Ранним утром 22 августа, «опередив армию», уточняет А.И.Михайловский-Данилевский, Кутузов прибыл на Бородинское поле. Это была уже четвертая (с момента его прибытия к армии) позиция, которая избиралась для генерального сражения, т.е. четвертая за шестой день его командования, но и эта позиция не более располагала его к принятию сражения, чем три предыдущие, – слишком велика, изрезана оврагами, слишком уязвима со стороны левого фланга, да к тому же еще и расположена косо по отношению к пути отступления. В глубине души он не мог не отдавать себе отчета в том, что его нерасположение к позиции питалось вовсе не этими, или, по крайней мере, не одними этими ее недостатками. Старый боевой генерал, он по опыту знал, что не бывает идеальной, во всем совершенной позиции; что любая позиция есть в то же время и дело случая; что никакая позиция сама по себе не обеспечивает успеха в сражении и что, наконец, имея дело с таким противником, как Наполеон, ни в какой позиции нельзя было быть уверенным. Он прекрасно сознавал все это и, следовательно, не мог не признаться себе, что его нерасположение к позиции было лишь одним нежеланием сражения. Да, он не хотел этого сражения и сделал бы все, чтобы его избежать, но, похоже, выбор ему уже не принадлежал.
Впрочем, как обычно, он сделал то, чего требовали обстоятельства – отдал распоряжение об укреплении позиции. То же самое делали при Царево-Займище, при Ивашково, при Колоцком, т.е. на тех позициях, которые оставила русская армия уже под управлением Кутузова, а следовательно, само по себе это распоряжение вовсе еще не означало, что сражение здесь действительно состоится. Бородино есть долгое раздумье Кутузова, его медленное, постепенное согласие на сражение, его осторожный, весьма осторожный выбор, на который повлияли многие обстоятельства, в том числе, не в последнюю очередь, и самые недостатки позиции.
Кутузов
Никто не знал о том напряжении, с которым ему приходилось противостоять давлению мнений и обстоятельств, с тем чтобы сохранить чувство действительности и не утратить верное чутье противника, который, он знал это, не простит ему ошибки. Его состояние было похоже на состояние молчания среди оживленного говора, молчания, настроенного на слушание внутреннего голоса, руководству которого он единственно и вверял себя. «Он был враг советов и не требовал мнений посторонних», – пишет о Кутузове А.И.Михайловский-Данилевский, его адъютант, а впоследствии один из первых историографов кампании 1812 года [1] . Да никто и не смог бы разрешить его от бремени, которое лежало теперь на нем, – от необходимости дать генеральное сражение Наполеону.
В исторической литературе сложилось мнение, что перед отъездом из Петербурга в армию Кутузов якобы рассчитывал застать Смоленск в наших руках, что, как будто, давало ему возможность защитить Москву, не прибегая к генеральному сражению с Наполеоном.
«Если только застану Смоленск в руках наших, – приводит А.Попов слова Кутузова, говоренные им якобы в карете на пути в армию, – то неприятелю не бывать в Москве» [2] .
Однако в действительности Кутузов получил известие о падении Смоленска, находясь еще в Петербурге [3] . Так что сидя в карете на пути в армию он мог а лишь обдумывать ситуацию, которая не оставляла ему иного способа для защиты Москвы, кроме генерального сражения. Итогом этих размышлений стала известная дилемма, сформулированная Кутузовым в письме к московскому генерал-губернатору Ф.В. Ростопчину от 17 августа из Гжатска, т.е. в самый день прибытия нового главнокомандующего в армию:
«Не решен еще вопрос, – пишет там Кутузов, – что важнее – потерять ли армию или потерять Москву» [4]
И хотя Кутузов тут же спешит заверить Ростопчина, что, по его мнению, «с потерею Москвы соединена потеря России», сама постановка подобной дилеммы вполне определенно выявляет логику его мысли и делает очевидным его вывод – важнее сохранить армию [5] . Ведь несомненно, что с потерею армии будет потеряна и Москва. А следовательно, и Россия? Но вот в том-то и дело, что не «следовательно». И потому-то этот вопрос и остается для Кутузова «еще не решен». И «нерешенность» эта, более чем что-либо другое, говорит нам о том, что, по убеждению Кутузова, Москва – еще не вся Россия, что Россия, то есть, не в Москве только и что, следовательно, с потерею Москвы не теряется Россия, но вот с потерею армии и Москва, и Россия действительно могут быть потеряны.
Эти же, или почти эти же слова Кутузов произнесет на военном совете в Филях перед тем, как оставить Москву неприятелю, но пока ему трудно их произнести, пока они не освобождают его от необходимости дать генеральное сражение Наполеону. После отступления армии от Смоленска, до самой Москвы не оставалось уже ни крепости, ни укрепленного лагеря, опираясь на которые армия могла бы надеяться остановить неприятеля; а потому оставалось лишь одно и самое гибельное средство – генеральное сражение.
Был, правда, момент, когда Кутузову показалось, что судьба готова пронести мимо него эту горькую чашу сражения. 16 августа в Зубцове, в 8-м часу вечера, он получает от Барклая письмо, в котором последний уведомлял его, что избрал «весьма выгодную» позицию при Царево-Займище и намерен дать на ней генеральное сражение неприятелю. Не медля ни минуты, Кутузов направляет Барклаю ответ, которым предоставляет свободу действий:
«Милостивый государь мой Михайло Богданович! Наставшее дождливое время препятствует прибыть мне завтра к обеду в армию; но едва только с малым рассветом сделается возможность продолжать мне дорогу, то я надеюсь с 17-го по 18-е число быть непременно в главной квартире. Сие, однако же, мое замедление ни в чем не препятствует вашему превосходительству производить в действие предпринятой вами план до прибытия моего.
С совершенным почтением и преданностью имею честь быть вашего превосходительства всепокорный слуга князь Михаил Г.-Кутузов» [6] .
Однако судьбе не угодно было, чтобы Кутузов разделил с кем-либо славу Спасителя Отечества, и к тому моменту, когда он прибыл к армии в Царево-Займище, сражение так еще и не началось: войска, незадолго до того прибывшие, только еще устраивались на позиции.
Царево-Займище
Собственно говоря, Бородинское сражение начинается для Кутузова уже в Царево-Займище, т.е. буквально с момента его прибытия к армии, и не только как необходимость, диктуемая обстоятельствами, но и как факт непосредственного действия – армия уже находится на позиции и возводит свои укрепления, готовясь к генеральному сражению. Кутузову предстояло сделать прямо противоположное тому, чего от него ожидали, – увести армию с позиции. Это был первый, а потому особенно трудный для него шаг. Нам будет небезынтересно проследить, как Кутузову удалось его осуществить.
В исторической литературе прибытие Кутузова к армии в Царево-Займище изображается обыкновенно весьма торжественно: нового главнокомандующего встречает почетный караул лейб-гвардии Преображенского полка, которому Кутузов бросает слова, мгновенно становящиеся крылатыми: «Можно ли все отступать с такими молодцами?»; затем следует объезд войск, приветствующих нового главнокомандующего громогласным «Ура!»; в это время в небе над его головой парит орел, предвещая победу российскому воинству; царит всеобщее ликование. Существует также целая иконография этого события – под стать историческим описаниям. Однако действительность оказывается много скромнее – стоит только внимательнее вглядеться.
Итак, 17 августа. Суббота. Армия (причем речь идет только о 1-й армии; 2-я армия располагалась южнее, в районе Старой Смоленской дороги, и в описываемых далее событиях участия, следовательно, не принимала) стала прибывать в Царево-Займище где-то после полудня. «Но вдруг возвещают о прибытии Кутузова в Царево-Займище. Это было в 3-м часу пополудни 17 августа. День был пасмурный, но сердца наши прояснились», – вспоминает прапорщик А.А.Щербинин, квартирмейстер 1-й армии [7] . Ему вторит поручик 3-й легкой артиллерийской роты И.Т.Радожицкий: «Вдруг электрически пробежало по армии известие о прибытии нового главнокомандующего князя Кутузова. Минута радости была неизъяснима; имя этого полководца произвело всеобщее воскресение духа в войсках, от солдата до генерала. Все, кто мог, летели навстречу почтенному вождю принять от него надежду на спасение Отечества. Офицеры весело поздравляли друг друга со счастливой переменой обстоятельств. Даже солдаты, шедшие с котлами за водой, по обыкновению вяло и лениво, услышав о приезде любимого полководца, с криком «Ура!» побежали к речке, воображая, что уже гонят неприятелей. Тотчас у них появилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов!» [8] Словом, «доходило до энтузиазма» [9] .
Но вот странность: в этот день всеобщего восторга и ликования мы совсем не видим Кутузова. Все, что мы знаем о его прибытии к армии, – не более чем слухи! Так об этом и пишет Федор Глинка: «От часу более распространяется слух о скором прибытии к армии Светлейшего Князя Голенищева-Кутузова» [10] . А также офицер штаба 1-й армии поручик П.Х.Граббе: «18-го августа, на биваках Царево-Займища, внезапно разнесся слух, что новый главнокомандующий Кутузов назначен, уже прибыл и в лагере» [11] .
Иными словами, Кутузова, в день его прибытия в армию 17 августа, не видят даже в штабе, даже в гвардии (дневники гвардейских офицеров также питаются только слухами о прибытии Кутузова)! И нам не остается ничего другого, как заключить, что Кутузов старается по возможности менее означить свое прибытие в армию 17-го числа. Почему? Да потому, что решение об отступлении от Царево-Займища он уже принял и принял заранее! Об этом говорит и тот факт, что своего начальника штаба, с которым он вместе ехал от Вышнего Волочка, генерала Беннигсена, Кутузов оставил в Гжатске, дожидаться подхода армии. Вот как об этом рассказывает сам Беннигсен: «Вместе с князем Кутузовым я прибыл 16 (28) августа в Гжатск, находящийся в 215 верстах от Смоленска и 157 верстах от Москвы, где мы и ожидали прибытия нашей армии, которая, отступая от Смоленска, подошла к Гжатску 18 (30) августа» [12] . Получается, что Беннигсен даже не заметил отъезда Кутузова в Царево-Займище!
Да полноте, был ли вообще Кутузов в Царево-Займище? Ведь вся эта ажитация в войсках могла быть вызвана, например, приказом по армии от 17-го числа, в котором объявлялось об ожидаемом прибытии «сего дня» нового главнокомандующего [13] .
Нет, все-таки был, и не кто иной, как Барклай, наиболее авторитетный свидетель, убеждает нас в этом: «17-го августа князь Кутузов прибыл в армию. Он позицию нашел выгодною и приказал ускорить работы укреплений» [14] .
Его свидетельство подтверждают два молодых прапорщика, А.Норов: «Кутузов осматривал вместе с Барклаем позицию при Царево-Займище», – и Н.Дивов: «В этот день войска стояли у Царево-Займища. В тот вечер Кутузов объезжал на дрожках все линии расположения наших войск» [15] .
Надо полагать, это были те самые «широкие крытые дрожки», на которых Кутузов объезжал позицию и при Бородине и которые позволяли ему остаться незамеченным.
18 августа Федор Глинка уже видит Кутузова в Царево-Займище и записывает в своем дневнике слухи, ходившие в то время об обстоятельствах прибытия Кутузова в армию и ставшие впоследствии легендой: «Наконец, прибыл сей лаврами и сединами увенчанный вождь! Некоторые из почтенных гжатских купцов привезли его сами на прекрасных своих лошадях в село Царево-Займище. Я сейчас видел Светлейшего Голенищева-Кутузова, сидящего на простой скамье подле избы, множество генералов окружили его. Радость войск неописанна. У всех лица сделались светлее, и военные беседы вокруг огней радостнее. Дымные поля биваков начинают оглашаться песнями» [16] .
Теперь обратим внимание на то, как Кутузов обставил свое отступление от Царево-Займища, – ведь именно с этой целью он приехал сюда и именно поэтому старался не афишировать свое присутствие в армии. Вот что рассказывают об этом дневники гвардейских офицеров.
«18-го августа князь Кутузов объявил армии, что он сделает смотр в 8 часов утра, но к назначенному времени не прибыл, а в 12 часов мы получили приказание выступить в поход», – читаем в дневнике подпоручика конной гвардии Мирковича [17] . А вот что пишет капитан лейб-гвардии Семеновского полка Пущин: «Перед выступлением из Царево-Займища мы надеялись увидеть в нашем лагере князя Кутузова, но, не дождавшись его, в 12 часов получили приказ выступить» [18] .
Становится понятно, что Кутузов попросту схитрил: распорядившись подготовить армию к смотру, он тем самым подготовил ее к отступлению. Таков был первый приказ Кутузова, не вошедший, однако, в официальный реестр, но нашедший отражение в записках Ермолова: «Первый приказ князя Кутузова был об отступлении по направлению на Гжатск. В нем объяснена была потребность присоединить идущие к армии подкрепления» [19] .
Примечательно, что армия восприняла приказ без ропота – столь велико было ее доверие к Кутузову. Лишь для одного человека этот приказ оказался полной неожиданностью, и тем более болезненной, что лишал его всякой надежды на реабилитацию своего имени, – для Барклая. С этого момента и вплоть до своей добровольной отставки 21-го сентября Барклай остается лишь формальным участником происходивших событий, погрузившись в глубокую депрессию. Он уже не сможет оправиться от этого удара и станет одним из главных очернителей памяти Кутузова. «Все приготовлялось к решительному [сражению], – напишет он позднее, – как вдруг обе армии получили повеление идти на Гжатск 18-го числа августа, пополудни. Тогда оказались первые признаки духа пристрастия, беспорядков и пронырств, ежедневно умножавшихся в последствии времени и приближавших армию к погибели» [20] . Последние слова Барклая особенно обращают на себя внимание своей полной противоположностью действительному положению вещей и действительному смыслу действий Кутузова – сохранению армии. Отступление он объяснил ревностью Кутузова к его, Барклая, грядущей славе как будущего виновника нашей неизбежной победы при Царево-Займище. Он пишет, что в «толпе праздных людей», окружавшей Кутузова, нашлись люди (имеются в виду Кудашев и Кайсаров), которые «условились заметить престарелому и слабому князю, что по разбитии неприятеля в позиции при Царево-Займище слава сего подвига не ему припишется, но избравшим позицию. Причина достаточная для самолюбца, каков был князь, чтобы снять армию с сильной позиции» [21] .
Справедливости ради следует заметить, что некоторые военные историки (Н.П.Поликарпов [22] ) находили, что позиция при Царево-Займище действительно была лучшей на протяжении всего пути от Смоленска до Москвы. Но, конечно же, не ревность была причиной отступления Кутузова от Царево-Займища. Он, повторяем, вообще не желал генерального сражения с Наполеоном и, как мы видели выше, охотно уступал честь этой битвы и прилагающуюся к ней славу Барклаю. Не вина Кутузова, что Барклай не успел подраться с Наполеоном до его прибытия к армии. В конце концов, у того было достаточно времени и возможностей сделать это, чтобы стяжать себе лавры победителя Наполеона. Теперь же Кутузов не собирался очертя голову бросаться в бой с Наполеоном. По крайней мере не прежде, чем присоединит к армии подкрепления, первые из которых рассчитывал получить уже в Гжатске. Туда он и направился.
Ивашково
Говоря о своей решимости дать генеральное сражение при Царево-Займище, Барклай в качестве дополнительного аргумента сообщает, что имел при этом в виду и другую, резервную позицию «позади Гжатска», на которой мог бы удержаться «в случае неудачи» [23] (из чего видно, что в действительности он не слишком был уверен в своей победе). Это была позиция при Ивашково, в 4-х верстах восточнее Гжатска и 22-х (а не 12-ти, как утверждает Барклай) верстах от Царево-Займище. Туда-то и направился 18-го августа Кутузов, в расчете на присоединение резервных полков генерала Милорадовича. Рассказывает Барклай: «18-го августа армия прибыла за Гжатск. Князь (Кутузов – В.Х.) нашел эту позицию также выгодною и приказал приступить к работам некоторых укреплений, производимых 19-го числа с всевозможной ревностью» [24] .
В обозрении позиции принимал участие и Беннигсен (действительно, вот лишь когда он появляется). Давний критик и недоброжелатель Барклая, Беннигсен вовсе не находит данную позицию пригодной для генерального сражения. Указывая на «обширный лес, находящийся в 1,5 пушечных выстрела впереди центра», он утверждал, что «там скроет неприятель все свои движения, приуготовления к атаке и через него прикроет отступление в случае неудачи». Каждое его слово буквально добивало Барклая. Кутузов, казалось, держался примирительно. «В упомянутом разговоре, – говорит Барклай, – князь совершенно был моего мнения и твердо решился сражаться на сем месте» [25] .
На самом же деле Кутузов и не помышлял о сражении «на сем месте» и говорил так из одной лишь политики. Он вообще полагал возможным «отдаться на произвол сражения» не прежде, чем армия пополнится всеми идущими ей навстречу резервами, и не иначе, как «со всеми осторожностями, которых важность обстоятельств требовать может» [26] . Ивашково далеко еще не отвечало этим условиям. Рапорты, представленные ему в Царево-Займище, показывали, что численность обеих армий, находившихся под его непосредственным командованием, составляет 95734 человека [27] . У Наполеона же предполагали около 165000 человек [28] . Ближайшим подкреплением, на которое рассчитывал Кутузов, были резервные полки, ведомые к Гжатску генералом Милорадовичем, в количестве 15589 [29] человек и полки Московской милиции, которые стягивались к Можайску. Туда-то и намеревался направиться Кутузов, а там, смотря по обстоятельствам, может быть и далее, чтобы сблизиться с полками, сформированными генералами Лобановым-Ростовским и Клейнмихелем [30] . Сосредоточение сил было, в его глазах, главным условием сражения.
Другим важным фактором накануне решающего генерального сражения Кутузов считал воздействие армий Тормасова и Чичагова на коммуникации противника. Еще с дороги, 14-го августа, он отправил обоим командующим соответствующие распоряжения [31] . Однако на скорое содействие этих двух армий рассчитывать все-таки не приходилось. Пока что единственным положительным изменением ситуации с момента вступления им в должность главнокомандующего было то, что действия всех наших сил, а особенно первых двух армий, действовавших на угрожаемом московском направлении, получали, наконец, согласованность.
Армия собралась в Ивашково 18 августа около 8 часов вечера. Таким образом, Кутузову удалось выиграть еще один день у необходимости сражения, а значит, и первые очки у Наполеона. В течение 18-19 августа подошли резервные полки Милорадовича. Численность наших армий достигла 111323 человек. Забегая вперед, замечу, что она уже не возрастала за счет притока регулярных войск до самого Бородина. Попытки ряда историков уравнять силы русских и французских войск за счет Московского ополчения, прибывшего в Бородино, на мой взгляд, несостоятельны. Толпа мужиков, даже пылающих жаждой битвы, даже вооруженных топорами и вилами, никогда не заменит регулярной армии, и об этом нужно помнить, оценивая результаты Бородинского сражения. Численное превосходство наполеоновской армии, составляющее (по разным оценкам) от 25 до 30 тысяч человек, Кутузову до начала генерального сражения так и не удалось сократить.
19 августа Кутузов находит, наконец, возможным легализовать свое присутствие в армии. Он предпринимает долгожданный объезд войск, начав его с гвардии. «Кутузов ехал на маленькой, но бодрой лошадке, верхом, в мундирном сюртуке, в белой фуражке и с шарфом через плечо, в виде перевязи. Казак вез за ним скамейку, которую он подставлял ему под ноги, когда он садился на лошадь или слезал с нее», – записывает в своем дневнике капитан лейб-гвардии Семеновского полка Пущин [32] . А его сослуживец по полку подпрапорщик М.И.Муравьев-Апостол вспоминает: «Кутузов отправился в лагерь верхом, в сюртуке без эполет и в белой с красным околышем фуражке, с шарфом через одно плечо и с нагайкой на ремне через другое. Войско встретило Кутузова, знакомого всем старым служивым, дружным «Ура!» [33]
В это время Кутузову было 67 лет; он был тучен, но еще довольно свеж и езжал несколько согнувшись. Болезнь ног не позволяла ему долго ходить или ездить верхом, поэтому Кутузов успел объехать только бивуак гвардейской пехоты [34] .
«Нам доставило большое удовольствие это посещение, – добавляет капитан Пущин. – Призванный командовать действующей армией волей народа, почти против желания Государя, он (Кутузов – В.Х.) пользовался всеобщим доверием» [35] .
О появлении орла над головой Кутузова во время объезда войск упоминают многие мемуаристы, хотя и связывают это появление с разными датами и местами – от Царево-Займища до Бородина. Ясность вносит письмо Глинки от 20 августа: «Говорят, что в последний раз, когда Светлейший осматривал полки, орел явился в воздухе и парил над ним. Князь обнажил сединами украшенную голову; все войско закричало «Ура!» [36]
Поскольку до 19 августа Кутузов не предпринимал объезда войск, мы имеем все основания считать, что орел появился над головой Кутузова именно в Ивашково. Очевидцы добавляют также, что Кутузов, заметив орла, снял фуражку и воскликнул: «Здравствуй, добрый вестник!» [37]
Это событие впоследствии нашло отображение в известной гравюре Теребенева «Генерал-фельдмаршал князь Голенищев-Кутузов-Смоленский, принимающий главное начальство над российским воинством в августе 1812 г.» и в оде Г.Р.Державина «На парение орла»:
...Мужайся, бодрствуй, князь Кутузов!
Коль над тобой был зрим орел,
Ты, верно, победишь французов
И, Россов защитя предел,
Спасешь от уз и всю вселенну,
Толь славой участь озаренну
Давно тебе судил сам рок;
Смерть сквозь главу твою промчалась,
Но жизнь твоя цела осталась,
На подвиг сей тебя блюл Бог!
19-го же числа Кутузов решает сообщить Александру I о своем прибытии к армии и своих ближайших намерениях:
«Всемилостивейший Государь!
Прибыв 18-го числа сего месяца к армиям, Высочайше Вашим Императорским Величеством мне вверенным, и приняв главное над оными начальство, щастие имею донести всеподданнейше о следующем.
По прибытии моем в город Гжатск нашел я войска отступающими от Вязьмы и многие полки от частых сражений весьма в числе людей истощившимися, ибо токмо вчерашний день один прошел без военных действий. Я принял намерение пополнить недостающее число сие приведенными вчера генералом от инфантерии Милорадовичем и впредь прибыть имеющими войсками пехоты 14587, конницы 1002, таким образом, чтобы они были распределены по полкам.
Не могу я также скрыть от Вас, Всемилостивейший Государь, что число мародеров весьма умножилось, так что вчера полковник и адъютант Его Императорского Высочества Шульгин собрал их до 2000 человек; но противу сего зла приняты уже строжайшие меры.
Для еще удобнейшего укомплектования велел я из Гжатска отступить на один марш и, смотря по обстоятельствам, еще и на другой, дабы присоединить к армии на вышеупомянутом основании отправляемых из Москвы в довольном количестве ратников; к тому же местоположение при Гжатске нашел я по обозрению моему для сражения весьма невыгодным.
Усилясь таким образом как чрез укомплектование потерпевших войск, так и чрез приобщение к армии некоторых полков, формированных князем Лобановым-Ростовским, и части московской милиции, в состоянии буду для спасения Москвы отдаться на произвол сражения, которое, однако же, предпринято будет со всеми осторожностями, которых важность обстоятельств требовать может».
В заключение своего донесения Кутузов сообщает: «О неприятеле никаких сведений у нас нет, кроме того, что легкими войсками открывать можно или ведать от пленных, которых давно уже не было.
Прилагаю при сем оригинальные рапорты о наличной армии прежде, нежели началось укомплектование оной...» [38] .
Кутузов явно стремится создать у Александра впечатление неблагополучия ситуации: полки поредели, число мародеров «весьма умножилось», сведений о неприятеле нет, да и пленных нет – все говорит о том, что моральный дух армии низок, должная управляемость отсутствует, контакт с противником утрачен, армия просто бежит и разбегается. Можно ли в такой ситуации думать о генеральном сражении? Необходимо приводить армию в порядок. Поэтому естественным кажется его распоряжение (о чем он заранее и вопреки тому, что обещал Барклаю, извещает Александра) отойти далее за Гжатск с целью укомплектования армии и укрепления ее боеспособности. При этом он скрывает от Александра, что он уже отступил с избранной для генерального сражения позиции при Царево-Займище, утверждая (вполне согласно с мнением Беннигсена), что застал армию только 18-го числа в Гжатске, уже отступающей.
Однако Александр был не из тех, кто легко дается в обман. К тому же он имел особую «слабость» к Кутузову. В ответном письме от 24-го августа он пишет:
«Князь Михайло Илларионович!
Из донесения Вашего из деревни Старовой от 19 августа усматриваю я занятие Ваше о укомплектовании людьми первой и второй армий. Соображаясь с присланными от Вас дневными рапортами от 17-го числа (выделено мною – В.Х. Сознательно или нет, но тем самым Александр указывает точное время прибытия Кутузова к армии), нахожу, что наличное состояние людей в оных армиях показывается: кавалерии и пехоты 95734 человека; поступает из корпуса генерала Милорадовича 15589; собранных 18-го числа мародеров 2000 (будто они не могли быть учтены в рапортах от 17-го числа – В.Х.), что и составляет 113323 человека. Сверх онаго не включены в рапортах находящиеся в отдаленных отрядах многие полки, с коими уповательно число армий составлять будет 120000 человек [39] .
Мнение же Ваше, полагающее донесение о состоянии неприятельских сил в 165000 увеличенным [40] , оставляет Меня в приятной уверенности, что вышеозначенное число усердных русских воинов под предводительством опытного и прозорливого полководца поставит преграду дальнему (т.е. дальнейшему – В.Х.) вторжению наглого врага и, увенчав Вас бессмертною славою, предаст имя Ваше потомству как избавителя Москвы, а вверенное Вам воинство украсится вечными лаврами» [41] .
В последних словах слышится скрытая ирония, но так в действительности и произошло – Кутузов был увенчан бессмертною славою Спасителя Отечества, а вверенное ему воинство украсилось вечными лаврами, хотя произошло это совсем не так, как хотел того Александр.
Вообще же по тону письма заметно, что Александр не доверяет Кутузову, не разделяет его озабоченности укомплектованием армии, видя в этом одно лишь волокитство и продолжение прежней бездеятельности в военных делах. Насчитав 120000 «усердных русских воинов» и добавив к ним еще 80000 человек Московской военной силы – чистой фикции, созданной возбужденным воображением графа Ростопчина, Александр призывает Кутузова к активным действиям.
Впрочем, это письмо уже никак не могло повлиять на активность Кутузова – он получил его лишь 30 августа, т.е. уже после Бородинского сражения, и значение для него имел тогда лишь один пункт этого письма – запрещение использовать резервные полки Лобанова-Ростовского и Клейнмихеля. Таким образом, до самой Москвы Кутузов лишался какой-либо военной поддержки и мог рассчитывать только на те силы, которые оставались у него после сражения. Подобная ситуация не могла не укрепить его в мысли о невозможности защитить Москву, не могла не повлиять на его решение оставить Москву неприятелю.
Так с самого начала определилась для Кутузова еще одна трудность, которую ему приходилось преодолевать – воля Государя, идущая вразрез с его пониманием тактики и стратегии той войны. Ему по необходимости приходилось лукавить в своих отношениях с Александром. Искренность мы находим только в его письмах к родным. Того же 19-го числа он пишет дочери, что «обстоятельства очень трудные», но: «Я твердо верю, что с помощию Бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России» [42] .
Исследователи давно уже обратили внимание на это письмо Кутузова, отправленное почти сразу же по прибытии к армиям, и в особенности на такие его слова: «Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите» [43] . В этих словах Кутузова, рассматривающих Калужское направление как «театр войны», некоторые исследователи видят свидетельство стратегического плана, якобы уже сложившегося в голове у Кутузова к моменту его прибытия к войскам и в дальнейшем реализованного блестящим переходом на Калужскую дорогу. На наш взгляд, подобный вывод несколько поспешен. Не будем забывать, что Кутузову предстояло прежде пройти через генеральное сражение, результат которого мог перечеркнуть все дальнейшие, даже самые прекрасные планы. Однако то обстоятельство, что Кутузов действительно рассматривает Калужское направление как «театр войны», безусловно указывает на какие-то его предположения, возможные при благоприятном исходе сражения. Он «полон надежды». «Не удивляйтесь, что я немного отступил без боя, – пишет он в заключение своего письма к дочери, – это для того, чтобы укрепиться как можно больше» [44] . И тогда же супруге, по обыкновению кратко: «Я слава Богу здоров, мой друг, и питаю много надежды. Дух в армии чрезвычайный, хороших генералов весьма много. Право, не досуг, мой друг. Боже, благослови детей. Верный друг Михайла Г.-Кутузов» [45] .
В 8 часов вечера 19-го числа армия получила приказ подготовиться к выступлению на Дурыкино: «Прогнать обозы, как наискорее все обывательские и партикулярные и транспорты, чтоб шли за Можайск. Провиантские и под больных и раненых чтоб отошли 25 верст, а там будет дано дальнейшее повеление. Больных всех в Москву. Войскам приказать быть готовым к выступлению, а артиллерия чтоб тотчас могла следовать, коли прикажут. Арьергарду дать знать, что мы выступаем и чтоб не допустил неприятеля до вечера в Гжатск» [46] .
Бедный Барклай, он увидел в этом отступлении только происки Беннигсена.
Здесь стоит обратить внимание на различие в позициях Барклая и Кутузова: Барклай хочет дать сражение Наполеону – Кутузов – нет; Барклай не хочет отступать далее – Кутузов же отступает и отступает сознательно. Это различие тем более важно подчеркнуть, что в исторической литературе до сих пор бытует мнение, что Кутузов был не более чем продолжателем тактики Барклая, тогда как дело обстояло совершенно иначе. Сходство в тактике Барклая и Кутузова оказывалось чисто внешним и образовывалось, как ни странно, из противоположности их устремлений: Барклай, вопреки желанию, принужден был отступать, Кутузов, вопреки желанию, принужден был давать сражение.
Самым непосредственным образом различие между этими двумя главнокомандующими отразилось на солдатских впечатлениях: «При отступлении от Смоленска наш арьергард имел четыре дела с французским авангардом, но не слишком сильно удерживал его, так что армия, отступая, принуждена была идти без разбора и днем, и ночью. Фельдмаршал (Кутузов – В.Х.) усилил арьергард, который каждый день по возможности удерживал французов, и армия регулярно поутру подымалась, днем имела привал, а вечером в свое время останавливалась на ночлег, что продолжалось до самого Бородина; солдаты это заметили, называли другими порядками и были очень довольны» [47] .
Вообще же различие между Барклаем и Кутузовым проявляется ярче всего именно по отношению к генеральному сражению. Вся тактика Барклая (если о таковой можно говорить) свелась к тому, что армия была поставлена перед необходимостью генерального сражения, т.е. перед самым гибельным для ее участи и участи самого государства действием. Это ли могло являться венцом стратегии в глазах Кутузова? Тот, напротив, признавал генеральное сражение, да и вообще всякое сражение с Наполеоном, самым нежелательным средством борьбы с французским завоевателем, но был принужден к сражению как раз в результате действий Барклая. Генеральное сражение было не его, Кутузова, решением, но суровой необходимостью, вытекавшей из предыдущего хода событий. Таким образом, Кутузов как бы завершал чужую партию, словно игрок, которому досталось завершать чужую партию при обстоятельствах, самых неблагоприятных. Ему оставалось только одно – постараться пройти через это сражение с наименьшими для армии, а значит и для государства, последствиями. Ради сбережения армии Кутузов пошел даже на уступку Москвы неприятелю, на что Барклай, заложник общественного мнения и верноподданнически послушный, никогда бы не решился, а без этой уступки нашу победу над Наполеоном в той войне невозможно себе даже и представить. Клаузевиц совершенно прав, когда пишет: «Кампания в целом, как она впоследствии сложилась, являлась единственным способом достижения столь полного успеха» [48] . Но какое Барклай-то имеет к этому отношение? Он не прошел через сражение, оставив это тяжкое бремя в наследство Кутузову; он не уступал неприятелю Москвы, что было следующим нашим шагом к победе; он даже «высказывался против перехода на Калужскую дорогу» [49] – самого блистательного маневра Кутузова. Словом, он не имеет отношения ни к одному из ключевых моментов, из которых сложился наш успех в той достославной кампании. Он избег участия и в Тарутинском сражении, где мы впервые бесспорно разбили неприятеля. Так что единственной его заслугой остается то, что он не соблазнился дракою с Наполеоном (точнее не успел с ним подраться до прибытия Кутузова) и тем самым сохранил армию. Но это стало его заслугой, т.е. было осознано так и им самим, и другими, только после всего того, что совершил Кутузов: после Бородина, уступки Москвы неприятелю, после Тарутино и Малоярославца, когда Наполеон побежал... Иными словами, после того, как вполне сознательная тактика и стратегия Кутузова дали свои результаты и, можно сказать, вобрали в себя бессознательный и бессодержательный период Барклаева командования. Достаточно представить себе разгром нашей армии в генеральном сражении (вполне возможный и даже наиболее вероятный, ибо Наполеон не имел обыкновения проигрывать сражения) – и что остается от всех «заслуг» Барклая? Ведь это именно он поставил армию перед необходимостью генерального сражения, лишив ее каких-либо других средств борьбы с противником.
Но мне хотелось бы удержать читателя, и самому удержаться, от торопливого осуждения Барклая. Если моя критика кажется слишком резкой, то только в связи с претензией Барклая на некую провиденциальность своей роли в Отечественной войне 1812 года. Такой роли он не сыграл. Но то, что он сберег армию до прибытия Кутузова, пусть и не видя в этом своей стратегической задачи, а руководствуясь лишь верным инстинктом, сберег, вопреки общему ропоту, толкавшему его на активное противодействие неприятелю, – это, безусловно, заслуга Барклая, а значит, и его вклад в нашу победу над Наполеоном.
И потом, справедливо ли судить человека за то, что он не оказался равен обстоятельствам, превышающим его способности? Разве верное следование долгу, превозмогающее диктат обстоятельств, не составляет чести, заслуживающей венца? А Барклаю ни в коем случае нельзя в этом отказать.
20 августа
20 августа на рассвете русские войска оставили Ивашково и двинулись на Дурыкино, куда стали подходить к 10 часам утра. В тот же день после полудня авангардные части французской армии вступили в Гжатск, уже объятый пламенем. Только здесь Наполеон узнал о смене главнокомандующего в русской армии. Эту новость сообщил сначала французский гувернер, выбежавший навстречу авангарду в Гжатске, а затем подтвердили два казака, захваченные в плен. Один из них, негр, оказался поваром атамана Платова; он был захвачен при выходе из деревни, где занимался мародерством. Наполеон пожелал лично их допросить. По словам Сегюра, Наполеон велел «этим двум скифам» (негр, надо полагать, выглядел особенно по-скифски) ехать по сторонам от себя и таким образом въехал в Гжатск. «Ответы этих двух варваров, – пишет Сегюр, – согласовывались с тем, что говорил француз» [50] .
Этот эпизод описан Толстым в «Войне и мире», хотя и без участия повара-негра. Казак, с которым беседовал Наполеон, выведен в образе Лаврушки, развязного и лукавого лакея Денисова. Он-де сразу догадался, кто перед ним, и постарался подыграть Наполеону. Сцена достаточно гротескная. Однако, как и всегда, когда Толстой подменяет действительные события художественным вымыслом, его изображение оказывается много ниже исторической правды – даже по части гротеска. Вот свидетельство Армана де Коленкура, не склонного, в отличие от Толстого, высмеивать Наполеона: «Узнав о прибытии Кутузова, он (Наполеон. – В.Х.) тотчас же с довольным видом сделал отсюда вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление; он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву, потому что находится слишком близко к этой столице, чтобы спасти ее; он говорил, что благодарен императору Александру за эту перемену в настоящий момент, т.к. она пришлась как нельзя более кстати. Он расхваливал ум Кутузова, он говорил, что с ослабленной, деморализованной армией ему не остановить похода императора на Москву. Кутузов даст сражение, чтобы угодить дворянству, а через две недели император Александр окажется без столицы и без армии; эта армия действительно будет иметь честь не уступать свою древнюю столицу без боя; вероятно, именно этого хотел император Александр, соглашаясь на перемену; он сможет теперь заключить мир, избежав упреков и порицаний со стороны русских вельмож, ставленником которых является Кутузов, и он сможет теперь возложить на Кутузова ответственность за последствия тех неудач, которые он потерпит; несомненно, такова была его цель, когда он пошел на уступку своему дворянству.
Предоставляю читателю самому судить, насколько оценки Наполеона соответствовали действительности.
В виду предстоящего сражения Наполеон остановил армию в Гжатске, где она находилась также 21 и 22 августа, – необходимо было сконцентрировать силы и дать отдых кавалерии. Перекличка, проведенная 21-го числа в 3 часа пополудни, показала следующую численность Великой армии: 103 тысячи пехоты, 30 тысяч кавалерии и 587 пушек [52] . Кроме того, позади на марше находились еще две дивизии: гвардейская Лаборда и итальянская Пино, насчитывавшие не менее 13000 человек [53] .
21 августа
Тем временем русская армия отходила все дальше. На рассвете 21 августа она должна была следовать из Дурыкино на Бородино, но буквально накануне выступления Кутузов внезапно меняет диспозицию и направляет армию к Колоцкому монастырю, где была найдена другая позиция, которая представлялась более выгодной. Это лишний раз свидетельствует о том, что Бородино вовсе не являлось заранее намеченной позицией, на которой решено было Кутузовым дать генеральное сражение Наполеону. Из Колоцкого Кутузов пишет Ростопчину:
«Милостивый государь мой граф Федор Васильевич!
Полчаса назад не мог я еще определительно сказать Вашему Сиятельству о той позиции, которую предстояло избрать выгоднейшею для предполагаемого генерального сражения. Но рассмотрев все положения до Можайска, нам та, которую мы ныне занимаем, представилась лучшею. Итак, на ней с помощию Божиею ожидаю я неприятеля. Все то, что Ваше Сиятельство сюда доставить можете, и Вас самих примем мы с восхищением и благодарностию» [54] .
Ермолов подтверждает: «В Колоцком монастыре князь Кутузов определил дать сражение. Также производилось построение укреплений и также позиция была оставлена. Она имела свои выгоды и не менее недостатков: правый фланг, составляя главнейшие возвышения, господствовал прочими местами в продолжение всей линии, но, раз потерянный, понуждал к затруднительнейшему отступлению; тем паче, что позади лежала тесная и заселенная равнина. Здесь оставлен был арьергард, но далее, 12 верст позади, назначена для обеих армий позиция при селении Бородине, лежащем близ Москвы реки» [55] .
И в тот же день, к вечеру, Кутузов пишет Ростопчину другое письмо, где в коротком постскриптуме сообщает самое важное: «Я доныне отступаю назад, чтобы избрать выгодную позицию. Сегодняшнего числа хотя и довольно хороша, но слишком велика для нашей армии и могла бы ослабить один фланг. Как скоро я изберу самую лучшую, то при пособии войск, от Вашего Сиятельства доставляемых, и при личном Вашем присутствии употреблю их, хотя еще и не довольно выученных, ко славе отечества нашего» [56] .
Кажется, Ростопчин уже понимал, что Кутузов его морочит.
Обратим внимание: здесь нет ни слова о Бородине как о позиции, которая отвечает намерениям Кутузова. Напротив, слова «как скоро изберу самую лучшую», сказанные буквально перед выступлением на Бородино, доказывают, что Кутузов вовсе не рассматривал Бородинскую позицию как заранее намеченную для генерального сражения. Вспомним – он даже предпочел ей накануне позицию при Колоцком монастыре, которую назвал «лучшею до Можайска». Таким образом, мы убеждаемся, что выступая к Бородину, Кутузов вовсе не готов был, по крайней мере заведомо, там драться.
