприятный казус. Работал я в 1980—1986 годах главным редактором журнала «Новый мир». В одном из номеров незадачливый автор (не помню его фамилии, а комплекта журналов за те годы под рукой нет) упомянул в своей статье Кантарию как умершего после войны.
Вскоре после публикации раздается звонок телефона:
— Это говорит Кантария, которого вы похоронили... Нетрудно представить мое удивление, а потом и стыд, который меня охватил. Я доверился автору и полагал, что он знал подлинную судьбу героя.
В общем, надо было исправлять ошибку и перед Кантарией извиниться не только лично, но и публикацией в журнале.
Я немедленно отправился в гостиницу «Москва», встретился с Мелитоном Варламовичем, принес извинения от имени редколлегии. А в очередном, седьмом номере журнала за 1982 год была опубликована моя беседа с ним. Привожу эту публикацию полностью, без изменений и дополнений.
«Кантария среднего роста, очень подвижный, несмотря на свои шестьдесят два года. Он не носит традиционные для грузин усы — гладко выбрит. Светлые глаза его улыбчивы и приветливы. Необыкновенно контактен. Может быть, потому, что мы оба бывшие разведчики, и по годам почти ровесники, и Звезды Золотые у нас на груди, с первой минуты заговорили на «ты», как давние знакомые.
С естественным для него и приятным для слушающего акцентом Кантария стал свободно и весело рассказывать:
- Как жил после войны? Сам знаешь, дорогой, после войны нелегко было. Я вернулся в Очамчири, откуда ушел служить в армию. Радостное и горестное было мое возвращение. Радостно — победили! Горестно: мои односельчане, ушедшие на фронт, — их было шестьдесят один — многие погибли.
- Как налаживалась жизнь?
- Хорошо налаживалась! Женился я на кубанской казачке Анне Илларионовне. Росли дети — сыновья Резо и Шота и дочка Циела. Сыновья водителями работают. Дочка замужем. Давно уж дед! У меня шесть внуков!
- А какая у тебя мирная профессия, кем работал?
- У меня самая хорошая, самая прекрасная профессия. После войны на родную землю вернулся — пять лет пахал и сеял. Потом пять лет в шахте работал в Ткварчели. А шестнадцать лет на стройках — плотником. Работать надо было. Я люблю работать. Меня за это уважают. За труд орденом Ленина наградили. Депутатом Верховного Совета Абхазии меня избрали. Вот так, дорогой.
- Не потерял после войны связь с боевыми друзьями, переписывался?
- Как можно потерять связь с друзьями! Не только переписывались — много раз ко мне в гости в Сухуми приезжали: командир нашей дивизии генерал Шатилов Василий Митрофанович, командир полка Зинченко, командир батальона Неустроев, разведчик Егоров. Все были. Все Герои Советского Союза. Еще ко мне в гости в Сухуми приедут. И ты приезжай, другом будешь. Запиши адрес.
- А сам, Мелитон, много ездишь?
- Очень много! В Москве часто бываю. В ГДР больше десяти раз был — я почетный гражданин города Берлина. Немецкие друзья наградили меня орденом Карла Маркса. Вот сейчас приехал в Москву по приглашению комсомольцев на съезд. Я ведь был комсомольцем, когда знамя на рейхстаг поднимали. В партию позднее вступил, а тогда шел на купол комсомольцем.
О чем думал, когда взял в руки знамя и понес его в зал съезда?
- Волновался очень, много думал! Очень... Пожалел, что нет в живых Егорова. Вспомнил, как мы на рейхстаг в дыму, в огне поднимались. Кругом пули, осколки, понимаешь, летят. А меня не зацепило! Четыре раза я был ранен до этого. А тут все мимо пролетели! Повезло, дорогой! Ну еще вспомнил себя молодым. Я ведь на съезд в военной форме пришел. Специально новую форму сшил. Погоны младшего сержанта надел.
- А какое у тебя сейчас воинское звание?
- Младший сержант.
- Но ведь после войны, когда числился в запасе, должны были повысить тебя в звании.
- Я сам просил, чтобы не повышали.
- Почему?
- Когда я шел на рейхстаг, был младший сержант. Так это всюду и записано. Пусть и останусь для всех младшим сержантом Кантарией.
- Как сейчас здоровье, ранения не сказываются?
- На здоровье не жалуюсь. Здоров, слушай, сам удивляюсь! И тут ранен, и тут, и тут, — он быстро показывает на руку, ногу, спину, — а все равно здоров! Гвардия, дорогой, не болеет!
Мы говорили еще о многом. Мелитон был весел, шутил, энергично жестикулировал. Я смотрел на него и думал о том, что таким же он был и в дни войны, и на Параде Победы. Я вспоминал своих фронтовых друзей, и мне думалось: все войсковые разведчики чем-то похожи друг на друга. Много я их видел на фронте — разных национальностей: русские, украинцы, грузины, татары, сыны других народов, внешне разные и в то же время как братья, наделены чем-то общим. Может быть, вот этой, как у Кантарии, открытой душой, веселым нравом, готовностью ради друга на все. Недаром же среди военных любой профессии, будь то летчики, танкисты или моряки, высшей оценкой человека служили слова: «Я бы с ним пошел в разведку».
Мелитон Кантария из таких — верный, надежный, добрый, прочный человек!»
Вот такие у меня происходили счастливые, полезные для писателя, приятные встречи с живыми еще Героями — победителями.
Великая держава
«...Это угрюмое, зловещее большевистское государство я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до нападения Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы...
Большим счастьем для России было то, что в годы тяжких испытаний Россию возглавлял гений и непоколебимый полководец И. В. Сталин.
Сталин принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием».
Уинстон Черчилль
Первые дни мира
(Секретная операция)
Не верилось, что война окончилась. Внутренняя настороженность, тревожное ощущение опасности, готовность к бою некоторое время, как электрические заряды, продолжали пульсировать в подсознании.
Потом пришла радость. Безграничная, легкая, светлая, но все еще с маленьким сомнением в глубине души: неужели правда все кончилось?!
Это личные ощущения. Не могу утверждать, что все фронтовики (да и те, кто жил в тылу) чувствовали то же, но Нечто похожее — несомненно. А в масштабах исторических, государственных наступал новый этап бурного двадцатого века. Ох и грозный век выпал на нашу долю! Только в первой половине его прогремели две самые истребительные мировые войны.
Наше поколение узнало, как начинается война, как перемалывает она в своих безжалостных жерновах миллионы людей. Мы познали на себе, что война есть продолжение политики иными (вооруженными) средствами. Предстояло спокойно оглядеться и понять — что же натворили? Об этом мудрец сказал: «История — это политика, обращенная в прошлое». Опять политика! Но эти две политики мы уже попробовали. А какая политика начинается? Конец войны — начало чего? Мы знали об этом по учебникам, книгам, кинофильмам, картинам в музеях. Как раньше завершались войны и как люди вступали в мир? Захват, дележ добычи, месть за погибших родственников и друзей, пьянство и обжорство в домах победителей, насилие над женщинами, мародерство и постепенное разложение армии. Во все века завоеватели грабили, разрушали, жгли захваченные города. В древние времена жителей истребляли или обращали в рабство. Извините за хрестоматийные примеры, других просто нет.
Так, в 147 году до нашей эры римляне после трехлетней осады штурмом взяли Карфаген и не только разрушили до основания один из красивейших городов того времени, но еще и распахали его территорию, чтоб никогда не возродился! Жители Карфагена были обращены в рабов и распроданы.
После вступления в Москву Наполеона от нее осталось пепелище. Правда, французам помогли жечь столицу патриоты, но как бы там ни было, а на месте Первопрестольной после врагов тлели одни головешки да чернело несколько обгоревших каменных строений.
Однако бывало и иное — русские войска, изгнав Бонапарта, вступили в Париж и не тронули его жителей, пощадили, не мстили за убитых соотечественников, не рушили, не грабили дома, как это делали французы на нашей земле.
По замыслу Гитлера, после захвата Москвы ее надлежало сровнять с землей и затопить. Там, где находился город, должно образоваться море, чтобы никогда не возродилась столица русского народа. Ни один ее житель — будь то мужчина, женщина или ребенок — не должен покинуть Москву: всех уничтожить! Фюрер явно хотел превзойти завоевателей Карфагена!
И, повторяя благородство своих предков, русские воины (немцы всех советских воинов, независимо от национальности, звали русскими), войдя в Берлин, не грабили, не разрушали, не мстили. Наша армия проявляла великий гуманизм и благородство. И было это нелегко и непросто. Ну а если и случались поступки, похожие на те, что творили завоеватели в далекие времена, так это было исключением, к тому же за такое карали.
Немцы боязливо выглядывали из подвалов — ждали обещанной гитлеровской пропагандой кровавой расправы. Но загадочные русские стали расчищать улицы, гасить пожары. Позднее, на пресс-конференции, Жукову был задан такой вопрос:
— Для многих в мире осталось загадкой — как удалось сдержать гнев и мщение, когда советские солдаты вступили в Берлин, изгнав врага, допустившего невиданные зверства на нашей территории?
Жуков ответил:
— Честно говоря, когда шла война, все мы, и я в том числе, были полны решимости воздать сполна фашистам за их бесчинства на нашей земле. Но мы сдержали свой гнев. Наши идеологические убеждения, интернациональные чувства не позволили отдаться слепой мести. Огромную роль тут сыграла воспитательная работа и великодушие, свойственное нашему народу.
Да, непросто было проявить наше извечное благородство! И дело не только в душевных переживаниях. Гнев сдержать — это полдела. Истинное благородство было еще и в огромных трудах. Город был переполнен трудами людей и животных. Только в метро, затопленном по приказу Гитлера, тоннели и станции были забиты трупами женщин, детей и стариков.
Надо было спасти уцелевших жителей от эпидемии, которая неминуемо разразилась бы при наступившей жаркой погоде. Четыре миллиона жителей, оставшихся в каменных джунглях без воды и продовольствия, надо было накормить и напоить. Голодные, обессилевшие (многие раненные) люди лежали в развалинах и подвалах, некоторых трудно было отличить от трупов.
Сталин приказал войскам оказать помощь населению Берлина. Были развернуты пункты питания. Армейские полевые кухни готовили пищу на перекрестках улиц, и здесь же выдавался хлеб. Солдаты вместе с недавно враждебным населением расчищали улицы, вывозили раненых и хоронили мертвых. Через несколько дней город был приведен в удовлетворительное санитарное состояние. По расчищенным улицам уже можно было регулярно подвозить продукты.
Вскоре были отремонтированы и заработали больницы, школы, кинотеатры.
«Где можно найти в истории такую оккупационную армию, — писал Отто Гротеволь, — которая пять недель спустя после окончания войны дала бы возможность населению оккупированного государства создавать партии, издавать газеты, предоставила бы свободу собраний и выступлений?»
Все эти огромные усилия происходили, конечно же, не только по доброте и желанию наших солдат и офицеров. Нужна была четкая организация и соответствующее материальное обеспечение. Сталин разрешил выделить все необходимое.
Военный совет под руководством Жукова для поддержания порядка создал в городе комендатуру. Первым комендантом Берлина стал один из тех, кто умело освобождал город от фашистов, — генерал-полковник Берзарин. Были созданы комендатуры и в других городах.
Учитывая наступившую весну, Сталин приказал помочь, и советское командование организовало посевную, населению были выделены трактора, горючее, семена, делалось все необходимое для восстановления хозяйства.
* * *
Между тем уцелевшие руководители фашистского рейха не теряли надежды сохранить не только себя, но и нацистское государство. Я уже говорил о том, что Гитлер перед тем, как покончить жизнь самоубийством, написал два завещания — одно личное и второе политическое. Выполняя волю фюрера, гросс-адмирал Дениц сформировал правительство и обосновался с ним в городе Фленсбурге, который находился в английской зоне оккупации.
Я считаю, мне и читателям очень повезло: у меня состоялась встреча с человеком, который с группой офицеров, по поручению Сталина, участвовал в аресте последнего правительства фашистской Германии во главе с адмиралом Деницем. Это — генерал Трусов Николай Михайлович. В Берлинской операции он являлся начальником разведки в штабе Жукова.
Подписание акта о безоговорочной капитуляции подводило итог сражению на поле брани и фиксировало полный разгром гитлеровской армии. Операция, о которой я поведу рассказ, была не сражением, а скорее, пожалуй, политической акцией. Но дело это было боевое, опасное, связанное с большим риском для его участников.
Читатели, особенно участники войны, наверное, напрягают память — о какой же операции ведет речь автор? Что это за загадочная акция, которую не сразу вспомнишь?
И действительно, это была необычная, последняя схватка, и знали о ней тогда немногие. Проводилась она Сталиным с соблюдением секретности. И может быть, поэтому, даже после успешного завершения, о ней мало знали и мало писали. В трудах военных историков и журналистов об этой акции упоминалось обычно в общих чертах. Я не претендую на лавры первооткрывателя. Но не стану и умалять проделанную мной работу. Тем более что значение этого моего труда объективно оценивает известный историк, профессор и доктор наук, автор многих широко известных книг Г. Л. Розанов. В своей книге «Конец Третьего рейха», которая, на мой взгляд, представляет собой не только художественно-публицистическое произведение, но и фундаментальное историческое исследование, профессор, касаясь операции, о которой я хочу рассказать, делает такое примечание: «В мае 1982 г. генерал-лейтенант Н. М. Трусов подробно рассказал о своей миссии во Фленсбург известному советскому писателю В. Карпову. Опубликованные последним в «Литературной газете» (18 мая 1982 г.) материалы использованы в настоящей главе».
Мне хочется отметить порядочность Германа Леонтьевича Розанова, потому что в наши дни (да и раньше) некоторые пишущие «сдирали» и присваивали факты и мысли, изложенные другими авторами. Привожу я эту оговорку еще и потому, что она свидетельствует — до 1985 года, спустя 40 лет, даже такой широко информированный ученый-историк, каким является Розанов, еще не знал подробностей той операции.
Но — по порядку. 16 мая в наших газетах была опубликована последняя сводка Советского Информбюро о том, что советские войска закончили прием сдавшихся в плен немецко-фашистских войск по всему советско-германскому фронту.
Таким образом, на нашей стороне был полный порядок — выполнялись обязательства перед союзниками и условия акта о капитуляции. Но на территории, оккупированной союзниками, как стало известно Сталину, было далеко до наведения порядка. И даже напротив — творились очень странные дела.
В английской зоне были не расформированы и не переведены на положение военнопленных около 1 миллиона немецких солдат и офицеров, с которыми даже проводились занятия по боевой подготовке. Кроме того, сохранила свой штаб и два корпуса, численностью более 100 тысяч человек каждый, армейская группа Мюллера, переименованная в группу «Норд». Гитлеровцы ходили в своей форме, носили награды, приветствовали друг друга прежним нацистским вскидыванием руки. Единственное, что изменилось, — это возглас: поскольку Гитлер был мертв, теперь осталось просто «Хайль», а кое-кто уже добавлял: «Хайль Дениц». Почему же такое происходило?
Перед самоубийством Гитлер своим преемником определил гросс-адмирала Деница и назначил министров его правительства. В политическом завещании была изложена программа действий этого правительства. Дениц в те дни находился во Фленсбурге, за Кильским каналом. Английские войска в ходе боевых действий, продвигаясь вперед, не заняли эту территорию. Выполняя завещание фюрера, Дениц принял на себя общее руководство, сформировал правительство, объявил его единственным законным правительством Германии.
Сохранилась запись первой короткой речи Деница, с которой он обратился к своим сотрудникам:
«Друзья, нам должно быть ясно, что мы полностью находимся в руках противников. Наша будущая судьба мрачна. Что они с нами сделают, мы не знаем. Но мы хорошо знаем, что должны делать сами. Политическая линия, которой мы должны следовать, очень проста. Ясно, что мы должны идти вместе с западными державами и сотрудничать с ними в оккупированных западных областях, ибо только при помощи сотрудничества с ними сможем потом надеяться, что отнимем наши земли у русских».
Черчилль позднее в мемуарах не скрывал своих предательских (как союзник) намерений по отношению к «русским». Приведу лишь одну, хотя и широко известную, цитату из директивы, данной им Монтгомери: «Тщательно собирать германское оружие и складировать его, чтобы его легко можно было раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжилось».
Монтгомери все понимал прекрасно и позднее в мемуарах писал: «Германские военные руководители, которые спаслись от русских, весьма охотно хотели стать друзьями англичан и выполняли бы что мы хотели. Однако в оплату за это сотрудничество они ожидали, что с ними будут обращаться как с союзниками англичан против русских».
Наша разведка работала неплохо, сведения о происходящем в зонах союзников легли на стол Сталина. Верховный Главнокомандующий, как известно, человек был крутой (тем более, после такой громовой победы). Он стал действовать быстро и решительно.
Подготовка и начало этой акции происходили так. В кабинете Верховного находились Молотов, Ворошилов и Жуков. Сталин сказал:
— В то время как мы всех солдат и офицеров немецкой армии разоружили и направили в лагеря для военнопленных, англичане сохраняют немецкие войска в полной боевой готовности и устанавливают с ними сотрудничество. До сих пор штабы немецких войск во главе с их бывшими командующими пользуются полной свободой и по указанию Монтгомери собирают и приводят в порядок оружие и боевую технику своих войск. Я думаю, — продолжал Верховный, — англичане стремятся сохранить немецкие войска, чтобы использовать позже. А это прямое нарушение договоренности между главами правительств о немедленном роспуске немецких войск.
Обращаясь к Молотову, Сталин произнес:
- Надо ускорить отправку нашей делегации в Контрольную Комиссию, которая должна решительно потребовать от союзников ареста всех членов правительства Деница, немецких генералов и офицеров.
- Советская делегация завтра выезжает во Фленсбург, — ответил Молотов.
Далее Сталин сообщил о решении союзников создать Контрольный Совет по управлению Германией, куда войдут представители всех четырех стран: от США — генерал армии Эйзенхауэр, от Англии — фельдмаршал Монтгомери, от Франции — генерал Делатр де Тассиньи.
— Мы решили, — сказал Сталин, — поручить вам, товарищ Жуков, должность главноначальствующего по управлению Германией от Советского Союза. Помимо штаба главкома, нужно создать советскую военную администрацию. Вам нужно иметь заместителя по военной администрации. Кого вы хотите иметь своим заместителем?
Жуков назвал генерала Соколовского. Сталин согласился.
Начальника разведывательного управления 1-го Белорусского фронта генерала Трусова Верховный утвердил представителем от советской стороны для ареста правительства Деница...
По ходу повествования мы еще не раз встретимся с генералом Трусовым. После того как мы оба ушли в отставку, мы подружились. Николай Михайлович рассказал мне много того, что я позже использовал в книге «Полководец». Он был в 1942 году начальником разведки на Северо-Кавказском фронте, которым командовал И. Е. Петров. А теперь, для освещения операции, о которой пойдет рассказ, он снова очень помог мне. Вот несколько слов из его письма:
«Уважаемый Владимир Васильевич!
Посылаю отдельные заметки на четыре группы вопросов, которые были сформулированы в твоей записке. Если эти заметки принесут какую-то пользу, то я буду весьма доволен...
С уважением к тебе — Трусов.
14.3.83»
После одной из бесед я оставил Николаю Михайловичу вопросник, и он, человек обязательный, не забыл ответить.
На мой взгляд, самым достоверным станет рассказ живого участника событий того далекого мая 1945 года. Теперь Трусова нет в живых, но я не стану править записанные мной беседы с ним. Пусть он останется и в вашем восприятии живым собеседником.
Итак, мы сидим в квартире Трусова на Плющихе, его жена и верная подруга во все годы их жизни, Анна Дмитриевна, поит нас отлично заваренным чаем.
— Каждому событию предшествуют или подготовка, или стечение обстоятельств, порождающих это событие, — начал Николай Михайлович. — Накануне самоубийства — 29 апреля — Гитлер подписал документ под названием «Политическое завещание». Текст его через несколько дней был у меня в сейфе. В нем назначается новое правительство и верховное командование вооруженных сил Германии. Согласно завещанию, посты распределялись: Дениц — президент, Геббельс — имперский канцлер, Борман — министр по делам нацистской партии, Зейсс-Инкварт — министр иностранных дел, Гислер — министр внутренних дел, Ханке — министр по делам полиции, фельдмаршал Шернер — главнокомандующий сухопутными войсками.
Я спросил:
— По каким соображениям Гитлер своим преемником назначил гросс-адмирала Деница? Почему на нем остановил выбор? Ведь раньше официально преемником в случае кончины Гитлера был назначен Геринг.
Николай Михайлович улыбнулся:
— Геринг, как говорится, не оправдал доверия фюрера, он за его спиной, не согласовав с ним свои действия, а точнее, спасая свою шкуру и богатство, стал вести переговоры с американцами: еще когда германская армия сражалась или делала вид, что сражается, с нашими союзниками, наступающими с запада. Разгневанный фюрер расценил это как предательство. Вот тогда и встал вопрос о новом преемнике. Выбор на гросс-адмирала Деница пал не случайно. Он был не только верный сторонник нацизма, но еще имел связи с финансовыми магнатами, он был родственником миллионера и крупного промышленника Эдмунда Сименса. Пушки умолкали, наступала тихая пора действий. Гросс-адмирал Дениц был очень подходящим человеком для представителей финансовых и промышленных кругов Германии и западных стран, да и для оставшихся в живых главарей фашизма. 30 апреля 1945 года в 18 часов 30 минут Дениц получил в городе Плен телеграмму, отправленную из Берлина, за подписью Бормана.
Николай Михайлович весело глянул на меня:
— Я сам читал телеграмму, поэтому так точно называю дату и время. В ней говорилось: «Вместо прежнего рейхсмаршала Геринга фюрер назначил вас, гросс-адмирал, своим преемником. Письменные полномочия в пути. С этого момента вам надлежит предпринимать необходимые меры, вытекающие из современной обстановки».