Перед выступлением на Бородино Кутузов просит начальника Московского ополчения г.-л. И.И.Маркова, сведения о прибытии полков которого в Можайск ему только что сделались известны, направлять свои полки навстречу армии. Вот это-то встречное движение войск, которые присоединились к армии как раз при Бородине, на наш взгляд, и оказалось тем обстоятельством, которое умедлило дальнейшее отступление Кутузова.
22 августа
22 августа к 10 часам утра русская армия стала прибывать на Бородинскую позицию. Кутузов был там раньше. Первое его впечатление было не в пользу Бородинской позиции. Генерал-квартирмейстер русской армии г.-м. М.С.Вистицкий свидетельствует: «23-го стали на Бородинскую позицию. Местоположение нельзя сказать, чтоб было совершенное для сражения, и сначала и Кутузов не был им доволен» [57] . Однако в письме к Ростопчину, ставшему уже постоянным его корреспондентом, Кутузов предпочитал высказываться осторожнее: «Надеюсь дать баталию в теперешней позиции, разве неприятель пойдет меня обходить, тогда должен буду я отступить, чтобы ему ход к Москве воспрепятствовать... и ежели буду побежден, то пойду к Москве и там буду оборонять столицу» [58] .
Это письмо способно было привести в отчаяние! Разве о готовности к сражению оно говорило? «Отступить, чтобы ход к Москве воспрепятствовать!» Как можно, отступая, воспрепятствовать ход к Москве? Да собирается ли Кутузов вообще драться?
В это же время другой корреспондент Ростопчина сообщал ему:
«Неприятель вчера не преследовал, имел роздых, дабы силы свои притянуть, он думал – мы дадим баталию сегодня (т.е. у Колоцкого – В.Х.), но сейчас получил рапорт, что начал показываться.
Мочи нет, ослабел, но надо уж добивать себя. Служил Италии, Австрии, Пруссии, кажется говорить смело о своем надо больше. Я рад служить, рвусь, мучаюсь, но не моя вина, руки связаны, как прежде, так и теперь.
По обыкновению у нас еще не решено, где и как дать баталию. Все выбираем места и все хуже находим.
Я так крепко уповаю на милость Бога, а ежели Ему угодно, чтоб мы погибли, стало мы грешны и сожалеть уже не должно, а надо повиноваться, ибо власть Его святая» [59] .
Это пишет Багратион. Пишет с Бородинской позиции, поэтому его слова: «По обыкновению у нас еще не решено, где и как дать баталию. Все выбираем места и все хуже находим», – характеризуют как нашу готовность к сражению при Бородине, по крайней мере на 22 августа, когда писалось это письмо, так и оценку позиции – Багратион находит ее хуже предыдущих (далее увидим, что у него были на то основания).
Багратион – еще один главнокомандующий, уязвленный назначением Кутузова. Оба они, и Барклай, и Багратион, лишались с этим назначением своего, пусть и спорного, верховенства и оба, что было даже больнее, получали с этим назначением высочайшую укоризну. Багратион не мог сдержать чувств. «Слава Богу, – писал он Ростопчину 16 августа по получении Высочайшего рескрипта о назначении Кутузова, – довольно приятно меня тешут за службу мою и единодушие: из попов да в дьяконы попался. Хорош и сей гусь, который назван и князем, и вождем! Если особенного повеления он не имеет, чтобы наступать, я Вас уверяю, что тоже приведет к вам, как и Барклай. Я, с одной стороны, обижен и огорчен для того, что никому ничего не дано подчиненным моим и спасибо ни им, ни мне не сказали. С другой стороны, я рад: с плеч долой ответственность; теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги. Я думаю, что и к миру он весьма близкий человек, для того его и послали сюда» [60] .
Последние слова Багратиона, как легко заметить, созвучны словам Наполеона о смысле назначения Кутузова, из чего следует, что уязвленное самолюбие – плохой союзник. Тот, кому Багратион с такой легкостью доверялся – граф Ростопчин, – еще 6 августа писал Александру: «Государь! Ваше доверие, занимаемое мною место и моя верность дают мне право говорить Вам правду, которая, может быть, встречает препятствие, чтобы доходить до Вас. Армия и Москва доведены до отчаяния слабостью и бездействием военного министра, которым управляет Вольцоген. В главной квартире спят до 10 часов утра: Багратион почтительно держит себя в стороне, с виду повинуется и по-видимому ждет какого-нибудь плохого дела, чтобы предъявить себя командующим обеими армиями...
Москва желает, чтобы командовал Кутузов и двинул Ваши войска: иначе, Государь, не будет единства в действиях, тогда как Наполеон сосредоточивает все в своей голове. Он сам должен быть в большом затруднении; но Барклай и Багратион могут ли проникнуть его намерения?» [61]
Ростопчин скоро переменит свое отношение к Кутузову, когда ему станет ясно, что тот не готов погибнуть вместе с армией ради спасения Москвы. Впрочем, он будет далеко не одинок в своем недоверии и неприязни к Кутузову. Нужно заметить, что хотя назначение последнего и отвечало чаянию армии и общества, которые связывали с ним надежду на благоприятные перемены в ходе военных действий [62] , мало кто из лиц в окружении Кутузова уже находил его по-настоящему способным к роли полководца. Вот лишь некоторые, далеко не самые резкие оценки Кутузова того времени:
«Bon vivant, вежливый, любезный, хитрый как грек, естественно смышленый как азиатец и хорошо образованный как европеец, он был более расположен основывать свои успехи на дипломатических сделках, чем на военных подвигах, к которым при его летах и сложении он уже не был способен» (Роберт Вильсон) [63] .
«Качества, которыми он обладал, обличали в нем, может быть, в большей степени государственного человека, нежели полководца. Особенно в самых битвах ему недоставало теперь прежней личной деятельности, причины чему надобно искать в его летах. Нельзя, впрочем, отнять у Кутузова ни быстроты взгляда, ни проницательности; обращение его внушало доверенность» (Евгений Вюртембергский) [64] .
«Вообще Кутузов не был, как говорят французы, «un general de bataille» – верхом он мог двигаться только шагом по причине сильной грыжи. Но как стратегик, он занимает высокую степень. Никто не стоял выше него» (А.Щербинин) [65] .
Однако были и такие, кто вообще отказывал Кутузову в каких-либо полководческих дарованиях. «Кутузов, по-видимому, представлял лишь абстрактный авторитет», – пишет Клаузевиц. И хотя сам автор признается, что «недостаточно близко стоял к этому полководцу, чтобы с полной убежденностью говорить о его личной деятельности», и вообще покинул армию после сдачи Москвы, тем не менее, это не помешало ему оставить самые нелестные отзывы о Кутузове, которые до сих пор питают антикутузовские чувства авторов, не желающих признавать в русском полководце победителя Наполеона. «По нашему мнению, Кутузов проявил себя в этой роли (полководца – В.Х.) далеко не блестяще и даже значительно ниже того уровня, какого можно было от него ожидать, судя по тому, как он действовал раньше». Клаузевиц называет Кутузова «легкомысленным», «хвастливым стариком». «Он знал русских и умел с ними обращаться. С неслыханной смелостью смотрел он на себя как на победителя, возвещал повсюду близкую гибель неприятельской армии, до самого конца делал вид, что собирается для защиты Москвы дать второе сражение, и изливался в безмерной похвальбе; этим он льстил тщеславию войска и народа; при помощи прокламаций и возбуждения религиозного чувства он старался воздействовать на сознание народа. Таким путем создалось доверие нового рода, правда, искусственно внушенное, но все же имевшее в своей основе истину, а именно, плохое положение французской армии. Таким образом, это легкомыслие и базарные выкрики хитрого старика были полезнее для дела, чем честность Барклая» [66] .
Трудно найти слова, более несправедливые и далекие от истины. Кутузову не надо было «знать русских» – он сам был русский, и не надо было стараться возбуждать в народе религиозное чувство, чтобы воздействовать на его сознание, – для этого достаточно было вражеского нашествия на Россию и того насилия и осквернения храмов, которыми оно сопровождалось; и выпуском прокламаций он не занимался – этим занимался Ростопчин, причем по собственному почину. «В его характере никогда не проявлялась театральность, – вспоминает М.И.Муравьев-Апостол, имевший возможность, в отличие от Клаузевица, наблюдать Кутузова на протяжении всей кампании. – Он всегда держал себя с достоинством... Вообще никаких балаганных сцен не было» [67] . «Кутузов был вообще красноречив, – добавляет другой гвардейский офицер, И.С.Жиркевич, – но при солдатах и с офицерами он всегда говорил таким языком, который бы им врезывался в память и ложился бы им прямо на сердце» [68] .
Вот эта-то способность владеть сердцами своих солдат, способность, даруемая только истинному полководцу и недоступная для других, и объясняет то доверие (по Клаузевицу, «искусственно внушенное»), которое питала русская армия к Кутузову и которое, заметим, вполне оправдывалось ходом кампании. То, что Клаузевиц, военный теоретик, не понимает этого, говорит лишь о схоластичности его взглядов.
Надуманной оказывается и другая «истина», провозглашаемая Клаузевицем, – «плохое положение французской армии». Оно действительно сделалось плохим, но когда об этом можно говорить? Конечно же, не накануне Бородинского сражения. Наполеон тогда прочно владел инициативой – он-таки принудил русских к сражению, к которому стремился от самых границ их империи и которым рассчитывал достичь окончательных результатов войны. На его стороне были все преимущества – репутация непобедимого военного гения, многолетний опыт победоносных войн и сражений, закаленная в боях и уверенная в своей непобедимости армия, значительное численное превосходство над противником. И, конечно же, не о «плохом положении французской армии» свидетельствовали эти условия.
Тогда, может быть, вступление Наполеона в Москву могло свидетельствовать об этом? Тоже, нет. С каких это пор захват столицы воюющего государства свидетельствует не в пользу завоевателя? Напротив, это всегда является свидетельством торжества победителя и кладет конец войне. На это именно и рассчитывал Кутузов, предоставляя Наполеону «почивать на лаврах» и выигрывая время. И пока Наполеон «из упрямства» (выражение Кутузова) удерживал Москву, стремясь доказать всему свету, что война окончена [69] , Кутузов, месяц спустя, доказал ему, что «война в этот момент еще только начинается», – Мюрат был разбит при Тарутине. Наполеон понял, что Кутузов его провел, – и бросился из Москвы, уже понимая всю опасность своего положения. При Малоярославце, где Кутузов преградил ему дорогу, Наполеон уже был вынужден отказаться от сражения, точнее от возможности поправить свои дела сражением. «Этот дьявол Кутузов не получит от меня новой битвы», – произнес он и повернул на Смоленскую дорогу [70] . Всем становится ясно, что французская армия бежит. Гений Наполеона перестает покрывать ее своим крылом. Вот лишь когда – после Малоярославца – положение французской армии действительно становится плохим. «Быстрота стоп не спасает ее, долгота пути приводит в отчаяние» [71] . Французская армия начинает быстро таять.
Однако Клаузевиц отказывается видеть в этом заслугу Кутузова, отказывается признать «плохое положение французской армии» результатом тактики и стратегии русского полководца. Он считает, что обстановка «сама собой» стала складываться в пользу русских: «Наполеон попал в скверную историю, и обстановка начала сама собой складываться в пользу русских; счастливый исход должен был получиться сам собою без больших усилий» [72] . Это не так. На войне вообще ничего не происходит «само собой».
Прежде всего, русским необходимо было пройти через генеральное сражения, которое потребовало от них полной самоотверженности и, безусловно, очень больших усилий. Исход сражения, конечно же, невозможно было предвидеть как заведомо благоприятный для русских, уже хотя бы потому, что Наполеон не имел обыкновения проигрывать генеральные битвы. Если бы русская армия была разбита при Бородине, то кампания на этом бы и закончилась и закончилась бы, само собой разумеется, не в пользу русских. То, что Клаузевицу представляется как происходившее «само собой», было прямым воплощением кутузовской тактики и стратегии, но стало возможным только после Бородина и последовавшей затем уступки Москвы неприятелю – двух жертв, принесенных Кутузовым ради спасения России. Без этих жертв наш успех над Наполеоном невозможно себе представить [73] , а они, эти жертвы, были вовсе не «само собой» разумеющимися вещами – они потребовали от Кутузова, помимо полководческого искусства, огромного духовного мужества, на которое едва ли кто-либо из его современников был способен [74] . Даже уверенность в победе, которую Клаузевиц принимает за хвастовство, стала высказываться Кутузовым только после Бородина. Мы уже не говорим о том, что Клаузевиц и не мог слышать этого «хвастовства» накануне Бородинского сражения. Но вот что услышал Лористон (как известно, человек не русский и даже не православный, которого, следовательно, Кутузов не мог «знать» и не мог поэтому надеяться возбудить его религиозное чувство), который прибыл к Кутузову в Тарутино с предложением Наполеона о мире: «Как? – воскликнул Кутузов. – Мне предлагают мир? И кто? Тот, который попирает священные права народа? Нет! Не будет сего, пока в России есть русские! Я докажу противное тому, что враги моего Отечества предлагают. Согласиться на мир? И кому? Русским? И где? В России? Нет! Никогда сего не будет! Уверяю всех торжественно: двадцать лет в пределах моего отечества могу вести войну с целым светом и наконец заставлю всех мыслить о России так, какова она есть существенно» [75] .
Клаузевиц, конечно, волен считать это хвастовством, но действительность доказала, что Кутузов знал, о чем говорил. Напомню: встреча Лористона с Кутузовым состоялась 23 сентября. Наполеон прочно занимал Москву и был еще в полной силе. Не наблюдалось пока никаких признаков, свидетельствующих об изменении ситуации в нашу пользу (если не считать первым таковым признаком сам визит Лористона).
Что же до Клаузевица, то он, вероятно, держался другого мнения, так как покинул русскую армию примерно за неделю до при бытия Лористона в Тарутино, напутствуемый словами Барклая: «Благодарите Бога, господа, что вас отсюда отзывают, ведь из этой истории никогда ничего путного не выйдет» [76] . Сам же Барклай оставит армию 22 сентября, разбитый нравственно и физически и уже не имея никакого отношения к тому, что будет происходить на театре войны, но что он не преминет впоследствии представить как результат заранее продуманного стратегического плана, которому якобы следовала русская армия от начала кампании. «Он для всех был как бельмо на глазу, – раздастся ему вослед, – как фельдмаршалу, который его не любил, потому что он продолжал пользоваться расположением Государя и был тайным на него судьею и явным препятствием его соображениям...» [77] Последние слова особенно примечательны в свете широко распространенного мнения о преемственности тактики Барклая и Кутузова – в армии хорошо чувствовали разницу между этими двумя полководцами.
Прав Клаузевиц только в одном: «Кутузов, наверное, не дал бы Бородинского сражения, в котором, по-видимому, не ожидал одержать победу, если бы голоса двора, армии и всей России не принудили его к тому». Однако полагать, что Кутузов «смотрел на это сражение как на неизбежное зло» [78] , значит судить слишком легковесно, значит не понимать цены, которую имело это сражение в глазах Кутузова и в глазах каждого русского: на весах этого сражения лежала судьба армии, Москвы и самой России [79] . После Бородина Кутузов уже не имел нужды в большей жертве, которую он мог бы принести ради спасения отечества. Даже уступка Москвы неприятелю, при всей ее болезненности для национального чувства, не шла ни в какое сравнение с последствиями возможной неудачи сражения.
Если же мы будем искать справедливой оценки полководческих дарований Кутузова, то найдем ее не у сторонних наблюдателей, вроде Клаузевица, и даже не у амбициозных соотечественников, а у противника, вполне испытавшего на себе силу его гения.
«Он (Кутузов – В.Х.) обладал гением медлительным, наклонным к мстительности и особенно к хитрости, чисто татарский характер, сумевший подготовить терпеливой, покладистой и податливой политикой беспощадную войну.
...в нем было что-то национальное, делавшее его столь дорогим для русских» [80] .
23 августа
«Позиция, в которой я остановился при деревне Бородине в 12-ти верстах вперед Можайска, – писал Кутузов Александру 23 августа, – одна из наилучших, которые только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством. Желаю, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, тогда я имею большую надежду к победе» [81] .
Здесь все ложь – и позиция была неважная, и намерение Кутузова было иное, да и о победе он не помышлял, хотя, при своем опыте, знал, конечно, что «участь у оружия бывает непостоянная» [82] . Александр, должно быть, морщился, читая эти строки: «Что он несет, этот хвастливый старик! О какой победе он там говорит! Армию бы сохранил!»
Действительное же намерение Кутузова, по обыкновению уклончиво, выражено в его последующих словах: «Но ежели он (неприятель – В.Х.), найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что может быть должен итти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся, и как бы то ни было, Москву защищать должно» [83] .
Вот что делало Бородинскую позицию столь привлекательной для Кутузова – она позволяла ему уклониться от сражения в случае, если бы Наполеон предпринял обход его левого фланга. И на этой-то возможности он и постарается, как увидим далее, построить все свое «искусство», будет ею очень дорожить. «Желаю, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции», – сказано уже вполне искренно.
Но Наполеон не был бы Наполеоном, если бы не разгадал этот расчет Кутузова. В результате сражение приняло известный нам характер лобового столкновения, в котором ни одна из сторон не пожелала уступить другой ни в мужестве, ни в доблести, ни в славе и которое предопределило нескончаемость исторической тяжбы о победителе в данном сражении.
Что же представляла собой Бородинская позиция? Об этом написано много, но лучше предоставим слово самим участникам сражения.
«Бородинскую нашу позицию нужно смотреть с двух высот, – пишет генерал Коновницын, – с первой – впереди от деревни Семеновской, а с другой – с правого фланга неприятельского, по Старой Смолянке, где на горе гребешком лес. На правом фланге нашем есть также удобная для съемки высота; а чтобы с фронта видеть на всю позицию нашу по большой дороге Смоленской, за 2 версты есть также высота, которая покажет первый взгляд, где было мое авангардное дело» [84] .
Это предварительное замечание позволяет понять, как открывалась Бородинская позиция наступающему неприятелю – вся целиком, еще на подступах к ней. И действительно, близ Валуево, где случилось «авангардное дело» Коновницына, есть высота, господствующая над окружающей местностью, откуда Наполеон мог обозреть нашу позицию вплоть до самых резервов. Становится понятно, что его немедленное, с марша, нападение на нашу позицию 24-го числа было отнюдь не случайным, как обыкновенно представляется – наткнулся, мол, а вполне рассчитанным и расчетливым действием и, добавим, вполне отвечающим гениальности французского полководца.
Далее рассказывает Ермолов: «Знаменитость сего места требует некоторого описания. Впереди правого фланга протекала в крутых берегах, местами неприступных, речка Колоча; самый фланг упирался в лес, где сделаны были большие засеки; на обширном поле, прилежащем к лесу, устроены укрепления, охраняющие и конечность, и тыл фланга. Поле, для действия кавалерии удобное, обнаруживало всякое движение. Недалеко от Бородина, по большой дороге, на высоте у селения Горки, находилась батарея: подошва высоты обнесена окопом под защитою пехоты. Впереди село Бородино, занятое передовыми войсками, соединялось с позицией мостом через речку Колочу. В центре позиции, перед линиями войск, лежала главнейшая высота, господствующая окрестностью во всех направлениях, и занята была сильною батареею от 2-й армии (получившей название «Батареи Раевского» – В.Х.). Здесь была конечность левого фланга 1-й армии. Перед батареею, на картечный выстрел, простиралось чистое поле, пересеченное широкою и глубокою долиною, совершенно от нас сокрытою (Семеновский овраг – В.Х.); до спуска в сие углубление, с противоположной стороны, доходил весьма частый лес. В левую сторону от батареи незначительные возвышения оборонялись построенным твердым редутом (при селении Шевардино – примеч. автора). Оконечность левого крыла 2-й армии обращалась к обширному и весьма частому лесу, отделенному от редута тесною долиною, единственною для действия кавалерии на всем крыле. На малое расстояние, в тылу войск, протягивалась глубокая лощина, неудобная для сообщений (овраг Каменка – В.Х.). В версте от левого крыла проходила через лес старая почтовая на Можайск дорога, склоняясь в обход позиции. <...> По всему пространству позиции позади линии были леса, которые в некоторых местах движение войск не делали свободным» [85] .
Барклай обобщает эти сведения: «Она (позиция – В.Х.) была выгодна в центре и правом фланге; но левое крыло в прямой линии с центром совершенно ничем не подкреплялось и окружено было кустарниками на расстоянии ружейного выстрела» [86] .
Начальник штаба 2-й армии г.-м. Сен-При добавляет: «Неприятель мог легко обойти эту позицию, двигаясь через Ельню по старой Смоленской дороге на Утицу, и затем лесами мог подойти на близкий пушечный выстрел к Семеновке», которую Сен-При называет поэтому «ключом выбранной позиции» [87] .
Это мнение о возможности обхода Бородинской позиции по Старой Смоленской дороге разделяется всеми без исключения мемуаристами и исследователями. Но по-настоящему серьезный анализ тактических возможностей Бородинской позиции дал Клаузевиц: «Правый фланг примыкал к Москва-реке, не имеющей здесь бродов, фронт был прикрыт речкой Колочей, протекавшей в довольно глубокой долине. Но дорога, ведущая из Смоленска в Москву, проходит, к сожалению, не перпендикулярно Колоче, а некоторое время тянется параллельно с ней, а затем пересекает речку и сворачивает под тупым углом в сторону от нее у деревни Горки. Вот почему, если расположиться параллельно речке (а именно так встала русская армия при Бородине – В.Х.), придется иметь путь отступления отходящим в косом направлении и тем самым с самого начала подвергнуть опасности левый фланг. Такое построение было тем более недопустимо, что на расстоянии полумили от большой дороги проходит другая дорога на Москву через Ельню, ведущая непосредственно в тыл этой позиции. Одно лишь продвижение вперед противника уже наполовину осуществляет обход, и путь отступления оказывается сразу под сильной угрозой, что в значительной мере парализует сопротивление» [88] .
Справедливость этого мнения подтверждает и генерал Рапп: после отступления русских от Шевардина 24 августа, пишет он, Мюрат и некоторые другие лица из окружения Наполеона считали, что «левая сторона позиции (русской армии – В.Х.) была обойдена» и что Кутузов поэтому скорее всего уклонится от сражения [89] .
Клаузевиц резюмирует: «Положение в целом слишком привлекало французов к левому флангу, и правый фланг не мог отвлечь на себя их силы. Таким образом, занятие этой части позиции являлось лишь бесполезным распылением сил; гораздо лучше было бы, если бы правое крыло заканчивалось у Колочи в районе Горок, а остальное пространство до Москва-реки только наблюдалось бы или занималось демонстративно» [90] .
Клаузевиц высказывает здесь мысль, к которой склонялись практически все наблюдатели с нашей стороны за время четырехдневного стояния русской армии на Бородинском поле, а впоследствии и практически все исследователи.
«Позиция была занята русскими не вполне соответственно ее отдельных участков: всего слабее был занят важнейший ее участок – левый», – пишет Гулевич [91] .
Коленкур подтверждает, что сопротивление русских на левом фланге их позиции «было не совсем таким, каким оно должно было бы быть и каким оно было в других местах» [92] .
«При Бородине только расположение нашего правого фланга могло внушать уважение неприятелю, остальная же часть линии не имела другой опоры, кроме самоотвержения войск и твердой решимости победить или умереть», – говорит дежурный штаб-офицер 6-го пехотного корпуса Д.Н.Болговский [93] .
Таково, повторяем, было общее мнение о Бородинской позиции и о расположении русских войск на ней – и то, и другое признавалось неудовлетворительным и не соответствующим видам на генеральное сражение. Тем не менее, Кутузов, осторожный Кутузов, не только решился дать генеральное сражение на этой позиции (на что не решался на всех предыдущих позициях, из которых каждая – теперь уже можно сказать – была лучше Бородинской), но даже (не прежде нападения Наполеона 24-го числа) не попытался изменить дислокацию войск, чтобы сделать позицию хотя бы более соответствующей видам на генеральное сражение. Это кажется странным,… но лишь на первый взгляд.
Дело в том, что критика распоряжений Кутузова при Бородине исходит из представления о его якобы готовности дать генеральное сражение Наполеону, тогда как таковой готовности, то есть готовности пожертвовать армией ради сомнительной вероятности разбить Наполеона, у Кутузова не было вовсе. Не только при Бородине, но и на протяжении всей кампании, Кутузов демонстрирует лишь одну готовность – сберечь армию, а не жертвовать ею в стычках с Наполеоном [94] . Сражение стало для Кутузова результатом неодолимых факторов, от его воли не зависящих, но он, со своей стороны, сделал все возможное, чтобы исключить гибель своей армии. Может быть, именно поэтому сражение сложилось столь удачно для Кутузова.
Теперь давайте рассмотрим распоряжения Кутузова при Бородине. Как мы уже видели, первоначально русские войска стояли вдоль Колочи, от Масловского леса на правом фланге до Шевардинского леса – на левом, фронтом на северо-запад. Причем 1-я армия, составлявшая 2/3 наших сил, занимала участок позиции, наиболее обеспеченный по условиям местности, – от Масловского леса до ручья Огник. 2-й же армии, вдвое уступавшей по численности 1-й, назначался участок позиции, наименее удобный и наиболее уязвимый, – от левого фланга 1-й армии до Шевардинского леса. Этот участок перерезался оврагами (Каменка и Семеновским), затруднявшими сообщение между войсками, и подвергался обходу по Старой Смоленской дороге. Такое расположение кажется случайным, не мотивированным условиями местности и вряд ли соответствует установке на сражение. Скорее наоборот, оно говорит о готовности главнокомандующего отступать далее, ибо основная масса войск (вся 1-я армия) располагалась по сторонам Большой Смоленской дороги и находилась как бы в глубине по отношению к наступающему неприятелю.
Изменение отношения Кутузова к Бородинской позиции, а значит и к возможности сражения на ней, нашедшее отражение в его письме к Александру от 23 августа, происходит после повторного ее обозрения, предпринятого, надо полагать, не без влияния Багратиона, считавшего положение своей армии никуда не годным [95] . О возможности их, Кутузова и Багратиона, встречи накануне вечером говорит «Дневник партизанских действий 1812 года» Дениса Давыдова, в котором автор сообщает, что именно вечером 22 августа он получил от Багратиона санкционированное Кутузовым повеление о создании партизанского отряда из числа 50 гусар и 150 казаков для действия в тылу неприятеля [96] . Примечательно, что Кутузов полагал в то время это предприятие «неверным». Это был первый партизанский отряд, созданный Кутузовым из состава регулярной армии, и примечательно также, что он создан был именно при Бородине, которое являлось родовым гнездом Дениса Давыдова, в то время подполковника Ахтырского гусарского полка. «Эти поля, это село мне были более нежели другим знакомы! Там я провел и беспечные лета детства моего, и ощутил первые порывы сердца к любви и славе! Но в каком виде я нашел колыбель моей юности! Дом отеческий одевался дымом биваков, и ряды штыков сверкали между классами, и войско толпилось на родимых холмах и долинах; там, на пригорке, где я некогда резвился... там закладывали редут Раевского; красивый лесок перед пригорком обращался в засеку и наполнялся егерями; в селе уже не было жителей, один из них с женою бродил между войсками, кочующими на огороде его – он узнал, что я в армии и нашел меня; я ему давал деньги – он просил хлеба! Горжусь слабостью; этот день был из жестоких моей жизни!» [97]
Однако последуем за Кутузовым, который в сопровождении своего огромного штаба совершает утром 23 августа объезд Бородинской позиции. Он начал его с правого фланга.
С высоты близ уже срытой деревни Горки, где остановился Кутузов со своей свитой и где уже устроено было полевое укрепление на 3 батарейных орудия, открывался вид на всю нашу позицию, вдоль которой светлой лентой вилась Колоча; виден был мост через реку, ведущий к селу Бородино, а дальше, у самого горизонта, – купола Колоцкого монастыря. Вправо от Горок, вдоль высот, тянулся наш правый фланг к невидимой отсюда Москва-реке, название которой «неожиданно и грустно» поражало слух – все как-то не верилось, что войска находились уже так близко от Москвы. Другие еще названия обращали на себя внимание и наводили на размышления – Война, Огник, Стонец... «В какой глухой дали соединились гробовые названия поля Бородинского?» – восклицает современник.
На правом фланге, вовсю кипела работа по возведению многочисленных укреплений; они шли до самой оконечности фланга и отчасти охватывали даже тыл позиции. «В сих работах употреблена была преимущественно милиция Смоленской губернии, которая шла за армией от самого Смоленска», – пишет Глинка [98] .
Достойно примечания, что для устройства этих укреплений был передан в 1-ю армию из 2-й «вообще весь» шанцевый инструмент – вряд ли что-либо другое может более красноречиво свидетельствовать об отсутствии у Кутузова (по крайней мере 22 августа) намерения драться с Наполеоном при Бородине [99] .
«Необыкновенное оживление проявлялось как бы перед большим праздником во всех родах войск. В пехоте чистили ружья, обновляли кремни; в кавалерии холили лошадей, осматривали подпруги, точили сабли; в артиллерии то же холение лошадей, обновление постромок, смазка колес, осмотр орудий, протравка запалов, приемка снарядов – все возвещало конец давним ожиданиям армии!» [100]
С самого утра слышны были отдаленные выстрелы в арьергарде: двухдневная передышка Наполеона в Гжатске окончилась и он снова пустился вдогонку за русской армией. Эти выстрелы служили аккомпанементом рекогносцировке Кутузова и как бы напоминали о задиристости его противника. Влево от Горок центр позиции отмечался высотой, господствующей над всей окружающей местностью. Она располагалась примерно в 250 метрах впереди линии войск и, по мнению Барклая, являлась «ключом позиции». Он утверждает, что «упомянул князю Кутузову о сем обстоятельстве и предложил построить на сем месте сильный редут». Кутузов посчитал достаточным поставить здесь батарейную роту из 12-ти орудий. «Последствие доказало, – комментирует Барклай, – что надлежащее укрепление сей высоты доставило бы сражению совершенно иной успех» [101] .
Принц Евгений Вюртембергский, также принимавший участие в обозрении позиции, отмечает, со своей стороны: «Местность на всем протяжении от Семеновского благоприятствовала нам, но, начиная отсюда, лощина, в которой протекает Семеновский ручей, становится доступнее и левый берег его, постепенно повышаясь, начинает господствовать над правым» [102] . По этой причине было решено на высотах левого берега Семеновского оврага возвести укрепления (впоследствии названные Семеновскими, или Багратионовыми флешами).
Далее в направлении левого фланга наша позиция заметно ухудшалась. Узкое дефиле между верховьем оврага Каменка и лесом, охватывавшим фланг с левой стороны и с тыла, лишало расположенные здесь войска надлежащей поддержки и делало, по мнению многих, занятие этой части позиции ненужным и даже опасным. Отсутствие же каких-либо работ по возведению укреплений, особенно в сравнении с активно производимыми работами на правом фланге, только усиливало впечатление незащищенности нашего левого крыла. Багратион не мог не заметить Кутузову, что в настоящем положении его армия подвергалась величайшей опасности. Он, в частности, обращал внимание на то, что в полутора верстах южнее его фланг огибает Старая Смоленская дорога, по которой неприятель мог легко зайти к нему в тыл. Кутузов отвечал, и в этом его поддержал Беннигсен, что «сия дорога могла легко быть защищаема нестроевыми войсками» [103] .
«Еслиб, напротив того, – продолжает комментировать Барклай, – построено было несколько редутов на главнейших высотах при сей дороге, 3-й корпус, коего отряжение сделалось необходимым 24-го числа, в полной мере удержал бы там неприятеля. Впоследствии обстоятельства принудили к отряжению в сие место также всего корпуса и большей части кавалерии; несмотря на то, все сии войска с трудом удерживались там» [104] .
Для усиления «некоторым образом» левого фланга Кутузов распорядился на высоте южнее деревни Шевардино построить редут. Было решено, что в случае нападения неприятельского на сей фланг последний отступит к Семеновским флешам.
Обращаю внимание читателя на этот момент, ибо он очень важен для понимания «искусства» Кутузова при Бородине – перемена позиции русской армии, то есть отвод войск левого нашего фланга от Шевардина к Семеновскому оврагу, «к прежде сего укрепленным возвышениям» [105] , происходит, согласно распоряжению Кутузова, только после нападения неприятеля на этот фланг, не прежде. Ложное толкование, каковое это распоряжение Кутузова получило в мемуарной и исторической литературе, доказывает, что «искусство» Кутузова при Бородине так и осталось непонятым ни современниками, ни потомками.
«Я не постигал, – не унимается Барклай, – почему сему движению надлежало исполниться по нападении неприятеля, а не заблаговременно. Вероятно потому, что генерал Беннигсен не желал себя опорочить; он выбрал позицию, и потому следовало пожертвовать 24-го от 6 до 7 тысяч храбрых воинов и 3-я орудиями» [106] .
Барклая опять подводит досада – Беннигсен тут был вовсе не при чем. Он действительно был послан Кутузовым из Гжатска к Можайску для отыскания позиции, но, как сам признается, «в своем по этому поводу рапорте не указывал на позицию при Бородине как на выгодную для нас для принятия сражения» [107] . Это мнение Беннигсена, пользовавшегося доверенностью Государя, было небесполезно для Кутузова, т.к. последний всегда мог на него сослаться в случае отступления от Бородина.
Что же касается лица, отыскавшего Бородинскую позицию, то это был офицер квартирмейстерской части 1-й армии подполковник Гартинг [108] . Но, конечно же, не Гартинг докладывал о ней Кутузову, а полковник К.Ф.Толь, которому Гартинг подчинялся и который сам должен был предварительно одобрить его выбор. На Толя указывают также Беннигсен и Клаузевиц. Генерал-квартирмейстер Вистицкий, которому Богданович приписывает выбор Бородинской позиции, здесь также не при чем, особенно учитывая мнение самого Вистицкого, цитированное выше: «Позиция нельзя сказать, чтоб была очень выгодна...» Однако окончательный выбор позиции – и Барклай, конечно же, не мог этого не знать – всегда принадлежит главнокомандующему. В целом же мнение Барклая лежит в русле общих впечатлений от Бородинской позиции и сделанных Кутузовым распоряжений – они представлялись неудовлетворительными.
«23-го, еще при объезде позиции, – пишет П.Х.Граббе, адъютант Ермолова, – безошибочно можно было предвидеть, что главные усилия (неприятеля – В.Х.) обращены будут против нашего левого фланга, не представлявшего на местности естественных препятствий, и, главное, потому что Старая Смоленская дорога пролегала вблизи него. Несмотря на то, не было во 2-ю армию передано из первой хотя части шанцевого инструмента и других строительных средств, без пользы употребленных на укрепление правого фланга, и без того почти недоступного» [109] .
Кажется, именно тогда возникает мысль, впервые высказанная, насколько можно судить, Беннигсеном, – «сократить нашу боевую линию, приблизив правый фланг, но никаких распоряжений об этом не последовало» [110] .
То же подтверждает и Евгений Вюртембергский: «Бородинская позиция давала возможность к довольно решительным движениям, об этом даже говорили; но мысль осталась без исполнения, подобно многим другим идеям, которые были высказываемы, но не были зрело обдуманы» [111] .
У Багратиона не возникало уверенности, что сражение при Бородине все-таки состоится. В последовавшем после рекогносцировки позиции приказе по 2-й армии хотя и предписывается «полкам взять свои меры, чтобы отданной ими инструмент возвращен был непременно к утру завтрашнего числа», но все указания даются «на случай дела», что не может не свидетельствовать о его сомнениях [112] .
И тем не менее, сделанными 23 августа распоряжениями вполне исчерпывалось то самое «искусство», о котором Кутузов писал Александру как о намерении «исправить слабое место сей позиции, с левого фланга находящееся». Во всяком случае об этом свидетельствует диспозиция, изданная тогда же, 23-го (а не 24-го, как принято думать) августа [113] . Напомню: это была диспозиция именно к генеральному сражению, а значит, как таковая, она резюмирует тактические соображения Кутузова накануне боя; она фиксирует прямолинейное, вдоль Колочи, расположение войск; называет «левым флангом» позицию 7-го пехотного корпуса и 27-й пехотной дивизии (последняя стояла как раз в районе Шевардино); и в ней Кутузов заявляет, что именно «в сем боевом порядке намерен привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его движениям» [114] .
Что дело будет развиваться по другому сценарию, что оно растянется на три дня, с предварительным оттеснением левого русского фланга от Шевардина к Семеновским флешам и затем с целым днем передышки, после которого сражение только и произойдет, никак не могло быть предусмотрено Кутузовым и уже не вполне определялось его «искусством». Более того, ранее 25 августа нападения Наполеона и не ожидали, о чем прямо говорит в своем письме к Ф.В.Ростопчину от 24 августа начальник Московского ополчения г.-л. И.И.Марков: «Милостивый государь мой граф Федор Васильевич! Приехавши вечером 21-го числа в Можайск, нашел я главную квартиру от Можайска в 8 верстах, от оной в 6 верстах первая линия обеих армиев, вместе соединенных, правый фланг составляет 1-я армия, левый – 2-я армия, в две линии, сверх сего, резерв до 50 батальонов. Князь в полном решении дать генеральную баталию и все способы употребить не допустить неприятеля к Москве. Положение нашей армии очень хорошее, всю надежду дает непременно победить. Авангард стоял от первой армии в 12 верстах; вчерашний день имел дело с неприятелем, который в превосходных силах нападая на него, и всегда был отбит; нынче ему велено к 1-й линии ретироваться, дабы сим дать способ неприятелю завтра делать настоящую атаку, и армия готова на отражение (выделено мною – В.Х.). Мое войско отдано: в 1-ю армию 8 батальонов, 2-ю – шесть, и у меня остается за раскомандировками для обеспечения деревень (которые, однако, уже все разграблены и многие вызжены нашими людьми с обозов и казаками) до 3 тысяч у меня. Колонна остается только в 4 тысячи на левом фланге в резерве. Вот все наше приготовление к баталии, ожидаем ее завтра; что последует завтра, все вашему сиятельству напишу, ежели будет баталия, ибо она зависит от Наполеона. Мы ожидаем от него нападения. В противном случае, ежели он вздумает не атаковать долго, тогда уже решится князь его атаковать, он в своих лагерях всегда укрепляется. Не только я, но и все генералы просят, чтоб непременно решиться дать баталию и отразить неприятеля гораздо далее, нежели он находится, и сам князь первой мне сказал, что нельзя его допустить до Москвы. Пустя его туда, вся Россия будет его. Барклай все остается начальником первой армии и министр военной, и в переписке с ..., и за все его скверные поступки ничего ему не сказано, и князь прислан потому только, будто бы два начальника армиев между собой местничаются. Теперь все хлопоты, не могу более писать» [115] .
Об ожидании нападения не ранее 25 августа говорит и Сен-При: «Надеялись, что арьергард может задержать неприятеля еще в течение всего 24-го числа и дать время окончить укрепления» [116] .
И хотя после боя 24 августа расположение русской армии изменилось, а само сражение состоялось только 26 августа, никакой иной диспозиции со стороны Кутузова более не последовало [117] , и это доказывает, в свою очередь, что смысл сделанных им распоряжений к генеральному сражению продолжал сохраняться, что Кутузов, то есть, продолжал рассчитывать на свое «искусство». В чем же это «искусство» состояло, какая мысль в нем содержалась?
Это было искусство обмана, то есть то самое, к чему особенно был наклонен Кутузов в своем противоборстве с Наполеоном и чем он вообще был даровит. Перспектива обмануть Наполеона открылась Кутузову, надо полагать, именно во время рекогносцировки Бородинской позиции 23 августа – отсюда его несдержанное обещание «победы» в письме к Александру, данное с тем большей легкостью, что ему казалось вполне возможным уклониться от сражения, отсюда и все его распоряжения. Мысль Кутузова была в том, чтобы привлечь удар Наполеона к своему левому флангу (правда, Кутузов, по-видимому, не ожидал, что Наполеон разделит этот удар на два этапа – сначала оттеснит наш левый фланг к Семеновским флешам и лишь потом, сутки спустя, предпримет настоящую атаку); созданные здесь укрепления, идущие уступом одно за другим (Шевардинский редут – поддерживающая ее батарея – Семеновские флеши) призваны были «принудить неприятеля атаковать нас, сколь возможно, с большею для него потерею» [118] и усиливали для Наполеона привлекательность обхода левого фланга русской позиции, которому незащищенная Старая Смоленская дорога служила как бы пригласительным билетом. Обратим внимание: Кутузов всерьез не озаботился тем, чтобы пресечь возможность продвижения неприятеля по Старой Смоленской дороге, ибо иррегулярные войска (по существу, войска дозорные), здесь поставленные, были явно недостаточной тому преградой [119] . Кутузов по-настоящему дорожил этой открытостью своего левого фланга, ибо она давала ему возможность уклониться от сражения.
Таким образом, своим построением Кутузов существенно ограничивал тактические возможности Наполеона при Бородине, принуждая того либо атаковать русскую позицию с фронта, либо искать успеха в более простом и легком решении – обходном маневре, рискуя, однако, «спугнуть» Кутузова с позиции. Наполеон, как мы знаем, предпочел атаку с фронта, посчитав свои преимущества достаточными. Бородинское сражение сложилось из противоборства двух «искусств» – Кутузова и Наполеона, в котором (противоборстве) первый искал возможности уклониться от сражения, второй же опасался принудить своего противника отступить без сражения. Так что мы можем сказать, что Бородинское сражение стало результатом борьбы двух противоположных стремлений – к его невозможности у одного и к его возможности у другого. Кажется, подобная ситуация более говорит в пользу Кутузова.
Дальнейшие действия Кутузова при Бородине – лишь подготовительные хлопоты к принятому решению. Чтобы вернее навести Наполеона на свой левый фланг, Кутузов в половине одиннадцатого вечера 23 августа распорядился послать в арьергард к Коновницыну «офицера, знающего дорогу от Колоцкого монастыря до сего лагеря (Бородинского. – В.Х.), и коею следовала 2-я армия» [120] , то есть дорогу на Шевардино. И тогда же пишет председателю Государственного Совета графу Н.И.Салтыкову: «Ради Бога, милостивый государь граф Николай Иванович, постарайтесь, чтобы депо рекрутские второй линии приближались к Москве, дабы армию содержать в некотором комплекте. Если полки мои в комплекте, то, ей-богу, никого не боюсь!» [121]
Это была сущая правда. Однако одновременно следует его распоряжение: «Завтрашний день отправить все казенные и партикулярные обозы за 6 верст за Можайск по большой дороге к Москве, где учредятся от каждой армии по вагенбургу» [122] , – которое еще Н.П.Поликарпов квалифицировал как меру, ясно указывающую на подготовку Кутузова к отступлению [123] . До Москвы оставалось не более пяти переходов – слишком близко, чтобы решаться на опрометчивые действия.
В тот же день 23 августа граф Ростопчин писал из Москвы А.Д.Балашеву, члену Государственного Совета, министру полиции: «Все жители столицы измучены ожиданием сражения, которое на сих днях должно быть в той позиции, которую занял князь Кутузов впереди Можайска» [124] , а также обнародовал присланное ему Кутузовым обращение к москвичам: «С сокрушенным сердцем известился я, что увеличенные на счет действий армий наших слухи, рассеиваемые неблагонамеренными людьми, нарушают спокойствие жителей Москвы и доводят их до отчаяния. Я прошу покорнейше Ваше сиятельство успокоить и уверить их, что войска наши не достигли еще этого расслабления и истощения, в каковом, может быть, стараются их представить. Напротив того, все воины, не имев еще доныне генерального сражения, оживляясь свойственным им духом храбрости, ожидают с последним нетерпением минуты запечатлеть кровью преданность свою августейшему Престолу и Отечеству. Все движения были доселе направляемы к сей единой цели и к спасению первопрестольного грады Москвы. Да благословит Всевышний сии предприятия наши; сие должно быть молением всех сынов России. Прошу Ваше сиятельство уверить всех московских жителей моими сединами, что еще не было ни одного сражения с передовыми войсками, где бы наши не одерживали поверхности, а что не доходило до главного сражения, то сие зависит от нас, главнокомандующих» [125] .
Читатель, конечно же, отметит, что Кутузов уверяет московских жителей своими сединами вовсе не в том, что не пустит неприятеля в Москву, а множественное число при упоминании о главнокомандующих недвусмысленно дает понять, что он готов разделять ответственность за отступление, бывшее доселе, лишь отчасти.
Ополчение
Безусловно, весьма желанным подспорьем для Кутузова накануне сражения стало прибытие на Бородинскую позицию «значущего числа» ратников Московского ополчения, или – официальное название – Московской военной силы. Вот как описывает их появление при Бородине Федор Глинка: «23-го пришло из Москвы 12000 Московского ополчения графа Маркова. На этом войске были две коренных принадлежности: борода и серый кафтан и третья – крест на шапке ратников. С офицерами пришли русские кибитки, повозки, роспуски с колокольчиками, заводные лошади, крепостные слуги. В другое время можно было бы подумать, что это помещики, съехавшиеся дружною толпою, с конюхами и заезжачими, в отъезжее поле на дальнее полеванье. Вместо знамени над рядами ополчения реяли хоругви. На многих повозках пристегнуты были дедовские складни с изображением святых на меди и финифти» [126] .
Московское ополчение прибывало на Бородинскую позицию в течение 23 – 24 августа, а отдельные его части – даже в самый день сражения, и о его численности при Бородине, как, впрочем, и о численности Смоленского ополчения, в исторической литературе существуют различные мнения. Но вспомним, что говорит начальник Московского ополчения граф И.И.Марков в своем письме к московскому генерал-губернатору графу Ф.В.Ростопчину от 24 августа: «Мое войско отдано: в 1-ю армию 8 батальонов, 2-ю – шесть, и у меня остается за раскомандировками для обеспечения деревень <...> до 3тысяч... Колонна остается только в 4 тысячи на левом фланге в резерве» [127] .
Упомянутые здесь 8 и 6 батальонов, переданные в 1-ю и 2-ю армии соответственно, – это все те же 14 батальонов, что фигурируют в ведомости за подписью дежурного генерала князя Волконского: «...да прежде взято 14 батальонов, около 8500» [128] . Их численность удостоверяется исходя из указанной в рапорте Маркова Барклаю [129] численности одного батальона – 600 человек. Следовательно, в 14-ти батальонах – 8400 человек, или те самые «около 8500». Прибавив к этому количеству «до 3 тысяч», что оставались у Маркова, плюс «4 тысячи на левом фланге в резерве» [130] – всего 7000, мы получим в итоге 15500 человек, то есть ту самую цифру, о которой говорят и Барклай (на тот момент еще военный министр): «Мы имели в своем распоряжении от 15 до 16 тысяч ополчения» [131] , – и Кутузов: «Завтрашнего числа поутру получу тысяч до 15-ти из Можайска Московского ополчения» [132] .
Оставшиеся же после распределения 14-ти батальонов 7000 человек Московского ополчения упоминаются в так называемом «Донесении Кутузова Александру I о Бородинском сражении», где говорится, что в подкрепление 3-му пехотному корпусу г.-л. Н.А.Тучкова на Старой Смоленской дороге «отряжено было 7000 человек Московского ополчения под предводительством генерал-лейтенанта графа Маркова» [133] . И та же цифра повторяется затем в тексте официального описания Бородинской битвы, но уже с указанием цифры и Смоленского ополчения: «В сей день российская армия имела под ружьем <...> ополчения Московского 7000 и Смоленского 3000» [134] . Обе последние цифры, в свою очередь, коррелируются с численностью ополчения, указанной на кроках Бородинской позиции от 25 августа, – 10000, которые были «расположены скрытно» на Старой Смоленской дороге [135] .
Как явствует из приведенных документальных свидетельств, ополчение при Бородине использовалось двояким образом: часть его была распределена по армейским корпусам для составления так называемой «третьей шеренги», то есть для выноса раненых с поля сражения и сохранения ружей после убитых [136] , другая же его часть составила отдельный войсковой корпус уже боевого назначения, который был поставлен на Старой Смоленской дороге. У нас нет сомнений, что упомянутая в тексте официального описания Бородинской битвы численность ополчения – 7000 Московского и 3000 Смоленского – далеко не полная, а отражает лишь ту его часть, которая находилась «под ружьем», тогда как другая его часть – «около 8500», составивших «третью шеренгу» войск, не нашла упоминания в тексте.
Недопонимание факта двоякого использования ополчения и двоякого его расчета при Бородине питает несогласие исследователей с официальными цифрами и толкает их на поиски иных, «более верных», на их взгляд, данных. Впрочем, исторические документы дают тому немало поводов. Так, например, в ведомости за подписью Волконского, где говорится о 14-ти батальонах, переданных в армейские корпуса, общая численность Московского ополчения определяется в 23680 человек [137] . Ложная датировка этого документа, вкупе с мнением некоторых мемуаристов [138] , позволяет исследователям опереться на эту цифру и вообще дать волю арифметике, что и происходит на самом деле, когда численность Московского ополчения при Бородине доводится до списочной – 27672 человека: «...и мы считаем, что это же количество, и никак не менее, было и 26-го», то есть в день Бородинского сражения, – утверждает Савелов [139] . Отсюда последовал вывод, укоренившийся в отечественной историографии: «Готовясь к генеральному сражению, Кутузов сумел добиться численного равновесия с наполеоновской армией» [140] . Осталось разве что приравнять ополчение к наполеоновской гвардии!
История легко уклоняется в обман, идя на поводу у пристрастий. То же происходит и с цифрами – они начинают лгать, если рассматриваются вне контекста документов, с которыми связаны. Так, например, цифра 27672 человека (как и ранее упомянутая цифра 23680 человек) никак не может быть соотносима с днем Бородинского сражения, ибо стоит в документе от 20 января 1813 г. [141] , а кроме того, отражает полную численность Московского ополчения, каковой при Бородине не было. Об этом даже прямо говорит И.И.Марков в своем рапорте Барклаю (с датой получения от 29 августа 1812 г.): «По случаю недоимочного числа людей, для принятия коих во многих уездах оставлены чиновники, полки не все еще укомплектованы» (здесь и далее выделено мной. – В.Х.) [142] .
О том же свидетельствует и рапорт Кутузова Александру от 31 октября 1812 г., где перечисляются полки Московской военной силы, участвовавшие в Бородинском сражении, – это 1-й, 2-й и 3-й егерские, 1-й, 3-й, 4-й, 6-й и 7-й пехотные полки, т.е. 8 из 11 полков Московского ополчения. А именно 11 полков составляли упомянутую численность Московской военной силы – 27672 человек [143] .
Отсюда со всей определенностью следует, что Московское ополчение участвовало в Бородинском сражении не в полном составе. Сколько же именно его было при Бородине, мы, сомневаясь в цифрах официального описания битвы, можем без труда убедиться по ведомости, приложенной к донесению Маркова Волконскому от 20 января 1813 г. Согласно этой ведомости, общая численность 8 полков московской милиции, принявших участие в Бородинском сражении, равняется 20748 человекам. Вычитаем отсюда откомандированное число московских ополченцев, не принявших участие в сражении, а именно: 2000 человек, переданных Марковым в течение 21-22 августа г.-м. Левицкому, «правившему должность коменданта в Можайске», а также 1500 человек, переданных им 23 августа полковнику Шульгину «для устроения порядка в вагенбурге и окрестностях Можайска» [144] . Остается 17248 человек, и это – максимально возможная цифра Московского ополчения, могущего принять участие в Бородинском сражении, ибо в данной ведомости указана полная численность полков, каковой при Бородине, подчеркиваем, не было. Теперь вычтем из последней цифры численность 14 батальонов, переданных в 1-ю и 2-ю армии для составления «третьей шеренги», то есть 8400 человек. Остается 8848 человек – вот та цифра, которая могла бы находиться у Маркова «под ружьем» на Старой Смоленской дороге. Однако в нее попадает численность 6-го полка, прибывшего на Бородинскую позицию уже во время сражения и сразу же подкрепившего корпус Маркова на Старой Смоленской дороге [145] , Численность этого полка по ведомости Волконского – 2100 человек; она не могла быть учтена накануне сражения, поэтому вычитаем ее – остается 6748 человек. Как видим, эта цифра существенно не отличается от упомянутой в официальном описании битвы – 7000 человек.
Таким образом, мы получаем полное подтверждение цифрам, которые согласно называют такие несогласные между собой полководцы, как Кутузов и Барклай: численность Московского ополчения при Бородине (к началу сражения) равнялась примерно 15500 человек, из которых 8500 человек были распределены по полкам обеих армий для составления так называемой «третьей шеренги», а 7000 находились «на левом фланге в резерве» под командованием И.И.Маркова, составляя отдельный корпус уже боевого назначения [146] .
Гораздо меньшую определенность представляет численность Смоленского ополчения при Бородине. Здесь также существует тенденция довести эту численность до списочной, но мы ее не поддерживаем, и вот почему.
Общая численность Смоленского ополчения, по разным источникам, составляла от 12 до почти 14 тысяч человек [147] . Сформированное и присоединившееся к армии раньше других ополчений – еще при отступлении армии от Смоленска, оно и использоваться стало первым. Статьи расхода Смоленского ополчения свидетельствуют о том, что оно подошло к Бородинской позиции далеко не в полном составе.
Так, 15 августа Смоленское ополчение вместе со своим начальником, генерал-лейтенантом Н.П.Лебедевым, получило приказание следовать с обозом на Сычевку, оставив в распоряжении генерал-лейтенанта Труссона, начальника инженерных работ 1-й армии, «нужное количество ратников» (число их не называется) [148] .
17 августа Лебедев откомандировал, по требованию Труссона, «еще тысячу человек, в армию генерала-от-инфантерии князя Багратиона 500 человек, в 1-ю армию, за неимением конных, 200 человек пеших» [149] .
19 августа Барклай посылает Лебедеву «спешное приказание идти с ополчением из Сычевки на Можайск, идя туда проселками и не занимая большой дороги» [150] .
23 августа Лебедев отвечал Барклаю, что с вверенным ему ополчением находится в селе Мурикове, в 70 верстах от Можайска, куда надеется прибыть 26-го числа [151] . Того же 23 августа Ермолов посылает Лебедеву распоряжение Кутузова, «чтобы часть ополчения была откомандирована в распоряжение генерал-майора Левицкого для употребления при обозах, при отправлении и препровождении больных и раненых и при обеспечении провиантских транспортов, а остальных ополченцев распределить по корпусам, «где они будут все те должности отправлять, которые отвлекают строевых людей от полков», причем это распоряжение должно было быть выполнено «как можно поспешнее». В результате к Левицкому было откомандировано 1000 человек пеших и 200 конных ополченцев [152] .
Очевидно, Лебедев прибыл в Можайск даже ранее обещанного срока, так как уже 25 августа доносил оттуда дежурному генералу 1-й армии П.А.Кикину:
«Отношение ваше от сего числа честь имел получить, по которому 600 человек пеших ратников, за неимением конных, для конвоирования раненых и пленных до г. Можайска с пятисотенным начальником Падушкиным от ополчения откомандированы, коему и велено явиться в главное дежурство к вам» [153] .
Документы свидетельствуют, что некоторые конвойные команды Смоленского ополчения в это время находились уже в Москве [154] . Так что мнение, сложившееся в исторической литературе, будто при Бородине в составе Смоленского ополчения «насчитывалось свыше 12 тыс. воинов» [155] , является, безусловно, преувеличенным. О численности Смоленского ополчения при Бородине мы можем получить лишь самое общее представление.
Федор Глинка, сам смоленский дворянин и участник Бородинского сражения, упоминает о 10 000 смоленских ополченцах при Бородине [156] . Мы склонны были бы принять эту цифру [157] , однако в исторической литературе приводятся сведения не более чем о шести уездных ополчениях Смоленской губернии, принявших участие в Бородинском сражении, – Бельском, Гжатском, Духовщинском, Рославльском, Смоленском и Сычевском [158] . Их общая численность (по списку) составляет около 7000 человек [159] . Но эта цифра включает и то количество ополчения, которое могло находиться в командировках и отсутствовало поэтому при Бородине [160] . Не имея более верных координат, мы вынуждены формировать свое представление о численности Смоленского ополчения при Бородине между этими двумя цифрами: 7000 – 10 000 человек.
Что же касается упомянутой в официальном описании Бородинской битвы цифры Смоленского ополчения – 3000 человек, то у нас нет оснований сомневаться в ее достоверности, тем более что она стоит рядом с доказавшей свою состоятельность цифрой Московского ополчения – 7000 человек. Но это, очевидно, лишь та часть Смоленского ополчения, которая, подобно части Московского, находилась «под ружьем» на Старой Смоленской дороге (почему К.Ф.Толь, составитель официального описания Бородинской битвы, и считает нужным упомянуть о ней в строевом перечне войск) [161] . Тогда как другая часть ополчения (Московского и Смоленского) была распределена по полкам для выполнения уже небоевых функций, «которые отвлекают строевых людей от полков», и поэтому не нашла места в строевом перечне Толя.
О подобном «нестроевом» использовании Смоленского ополчения, помимо уже приведенных документов [162] , говорит и свидетельство генерал-квартирмейстера объединенных армий генерал-майора М.С.Вистицкого:
«Смоленское ополчение было разделено по полкам и в позиции поставлено за строевыми войсками; они во время сражения выбегали даже вперед фронта к стрелкам и выхватывали почти из рук неприятеля своих раненых, относили их туда, где назначено было им место, сие делали с таким усердием и мужеством, что многие из них были побиты, они сохранили раненых несколько тысяч человек, а без них раненые должны бы все погибнуть, ибо строевых солдат на такое многое число нельзя было отделить. Главнокомандующий князь Кутузов во время сего сражения со слезами благодарил Смоленское ополчение за их усердие и мужество» [163] .
Таким образом, мы устанавливаем, что совокупная численность ополчения (Московского и Смоленского) при Бородине могла быть в пределах 25500 человек (15500 – Московского и 10000 – Смоленского), а вместе с подошедшим во время сражения 6-м полком Московского ополчения (2100 человек) могла равняться 27600 человек. И это – максимально возможная, а потому и наименее вероятная численность ополчения при Бородине.
Между тем, нельзя не чувствовать какой-то ложной претензии в этом настойчивом стремлении установить наиболее вероятную цифру ополчения при Бородине, будто она, эта цифра, могла серьезно увеличить боеспособность русской армии. Неужели и в самом деле можно было на это рассчитывать? Давайте посмотрим, что собой представляло это ополчение.
Вот, например, что пишет об ополчении Михайловский-Данилевский (заодно подтверждая сдержанность наших оценок относительно его численности):
«У ополчений Смоленского и Московского, полки которого не все еще присоединились к армии, почти не было огнестрельного оружия. Вообще они едва имели подобие военного устройства. За месяц, взятые от сохи, ... они хотя и горели усердием сразиться, но нельзя еще было вести их в правильный бой с опытными полками Наполеона» [164] .
Поправим автора – Смоленское ополчение было сформировано даже быстрее – в течение двух недель [165] . Понятно, что обращение вчерашнего мужика в воина за столь короткое время едва ли могло быть реальным. Язвительный Ермолов отреагировал на явление Смоленского ополчения следующей ядовитой ремаркой: «…собранные толпы мужиков, без всякого на лета их внимания, худо снабженные одеждой, совсем не вооруженные…» Чтобы несколько придать им воинственного вида, «отобранные от кавалерии негодные ружья [были] обращены на ополчение» [166] .
В Московском ополчении, как уже упоминалось выше, из 11-ти его полков только четыре (1-й, 2-й, 3-й егерские и 1-й пехотный) имели ружья, все остальные были с пиками [167] . Однако, согласно свидетельству подпоручика Д.П.Шелехова (из 1-го пехотного полка), ни упражнений в стрельбе, ни маршировок, ни построений не производилось (в полках ополчения не было даже барабанов), патронов к ружьям («английской работы») было выдано только по 5 штук на каждого ратника, которые (патроны) за неимением форменных сум, были рассованы по карманам казакинов; начальники ополченцев были столь же неопытными, как и подчиненные [168] .
Учитывая все это, мы даже полки ратников, вооруженные ружьями, вряд ли можем рассматривать в качестве полноценной военной силы.
Бесспорно, ополчение помогало Кутузову во время сражения сохранить людей в строю, не отвлекая их для выполнения небоевых задач – выноса раненых и ружей с поля сражения, обслуживание обозов и проч. Но этим, собственно, и исчерпывалось «боевое» значение и назначение ратников. В качестве самостоятельной боевой силы – и мы это подчеркиваем! – ополчение не рассматривалось. Даже та его часть, которая находилась «под ружьем» на Старой Смоленской дороге, призвана была лишь казаться «значительным резервом». В этом, собственно, и состоял смысл назначения ополченского корпуса на Старой Смоленской дороге – создавать впечатление «значительного резерва», отвлекая на себя часть сил неприятеля и тем ослабляя удар по армии князя Багратиона. Об этом прямо пишет начальник штаба объединенных армий генерал Л.Л.Беннигсен, размещавший 25 августа войска на Старой Смоленской дороге: «Я предложил генералу Маркову поставить 10 тысяч человек ополчения [169] , бывших под его начальством, таким образом, чтобы неприятель мог их видеть и, опасаясь их нападения, не решился бы направить все свои силы против князя Багратиона. Граф Марков с охотою и рвением это сделал» [170] .
О том же, по существу, говорит в своих воспоминаниях и принц Евгений Вюртембергский: «Самое 15 000-ое ополчение, поставленное позади генерала Багговута, на высоте между Утицей и Псаревым, со своими сверкающими копьями могло казаться неприятелю значительным резервом» [171] .
Достигала ли подобная тактика своей цели? Вполне. В подтверждение сошлемся на мнение польского генерала Колачковского, который, в оправдание нерешительных действий польского корпуса на Старой Смоленской дороге, пишет, что русские войска здесь «вдвое превосходили силу польского корпуса. Задача, возложенная на последний, была трудна сама по себе, но и оттеснивши корпус Тучкова, поляки наткнулись бы на сильные резервы, готовые отразить наступление в столь опасном направлении. При этих условиях можно сказать, что если бы для атаки было назначено 30000 человек, то их не было бы слишком много» [172] .
«Сильные резервы», о которых упоминает Колачковский, это как раз и было ополчение, расположенное на некотором отдалении позади корпуса Тучкова. Оно-то и вынуждало поляков опасаться контратаки и действовать с сугубой осторожностью. И в подтверждение верности избранной здесь русскими тактики скажем, что (вопреки утверждению Колачковского) численность войск, оставшихся под командованием Тучкова после откомандирования дивизии Коновницына к Багратиону (а это произошло около 8 часов утра), была вдвое меньшей, чем у поляков – 5 тысяч против 10. Несмотря на то, русские войска здесь с успехом держались даже без поддержки кавалерии, которой у Тучкова, в отличие от Понятовского, не было. Таков был результат этого демонстративного расположения ополченского корпуса на Старой Смоленской дороге.
Между тем, этот результат, похоже, остался совершенно незамеченным и неоцененным в исторической литературе. Мало того, сама дислокация наших войск на Старой Смоленской дороге признается в исторической литературе «досадной ошибкой», возникшей якобы «по недоразумению» или вследствие своевольных распоряжений Беннигсена, действовавшего якобы «без ведома главнокомандующего» при расположении войск на левом фланге Бородинской позиции накануне сражения и сорвавшего «прекрасный замысел» Кутузова.
Поводом для столь превратной интерпретации событий послужили, очевидно, кроки Бородинской позиции, приложенные к письму Кутузова Александру от 25 августа, где местоположение корпуса Тучкова и Московского ополчения на Старой Смоленской дороге помечено ремаркой «расположены скрытно» [173] . Отсюда эта мысль, обогатившись красочными подробностями, перекочевала в «Официальные известия из армии от 27 августа» – чисто пропагандистский документ, составленный в Петербурге, где, кажется, впервые сделана попытка объяснить «искусство» Кутузова при Бородине намерением устроить засаду неприятелю: «Чтоб еще лучше обеспечить оборону слабого пункта позиции, генерал-лейтенант Тучков с 3-м пехотным корпусом и частью Московского ополчения был размещен в засаде за кустарником на крайнем левом фланге, имея приказ действовать по Старой Смоленской дороге на правый фланг и тыл французов тотчас же, как они начнут атаковать и будут пытаться обойти наш левый фланг» [174] .
Затем идея засады нашла развитие у Бутурлина, обогатившего ее своим воображением: «3-й пехотный корпус, составлявший часть резерва Первой армии, получил от Кутузова, 24-го числа ввечеру, повеление следовать на левый фланг 2-й армии дабы прикрывать ее от усилившегося на Старой Смоленской дороге неприятеля. Кутузов приказал, как сей корпус, так и Московское ополчение скрытно поставить в засаде, в густых кустарниках и позади высокого кургана, находящегося близ д. Утицы, с тем намерением, чтобы внезапно ударить в тыл неприятеля, когда сей будет обходить левый фланг 2-й армии. К несчастью, по недоразумению, 3-й пехотный корпус, без ведома Главнокомандующего, переведен был генералом Беннигсеном перед курганом к д. Утице; а неприятель, узнав о его присутствии в сем месте, по разложенным на биваках огнях, тотчас переменил свою диспозицию к нападению, и корпус Понятовского, имевший сперва назначение обходить через кустарник левый фланг 2-й армии, получил приказание действовать против корпуса Тучкова 1-го» [175] .
После этого «свитский прапорщик» Щербинин, уже как свидетель, обвинял Беннигсена в «своевольном и опрометчивом действии», сорвавшем якобы первоначальный замысел Кутузова [176] .
Во всех этих утверждениях нет ничего от мысли Кутузова – и от реального положения вещей тоже.
Прежде всего, было просто невозможно расположить скрытно в кустарнике, покрывавшем местность в районе Старой Смоленской дороги, от 20 до 25 тысяч войск, которые в совокупности составляли 3-й пехотный корпус Тучкова и ополченский корпус Маркова. На это уже давно обратили внимание исследователи.
«Устроить засаду на Старой Смолянке позади, т.е. восточнее деревни (Утицы. – В.Х.), было довольно трудно, т.к. здесь леса не было, а были лишь кусты не выше 1,5 аршин вышиною, южнее же деревни был большой лес» [177] .
О том же пишет и Скугаревский: «Довольно трудно располагать в засаде целый корпус: Понятовский все равно скоро открыл бы его и, заслонившись частью своих сил, например, одною дивизией, остальные войска мог бы направить в обход русских войск, защищавших Семеновские флеши» [178] .
Что расположение русских войск в районе Старой Смоленской дороги не представляло секрета для противника, подтверждает и Колачковский, офицер 5-го корпуса Понятовского, описывающий рекогносцировку этой части позиции Наполеоном как раз 25-го августа: «6 сентября было употреблено на подробную рекогносцировку русской позиции. Император с королем неаполитанским и со всем штабом прибыл на бивак польского корпуса, разбитый на взятой накануне позиции, и, остановившись там на некоторое время, занимался обозрением неприятельской позиции. <…> Старая Смоленская дорога через Ельню на Москву и деревня Утица видны были довольно отчетливо. <…> Обозрев местность, Наполеон дал Понятовскому указание, заключавшееся в том, чтобы повернуть снова на Старую Смоленскую дорогу, оттеснить левое крыло (русских войск. – В.Х.) с позиции на возвышенности за Утицей и стараться выйти ему во фланг и тыл» [179] .
Сразу же скажем, что Понятовскому так и не удалось выполнить поставленную перед ним задачу. Отсюда становится понятно, что действия Беннигсена на Старой Смоленской дороге вполне оправдывались обстоятельствами – в результате, противник был вынужден действовать с сугубой осторожностью и, как следствие, с наименьшей эффективностью.
Упрек же в своеволии снимается с Беннигсена еще и тем соображением, что он попросту не мог в данном случае действовать без санкции Кутузова. Беннигсен прямо пишет, что 25 августа отправился на левый фланг специально с целью поставить там войска, – а это как раз и предполагает наличие кутузовской санкции [180] . Более того, оттуда он вернулся в избу, занимаемую Кутузовым, где «снова убеждал его изменить наш боевой порядок» [181] . Имей Беннигсен власть самовольно перемещать войска на позиции, зачем было ему тщетно убеждать в этом Кутузова все дни, что армия стояла при Бородине?
Помимо всех этих соображений, в документах имеются и прямые указания на то, что размещение войск на Старой Смоленской дороге происходило по повелению Кутузова. Из рапорта Командующего Московской военной силой графа И.И.Маркова М.И.Кутузову от 1 сентября 1812 г.: «Имею честь донести Вашей Светлости, что бывший при мне по квартирмейстерской части путей сообщения инженер капитан Гозиум, по повелению Вашему, проводя меня с Московской военной силой на старую Смолянку под деревню Утицу…» [182]
Что же касается истории, рассказанной Щербининым, в которой Кутузов, призвав к себе некоего «капитана инженерного… по фамилии, кажется, Фелькер», делится с ним своими сокровенными планами: «Когда неприятель… употребит в дело последние резервы свои на левый фланг Багратиона, то я пущу ему скрытое войско во фланг и тыл» [183] , – она представляется мне просто невероятной и есть, на мой взгляд, не что иное, как анекдот. Кутузов вообще не имел обыкновения посвящать кого бы то ни было, включая даже свое ближайшее окружение, в свои планы и расчеты. Порой кажется, что он таил мысли даже от самого себя, так что и теперь еще исследователям приходится спорить и гадать о том, что в действительности думал или предполагал Кутузов [184] . При всей своей внешней простоте и открытости Кутузов остается, пожалуй, самой непроницаемой фигурой в пантеоне русских полководцев. Образом своих действий в той кампании он навлек на себя неудовольствие двора и придворного окружения в своем штабе, заставил сомневаться в своей репутации как полководца, что и теперь еще наблюдается, даже в отечественной литературе, – но с тем большим правом и основанием, по нашему убеждению, он носит звание Спасителя Отечества. Кутузова можно сравнить с тем искусным полководцем, образ которого рисует Сунь-цзы в своем знаменитом «Трактате о военном искусстве»: «Он должен сам быть всегда спокоен и этим непроницаем для других… Он должен уметь вводить в заблуждение глаза и уши своих офицеров и солдат и не допускать, чтобы они что-либо знали. Он должен менять свои замыслы и изменять планы и не допускать, чтобы другие о них догадывались» [185] .
Другое дело, что в Кутузове мы не находим ни высокой самооценки китайского стратега, ни внешнего величия Наполеона – он кажется слишком прост в сравнении с ними, и эта вот черта, такая русская, и является, на мой взгляд, отличительной особенностью кутузовского гения.
Чтобы адекватно оценивать роль ополчения при Бородине, отведенную ему Кутузовым, необходимо помнить, что ополчение не представляло собой настоящего войска, а потому и не могло быть используемо Кутузовым в качестве такового. Это было бы только дурное употребление наличных сил и средств, и, конечно же, не Кутузов мог себе это позволить. На что мог рассчитывать полководец, пуская «во фланг и тыл» отборным наполеоновским корпусам Даву [1] , Нея, Мюрата, Жюно, Понятовского, действовавшим на нашем левом фланге, толпу разъяренных мужиков, которые даже военного строя не знали? При всей ярости этих мужиков, исход подобной стычки сомнений не вызывает. А потому гораздо большую пользу извлекал Кутузов, держа ополчение в стороне от битвы [186] для создания видимости «значительного резерва», которого противник принужден был постоянно остерегаться. «Скрытность» расположения ополченского корпуса, таким образом, исходила не столько из намерения Кутузова устроить засаду, сколько из желания скрыть от неприятеля истинное лицо ополченского воинства: последнее гораздо белее соответствовало и боевым кондициям ополчения, и тактическому искусству Кутузова при Бородине.
Оценивая, далее, роль ополчения в Бородинском сражении, мы вынуждены будем признать, что степень его участия в сражении была, вопреки распространенному мнению, весьма ограниченной [187] . Мы почти не встречаем свидетельств именно боевого его использования – лишь рапорт К.Ф.Багговута, рассказывающий о поддержке пятьюстами ратников (и это из 10-ти или даже 15-тысячного корпуса!) атаки Вильманстрандского и Рязанского полков да смутные упоминания в ряде наградных документов [188] . Но более всего в ограниченности боевого участия ополчения в сражении убеждает отсутствие серьезных потерь в его составе, что было бы невозможно, если бы ополчение принимало участие в сражении наравне с армейскими полками [189] .
В подтверждение сошлемся на В.А.Жуковского, описавшего участие своего 1-го пехотного полка в Бородинском сражении. Напомним, это тот самый полк Московской военной силы, который один из немногих в ополчении был вооружен ружьями. Жуковский, поступивший в полк «из Коллежских Асессоров Московского Иностранного Архива… принял роту» и получил звание поручика, что, конечно же, дает представление об уровне ополченского командования. Итак, Жуковский пишет: «Мы стояли в кустах на левом фланге, на который напирал неприятель; ядра невидимо откуда к нам прилетали; все вокруг нас страшно гремело, огромные клубы дыма поднимались на всем полукружии горизонта, как будто от повсеместного пожара, и, наконец, ужасною белою тучею обхватили половину неба, которое тихо и безоблачно сияло над бьющимися армиями. Во все продолжение боя нас мало-помалу отодвигали назад. Наконец, с наступлением темноты сражение... умолкло. Мы двинулись вперед и очутились на возвышении посреди армии; вдали царствовал мрак, все покрыто было густым туманом осевшего дыма, и огни биваков неприятельских горели в этом тумане тусклым огнем, как огромные раскаленные ядра. Но мы недолго остались на месте: армия тронулась и в глубоком молчании пошла к Москве, покрытая темною ночью» [190] .
Очевидно, ополчение отступило с Бородинской позиции ранее других войск, т.к. в воспоминаниях Ермолова читаем: «В Можайске нашли мы всех прошедшего дня раненых и бесконечные обозы, а паче московского ополчения» [191] . Правда, речь здесь может идти только об ополченском корпусе со Старой Смоленской дороги, поскольку в диспозиции 1-й и 2-й армий на 27 августа сказано: «Корпуса находящуюся при них милицию берут с собой» [192] .
После Бородинского сражения Московское ополчение было расформировано и вошло в состав армейских корпусов, заполнив в них «убылые места». В изданном по этому поводу приказе главнокомандующего подчеркивалось: «Всем чинам и лицам принимать воинов ополчения не яко солдат, постоянно в сие звание определенных, но яко на время представившихся на защиту отечества. А посему воины ополчения Московского одежд своих не переменяют, бород не бреют и, одним словом, остаются в прежнем их состоянии, которые по исполнении сей священной обязанности возвратятся в свои домы» [193] .
Речь в данном случае шла о той части Московского ополчения, которая находилась под началом И.И.Маркова на Бородинском поле. Это 11912 человек [194] , к которым после Бородинского сражения присоединились еще 2500 человек, составлявших численность 5-го пехотного полка. Всего, таким образом, подлежало окончательному распределению 14412 человек [195] . Вот откуда взялись те «слишком 14 тысяч», о которых говорится в упомянутом выше приказе Кутузова от 29 августа и которые озадачивают исследователей: это было то, что оставалось у Маркова от всех предыдущих «раскомандировок» (14 батальонов – около 8500 человек – в 1-ю и 2-ю армии, 2500 человек – Левицкому, 768 человек – в артиллерию). То есть на момент расформирования Московского ополчения его численность в составе армии достигала 26180 человек (или около того). Их велено было в дальнейшем «в рапортах о числе людей показывать вместе со старыми рядовыми, означив под итогом валовое число оных в дивизии» [196] .
О Смоленском ополчении после Бородина сведения весьма скудны. Известно, что 31 августа 1812 г. Н.П.Лебедев получил приказание главнокомандующего «идти со всем ополчением к деревне Сетунь, что на большой дороге, о прибытии немедленно донести, с представлением ведомости о наличном числе ополчения» [197] .
Сообщается также, что в Тарутино часть Смоленского ополчения в количестве 1600 человек была передана в распоряжение начальника инженеров действующих армий генерал-лейтенанта Е.Х.Ферстера и использовалась для постройки батарей и укрепленных пунктов [198] .
В период нашего контрнаступления Смоленское ополчение было подчинено начальнику авангарда Главной действующей армии генералу от инфантерии М.А.Милорадовичу и заслужило его похвалу [199] .
В составе действующей армии Смоленское и Московское ополчения проделали всю кампанию 1812 года, участвовали в боях при Тарутино, Малоярославце и Красном наравне с войсками [200] .
После освобождения в ноябре 1812 г. Смоленской губернии от неприятеля Смоленское ополчение было оставлено в своей губернии «для устроения общего порядка и полиции» и расположено «по тем уездам, с коих оное набираемо было» [201] . Полки же Московского ополчения были отделены от армии после Березины и расположены «по той линии, по которой препровождались транспорты и пленные для исполнения сих обязанностей»; в частности, бригада полковника Свечина (1-й и 2-й пехотные полки) – в Борисове «для очищения города от тел убитых и восстановления сообщения с внутренними губерниями», а 8-й пехотный полк – в Орше [202] .
Оценивая впоследствии роль Московского ополчения в Отечественной войне, Кутузов писал: «Скорое прибытие Московского ополчения к армии значущим образом увеличило действующие ее силы, ибо, помещено будучи в ряды с прочими войсками, во многих сражениях оказывало величайшую пользу» [203] .
30 марта 1813 г. последовал Высочайший Указ о роспуске Смоленского и Московского ополчений: «Из народных государственных сил, столь единодушно и ревностно в защиту Отечества ополчившихся, прежде всех составились Смоленское и Московское ополчение. Они первые встретили неприятеля и мужественным сопротивлением и многократными с ним битвами оказали усердие свое и заслуги. Ныне, по истреблении врага в пределах Наших, уже далеко за оными, не дерзает он перед победоносным Нашим воинством появляться. Почему, в силу обнародованного Нами обещания, освобождая Смоленское и Московское ополчение от пребывания на службе, повелеваем Мы, изъявляя к ним Монаршее Наше благоволение и признательность, распустить оныя по домам. Да обратится каждый из храброго воина паки в трудолюбивого земледельца, и да наслаждается посреди родины и семейства своего приобретенною им честию, спокойствием и славою» [204] .
Укрепления Бородинского поля
Что Кутузов не готов был, по крайней мере, первоначально, драться с Наполеоном при Бородине, свидетельствует, прежде всего, его распоряжение об укреплении позиции. Первые укрепления, начатые постройкой сразу же по вступлении армии на Бородинскую позицию, стали возводиться именно на правом фланге, напомню – наиболее обеспеченном по условиям местности. Поручик Липранди, квартирмейстер 6-го пехотного корпуса, вспоминает: «Все инженерные части 1-й армии отправлены были туда (на правый фланг Бородинской позиции. – В.Х.) вечером 22-го августа для возведения многих укреплений, так что две батареи и шанцы при Горках, а равно и центральная батарея (Батарея Раевского. – В.Х.), поручены были офицеру генерального штаба (т.е. ему, Липранди. – В.Х.) за неимением инженеров и пионер, занятых преимущественно на помянутом фланге и на устройстве сообщений на разных местах позиции в тылу оной на случай отступления (здесь и далее выделено мной. – В.Х.)» [205] .