Дениц на эту телеграмму ответил: «Мой фюрер, моя верность вам остается непоколебимой. Я приму все необходимые меры, чтобы облегчить ваше положение в Берлине. Но если судьба принудит меня, как вашего преемника, быть первым человеком немецкого рейха, то я закончу войну так, как того требует неповторимая героическая борьба германского народа».
Дениц перебрался в город Фленсбург и приступил к активным действиям: сформировал правительство, претендующее на то, чтобы представлять всю Германию, и начал вести послевоенную политику. Одним из самых заветных, но, разумеется, тайных желаний этого правительства было намерение поссорить союзников-победителей.
Николай Михайлович помолчал, видимо, вспоминая те дни, и продолжал:
— Нам было известно, что существует правительство Деница и чем оно занимается. Черчилль возлагал на это правительство большие надежды, что подтверждает сам факт его создания в английской зоне. Покровительство англичан Деницу, я думаю, было не случайно и объясняется не только заботами тех дней.
Посмотрев на меня с доброй хитринкой, генерал спросил:
- Как вы думаете, не имеет ли это связи с тем, что Дениц во второй половине 1918 года был взят англичанами в плен вместе с частью экипажа тонущей подводной лодки? На поверхности их подобрал английский эсминец. Только через год, во второй половине 1919 года, Дениц возвратился в Германию. Кроме того, общеизвестно, что бывший гросс-адмирал Дениц на Нюрнбергском процессе, пожалуй, не обвинялся, а опекался со стороны Англии. Заместитель английского главного обвинителя не требовал смертной казни Деницу, а вел такую линию, что Дениц получил минимальный срок наказания. Гросс-адмирал Дениц был единственным обвиняемым на Нюрнбергском процессе, который получил только 10 лет тюремного заключения, хотя не меньше других совершил военных преступлений против человечества, был одним из видных лиц нацизма и полностью ответствен за чудовищные преступления фашизма. Ну, еще напомню, что на смерть Деница, бывшего гросс-адмирала гитлеровского флота, лондонская газета «Таймс» в 1981 году опубликовала некролог в половину газетной полосы. В некрологе самым почтительным образом воздается дань его заслугам, таланту, знанию военного дела и ничего не говорится о его преступлениях перед человечеством во второй мировой войне.
- И вот, — увлекся своими воспоминаниями Николай Михайлович Трусов, — Верховный Главнокомандующий утвердил меня представителем от советской стороны для ареста правительства Деница. Из Москвы прилетело несколько офицеров, которые вошли в мою группу. Мне поручалось на период проведения операции держать связь непосредственно с Москвой, для чего я взял с собой радиостанцию и необходимые шифры. Приказано: подобрать группу в 20—25 офицеров, 17 мая быть во Фленсбурге и в возможно короткий срок выполнить задание.
Заехать-то в их зону мы заедем, но вернемся ли оттуда в случае своей большой настойчивости, да и вообще, если узнаем кое-что такое, что не захотят предавать гласности англичане? Уж кто-кто, а они умели заставлять замолчать неугодных им людей, этому можно найти подтверждающие факты на любой странице их истории.
В общем, я все подготовил, товарищи чекисты, включенные в мою группу, из Москвы прилетели вовремя. Старшим среди них был спокойный, понравившийся мне с первого взгляда Горбушин Василий Иванович. Он ленинградец, как и я, начинал жизнь рабочим Кировского завода. Перед войной был уже мастером механического цеха, и горком направил его на работу в органы государственной безопасности. Горбушин пережил блокаду и затем прошел боевой путь до Берлина.
Оказавшись за Кильским каналом, мы как бы попали в довоенную фашистскую Германию: всюду видны старые названия улиц, фашистские указатели, кругом свастика, фашистское приветствие поднятием руки — и масса немецких военных в сухопутной, эсэсовской и морской форме, все при орденах, со знаками различия. Было очевидно: здесь в полной мере продолжал существовать гитлеровский порядок, действовали фашистские законы.
В городе Фленсбурге функционировал городской транспорт, работали магазины, оживленное уличное движение регулировали пожилые полицейские в форме, которую они носили и при Гитлере.
В порту находилось много немецких военных кораблей. Экипажи этих кораблей жили обычной жизнью — уходили на берег, возвращались из городского отпуска. На кораблях отбивались склянки и развевались немецкие флаги со свастикой.
Во Фленсбурге находилось и продолжало функционировать верховное командование фашистской Германии во главе с генерал-полковником Йодлем — начальником штаба руководства.
Как будто не было ни поражения, ни подписания акта о безоговорочной капитуляции. Нам тогда показалось, что нацистам оставлена эта территория преднамеренно, дается возможность сохранить кадры, переждать «ненастье». Это был какой-то музей — не восковых, а живых фигур, и не только фигур, но и фашистских порядков, образа жизни.
Во Фленсбург раньше нас прибыли американская делегация, ее возглавлял генерал-майор Руке, и английская делегация во главе с бригадным генералом Фордом. Мы встретились с ними в день приезда — 17мая — и провели совещание по предстоящей работе.
Бригадный генерал Форд пугал советскую и американскую делегации, что если немедленно приступим к ликвидации правительства Деница, то он не исключает вооруженных выступлений во Фленсбурге морских немецких школ, мятежных действий эсэсовских подразделений.
Форд, на правах хорошо осведомленного хозяина в английской зоне оккупации, пытался представить дело так, что итогом нашей работы во Фленсбурге должно быть «разъяснение» своим правительствам того положения, что группа Деница полезна на данной стадии управления Германией и ее пока не надо ликвидировать. Нам приступать к выполнению задания немедленно действительно было невозможно, следовало осмотреться, сориентироваться, найти выход. Англичане, как хозяева, предложили нашей делегации несколько вариантов для размещения: в гостинице, в отдельном доме в городе или за городом. Учитывая обстановку и то, что местные газеты уже сообщили о нашем прибытии, причем явно недружелюбно, надо было располагать группу с учетом безопасности и даже возможности защитить себя в случае нападения. Поэтому я решил поселить нашу группу на пассажирском корабле «Патрия». Он стоял у пирса, был связан с землей только трапом, и в случае опасности мы сможем или отплыть в море, или своими силами отстреливаться, не пуская на трап нападающих. Несколько неожиданным для нас было решение английской и американской делегаций тоже поселиться на этом корабле. Внешне они так поступали из чувства союзнической солидарности, удобства совместной работы, но я понимал: было здесь намерение постоянно держать нас в поле зрения, знать о передвижениях всех офицеров нашей группы...
В таких условиях, после размещения на корабле, Трусов, не теряя ни минуты, начал действовать. Он поставил конкретные задачи всем членам группы и сам за короткое время успел сделать немало. Вот выдержка из его донесения:
«18-го мая беседовал с генерал-полковником немецкой армии Йодлем.
Йодль после ареста Кейтеля занимает пост начальника штаба верховного командования. Штаб верховного командования (ОКБ) разделен на две части. Около 60% штаба находится во Фленсбурге, около 40% — в Петергардене, подробный состав штаба высылаю самолетом. Кроме радиосвязи открытым текстом, никакой другой связи между двумя частями штаба нет».
Далее Трусов докладывает о реальных силах, которыми руководит штаб. И еще о том, что его очень насторожил незаконный дележ немецкого флота между англичанами и американцами.
В следующей шифровке Николай Михайлович доносит о том, что ему удалось выяснить в отношении флота:
«1. ...установлено, что немцы передали союзникам... всего в зоне от Кильского канала, включая Данию, 2600 сухопутных самолетов и 66 гидросамолетов.
Документы о переданных союзникам самолетах высылаю самолетом.
2. ...после капитуляции англичане захватили в водах Балтийского моря и Северного моря следующий немецкий флот: крейсеров легких и тяжелых 9, миноносцев 12, подводных лодок 195 (далее идет перечисление многих видов кораблей). Всего 258 единиц боевых кораблей. Кроме того, торговых судов 951 единица.
Документальные данные по морскому флоту высылаю...
По данным, полученным из бесед с американскими и английскими офицерами, англичане не намерены выделять Советскому Союзу какую-либо долю из военного и торгового морских флотов.
Американцы не возражают против выделения Советскому Союзу определенной доли морских сил Германии...»
Донесения Трусова печатаются в строго ограниченном количестве экземпляров и рассылаются только Сталину, Молотову, Жукову, Булганину, Берии, Антонову (последний был тогда начальником Генерального штаба).
— Бригадный генерал Форд, — продолжает свой рассказ Трусов, — всячески противился моей встрече с Деницем. Дениц якобы все изложит по общей просьбе трех представителей на бумаге, и копию этой бумаги англичане передадут представителю каждой стороны. Я настаивал на том, чтобы встреча с Деницем состоялась. После долгих проволочек и многих попыток отговорить меня от встречи генерал Форд все же свел меня с Деницем при условии, что я не буду вести протокол допроса, а выясню у него только некоторые вопросы, касавшиеся деятельности его как главы правительства, составленного по завещанию Гитлера от 29 апреля 1945 года.
В сопровождении нашего полковника В. И. Смирнова и бригадного генерала Форда я вошел в кабинет Деница. Кабинет был большой, старинная деревянная мебель, на стене портрет Гитлера. При нашем появлении Дениц встал из-за стола и пытался приветствовать нас традиционным жестом гитлеровцев. Но, увидев наши недовольные лица, как-то неловко опустил руку и показал ею на стоящие вокруг стола стулья.
Дениц был в форме адмирала. Ему исполнилось 53 года, выглядел свежим, подтянутым военным человеком, среднего роста, приглаженные волосы, с сединой на висках. Взгляд Деница не был сосредоточенным, глаза его бегали, и была заметна какая-то неуверенность в его жестах, хотя внешне он держался спокойно. Я спросил Деница о составе правительства. И, как вы понимаете, меня интересовал не столько его сегодняшний состав, как то, куда делись лица, коих предназначал включить в этот состав Гитлер в своем завещании. Мне уже было известно, что тех главарей, которых назвал фюрер, в правительстве нет. Где же они?
О деятельности своего правительства Дениц отвечал неохотно, правда, назвал полный его состав и много говорил о трудностях при его формировании, потому что тех людей, которые были указаны в завещании Гитлера, не оказалось на месте.
Я спросил: «Почему не включены в состав правительства в Фленсбурге Борман и другие руководители рейха?» Дениц заявил, что он неоднократно пытался установить местонахождение этих лиц, в том числе и Бормана, пытался наладить с ним связь, но успеха не имел. Далее Дениц сказал, что к нему приходил Гиммлер и предлагал свое сотрудничество, просил быть вторым лицом. Гиммлеру он отказал, и тот ушел, не сказав, куда направляется.
В течение всей «аудиенции» Дениц не спускал глаз с бригадного генерала Форда, как бы дожидаясь одобрения своих ответов на мои вопросы.
Наша делегация настояла на том, чтобы арест провести одновременно, по утвержденному нами списку. А надо сказать, список был немалый — в него мы на совместном заседании включили более двухсот крупных нацистов. Наконец мы обо всем договорились, арест был намечен на 23 мая 1945 года, операция проводится одновременно, по всем известным нам адресам...