Вот чем в первую очередь озаботился Кутузов по вступлении на Бородинскую позицию – обеспечением безопасности армии и условий ее отступления. Именно с этой целью полкам 2-й армии было приказано тогда же передать в 1-ю армию «вообще весь их инструмент, включая топоров» [206] . Меры же, рассчитанные непосредственно на сражение, т.е. укрепление фронта позиции, стали приниматься лишь сутки спустя – вечером 23-го августа, что свидетельствовало уже об изменившемся отношении Кутузова к возможности сражения при Бородине. Но даже после этого, т.е. после того, как согласие Кутузова на сражение было столь недвусмысленно выражено, правый фланг позиции – наиболее сильный ее участок – продолжал укрепляться с прежней энергией вплоть до самого дня сражения. Именно здесь, на правом фланге, были возведены многочисленные и наиболее отделанные укрепления, которые охватывали весь этот фланг, загибаясь глубоко к тылу русской позиции. Для сравнения скажем, что ни одно из укреплений, расположенных по фронту позиции – от Горок до Шевардино, – которые и стали объектами атаки неприятеля во время сражения, не потребовало более суток на свое возведение. Что же касается «ключа всей позиции» – центральной высоты, где и была расположена знаменитая Батарея Раевского, то он, по утверждению Липранди, стал укрепляться вообще лишь накануне сражения – вечером 25 августа!
Здесь просто необходимо внести ясность.
Обыкновенно считается, что обеспокоенность Кутузова за свой правый фланг при Бородине, вызвавшая его усиленное укрепление, была обусловлена сообщениями, получаемыми из арьергарда, которые предупреждали о намерении неприятеля обходить нас именно с правого фланга. Так, 22 августа командовавший нашим объединенным арьергардом генерал-лейтенант Коновницын доносил: «Слухи есть, что неприятель намерен принять свое направление на правый наш фланг по дороге на Рузу, но извести сие требует подтверждения» [207] .
В том же духе, по существу, было и донесение генерал-майора Сиверса, командовавшего южной частью нашего арьергарда: «По донесению казачьих командиров с аванпостов, вчерашнего дня замечено отправление многих обозов от неприятельского левого фланга назад. Представленные мне от казаков пленные объявили, что им был вчерашний день растах (отдых. – В.Х.) для приготовления к сражению на сегодняшний день» [208] .
В армии же преувеличенную, как тогда казалось, заботу командования о нашем правом фланге в ущерб левому при Бородине объясняли появившимся у Наполеона после Смоленска обыкновением обходить нас именно с правого фланга: «От самого Дорогобужа француз обходил нас с правого фланга, оттого и под Бородиным у нас пуще всего за правый фланг опасались и построили там шанцев (укреплений. – В.Х.) видимо-невидимо. Сказывали, будто Багратион бранился со штабными и говорил: «Что вы за правый фланг страшитесь? Вы берегите левый фланг!» Да его не послушали» [209] .
Примечательно, что в этих словах, отражающих реальные разногласия среди русского командования по поводу Бородинской позиции, не содержится упрека в сторону Кутузова – только в адрес «штабных», которым и приписываются «дурные распоряжения».
Между тем, необходимость укрепления правого фланга Бородинской позиции вытекала для Кутузова вовсе не из тактических пристрастий Наполеона (если даже таковые и были) и даже не из сообщений арьергарда, предупреждавших об опасности обхода нашего правого фланга, т.е. не из этих, предположительных только, угроз, а из вполне реальных обстоятельств – из самого расположения нашей армии при Бородине. Здесь, со стороны правого фланга позиции, занятой русской армией при Бородине, проходила Большая, или Новая Смоленская дорога – стратегически важный путь нашего отступления, и если бы Наполеон, паче всякого вероятия (а ничего невероятного в отношении Наполеона предполагать было нельзя!), напал бы на наш правый фланг и сбил бы нас оттуда, наша армия, лишенная возможности маневра (ибо Старая Смоленская дорога не могла обеспечить маневр всей армии), оказалась бы в условиях в высшей степени затруднительных, чреватых ее гибелью. Вот почему Кутузов и озаботился прежде всего защитой и обеспечением своего пути отступления – Большой Смоленской дороги – и вот почему, в особенности, продолжал укреплять свой правый фланг даже после того, как решение о возможности сражения при Бородине было им принято.
Нападение же на наш левый фланг или даже попытка его обхода не влекли для Кутузова никакой неожиданности – армия при невозможности удержаться здесь немедленно бы отступала, пожертвовав лишь частью сил для прикрытия своего отступления. Так в действительности и произошло, и уже одного этого факта достаточно, чтобы понять, чьим расчетам в большей степени удовлетворял результат Бородинского сражения – Кутузова или Наполеона.
Уже теперь можно почувствовать ту меру, которая лежала в расчетах Кутузова, и эта мера – мужество и стойкость русской армии, в которых Кутузов не обманулся, а армия, в свою очередь, имела в лице Кутузова полководца, которому доверяла [210] .
В исторической литературе описание бородинских укреплений обыкновенно дается исходя из обстоятельств битвы, т.е. в поле зрения историка попадают преимущественно те укрепления, которые стали объектами ожесточенной борьбы, – Шевардинский редут, Багратионовы флеши, Батарея Раевского, тогда как о других укреплениях сообщается скорее для сведения – две батареи у Горок, Масловские укрепления «на оконечности правого фланга», – либо не упоминается вовсе. Между тем, ничего предопределенного в обстоятельствах Бородинской битвы, а значит, и в сугубой важности упоминаемых укреплений не было. Сражение, каким мы его знаем, сложилось в результате тактической борьбы, которая шла на Бородинском поле все дни, что обе армии, русская и французская, находились на нем, а потому нашего внимания достойны все укрепления, созданные обоими противниками, т.к. только в их совокупности раскрывается тактическое искусство обоих полководцев – Кутузова и Наполеона.
Достаточно курьезно поэтому, что до настоящего времени нет полной картины укреплений Бородинского поля, созданных на нем обоими противниками при подготовке к генеральному сражению (особенно «скромна» в этом отношении французская сторона), так что нам придется восстанавливать эту картину по сведениям разных источников.
Первым по времени и наиболее полным источником сведений о бородинских укреплениях до сих пор остается французский план Пресса, Шеврие и Беньо, снятый непосредственно после Бородинского сражения [211] . Там мы видим на стороне русской армии следующие укрепления (начиная с левого фланга к правому).
1) Правее (южнее) деревни Шевардино [212] – пятиугольный редут на 5 орудий. В отечественной литературе количество орудий показывается иное – обычно 12, что является принятой на сегодняшний день оценкой [213] . Однако она представляется ошибочной.
В анонимных «Замечаниях на официальные известия из армии от 27 августа», которые, несомненно, принадлежат перу Барклая, автор утверждает, что Шевардинский редут был занят 3-мя пушками, которые мы и потеряли в бою 24 августа [214] . Ту же цифру потерянных в Шевардинском редуте орудий называет и начальник штаба 2-й армии Сен-При [215] . Ермолов, со своей стороны, пишет, что Шевардинский редут оставлен был в руках неприятеля «с малым числом орудий» [216] , что также скорее говорит в пользу 3-х, а не 12-ти орудий, находившихся в Шевардинском редуте.
Мнение, высказываемое рядом историков, что три орудия – это якобы то количество, которое не удалось спасти при обороне редута, тогда как другие из расположенных там 12-ти орудий успели свезти, вряд ли справедливо, учитывая характер битвы [217] . Русские артиллеристы, защищавшие укрепления, предпочитали погибать возле своих орудий, дав последний выстрел картечи в упор по наступавшим колоннам неприятеля, нежели спасаться бегством, свозя орудия [218] . Об ожесточенности Шевардинского боя можно судить по следующему эпизоду, описанному французским мемуаристом, эпизоду тем более убедительному, что он был вовсе не рассчитан на то, чтобы свидетельствовать в пользу русских: «После дождливой холодной ночи, 6-го (сентября, т.е. 25 августа. – В.Х.) был прекрасный день, и мы смогли обстоятельно рассмотреть неприятельский лагерь, весь освещенный ярким солнцем.
С утра я отправился на захваченный накануне редут. Множество лежавших кучами трупов свидетельствовало об энергичном сопротивлении и об усилиях наших солдат. Парапеты были во многих местах разрушены нашими пушками; русские орудия сзади были сброшены с лафетов и опрокинуты; артиллеристы, обслуживавшие их, лежали тут же мертвые. Особенно много убитых было во рвах и на внутренней стороне валов. На наружной их стороне лежали трупы французских солдат, которых во время приступа погибло еще более, чем русских гренадер на противоположном конце вала, куда они несколько раз пытались взобраться после того, как мы заняли редут» [219] . То есть русские при штурме редута неприятелем оказывали гораздо более ожесточенное сопротивление, чем французы при русских контратаках, и эту ситуацию без всякого преувеличения можно распространить на Бородинское сражение в целом – русские укрепления брались неприятелем только за счет подавляющего численного превосходства, которое создавал Наполеон на направлении своих ударов.
Дополнительным аргументом в пользу вооруженности Шевардинского редута тремя, а не 12-ю орудиями может служить его площадь. Н.Оболешев, одним из первых исследовавший памятники Бородинского поля, пишет, что площадь Шевардинского редута равнялась 877,5 квадратных саженей, что почти вдвое меньше площади левой Багратионовой флеши (1360 квадратных саженей) [220] . Между тем, на последней было установлено столько же орудий, сколько принято считать в Шевардинском редуте – 12.
Наконец, есть свидетельство инженерного офицера Дементия Богданова, принимавшего, по его словам, участие в построении Шевардинского редута; он прямо пишет, что в этом укреплении было установлено только три орудия: «На другой день, т.е. 23-го числа, к 3-м часам пополудни, передний люнет (Багратионовых флешей. – В.Х.) был окончен и вооружен, а затем мне и поручику Олльденграпу дано приказание взять 30 человек пионер, идти к Шевардинскому кургану и построить на нем редут… Генерал Ферстер (начальник инженеров 2-й армии. – В.Х.) представлял главнокомандующему (Багратиону. – В.Х.), что на кургане не поместится более трех орудий, а потому, по занятии неприятелем противолежащих возвышений сильным числом артиллерии, редут наш с 3-мя орудиями не может долго держаться: орудия его скоро будут сбиты. Князь Багратион разделял вполне замечание начальника инженеров, но отвечал, что место это важно для главной нашей позиции и потому его необходимо, согласно воле Кутузова, сохранить насколько будет возможно.
Вечером 23-го августа приступили к постройке редута… Редут был 24-го, к исходу 1-го часа окончен и вооружен 3-мя орудиями: одному дано действие через банк, а двум через амбразуры, остальные 9 орудий поставлены с правой стороны редута, на небольшом возвышении, направлявшемся к деревне Шевардино; орудия эти, поддерживая действие с укрепления, могли вредить движению неприятельских войск по московской дороге, шедшей невдалеке от левого берега Колочи» [221] .
Что по меньшей мере далеко не все орудия 12-й батарейной роты были установлены в Шевардинском редуте [222] , пишет и служивший в этой роте подпоручик Распопов: «24 августа Бонапарте увидел готовность русских встретить его по-русски. Сего числа началась перепалка и кончилась потерею с нашей стороны одного редута. Рота, в которой я служил, потеряла при сем случае два орудия; к счастию моему, я находился с моим отделением на открытой высоте левого фланга (выделено мной. – В.Х.): иначе наверное погиб бы от свойственной тогдашним моим летам горячности» [223] .
После боя 24 августа и отвода левого фланга русской армии к Семеновскому оврагу Шевардинский редут был обращен во французское укрепление (на плане Пресса, Шеврие и Беньо помечен литерой «А»). Именно этим обстоятельством объясняется тот факт, что на незаконченном плане Бородинского поля из инженерного архива, о котором сообщают отечественные источники [224] , горжа Шевардинского редута показана обращенной в сторону деревни Фомкино, т.е. на французскую сторону.
В день Бородинского сражения впереди Шевардинского редута находился командный пункт Наполеона (на плане Пресса, Шеврие и Беньо помечен литерой «С»).
2) Восточнее Шевардинского редута находилось другое русское укрепление на 4 орудия, которое прикрывало редут своим огнем. Об этом укреплении в отечественных источниках не находим практически никаких сведений, по крайней мере ясных. В записках Неверовского и Маевского упоминается об «отдельной батарее», которая находилась впереди расположения армии, но из контекста невозможно понять, идет ли речь о данном укреплении или же о Шевардинском редуте [225] .
То же сомнение возникает и по поводу «4 орудий легкой № 21-го роты», о которых упоминает в своем рапорте начальник артиллерии 2-й армии генерал Левенштерн, называя их среди отличившихся при Шевардине, – нет уверенности, что это именно те орудия, которые стояли в данном укреплении [226] .
Некоторый намек на это укрепление можно усмотреть и в приказе по 2-й Западной армии о построении укреплений, где есть такие слова: «Для скорейшего и удобнейшего построения предполагаемых редутов из наряженных уже для тех работ людей оставить из каждой пехотной дивизии по 500 человек, разделив их таким образом: в передний (выделено мной. – В.Х.) из 12-й, в правый из 2-й гренадерской, в левый из 26-й, в задний из сводной гренадерской…» [227] Но и здесь не ясно, идет ли речь о данном укреплении или же о Шевардинском редуте. Стоит, однако, заметить, что, исходя из воспоминаний Дементия Богданова, построение Шевардинского редута началось после того, как было решено построение Семеновских укреплений, а следовательно, данный приказ мог и не относиться к Шевардинскому редуту.
О «четырех окопах (флешах или реданах) при Семеновском» говорит также и Ф.Глинка, перечисляя «главнейшие наши вооружения» [228] .
Все перечисленные сведения, как видим, не обладают должной конкретностью, чтобы уверено соотносить их с этим прикрывавшим Шевардинский редут укреплением.
Вполне определенно о нем говорится лишь в хорошо забытом исследовании полковника К.Н.Ефремова: «Войскам, действовавшим в районе Шевардинского редута, значительное содействие оказывала батарея на 8-10 орудий, которая была сооружена на опушке леса позади Шевардино, по другую сторону оврага» [229] . Автор, к сожалению, не указал источник своих сведений, что было бы важно знать, особенно в связи с расхождением в числе орудий.
Как бы то ни было, но наличие этого укрепления на французском плане, пусть и не вполне подтверждаемое другими источниками, меняет сложившееся в историографии Бородинской битвы представление о Шевардинском редуте как об отделенном от основной позиции и лишенном огневой поддержки укреплении, которое якобы и «защищать поэтому было не нужно» [230] , и, напротив, доказывает, что система обороны левого фланга русской позиции при Бородине была более глубокой и целостной, чем принято считать.
После боя 24 августа это поддерживающее Шевардинский редут укрепление также отошло к французам и было обращено ими в батарею (на плане Пресса, Шеврие и Беньо оно помечено литерой «В», как и расположенное левее другое французское укрепление; в отечественной историографии их принято называть «батареями Сорбье и Фуше» соответственно). Не потому ли в мемуарах Коленкура говорится о двух укреплениях, взятых французами в бою 24 августа: «Император оставался лишь один момент в своей палатке, находившейся, по обыкновению, в центре гвардейского каре, а затем поспешил туда, где наше правое крыло атаковало два редута, поддерживающие левый фланг неприятеля» [231] .
Свидетельство Коленкура лишь закрепляет показания плана Пресса, Шеврие и Беньо о двух укреплениях, находившихся на левом фланге русской позиции в районе Шевардино, и позволяет считать это доказанным.
3, 4, 5) Далее в глубине русской позиции, между отрогами Семеновского оврага, мы видим три укрепления стреловидной формы: оба передние (под цифрами 3и 5, на 11 и 7 орудий соответственно) обращены исходящими углами на запад, в сторону неприятеля, а заднее (под цифрой 4, на 5 орудий) обращено на юг, прикрывая фланг от обхода со стороны леса. Это Семеновские, или Багратионовы флеши. Их расположение Пресса, Шеврие и Беньо, в отличие от большинства других авторов, показывают верно (единственная неточность: левая флешь здесь больше правой, тогда как в действительности было наоборот) [232] . К тому же на французском плане показана деталь, отсутствующая на всех прочих: внутреннее прикрытие левой флеши в виде бруствера [233] . Эта деталь отчасти парирует утверждение французского мемуариста, будто флеши были укрепления, «не закрытые у входа. Удержаться в них было несравненно труднее, чем завладеть ими» [234] .
Относительно количества орудий на флешах (правильнее было бы называть их так, как они названы на французском плане: передние две – люнетами, а задняя – реданом) в русских источниках практически нет расхождений с данными французского плана. В так называемом «Донесении Кутузова Александру I о сражении при Бородине» говорится, что нашей артиллерией на Семеновских флешах командовал полковник Богуславский [235] . Это не совсем точно. Полковник Богуславский командовал 11-й батарейной ротой, которая занимала правую (7 орудий) и заднюю (5 орудий) флеши; левую флешь занимала 32-я батарейная рота подполковника Беллинсгаузена (12 орудий) [236] .
Однако в отечественной историографии появилась тенденция искусственно завышать численность орудий на флешах. Начало этой традиции положил уже известный нам Дементий Богданов, который пишет: «На холмах, за деревней Семеновской, расположили три люнета: на переднем, лежавшем книзу от склона, назначено 15 батарейных орудий; на верхнем, в 200 саженях от Семеновской – 17 орудий и на дальнем от нее – 20 орудий» [237] . Эти слова и приложенный к «Рассказу очевидца» план Бородинской позиции выдают полное незнакомство автора с реальной ситуацией в районе флешей и на Бородинской позиции в целом. Тем не менее, его «Рассказ» был охотно воспринят советской историографией и дал повод к неосновательным и просто нелепым обобщениям, вроде следующего: «Багратионовы флеши заняты 52 орудиями (24 на флешах и 28 на флангах и в промежутках между укреплениями)» [238] .
Нетрудно заметить, что 52 орудия – это сумма цифр, приведенных Дементием Богдановым, но можно ли поставить 28 орудий на флангах, а главное, в промежутках между укреплениями, не подставляя их под огонь своих же орудий?
Относительно 52 орудий. Сен-При как будто подтверждает эту цифру: «У нас на левом фланге было только пятьдесят орудий», – пишет он, но надо иметь в виду, что 24 из них он числит на месте разрушенной деревни Семеновской: «С нашей стороны большая часть деревни Семеновки была разрушена, и на этом месте расположена 24-орудийная батарея» [239] .
Деревня Семеновская является еще одним аргументом, уличающим Дементия Богданова. Последний пишет: «На месте деревни Семеновской предположено было, по разобрании ее, установить открытую батарею в 60 орудий, а в линии 8-го корпуса – до 80 орудий и более» [240] .
Не говоря уже об указанном здесь числе орудий, совершенно непомерном, вряд ли кто-либо из начальствующих лиц мог делиться с поручиком Богдановым своими предположениями. Во всяком случае, начальник штаба 2-й Западной армии генерал-майор Сен-При говорит прямо противоположное тому, что утверждает Дементий Богданов: «Главнокомандующий (Багратион. – В.Х.) приказал укрепить деревню и возвести впереди несколько флешей… Но с 3-х часов пополудни (24 августа. – В.Х.) арьергард находился в полном отступлении, и успели лишь занять артиллерией высоты и разрушить деревню Семеновку, которую не могли укрепить за недостатком инструментов. Только три флеши левее этой деревни были окончены» [241] .
Последнее сообщение нуждается в корректировке. Флеши совершенно точно не были окончены к моменту нападения французов на наш левый фланг 24 августа и достраивались уже «под сильным неприятельским огнем», «под сильным перекрестным огнем с неприятельских батарей» [242] . Поэтому они могли быть окончены самое раннее к концу дня 24-го августа [243] . Вот причина, объясняющая ожесточенное сопротивление русских у Шевардино гораздо более, нежели мнимая «незавершенность передислокации войск левого фланга», о которой пишет Ермолов. Это позволяет нам также почувствовать очень тонкое тактическое чутье Наполеона – степень его натиска на нашу позицию 24 августа определялась лишь мерой вынужденного сопротивления нашей армии – только бы не спугнуть ее с позиции.
6) Следуя теперь далее по карте Пресса, Шеврие и Беньо, видим левее (севернее) Багратионовых флешей укрепленную батарею на 8 орудий. Это знаменитая курганная, или центральная батарея, более известная как Батарея Раевского.
«Батарею Раевского, – пишет Ф.Глинка, – называли «большим редутом», другие, и кажется правильнее, люнетом» [244] . Это разночтение сохраняется во многих свидетельствах.
Бутурлин называет Батарею Раевского «люнетом с частями куртин по сторонам онаго» [245] , «что в настоящем случае неверно, но не нелепо», – замечает другой исследователь и уточняет: это был «люнет для 18 орудий, прорезанный амбразурами в фасах и фланках; для пехотного прикрытия были присыпаны к фланкам эполементы, служившие в то же время и траверсами дефилирования» [246] .
Размеры укрепления определяются как довольно значительные: фасы – длиной 50 саженей, фланки – длиной 20 саженей, два изломанных назад крыла, или тенальона (выше они названы эполементами) – 50 саженей каждое [247] .
«Цель сего укрепления была обстреливать скат к ручью Семеновскому, доставляя фланговую защиту Бородину», – пишет А.И.Михайловский-Данилевский [248] .
В количестве орудий на Батарее Раевского сведения источников несколько расходятся. Указанная на французском плане численность – 8 орудий – никем не подтверждается. Наиболее распространенная цифра русских источников – 18 орудий. Ее называют такие авторитетные свидетели, как Раевский, Ермолов, Барклай, Толь, Липранди, Ф.Глинка, Михайловский-Данилевский и другие [249] . Причем некоторые из них подчеркивают, что это были батарейные орудия. Однако Ермолов говорит о 12 батарейных и 6 легких орудиях, и эта неожиданная подробность делает его свидетельство предпочтительнее других [250] .
Дементий Богданов и тут оригинален – говорит о 19 орудиях: «По всей вероятности, из опасения ослабить исходящий угол укрепления в нем не предполагали вначале делать амбразуру, но впоследствии признали это нужным, а потому является в укреплении уже не 18, но на каждом фасе по 9 и угловое одно – всего 19 орудий» [251] . Здесь уже явно просматривается у Дементия Богданова тенденция «подправить» распоряжения нашего командования, чтобы представить Бородинскую позицию более защищенной и неприступной.
При последнем штурме Батареи Раевского в ней обнаруживают уже 21 орудие, 13 из которых оказываются подбитыми [252] . Не отсюда ли цифра 8 на французском плане?
Однако называются и вовсе фантастические цифры, основанные разве что на воображении: «Раевского батарея была обнесена низким валом, прикрывавшим до 50 орудий» [253] .
Достоверно известно лишь то, что центральная высота была занята первоначально 12-ю орудиями 26-й батарейной роты подполковника Щульмана, а 6 легких орудий должны были относиться к той же 26-й артиллерийской бригаде, т.е. принадлежали, очевидно, 47-й легкой артиллерийской роте капитана Жураковского, о которой упоминается во многих документах в связи с Батареей Раевского [254] .
Примечательно, что решение о построении люнета на центральной высоте было принято только накануне сражения – 25 августа около полудня. Об этом рассказал уже известный нам квартирмейстер 6-го пехотного корпуса поручик И.П.Липранди, обращая внимание на парадоксальность данной ситуации: «С самого начала занятия позиции 22 августа высота эта была признана ключом оной… Но 22, 23, 24 и за полдень 25-го числа тут ничего не предпринималось! На возвышении этом вначале поставили 12 орудий и потом присоединили еще 6 [255] и приготовили ничтожное количество туров и фашин. На правом же фланге начали возводить различные укрепления с 22-го числа; при Горках устроили 23-го числа две батареи и начали шанцы; при Семеновском в тот же вечер стали устраивать флеши, а при Шевардине редут, который при появлении неприятеля 24-го числа не был еще совершенно окончен; то же самое отчасти было и с флешами, но об укреплении ключа позиции не было еще и речи. Только после полудня 25-го числа решено было поставить тут люнет, к устройству которого могли приступить около 5 часов под вечер, и к открытию в 6 часов утра 26 августа действий он остался еще далеко неоконченным» [256] .
Липранди явно увлекается парадоксальностью описываемой ситуации. На самом же деле «ключом позиции», как мы помним, центральная высота была признана не сразу по вступлении армии в Бородино, а лишь 23 августа, при вторичном обозрении Кутузовым Бородинской позиции. Тогда-то и было принято решение о расположении на центральной высоте батарейной роты под прикрытием нескольких батальонов пехоты от 7-го корпуса Раевского [257] . Речь о построении люнета на центральной высоте в это время еще не идет, но с самого начала орудия устанавливались здесь под прикрытием бруствера (того самого «низкого вала», о котором пишет Н.Муравьев). В противном случае было бы просто невозможно успеть возвести люнет за столь короткое время – вечер и ночь. О производстве земляных работ на центральной высоте уже 23 августа сообщает и А.Норов, осматривавший в этот день Бородинскую позицию: «Я был и на центральном кургане, считавшемся ключом позиции, но на нем еще не были тогда поставлены орудия, ибо земляные укрепления не были еще кончены, и там кипела работа с помощью ополченцев» [258] .
Дементий Богданов «как исполнитель приведения сего знаменитого укрепления из прикрытой бруствером батареи (выделено мной. – В.Х.) в сомкнутый люнет» оказывается тут весьма кстати со своим нечаянным признанием [259] . Да и сам Липранди признает, что бруствер на центральной высоте был устроен до принятия решения о возведении люнета: «В ночь на 25-е начали было копать батарею на курганообразном возвышении (центральный курган), но к утру работа была приостановлена, но почему, мне точно неизвестно, сделанное же заключалось только из поднятой вполовину земли к стороне Колочи» (выделено мной. – В.Х.) [260] .
«Приостановлена» работа была без сомнения именно потому, что укреплять центральную высоту первоначально и не предполагали – решено было только установить на ней батарейную роту под прикрытием бруствера. Ситуация, а вместе с ней и значение центральной высоты, меняются после боя 24 августа – русский левый фланг был отведен к Семеновскому оврагу, и центральная высота оказалась выдвинутым вперед пунктом (напомню, что в это время, т.е. к утру 25 августа, центральная высота находится впереди линии войск, согласно тому же Липранди, «на половину пушечного выстрела» [261] . Теперь значение ее как ключа позиции становится более чем очевидным и возникает необходимость в большем ее укреплении. Это происходит следующим образом.
Рассказывает Ермолов: «Рано утром (25 августа. – В.Х.) князь Кутузов осматривал армию [2] . Не всюду могли проходить большие дрожки, в которых его возили. Не многие из генералов и малая свита его сопровождали; я ехал у колеса для принятия приказаний. Генерал Беннигсен остановил его у возвышения, господствующего над окрестностью, на котором конечность правого фланга 2-й армии занимала только что начатое укрепление, вооруженное 12-ю батарейными и 6-ю легкими орудиями [262] . Прикрытием служила пехотная дивизия корпуса генерала Раевского. Возвышение это называл генерал Беннигсен ключом позиции, объясняя необходимость употребить возможные средства удерживать его, ибо потеря его может быть причиною гибельных последствий» [263] .
Рассказ Ермолова совсем не дает представления о жаркой дискуссии, которая развернулась тогда на центральной высоте между Беннигсеном и Толем. О ней поведал Липранди: «25-го августа, около полудня, один из квартирьеров 24-й дивизии прискакал в село Горки дать мне знать, что главнокомандующий со всем штабом подъезжает к левому флангу 6-го корпуса. Доложив о сем корпусному командиру, приказавшему подать и себе лошадь, я тотчас поскакал и нашел князя Кутузова уже на возвышении (центральном кургане), находившемся против интервала левого фланга 6-го и правого 7-го корпусов. Здесь были главнокомандующие 1-й и 2-й армиями со всеми начальниками штабов. Вскоре прибыли все ближайшие корпусные командиры, также со своими начальниками штабов, а равно и дивизионные командиры, расположенные вблизи со своими частями. Тут были: Паскевич, коего дивизия (7-го корпуса) была ближайшая из этого корпуса к возвышению, и оба начальника дивизий 6-го корпуса: Капцевич (7-й) и Лихачев (24-й) и некоторые другие. Я застал фельдмаршала на простой деревянной скамеечке, которую всегда за ним возили. Около него и ближе к нему стояли: Барклай, Беннигсен и Толь. Большая часть тут бывших рассматривали в зрительные трубы неприятельских предводителей, обозревавших нашу позицию, между которыми был, как говорили, сам Наполеон… Хотя и признавалось общим мнением, чтобы наипоспешней окончить укрепление, и главнокомандующий, казалось, не совершенно был доволен распоряжениями по предмету работ и тут же приказал, чтобы употребить для сего ополчение, распределенное по корпусам, но о роде долженствующего тут быть укрепления мнения были различны: они выражались, с одной стороны, Беннигсеном, а с другой – Толем. Тут решено было сделать изменение в расположении войск 6-го и 7-го корпусов, стоявших в прямой линии от Горок до Семеновского, имея пред интервалом своим на половину пушечного выстрела, курганообразную высоту. Изменение это заключалось в том, чтобы 6-й корпус, оставив свой правый фланг при Горках, подал свой левый вперед и примкнул к помянутой высоте, а 7-й корпус, оставив левый фланг при Семеновском, правым примкнул бы к той же высоте, которая посему и включалась в первую линию позиции, составив таким образом выходящий угол между помянутыми двумя корпусами.
Движение это приказано было привести в исполнение за несколько времени до рассвета следующего дня 26-го августа… Одновременно с приказанием, отданным для сего передвижения, решено на этой высоте соорудить люнет для 18 батарейных орудий, к чему и приступлено около 5-ти часов пополудни 25-го августа» [264] .
В другой своей работе Липранди раскрывает содержание дискуссии между Беннигсеном и Толем, и мы считаем нужным ее привести, чтобы лучше понимать логику Кутузова накануне сражения:
«Толь говорил, что если оставить оное возвышение вне линии позиции, впереди, неприятель, заняв его, будет обстреливать всю линию. Возвышение же он полагал укрепить люнетом и вооружить 18-ю батарейными орудиями.
Мнение Беннигсена было: оставить корпуса на своих местах, а на возвышении сделать сомкнутое укрепление с амбразурами кругом, вооружить оное 36-ю батарейными орудиями с 3-мя или более комплектами зарядов, вынутых из ящиков и помещенных в изготовленное для сего место; ящики же и всех лошадей отправить назад. В такое укрепление он думал поместить три или четыре батальона. Он доказывал выгоду такого распоряжения тем, что неприятель хорошо укрепленным и сильно вооруженным укреплением легко овладеть не может; что для того ему нужно будет употребить особенные усилия и, может быть, целый день и еще без успеха, тем более что у него не было высоты, которая командовала бы этим пунктом, тогда как он мог бить неприятеля по всем направлениям, а все это в совокупности должно будет неминуемо расстроить неприятеля. (Тут Беннигсен упомянул о Полтавской битве, в которой наши передовые редуты расстроили атакующих шведов, и тогда на них была сделана общая атака.) Мы же, напротив, продолжал он, из наших линий будем действовать не стесняясь и пользоваться всеми моментами в нашу пользу и т.д. Относительно же мнения Толя Беннигсен возразил, что когда уж неотменно должно допустить, что неприятель займет этот пункт, тогда будет еще хуже, ибо неприятель получит возможность анфилировать наши линии в обе стороны и довершит расстройство войск, которые должны будут к этому времени более или менее быть уже в таком положении, бесполезно выдвинутыми под сильный неприятельский огонь. Толь возражал… Он приводил в подкрепление своего мнения то, что «сделав отдельный тут редут, мы не всегда можем иметь возможность подкреплять его, и, если неприятель успеет овладеть им, тогда, сверх того, что мы потеряем значительное число орудий и войск, но неприятель будет командовать всем центром линии нашей позиции и пр. и пр.»
Прения между ними продолжались долго, и я помню, что все понимавшие военное дело и слышавшие этот разговор находили мнение Беннигсена более согласным с пользою» [265] .
А что же Кутузов? «Этот последний, – пишет Липранди, – соглашался с обоими, сказав в пользу одного и другого по несколько слов; Барклай и князь Багратион и все почти корпусные командиры и другие были тут, но они не вмешивались в разговор и их об этом не спрашивали.
Князь Кутузов ничем не решил, но, подъехав к позиции (Беннигсен уехал на левый фланг [266] ), приказал привести в исполнение мнение Толя» [267] .
В другой своей книге Липранди описывает, как было сделано это распоряжение. Кутузов «спросил лошадь и поехал к позиции. Князь Багратион уехал к своей армии; Барклай де Толли следовал за направлением князя Кутузова поодаль, исключая Дохтурова и Раевского, следовавших за главнокомандующим, подъезжавшим к их корпусам. Доехав до интервала между 6-м и 7-м корпусами, фельдмаршал остановился, повернул назад и около четверти часа рассматривал позицию к возвышению, разговаривая с одним Толем. Потом отправился в главную квартиру. К оставшемуся Толю подъехал Дохтуров и Раевский (этот, обменявшись несколькими словами, тотчас уехал). Толь подозвал штабс-капитана фон Визина, исправлявшего должность обер-квартирмейстера 7-го корпуса, и меня и приказал нам, указав место: фон Визину, оставляя левый фланг на месте у Семеновского, подвинуть правый фланг к возвышению, а мне, оставляя правый фланг у Горок, придвинуть левый к тому же возвышению и между этими данными точками выровнять корпуса.
Таким образом, позиция должна была представить выдавшийся тупой угол. Передвижение это подтверждено произвести, когда стемнеет, но предварительно, засветло, указать места квартирьерам. Здесь начальник штаба 6-го корпуса Монахтин представил, нельзя ли оставить войска в настоящем их положении, где варится пища и люди требуют отдохновения, но что за два часа до света они займут вновь назначенную позицию. Полковник Толь, казалось, разделял это мнение, но сказал, что без главнокомандующего он разрешить сего не может [3] , и приказал Монахтину ехать с ним вместе в главную квартиру, где предполагаемое Монахтиным было разрешено и в свое время исполнено. Вот причина, что на всех планах позиции, снимавшихся неприятелем 23-го [268] , 24-го и 25-го, наша линия показана так, как она была им видима, обозначая люнет отдельно впереди, около ста сажень (что и на плане Бутурлина) [269] .
Отдав помянутое приказание, полковник Толь велел мне заняться, не теряя времени, сооружением люнета. Полковник Монахтин указал приблизительно направление линий укрепления, а около 3-х часов пополудни прибыли 800 человек ополчения, командированных в 6-й корпус для работы. Но здесь представилось затруднение: ни один из ополченцев не имел ни лопат, ни кирок, исключая несколько топоров, и ополченцы не имели понятия об изготовлении туров и фашин. Я поскакал к своему начальнику штаба, который, по докладе о сем командиру корпуса тотчас же приказал отделить из полков 6-го корпуса часть шанцевого инструмента и из каждого полка прислать по 2 унтер-офицера и по 4 рядовых, как равно и из артиллерии. По принесении шанцевого инструмента приступлено было к работе уже около 5 часов пополудни и немедленно послано около 300 человек для приготовления фашин и туров, которые, по мере изготовления, приносились к батарее. Между тем, присланы были, по распоряжению начальника штаба 1-й армии (Ермолова), три пионерных унтер-офицера и 6 рядовых, которые тотчас же и принялись за прикрепление фашин и постановку туров. Заготовленные с 24-го числа скоро были помещены, а приносимые были в столь малом количестве, что должно было послать за ними еще людей с одним унтер-офицером и тремя пионерами» [270] .
Мы сделали столь подробную выписку из документов, чтобы были ясны обстоятельства укрепления центральной высоты, поистине «ключа всей позиции». Как видим, никакой парадоксальности в распоряжениях Кутузова относительно этого пункта не наблюдается. Напротив, его распоряжения отдаются сообразно изменяющейся обстановке и, что важно подчеркнуть, он распоряжается единолично. Кутузов лишь выслушивает различные мнения, но решает все сам, и то, что он решает, он уже не подвергает дискуссии, стараясь отдавать распоряжения в условиях, свободных от влияния чуждых мнений (как это мы видели в ситуации с укреплением Батареи Раевского: отсылает Беннигсена, других командиров, и только оставшись наедине с Толем, отдает нужные распоряжения). Мы не раз еще будем свидетелями подобного лукавства Кутузова при отдаче распоряжений. Его стиль руководства составляет большой контраст с наполеоновским: если Наполеон открыто демонстрирует свою гениальность, то Кутузов словно вынужден ее скрывать.
Что же до предпочтения, отданного Кутузовым в споре между Беннигсеном и Толем, то тут опять-таки видна все та же осторожность, все та же главная мысль его – заставить неприятеля атаковать нашу позицию по возможности с большей для него (неприятеля) потерей, не распыляя при этом собственные силы и держа их сосредоточенными.
Наконец, можно отметить и еще одну особенность центральной высоты, которая могла побуждать Кутузова к осторожности. Ее отметил Скугаревский: «Центральная высота имела две вершины, причем восточная превышала западную. Спуски с этой высоты к востоку, к подходящим русским резервам, были круче, чем к западу, северу и югу, откуда могли наступать французы. В версте к западу от центральной высоты, на левом берегу Семеновского ручья, тянулся кустарник (его называли также «молодым частым лесом». – В.Х.), скрывавший сосредоточение войск нападавшего. Таким образом, центральная высота предоставляла выгодные подступы для наступавшего» [271] .
Выгоды эти, замечу, значительно возрастали для французов с занятием Багратионовых флешей. Батарея Раевского и была окончательно взята фланговой атакой французской кавалерии со стороны Семеновского.
7) Северо-восточнее центральной высоты, в овраге, стояла батарея на три орудия. В солидном отечественном издании оно названо «флешью» [272] , назначение которой было обстреливать подступы к центральной высоте вдоль лощины. Количество орудий в этом укреплении в отечественной литературе показывается иное. Поликарпов говорит о 4-х орудиях «в лощине правее (севернее) центральной высоты и в 20 саженях от нее», которые находились «под командою подпоручика Александра Вольца 2-го» [273] . Однако Оболешев пишет только о двух орудиях, утверждая, что они стояли «к северо-западу от центральной батареи на скате того же холма, в небольшом овраге, спускающемся к Колоче» [274] . Также о двух орудиях, принадлежащих к 24-й батарейной роте, говорит и Л.П.Богданов, определяя, однако, их местонахождение «в лощине за курганом» [275] .
8) Восьмое русское укрепление в номинации Пресса, Шеврие и Беньо находим неожиданно далеко впереди (западнее) села Бородино, уже на левом берегу Колочи. Оно представляло собой пятиугольный редут на 4 орудия, прикрытый с севера ложементом для пехоты. Это укрепление отечественная историография упорно отказывается идентифицировать как русское и настойчиво приписывает его французам [276] . Между тем, в русских источниках есть прямое указание на это укрепление, подтверждающее его принадлежность русской армии: «Впереди деревни Бородино (значительно на той стороне Колочи) построено было несколько укреплений… 24 августа происходили дела впереди Бородина, и укрепление, там построенное, переходило из рук в руки и, наконец, было оставлено нашими войсками» [277] . Здесь не о Шевардинском редуте говорится, который, замечу, находился на нашей стороне Колочи и ассоциация с которым, вероятно, и не позволила исследователям правильно идентифицировать данное укрепление, а именно о Бородинском редуте. Однако, кроме этих скупых слов, мы не находим другого упоминания об этом укреплении.
Барклай довольно сдержанно пишет о деле 24 августа, называя лишь войска, принимавшие в нем участие: «Неприятель 24-го числа делал неоднократно усилия овладеть деревнею Бородино, но каждый раз был остановлен в сем предприятии храбрыми лейб-гвардии Егерским и Елисаветградским гусарским полками» [278] .
Французы, насколько можно судить, называли Бородинский редут «главным»: «Несколько мостов ведут к широкой и открытой плоской возвышенности, через которую идет большая дорога в Москву, охраняемая расположенным влево от нее главным редутом» [279] .
Точно так же называет его и Коленкур, описывая рекогносцировку Наполеоном Бородинской позиции утром 25 августа: «С рассветом император вновь побывал на главном редуте и под прикрытием леса, находившегося впереди редута и окончательно захваченного нами в ночном бою, он вместе со мною и князем Невшательским очень близко подъехал к неприятельским позициям» [280] . Лес, о котором здесь говорится, это тот самый «молодой частый лес», который находился на левой стороне Семеновского ручья, против центрального кургана.
Довольно затруднительно определить, что за орудия и какой батареи стояли в Бородинском редуте. Поликарпов в своем труде следующим образом описывает расположение батарей в районе села Бородино, не внося, однако, ясности в этот вопрос: «При селе Бородине 24-го августа находились: взвод (2 орудия) конной № 4 роты (полковника Мерлина) 2-й резервной артиллерийской бригады, под командою подпоручика Житова, стоявший на позиции на правом берегу реки Колочи, у западной окраины села Бородина [4] , южнее церкви этого села, и затем восточнее этого же села, при большой дороге, занимала позицию легкая № 46 рота (подполковника Ефремова) 24-й артиллерийской бригады 6 пехотного корпуса (12 орудий)» [281] . Между тем, в наградных документах говорится, что подполковник Ефремов, «командуя батареею, состоящею из 16 орудий, расположенных возле моста, защищал переправу чрез оной» [282] , т.е. находился со своей батареей на противоположном, правом берегу Колочи. Таким образом, вопрос об орудиях, стоявших в Бородинском редуте, остается непроясненным.
9) Девятое русское укрепление представляло собой цепочку из шести окопов, расположенных выше села Бородино. Оно вряд ли было объектом покушения французов 24 августа – тем самым мы ставим под сомнение утверждение Барклая, что неприятель в этот день намеревался захватить село Бородино. Если бы у Наполеона действительно было подобное намерение, он осуществил бы его без труда, как сделал это 26-го числа. Но он боялся спугнуть Кутузова с позиции. Вот что пишет Ф.Глинка (речь идет о рекогносцировке Наполеоном утром 25 августа Бородинской позиции): «Хозяйничая, как дома, Наполеон давал разные приказания и хвалил выбор места, где генерал Дантуарт поставил батарею в 60 орудий для обстреливания большого редута русского [5] . На предложение, не лучше ли сейчас занять село Бородино, император возразил живо: «Сохрани меня Бог! Русские так спокойно опираются на этот пункт! Овладей я им, они всполошатся, подумают, что правое крыло их в опасности, и, чего доброго, уйдут! А я разве для того пришел сюда из Парижа, чтобы упустить их из рук? Завтра рано Дельзон двинется и займет Бородино. Это дело одной минуты!» [283]
Отсюда видно, что атака Наполеоном нашей позиции 24 августа была очень взвешенной, – он атаковал нас ровно настолько, чтобы устранить препятствия и создать выгодные условия для предстоящего генерального сражения. В результате боя 24 августа французская армия заняла линию от Бородино до Шевардино, значительно более короткую, чем линия фронта русских войск, что давало Наполеону возможность быстрого маневра и мощных, сосредоточенных ударов по нашей позиции, способных обеспечить успех сражения.
А что Кутузов? В чем был его расчет при занятии села Бородино, находившегося впереди позиции всей русской армии, на противоположном берегу Колочи?
Скорее всего, это была мера превентивного характера, которой Кутузов, с одной стороны, хотел предупредить удар противника со стороны Большой Смоленской дороги, стратегически важного направления, а с другой – сам создавал угрозу контратаки в этом направлении, что в определенной степени должно было уравновесить слабость нашего левого фланга и вынуждало противника держать здесь, в районе Большой Смоленской дороги, значительное количество войск. Оба противника вели позиционную, тактическую борьбу до самого начала генерального сражения.
Другое дело, насколько оправданным было со стороны Кутузова размещение в селе Бородино лейб-гвардии Егерского полка, лучшего егерского полка армии, ведь гвардия на позиции всегда располагалась в резерве [284] . Трудно сказать. Скорее всего, это размещение подчеркивает значение, которое придавал Кутузов Большой Смоленской дороге как стратегическому направлению. Примечательно, что и со стороны неприятеля здесь действовала дивизия Дельзона, которая считалась «одной из самых сильных дивизий» Великой армии [285] .
Лейб-гвардии Егерский полк был поставлен в селе Бородино еще 23 августа, хотя в диспозиции к генеральному сражению, изданной, как мы знаем, в тот же день, об этом нет ни слова! Тогда же, 23-го числа, приступили и к укреплению села Бородино: источники называют «окопы для пехоты, баррикадирование входов в селение и засеки» [286] , а некоторые даже «засады в домах селения» [287] .
Говоря об окопах северо-восточнее села Бородино, Нефедович пишет, что они «имели профиль легкую и поспешную… Общее расположение окопов можно считать на два батальона, оставляя один батальон егерей в резерве» [288] .
Поликарпов, в свою очередь, следующим образом описывает расположение лейб-гвардии Егерского полка в Бородине: «3-й батальон его, под командою полковника Макарова, занимал позицию западнее села Бородино, на левом берегу Колочи, 1-й и 2-й батальоны этого же полка расположились восточнее села, у второго моста через реку Колочу» [289] . То есть 1-й и 2-й батальоны занимали окопы северо-восточнее села Бородино.
Что же касается «второго моста через Колочу», то это сообщение почти столетней давности до сих пор звучит как сенсация – о нем ничего не сообщают многочисленные описания Бородинской битвы. Между тем, мостов действительно было два: один «высокий на сваях», через который шла Большая Смоленская дорога, а второй «нижний, плавучий мост, находившийся возле высокого в 40 шагах» вниз по течению Колочи [290] .
М.Петров упоминает также о «ложаменте предмостья правой стороны» (т.е. правого берега Колочи. – В.Х.), в котором сидя наши егеря перестреливались с французами «до самого отемнения дня (26 августа. – В.Х.), не допущая их приближаться из улиц села Бородина к берегу Колочи» [291] . В поисках этого ложемента вернемся на правую сторону Колочи, к основной позиции наших войск.
Здесь, вдоль Большой дороги видим одно за другим три укрепления: 10) батарею на 5 орудий, пересекающую левым фасом Смоленскую дорогу; за ней – ложемент для пехоты (который мы, однако, не можем идентифицировать как тот, о котором рассказывает Петров, поскольку данный ложемент находится слишком далеко от села Бородино и к тому же обращен в сторону от него) и 11) еще одну батарею на 5 орудий вблизи деревни Горки. Это и есть те самые «две батареи и шанцы при Горках» (Липранди), с которых начался наш рассказ.
В количестве орудий русские источники расходятся с показаниями французского плана. Липранди рассказывает следующее: «23-го числа генерал-квартирмейстер Толь указал мне место для построения на кургане перед последним домом у деревни Горки, по правую же сторону дороги, батареи на 6 орудий и на другие 6 орудий на дороге от Горок к селу Бородину, на скате к тому селу. По немедленном приступе к работе оказалось, что на кургане можно поставить только 3 орудия, о чем я доложил начальнику штаба 6-го корпуса полковнику Монахтину, который приказал мне объявить об этом Толю.
Последний пошел со мной и, убедясь в этом на месте, приказал из назначенных сюда 6 орудий 3 перенести ниже на батарею на спуске к Бородину [292] .
К вечеру были принесены туры и фашины, а как земляные работы уже были окончены, то к ночи (на 24-е) обе батареи были окончены и заняты батарейной ротой майора Х.И.Дитерихса. Обе батареи были в 150 шагах одна от другой» [293] .
Поликарпов, ссылаясь на архивные источники, несколько корректирует свидетельство Липранди: «Дивизион (4 орудия) батарейной № 7 роты, под командою капитана Турчанинова, занимал батарею на кургане перед последним домом у западного выхода из деревни Горки, правее (севернее) Смоленско-Московской дороги.
Восемь орудий той же роты, под командою подполковника Дитерикса 3-го, занимали другую батарею впереди первой (ниже, или западнее первой) на скате отлогости, спускающейся от деревни Горки к селу Бородино» [294] .
Расстояние между горкинскими батареями в источниках определяется по-разному – от 150 шагов до 150 и даже 300 саженей. Французский план дает, по крайней мере, представление, каким оно было в действительности.
Липранди замечает также, что батарея на Горицком кургане «была очень редко целью неприятеля, и с нее можно было обозревать только малую часть линии битвы» [295] . Это замечание только подчеркивает ошибочность расположения здесь, как на бывшем командном пункте Кутузова, памятника русскому полководцу. Настоящий командный пункт Кутузова находился южнее Горок, уже по левую сторону ручья Стонец, на высоте за расположением 6-го пехотного корпуса [296] . Об этом говорит и сам Кутузов в своей диспозиции к генеральному сражению: «…буду ожидать беспрестанных рапортов о действиях, находясь за 6-м корпусом» [297] . Горкинская же батарея находилась уже в расположении 4-го пехотного корпуса. На этой батарее, по утверждению Беннигсена, командир 23-й пехотной дивизии генерал-лейтенант А.Н.Бахметьев потерял ногу [298] .
Деревня Горки, по свидетельству Щербинина, была вся разобрана «на дрова для биваков» [299] . К востоку от нее на карте показан верстовой столб у Большой Смоленской дороги с цифрами 9, 108 и 296, из которых первая означала расстояние до Можайска, вторая – до Москвы, а третья – до Смоленска [300] . Сама же Большая Смоленская дорога была обсажена «старыми ракитами и березами», которые некоторые авторы называют «екатерининскими», отмечая тем самым время их посадки [301] .
Прежде чем перейти к следующему отмеченному на плане русскому укреплению, упомянем об окопах для 1-й линии 6-го пехотного корпуса, которых нет на карте, но о которых рассказывает Липранди: «24-го, рано утром, главнокомандующий (Кутузов. – В.Х.) осмотрел обе батареи у Горок и, после долгого совещания с моим корпусным командиром, они постановили оба, чтобы перед 1-й линией 6-го корпуса сделать шанцы. Барон Толь вместе с полковником Монахтиным, не разделявшим, впрочем, этого мнения, указали мне направление оных. К работам было тотчас же приступлено, но около середины дня приказано было остановиться, чтобы не изнурять солдат и что для сего будет прислано ополчение. Остаток дня и ночи прошли без всяких работ.
Утром 25-го прибыло наряженное для сего ополчение, но несвычное с таким родом работ, почти ничего не успело сделать, так что к утру 26-го шанцы были протянуты только перед Псковским и частью Московским полками» [302] .
Оба упомянутые полка стояли на правом фланге 6-го корпуса [303] (Псковский левее Московского, согласно плану Толя), отделенные от Горок только Большой Смоленской дорогой и частью ручьем Стонец, так что перемена диспозиции 6-го корпуса, осуществленная утром 26-го за два часа до рассвета, в принципе не должна была нарушить расположение этих полков, а значит, мнение, высказываемое некоторыми историками, что окопы перед 1-й линией 6-го и 7-го корпусов (перед 7-ым корпусом, оказывается, их совсем не было), должны были вследствие такого перемещения быть закиданы, ошибочно [304] . Напротив, эти окопы создавали дополнительное препятствие для продвижения противника по Большой Смоленской дороге. Пеле по этому поводу пишет: «Природные и искусственные препятствия делали Горкинский тесный проход (дефиле) неприступным с фронта» [305] . Другой французский мемуарист (Вьоне де Маренгоне), осматривавший Бородинскую позицию на другой день после сражения, писал: «Я продолжал ходить по полю битвы и осматривать позиции. Я убедился, что атака нашим левым крылом была бы невозможна и что если бы мы попытались это сделать, то погибель наша была бы неизбежна» [306] . Но эта оценка учитывает не только горкинские батареи, но и те, что шли выше, вдоль нашего правого фланга.
12) Первой из них и ближайшей к Горкам была батарея на 10 орудий. Она была расположена на высоком берегу Колочи и имела далекий обстрел за реку. Согласно плану Толя, ее занимала 44-я легкая артиллерийская рота 23-й артиллерийской бригады, входившая в состав 4-го пехотного корпуса.
13, 14) Далее показаны две батареи на 12 и 5 орудий. Относительно последней в русских источниках уточняется – здесь находилась батарея на 4 орудия, а в конце ее – флешь на одно орудие, обращенная исходящим углом уже к северу [307] . Обе батареи находились в зоне ответственности 4-го пехотного корпуса и были заняты 11-й артиллерийской бригадой. Согласно свидетельству Н.Н.Муравьева, орудия, здесь поставленные, «маскировались воткнутыми в землю деревьями» [308] . Его воспоминания проливают свет и на обстоятельства, связанные с укреплением этой части позиции: «23-го августа поручено было полковнику Нейгарту (Павел Иванович, квартирмейстерской части) укрепить правый фланг нашей позиции; меня же назначили к нему в помощь. Мы устроили на правом берегу Колочи закрытые батареи… и назначили сделать засеки в лесу, находившемся на оконечности нашего правого фланга. Пока мы разъезжали по линии, главнокомандующий сам приехал осматривать местоположение и застал нас на небольшом возвышении против левого фланга 2-го корпуса Багговута. Кутузов остановился на этом возвышении и советовался с генералами…» [309]
Последняя сцена, следовательно, происходила где-то возле батареи под цифрой 14, против Нового Сельца. Поручик Радожицкий из 3-й легкой артиллерийской роты, которая была где-то здесь «рассеяна в кустарнике», пишет, что против Нового Сельца был брод, а потому в ночь с 24 на 25 августа это сельцо «нарочно было выжжено, чтобы не могло служить закрытием для неприятеля» [310] .
Под цифрами 15 и 17 обозначены засеки, окружавшие Масловский лес. В самом лесу были вырублены крест-накрест две просеки с круглой поляной в месте их пересечения – их назначение выясняется из записок Н.Н.Муравьева: «В лесу (Масловском. – В.Х.) сделаны были просеки и засеки; в первых расположены были орудия, а за вторыми укрылись егеря» [311] . Очевидно, что просеки и поляна, устроенные в Масловском лесу, служили для связи между войсками и обеспечивали их маневр. Относительно же орудий, стоявших в Масловском лесу, полной ясности нет. Н.Муравьев на этот счет сообщает следующее: «Один егерский полк 2-го корпуса (помнится мне, 4-й егерский, коего командиром был полковник Федоров) занимал лес при оконечности нашего правого фланга; одна артиллерийская рота, принадлежащая ко 2-му корпусу, присоединилась к сему егерскому полку» [312] .
Барклай говорит, однако, о «4 егерских полках и несколько артиллерии под командою полковника Потемкина», которые были поставлены «на крайнем нашем правом фланге» и не приняли поэтому участие в Бородинском сражении и которым он «к вечеру велел примкнуть к 7-й дивизии» [313] .
Также о егерских полках «под командою полковника Потемкина», но уже о трех, пишет Ермолов, начальник штаба армии Барклая, подчеркивая, что они «не были в деле и имели от канонады весьма малый урон» [314] .
Поликарпов же, говоря о «Масловском оборонительном отряде», называет в нем также три егерских полка – 4-й (полковника Федорова), 30-й (полковника Забелина) и 48-й (полковника Потемкина), – однако, помещает их под общим командованием генерал-майора Пасека [315] . С тех пор вопрос этот не сделался яснее, хотя и живописуется некоторыми подробностями [316] .
16) Здесь, у северной опушки Масловского леса, показано самое мощное укрепление Бородинской позиции – три связанных друг с другом куртинами люнета, или так называемое «цепное укрепление, нечто вроде кронверка бастионного начертания», как характеризуют его специалисты [317] . В отечественной историографии широко распространено мнение, что в центральной части укрепления находился редут, а не люнет. Исключением, ставшим уже обычным, является мнение Дементия Богданова, который утверждает, что Масловские укрепления представляли собой «один люнет, а по сторонам его две полутенали» [318] .
Показанное на французском плане число орудий – 26 – подтвердить не удается, как не удается в точности установить, что за орудия в нем стояли. Нефедович утверждает, не приводя каких-либо доказательств, что «на вооружение масловской вооруженной группы предполагалось назначить батарейные орудия от 3-х артиллерийских рот за №№ 4, 17 и 11, бывших в составе 2-го и 4-го пехотных корпусов» [319] . Л.П.Богданов решается назвать только 7-ю и 8-ю легкие роты 4-й артиллерийской бригады (24) орудия, впрочем, столь же бездоказательно [320] .
Но, может быть, этот вопрос и не имеет большого значения, т.к., по справедливому замечанию Нефедовича, здесь во время Бородинского сражения «не стелилось ни одного облака порохового дыма» [321] .
На этом номенклатура русских укреплений, представленная планом Пресса, Шеврие и Беньо исчерпывается.
Что же касается французских укреплений, то они, сравнительно с русскими, выглядят много скромнее. Помимо уже отмеченных нами ранее на правом французском фланге укреплений под литерой «В» (идентифицированных в отечественной историографии как «батареи Сорбье и Фуше»), здесь, против села Бородино, слева от Большой Смоленской дороги, показаны батареи 4-го корпуса вице-короля под литерами “ D ”, “ E ”, “ F ”, “ G ” и “ H ” на 12, 3, 5, 3 и 5 орудий соответственно. Они, согласно показаниям французского мемуариста [322] , находились под командованием генерала д’Антуара и полковника Милло и, сколько можно судить, были построены одними из первых среди французских укреплений [323] .
Оболешев подчеркивает, что эти батареи «не оказали никакого влияния на исход боя» [324] ввиду отдаленности их от поля битвы. Русские оценивали их положение как оборонительное, что было не совсем верно [325] . Их действительное назначение – демонстрационное – выясняется из записок генерала Пеле, который признается, что «значительные укрепления» впереди села Бородино «долженствовали привлечь внимание неприятеля и обеспечить опорный пункт и сообщение армии». Для чего привлечь внимание? Для того, чтобы «ввести неприятеля в заблуждение относительно истинных намерений Наполеона», которые состояли в том, чтобы в ночь перед сражением скрытно перебросить большую часть сил на правый фланг и на рассвете обрушиться на левый, слабейший, фланг русских. До начала сражения построение Великой армии должно было, согласно тому же Пеле, представляться Кутузову «в двух колоннах, направленных на центр его линии» [326] .
Другое еще бросается в глаза на плане Пресса, Шеврие и Беньо – представленная здесь картина французских укреплений не вполне согласуется со свидетельствами других источников, как русских, так и французских. Так, Федор Глинка, обозревавший французскую позицию 25 августа, пишет: «Неприятель употребил целый день на построение огромнейших батарей (выделено мной. – В.Х.). С высоты колокольни, находившейся в селении (Бородино. – В.Х.) перед центром позиции можно было видеть в подзорную трубу все работы неприятеля и великое множество артиллерии, им приготовленной. К вечеру было выставлено на одном из главных редутов его, против центра находившихся, около ста орудий» [327] .
Эти «огромнейшие батареи» хорошо видны на плане Толя: длинная батарея южнее деревни Алексинки и две батареи позади Шевардино. В так называемом «Донесении Кутузова о сражении при Бородино» они описываются следующим образом: «Главные его (неприятеля. – В.Х.) батареи были при дер. Шевардино: 1-я о 60-ти орудиях вблизи оставленного нами 24-го числа редута имела в действии своем косвенное направление на пехотную нашу линию и батарею, на кургане устроенную, а 2-я о 40 орудиях немного левее первой обращала огонь свой на укрепление левого нашего крыла» [328] . Донесение дает неверное толкование назначению французских батарей (ибо с такого расстояния их ядра не могли достигнуть русских позиций) [329] , но зато фиксирует их местонахождение 25 августа – за деревней Шевардино. Там же находит их и Бутурлин, однако столь же превратно толкует их назначение: «В ночи неприятель поставил позади и влево от Шевардина две батареи, каждую о 60-ти орудиях, дабы действием оных способствовать наступательному движению атакующих колонн своих» [330] . Причем, Бутурлин говорит здесь о ночи перед сражением, когда для наступательных действий Наполеоном возводились совсем другие батареи; о них сообщает французский историк: «В ночь с 6-го на 7-ое с нашей стороны был воздвигнут ряд батарей из фашин и мешков с песком, за которыми было установлено также более 100 орудий» [331] .
О некоей «огромной» французской батарее, явившейся глазам русских войск, расположенных в районе Багратионовых флешей, на рассвете в день сражения, сообщает и русский источник: « 25-го на 26-е, близко нас, у неприятеля пели песни, били барабаны, музыка гремела, и на рассвете увидали мы – вырублен лес и против нас, где был лес, явилась огромная батарея» [332] .
Но всех этих «огромных» и «огромнейших» французских батарей мы не видим на плане Пресса, Шеврие и Беньо (обращаю внимание читателя, что даже укрепления под литерой «В» показаны здесь не как батареи, а как ретраншементы для пехоты, без каких-либо орудий) – и это умолчание есть, пожалуй, самое большое откровение французского плана. Оно питает собой застарелое недоразумение, которое сложилось в историографии Бородинской битвы и которое заключается в том, что шевардинские батареи, построенные французами 25 августа в оборонительных целях, ошибочно принимаются за те, которые возводили французы в ночь перед сражением уже для атаки русских позиций. Недоразумение это ярче всего выразилось во мнении (порожденном, кстати, самими французами), будто Наполеон якобы ошибся при расположении в ночи своих батарей, отчего наутро их пришлось передвигать ближе к русским позициям. Так, например, представляет дело Сегюр, один из главных создателей этой легенды: «Тут обнаружилось, что накануне, в темноте, наши батареи были расположены на таком расстоянии от неприятеля, что пушечные выстрелы не могли достигнуть до него. Нужно было передвинуть их вперед. Неприятель допустил нас сделать это; он, казалось, колебался нарушить эту ужасную тишину» [333] .
Русские историографы, увы, послушно последовали за своими французскими коллегами [6] и даже взяли на себя труд определить расстояние, на которое «в ужасной тишине» были передвинуты французские батареи: «В исходе 6 часов 102 орудия генералов Сорбье, Пернети и Фуше открыли огонь по флешам, но за дальностью расстояния действие батарей оказалось слабым, и поэтому все орудия были выдвинуты на дистанцию 1600 шагов от наших укреплений» [334] . Или: «Шевардинские батареи французской артиллерии оказались поставленными слишком далеко от наших, и поэтому французы взяли новую позицию, выдвинув свои батареи на 1600 шагов от наших укреплений» [335] .
Удивительно, но никто так и не усомнился в возможности подобной «ошибки»! Можно подумать, что артиллеристы не имели никакого представления о дальности огня своих орудий. В доказательство нелепости подобных предположений приведем выдержку из рапорта подполковника Беллинсгаузена, артиллерийская рота которого занимала левую Багратионову флешь, ближайшую к лесу: «3-й резервной артиллерийской бригады вверенная мне 32 батарейная рота действовала с батареи, где сбила рабочих людей, строящих неприятельские батареи и прикрывающие оных две колонны в сражении прошлаго августа 25 числа…» [336]
Так что французы имели ясное представление о том, на какой дистанции следует возводить батареи для обстрела позиций противника, и если они «передвигали» свои батареи перед началом сражения, то не вследствие «ошибки в расчетах», а в соответствии с диспозицией Наполеона, отданной к генеральному сражению, как всегда, ясной и точной. Ею, в частности, предусматривалось: в ночь перед сражением построить три батареи, на 24 орудия каждую: первые две – против Семеновских флешей, на позиции, занимаемой корпусом Даву [337] , а третью – против курганной батареи (Батареи Раевского), в расположении корпуса вице-короля. Все эти батареи надлежало усилить гаубицами с таким расчетом, чтобы количество орудий на них составило: на батарее в расположении вице-короля – 32 орудия, на батареях в расположении маршала Даву – 40 и 24 орудия, соответственно против правой (северной) и левой (южной) флешей. (Эти батареи в отечественной литературе называют, соответственно, «батареями Фуше и Сорбье»). Дополнительно для действия против левой флеши, назначалась батарея Пернети (38 орудий), которую следовало поставить с рассветом на опушке леса на оконечности оврага Каменка (следовательно, именно батарею Пернети увидел Н.И.Андреев на рассвете в день сражения) [338] .
Эти распоряжения Наполеона были исполнены в точности и безошибочно, о чем свидетельствуют участники сражения с обеих сторон. Так, Жиро дел’Эн (штаб дивизии Дессе, действовавшей против левой флеши) пишет, опровергая Сегюра: «Батареи императорской гвардии открыли бал пальбой 60 орудий, искусно поставленных на площадке слегка господствующей над неприятельскими позициями. Это было на рассвете» [339] .
Огонь этих «искусно поставленных батарей» поражал не только флеши, но и наши резервы, стоявшие за деревней Семеновской. Об этом пишет, например, М.И.Муравьев-Апостол, служивший в Семеновском гвардейском полку: «26 августа 1812 г. еще было темно, когда неприятельские ядра стали долетать до нас» [340] .
Обе армии с самого начала сражения стояли настолько близко друг к другу, что о каких-то мифических «недолетах» говорить просто не приходится. Лежен из штаба наполеоновской гвардии пишет: «К несчастью, в этот роковой момент начала сражения наши резервы, даже кавалерии, стояли на слишком близкой позиции и из гордости, или, скорее, чтобы не подать повода к фальшивой тревоге, не захотели отступить хотя бы на несколько сот шагов, где бы могли укрыться и избежать бесполезных потерь. Мы были свидетелями, как тысячи храбрых всадников и крайне нужных нам лошадей гибли без всякой пользы для армии» [341] .
О близости французских батарей с самого начала сражения свидетельствует и генерал-лейтенант Дмитрий Петрович Данилов, чей рассказ дается в пересказе его земляка: «В Бородине на левом фланге его первая пушка, им прицеленная, выстрелила до свету, и французы отвечали из 150 орудий (выделено мной. – В.Х.). Накануне один офицер выстрелил без приказания и сделал фальшивую тревогу. В наказание он был отправлен в обоз. Данилов был на карауле, как 1/3 часть стояла под ружьем, и артиллеристы у орудий. Сменившись, отошел шагов на 50 за ящики, в овражек, прилег уснуть, и там ему чайник стали нагревать. Левая фланговая батарея была Беллинсгаузена. Оттуда пришел офицер к нему и, разбудив, сказал: «Я близорук; посмотрите, что это, как кусты, которых вчера не было?» Данилов отлично видел, но еще не рассвело. Он посмотрел и сказал: «Надо выстрелить». – «Верно, и вы в обоз захотели?» – сказал ему тот шутя. Но он подумал: как он был бригадный адъютант и молодой артиллерийский офицер, то авось не пошлют, и, сказав это, прицелил сам орудие, навел и выстрелил. Гул всех у нас встревожил, начали суетиться; а прошло более двух минут – у неприятеля было тихо. Он подумал: «Вот и меня в обоз отправят!» – как оглушительная канонада грянула от неприятеля» [342] .
Приведенные свидетельства достаточно ясно говорят, что построенные французами в ночь с 25 на 26 августа батареи с самого начала были поставлены на убийственно близкую дистанцию от русских позиций, и Бородинское сражение началось сразу во всю свою мощь, так что «из-за грохота орудий до полудня не слышно было ружейных выстрелов».
Из сказанного вытекает также, что идентификация укреплений под литерой «В» на плане Пресса, Шеврие и Беньо как «батарей Сорбье и Фуше», принятая в отечественной историографии, неправомерна, – эти укрепления не отвечают задачам, поставленным Наполеоном перед батареями, предназначавшимися для обстреливания флешей: они слишком невелики, слишком далеко расположены от флешей (левое укрепление вообще не могло достигнуть своим огнем флешей и к тому же обращено в другую сторону) и потом, они вовсе не те, которые могли «оказаться» (по выражению генерала Левенштерна) перед глазами защитников флешей на рассвете. Не будем забывать, что по крайней мере одно из них, правое, – это бывшее наше укрепление и, следовательно, никакого секрета или неожиданности для нас оно представлять не могло. Что же касается левого французского укрепления под литерой «В» («батареи Фуше»), то гораздо вернее будет признать в нем батарею Старой гвардии, которой командовал капитан Пион-де-Лош. Он пишет, что его батарея в Бородинском сражении была назначена прикрывать императорскую стоянку, не снималась с места до 4-х часов дня, и все это время Наполеон «находился в центре его батареи» [343] . Отсюда мы можем предположить, что и правое укрепление (бывшее наше), скорее всего, выполняло те же охранительные функции. Не случайно, нам кажется, оба укрепления на плане Пресса, Шеврие и Беньо обозначены как ретраншементы для пехоты.
Шевардинские же батареи, построенные французами 25 августа, рассматривались ими как «тыловые». Так, по крайней мере, говорит о них Дюмонсо, описывая местоположение пехотных батальонов Старой гвардии в день Бородинского сражения, – «в тылу, за артиллерийскими ретраншементами» [344] .
Возникает резонный вопрос: для чего они строились? Неужели только для того, чтобы укрыть за ними гвардию в день сражения?
Ответить на этот вопрос помогает «План рекогносцировки укреплений, сохранившихся на Бородинском поле от войны 1812 года» [345] . Снятый летом 1902 г. военным топографом Ф.Богдановым, он был даже опубликован [346] , но до сих пор остается в забвении, хотя содержащиеся в нем сведения поистине сенсационны.
Прежде всего, здесь, на бывшем левом фланге русской армии, мы видим два(!) редута – Шевардинский и Доронинский. Возникает сильное искушение признать оба укрепления русскими (тем более что Коленкур, описывая сражение 24 августа, говорит: «Наше правое крыло атаковало два редута, поддерживающие левый фланг неприятеля» [347] ), но потом оно проходит. Во-первых, из материалов Шевардинского сражения становится достаточно очевидным, что Доронинская высота в это время оставалась неукрепленной: сначала ее занимали русские, а потом французы, которые поставили здесь орудия и стали обстреливать Шевардинский редут; а во-вторых, под двумя редутами, как мы установили выше, скорее всего, подразумеваются оба русские укрепления левого фланга, занятые после Шевардинского боя французами, – сам Шевардинский редут и поддерживавшая его батарея на опушке леса (на плане Пресса, Шеврие и Беньо обозначена литерой «В», южная). Учитывая, что Шевардинский редут, после оставления его русскими, был обращен во французское укрепление, мы вправе заключить, что и Доронинский редут был также построен французами. Так об этом и говорит Оболешев: «Доронинские батареи были построены Наполеоном после взятия Шевардинского редута». Но он ошибается, утверждая, что их орудия предназначались «для обстреливания русских батарей, расположенных на Семеновских высотах» [348] , – выстрелы с Доронинского и даже с Шевардинского редута не могли достигнуть флешей, как это уже объяснено выше. Следовательно, сооружение этих редутов могло иметь для Наполеона только оборонительное значение. Такое же оборонительное значение имели и шевардинские батареи, построенные французами 25 августа. Их следы мы обнаруживаем на плане Ф.Богданова – западнее Шевардино виден хорошо сохранившийся бруствер батареи, а севернее этой деревни и южнее хутора Алексинки – другой бруствер, еще больший. Вот они, эти «огромнейшие французские батареи», о которых сообщают русские источники. Их расположение практически в точности совпадает с указанным на плане Толя. Слишком отдаленные от русских позиций, они могли быть возведены только в расчете на атаку со стороны русских. Ну и, конечно же, для отвода глаз, как и укрепления в районе Бородина, следы которых мы также находим на плане Ф.Богданова западнее этого села, по левую сторону Большой Смоленской дороги. Это – остатки трех укреплений вице-короля, тех самых, что «не оказали никакого влияния на ход сражения» и призваны были «привлечь внимание противника».
Вероятность атаки со стороны русских казалась французам вполне серьезной. Об этом, в частности, говорит генерал Рапп, обследовавший днем 6 сентября русскую позицию: «Русские должны были атаковать нас, если мы их не предупредим. Наполеон сделал мне честь согласиться с моим мнением, которое разделял и Бертье» [349] .
И Коленкур подтверждает, что Наполеон действительно предполагал возможность атаки со стороны русских 6-го числа: «Он думал также – и это последнее соображение окончательно определило его решение, – что неприятель, который с наступлением ночи пытался отбить редуты, столь необходимые для поддержки своего левого фланга, днем постарается вновь захватить эту позицию или, по крайней мере, ту территорию, которую он уступил полякам. Император надеялся, что таким путем завяжется бой, который, по его мнению, должен дать ему весьма выгодные результаты…» [350]
Тем самым косвенно подтверждается (из французских же источников), что укрепления, обнаруженные нами на правом фланге и в центре французской армии (это Доронинский и Шевардинский редуты и две «огромнейшие батареи» западнее и севернее Шевардино), строились французами (25-го числа) в расчете на атаку со стороны русских [351] . Однако французы предпочли умолчать об этом, словно стыдясь обнаружить свое опасение противника, и эта скрытность и напускная бравада отличает все «французское Бородино».
Тем не менее, мы устанавливаем с точностью непреложного факта, что система укреплений французской армии при Бородине была значительно более мощной, нежели она показана на плане Пресса, Шеврие и Беньо, и вся целиком носила даже не столько демонстрационный, сколько оборонительный характер.
Идя далее по плану Ф.Богданова, мы видим на высоте, западнее деревни Горки, редут. На этом месте в день Бородинского сражения располагалась 3-орудийная батарея. Однако здесь нет ошибки – редут соорудили по распоряжению Барклая в ночь с 26 на 27 августа в расчете на продолжение сражения [352] . Но это значит, что Нефедович ошибался, утверждая, что редут был построен на месте 9-орудийной батареи, находившейся ниже по склону холма [353] .
Прекрасно сохранились Масловские укрепления, доказывая, что в центральной части находился все-таки люнет, а не редут, хотя леса южнее укреплений уже нет – вырублен.
А вот далее нас ожидает настоящее откровение – возле деревни Кривушино, уже в глубоком тылу русской позиции, находились другие укрепления, и весьма солидные, о которых историография Бородинской битвы ничего не знает: севернее Кривушино – редут, который был «прекрасно прилеплен к местности и расположен очень умело для наблюдения за долиной реки Москвы» [354] , а справа от него – траншея; южнее деревни – шесть флешей или реданов, расположенных в два ряда. Невольно напрашивается мысль, что все это (или хотя бы часть) лучше было бы нам иметь на левом фланге, между Семеновской и Утицей, где «осталось более 3-х верст местности, совершенно не тронутой лопатою, а между тем подвергавшейся усиленным нападениям неприятеля и упорно защищаемой нами» [355] . Но, видимо, «лучше» – не всегда «правильнее».
В Кривушино провел ночь с 27 на 28 августа Наполеон, вынужденный вернуться на Бородинское поле после того, как его экипажи, посланные в Можайск, так и не попали туда из-за сопротивления русского арьергарда. «Это событие, по-видимому, мало значительное, – пишет Шамбре, – имело на последствие действий большое влияние» [356] . Оно доказывало тщету его усилий и жертв, принесенных при Бородине, и даже мнимость его «победы», которую он поспешил присвоить себе, не найдя наутро русской армии на Бородинской позиции. Ничего не было решено для него на Бородинском поле! И чем-то зловещим отдавало подневольное пребывание «победителя» в тыловой деревушке среди русских укреплений, которые, хотя и покинутые своими хозяевами, казалось, продолжали хранить энергию их сопротивления…
Последние штрихи к картине бородинских укреплений добавляет выписка из «Журнала произведенным работам Инженерами двух военных бригад, отделенных от корпуса путей сообщения в кампании 1812-го года, под начальством генерал-майора Ивашева», где перечислены работы, произведенные на Бородинском поле 23, 24 и 25 августа, а именно: «Устроение внутренних сообщений из 4-х мостов и 15-ти спусков состоящие, – просека и сильной засеки на левом фланге. 3 флеши в центре и 1 редут на правом фланге» [357] .
Если не считать «3 флешей в центре», очевидно Семеновских, здесь названы те сооружения, которых мы не находим на картах и затрудняемся определить их точное местонахождение. Однако «редут на правом фланге» вполне может быть кривушинским, ибо это единственный несомненный редут на нашем правом фланге.
Остаются еще мосты, которые были построены французами на Колоче. Где и сколько их было, до сих пор обсуждается в исторической литературе. Разномыслие в этом вопросе связано с ложной альтернативой: признаются верными либо мосты у Фомкино, где они показаны на плане Толя, либо у Алексинок, где они показаны у Богдановича, – тогда как верно и то, и другое. У Фомкино переправлялись французские части, штурмовавшие 24 августа Шевардинскую позицию, а в ночь с 25 на 26 августа – назначенные атаковать наше левое крыло. Другие три моста велено было построить вице-королю в ночь с 25 на 26 августа. Они находились, согласно Скугаревскому, в полуверсте от деревни Алексинки, у так называемого Алексинского брода [358] . По этим мостам вице-король дебушировал на возвышенность для штурма Батареи Раевского. Очевидец описывает, как утром 26-го числа, после того как туман рассеялся, «от Алексинской переправы, на Колоче, один за другим колоннами красиво шли французские полки, со значками и развернутыми знаменами, как на параде» [359] . Таким образом, мы с достаточным основанием можем говорить о 7 мостах, построенных французами на Колоче.
* * *
Остановимся теперь на качестве бородинских укреплений и на той роли, которую они сыграли в ходе сражения.
Французы, в целом, остаются невысокого мнения о наших укреплениях, равно как и о самой нашей позиции (исключая, впрочем, горкинский ее участок, о чем говорилось выше). Их мнение хорошо иллюстрирует 18 бюллетень наполеоновской армии: «Позиция была хорошо укреплена и давала возможность маневрировать и ретироваться. Но это составляло честь, и эта позиция не была в такой степени сильной, чтобы отказаться от возможности сражаться. Было видно, что редуты не были закончены, рвы были неглубокими, палисадов не было…» [360]
Личные оценки мемуаристов Великой армии даже более категоричны: «Для усиления позиции русские построили несколько не вполне законченных редутов и флешей (один редут за с. Бородино, а несколько левее его – другой), которые, однако, не допускали взаимной поддержки огнем, т.к. были построены слишком далеко друг от друга. Все эти препятствия, однако, не обладали достаточной силой для задержания Наполеона с его армией, привыкшей к победе.
Особенно слаба была позиция на левом фланге, в редком березовом лесу, не дававшем никаких выгод его защитникам, т.к. лежащая внутри него деревня Утица, через которую проходит старая дорога из Смоленска в Москву, лежала чересчур впереди главной позиции Кутузова и не могла служить его опорным пунктом уже потому, что часть леса, лежащая впереди, была взята нами уже 5 сентября, почему эту деревню легко было обойти; поэтому многие критикуют Наполеона за то, что он не пытался искать здесь решения с более значительными силами» [361] .
Последние слова звучат явным диссонансом с победными амбициями автора, выраженными вначале, и призваны как-то оправдать скудость результатов, достигнутых Наполеоном на Бородинском поле.
Тем не менее, французы не жалеют высокомерия при характеристике русских укреплений, которое, увы, оказывается их единственным «аргументом» перед лицом нерешительных результатов Бородинского сражения: «Укрепления русские были очень дурно расположены. Единственное их достоинство состояло в слепой храбрости тех, кто должен был защищать их» [362] .
Примечательно, что участники сражения с русской стороны не пытаются идеализировать свою позицию (правда, этот «недостаток» впоследствии попыталась устранить советская историография), – напротив, довольно критически отзываются о ней.
«Слабость левого крыла в сравнении с прочими частями позиции была ощутительна, укрепления же на нем ничтожны и по краткости времени нельзя было сделать их лучшими», – говорит Ермолов [363] .
«Левый наш фланг был укреплен многими шанцами, построенными наскоро и оттого слабыми», – вторит ему Н.Н.Муравьев [364] .
Беннигсен видит на Бородинской позиции только «несколько худых полевых укреплений, возведенных наскоро» [365] .
Как «наскоро набросанные», «наскоро сооруженные» характеризуют наши укрепления левого фланга и Евгений Вюртембергский, и Клаузевиц. Последний добавляет: «Вырытые в песчаном грунте, они сзади были открыты, не имели никаких искусственных препятствий, а потому могли рассматриваться лишь как отдельные пункты несколько повышенной обороноспособности. Ни одно из этих укреплений не могло выдержать серьезного штурма, а потому большинство из них по два и даже по три раза переходили из рук в руки» [366] .