Хочу обратить внимание читателей на то, что генерал Трусов не только выполнил прямое поручение Сталина «об аресте правительства Деница», но по своей инициативе еще прихватил и весь штаб верховного командования германской армии. Я подчеркиваю — «весь штаб», чтобы и зародыша для воскрешения не осталось.
И еще нашел себе дополнительные хлопоты энергичный генерал, о чем также сообщает в Москву: «Наши предложения о создании комиссии и об учете архивов приняты».
Как пригодились эти архивы на Нюрнбергском процессе! А не прояви инициативы генерал Трусов, многие из этих очень важных документов могли быть уничтожены гитлеровцами или просто утеряны после ареста немецких работников штаба.
В решающий день, а вернее, ночь, у Трусова возникли большие затруднения. В его группе двадцать пять человек, арест будут проводить английские солдаты и офицеры. Для того чтобы осуществить контроль и проявить настойчивость, если таковая потребуется, Трусов распределил своих офицеров в английские группы и соответственно их проинструктировал. Накануне проведения операции они получили сведения, которые потребовали срочных активных действий не только во Фленсбурге.
Тут я передаю слово Василию Ивановичу Горбушину. Он рассказывает:
— Мне и подполковнику Ивлеву удалось установить, что все немецкие документы разведывательного характера о Красной Армии англичане успели вывезти из Фленсбурга в бельгийский город Динст. Я доложил об этом генералу Трусову и просил вступить в переговоры о передаче этих документов нам. Англичане согласились с нашими доводами и поручили одному из своих офицеров сопровождать меня и подполковника Ивлева в Динст.
Было решено, что Горбушин и Ивлев уедут после проведения операции по аресту в Динст.
На рассвете 23 мая операция началась. Группы разъехались по намеченным адресам. Руководители союзных делегаций вызвали президента и военного министра незаконного правительства Германии гросс-адмирала Деница, начальника штаба оперативного руководства генерал-полковника Йодля и главнокомандующего военно-морскими силами адмирала Фридебурга. Представители трех сторон — советской, американской и английской — объявили, что с этого момента так называемое правительство Деница распускается, они трое берутся под стражу, все правительственные институты прекращают свое существование, а весь личный состав правительства и чиновники правительственных учреждений тоже берутся под стражу.
В целом операция была проведена по намеченному плану, успешно. Правда, из-за невнимательности английской охраны адмирал Фридебург, уже после ареста, вышел в туалет и там отравился бывшей при нем ампулой с цианистым калием.
Тут вновь продолжает рассказ Горбушин, лично присутствовавший при следующем важном событии:
— Вскоре после этого англичане информировали генерала Трусова, что в городе Люнебург, примерно при таких же обстоятельствах, покончил жизнь самоубийством рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В связи с этим было решено совместить мою поездку в Динст с заездом в Люнебург.
Рано утром 24 мая я и подполковник Ивлев в сопровождении майора английской армии выехали из Фленсбурга. У шлагбаума на окраине Люнебурга нас ожидал офицер английской армии, указавший дорогу к зданию, где находился труп Гиммлера. Войдя в это здание, мы увидели лежащего на полу Гиммлера — самую кровавую, зловещую личность рейха, рейхсфюрера СС, начальника политической полиции, министра внутренних дел.
Из бесед с английскими офицерами выяснилась следующая картина самоубийства Гиммлера.
В один из майских дней английский патруль задержал на улице в Люнебурге трех неизвестных нарушителей комендантского часа и направил их в лагерь для гражданских лиц, размещенный на окраине города. Как позже стало известно, эти нарушители наткнулись не на англичан, а на двух наших солдат — Ивана Сидорова, уроженца Саратовской области, и Василия Губарева из Рязани. Их, плененных немцами, освободили из лагеря англичане и предложили нести патрульную службу при английской военной комендатуре.
Никто не счел необходимым допросить задержанных. Вскоре один из них сам явился к начальнику лагеря и заявил, что он Генрих Гиммлер и желал бы встретиться с высокими чинами английской администрации. Начальник лагеря сначала ему не поверил, однако этим заинтересовался майор английской службы безопасности, который вызвал Гиммлера на допрос. На допросе была установлена подлинность Гиммлера, о чем было доложено в штаб английских войск в Люнебурге.
В штабе Гиммлера стали обыскивать. Его раздели, предложили ему открыть рот. Увидев во рту стеклянную ампулу, врач, производивший обыск, попытался ее выхватить, но Гиммлер раздавил ампулу.
Таков был рассказ английских офицеров.
Я попросил полковника сделать снимки трупа Гиммлера и письменно изложить обстоятельства его смерти. Полковник просьбу мою выполнил и вечером через офицера связи передал две фотопленки, а также письменное объяснение своих сотрудников и одну из трех ампул цианистого калия, обнаруженных в одежде Гиммлера.
26 мая мы поехали дальше. В районе Рура переночевали и спустя день прибыли в Динст — в лагерь военных преступников. Коменданта лагеря заранее предупредили о цели нашего приезда, и он сразу же велел принести немецкие, как он выразился, «документы о русских». Нам доставили три больших ящика с бумагами. Документы, составленные на русском и немецком языках, содержали материалы разведывательной деятельности различных ведомств и служб гитлеровского рейха.
Не задерживаясь в этом лагере, мы с Ивлевым выехали в Брюссель.
На этом миссия группы генерала Трусова не завершилась. Как было сказано выше, Трусов обнаружил захват англичанами военно-морского и гражданского флотов. Николай Михайлович проделал огромную работу и склонил на нашу сторону американцев, доказав им, что будет более справедливым поделить корабли между союзниками поровну.
Об этом Трусов доложил в Москву:
«Американское правительство материально не заинтересовано ни в боевых кораблях, ни в подводных лодках, ни в торговом флоте Германии. Оно согласно, в принципе, поделить флот на 4 части — СССР, Англия, США, Франция.
Для ускорения решения вопроса раздела германского флота американская сторона считает необходимым в ближайшие дни создать морские комиссии от СССР, Англии и Америки.
Созыв конференции с участием этих комиссий должен произойти в результате обращения маршала Жукова или Верховного командования к генералу Эйзенхауэру. Американцы не будут выступать в совместной линии с англичанами, напротив, поддержат наше требование на 1/3 германского флота».
Трусов, не будучи морским специалистом, рекомендовал назначить председателем комиссии по разделу флота не ниже вице-адмирала и просил дать ответ сегодня же по поводу согласия на проведение предлагаемых мероприятий. Рассказывая об этом, Николай Михайлович усмехнулся:
— Вот видите, до чего мы «обнаглели»: самому Сталину предлагали давать ответ немедленно.
В заключение скажу о том, что в результате инициативных действий группы Трусова наша страна не упустила значительные трофеи из состава морского флота Германии. А те из вас, кто плавал по Черному морю на теплоходе «Россия», плавали на той самой «Патрии», где жила группа Трусова.
Николай Михайлович так подвел итог нашей беседы:
— Из Фленсбурга мы выехали с чувством выполненной миссии, возложенной на нас. Правительство Деница перестало существовать, арест высокопоставленных нацистов способствовал организации Нюрнбергского судебного процесса. Во Фленсбурге нам удалось добыть важные немецкие документы, мы привезли с собой оттуда значительную часть архива германского генерального штаба, материалы которого были использованы на Нюрнбергском процессе и раскрывали подготовку и развязывание агрессивных войн в Европе и против СССР. Во Фленсбурге нам удалось добыть также немецкие карты морского штаба с минной обстановкой по всей акватории Балтийского моря, эти карты значительно облегчили нашим морякам разминирование Балтийского моря и спасли от гибели многих людей и суда многих государств. Вот такое личное задание Сталина довелось мне выполнить сразу после войны.
Если акт о безоговорочной капитуляции гитлеровских вооруженных сил фиксировал прекращение боевых действий «на суше, на море и в воздухе», то арест правительства Деница ставил последнюю точку: было ликвидировано нацистское правительство — Третий рейх как государство перестал существовать не только фактически, но и официально, юридически.
При аресте адмирала Деница в его личном портфеле оказались подлинники завещания Гитлера. Позднее эти завещания публиковались в сотнях различных изданий, начиная от газет, кончая мемуарами государственных деятелей.
Встреча с Гопкинсом
В мае 1945 года Сталину нанес визит Гарри Гопкинс, особо доверенное лицо президента США.
Гопкинс, по мнению Сталина, был выдающейся личностью. Он много сделал для укрепления деловых связей США с Советским Союзом. Кстати, первая их личная встреча состоялась в июле 1941 года, когда гитлеровцы рвались к Москве. В те дни почти никто не сомневался в скорой победе германской армии. Президент США хотел знать истинное положение, он послал Гопкинса якобы для изучения вопроса об американских поставках в СССР. Но главная его задача была выяснить, «как долго продержатся русские». Гопкинс из бесед со Сталиным уверился, что русские будут драться до победного конца, он убедил в этом и президента Рузвельта, чем, несомненно, повлиял на решение президента разработать целую программу помощи Советскому Союзу.
Гопкинс действительно дружески относился к нашей стране, и его влияние на президента и правительство США принесло немалую пользу в укреплении союзнических отношений между нашими странами, да и в материальной помощи в трудные годы войны. Он приложил много усилий и для принятия закона о ленд-лизе.
Сталин относился с уважением к доброжелательному американцу. И новый президент, Трумэн, не случайно прислал именно Гопкинса на переговоры со Сталиным. После окончания войны отношения союзников стали меняться в сторону ухудшения. Западные страны всячески пытались не допустить укрепления наших позиций в Европе. Сталин был тверд в проведении своей политики. И вот, после неудачных попыток сломить советскую сторону на конференции в Сан-Франциско (откуда Молотов уехал до ее окончания), Трумэн решил послать Гопкинса, как «друга Сталина», с которым он будет более сговорчив.
Гопкинс, старый и больной, к тому времени уже оставил государственную службу. Но, услышав предложение Трумэна, «словно боевой конь», воспрянул духом, почувствовал прилив новых сил и согласился осуществить высокую миссию.
В моей библиотеке есть полная запись всех бесед Гопкинса со Сталиным, но поскольку этот материал довольно объемистый, приведу из него только то, что имеет прямое отношение к Сталину.
Первая беседа состоялась 26 мая в 8 часов вечера. В ней участвовали Сталин, Молотов, Павлов (переводчик; я не раз с ним беседовал). Американскую сторону представляли Гопкинс, Гарриман (посол США в СССР), Болен (помощник госсекретаря США).
Сталин встретил Гопкинса очень радушно. Они оба с удовольствием вспоминали свою первую встречу в тревожные и опасные дни июля 1941 года. Помянули добрым словом Рузвельта, которого оба уважали. Перейдя к делу, касались многих острых тогда политических проблем. Гопкинс сообщил, что в Контрольный Совет по Германии американским представителем назначен генерал Эйзенхауэр. Сталин не знал об этом. Он тут же принял решение назначить не менее значительную фигуру.
— Советским представителем в Контрольный Совет будет назначен маршал Жуков.
Ни минуты не сомневаясь в правильности принятого им решения, но понимая необходимость юридического оформления, Сталин добавил:
— Об этом назначении будет объявлено в ближайшее время.