Именно это «наскоро» – притом, что русские простояли при Бородине с 22 по 25 августа, – лучше всего говорит об изначальном отсутствии у Кутузова намерения здесь сражаться. Напомним: левый фланг стал укрепляться лишь вечером 23 августа (и днем 24-го уже был атакован), а «ключ всей позиции» – Батарея Раевского – буквально накануне битвы (вечером 25 августа). Что можно сказать о качестве таких укреплений? [367]
О том же свидетельствуют характер и распределение укреплений на позиции: «В то время как на правом фланге, у деревни Масловой (как мы теперь знаем, и у Кривушино тоже. – В.Х.), возводилась группа с сомкнутым редутом и с характером самостоятельной обороны, – в центре и на левом фланге строились открытые реданы и люнеты» [368] . Иначе говоря, если система укреплений правого фланга предполагала упорную оборону, то на левом фланге и в центре все делалось в расчете на отступление.
Высказывается также мнение, что как количество, так и качество укреплений, особенно на левом нашем фланге, определялось недостатком шанцевого инструмента. Так, например, утверждает Ермолов: «В инженерных парках соединенных армий не было достаточно шанцевого инструмента, и все укрепления вообще производились ничтожными способами частных начальников, назначаемых для обороны их. Военный министр требовал из Москвы шанцевый инструмент, но он доставлен в самый день сражения» [369] .
То же мнение высказывает и П.Х.Граббе: «Батарея Раевского и флеши Семеновские были профили слабой; укреплений могло бы быть больше, и отдельный корпус Тучкова на старой Смоленской дороге, от участи которого могла зависеть судьба всего сражения, должен был (я полагаю) сильнее укрепить свою позицию при Утице, связав ее редутами и флешами с левым флангом. Там не было почти ничего сделано, по неимению средств» [370] .
Барклай же, напротив, утверждает: «Мы не нуждались в работниках для укреплений, ибо имели в своем распоряжении от 15 до 16 тысяч ополчения и множество потребных к тому орудий, доставленных нам графом Ростопчиным» [371] . Следует, впрочем, иметь в виду, что все его «Изображение военных действий 1812 года» проникнуто полемическим духом, часто вызывающим законное сомнение в справедливости сказанного. Ведь в другом своем сочинении он говорит, например, о «неоконченности» Шевардинского редута, что как-то не согласуется с достаточным числом рабочих рук и «потребных к тому орудий» [372] .
Между тем «неоконченность» укреплений левого фланга и центра отмечается и в других мемуарах. Так, генерал А.И.Горчаков, командовавший войсками в районе Шевардино, пишет, что к началу Шевардинского боя «наши редуты не были еще устроены» [373] . О том же свидетельствуют и Евгений Вюртембергский, и Сен-При, и Михайловский-Данилевский, и Липранди [374] . А в одном из ранних исследований Шевардинский редут описывается следующим образом: «По свидетельству французских военных писателей, Шевардинский редут не был усилен ни частоколом, ни палисадом; ров его имел мало глубины к стороне контр-эскарпа; эскарп был несколько повыше и посредственно крут, однакож на него можно было влезть без дальнего труда. Вообще говоря, редут не был окончен» [375] .
Единственным исключением является утверждение Дементия Богданова: «Редут был 24-го числа, к исходу 1-го часа окончен…» [376]
О качестве же Багратионовых флешей можно судить хотя бы по такому рассказу участника Бородинского сражения: «Багратионовы шанцы сам видел. Так, дрянь и шанцами стыдно назвать. В Тарутине сказывали, будто Шевардинский редут и Раевского шанцы такие же были: ров мелкий, в колено, амбразуры до земли, и лезть через них ловко, и каждого солдата видно» [377] . Федор Глинка называет Багратионовы флеши «скороспелыми окопами» [378] .
Больше всего противоречий сложилось в отношении Батареи Раевского. Досоветская историография основывалась на свидетельстве Липранди: «Была уже ночь, и только едва часть люнета имела амбразуры, одетые фашинами! За час до рассвета успели приготовить амбразуры только на десять орудий и вслед за сим, с первыми выстрелами, все работы здесь прекратились, и укрепление это далеко было от того, чтобы служить преградой неприятельской пехоте, а фасы были в таком положении, что легко можно было въезжать и съезжать через вал. Когда же французы, под начальством генерала Бонами, овладели редутом и были вытеснены, вал и ров осыпались так, что не могли уже представить решительно никакой преграды вторичному овладению этим местом, и неприятельская конница, частью с тыла, но большею частью с фасов ворвалась в оный. Кроме меня, оба раза бывшего в укреплении, когда оно было брато, есть еще и другие свидетели в живых, защищавшие оное. Я вошел в некоторые подробности единственно потому, чтобы показать, что укрепление это далеко не было сильным» [379] .
В советской историографии возобладало мнение антагониста Липранди Дементия Богданова, который утверждает прямо противоположное о готовности Батареи Раевского: «Как исполнитель приведения сего знаменитого укрепления из прикрытой бруствером батареи в сомкнутый люнет, я могу по совести перед отечеством свидетельствовать, что укрепление это возведено было прочно, высота бруствера, у линии огня 8 футов, ширина рва 3,5 сажени, глубина контр-эскарпа с отглассировкою в 4,5 аршина, крутости бруствера и рва до 3 саженей, горжа закрыта двойным палисадом, с двумя проездами и к ним палисадированными притворами» [380] .
Но представленная Дементием Богдановым картина расходится не только со свидетельством Липранди, но и со свидетельствами других участников сражения. Так, сам генерал Раевский называет защищаемое им укрепление «неоконченным редутом» [381] , а Федор Глинка характеризует это укрепление как «люнет, крепкий только одним мужеством защитников, а в прочем слепленный наскоро» [382] .
Выше мы уже отмечали, что богдановский «Рассказ очевидца» сильно отдает сочинительством. Возражая, например, Липранди в том, что все инженерные части были отправлены на правый фланг армии для возведения многих укреплений, Богданов пишет: «Замечу, кстати, что на правом фланге был построен один люнет, а по сторонам его две полутенали; на это не требовалось более одного инженерного офицера» [383] . Такое мог сказать лишь человек, вовсе не знакомый с реальной ситуацией на Бородинском поле (о чем, кстати, свидетельствует и составленный Дементием Богдановым план Бородинской позиции, где даже Семеновские флеши, которые он якобы строил, показаны неверно! [384] ). Или взять отрицание им участия ополчения в строительстве укреплений: «Все работы производились пионерами и войсками под надзором инженерных офицеров без ополчения» [385] , – тогда как такое участие подтверждается всеми без исключения свидетельствами. Есть даже такой любопытный документ: «1 пионерного полка трех рот фельдфебеля Николай Артемьев, Василий Мошников, унтер-офицер Тимофей Булгаков, пионеры Парамон Аржаных, Ян Керельске-Петер, Адольф Фридрихсон, Иван Тюшняков, Егор Комков, Тихон Филиппов, Михаил Кузьмин, Лазарь Осипов, Тарас Гриненко, Савелий Табаков, Дмитрий Платыщин, Осип Феклистов – 24-го и 25-го августа, при построении батареи в центре (Батареи Раевского. – В.Х.), показали примерное усердие и присутствие духа; когда работа оканчивалась под пушечными неприятельскими выстрелами, то работавшие на батарее земской милиции ратники, от сильного неприятельского огня брося работу, начали разбегаться, тогда они, собрав разбежавшихся и удержав прочих примером своим и поощрением, заставили, приступя к работам, оныя окончить» [386] .
Как видим, здесь среди поименованных инженеров и пионер, принимавших участие в построении Батареи Раевского, нет Дементия Богданова, зато упомянуты ополченцы, участие которых в строительстве укрепления он отрицает.
Все вместе, эти расхождения с действительностью решительно обесценивают сочинение (а это именно сочинение!) Дементия Богданова как исторический источник, и если бы не отдельные, малозначительные, на первый взгляд, детали (например, сообщение о трех орудиях в Шевардинском редуте или наличие бруствера на Батарее Раевского прежде построения здесь люнета), «Рассказ очевидца» можно было бы вообще игнорировать.
Что же касается укреплений правого фланга, то о них нет смысла распространяться, т.к. они не подвергались нападению и даже (исключая горкинские батареи) не приняли участие в сражении. Может быть, именно поэтому Колюбакин пишет о «полной нецелесообразности всех работ на правом фланге 1-й армии» [387] . Мы же придерживаемся прямо противоположной точки зрения. Именно характер и распределение укреплений на позиции позволили Кутузову направить сражение по выгодному для него сценарию, а именно: позволили ему избежать обхода со стороны правого фланга, чего Кутузов более всего опасался, и быть готовым к фронтальным атакам неприятеля, постепенно отступая и сосредоточиваясь у Большой Смоленской дороги. Это обеспечивало сохранение армии, и это у Кутузова получилось. Старая же Смоленская дорога оказалась достаточно прикрыта, чтобы не позволить неприятелю выйти в тыл на пути отступления армии.
Подводя итог анализу укреплений Бородинской позиции, мы видим, что как французские, так и русские обозреватели не находили бородинские укрепления достаточно сильными, чтобы быть преградой Наполеону; такой силой явилась, с точки зрения французов, «слепая храбрость» русских войск, а с точки зрения самих русских – «мужество защитников», «самоотвержение войск и твердая решимость победить или умереть» [388] . Итак, вот она преграда, оказавшаяся для Наполеона при Бородине неодолимой, – русская армия!
24 августа: Шевардинское сражение
24 августа выбор, осторожный выбор Кутузова означился – армия присоединила к себе арьергард, стоя на позиции.
Вопреки распространенному мнению, она присоединила к себе арьергард довольно рано, еще «поутру» [389] , а это, в свою очередь, означает, что Шевардинское сражение, которое, по совокупности всех источников, началось никак не ранее 2 часов пополудни, произошло вовсе не в результате столкновения французского авангарда с Бородинской позицией, как о том пишет Барклай [390] , но было вполне рассчитанным и расчетливым действием со стороны Наполеона, которое, добавим, он предпринял лишь после предварительного знакомства с русской позицией.
И все же ничто не предвещало того ожесточения, которое проявилось в сражении при Шевардине, на левом фланге нашей позиции, ожесточения тем более неожиданного, что его как бы и не должно было бы быть, ибо, согласно выраженному Кутузовым намерению, сему флангу, в случае нападения неприятеля, надлежало отступить к Семеновским флешам [391] . Вместо того русские дрались здесь так, будто от удержания левого фланга зависела судьба генерального сражения. Почему? Историография сражения дает на этот вопрос самые разные ответы.
Здесь мы сталкиваемся с интересным феноменом, который отчасти уже дал себя чувствовать, когда мы рассматривали укрепления Бородинского поля [392] : открытость намерений Наполеона при Бородине облекается скрытностью французской историографии, и наоборот, скрытность намерений Кутузова находит разрешение в домыслах различных толкователей его тактических соображений. Тут есть, над чем поразмыслить и в чем разобраться.
«Неожиданность» оказывается ключевым словом в характеристике Шевардинского сражения, но с одной существенной оговоркой: если для нас неожиданным было само нападение Наполеона 24-го числа – в этот день мы его никак не ожидали! – то для французов такой неожиданностью оказалось упорное сопротивление русских войск на, казалось бы, заведомо обреченной позиции, которое они поэтому назвали «глупым» и «гибельным» [393] . Историки давно уже пытаются найти объяснение этому неожиданному сражению, но, на наш взгляд, пока безуспешно. Мы можем выделить здесь несколько точек зрения.
Одна из них – «столкновение» неприятеля с Бородинской позицией при преследовании русского арьергарда – уже высказывалась выше. Барклай считает, что «2-я армия вступила без всякой причины в сражение, совершенно бесполезное, стоившее нам многих тысяч человек [394] .
Столь же «бесполезным» находит Шевардинское сражение и Ермолов, однако «бесполезность сражения» по Ермолову выглядит несколько иначе. Оказывается, Кутузов при обозрении позиции утром 23-го августа якобы отдал распоряжение об отводе левого фланга от Шевардина к Семеновским флешам. «За сею переменою редут, оставаясь далее пушечного выстрела, сделался совершенно для нас бесполезным, и потому защищать и удерживать его не нужно было». Приблизившийся неприятель застал наши войска как раз в момент перемены позиции и, воспользовавшись ситуацией, напал на них: «…преследующий неприятель появился на высотах прежде, нежели переменена была позиция по указанию князя Кутузова. Передвижение производилось перед лицом неприятеля и, как ни быстро совершено, дан был неприятелю повод к атаке. Бесполезный редут надлежало удерживать по необходимости, чтобы войскам дать время занять назначенную им линию, иначе мог неприятель препятствовать и даже привести войска в замешательство» [395] .
Оба они, Барклай и Ермолов, как можно заметить, исходят из того, что преследующий неприятель сходуатаковал нашу позицию, что, как мы отметили выше, не соответствует действительности; оба основывают свое мнение о бесполезности Шевардинского сражения на превратном толковании распоряжения Кутузова [396] . Последнее, хотя как будто и подтверждало невыгодность расположения левого фланга, не имело однако же в виду немедленного отвода войск [397] . За это говорит хотя бы то обстоятельство, что Кутузов одновременно отдает распоряжение об устройстве Шевардинского редута, т.е. усиливает левый фланг, а значит, не находит его удержание таким уж бесполезным; отвод же войск предполагался только «в случае нападения неприятельского», не прежде. Иными словами, Кутузов признавал необходимым удерживать левый фланг до того времени, пока достаточно не выяснится намерение Наполеона [398] . Впоследствии это дало основание некоторым историографам утверждать, что в том якобы и состояла цель Кутузова при построении Шевардинского редута, чтобы выяснить намерение Наполеона: «Главный предмет главнокомандующего князя Голенищева-Кутузова при построении сего редута состоял в том, – пишет К.Ф.Толь в официальном описании Бородинской битвы, – чтобы открыть настоящее направление неприятельских сил и, если возможно, главное намерение императора Наполеона» [399] .
Но здесь есть и важное отличие – Кутузов устанавливает намерение Наполеона всвязи с нападением его на нашу позицию, а не при построении Шевардинского редута. Действительно, почему именно Шевардинскому редуту приписывается способность вскрывать «главное намерение императора Наполеона», а не какому-либо другому укреплению или участку Бородинской позиции? Вряд ли Наполеон приобрел бы репутацию великого полководца, если бы его действия были столь прогнозируемы. Да и Кутузов был совсем не так прост, чтобы пассивно ожидать атаки неприятеля и гадать, откуда она последует. Для того чтобы рассчитывать на успех в сражении, ему было важно не просто открыть главное направление атаки неприятеля, но при дать ей определенное направление, а этой цели служили многие факторы – и расположение войск на позиции, и система укреплений, и якобы непродуманная открытость левого фланга со стороны Старой Смоленской дороги, и даже направление отступления арьергарда [400] .
Другое мнение о назначении Шевардинского редута, также очень распространенное в отечественной литературе, высказывает Михайловский-Данилевский: «Защита редута, как отдельного укрепления, была бы с нашей стороны без цели, если бы князь Кутузов не имел надобности выиграть несколько времени, приведя к окончанию инженерные работы, начатые на позиции» [401] .
Однако нетрудно заметить, что и эта точка зрения приноровлена к обстоятельствам сражения: ведь не могли же мы, в самом деле, знать заранее, что будем нуждаться в том, чтобы «выиграть несколько времени, приведя к окончанию инженерные работы, начатые на позиции», когда Наполеон нападет на нее, и что именно Шевардинскому редуту, который подобное мнение предполагает, вероятно, законченным к моменту нападения, будет отведена роль сдерживающего фактора при подготовке к сражению.
Все сказанное обрисовывает перед нами проблему, которая, можно сказать, «повисла» в нашей историографии: чем являлся Шевардинский редут к моменту нападения неприятеля – передовым укреплением или же опорным пунктом левого фланга русской позиции?
«Официальные известия из армии от 27 августа» дают на этот вопрос следующий ответ: «Этот редут считался обособленным сооружением, который даже в случае его потери ничего не менял в системе обороны и должен был, главным образом, на некоторое время не дать противнику приблизиться» [402] . Однако педантичный Барклай настаивает в полемическом задоре: «Редут был назначен к прикрытию левого фланга, поставленного сначала весьма невыгодно в прямой линии с центром, не имеющим никакой подпоры.
После сего сделалась сия ошибка очевидной, и левое крыло направилось на село Семеновское, где построены были довольно сильные укрепления. В рассуждении же сего редута, неоконченного и удаленного от армии по крайней мере в полторы версты, он остался занят 27-ю дивизией и 3-мя пушками » [403] .
Что расположение 27-й дивизии являлось левым флангом русской позиции, со всей определенностью явствует из диспозиции к генеральному сражению, где прямо говорится: «…27-я дивизия, находящаяся на левом фланге». И далее: «Левый фланг, из 7-го корпуса и 27-й дивизии, под командою генерал-лейтенанта князя Горчакова 2-го» [404] .
Обращаю внимание читателя, диспозиция писалась не в расчете на Шевардинское сражение, которого никто у нас в армии не ожидал, а в расчете на генеральное сражение, к которому готовились. Не случись этого нежданного сражения 24 августа, левый фланг русской армии так и остался бы при Шевардине, а вовсе не был бы отведен к Семеновскому оврагу еще до генерального сражения. Вот что вполне ясно указывает на готовность левого фланга к отступлению, но вовсе не свидетельствует о заведомом отступлении, о чем ничтоже сумняшеся пишет Ермолов. Об этой готовности левого фланга к отступлению говорит и система его укреплений, идущих уступом вглубь русской позиции: Шевардинский редут – прикрывающая его батарея на опушке леса восточнее редута [405] – Семеновские флеши. О том же говорят непредвзятому взгляду и свидетельства участников сражения.
Принц Евгений Вюртембергский: «Предварительное движение арьергарда, отступление его с боем, в направлении от Валуево к Шевардину, все это показывало, будто фронт русской армии находился в продолжение линии, шедшей сюда от Горок [406] , между тем как левый фланг настоящей позиции нашей был далеко позади» [407] .
Генерал-квартирмейстер М.С.Вистицкий: «Передний редут был сделан таково, чтобы удерживать неприятеля несколько времени в удалении и, в случае оставления оного, не переменил бы настоящего нашего кор-де-баталь» [408] .
Так что Кутузов не переменял и не имел нужды переменять положение своего левого фланга прежде нападения на левый фланг неприятеля. Напротив, он дорожил этим положением своего левого фланга, ибо оно позволяло ему не только привлечь атаку неприятеля на этот участок позиции, но и сдержать эту атаку, буде она здесь последует. Другое дело, что сражением 24-го числа Наполеон во многом нивелировал этот расчет Кутузова, заставив того отвести войска к Семеновскому оврагу еще до начала генерального сражения, т.е. отнял у Кутузова возможность запланированного отступления [409] , однако не уничтожил расчет русского полководца вполне, ибо, как показал день генерального сражения, сопротивляемость русского левого фланга оставалась все еще столь высока, что даже ¾ сил Великой армии, которые Наполеон сюда направил, оказалось недостаточно, чтобы прорвать или сломить этот фланг.
7-й пехотный корпус, который упомянут в диспозиции к генеральному сражению в числе войск левого фланга, стоял на правом фланге 2-й армии, а это, в свою очередь, означает, что левым флангом являлось все расположение 2-й армии от Центрального кургана, будущей Батареи Раевского, до леса южнее Шевардинского редута [410] . Это дает нам ясное представление не только о реальном расположении левого фланга накануне генерального сражения, далеко не столь протяженном, как после Шевардинского сражения, но и о той роли, которая отводилась Кутузовым в генеральном сражении 2-й армии, – прикрыть собой отступление основных сил русской армии в случае, если оно окажется необходимым. Обращаю внимание читателя, Старая Смоленская дорога, ведущая в обход нашей позиции, остается по существу открытой – казачьи полки, здесь расположенные, являлись только сторожевыми войсками и, конечно, не могли представлять серьезной преграды для неприятеля. Кутузов, как видно, еще дорожит своим обещанием, сделанным накануне: «Но ежели он (неприятель – В.Х.), найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что может быть должен идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся, и как бы то ни было, Москву защищать должно» [411] . В целом же заметно, что утром 24 августа Кутузов проявляет все еще весьма сдержанную готовность к сражению, хотя и находится на позиции. Большая часть сил – вся 1-я армия – удерживается в районе Большой Смоленской дороги и еще более упрочивает свое и без того крепкое положение, возводя укрепления; в то время как 2-я армия, расположенная на гораздо менее защищенной позиции, только приступает к ее укреплению. Еще не идет речь об укреплении Центрального кургана, «ключа», по мнению многих авторитетных свидетелей, всей русской позиции; зато впереди Бородинской позиции, «значительно на той стороне Колочи», находим укрепление, совершенно выпавшее из поля зрения отечественной историографии, – Бородинский редут. Он был возведен в 250 саженях впереди с. Бородино, справа от Большой Смоленской дороги, и служил той же цели превентивного сдерживания атаки неприятеля на наиболее угрожаемом направлении, что и редут Шевардинский [412] . 24-го августа Наполеон атаковал также и этот редут и в конце концов занял его, отняв у Кутузова возможность предупредить атаку неприятеля в том числе и на этом направлении [413] . Так что ко дню генерального сражения Кутузов подошел в меньшей тактической готовности, нежели рассчитывал. Тем не менее, то, что именно на Бородино и от Шевардина повел Наполеон атаку русской позиции в день генерального сражения, доказывает, что расчет Кутузова оказался верен и направление неприятельской атаки не стало для него такой уж неожиданностью.
А теперь рассмотрим, как развивались события этого дня, оказавшиеся столь неожиданными для обоих противников.
Ф.Глинка пишет: «24-го с самого рассвета слышны стали пушечные выстрелы, которые час от часу приближаясь, становились чаще и сильнее. У Колоцкого монастыря тесним был арьергард наш под командою генерал-лейтенанта Коновницына: он имел повеление, отступая к позиции, наводить на оную неприятеля» [414] .
Положение арьергарда к утру 24 августа рисует Коновницын в своем рапорте, отосланном накануне по завершении 10-часового боя, в продолжение которого он «уступил неприятелю не более девяти верст»: «Теперь передовые войска, состоящие из всей кавалерии, расположились у Валуева, егерские полки – у Колоцкого монастыря…» [415] . То есть к утру 24 августа арьергард находился уже в виду Бородинской позиции, что лишь подтверждает возможность его раннего присоединения к армии. У Валуево и произошло то самое кавалерийское дело, которое, по словам Коновницына, имело место «поутру…, незадолго до вступления арьергарда в позицию армии». О нем рассказывает Коновницын и в своих воспоминаниях, сообщая дополнительные подробности: «24 числа авангардное дело в2 верстах от Бородина, с коего вся Бородинская позиция армии открывается, было дело авангардное, где промежду равнин находится лощина… Тут при целых армиях, нашей и неприятелей, истреблено нашей кавалерией и казаками несколько эскадронов лучшей его кавалерии, и взяли в плен адъютанта Нея» [416] .
«Наша кавалерия», о которой здесь говорится, это 2-й батальон Изюмского гусарского полка под командованием ротмистра Челобитчикова; казаками же, участвовавшими в деле, командовал подполковник войска Донского Власов 3-й, в формулярном списке которого читаем: «24 августа со своею бригадаю, из полков своего, Денисова 7-го и Перекопского конно-татарского, не доходя до села Бородина, разбил неприятельских более двух эскадронов, которые намерение имели вредить нашему левому флангу» [417] .
Разбитые же французские эскадроны относились к 11-му гусарскому полку дивизии Вельварта, как явствует из слов Гриуа: «…на поле боя осталось много мертвых лошадей и людей, одетых в белые ментики 11-го гусарского» [418] .
После дела при Валуево арьергард Коновницына отступил к Бородинской позиции, а значит, несомненно присоединился к армии достаточно рано, причем настолько рано, что историография сражения не фиксирует этот момент, связывая его уже с нападением неприятеля на нашу позицию. Здесь начинаются домыслы, из которых в буквальном смысле соткана историография сражения.
Поликарпов пишет: «Отряд генерал-лейтенанта Горчакова 2-го мог принять на себя отступавшие от Колоцкого монастыря арьергарды генерал-лейтенанта Коновницына и генерала графа Сиверса 1-го, которые несомненно могли понести полное поражение в неравном бою с превосходными силами французов, обошедших наши ариергарды с обоих флангов, если бы сильный французский авангард Мюрата не прекратил временно своего преследования» [419] .
Более чем странное заявление, особенно в свете вполне успешного (и единственного в этот день) дела арьергарда Коновницына при Валуево. Если же говорить об обходе, то ему подвергся только правый фланг нашего арьергарда, находившийся под командованием г.-м. Крейца, но и тот вполне успешно справился с ситуацией. Вот свидетельства документов: «24 августа под дер. Глазовым отряд генерала барона Крейца, быв отрезан от села Бородина, ударил на французских кирасир, разбил их, взял пленных и с малою потерею прибыл под село Бородино» [420] .
Что же касается левого фланга нашего арьергарда, находившегося под командованием г.–м. Сиверса, то он никакому обходу не подвергался и даже угрозы подобного обхода не было. Еще 23 августа в половине одиннадцатого вечера Сиверс сообщал Багратиону: «Я имею повеление ген.-лейт. Коновницына в дело не вступать, а только прикрывать отступление фланкерами, ежели неприятель покажется». А уже на следующий день в 6:30 утра запрашивал: «Вследствие приказа Главнокомандующего князя Кутузова, ген.-лейт. Коновницын предписал порядок отступления войск, под его командою состоящих, и где какому корпусу остановиться по приближении к армиям, о вверенном же мне 4 резервном кавалерийском корпусе в сказанном приказе ничего не упомянуто. Прошу, по приближении к армии, указать на какой позиции мне с полками остановиться» [421] . Так что на каком основании Поликарпов делает вывод о возможной гибели арьергардов Коновницына и Сиверса, совершенно непонятно [422] .
Между тем, это мнение Поликарпова, весьма авторитетного исследователя, наглядно демонстрирует тот произвол домыслов, который царит в историографии Бородинского сражения. Причем в случае с Поликарповым обращает на себя внимание и та легкость, с которой историки, даже благонамеренные, допускают возможность поражения русских войск даже там и тогда, где и когда, как в данном случае, нет к тому не только никаких оснований, но и факты говорят о прямо противоположном. Эта готовность к поражению, демонстрируемая историками, находится в кричащем противоречии с духом и настроением самой русской армии накануне битвы [423] и, как таковая, задает заведомо ложный тон их описаниям Бородинского сражения. По нашему убеждению, без учета нравственной составляющей Бородинского сражения адекватное его отображение вообще невозможно [424] .
В словах же Поликарпова мы выделим тот факт, который действительно имел место, а именно – «французский авангард прекратил свое преследование», однако не «временно», как пишет Поликарпов, а вообще прекратил, и это естественно, т.к. он оказался перед позицией всей русской армии. Этот факт отмечают и французские источники.
Рассказывает Лабом (штаб 4-го корпуса вице-короля Италии Евгения Богарне): «Мы остановились на одном холме, между тем как центр армии усердно преследовал неприятеля и принуждал его отступать на возвышенность, где он окапался. В таком бездействии мы оставались до второго часа пополудни…» [425] .
После того, что мы знаем о деле нашего арьергарда при Валуево, происходившем как раз в центре движения французской армии, впереди Бородинской позиции, слова «центр армии усердно преследовал неприятеля» звучат, пожалуй, чересчур бравурно. Но нам придется привыкать к нескромности французских мемуаристов. Теперь же отметим главное – французская армия действительно остановилась при сближении с Бородинской позицией.
Что же происходило с утра в русском лагере? Рассказывает Н.И.Андреев (50-й егерский полк 27-й пехотной дивизии): «Я был послан в обоз привезти патронные ящики и продовольствие провианта, когда возвращаясь обратно с ящиками и фурами и проезжая по дороге мимо Бородина, увидел множество возле харчевни генералов и офицеров. Я был позван к Кутузову, который сидел в сенях на скамеечке, окруженный большой свитой… Почтенный старик спросил меня, которого я полка, куда везу ящики и где наш полк? Я отвечал, что 50-го егерского полка, везу для бригады порох и хлеб, что полк наш в арьергарде 2-й армии. Он мне сказал, чтобы я ехал с его адъютантом, который покажет мне, где я должен остановиться и дожидать своего полка не трогаясь с места. Меня повели, и я рассматривал место и войска. Возле главнокомандующего, помню, был 1-й лейб-егерский полк, дальше гвардия в колоннах, за ней 1-я армия, а после и наша 2-я. Местоположение было 1-й армии очень возвышенное, внизу овраг и речка с кустами; а наше гораздо ниже и лес с боку и пред нами. На месте, где я был остановлен, была батарея, называемая Раевского [426] ; место возвышенное, и тут я нашел уже полк наш отдыхающим» [427] .
Кажется, более согласным с реальной ситуацией будет признать, что описанная здесь сцена встречи автора записок с Кутузовым имела место не в с. Бородине, расположенном впереди русской позиции, а в с. Татаринове, в тылу русской армии, где находилась штаб-квартира Кутузова и где находилось также все то, за чем автор записок был послан – «патронные ящики и продовольствие провианта». Но более важным будет отметить следующее: описанная сцена могла иметь место только рано утром 24-го августа – Кутузову еще ничего не известно об отступлении арьергарда, что было бы вряд ли возможно после дела при Валуево (если бы дело при Валуево т.е. уже произошло). Но вот об отступлении арьергарда 2-й армии Кутузов действительно ничего не знает, что, в свою очередь, доказывает, что этот арьергард отступил к позиции армии прежде, чем дело при Валуево имело место, и, что не менее важно отметить, отступил без какого-либо преследования со стороны неприятеля. Столь же определенно мы можем говорить, что и правофланговый арьергард Крейца, подвергшийся обходу неприятеля, отступил к Бородинской позиции прежде центрального арьергарда Коновницына – вспомним, колонна вице-короля, действовавшая против арьергарда Крейца, уже остановилась, тогда как центр французской армии еще «продолжал теснить» наши войска.
Таким образом, мы получаем первые подтверждения того, что события этого дня развивались не совсем так, как пытаются представить это Барклай и Ермолов [428] .
Но вот что еще бросается в глаза в описанном эпизоде – Кутузов предстает здесь настоящим хозяином на Бородинской позиции, которому ведомо все, что происходит на ней, вплоть до движения полковых фур с порохом и хлебом, и который лично распоряжается размещением войск на Бородинской позиции. Этот портрет тем более убедителен, что полностью лишен какой-либо пропагандистской заданности.
И другое еще мы можем отметить: назначая полку Андреева место на Бородинской позиции – в районе Шевардино, Кутузов определенно не имеет намерения отводить оттуда свой левый фланг, по крайней мере до нападения неприятеля.
Где-то около этого времени имела место сцена, описанная в воспоминаниях принца Евгения Вюртембергского. Мы ее приводим, чтобы подчеркнуть ту исключительную роль, которая принадлежит Кутузову при Бородине. «На возвышении перед Горками я съехался случайно с генералами Беннигсеном, Барклаем и Багговутом; здесь много было говорено об опасениях за наш левый фланг. Мне казалось достаточным все пространство от Горок до Москва-реки занять только для вида ожиданной с часу на час милицией и ее же орудиями, а все остальные войска Милорадовича обратить в резерв. Барклай одобрял мою мысль, но она не была приведена в исполнение» [429] .
Интересно, был ли хоть кто-нибудь среди командования русской армии, кто разделял бы или понимал это «странное расположение Кутузова»?
Далее рассказывает Д.В.Душенкевич, поручик Симбирского пехотного полка 27-й пехотной дивизии, стоявшей, как мы помним, на левом фланге русской позиции: «Часов в 10 отдаленные выстрелы начали шибко приближаться и усиливаться; по линиям войск раздалась команда «к ружью», все стало во фронт, сомкнули колонны и повели. Нам в удел достался левый фланг позиции; лес заняли наши егеря, за оным строилась кавалерия, промежуток от леса до редута Шевардинского занимали нашей же дивизии пехотные полки; направо от редута, по отлогому пространству также строились войска в определенную линию, на середину которой по большой дороге отступал наш ариергард. Колоцкий монастырь запылал, французские колонны быстро из оного раздвигались вправо и влево, продолжая преследовать сильно наш ариергард; сражение там кипело при различных движениях несколько часов; наш фланг все то время оставлен в покое» [430] .
Здесь мы получаем дополнительное подтверждение иного, нежели рисуют нам Барклай и Ермолов, развития событий. Мы видим, что действие первоначально развивается в центре позиции, в районе Большой Смоленской дороги, причем развивается на протяжении «нескольких часов»; левый же фланг «все то время оставлен в покое». Учитывая продолжительность этого действия и учитывая также, что никаких других дел, кроме дела при Валуево, центральный арьергард Коновницына в этот день не имел, мы с достаточным основанием можем предположить, что действие в центре позиции было связано уже не с отступлением арьергарда, а с борьбой за Бородинский редут, о чем наша историография молчит. На наш взгляд, близость, и по времени, и по месту, этих действий в центре позиции с действиями арьергарда при Валуево и не позволила современникам различить их. В этом предположении нас укрепляет и указываемое Душенкевичем время сближения неприятеля к центру Бородинской позиции – «часов в 10». Оно находит подтверждение и в словах Багратиона: «Неприятель, шедши беспрерывно вслед за нашими армиями, 24-го числа, сбивая наши аванпосты и тесня их, сблизился к линии армиями, занимаемой в 10 часов утра» [431] .
Мы получаем тому подтверждение и в других свидетельствах: «24-го числа с восходом солнца канонада как будто бы приблизилась… В 11 часов внезапно приказано было седлать, но мы целый день не тронулись с места» [432] .
Причина, заставившая русские войска стать в ружье вплоть до самых резервов (а конная гвардия, в которой служил Миркович и которая относилась, кстати, к составу 1-й армии, стояла глубоко в резерве, у д. Князьково), должна была быть связана уже не с отступлением арьергарда, а со сближением неприятеля к Бородинской позиции и угрозой нападения с его стороны. Теперь мы совсем иначе воспринимаем слова Лабома о том, что центр французской армии «продолжал преследовать» русские войска, в то время как 4-й корпус вице-короля остановился, – их можно соотнести уже не только с действиями против русского арьергарда, но и с борьбой за Бородинский редут. В таком случае, если наше предположение верно (а есть ощущение, что это именно так), Бородинский редут был оставлен русскими войсками еще до начала Шевардинского сражения, и укрепляет нас в этом предположении тот факт, что во втором часу пополудни на линию французских войск прибывает Наполеон, который совершает первое обозрение русской позиции.
«В таком бездействии мы оставались до второго часа пополудни, – пишет Лабом, – когда вице-король, сопровождаемый своим штабом, поехал осматривать траншеи позиции, выбранной Кутузовым. Мы начинали объезжать строй, когда наши караульные драгуны сигнализировали о приезде императора: имя его тотчас передалось из уст в уста, и мы остановились, ожидая его; он скоро явился в сопровождении своих главных офицеров. Стоя на возвышенности, с которой легко было увидать лагерь русских, он долго наблюдал их позицию; потом он осмотрел окрестности и с довольным видом стал напевать какие-то незначительные слова [433] ; поговорив с вице-королем, он сел на лошадь и ускакал галопом, чтобы сговориться с командирами других корпусов армии, которые должны были содействовать атаке…» [434]
Наполеон испытывал сейчас чувство, похожее на то, какое испытывает охотник, настигший наконец после долгого преследования свою добычу, но еще не смеющий нападать на нее из осторожности, чтобы не спугнуть. От него не укрылось лукавое простодушие, с которым Кутузов расположился на позиции, подставляя под удар свой левый фланг, и он, скорее, не столько понял, сколько почувствовал, а понял уже ясно, возможность и даже необходимость немедленно сбить левый фланг русских с подготовленной к отступлению позиции и отбросить его к Семеновскому оврагу, к возводимым там русскими укреплениям. Он чувствовал, риска спугнуть их таким образом с позиции не будет. Главное – не переборщить.
«Они решились. Да, да, они решились! – думал он, скача галопом между своих войск, оживившихся с его появлением. – Неужели они решились?» Трудно даже сказать, то ли он спрашивал себя, то ли уверял, – до того ему хотелось, чтобы русские действительно остановились.
Теперь давайте рассмотрим расположение наших войск на левом фланге накануне нападения неприятеля, тем более что оно представляется нам далеко не столь бесспорным, как рисует его отечественная историография [435] . Вспомним, что говорит Душенкевич, поручик Симбирского пехотного полка 27-й дивизии: «Нам в удел достался левый фланг позиции; лес заняли наши егеря, за оным строилась кавалерия, промежуток от леса до редута Шевардинского занимали нашей же дивизии пехотные полки; направо от редута, по отлогому пространству также строились войска в определенную линию…» [436]
Здесь, в первом приближении, мы имеем расстановку войск на нашем левом фланге накануне нападения неприятеля. Причем некоторая ясность присутствует только в отношении полков 27-й пехотной дивизии [437] , которые мы поэтому и назовем, указывая их местоположение. Позади и несколько правее Шевардинского редута стояла бригада полковника Княжнина, Симбирский и Виленский пехотные полки; левее, в «промежутке от леса до редута Шевардинского», стояла бригада полковника Ставицкого, Тарнопольский и Одесский пехотные полки. Что же касается егерей, занимавших лес левее (южнее) Шевардинского редута, то очевидно, что «два егерских полка», о которых говорит Сен-При, это и есть «наши егеря», о которых говорит Душенкевич, т.е. егеря 27-й дивизии, а именно – 49-й и 50-й егерские полки [438] . Таким образом, мы сразу же убеждаемся в том, что Поликарпов указывает избыточное количество егерских полков в лесу левого фланга. За разъяснением относительно других наших войск, стоявших на левом фланге накануне Шевардинского сражения, обратимся к Горчакову, который здесь командовал: «…командовал я войсками, кои состояли: пехота – 27-я дивизия вся, 5-й егерский полк, три гренадерские полка и два сводные гренадерские баталиона с достаточною артиллериею, а кавалерия – два драгунских полка и к вечеру 2-я кирасирская дивизия, всего около одиннадцати тысяч; с сими войсками надо было защищать большой Курган (Шевардинский редут. – В.Х.), находящийся на середине, вправо деревню Шевардино и влево лес на Старой Смоленской дороге» [439] .
Эти слова Горчакова вводят в заблуждение – они характеризуют вовсе не расположение войск, а всего лишь перечисляют войска, находившиеся под командованием Горчакова в день Шевардинского сражения и действовавшие между д. Шевардино и лесом южнее Шевардинского редута [440] . Причем, как выясняется, Горчаковым упомянуты далеко не все войска 2-й армии, принявшие участие в Шевардинском сражении, и даже не все войска, действовавшие на обозначенном им участке позиции [441] . Со временем цифра войск, указанная Горчаковым (11 тысяч человек), была исправлена - на сегодня она равняется 18 тысячам пехоты и кавалерии при 46 орудиях [442] . Однако дело здесь совсем не в арифметической ошибке, как может показаться. Вот свидетельство Паскевича, которое сразу все проясняет: «В то же время, когда 24-го французы сделали атаку на Шевардино, они атаковали также и мой левый фланг. Я послал два егерских полка с 12 орудиями в кусты около речки, сам же с остальными двумя полками моей дивизии [443] вышел для подкрепления егерей. Они удержались до вечера, неприятель не мог опрокинуть моей егерской бригады, и хотя из 12 орудий полковника Журавского много было подбито и по крайней мере половина лошадей потеряна, но артиллерия не отступила. Дело это стоило мне до 800 человек, и подо мною ранена пулею лошадь» [444] .
26-я пехотная дивизия г.-м. И.Ф.Паскевича стояла на правом фланге 2-й армии, а это означает, что 24 августа сражение шло по всему фронту 2-й армии, т.е. не только между д. Шевардино и лесом южнее Шевардинского редута, где действовали войска под командованием Горчакова, но в том числе и справа от д. Шевардино, против центра Бородинской позиции [445] . Вот, пожалуй, главная для нас новость дня 24 августа, позволяющая представить реальный масштаб Шевардинского сражения.
Остается добавить, что егерская бригада 26-й пехотной дивизии это 5-й и 42-й егерские полки; упоминание о них в контексте свидетельства Паскевича лишает утверждение Поликарпова о присутствии данных полков на оконечности левого фланга всякого основания.
Расположение других войск, упомянутых Горчаковым, мы можем представить себе вполне определенно. Так очевидно, что кавалерия, которая, согласно Душенкевичу, «строилась за лесом» при приближении неприятеля к Бородинской позиции, должна была принадлежать к 4 кавалерийскому корпусу г.-м. К.К.Сиверса, потому что 2-я кирасирская дивизия, как явствует из слов самого Горчакова, подошла к нему только «к вечеру» [446] . Однако остается неясным, почему Горчаковым упомянуты только «два драгунских полка» и какие именно и не упомянуты другие полки 4-го кавалерийского корпуса, также принявшие участие в Шевардинском сражении?
Относительно «трех гренадерских полков и двух сводно-гренадерских батальонов» из перечня Горчакова можно уверенно сказать, что это были не те войска, которые, по словам Душенкевича, «строились направо от редута, по отлогому пространству», – то были уже войска 7-го пехотного корпуса г.-л. Н.Н.Раевского, стоявшие по линии, шедшей несколько восточнее д. Шевардино и Центрального кургана. Гренадерские же полки и сводно-гренадерские батальоны, входившие, соответственно, в состав 2-й гренадерской дивизии г.-м. принца Карла Мекленбургского и сводно-гренадерской дивизии г.-м. М.С. Воронцова, относились к резерву 2-й армии, а потому никак не могли находиться в передней линии войск перед началом сражения.
Тем временем неприятельские полчища все прибывали, столпляясь на расстоянии пушечного выстрела от нашего центра и раздаваясь на стороны. Это напоминало разлив, реки, наткнувшейся на невидимую преграду. «Густые, мало-помалу развертывавшиеся массы неприятеля представляли картину и грозную, и величественную», – отмечает очевидец. А другой записывает: «Шум и смятение наполнили все окрестности. Неприятель, тянувшийся сперва по большой дороге, быстро развернулся вправо и влево, составив линию из колонн. Легкая кавалерия его рассыпалась по полям против правого нашего фланга; леса против центра наполнились стрелками; артиллерия начала занимать высоты; но большая часть колонн потянулась на правый фланг свой, угрожая левому нашему. Неприятель предпринял так называемую форсированную рекогносцировку на левый наш фланг. Все поле перед сим флангом покрылось колоннами неприятеля. Отдаленнейшие из них синелись у Колоцкого монастыря, беспрестанно выступая из-за оного; с нашей стороны выжидали спокойно атаки, которую неприятель быстро повел на батареи» [447] .
Однако атака неприятеля на наш левый фланг началась далеко не столь стремительно, как рисует нам Ф.Н.Глинка, да и время этой атаки в источниках определяется далеко не столь однозначно. «Дело началось и час от часу становилось жарче и сильнее, от первого часу пополудни до глубокой ночи продолжалось», – пишет Глинка [448] . «С 2 часов пополудни и даже в ночи сражение происходило жаркое весьма», – читаем в донесении Кутузова [449] . «24-го в 4 часа неприятель остановившись в расстоянии пушечного выстрела от нашего центра, продвинул свои колонны вправо, и к 5 часам наш арьергард был оттеснен в сферу огня отдельного неоконченного редута близ Шевардина», – пишет Сен-При [450] .
Не помогает разобраться в этом вопросе и различие во мнениях относительно продолжительности Шевардинского сражения. Так, Багратион утверждает, что «сражение продолжалось 9 часов до самой глубокой ночи». Тогда как Неверовский, чья 27-я дивизия как раз и защищала Шевардинский редут «до самой глубокой ночи», высказывает другое мнение: «6 часов продолжалось сие сражение, в виду целой армии…» [451] Эти три часа, совсем не пустяк для сражения, как раз и составляют разницу во времени, которым обыкновенно определяется начало Шевардинского сражения.
Тем не менее, мы можем принять как бесспорный факт, что Шевардинское сражение начинается вовсе не спонтанно, а по распоряжению Наполеона, который завершает во втором часу пополудни первое обозрение Бородинской позиции.
Рассказывает Колачковский (штаб 5-го корпуса Понятовского): «5 сентября (24 августа) 5 корпус следовал Старой Смоленской дорогой через Ельню в одной колонне, имея конницу впереди. Во втором часу пополудни ординарец императора сообщил князю Понятовскому, что русская армия расположена на позиции в нескольких верстах и что дело должно в тот же день дойти до боя. Князь Понятовский тотчас же сделал соответствующие распоряжения. 5 корпус оставил Старую Смоленскую дорогу и повернул влево, направляясь к Великой армии наискосок через равнину, перерезанную перелесками и зарослями» [452] .
Обращаю внимание читателя, никакого неожиданного «столкновения» с Шевардинским редутом, о чем говорит Барклай, у Понятовского не было. Понятовский находится «в нескольких верстах» от русской позиции и не только ее не видит, но даже и не подозревает о том, что находится вблизи русской позиции. Об этом ему сообщает ординарец Наполеона [453] . Понятовский мог бы даже обойти русскую позицию, следуя далее по Старой Смоленской дороге и рискуя тем самым действительно спугнуть Кутузова с позиции, если бы Наполеон вовремя не снял его с этой дороги, направив на соединение с главными силами своей армии, в сторону русского левого фланга.
На пути следования Понятовский не встретил никакого сопротивления. Несколько эскадронов русской конницы скрылись при первых же пушечных выстрелах со стороны поляков. Это были казаки, они-то и «известили о приближении неприятеля по Ельнинской дороге», как свидетельствует Сиверс: «Вашей светлости имею честь донести, что с вверенным мне ариергардом 2-й Западной армии 24-го числа, прибыв на левой фланг позиции 2-й армии, явясь к его сиятельству главнокомандующему. По приказанию его сиятельства генерал-лейтенанта князя Горчакова устроена была на высоте с левой стороны большого редута батарея из восьми орудий конной артиллерии № 9-го, при мне состоявшей, и другая, из четырех орудий на другой высоте с правой стороны большого редута. При каждой батарее оставлена кавалерия для прикрытия, между тем, что егерские полки заняли деревню и лес впереди всех оных батарей Вслед за сим казаки известили о приближении неприятеля по Ельнинской дороге. Вскоре он появился в больших колоннах кавалерии, пехоты и артиллерии и явно обнаружил свое намерение атаковать левой фланг армии» [454] .
Совершенно очевидно, что арьергард Сиверса отступил к Бородинской позиции не будучи ни атакован, ни преследуем неприятелем, т.е. значительно прежде того, как последний показался со стороны Ельнинской дороги. Так что мы вновь убеждаемся в предвзятости мнения Ермолова относительно обстоятельств, вызвавших Шевардинское сражение. У Сиверса находим мы и дополнительные подробности о расположении войск на левом фланге Бородинской позиции. Так, «высота с левой стороны большого редута», на которой Сиверс, по приказанию Горчакова, поставил 8 орудий 9 конной роты, это Доронинский курган. Местоположение других 4 орудий той же роты в точности определить не удается – о них ничего более не известно. Но вполне возможно, что именно эти 4 орудия стояли на батарее восточнее Шевардинского редута [455] . Получает подтверждение, что кавалерия, поставленная «у прикрытия орудий» на левом фланге, принадлежала к 4 корпусу. Что же касается егерей, занявших «деревню и лес впереди всех оных батарей», т.е. д. Доронино и лес южнее ее, то их принадлежность к 27-й дивизии не вызывает сомнений. Рассказывает Н.И.Андреев (50-й егерский полк), указывая также и время начала действий на нашем левом фланге: «Это было 24 августа в 2 часа пополудни. Не успели люди еще поесть, как приказано батальону идти в стрелки, а 3-я гренадерская рота продвинулась от полка вперед, но стали возле опушки леса, где и я был. Стрелки наши были в лесу часа три» [456] .
Снова мы встречаем эти «три часа», определяющие разницу во времени начала Шевардинского сражения, и снова мы убеждаемся в предвзятости мнения относительно «преследования» арьергарда 2-й армии. Этот арьергард уже находится на позиции, в то время как Понятовский только направляется к ней. Мало того, войска, бывшие в арьергарде, собираются даже отобедать, что было бы вряд ли возможно в условиях преследования. Никакого «отвода войск», о чем говорит Ермолов, мы также не наблюдаем. Напротив, егерские полки 27-й дивизии выдвигаются вперед, к Доронино и лесу южнее него, и находятся там «часа три» – время более чем достаточное, чтобы отвести войска от Шевардино к Семеновскому оврагу, если бы Кутузов действительно имел подобное намерение.
Сами поляки настолько мало были уверены в том, что атакуют левый фланг русской позиции, что посчитали эту атаку столкновением с русским арьергардом. «Перелески и кусты закрывали русский арьергард и не позволяли точно выяснить его расположение, – продолжает Колачковский. – Видны были только два пригорка, из которых на ближайшем находилось укрепление, вооруженное сильной артиллерией, а задний, более низкий и отстоявший от первого на 500 саженей, примыкал к лесу и как бы служил для укрытия резерва[457] .Позиция, занятая русскими в нескольких стах саженях перед их главной позицией, имела характер передовой, предназначенной разбить первые атаки противника.
Вскоре из укрепления блеснул огонь, град ядер осыпал голову польской колонны и вынудил батальоны развернуться. Князь Понятовский построил боевой порядок применительно к условиям местности. Батальоны 16-й дивизии двинулись, имея впереди стрелков; батальоны 18-й дивизии, построенные в такой же порядок, составили правый фланг и завязали бой с неприятельскими егерями, которые упорно держались в густых зарослях; 24 орудия были выдвинуты на возвышенность напротив редута для обстреливания лежавшей впереди равнины. Кавалерия обеспечивала правый фланг и поддерживала связь между левым флангом 5 корпуса и остальными войсками Великой армии.
С обеих сторон завязался самый оживленный бой с заметным перевесом русской артиллерии, которая, занимая более выгодное расположение, осыпала польские линии градом снарядов. По истечении получасового боя позиция польской батареи была устлана людьми и лошадьми» [458] .
Последние слова Колачковского позволяют понять, что из трех часов, проведенных нашими егерями в лесу левого фланга, далеко не все они были заполнены борьбой с польским корпусом.
С русской стороны тот же бой описывает Сиверс: «Полковник Емануель с вверенным ему Киевским драгунским полком дважды атаковал неприятельских фланкиров и колонны подкрепляющие, и оные опрокинул.
Неприятельские тиральеры и наши стрелки, также батареи с обеих сторон начали действовать. Два эскадроны Ахтырского гусарского полка, находящиеся у прикрытия левой батареи под командою ротмистра Александровича[459] ударили на одну приближающуюся к батарее пехотную колонну, опрокинули оную; ротмистр Бибиков с фланкирами остановил неприятельских фланкиров, намеревающихся обойти фланг» [460] .
В отечественной литературе высказывается мнение, со ссылкой на французских писателей, что поляки потеряли в этом бою до 150 человек пленными [461] .
Добавим к сказанному, что батареей 9-й конной роты, стоявшей на Доронинском кургане, командовал подполковник Паркенсон, о действиях которого в Шевардинском сражении читаем в наградных документах: «24-го числа августа первой, открыв сражение, удерживал сильно наступавшего неприятеля, подведя оного под главную батарею» [462] , т.е. Шевардинский редут.
Таким образом, мы вполне определенно можем сказать, что Шевардинское сражение открылось действиями польского корпуса на нашем левом фланге; причем открылось действительно неожиданно, хотя и не так, как рассказывают об этом Барклай и Ермолов; ибо поляки, идя на соединение с главными силами Великой армии и натолкнувшись в лесу на сопротивление русских егерей, явно не имели намерения завязывать сражение и даже полагали поначалу, что имеют дело с русским арьергардом. Затем только в дело вступают французские войска, выдвинувшиеся со стороны Большой Смоленской дороги, и сражение разворачивается в полную силу.
Сиверс рассказывает: «Все покушения неприятеля по Ельнинской дороге были тщетны, тогда неприятель, переправясь сильными колонами чрез реку Колочу с правого своего фланга позиций по Смоленской дороге, следовал на деревню и лес, впереди наших батарей лежащий» [463] , т.е. на д. Доронино и лес южнее ее.
То же подтверждает и Андреев (50-й егерский полк): «Тогда неприятель, правее нас, стал показываться колоннами на поле» [464] .
Это были пехота Даву и кавалерия Мюрата, которые и повели атаку на наш левый фланг. Учитывая время, которое, по словам Андреева, наши егеря «находились в лесу» с момента своего выдвижения туда – «часа три», получается, что французские войска действительно появились перед нашим левым флангом где-то около 5 часов пополудни, как и говорит Сен-При. Мы находим тому подтверждение и во французских источниках.
Рассказывает Фоссен (111-й линейный полк дивизии Компана): «Около 4-х часов вечера корпус генерала Даву выстроился по дороге вдоль реки Колочи; 2-я бригада дивизии Компана, 111-й и 108-й полки [465] , получила приказ о переправе через Колочу; на правом берегу ее находился холм, правда неукрепленный, но хорошо обставленный русскими орудиями. Вблизи от него виднелись также неприятельская инфантерия (т.е. пехота. – В.Х.) и кавалерия. Наша бригада двинулась сомкнутыми рядами вперед. Неприятель открыл пушечный огонь, мы выстроили фронт, началась ружейная перестрелка, и вскоре началось убийственное сражение» [466] .
Таким образом, мы получаем достаточно свидетельств того, что французские части, выдвинувшиеся со стороны Большой Смоленской дороги, вступили в дело позже поляков; последние, как явствует из слов Колачковского, по меньшей мере уже полчаса вели «самый оживленный бой с заметным перевесом русской артиллерии», прежде чем «большие массы французской резервной конницы начали строиться полковыми уступами между левым флангом 5 корпуса и дивизией Компана 1 корпуса, которая двинулась вперед для атаки редута» [467] . Однако именно этот момент вступления в бой французских частей официальная историография, как французская, так и попавшая с самого начала под ее влияние отечественная, признает началом Шевардинского сражения. Действия же польского корпуса, равно как и противопоставленные им действия русских войск на левом фланге, которые предшествовали вступлению в бой французских частей, остаются либо вовсе без внимания официальной историографии [468] , либо начинают отмечаться не прежде, чем французские части идут на штурм редута. Так, Бутурлин, явно позаимствовавший свой взгляд на начало Шевардинского сражения у французов (у Сегюра в частности), рисует нам такую картину: «Неприятель приближался тремя колоннами. Огонь производимый из Шевардинского редута, а равно русскими стрелками, засевшими в оврагах и кустарниках правого берега реки Колочи и в селах Алексинках и Фомкином, весьма обеспокоивал прохождение неприятельских колонн по большой дороге. Наполеон, выведенный из терпения потерями, еще до сражения понесенными его войсками, и к тому же еще решившийся действовать правым крылом своим, приказал Королю Неаполитанскому перейти реку Колочу с его кавалерией и пехотной дивизией генерала Компана от корпуса Даву, назначенною для овладения русским редутом. Сия дивизия, опередив кавалерию, в 2 часа пополудни заняла село Фомкино и с жаром продолжала движение свое к редуту. (Под прикрытием огня сильной батареи, поставленной неприятелем на высоте впереди Фомкино» [469] .
Эта картина, ставшая хрестоматийной и до сих пор транслирующаяся в исторической литературе, тем не менее, в основном надуманна. Начать с того, что огонь со стороны Шевардинского редута никак не мог вредить прохождению неприятельских колонн по Большой Смоленской дороге по той простой причине, что не мог ее достигнуть – редут отстоял от этой дороги далее, нежели на две версты, т.е. далее пушечного выстрела, в чем легко убедиться, взглянув на карту.
Что же до русских стрелков, «засевших в оврагах и кустарниках правого берега Колочи и в селах Алексинках и Фомкином», то они еще менее могли огнем своим «выводить из терпения Наполеона потерями еще до сражения понесенными», потому что никаких русских стрелков в указанных местах после отступления арьергарда Коновницына к позиции армии и оставления нашими войсками Бородинского редута (что, как мы установили выше, произошло еще до начала Шевардинского сражения) не было и быть не могло. Арьергард Коновницына, отступавший по Большой Смоленской дороге, весь относился к составу 1-й армии. Вот что говорится о егерских полках, находившихся в его составе, в диспозиции к генеральному сражению: «Егерские полки 1-й армии, ныне в арьергарде находящиеся, равно и те, которые стоят в кор-де-баталии, проходят за оный и идут на правый фланг армии за 2-й пехотный корпус, где и поступают частию для занятия лесов, на правом фланге находящихся, и частию для составления резерва правого фланга армии» [470] .
Что так именно и было исполнено, подтверждается свидетельствами источников.
Рассказывает майор М.Петров (1-й егерский полк): «Генерал-лейтенант Коновницын, с раннего утра 24 августа отражая наступавшего на него большими силами короля неаполитанского Мюрата, отступал с ариергардом своим от Колоцкого монастыря к селу Бородину, при котором, разделясь, войска его пошли частями на разные пункты генеральной нашей позиции, взятой князем Кутузовым-Смоленским, дабы занять каждому полку свое место в дивизиях, состоявших в общем порядке исполинской генеральной баталии. Наш 1-й егерский полк, выдержавший все отступные сражения ариергарда, бывшие после переправы через Днепр у деревни Соловьевой до реки Колочи, пошел влево, на правый фланг своей Первой армии, и примкнул там к отряду принца Евгения Виртембергского» [471] . То есть поступил в точном соответствии с диспозицией.
Дополнительное доказательство находим у Барклая: «24-го числа пополудни войски вверенной мне армии, находившиеся в ариергарде, будучи сильно преследованы неприятелем, отступили в позицию и присоединились к своим корпусам. Переправа их чрез Москву реку была обеспечена лейб-гвардии Егерским полком, занявшим деревню Бородино, и батареею на правом берегу сей реки устроенною. Иррегулярные войска вверенной мне армии остались на левом берегу сей реки для наблюдения и прикрытия правого фланга, и в сей день, а равно и 25-го числа препятствовали неприятелю распространиться своею позициею в сию сторону» [472] .
Из сказанного следует, что по крайней мере к полудню 24 августа войск 1-й армии впереди с.Бородино не оставалось и что, следовательно, Бородинский редут был к этому времени нашими войсками также оставлен. Так что о присутствии егерей 1-й армии между Фомкиным и Алексинками к началу Шевардинского сражения говорить в этой ситуации не приходится.
Если же иметь в виду егерей 2-й армии, то их пребывание в кустах правого берега Колочи к началу Шевардинского сражения еще менее вероятно. Вспомним, Паскевич говорит, что «послал два егерских полка с 12 орудиями в кусты, около речки». Но он именно послал их туда и послал после того, как неприятель напал на его левый фланг (т.е. егеря до нападения неприятеля находились на позиции в составе своей дивизии, как и егеря 27-й дивизии, о чем свидетельствует Андреев). Кроме того, «кусты около речки» – это вовсе не кусты вдоль правого берега Колочи, а кустарник, или «молодой частый лес» на противоположной стороне Семеновского оврага, против центра Бородинской позиции, где, собственно, и происходило сражение, – «впереди (севернее) Шевардино», по сторонам «узкого, но крутого оврага», разделявшего противников. Иначе, если бы егеря 26-й дивизии располагались в кустах правого берега Колочи, Паскевич просто не смог бы сказать, что «они удержались там до вечера» [473] .
Если же рассматривать действия Компана в 2 часа пополудни – захват Фомкино и последующее движение «с жаром» к редуту, – которые (действия) Бутурлин пытается интерпретировать как начало Шевардинского сражения, то на проверку они оказываются много скромнее. Как выяснил Земцов, с особым тщанием исследовавший действия французской армии при Бородине, во 2-ом часу пополудни Компан форсировал Колочу лишь одним батальоном 57-го линейного полка. «Остальные части дивизии Компана продолжали оставаться в районе Большой дороги на уровне д. Фомкино [474] . И, как мы теперь знаем из свидетельства Фоссена, они оставались там до 4 часов пополудни. И хотя Земцов, несмотря на очевидную абсурдность подобного намерения, но желая, видимо, закрепить творческие достижения Бутурлина, посылает затем этот батальон 57-го полка «захватить Доронино и Доронинскую рощу [475] , мы никак не можем признать движение одного батальона пехоты (пусть даже и «с жаром») в сторону укрепленной позиции противника атакой. Более реалистичным, на наш взгляд, будет признать, что действия Компана и Понятовского в 2 часа пополудни, учитывая их синхронность, совершались по приказу Наполеона и были ничем иным, как приготовлением к атаке левого фланга русской позиции. Понятовский ввязался в дело первым по обстоятельствам, встретив в лесу, на подступах к Бородинской позиции, сопротивление русских егерей. Сама же атака нашего левого фланга начинается только в 4 часа пополудни, «когда приехал из палатки Наполеон», замечает один из отечественных писателей [476] .
Действительно, к этому времени палатки Наполеона уже разбиты – «влево от большой дороги, на округленной возвышенности, саженях в 300-х к западу от д. Валуевой [477] , по обыкновению, в центре гвардейского каре. Наполеон «остается там лишь один момент», чтобы поспешить туда, где «правое крыло его армии атаковало два редута, поддерживающие левый фланг неприятеля» [478] . Полковник Гриуа, командовавший артиллерией 3-го кавалерийского корпуса, восторженно описывает французские войска, двинувшиеся в атаку на наш левый фланг: «Прекрасное зрелище представляли наши войска в своем одушевлении. Ясное небо, лучи заходящего солнца, отражавшиеся на саблях и ружьях, увеличивали красоту его. Остальная армия следила со своих позиций за двигавшимися войсками, гордившимися тем, что им на долю выпала честь открыть сражение; она провожала их криками одобрения. Рассуждения о способах атаки и возможных препятствиях пересыпались военными остротами. И все справедливо полагали, что неприятель отступит перед такими войсками; должно быть, и император был убежден в этом, если попытался в такой поздний час идти на приступ против сильной позиции, которой неприятель, видимо, дорожил, т.к. взятие ее открывало его левый фланг» [479] . Его слова подтверждают, что «сражение открылось» в «поздний час», при «лучах заходящего солнца».
Компан форсировал Колочу «много выше Шевардина, за бугром от редута» и, как отмечает русский источник, «неожиданно для нас», для чего построил «мост на козлах» (по другим сведениям, несколько мостов) и использовал мельничную плотину [480] . Вслед за Компаном, «отойдя по Большой дороге несколько назад», пишет Поликарпов, перешла через Колочу кавалерия Мюрата (1-й и 2-й кавалерийские корпуса). Две другие дивизии корпуса Даву, Фриана и Морана, форсировали Колочу близ д. Алексинки, очевидно в районе Алексинского брода, что делает присутствие наших егерей в Алексинках к началу Шевардинского сражения в принципе невозможным.
Сообщается, что пройдя Фомкино, Компан разделил свои войска: сам во главе 1-й бригады (57-й и 61-й полки) двинулся на Доронино, намереваясь охватить Шевардинский редут с юга, другая бригада (111-й 108-й полки, в редакции Фоссена) двинулась в направлении между редутом и д. Шевардино, обходя редут с севера. Мюрат поддерживал атаку Компана, и мы подчеркиваем, что никакого сопротивления со стороны русских егерей при движении своем к редуту французы не встретили, пока не приблизились к позиции русской армии.
Рассказывает Н.И.Андреев (50-й егерский полк): «Тогда неприятели, правее нас, стали показываться колоннами на поле. Нашей дивизии Тарнопольский полк пошел колонной в атаку с музыкой и песнями (что я в первый и последний раз видел). Он после бросился в штыки в глазах моих. Резня недолго была, и полкового их командира ранили в заднюю часть тела на вылет пулею. Его понесли, и полк начал колебаться. Его место (т.е. командира полка. – В.Х.) заступили, полк остановили, и он опять бросился в штыки и славно работал. После остановились, прогнав неприятеля, и нас сменили» [481] .
На последние слова Андреева нам особенно хотелось бы обратить внимание читателя, ибо французы утверждают, что сходу овладели редутом [482] .
Тем не менее, уступая натиску численно возрастающего неприятеля и «обойденные другими неприятельскими колоннами», наши войска принуждены были оставить Доронино и лес южнее этой деревни и отступить к редуту. К.К.Сиверс рассказывает: «…Дабы подкрепить наших егерей, из лесу и деревни уже отступающих, я приказал Новороссийскому драгунскому полку под командою командира того полка майора Теренина пройти интервал между лесом и деревнею и атаковать неприятельские пехотные колонны, которые подкрепляли тиральеров. С отличною храбростию сей полк, одушевлен усердием к службе и желанием отличиться, исполнил сие повеление, первой эскадрон под командою капитана графа Сиверса атаковал одну пешую колонну, второй под командою порутчика Станиковича другую, третий под командою майора Борграфа, подкрепляющей оные эскадроны, неприятельскую кавалерию, четвертый под командою майора Мильфельда взял неприятельских тиральеров в тыл; каждый эскадрон имел лутший успех.
Быв свидетелем сего геройского подвига, получил я пять пуль в левый бок и в ногу, но только от одной сильную контузию и лошадь моя была ранена. Новороссийский драгунский полк, опрокинув неприятеля при первом его устремлении, после атаки майор Теренин устроил полк быстро и мужественно вторично атаковал наступающую неприятельскую кавалерию, оную опрокинул, преследовал, истреблял, но встретя из лесу со всех сторон наступающую пехоту и не будучи подкреплен нашею пехотою, которая вся из лесу и деревни к редуту отступила, успел сей атакой прикрыть отступление нашей пехоты и отвоз орудия с ближайшей высоты (т.е. с Доронинского кургана, где стояли 8 орудий 9-й конной роты подполковника Паркенсона. – В.Х.). Урон оного полка при обеих сих атаках был весьма значителен в штаб- обер-офицерах и нижних чинов» [483] .
Вообще говоря, военные реляции склонны к преувеличениям, неизбежно рождающимся в пылу сражений и потому вполне извинительным. Однако под пером французских историографов Шевардинское сражение предстает полной противоположностью свидетельствам русских источников, так что начинает казаться, что речь идет о совершенно разных сражениях. Вот примеры французской историографии. Пеле: «Неприятель был опрокинут, и редут взят менее чем в час с самою блистательною доблестью». Коленкур: «Эта атака была проведена с такой силой, что мы овладели редутом менее чем в течение часа». Лабом: «…поднявшись достаточно высоко, дивизия Компана окружила редут и взяла его после часового боя. Попытавшись вернуться, неприятель был наголову разбит; наконец, после 10 часов вечера он покинул соседний лес и в беспорядке бежал на большую возвышенность, чтобы соединиться с центром своей армии» [484] .
Что дело обстояло, мягко говоря, не совсем так, подтверждается свидетельствами других участников сражения с французской стороны. Так, Колачковский (5-й корпус Понятовского), упомянув о вступлении в дело дивизии Компана и «больших масс французской резервной конницы», продолжает: «Завязался горячий бой. Редут переходил несколько раз из рук в руки и наконец в 9 часов вечера остался за французами».
Сходную картину рисует и Сегюр: «Компан ловко воспользовался гористостью местности; холмы послужили ему площадками для поставления орудий, которыми он обстреливал редут, и прикрытием для пехоты, строившейся в колонны. 61-й полк трижды отнимал редут и трижды был вытесняем, но, наконец, он овладел им, истекая кровью и потеряв половину солдат».
О продолжительности Шевардинского боя говорит и Тирион, старший вахмистр 2-го кирасирского полка корпуса Нансути: «До самого вечера легкая кавалерия не переставала производить свои многочисленные атаки во фланг и по обе стороны редута, пока его не очистили русские и он не остался в наших руках».
О «страшных усилиях», понадобившихся для овладения Шевардинским редутом, пишет и Куанье (штаб императорской гвардии) [485] .
Пытаясь как-то примирить противоречивые суждения французских авторов о Шевардинском сражении, Земцов пишет: «Что же произошло тогда в действительности, мы, вероятно, никогда так и не узнаем» [486] .
Напрасное опасение. Отечественная историография знает об этом достоверно.
Свидетельствует г.-м. Д.П.Неверовский, командир 27-й пехотной дивизии, защищавшей Шевардинский редут: «24 августа неприятель атаковал одну нашу батарею, которая была отделена от позиции, и я был первый послан защищать батарею. Страшный и жестокий был огонь; несколько раз брали у меня батарею, но я ее отбирал обратно. 6 часов продолжалось сие сражение, в виду целой армии, и ночью велено мне было оставить батарею и присоединиться на позицию к армии. В сем-то сражении потерял я почти всех своих бригадных шефов, штаб- и обер-офицеров; и под Максимовым моим лошадь убита. Накануне сего сражения дали мне 4000 рекрут для наполнения дивизии; я имел во фронте 6000, а вышел с тремя. Князь Багратион отдал мне приказом благодарность, и сказал: «Я тебя поберегу» [487] .
Свидетельствует начальник штаба 2-й армии г.-м. Э.Ф.Сен-При: «24-го в 4 часа неприятель, остановившись в расстоянии пушечного выстрела от нашего центра, продвинул свои колонны вправо, и к 5 часам наш арьергард был оттеснен в сферу огня отдельного неоконченного редута близ Шевардина. Лес левее этого редута и сама деревня были заняты 27 дивизией и двумя егерскими полками.
Артиллерийский и ружейный огонь продолжались с 5 до 7 часов как против фронта укрепления, так и против центра позиции. Французские колонны неоднократно атаковали батарею этого редута, которая до четырех раз переходила из рук в руки. Наконец с наступлением ночи она осталась во власти французов. Мы потеряли при этом три орудия, которые были подбиты, но отняли у них шесть во время нескольких блестящих атак, произведенных кавалерией 2 армии» [488] .
Свидетельствует г.-л. А.И.Горчаков, командовавший нашим левым флангом в Шевардинском сражении: «Сражение было самое жаркое. До самой темноты все три пункта (т.е. д. Шевардино, редут и лес на оконечности левого фланга. – В.Х.) были удержаны» [489] .
Свидетельствует генерал от кавалерии Л.Л.Беннигсен, начальник штаба соединенных армий: «После полудня французы произвели усиленную рекогносцировку со стороны нашего левого фланга; это вызвало довольно жаркое дело, окончившееся к вечеру потерею нескольких тысяч человек с обеих сторон, причем мы овладели 8-ю орудиями, а французы 5-ю» [490] .
Свидетельствует генерал от инфантерии П.И.Багратион, главнокомандующий 2-й Западной армией: «Неприятель, шедши беспрерывно вслед за нашими армиями, 24-го числа, сбивая наши аванпосты и тесня их, сблизился к линии, армиями занимаемой в 10 часов утра. В сие время сражение началось кровопролитное и продолжалось 9 часов до самой глубокой ночи; стремление неприятеля в важных силах обращено было, можно сказать, главнейше на один левый фланг, занимаемой вверенной мне второю армиею. И хотя неприятель усиливался и, возобновляя свои колонны, старался опрокинуть наши войска, но храбростию русских везде поражаем был с сугубою и гораздо важнейшею потерею, о чем, надеюсь я, в подробности донесено Вашему Императорскому Величеству от главнокомандующего армиями князя Голенищева-Кутузова» [491] .
Свидетельствует Н.Б.Голицын, ординарец Багратиона: «24-го числа августа, в направлении от Колоцкого монастыря к деревне Шевардиной, большая часть армии князя Багратиона вступила в бой. Битва была кровопролитная и продолжалась до поздней ночи. Несколько орудий были отбиты у неприятеля, мы лишились части своих» [492] .
Свидетельствует принц Евгений Вюртембергский: «Огонь продолжался с одинаковой силой до самой ночи. Ночью Багратион очистил Шевардинский редут и отступил к месту своего первоначального расположения» [493] .
Свидетельствует начальник штаба 1-й Западной армии г.-м. А.П.Ермолов: «И так, атака неприятеля на редут и лес, отражаемая сильно со стороны нашей, превратилась вскоре в дело весьма упорное. Несколько раз потерянный и вновь возвращенный, редут не раз отбился, но вновь явившиеся сильнейшие батареи, несколько опрокинутых нападений неприятельской конницы заставили все войска 2-й армии принять участие в деле, которое продолжалось до глубокой ночи. Атаки наших кирасир 2-й дивизии на батареи имели полный успех и взято несколько пушек, но всегда действуя между лесом за высотами, занятыми неприятелем, понесли они чувствительный урон. Пехота наша, отчаянно оборонявшая редут, неоднократно возвращавшая его штыками, была наконец предметом всех усилий неприятеля и, вытесненная, оставила в добычу неприятелю несколько пушек» [494] .
Свидетельствует майор М.М.Петров (1-й егерский полк): «В четвертом часу пополудни французская армия приблизилась к генеральной нашей позиции. Тут Наполеон, как будто желая присвоить себе девиз Юлия Цесаря, «пошел», не медля нисколько, на наш выставный редут, у села Шевардина устроенный, и овладел было им; но он, переходя из власти во власть, при последнем, третьем разе, уже в сумерки, отнятый князем Багратионом, остался за нами, пока его, по собственным расчетам нашим, не покинули около полуночи уже. Во время обороны Шевардинского редута кавалерия наша, содействуя ударам пехотных колонн своих, взяла семь орудий французских, чем и кончилось подражание Наполеона Юлию Цесарю» [495] .
Свидетельствует Георгиевский кавалер из дивизии Неверовского: «Под Шевардиным дрались мы ночью, как днем: деревня горела. Отвели нас назад, совсем ночь была» [496] .
Нетрудно заметить, что русские источники не противоречат друг другу в том, в чем решительно не согласуются между собой источники французские, а именно, что Шевардинское сражение было исключительно упорным, продолжалось до самой ночи и Шевардинский редут переходил из рук в руки, – и эта непротиворечивость свидетельств есть верное ручательство их подлинности. То, что Земцов пытается представить как неразрешимую проблему историографии Шевардинского сражения, для отечественной историографии проблемой вообще не является. Это проблема французской историографии, и она вполне может быть разрешена французами, если они (и Земцов в том числе) обратятся к свидетельствам русских источников. Однако именно на игнорировании последних построено все «французское Бородино» – вот почему оно нас и не убеждает.
Далее рассказывает Д.В.Душенкевич, поручик Симбирского пехотного полка 27-й дивизии: «Часу во втором [497] , под прикрытием небольших возвышений, пред нашим флангом находившихся, французы, устроив сильные батареи со множеством густых колонн, выслали охотников (т.е. добровольцев. – В.Х.) вперед, и вдруг, выбежав из-за высот, рванулись на нас, предшествуемые адским огнем многочисленной своей артиллерии; от сего застонала родная земля под нами, ее верными защитниками. Чрезмерное превосходство сил неприятельских заставило двинуть встречу им гренадерские полки, за нами находившиеся, которые покуда к нам подошли, уже мы были засыпаны с редутом нашим гранадами, ядрами, картечью и пулями. Гренадеры, пред полками коих священники в облачении, с крестом в руках, шли истинно в страх врагам – геройски, у каждого в глазах сверкала слеза чистой веры, а на лице готовность сразить и умереть. Едва поравнялись они с батареею, как у всех нас настал штыковой бой; то опрокидывали мы штыками, то артиллерия и кавалерия французские атаковали нас. Это не сражение, но сущее побоище тут происходило; гладкое до сего поле приняло вид нивы, вспаханной от перекрестного рикошетного огня; ядра, гранады и картечи роями влетали в колонны наши или пороли землю пред нами, вздымая оную, засыпая фронт. Как ни противустояли усердно-верные сыны России, но несообразное преимущество сил неприятельских поверхностию своею к вечеру захватило батарею нашу с орудиями; ужаснейшее сражение на сем небольшом пространстве продолжалось до глубокого вечера с равным упорством, потом утихло» [498] .
Вряд ли стоит доказывать, что «сущее побоище», продолжавшееся «до глубокого вечера», мало напоминает блистательную атаку, завершившуюся менее чем в час времени захватом редута и беспорядочным бегством противника. Слова Душенкевича «то опрокидывали мы штыками, то артиллерия и кавалерия французские атаковали нас» [499] определенно свидетельствуют, что редут оспаривался противниками друг у друга. Душенкевич даже прямо говорит, что редут только «к вечеру» оказался в руках у французов. Но даже если допустить, что редут действительно был захвачен неприятелем в течение часа, то продолжавшееся «до глубокого вечера» сражение что-нибудь да значило, почему-то ведь оно да происходило. Почему? И почему французская историография предпочитает умалчивать об этом?
Душенкевич отмечает также момент, который обыкновенно не находит отражения в литературе: после того как редут окончательно оказался в руках французов, сражение на какое-то время «утихло» [500] . Вместе с тем, в рассказе Душенкевича фактически опущен весь период сражения, предшествовавший вступлению в дело наших гренадерских полков. Об этом рассказывает Сиверс: «…по усиленному неприятельскому наступлению, невзирая на действие артиллерии, редут был нашей батарейной артиллериею оставлен, вместе с оной часть пехоты, у прикрытия находящейся, отступили, между тем, что легкая артиллерия с правой стороны редута продолжала действие. Артиллерии генерал-майор Левенштерн, усмотрев отступление батарейных орудий, без замедления возвратил оные в редут, также и отступившие пехотные баталионы. Неприятель был остановлен еще на некоторое время в его наступлении, но, получив подкрепление, завладел редутом. Хотя защищение оного не мне было препоручено и хотя пехота не состояла в моей команде, но я старался убеждениями моими и ободряя собственным примером понудить пехотные баталионы взять редут обратно. Дважды я сам у рва бруствера находился, подвергаясь в самые большие опасности, но тщетны были мои усилия» [501] .
Отсюда становится понятно, что русские войска, защищавшие Шевардинский редут, отступили от него (мы подчеркиваем – отступили, а не были выбиты), фактически продолжив отступление от Доронино. Это отступление было остановлено начальником артиллерии 2-й армии г.-м. К.Ф.Левенштерном [502] , и войска возвращены на позицию. Когда же усилившийся неприятель выбил наши войска из редута, то они дважды, но безуспешно, пытаются взять редут обратно.
Возникает ощущение какой-то неразберихи, царившей в этот момент на нашем левом фланге, которое (ощущение) получает неожиданное подтверждение: «Под Шевардиным настоящего распорядку не было: француз валит с фронту, с левого фланга и с правого, а у нас когда-то догадались за гренадерами и конницей послать. Отдувайся, как знаешь! Как нас, до приходу кирасир, потеснили шибко, батальонный наш осерчал и говорит: «Гунство! Никакого распорядка путем не сделают, а потом горячку и порят!» [503]
«Порят горячку» – это значит пытаются малыми силами отбить редут у численно превосходящего противника. Но почему это делается? Кто здесь распоряжается?
Слушаем Левенштерна, определенно оказавшегося на левом фланге в наиболее критический момент: «Августа 24-го числа в 2 часа пополудни неприятель показался в больших силах против редута, бывшего впереди настоящей нашей позиции, и, выстроя с двух сторон сильные батареи, открыл действие из оных [504] . Я имею препоручение от г. генерала от кавалерии барона Беннигсена [505] и его сиятельства г. главнокомандующего князя Багратиона осмотреть редут, в силах ли он будет держаться от стремительных атак, неприятелем на оный деланные».
Уже в этих словах слышится какое-то сомнение то ли в возможности, то ли в целесообразности удержания Шевардинского редута, которое, на наш взгляд, и таит в себе объяснение того несогласия в командовании, которое мы наблюдаем на нашем левом фланге при начале Шевардинского сражения.
Левенштерн продолжает: «Почему я, приехав туда, приказал открыть действие из орудий, стараясь сколько возможно сбивать противостоящие неприятельские батареи.