Кстати, одну из очень важных проблем Сталин решал, уже опираясь на работу, проделанную генералом Трусовым.
Это произошло на второй беседе, 27 мая, когда Гопкинс затронул вопрос о разделе германского флота. Сталин, как говорится, был во всеоружии.
— Как нам известно, некоторые соединения германской армии, сражавшиеся против русских, стремились капитулировать перед западными союзниками. Что касается германского флота, он тоже капитулировал и весь остался в ваших сферах оккупации. Ни один корабль не был передан русским. Я послал президенту и премьер-министру телеграммы, чтобы по меньшей мере одна треть германских военных кораблей и торговых судов была передана Советскому Союзу. Остальная часть может быть использована Великобританией и Соединенными Штатами по их усмотрению. Если учесть, что мы имеем право на часть итальянского флота, то тем большее право советской страны на германский флот. Мы имеем определенную информацию, дающую основание полагать, что США и Англия намерены отклонить просьбу Советского Союза; я должен сказать, если эта информация окажется верной, то это будет крайне неприятно.
Гопкинс заверил Сталина:
— Я уже говорил по этому поводу с адмиралом Кингом и могу заявить, что Соединенные Штаты не имеют никакого намерения задержать какую-либо часть германского флота, а лишь хотят осмотреть эти суда с точки зрения новых изобретений и технических усовершенствований. После этого мы готовы потопить ту часть, которая будет передана нам, они нам не нужны. Я считаю и согласен с вами — германский флот должен быть разделен между союзниками. Я думаю, этот вопрос будет решен именно так на предстоящем совещании глав трех правительств.
В конце второй встречи, после трудных и долгих дискуссий по поводу ленд-лиза, говорили о судьбе Польши, которую союзники хотели превратить в «санитарный кордон» от коммунизма путем внедрения в Польшу эмигрантского правительства Миколайчика. После всего этого утомленный (и не очень здоровый) Гопкинс посчитал нужным еще раз вернуться к одной из вчерашних тем.
— Было бы крайне желательно, чтобы маршал Сталин смог как можно скорее опубликовать сообщение о назначении маршала Жукова советским представителем в Контрольном Совете по Германии, с тем чтобы этот орган мог поскорее приступить к работе.
Сталин заверил гостя:
— Я готов объявить о назначении маршала Жукова либо завтра, либо еще через день, и вообще когда вам угодно.
На третьей, тоже продолжительной встрече решался очень ответственный вопрос о начале военных действий против Японии. Оговорив непременное обсуждение этого вопроса с Китаем, Сталин обещал, что советские войска начнут боевые действия в августе.
Что бы ни писали о Сталине желающие изображать его только черной краской, но даже из встреч с Гопкинсом виден его колоссальный международный авторитет и несгибаемость в защите интересов нашего отечества. По всем вопросам, даже там, где он соглашался с Гопкинсом и через него с предложениями президента Трумэна, в конечном итоге получалось так, что позиция Сталина, интересы нашей страны преобладали.
Например, начать боевые действия против Японии СССР обязан был в соответствии с договором с союзниками. И вот при встрече с Гопкинсом Сталин дает себя уговорить в том, что рее давно решено, и при этом оговаривает и новое положение, прямо скажем, весьма и весьма непростое:
— Я считаю, после безоговорочной капитуляции Японии Россия будет участвовать в фактической оккупации Японии, и она желает достигнуть с Англией и США соглашения о распределении зон оккупации.
И еще раз в конце третьей встречи Гопкинс напоминает Сталину, что до сих пор нет официального сообщения о назначении Жукова.
Для меня остается загадкой такая настойчивость в отношении кандидатуры маршала Жукова. Боевые действия кончились. Авторитет Жукова в Контрольном Совете способен только подавлять других членов комиссии и усложнить им защиту своих интересов. Зачем так настаивает Гопкинс на его кандидатуре?
Единственное, может быть, нелестное для Георгия Константиновича, объяснение я вижу в том, что Жуков им хорошо известен как «военная косточка»: прямолинейный строевой командир, и никакой не политик, и уж тем более не дипломат. Наступила пора ораторских баталий, а дипломат, как известно, должен говорить одно, думать другое, а делать третье. Жуков на такие выкрутасы явно был не способен. Может быть, поэтому его тянули в сторону от близких ему военных дел?
Как бы там ни было, а на третьей встрече Гопкинс еще раз просит Сталина разрешить вопрос о назначении Жукова. Сталин не привык к такой напористости, да и неловко ему, наверное, было оказаться не хозяином слова после того, что в прошлый раз пообещал.
На следующий день в газетах появилось сообщение:
«О Контрольном Совете по оккупации Германии
По договоренности между правительствами союзных держав на днях создается Контрольный Совет из представителей Верховного Командования Советского Союза, Великобритании, Соединенных Штатов Америки и Франции, который будет осуществлять высшую власть союзных держав на время оккупации. Представителем Советского Верховного Главнокомандования в Контрольном Совете назначен главнокомандующий советскими оккупационными войсками в Германии Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.
31 мая 1945 г.»
Обратите внимание: в этой публикации не сказано, кто принимал решение, нет подписи, нет ссылки на какой-либо официальный орган. Не знаю, в чем причина такой публикации, но, может быть, Калинин был болен или находился в отъезде? Это предположение могу подкрепить тем, что в перечне присутствовавших членов правительства на приеме у Молотова 31 мая и на обеде у Сталина 1 июня Калинина не было. Но Сталин сказал опубликовать, и этого было достаточно, надо же было успокоить высокого гостя.
В третьей беседе зашел разговор о месте очередной встречи глав союзных держав. Гопкинс стал вспоминать, как при возвращении с Ялтинской (Крымской) конференции Рузвельт полагал, что следующая встреча произойдет в Берлине, это будет символично для победы, которую одержат союзники.
Сталин поддержал:
— Я помню, мы даже подняли тост за следующую встречу в Берлине.
Так было предопределено место следующей конференции руководителей трех союзных держав, которая войдет в историю под названием Потсдамской.
Парад Победы
Впервые мысль о необходимости провести Парад Победы высказал Сталин. Шло к концу совещание, начальник Генерального штаба Антонов докладывал расчеты о сосредоточении войск на Дальнем Востоке для боевых действий против Японии. В кабинете присутствовали адмирал флота Кузнецов, начальник тыла Красной Армии Хрулев и еще несколько генералов, которым предстояло заниматься практически подготовкой большой войны на Востоке.
Вопрос был решен, помолчали, вот тут Сталин безотносительно к предыдущему разговору сказал:
— Не следует ли нам в ознаменование победы над фашистской Германией провести в Москве Парад Победы и пригласить наиболее отличившихся героев — солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов?
Присутствующие поддержали бы любое предложение Сталина, но это к тому же всем пришлось по душе, мысль эта как бы витала в воздухе, всем хотелось как-то празднично и громко отметить победу. Ну, уже был День Победы 9 мая: погуляли, выпили, салют дали в Москве и городах-героях. Но в те дни вообще много гуляли и выпивали — радость была великая, ее в один день не обмоешь. Однако ощущение, что чего-то не хватает, не оставляло. И вот оказывается (как не раз уже отмечено — все гениальное просто), нужен Парад Победы. С того дня все закрутилось-завертелось, в Генштабе и Главпуре были сделаны расчеты: кого приглашать, где им жить, как их одеть, кормить, развлекать — да, и это предусматривалось.
Вопрос о том, кто будет принимать Парад Победы и кто будет командовать парадом, тогда не обсуждался. Однако каждый считал, что Парад Победы должен принимать Верховный Главнокомандующий.
В общем, вопрос этот не ставился и не разрешался, пошла полным ходом подготовка к грандиозному празднику.
По составленному в Генеральном штабе расчету каждый фронт формировал один сводный полк и по одному сводному полку предоставляли военно-морские силы и военно-воздушный флот. Что значит сводный полк? Это временное формирование, которое отбиралось из разных частей от фронта. Самые достойные фронтовики, добывавшие победу: офицеры, сержанты, рядовые, независимо от рода войск — пехотинцы, артиллеристы, танкисты и так далее. Как воевали вместе, так и пойдут плечом к плечу. В первую очередь отбирали Героев Советского Союза и кавалеров орденов Славы трех степеней, а затем других отличившихся в боях, по количеству наград.
Полки эти начинали заниматься строевой подготовкой еще в расположении фронта, а потом перевозились в Москву и продолжали тренироваться здесь. В дни этих занятий всем участникам парада была выдана или сшита новая парадная форма и новая обувь.
Вечером участников парада возили в театры, в концертные залы и в цирк. В эти же дни они встречались с рабочими на заводах, с учеными и писателями, со студентами и школьниками, побывали в различных коллективах и обществах, где рассказывали, как они шли к победе.
В Генштабе, еще при составлении расчета, встал вопрос — в каком порядке пойдут полки торжественным маршем мимо правительства на трибуне Мавзолея? Было предложено вроде бы логичное — открыть парад должен 1-й Белорусский фронт, бравший Берлин. Но сразу же возник другой, не менее резонный вопрос— 1-й Украинский фронт тоже брал Берлин. Ну а если говорить о победе, то ее добывали все фронты и все участники Великой Отечественной войны, начиная с пограничников, которые первыми встретили врага 22 июня 1941 года.
Тогда, чтобы никого не обижать, решили проходить в том порядке, в каком дрались на полях сражений, — то есть на самом правом фланге Карельский полк, затем Ленинградский, Прибалтийский и т. д. Это было справедливо и снимало претензии и кривотолки. Всего в каждом полку набиралось до 1000 человек, по двадцать фронтовиков в ряду. Впереди строя — знаменосцы-герои, они понесут 363 боевых знамени наиболее отличившихся соединений и частей. Впереди знамени пойдет командование во главе, с командующим фронтом. На тренировках маршалы со своими полками не ходили, руководили и тренировались генералы чинами пониже. После фронтовых полков — войска Московского гарнизона: академии, училища и вызывающие общие улыбки одобрения суворовцы и нахимовцы.
Вот в таком порядке мы тренировались на центральном аэродроме, теперь здесь аэровокзал. Летное поле было размечено белыми линиями в точном соответствии с размерами Красной площади и порядком построения участников. Вместо Мавзолея стояла временно сколоченная трибуна, обтянутая красной тканью. Тренировались мы ночами: подъем в три часа, умылись, оделись — и на аэродром. Когда москвичи шли на работу, мы уже заканчивали занятия и возвращались на свои квартиры.
Теперь, да будет мне позволено, вспомню переживания очень личные, надеюсь, читатели за это не осудят.
В те дни я был слушателем Высшей разведывательной школы Генерального штаба. Это было очень солидное учебное заведение с четырехлетним сроком обучения (для сравнения — в Академии Фрунзе, которую я тоже позднее окончил, учились три года). В нашей спецшколе учились только офицеры-разведчики, они прошли огни и воды в годы войны. Народ был отчаянный! Вспоминаю их сейчас с любовью и восхищением, уж каких только заданий они не выполняли, причем не только в военное время, но и после — в разведке, как известно, мирного времени не бывает.
Мне выпала великая честь быть знаменосцем в нашей колонне разведчиков. Ассистентом знаменосца справа был знаменитый командир партизанской бригады, Герой Советского Союза Гришин, ассистентом слева — тоже Герой Советского Союза, старший лейтенант Ворончук. Я был в звании капитана.
Вспоминаю о том, что я был знаменосцем в такой колонне необыкновенных людей, с нескрываемой гордостью.
До парада оставалось несколько дней. 12 июня в Кремле Калинин вручил Жукову третью Золотую Звезду — «...за образцовое выполнение боевых заданий Верховного Главнокомандования по руководству операциями в районе Берлина».
После вручения награды Жукова вызвал к себе на дачу Верховный. Естественно, он поздравил Жукова со званием трижды Героя, и обмыли они эту награду. При том застолье на даче Сталин спросил:
- Не разучились ездить на коне?
- Нет, не разучился.
- Вот что, вам придется принимать Парад Победы. Командовать парадом будет Рокоссовский.
Жуков ответил:
— Спасибо за такую честь, но не лучше ли парад принимать вам? Вы Верховный Главнокомандующий, по праву и обязанности парад следует принимать вам.
Сталин сказал:
— Я уже стар принимать парады. Принимайте вы, вы помоложе.
Прощаясь, он заметил, как мне показалось, не без намека:
— Советую принимать парад на белом коне, которого вам покажет Буденный.
Благородство? Скромность? Уважение к Жукову? Все было бы так, если бы за кулисами не творилось иное. Парад намеревался принимать Сталин сам, и именно на белом коне, как все великие полководцы. Об этом стало известно позднее от его сына Василия Сталина, который в кругу собутыльников разболтал тайну своего отца.
А дело (по рассказу Василия) было так. Сталин понимал, что он немолод и на коня не садился с далеких времен гражданской войны, да и тогда редко бывал в седле, больше руководил в вагонах. Вот он и решил потренироваться, чтобы не опозориться перед войсками на Красной площади. По его приказу ночью в манеж (благо он рядом с Кремлем и тогда еще был не выставочным залом, а действующим манежем) привели белого коня, на котором он собирался принимать парад. Сталин хорошо знал историю — конь под победителем должен быть именно белый.
И вот ночью, когда в Москве и в Кремле все спали глубоким сном, Сталин в сопровождении только самого доверенного человека — начальника личной охраны генерала Власика — отправился в манеж. В этот вечер на квартире Сталина был Василий, который увязался за отцом (если бы не он, мы не узнали бы об этом эпизоде из жизни вождя — Власик умел держать язык за зубами).
В манеже горел полный свет, недалеко от входа стоял белый конь, которого держал под уздцы коновод. Сталин подошел к коню, потрогал седло, не без труда занес ногу в стремя. Власик поспешил было ему на помощь, хотел подсадить, но Сталин тут же остановил его: «Не надо, я сам». Затем он сильно оттолкнулся от земли правой ногой и грузно плюхнулся в седло. Конь от такой неумелой посадки запрядал ушами и стал перебирать ногами. Чтобы не свалиться, Сталин пытался удержать себя в седле, сжимая крепче ноги. А конь, понимая это по-своему, разгорячился и пошел боком-боком, отчего седок сполз набок и стал падать. Коновод, Власик и Василий кинулись на помощь и не дали Сталину рухнуть на землю. Но все же он из седла вывалился и повис у них на руках.
Встав на ноги, Иосиф Виссарионович недовольно крутанул плечами, освободился от поддерживающих рук, сердито буркнул: «Отойдите». Он был упрям! Злость закипела в нем, решил показать этой строптивой лошади свою твердость. Вновь вставил ступню в стремя — и на этот раз более решительно взлетел в седло. «Дай», — сказал коноводу и принял у него поводья. Сталин зло натянул повод и ударил ногами в бока лошади. Хорошо обученный конь не понимал седока: натянутый повод приказывал стоять на месте, удар в бока посылал вперед. Конь «заплясал», перебирая ногами, и опять пошел боком-боком. Сталин еще раз дал ему, как говорят кавалеристы, шенкеля, и конь устремился вперед тряской рысью. Проехав с полкруга, Сталин попробовал выпрямить спину, обрести гордую осанку, но, видно, при этом неловко надавил каблуками на бока лошади, причинив ей боль, и она нервно вскинула задом, отчего Сталин тут же вывалился из седла.
Приближенные кинулись ему на помощь. Они подняли его, принялись отряхивать опилки с его одежды. Сталин держался за плечо, он ушибся довольно сильно.
— Нет, это не для меня, — махнув рукой, сказал Иосиф Виссарионович и вернулся на квартиру.
Когда вся подготовительная работа была проведена, созвали совещание, на которое пригласили командующих фронтами. Был доложен ритуал парада. Остался открытым один вопрос: кто будет принимать Парад Победы и кто будет им командовать?
Один за другим выступали маршалы и единодушно предлагали:
— Парад Победы должен принимать товарищ Сталин.
Сталин, по своему обыкновению, ходил по кабинету, слушал выступающих, хмурился. Подошел к столу:
— Принимающий Парад Победы должен выехать на Красную площадь на коне. А я стар, чтобы на коне ездить.
Все горячо стали возражать:
— Почему обязательно на коне? Президент США Рузвельт — тоже верховный главнокомандующий, а на машине парады принимал.
Сталин усмехнулся:
— Рузвельт — другое дело, у него ноги парализованные были, а у меня, слава Богу, здоровые. Традиция у нас такая: на коне на Красную площадь надо выезжать. — И еще раз подчеркнул: — Традиция! На белом коне! — После паузы, посмотрев на присутствующих, сказал: — Есть у нас два маршала-кавалериста: Жуков и Рокоссовский. Вот пусть один командует Парадом Победы, а другой Парад Победы принимает.
Был издан приказ Верховного Главнокомандующего от 22 июня 1945 года:
«В ознаменование Победы над Германией в Великой Отечественной войне назначаю 24 июня 1945 года в Москве на Красной площади парад войск Действующей армии, Военно-Морского Флота и Московского гарнизона — Парад Победы.
На парад вывести: сводные полки фронтов, сводный полк Наркомата обороны, сводный полк Военно-Морского Флота, военные академии, военные училища и войска Московского гарнизона.
Парад Победы принять моему заместителю Маршалу Советского Союза Жукову.
Командовать Парадом Победы Маршалу Советского Союза Рокоссовскому...»
В день парада погода была неважная, дождь моросил, небо в серых тучах. Но все равно настроение было праздничное. Погодная серость не ощущалась. Красная площадь пылала множеством алых знамен. А участники парада, словно в золотых кольчугах, сияли орденами и медалями. Жуков выехал на белом коне из-под Спасской башни под звон кремлевских курантов, они отбили десять. Точен, как всегда. На середине строя маршала встретил командующий парадом Рокоссовский, он доложил:
— Товарищ Маршал Советского Союза, войска для Парада Победы построены! И тут же ловким движением выхватил строевую записку и вручил ее принимающему парад.
Ах, как же были красивы эти два профессиональных кавалериста — спины прямые, в седле сидят как влитые, головы поставлены гордо, груди в орденах развернуты...
Жуков после объезда войск легко взбежал на трибуну (даже дыхание не сбилось), поздоровался со Сталиным за руку и начал речь громким четким голосом. Речь его не запомнилась. И даже когда я прочитал ее в газете, все равно в душу не запала. А я ждал, что в такой торжественный исторический момент будут сказаны какие-то особенные слова. Видно, писали эту речь маршалу с оглядкой на международный резонанс, да и на самого Сталина. Может быть, даже на Политбюро этот текст шлифовали и правили. В общем, все было в той речи, что полагалось сказать о войне, о победе, но не чувствовалось того зажигающего огня, какой был ну хотя бы вот в тексте-экспромте Сталина о русском народе.
Но нет в этом вины Георгия Константиновича: не сам писал, по тексту видно. — не его слова, не его манера. Засушили, заказенили пугливые чиновники речь маршала.
Говорят, когда Жуков произносил речь, то у Сталина, поглядывающего на маршала, желваки катались по скулам. Не знаю, не видел, далеко от нас была трибуна, а когда проходили мимо Мавзолея, не до того было. Я видел боковым зрением Сталина и других членов правительства, но лиц их не различал — они стояли как силуэты. Надо было следить за равнением, соблюдать дистанцию, держать знамя в определенном положении, ну, и рубить строевым шагом, чтобы искры летели от брусчатки.
После праздника я не раз видел пленку кинохроники о Параде Победы, разумеется, в первую очередь себя искал. Но когда на экране лицо Сталина появлялось крупным планом, желваков я не видел.
Только на параде я да и другие участники узнали, что это за несколько длинных шеренг ходило с нами на тренировках с палками. Мы недоумевали: что они делают? — несут длинные палки перед собой, а потом бросают их на землю и уходят. И вот только на параде, после прохождения фронтовых полков, между ними и строем Московского гарнизона эти солдаты оказались о гитлеровскими знаменами вместо палок. Они их несли как трофеи фронтов, опущенными к земле, и с презрением швыряли на землю около Мавзолея. Все это проделывалось под дробь барабанов, как когда-то в стародавние времена перед казнью через расстрел или повешение. Знамена разбитых гитлеровских дивизий, включая и личный штандарт Адольфа Гитлера, солдаты швыряли, как старые тряпки, и, отвернувшись от них, уходили на свое место в строю.
А потом опять грянул тысячетрубный оркестр, и мы пошли торжественным маршем вслед за фронтовыми колоннами.
Единственными из союзников имели честь участвовать в историческом Параде Победы воины Польши.
В параде боевой техники вышли на Красную площадь машины с расчетами зенитных установок. Их сменила артиллерия, представленная во всем своем величии и мощи. Четким строем, по 12 орудий в ряд, прошли батареи противотанковой артиллерии. За ними крупнокалиберные орудия — гроза немецких «тигров», «пантер» и «фердинандов», гвардейские минометы-«катюши», тяжелая артиллерия.
Апофеозом демонстрации технической мощи победителей стало прохождение лучших танков второй мировой войны — Т-34 и ИС. Парад техники завершили самоходные артиллерийские установки.
Из-за дождя демонстрация трудящихся была отменена...
Придут новые времена, напишут о Сталине много справедливых упреков и грязью польют изрядно. Но тогда, в день победного парада, все участники его относились к Верховному с величайшим уважением.
О чем думал Сталин, глядя на величественный Парад Победы? Конечно, торжествовал в душе — он выпестовал эту армию-победительницу. Но много еще было у него забот.
Сразу после парада Сталин пригласил Буденного к себе в рабочий кабинет. В приемной им навстречу с папкой в руках направился Поскребышев, но Иосиф Виссарионович попросил не тревожить их до окончания беседы.
— Знаете, зачем я вас пригласил, Семен Михайлович? Думаю, что нет. Мне не хотелось портить вам сегодня праздничное настроение, но обстоятельства заставляют меня не откладывать решения назревшего вопроса. Речь пойдет об упразднении кавалерии как рода войск Советских Вооруженных Сил.
Сталин внимательно посмотрел на Буденного — какова реакция на сказанные им слова?
Семен Михайлович внешне спокойно, но с большой внутренней тревогой воспринял сказанное.
— Дело в том, — продолжил Иосиф Виссарионович, — что сейчас народному хозяйству нужна тягловая сила. Страна находится в разрухе, сельское хозяйство в самом жалком состоянии. Поправить эти дела можно за счет демобилизации из армии старших возрастов военнослужащих, переоснащения и переформирования кавалерийских соединений. Это позволит передать в ближайшее время народному хозяйству примерно четверть миллиона конского поголовья. А расформирование некоторых механизированных частей дает народному хозяйству десятки тысяч автомашин и тракторов.
Семен Михайлович понял, что на этот раз придется прощаться с кавалерией навсегда. Если Сталин принял такое решение, значит, так и будет.
А Иосиф Виссарионович уже говорил:
— Штаб кавалерии Красной Армии в ближайшее время подготовит подробный план передислокации с фронтов всех боевых кавалерийских корпусов, резервных и запасных бригад и полков, других частей и подразделений кавалерии и размещения их на Украине и в Белоруссии. Там должно осуществиться их переформирование, а конский состав передан местным властям. Тем самым мы окажем определенную помощь областям и районам этих республик, пострадавших в большей степени от войны и гитлеровской оккупации.
Семен Михайлович почти не слышал Сталина. Он уже понял главное — кавалерии конец!
Кавалерию не раз пытались упразднить как дорогостоящий и отживший свой век род войск. Особенно настаивал на этом Тухачевский. Но тогда Буденного поддерживали Сталин, Ворошилов и другие. У них были веские доводы в пользу кавалерии. А вот сейчас у него перед Иосифом Виссарионовичем таких доводов нет, и он понимал бессмысленность каких-либо возражений.
Как бы читая его мысли, об этом же заговорил и Сталин:
- Мы долго сражались за кавалерию. И правильно делали. Предложения Тухачевского в 1934 году о ликвидации кавалерии и создании крупных танковых и механизированных соединений теоретически были верными, но практически неосуществимыми. Наша индустрия не была готова к этому не только тогда, но и в последующие годы, когда была создана определенная база для танковой промышленности. В то время нужны были трактора, машины, станки и очень многое другое, чтобы накормить, одеть и обуть советский народ. — Сталин помолчал и добавил: — Мы никогда не забывали об обороне страны. Но что бы было с нами, если бы, следуя настойчивым предложениям Тухачевского, мы ликвидировали кавалерию? Мы остались бы с одной матушкой-пехотой...
Но как же мы останемся без кавалерии? Вы сами, товарищ Сталин, стояли у истоков ее создания, знаете ее историю и боевые дела.
Не переживайте, Семен Михайлович. Мы вас без дела не оставим, — ответил Сталин. — Нам надо развивать коневодство. Это очень нужное дело, и вам оно будет по душе. Необходимо подтягивать кавкорпуса из Германии, Югославии, Австрии, Чехословакии и начинать их переформирование. Согласуйте все эти вопросы с Генеральным штабом и приступайте к делу. Года на два — на три оставьте пару дивизий донских казаков, а в остальном будем считать, что этот вопрос мы решили.
Маршал Буденный понял, что на этом прием окончен, и стал прощаться. Он заверил Сталина, что немедленно приступит к исполнению приказа и будет докладывать о ходе его реализации. Что было у Семена Михайловича на душе, нетрудно догадаться.
Сталин вызвал Поскребышева с его пухлой папкой документов — ждали не менее важные дела.
***
24 июня 1945 года состоялся торжественный прием в Кремле в честь участников Парада Победы. Кроме фронтовиков, на приеме были государственные и партийные деятели, ученые, работники искусства, знатные труженики — всего две с половиной тысячи человек.
Никогда еще не сиял так Георгиевский зал, где были накрыты столы; огромные хрустальные люстры заполняли зал солнечным светом, а на мундирах гостей еще более ярко горели ордена и медали, их было так много и они излучали такое яркое сияние, что трудно было понять, люстры отражаются в этом золоте или, наоборот, ордена и медали бликуют в хрустале.
Открыл торжество, по поручению Сталина, Вячеслав Михайлович Молотов:
— Сегодня мы приветствуем участников Парада Победы. В их лице мы приветствуем нашу славную армию и морской флот, наш советский народ и всех тех, кто на фронте и в тылу ковал нашу Великую Победу, и прежде всего приветствуем того, кто руководил и руководит всем нашим делом, кто выковал нашу Победу как великий полководец и гениальный вождь Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье товарища Сталина!
Собравшиеся встают и устраивают овацию в честь Сталина.
Я не могу описать весь прием и тосты, которые были произнесены, это заняло бы много места. На этом торжестве были провозглашены здравицы за каждого командующего фронтом, за ученых, причем каждого вспоминали поименно, и, следовательно, были названы почти все, кто творил победу на фронте и в тылу.
К Сталину подходили, чокались, выпивали с ним, говорили веселые слова и добрые пожелания все, кто хотел пообщаться с Верховным. Он был радушен, приветлив и ласков.
На приеме и Сталин произнес тост:
— Не думайте, что я скажу что-нибудь необычайное. У меня самый простой, обыкновенный тост. Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают «винтиками» великого государственного механизма, но без которых все мы — маршалы и командующие фронтами и армиями — говоря грубо, ни черта не стоим. Какой-либо «винтик» разладится — и кончено. Я поднимаю тост за людей простых, обычных, скромных, за «винтики», которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела. Их очень много, имя им легион, потому что это десятки миллионов людей. Это скромные люди. Никто о них ничего не пишет, звания у них нет, чинов мало, но это — люди, которые держат нас, как основание держит вершину. Я пью за здоровье этих людей, наших уважаемых товарищей.
Собравшиеся долго и горячо аплодируют его словам.
За месяц до этого — 25 мая 1945 года — состоялся прием в честь командующих войсками Красной Армии, тогда Сталин произнес тост, который войдет на века в память соотечественников. Почему-то у людей сложилось в сознании, будто этот тост был произнесен на торжестве в честь участников Парада Победы 24 июня. По своей значимости, величественности и, главное, справедливости этот тост действительно очень подходит к завершению победных торжеств, поэтому я привожу его здесь (тем более что первый прием, 25 мая, я не упоминал). Вот что сказал Сталин:
— Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост.
Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа. (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «ура».)
Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание как руководящая сила Советского Союза среди всех народов нашей страны.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение.
У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941—1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики, — покидала потому, что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства, он пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом.
Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!
За здоровье русского народа!
* * *
Участники торжества обратили внимание на то, что у Верховного Главнокомандующего нет наград! Одна Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, которой он был награжден еще до войны.
И вот они пируют, украшенные многими наградами, у некоторых по две и даже по три геройских Звезды, а у Сталина, который свершил для победы больше любого из присутствующих, нет боевых наград! Об этой несправедливости многие высказывались на приеме, а после него обращались в ЦК и Верховный Совет с пожеланиями отметить особые заслуги Сталина.
Политбюро рассмотрело эти обращения, Сталин сопротивлялся, говорил, что не заслужил звание Героя, что не соответствует статусу высшей награды, — но на этот раз с его мнением не посчитались.
26 июня 1945 года, через день после пышного приема, было издано два Указа Президиума Верховного Совета СССР: один — о присвоении И. В. Сталину звания генералиссимуса и второй — о награждении его Золотой Звездой Героя Советского Союза. Это была первая и единственная его Золотая Звезда, отметим это как его скромность и как упрек последователям, которые вешали себе на грудь Золотые Звезды как сувениры, не имея на то ни права, ни заслуг.
И вот еще парадоксальная черта личности Сталина. Вроде бы и властолюбивый, и «культ себе создал», а Золотую Звезду не получил, не вручили ее в торжественной обстановке, так и осталась она в красной коробочке в наградном отделе Верховного Совета.
Художники да фотографы пририсовывали ему эту Звезду на его портретах. И вспомнили об этой высшей награде только в день похорон, когда надо было ее прикрепить к подушечке в числе других знаков отличия, по традиции характеризующих заслуги и итог жизни покойного.
Потсдамская конференция
Сразу после Парада Победы началась подготовка предстоящей конференции глав держав-победительниц. Казалось бы, какие могут быть трудности — целая столица, Берлин, да что столица — вся страна в распоряжении победителей.
Но в действительности оказалось не все так просто. Чтобы долго не объяснять, приведу слова, которые высказал Сталин Жукову по приезде в Берлин (кстати, беру эти слова из рукописи маршала, потому что при издании его книги они были вычеркнуты).
«Чувствуется, наши войска со вкусом поработали! над Берлином. Проездом я видел всего лишь десяток) уцелевших домов».
Кроме наших войск, надо сказать, с не меньшим) «вкусом» поработала и авиация союзников, которая в последние дни, уже не встречая противодействия немецких истребителей, сотнями бомбардировщиков особенно тщательно обрабатывала города, которые окажутся в зоне советских войск. Напомню лишь один пример — с Дрезденом, на который перед вступлением наших частей англо-американская авиация совершила массированный налет более 1400 бомбардировщиков. Они прошли тремя волнами: в первую — ночью сбрасывались в основном зажигательные бомбы; вторая волна через три часа бомбила массой самых разных бомб, чтобы не допустить тушение пожаров и спасательные работы; и третья волна, через 8 часов, днем, при хорошей видимости, добивала город и жителей, причем, кроме тяжелых бомбардировщиков, истребители расстреливали людей из пулеметов. Результат? Более 134 000 убитых!!! 35 470 разрушенных зданий!»
И теперь надо поставить три вопросительных знака — зачем??? Ответ один — чтобы город не достался русским целым. Примерно то же творили с Берлином и пригородами. В общем, хозяйственникам предстояла здесь титаническая работа. Все подробные детали этой работы мне рассказал заместитель Жукова по тылу генерал-лейтенант Николай Александрович Антипенко.
Добавлю еще такую деталь: я сам хорошо осмотрел все помещения замка Цецилиенгоф, в котором проходила конференция, — разумеется, в более поздние годы, когда туристы уже общипали кресло Сталина, унося хотя бы щепочку в качестве сувенира.
Генерал Антипенко и начальник квартирно-эксплуатационного отдела полковник Косогляд после долгих поисков нашли подходящие помещения недалеко от Берлина: замок кронпринца Цецилиенгофа — четырехугольник со 176-ю комнатами и внутренним двориком. Он был выбран для заседаний. Под жилье подобрали три виллы в Бабельсберге, до него 5 километров от Цецилиенгофа. Все здания требовали ремонта, меблировки, ухоженности в окружающих парках и цветниках. Приехавшие представители союзников предъявили свои требования: наладить надежную связь со своими странами, покрасить жилые помещения в желательный цвет — американцам в голубой, англичанам в розовый. От французов никто не приехал. Разумеется, особое внимание уделялось резиденции Сталина: ее выкрасили в белый цвет, в комнаты натащили столько ковров, картин и разной мебели, что у начальника охраны Сталина, генерала Власика, когда он все это увидел, дыхание перехватило:
— Вы что, очумели? Хозяин этого не любит. Все убрать! Ковры заменить дорожками. Вместо этого двуспального сооружения тахту поставить.
Много хлопот было со столом в зале заседаний. Кто-то бросил идею — стол должен быть круглый, без углов, чтобы все были в равных условиях, и вообще, углы — это к раздорам, а круглые формы — к согласию.
Большого круглого стола в Германии не нашли. Срочно заказали в Москве на фабрике «Люкс». Сделали. Привезли самолетом.
К 10 июля все работы были завершены.
Сталин перед выездом позвонил Жукову по телефону:
— Вы не вздумайте для встречи строить всякие там почетные караулы с оркестрами. Приезжайте на вокзал сами и захватите с собой тех, кого вы считаете нужным. Об охране на вокзале позаботится генерал Власик. Вам ничего делать не следует.
15 июля прибыл Трумэн на самолете из Антверпена, до которого он плыл неделю на корабле «Августа» в сопровождении крейсера «Филадельфия». Черчилль прилетел в тот же день.
Поскольку Сталина еще не было, оба они использовали день для осмотра имперской канцелярии и рейхстага. Перед конференцией в Берлине (которую потом назвали Потсдамской) в США в бешеном темпе велись работы над атомной бомбой. Трумэн считал, что у него будет могучее средство воздействия на Советский Союз, если первый взрыв состоится. Президент говорил: «Если только она взорвется... то я получу дубину, чтобы ударить по этой стране».
16 июля Жуков встретил Сталина около вагона. Сталин коротким поднятием руки поздоровался с встречавшими его Вышинским, Антоновым, Кузнецовым, Телегиным, Соколовским, Малиновским. Он вообще редко кому подавал руку. Не торопясь прошел к машине, сел в нее, потом открыл дверцу и пригласил в машину Жукова.
Осмотрев виллу, Сталин спросил:
- Чья это была вилла прежде?
- Генерала Людендорфа.
Власик был прав: мебели Иосиф Виссарионович не любил, велел даже после «чистки» охранника еще кое-что вынести из комнат.
Жуков, как Эйзенхауэр и Монтгомери, не был членом правительственной делегации. Жуков считался военным советником.
Конференция длилась с 17 июля по 2 августа 1945 года.
16 июля, в канун открытия конференции, военный министр доложил Трумэну шифровку: «Операция проведена утром. Обследование еще неполное, но результаты кажутся удовлетворительными и уже превосходят ожидавшиеся... Довольный доктор Гровс возвращается завтра. Буду держать Вас в курсе происходящего».
В ответ полетела телеграмма: «Посылаю свои поздравления врачу и его клиенту».
Специальный гонец специальным самолетом доставил отчет Гровса военному министру США Стимсону, который немедленно принес его Трумэну.
Какое воздействие произвел этот доклад на Трумэна, отмечает в своих воспоминаниях Черчилль: «Трумэн так энергично и решительно противился русским, что я понял: он вдохновлен каким-то событием. Когда он, прочитав доклад (Гровса), пришел на заседание, он стал совсем другим человеком. Он твердо говорил с русскими и вообще господствовал на этом заседании».
После этого заседания Трумэн ознакомил Черчилля с полученными известиями в полном объеме.
25 июля был сделан перерыв в связи с отъездом Черчилля на выборы. С 28 июля на заседании присутствовал новый премьер Англии — Эттли, так как Черчилля не переизбрали. Нет возможности излагать все вопросы, обсуждавшиеся на конференции, да это и не наша тема. Расскажу курьезный эпизод, случившийся с Жуковым.
Перед отъездом Черчилль устроил прием, на котором, в числе других тостов, предложил выпить за Жукова. Не желая оставаться в долгу, маршал тоже провозгласил тост и автоматически, по привычке сказал: «За товарища Черчилля!» Тут же поняв свою оплошность, он замаскировал это под выражение — «как товарища по оружию». Но Сталин, конечно же, заметил оговорку Жукова и потом не раз шутил по этому поводу: «Быстро вы приобрели себе товарища, и какого!»
В 00 часов 30 минут 2 августа постоянный председательствующий — Трумэн — сказал:
- Объявляю конференцию закрытой. До следующей встречи, которая, я надеюсь, будет скоро.
- Дай Бог! — сказал Сталин.
Главы государств решили: верховная власть в Германии будет осуществляться главнокомандующими вооруженными силами СССР, США, Великобритании, Франции — каждым в своей зоне оккупации; по вопросам, затрагивающим Германию в целом, они должны были действовать совместно в качестве членов Контрольного Совета. Целями оккупации объявлялись:
полное разоружение и демилитаризация Германии — упразднение всех ее вооруженных сил, СС, СА, СД и гестапо со всеми их организациями, штабами (в том числе генштаб) и учреждениями, учебными заведениями;
ликвидация всей военной промышленности или контроль над ней, уничтожение или сдача союзникам всего вооружения и амуниции;
перестройка политической жизни в Германии на демократической основе, в том числе уничтожение фашистской партии, ее филиалов, подконтрольных организаций и учреждений с тем, чтобы они не возрождались ни в какой форме;
предание суду военных преступников и всех тех, кто участвовал в планировании и осуществлении нацистских зверств;
удаление всех активных нацистов с общественных и полуобщественных постов;
реорганизация, в соответствии с принципами демократии, системы образования, правосудия и местного самоуправления; •
разрешение и поощрение деятельности демократических политических партий.
Была достигнута договоренность об учреждении центральных германских административных департаментов: финансов, транспорта, коммуникаций, внешней торговли и промышленности.
Специальное соглашение о репарациях подтверждало право народов, пострадавших от германской агрессии, на компенсации и определяло источники получения репарационных платежей. Делегации решили, что все четыре державы получат репарации из своих зон оккупации и за счет германских вложений за границей.
Была определена западная граница Польши. Польше передавалась часть Восточной Пруссии, которая не отошла к СССР, а также территория бывшего «свободного г. Данцига» (Гданьск). Благодаря твердой позиции Сталина, США и Великобритания вынуждены были безоговорочно признать польское Временное правительство национального единства. Берлинская конференция приняла решение о передаче Советскому Союзу г. Кенигсберга (с 1946 г. — Калининград) и прилегающего района.
По предложению Сталина был обсужден вопрос о судьбе флота и принято решение разделить весь германский надводный, военно-морской (передать не позднее 15 февраля 1946 года) и торговый флот поровну между СССР и Великобританией. По предложению Великобритании было решено потопить большую часть германского подводного флота, а остаток поделить также поровну.
Самое интересное произошло, когда был объявлен перерыв 25 июля, в связи с отъездом Черчилля. Английский премьер очень просил Трумэна сделать сообщение Сталину об атомной бомбе до его отъезда. Черчилль хотел знать, какое впечатление произведет на Сталина эта потрясающая новость. Обсуждали они разные варианты — письменно или устно, на заседании или с глазу на глаз, в ходе конференции или в конце. И вот Трумэн, осуществляя выбранный окончательно вариант, подошел к Сталину, когда все покидали зал после объявления перерыва на два дня, и, вроде бы мимоходом, сказал через переводчика Павлова:
— У нас в США создана новая бомба невероятно большой силы. (Он не назвал ее атомной, хотя имел в виду именно ее.)
Сталин не отреагировал на это сообщение никак. Ничего не сказал.
В момент этой информации, как потом писали за рубежом, Черчилль впился в лицо Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств, сделав вид, будто ничего не нашел в словах Трумэна.
Около автомобиля Черчилль спросил президента:
- Как он отреагировал?
- Он не задал ни одного вопроса.
— По-моему, он не понял, о чем идет речь.
Однако Сталин все хорошо понял. Об этом свидетельствует Жуков:
«И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал:
— Цену себе набивают.
И. В. Сталин рассмеялся:
— Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.
Я понял, что речь шла о создании атомной бомбы».
В своих мемуарах Черчилль пишет по поводу этого: «Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которыми в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на которые Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов».
Очень сильно заблуждался господин премьер. Если бы он узнал истинное положение насчет осведомленности Сталина, его, наверное, хватил бы удар. Сталин не только понимал, о чем идет разговор, — у него была самая полная информация об американских опытах, которую добыли советские разведчики.
Он уже давно занимался проблемой создания атомной бомбы. Перед отъездом на берлинскую встречу глав государств он прочитал очередную справку ГРУ о ходе работ в этой области. Сталин, как это бывало и с другой информацией, приказал ознакомить с этими сведениями Курчатова. Я же знакомлю читателей с этой справкой, свидетельствующей о широкой осведомленности самого Сталина, вплоть до того, что он знал о сроках взрыва экспериментальной бомбы, которым Трумэн пытался его испугать:
«Совершенно секретно Бомба типа «Не» ( High explosive ). В июле месяце сего года ожидается производство первого взрыва атомной бомбы.
Конструкция бомбы. Активным веществом этой бомбы является элемент-94 без применения урана-235. В центре шара из плутония весом 5 килограмм помещается так наз. инициатор — бериллиево-полониевый источник альфа-частиц [...] Корпус бомбы, в который помещается это ВВ, имеет внутренний диаметр 140 см. Общий вес бомбы, включая пенталит, корпус и проч., — около 3 тонн.
Ожидается, что сила взрыва бомбы будет равна по силе взрыва 5000 тонн ТНТ. (Коэффициент полезного действия — 5—6 %) [...] Запасы активного материала:
а) Уран-235. На апрель с/г было 25 килограмм урана235. Его добыча в настоящее время составляет 7,5 кг в месяц.
б) Плутоний (элемент-94). В лагере-2 имеется 6,5 кг плутония.
Получение его налажено, план добычи перевыполняется. Ориентировочно взрыв ожидается 10 июля с/г».
На документе была сделана пометка: «т. Курчатов ознакомлен 2.07.45 г.».
С появлением атомного оружия произошла подлинная революция в военном деле: менялись военные доктрины, разлетались вдребезги несколько дней назад подписанные декларации о мирном сотрудничестве. Все это превращалось в словесную шелуху.
Уже после 24 июля, когда еще произносились пылкие речи о послевоенном устройстве жизни в Европе, из Потсдама полетела в Штаты директива президента: «После 3 августа, как только погодные условия позволят совершить визуальную (читайте: прицельную. — В. К.) бомбардировку, 509-му сводному авиаполку 20-й воздушной армии надлежит сбросить первую спецбомбу на одну из следующих целей — Хиросима, Кокура, Нигата, Нагасаки».
Погода позволила ударить прицельно 6 августа 1945 года: в 8 часов 15 минут 2 секунды Хиросима была стерта с лица земли.
9 августа в 11 часов 8 минут «погода позволила» совершить то же самое с Нагасаки.
Неограниченные возможности сверхоружия опьяняли его обладателей. Через три месяца после принятых в Потсдаме союзнических обязательств, устных клятв и тостов о дружбе и совместных усилиях в поддержании мира на земле, в Вашингтоне был разработан план, согласно которому США и Англия нанесут атомные бомбовые удары по двадцати городам Советского Союза. В списке были: Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль!..
Так началась трагическая для всего человечества, по своим возможным последствиям, атомная эра!
Владимир Карпов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