Сначала успех соответствовал желанию, но между тем, сильнейшая неприятельская колонна стала приближаться, имея направление свое прямо на укрепление; увидев сие, я велел обратить весь огонь против неприятельской пехоты, которая и была тем опрокинута [506] . Учредив все, поехал донести о происходившем к г. главнокомандующему князю Багратиону и, возвращаясь с новыми от его сиятельства поручениями, нашел нашу пехоту, прикрывающую укрепление, уже ретирующуюся, а за нею и всю артиллерию. В сем случае нимало не медля, я возвратил пехоту на прежнее место и, поставя артиллерию опять на укрепление, усилив правый фланг оного новыми орудиями на батарею подполковника Саблина. Сражение началось еще упорнее» [507] .
Вот оно, это отступление, о котором рассказывал Сиверс. В принципе, оно вполне предусматривалось распоряжением Кутузова, отданным 23-го числа при обозрении левого фланга позиции: «…в случае нападения неприятельского сей фланг отступит и станет между упомянутой (Центральной. – В.Х.) высотой и деревнею Семеновской» [508] . Тем не менее, оно никак не могло совершаться без приказа [509] . Но кто мог отдать подобный приказ? Подсказку мы находим у Маевского, ординарца Багратиона: «Князь (имеется в виду Багратион. – В.Х.) обратил внимание на отдельную батарею. Но увидя, что неприятель врезывается в центр линии, снял с нее (т.е. с батареи. – В.Х.) войска и послал в подкрепление дерущихся (т.е. в центр линии, куда врезывался неприятель. – В.Х.). Беннигсен спорил, но князь настоял. Военное искусство решит, кто из них прав и кто виноват; но я скажу: командир дивизии, Неверовский, следуя по новому назначению, спрашивает меня: «брать ли ему с собой пушки?» [510] . Маевский рекомендует не брать, но было очевидно, что брать надо, т.к. орудия нельзя было оставлять без прикрытия пехоты.
Так совершилось это «отступление», и если наша догадка верна, то именно Левенштерн не дал ему осуществиться, нечаянно конечно. И нескрываемая досада слышится в словах Маевского по адресу «генерала Левенштерна, силившегося завладеть своею батареею, когда на ней и подле нее стоял целый французский корпус» [511] , и эта досада есть, несомненно, отражение начальнической досады, т.е. досады Багратиона. О настроении последнего во время Шевардинского сражения рассказывает Беннигсен, опуская неблагоприятные для себя детали: «Во время этого дела (Шевардинского. – В.Х.) я отправился на наш левый фланг к кн. Багратиону. Он вполне разделял мое мнение, что Наполеон с главными своими силами сделает главное нападение на наш левый фланг; он предвидел, что последует, если наша армия будет оставаться на занимаемой ею позиции, именно, что наше левое крыло будет оттеснено с потерями. Я обещал ему представить главнокомандующему всю опасность, которая грозит части нашей армии. По моем возвращении, я отправился к князю Кутузову и дал подробный отчет всего осмотренного и замеченного мною. Я ему повторил предложение, сделанное накануне, сократить нашу боевую линию, приблизив правый фланг, но никаких распоряжений об этом не последовало» [512] .
Вот ясное свидетельство вполне сознательного расчета Кутузова при расположении войск на Бородинской позиции (в историографии Бородинской битвы это расположение русских войск до сих пор признается ошибкой Кутузова!); этот расчет идет вразрез с общим мнением и обоих главнокомандующих армиями, Барклая и Багратиона, и даже мнением его начальника штаба, Беннигсена, и однако же Кутузов не только не следует их настойчивым предложениям изменить расположение войск на Бородинской позиции, но, напротив, упорствует в обороне левого фланга, слабейшего участка своей позиции. Почему? Ведь не мог же он не понимать военным чутьем опытного полководца, что нападая вечером 24-го числа на его позицию, Наполеон вовсе не намерен был всерьез завязывать дела, а всего лишь стремился развернуть свои силы? Не означает ли это, что упорствуя в обороне своего левого фланга, Кутузов провоцировал Наполеона на усиление сражения, на использование мер, способных привести к решительному перевесу в сторону французов, например, на маневр по Старой Смоленской дороге или захват с. Бородино? Однако Наполеон лишь усиливает фронтальный натиск на левый фланг русской армии.
Кутузов в это время находится в центре позиции, за 6-ым корпусом, в точном соответствии с диспозицией к генеральному сражению, что лишний раз подчеркивает значение, которое придавал он Шевардинскому сражению. Сохранилось очень интересное описание Кутузова во время этого боя, которое оставил нам прапорщик 12-й легкой артиллерийской роты Н.Е.Митаревский (6-й пехотный корпус): «Подъехал к нашему корпусу фельдмаршал и сел на складное кресло спиною к неприятелю между 7-й и 24-й дивизиями. До этого времени я не видел Кутузова, а тут все мы насмотрелись на него вволю, хотя слишком близко и не смели подойти к нему. Склонивши голову, сидел он в сюртуке без эполет, в фуражке и с казачьей нагайкой через плечо. Генералы и штаб-офицеры из его свиты стояли по сторонам; ординарцы, вестовые и несколько спешившихся казаков расположились позади. Некоторые из его молодых адъютантов и ординарцев тут же уселись в кружок, достали карты и играли в штосс, а мы смотрели и смеялись.
Пальба беспрестанно усиливалась. Фельдмаршал все сидел в одном положении; часто подъезжали к нему офицеры; он, казалось, что-то коротко говорил, был серьезен, но лицо имел покойное. Из престарелого вождя как будто исходила какая-то сила, воодушевлявшая смотревших на него. Полагаю, что это обстоятельство отчасти входило в число причин, почему армия наша, меньшая числом, потерявшая уверенность в успехе при беспрестанном отступлении, могла со славой выдержать битву с непобедимым до того времени неприятелем. Какие думы должны были занимать фельдмаршала?.. Сразиться вблизи Москвы с великим полководцем, не зная последствий решительного боя!.. Говорят, когда усилилась пальба, Кутузов отрывисто сказал: «Не горячись, приятель!» [513]
Примечательно, что Кутузов во время Шевардинского боя сидит «спиной к неприятелю», т.е. обращен лицом в сторону своего правого фланга, беспокоившего его, очевидно, более, нежели происходившее на левом фланге сражение. И это понятно – в атаке неприятеля на наш левый фланг уже не оставалось для Кутузова ничего неожиданного; к тому же он был уверен, что Наполеон не намерен был развивать наступление на этом направлении, тогда как намерение Наполеона относительно нашего правого фланга оставалось для Кутузова все еще неясным.
Снова вернемся на левый фланг и послушаем Левенштерна, возвратившего войска в редут: «…Неприятель быстро стремился вперед, получая беспрестанно сильные подкрепления, будучи прикрываем с боков батареями, и, невзирая на множество убитых и раненых от сильного с нашей батареи картечного огня, приблизился наконец к самому укреплению; я, видя опасность, взял прикрытие из 27-й дивизии бригаду полковника Княжнина [514] , ударил в штыки и принудил его податься назад, чем преподал средство нашей артиллерии – снова начать свое действие. Сим мужественным отпором стремление неприятельское остановлено и малым количеством орудий и пехоты удержано место до самой ночи» [515] .
Ни слова о том, что редут был захвачен неприятелем или что «нас, до приходу кирасир, потеснили шибко». Напротив, «малым количеством орудий и пехоты удержано место до самой ночи». Это уже преувеличение, особенно если учесть, какое количество неприятельских сил отечественная историография выдвигает против защитников редута.
Тем не менее, некоторые детали, важные для понимания общей картины сражения, в рассказе Левенштерна мы все-таки находим – нельзя же, в самом деле, обо всем умолчать. «В сем деле, – пишет он далее, – особенно отличились 12-й артиллерийской бригады подполковник Саблин и многие обер-офицеры сей же бригады, и поставленные мною на правом фланге 2-й Западной армии легкая рота № 47-го и 4 орудия легкой же роты № 21-го, кои невзирая на сильнейшую канонаду со стороны неприятельских батарей ответствовали оной с величайшим для неприятеля уроном до самой же ночи» [516] .
Таким образом, мы, с одной стороны, получаем подтверждение в том, что сражение 24-го августа действительно происходило в том числе и на правом фланге 2-й армии, а с другой – освобождаемся от предубеждения, сложившегося в отечественной литературе относительно количества и расположения батарей в районе Шевардинского редута. Оказывается, здесь были расположены далеко не все 46 орудий, которые отечественная историография насчитывает в Шевардинском сражении [517] . По крайней мере 16 из них (12 орудий 47-й и 4 орудия 21-й легких артиллерийских рот) были расположены на правом фланге 2-й армии, т.е. не только «справа от редута», где их обыкновенно помещает отечественная историография, но даже справа (т.е. севернее) от д. Шевардино [518] . Именно здесь, «в центре линии», куда «врезывался неприятель» и куда Багратион, если наше предположение верно, намеревался перебросить войска с Шевардинского редута, остановленные (и кажется весьма кстати) Левенштерном, происходило, по оценкам некоторых наблюдателей, самое ожесточенное сражение.
Рассказывает принц Евгений Вюртембергский: «Местом главного, упорнейшего боя сделались, по-видимому, кустарники впереди (т.е. севернее. – В.Х.) Шевардина. Ружейный огонь гремел там с такой силой, как будто тридцать батальонов принимали в этом деле непосредственное участие» [519] .
Картину боя на этом участке оставил нам Н.Б.Голицын, ординарец Багратиона: «…самая кровавая схватка завязалась у д. Шевардиной. Здесь мне представилась ужаснейшая картина обоюдного ожесточения, которой впоследствии нигде не встречал. Сражавшиеся батальоны, русские и французские, с растянутым фронтом, разделенные только крутым, но узким оврагом, который не позволял им действовать холодным оружием, подходили на самое близкое расстояние, открывали один по другому беглый огонь, и продолжали эту убийственную перестрелку до тех пор, пока смерть не разметала рядов с обеих сторон. Еще разительнее стало зрелище под вечер, когда ружейные выстрелы сверкали в темноте как молнии, сначала очень густо, потом реже и реже, покуда все не утихло по недостатку сражавшихся» [520] .
Это невиданное ожесточение противников не находит объяснения только в соображениях тактического свойства; причина его была скорее нравственная и коренилась в духе войск: французы, возглавляемые самим Наполеоном, считали себя непобедимыми и даже мысли не допускали, что могут отступить перед кем-либо; русские же, ожесточившиеся от долгого отступления и безнаказанности неприятельского вторжения, искали здесь случая удовлетворить наконец свою жажду сражения и расчесться с врагом, столь долго пользовавшимся их принужденной бездеятельностью. Никто не думал о пощаде и не искал ее для себя. Отсюда и огромные людские потери в рядах сражавшихся. Причем, следует подчеркнуть, что эти потери обусловливались прежде всего самоотвержением войск. То обстоятельство, что французская историография, со своей стороны, не имеет свидетельств этой ожесточенности сражения, доказывает только, что в действительности французам нечем заноситься перед русскими при Бородине [521] .
Свидетельства убийственной перестрелки, происходившей по сторонам узкого оврага у д. Шевардино, мы находим, опять-таки, в русских источниках. Так, в документах о действиях Астраханского гренадерского полка в Шевардинском сражении читаем следующее: штабс-капитан Котляревский – «выслан был в стрелки с ротою против неприятельских стрелков и вскоре ранен»; поручик Ельчанинов – «будучи выслан против неприятельских стрелков, действовал с большим успехом и после полученной раны его капитаном не прежде отступил, как уже из 120 человек осталось только 18 человек»; штаб-лекарь Нюбек – «во все время сражения находился неотлучно при своем месте, беспрестанно подавал помощь раненым и даже весьма многих, а особливо онаго же полка, офицеров и нижних чинов избавил от ожидавшей их смерти»; полковой барабанщик Аввакум Чуковой – «находился при стрелках охотником (т.е. добровольно. – В.Х.), и когда только неприятель наступал, то, бивши в барабан тревогу, кричал, чтоб не робели, а сверх того, когда брали неприятельские батареи, то он из барабанщиков первый на оных являлся и барабанным боем делал немалое поощрение людям»; рядовой Эльгис Арденсон – «бывши за вице-унтер-офицера, принял от раненого прапорщика Лазинского командование над полувзводом, рассыпанным в стрелки против засевшего неприятеля в кустарниках; находясь впереди и ободряя товарищей своим примером в поражении, наконец вытеснил неприятеля из столь выгодной его позиции, занял оную и удерживал до глубокой ночи » [522] .
Однако гренадерские полки относились к резерву 2-й армии и вступили в дело уже по ходу боя. Вначале же здесь, «впереди Шевардино», на правом фланге 2-й армии, действуют только егерские полки 12-й и 26-й дивизий, поддерживаемые огнем 16-ти легких орудий 47-й и 21-й артиллерийских рот. Приведем подробности действий 5 и 42 егерских полков, которые подтверждают именно это их местоположение в бою, а вовсе не то, которое указывает для них обыкновенно отечественная историография, – «в лесу, на оконечности левого фланга».
5 егерского полка : полковой командир майор Ковригин – «24 августа командуя полком, не только приводил в ничто неприятельские покушения, но даже несколько раз опрокидывал онаго и своим примером неустрашимости был поводом к овладению занимаемых неприятелем мест»; капитан Свербеев – «при овладении неприятелем части деревни бросился с гренадерской ротой на онаго в штыки с таким стремлением, что онаго совершенно поразил, а остальных обратил в бегство, при чем и ранен»; капитан Лунин – «встретя неприятеля, со стрелками своими вел перестрелку с отличным успехом и на стремление неприятеля малыми колоннами бросался в штыки со своей цепью и прогонял оные»; штабс-капитан Буцевич – «был употреблен с ротою для удержания от неприятеля места своего»; поручик Бершов 3-й – «командуя 3 гренадерской ротою, бросался неоднократно в штыки на неприятеля с пользою, где и ранен»; поручик Дайновский – «с отличною храбростию действовал цепью, опрокидывая неприятельских стрелков, где и ранен»; подпоручики Бычинский и Раевский – «были употреблены с отборными стрелками для очищения леса, занимаемого неприятелем, что сии храбрые офицеры выполнили, ударив в штыки на неприятеля, при чем Бычинский и ранен, однакож, не оставляя места своего, находился всегда со стрелками».
42-го егерского полка : полковой командир Синенков – «находился с полком у прикрытия леса, соединяя свою цепь с 5 егерским полком, удерживал стремление неприятельских стрелков и колонн, опровергая оные штыками в бегство, при чем и ранен» [523] .
Подчеркиваем, лес, «у прикрытия» которого находился 42-й егерский полк, это молодой лесок на противоположной стороне Семеновского оврага против центра позиции наших войск; его еще называли «кустарником». Деревня же, упомянутая в связи с действиями 5-го егерского полка, может быть только д. Шевардино, т.к. «в лесу на оконечности левого фланга» никакой деревни не было. Это местоположение 5-го егерского полка в Шевардинском бою подтверждается и документами о действиях Фанагорийского гренадерского полка, присланного на смену 5-го егерского.
Так, командир Фанагорийского полка подполковник Головин 2-й, «будучи командирован с полком для выгнания засевшего неприятеля в деревушке, имевшейся на левом фланге, исполнил поручение хорошими своими распоряжениями и неустрашимостью, где получил рану». Капитан Хрептович – «отлично действовал со стрелками и ранен». Капитан Борейша «с ротою бросился в деревню и удерживался против многочисленного неприятеля, получил две тяжелые раны». Штабс-капитан Белякович – «с отличною храбростию 24 числа августа вел свою роту против неприятельских стрелков и ранен». Поручик Марков 1-й отличился храбростью при нападении на неприятеля во рву и получил тяжелую рану» [524] . «Деревушка на левом фланге», «ров» – это все приметы д. Шевардино и оврага, на восточной стороне которого эта деревня расположена.
Поликарпов утверждает, что «Фанагорийский гренадерский полк первым из полков 2-й гренадерской дивизии вступил в дело 24 августа», в виду тяжелого положения, сложившегося на участке 5-го егерского полка: «Главнокомандующий (т.е. Багратион. – В.Х.) вынужден был послать адъютанта егерской бригады 26 пехотной дивизии, капитана 5-го егерского полка Сосновского, «привести Фанагорийский гренадерский полк на смену 5-го егерского полка» [525] . Однако учитывая, что Поликарпов неверно устанавливает местоположение 5-го егерского полка в бою – «в лесу, на оконечности левого фланга»,- его мнение относительно причины и времени вступления в бой Фанагорийского гренадерского полка вызывает определенные сомнения. Во всяком случае, объяснение, которое Поликарпов дает этому, в принципе неверно: «Трогать какой-либо полк из стоявших тогда сзади Шевардинского редута Виленского, Одесского и Симбирского пехотных полков на смену 5-го егерского было уже невозможно, т.к. в это время массы французских и польских войск двигались для атаки Шевардинского редута» [526] .
Это «было уже невозможно» совсем по другой причине – означенные полки действовали на разных флангах 2-й армии: полки 27-й дивизии – на левом, а 5-й егерский полк – на правом ее фланге, и оба эти фланга находились в деле. Вспомним, что говорит Паскевич: «В то же время, когда 24-го французы сделали атаку на Шевардино, они атаковали также и мой левый фланг» [527] .
И все же, можем ли мы установить время, когда были двинуты в бой гренадерские полки? В отечественной литературе на этот счет также существуют разные мнения.
Михайловский-Данилевский утверждает, что «чрезмерное превосходство сил неприятельских, двинувшихся в атаку на наш левый фланг, заставило князя Горчакова ввести тотчас в дело гренадеров» [528] . Однако это утверждение не выдерживает проверки фактами. Вспомним: «…а у нас когда-то догадались за гренадерами и конницей послать. Отдувайся как знаешь!» – говорит Георгиевский кавалер из дивизии Неверовского.
Бутурлин, со своей стороны, считает, что «2-я гренадерская дивизия подошла к месту сражения около 8 часов вечера, сменив полки 27-й дивизии» [529] . Это означает, что гренадеры должны были вступить в бой уже в полной темноте, т.к. над Бородинским полем, согласно свидетельству современника, «солнце всходило тогда в 5 часов утра, а заходило около 7 часов вечера» [530] .
Поликарпов, в поисках компромисса, достаточно произвольно сокращает время вступления гренадер в бой до 7 часов вечера: «В виду критического положения дел у Шевардинского редута, Багратион прислал 2-ю гренадерскую дивизию. Она подоспела около 7 часов вечера к редуту, и из-за обладания им снова закипел бой» [531] .
С тех пор вопрос этот в отечественной литературе более не дискутируется.
Что же говорят нам источники? Вернемся к свидетельству Сиверса, который, упомянув о двух безуспешных попытках наших войск отбить редут у неприятеля, продолжает: «Атакующие подкрепляются некоторыми гренадерскими полками 2-й дивизии, которых сам генерал-лейтенант Горчаков вел на неприятеля » [532] .
Здесь мы получаем не только косвенное указание на время вступления гренадер в бой – после двух безуспешных попыток наших войск отбить редут у противника, – но и прямое указание на то, что гренадерские полки, причем только «некоторые», вел в бой лично Горчаков [533] . Очевидно, это были те самые «три гренадерские полка», о которых говорит Горчаков, перечисляя состав подчиненной ему при Шевардине группировки войск. Мы можем даже назвать их, основываясь на записке Горчакова к Карлу Мекленбургскому, отосланной после Бородинского сражения [534] . Это были Киевский, Сибирский и Малороссийский гренадерские полки, что подтверждается и подробностями их действий в Шевардинском сражении, указанными в наградных документах [535] .
Слушаем Сиверса дальше: «…в сем положении (т.е. в то время как гренадерские полки под командованием Горчакова шли в атаку – В.Х.) усмотрел я отважное предприятие неприятеля в виду нашей кавалерии, взять нашу пехоту, атакующую редут, во фланг и тыл двумя сильными колоннами между редутом и деревнею быстро наступающими. Я бросился к правому флангу кавалерийской линии под моею командою состоящей. Два прибывшие кирасирские полка выстраивались впереди линии. Является ко мне командующий ими, храбрый полковник Толбузин 1-й. Указываю ему наступающие в близком уже расстоянии колонны неприятельской пехоты довольно для него, в первой линии Малороссийской кирасирский полк, он с оным полком ударил на одну колонну, Глуховский полк на другую колонну, мгновенно опрокинуты и преследуемы занеприятельскую батарею, которою храбрые сии полки овладели и взятые пушки представлены им к своей команде. Харьковскому и Черниговскому драгунским полкам приказано было от меня подкрепить кирасир, тем прикрыт был их правой фланг, которым угрожали две пехотные колонны с другой стороны деревни показывающие. Два эскадрона Харьковского драгунского полка под командою майора Жбаковского, два эскадрона Черниговского драгунского полка под командою майора Мусина-Пушкина ударили на оные колонны и, опрокинув,овладели двумя пушками, которыми неприятель начал устраивать батарею в подкрепление его пехоты, но не успел сделать ни одного выстрела. Атаковавшие кирасирские и драгунские эскадроны, преследовав неприятеля, выстроились в порядок, неприятель не осмелился сделать малейшего покушения на сии полки» [536] .
Здесь описан, пожалуй, наиболее заметный эпизод Шевардинского сражения, когда наши войска, пехота и кавалерия, общей контратакой опрокинули около д. Шевардино наступающие колонны французской пехоты и захватили ее орудия. Установить его время, а значит, и относительное время вступления в бой гренадерских и кирасирских полков, позволяет свидетельство полковника Юзефовича, шефа Харьковского драгунского полка. Вот что пишет он в своем рапорте от 10 сентября 1812 г.: «В седьмом часу вечера, когда две неприятельские колонны показались на высоте горевшей деревни (т.е. д. Шевардино. – В.Х.) и начали уже огнем своим вредить нашей кавалерии, тогда полк, по данному повелению, атаковал оные – одну из них уничтожил, другую обратил в бегство ивзял конное неприятельское орудие с картечным зарядом, не дав ему выстрелить» [537] .
«В седьмом часу вечера» – это определенно еще в светлое время суток; а значит, мы можем вполне основательно утверждать, что полки 2-й гренадерской дивизии г.-м. Карла Мекленбургского и поддержавшие их полки 2-й кирасирской дивизии г.-м. И.М.Дуки, т.е. резервы 2-й армии, которые, согласно диспозиции к генеральному сражению, должны были «быть сберегаемы сколь можно долее», вступили в бой вовсе не в темноте, т.е. в конце сражения, а еще засветло. Столь скорое введение в бой резервов, по существу два часа спустя после начала сражения (если считать его от 4 часов пополудни), само по себе свидетельствует о том, что в это время (в 7-ом часу вечера) Шевардинское сражение достигло наибольшего напряжения и с нашей стороны потребовались дополнительные усилия, чтобы его поддержать. Зная о нерасположении Багратиона к отчаянной обороне вверенной ему позиции, можно не сомневаться в том, что упорство сражения поддерживалось именно Кутузовым. И здесь мы вновь не можем не почувствовать скрытого намерения Кутузова, содержащегося в его упорстве, а именно – перевести Шевардинское сражение в генеральное, точнее придать ему значение генерального, с тем чтобы иметь основание отступить затем с Бородинской позиции, принеся, таким образом, наименьшую жертву во спасение Москвы. То, что подобное отступление не последовало, говорит не только об успехе нашего сопротивления, но и об осторожности Наполеона, не позволившего себе в этот день действий, способных спугнуть Кутузова с позиции (например, захват с. Бородино или движение по Старой Смоленской дороге корпусом Понятовского). Оба противника очень тонко чувствовали друг друга и балансировали в этот день на грани возможного.
Дополнительные сведения об атаке драгун, важные для понимания общей картины боя, находим мы в документе, который удивительным образом ускользает от внимания отечественной историографии. Это рапорт командира 2-й бригады 4-го кавалерийского корпуса, которую и составляли Харьковский и Черниговский драгунские полки, г.-м. И.Д. Панчулидзева командующему кавалерией 2-й Западной армии г.-л. Д.В. Голицыну от 4 сентября 1812 г.: «Ваше сиятельство изволили установить сами Черниговский драгунский полк при батареи, на которой находился г. г.-л. кн. Горчаков, примыкая к оной левым флангом. Чрез весь день полк подвержен был не только сильному пушечному, но и ружейному огню, а потом во время атаки Кирасирских полков, оный пошел им на подкрепление и проходя мимо пешей неприятельской колонны с стремлением ударил на оную, более 300 ч. неприятеля легло на месте, а 2 орудия, находившиеся при колонне, взяты были полком, но как сильный отряд неприятельской кавалерии приблизился на подкрепление, то Всемилостивейше вверенный мне Черниговский драг. полк принужден был ретироваться назад; за скоростию и неимением подводным орудиям лошадей, принужден был оное оставить, а другое с 3 лошадьми отдано под квитанцию г. коменданта 2-й Западной армии Ладожского пех. полка майора Орженского, а потому и осмеливаюсь просить покорнейше ваше сиятельство о исходатайствовании отличившимся в тот день штаб- и обер-офицерам, также и нижним чинам Монаршего награждения, список же оным равно как и убитым и раненым, при сем поднести вашему сиятельству честь имею» [538] .
Теперь многое объясняется и становится на свои места. Прежде всего, становится понятно, почему Сиверс говорит только о двух захваченных харьковскими и черниговскими драгунами неприятельских орудиях, а не о трех, как явствует из наградных документов, – одно орудие черниговские драгуны, контратакованные «сильным отрядом неприятельской кавалерии», вынуждены были оставить «за скоростию и неимением подводным орудиям лошадей». Окончательно разъясняются и слова Сиверса: «Под командою его сиятельства генерал-лейтенанта Голицына вся кавалерия 2 армии была устроена в боевом порядке позади батарей и редута на левом фланге», – они характеризуют не столько расположение войск, сколько говорят о том, что построением кавалерии 2-й армии распоряжался лично г.-л. Голицын. Харьковский и Черниговский драгунские полки, указанные Сиверсом на правом фланге этой кавалерийской линии, получают теперь конкретное местоположение – они стояли «при батареи, на которой находился г. г.-л. кн. Горчаков», причем Черниговский полк примыкал к этой батарее левым флангом. Мы можем даже назвать эту батарею, служившую Горчакову командным пунктом во время боя, – это было то самое укрепление на пригорке, в 500 саженях восточнее Шевардинского редута, которое, по словам Колачковского, «примыкало к лесу и как бы служило для укрытия резерва». На карте Пресса, Шеврие и Беньо, напомню, это укрепление отмечено цифрой 2.
Теперь нам совершенно ясно, что именно эти «два драгунских полка», Харьковский и Черниговский, стоявшие на правом фланге кавалерийской линии 4-го корпуса, и имел в виду Горчаков, когда перечислял состав подчиненной ему при Шевардине группировки. Теперь объясняется и весь состав этой группировки – она включает в себя лишь те войска, которые попадали в поле зрения Горчакова во время боя. Вот почему мы не находим в ней Киевского и Новороссийского драгунских полков, а также двух эскадронов Ахтырского гусарского полка, о действиях которых южнее и впереди Шевардинского редута говорилось ранее, – они действовали на левом фланге кавалерийской линии 4-го корпуса, т.е. за западным уступом леса, близ которого, на батарее, находился Горчаков, и потому не попадали в поле его зрения.
2-я кирасирская дивизия, которую Горчаков числит у себя в полном составе [539] и которую он до начала кавалерийской атаки «держал вне выстрелов» [540] , располагалась, следовательно, за восточным уступом того же леса. То есть 2-я кирасирская дивизия была только приближена к левому флангу во время сражения, но стояла вне выстрелов. В противном случае, если бы она по-прежнему стояла в резерве 2-й армии, Горчаков просто не мог бы ею располагать.
«Два сводные гренадерские баталиона» (из четырех, заявленных Воронцовым в Шевардинском сражении [541] ), которые мы находим в составе группировки Горчакова, подошли к нему только к концу сражения [542] , и подробности их действий нам неизвестны. Мы можем только предполагать, что два других сводно-гренадерских батальона Воронцова действовали там же, где и три другие гренадерские дивизии, т.е. в районе д. Шевардино [543] . Однако присутствие в составе группировки Горчакова 5-го егерского полка продолжает нас озадачивать. Мы находим ему только одно объяснение – 5 егерский полк действовал в районе д. Шевардино и потому об этом могло стать известно Горчакову.
Теперь, когда мы прояснили положение наших войск на левом фланге, вернемся к атаке харьковских и черниговских драгун. Французская историография ничего о ней не знает и, похоже, не хочет знать. Единственное свидетельство этой атаки, которое мы находим с французской стороны, настолько отлично от того, что известно об этой атаке из русских источников, что сомнение берет в его адекватности. Это свидетельство, принадлежащее полковнику де Чюди из дивизии Фриана (именно эта дивизия наступала правее (севернее) Шевардино), пересказывает Земцов, рисуя нам почти буколическую картину.
Оказывается, «в районе 7 вечера, когда 2-я дивизия (Фриана. – В.Х.) уже готовилась разбить свой бивак» (и это посреди несмолкаемой битвы!), она была вдруг потревожена невесть откуда взявшейся русской кавалерией («это были драгуны», замечает в скобках Земцов, оставляя нам реалистические детали). Разумеется, ничто не могло помешать стремлению французов к заслуженному отдыху, и полковник де Чюди, командовавший 2-м и 3-м батальонами полка Жозефа Наполеона, получает приказ принять соответствующие меры. Батальоны де Чюди, «скрытые сумерками и горящими домами деревни» ( sic !), образовали каре. Но коварный де Чюди этим не ограничился. Он отправил «в качестве приманки» ( sic !) «роту вольтижеров, которая должна была привлечь внимание кавалеристов» (интересно, а куда эти «кавалеристы» скакали?) «Уловка удалась, – с удовлетворением отмечает Земцов. – Драгуны, погнавшиеся за горсткой стрелков, оказались под огнем двух фасов каре». Финал этой сцены уже со слов де Чюди: «Эта кавалерия отступила в беспорядке, потеряв перед строем каре десяток убитыми, между которыми был командовавший ими начальник, и большое количество раненых людей и лошадей; батальоны не потеряли ни единого человека…» [544]
Спрашивается, если батальоны де Чюди «не потеряли ни единого человека», то какие две неприятельские колонны, наступавшие правее (севернее) д. Шевардино, опрокинули харьковские и черниговские драгуны и чьи орудия они захватили? Уж не те ли, которые были выставлены «в качестве приманки»?
Сомнение в достоверности свидетельства де Чюди усиливается еще и от того, что драгуны, как мы помним, отступили вследствие контратаки «сильного отряда неприятельской кавалерии», вынужденные даже бросить одно из трех захваченных неприятельских орудий, а вовсе не от огня французской пехоты.
Но как-то этот де Чюди все-таки отличился, потому что мы еще дважды, хотя и курьезно, встретимся с упоминанием о его полке (Жозефа Наполеона) в дальнейшем повествовании.
Более озадачивает отсутствие внимания отечественной историографии к атаке драгун. Кутузов в своем приказе по армии, отданном после Шевардинского сражения, ни словом не обмолвился об успехе драгун, приписывая всю заслугу по овладению неприятельскими орудиями исключительно кирасирам: «Горячее дело, происходившее вчерашнего числа на левом фланге, кончилось к славе российского войска [545] . Между протчим кирасиры преимущественно отличились, причем взяты пленные и пять пушек. Предписываю объявить сие немедленно по войскам» [546] .
Эта оценка, сделанная торопливо и явно без учета всех обстоятельств сражения [547] , повторяется и в донесении Кутузова Александру I , причем даже с некоторыми лестными подробностями: «2-я же кирасирская дивизия, должна будучи даже в темноте сделать последнюю из своих атак, особенно отличилась… При сем взяты пленные и 8 пушек, из коих 3, совершенно подбитые, оставлены на месте» [548] .
«Официальные известия из армии от 27 августа» приводят цифру трофейных орудий уже без изъятия 3 подбитых: «2-я кирасирская дивизия, после нескольких блестящих атак, в результате которых были взяты восемь пушек, особенно отличилась в этот день» [549] .
Заметно, что при своем движении к вершинам власти история все более лакируется. Окончательный лоск на картину сражения наводит Бутурлин, который, хотя и признает за драгунами два захваченных неприятельских орудия, оставляет без объяснений, как эта цифра соотносится с 5 орудиями, захваченными кирасирами. Так что нам придется самим в этом разобраться. Для этого вернемся к атаке кирасир как ее описывает Сиверс: Малороссийский и Глуховский кирасирские полки атаковали две неприятельские пехотные колонны, наступавшие между д. Шевардино и редутом, опрокинули их и захватили неприятельские орудия, которые «представлены к своей команде». Числа захваченных кирасирами орудий Сиверс не называет.
А теперь дадим слово пострадавшей стороне, т.е. французам. Рассказывает Фоссен, который как раз и находился в составе этих двух неприятельских колонн, наступавших между д. Шевардино и редутом (это были, напомню, 108-й и 111-й полки, в редакции Фоссена): «Холм (т.е. Шевардинский редут. – В.Х.) уже был наполовину обойден нами, как наши вольтижеры бросились штурмом на него и забрали неприятельские орудия [550] .
В это время бригада двинулась вперед по ложбине, имея этот холм с правой стороны и какую-то горящую деревню (Шевардино. – В.Х.) с левой. Когда же мы уже почти догнали отступающего неприятеля, он вдруг остановился, повернул назад и открыл по нас стрельбу повзводно. Храбрый батальонный командир Ришер тогда прискакал к фронту первого батальона и скомандовал: «Гренадеры! Вперед, в штыки!» Скоро взводы первого батальона так приблизились к неприятелю, что некоторые гренадеры уже пустили в дело штыки [551] , как вдруг на нашем правом крыле появился находившийся в роще, в засаде, неприятельский кирасирский полк, причем наши, находившиеся в застрельщиках, вольтижеры были смяты неприятельскими кирасирами. Наш полковник скомандовал: «Полк, стройся в каре», но уже было поздно, и когда полковник скомандовал отступление, то кирасиры обрушились на передовых из первого батальона, пробились сквозь каре, построенное второпях, и изрубили саблями всех, кого могли только достать. Прочие батальоны начали отступать в большом беспорядке; уцелевшие могли еще спастись благодаря одному селению, расположенному с нашей левой стороны и загоревшемуся в ту минуту, когда мы к нему приблизились (д. Шевардино. – В.Х.). Тем временем стемнело; солдатам кричали: «111-го сюда», другие кричали «108-го сюда». Когда мы таким образом понемногу собрались, то какой-то стоящий вблизи французский пехотный полк бросился к оружию, ошибочно полагая, что мы русские, и стал стрелять в нас [552] . Тогда храбрый адъютант-майор Ристон получил приказание спешно отправиться туда с объяснением, что стоящие-де у деревни войска французы; Ристон столь же счастливо, как и отважно, отправился галопом навстречу дождю из пуль и заставил этот полк замолчать.
В этой злополучной стычке наш полк потерял около 300 человек убитыми, между ними батальонного командира с его адъютантом, майором [553] и 12 субалтерн-офицеров. Вся полковая артиллерия с людьми и обозом погибла, только немного пехоты с трудом спаслось» [554] .
«Вся полковая артиллерия» – это, согласно штатному расписанию 111-го полка, 4 орудия [555] , и именно эту цифру орудий, захваченных кирасирами, указывает Горчаков. Вот что он рассказывает: «Сражение было самое жаркое, до самой темноты все три пункта (т.е. д. Шевардино, редут и лес на оконечности левого фланга Бородинской позиции. – В.Х.) были удержаны, я оставался в надежде и желании, что совершенная темнота ночи прекратит оное, но между Курганом и деревнею услышал я сильный топот неприятельских войск, темнота так уже велика была, что издали усмотреть нельзя было количества оных, а по звуку только узнать можно было, что это была кавалерия и в значительно сильной колонне. Кирасирскую дивизию до сей минуты я не употреблял еще в дело и держал оную вне выстрелов, тут послал ей повеление наипоспешнейше идти атаковать сию неприятельскую колонну. Но при всей поспешности необходимо нужно было несколько минут Кирасирской дивизии для достижения неприятеля, а в сии минуты неприятель, придвинувшись быстро в интервал между Курганом и деревнею, мог разрезать сии два пункта и поставить нас в сильное затруднение; надлежало необходимо остановить стремление неприятеля до прибытия Кирасирской дивизии, а в резерве оставался у меня единственно один баталион Одесского пехотного полка и довольно слабый [556] , я воспользовался сильной темнотою, приказал сему баталиону идти атаковать неприятеля, но запретил стрелять, а идучи, бить сильно в барабаны и кричать ура; сие отчаянное действие получило совершенный успех, ибо остановило движение неприятеля, в сие время Кирасирская дивизия поспела прилететь, пошла в атаку, опрокинула неприятеля и взяла у него четыре пушки. (Взятие коих нигде не упомянуто, а зачтено оными взамен числа потерянных нами в сражении 26-го августа.) После сего поражения неприятельский огонь совершенно прекратился, и мы остались на своих местах до полуночи; тогда я получил повеление оставить сии места и идти на позицию, где готовились принять баталию и где оная была 26-го августа» [557] .
Прошло время, конечно, это чувствуется (не будем забывать, что письмо Горчакова датируется 1837 г.). Данный эпизод в сознании Горчакова выделился из контекста сражения, стал самостоятельным, оброс литературными подробностями, которые, хотя и усиливают рассказ, однако оказываются отличными от того, что имело место в действительности. Так, кирасиры у Горчакова идут в атаку уже в полной темноте, когда «усмотреть нельзя» наступающего неприятеля, а «по звуку только» определить можно, что это «кавалерия и в значительно сильной колонне». У Сиверса же, что подтверждается и свидетельством Фоссена, атака кирасир происходит еще засветло, так что он способен «усмотреть» наступающие неприятельские колонны и различить, что это пехота. Однако место действия во всех свидетельствах указывается одинаково – между редутом и д. Шевардино, и вступление в дело кирасир во всех свидетельствах одинаково сопровождается захватом неприятельских орудий, что и дает нам основание считать все эти свидетельства – и Сиверса, и Фоссена, и Горчакова (и даже литературные обработки Сегюра и Коленкура, канонизированные французской историографией) – не более чем различными редакциями одного эпизода сражения, имевшего место на исходе дня между редутом и д. Шевардино.
Удивляет другое, почему Горчаков полагает, что орудия, захваченные кирасирами в этой атаке [558] , были не учтены в числе трофеев русской армии? Трудно представить себе, чтобы Горчаков мог забыть о приказе Кутузова, который он, Горчаков, полагал несправедливым и о котором тогда говорила вся армия [559] .
Объяснение, на наш взгляд, можно найти у Бутурлина, который приводит следующее описание атаки Малороссийского и Глуховского кирасирских полков: «Сии полки, под командою полковника Толбузина 1-го, тотчас построились в линию, сделали перемену фронта вправо и, ударив на неприятельскую пехоту, опрокинули оную…»; затем, «продолжая свои успехи, даже овладели батареей, впереди Доронина поставленной, с коей только 5 орудий могли увезти с собой, а три орудия, совершенно подбитые, оставлены были на месте» [560] .
Пассаж, касающийся захвата кирасирами неприятельской батареи, «впереди Доронина поставленной», и прочно вошедший в отечественную литературу, тем не менее полностью надуман. Бутурлину понадобилось «найти» эту батарею, чтобы как-то оправдать соответствующие слова из донесения Кутузова к Александру I [561] . Однако ни русские, ни французские источники не подтверждают данного факта. Горчаков, считавший, и не без основания, точку зрения Бутурлина официальной, имел поэтому причины считать орудия, захваченные кирасирами между редутом и д. Шевардино и не вошедшие в реестр официальной историографии, неучтенными. К подобному мнению могла склонять его также и неудовлетворенность оценкой его роли в Шевардинском сражении.
«Ночь была уже наступившей, – завершает описание сражения Сиверс, – еще действие пехоты около редута несколько продолжалось…» [562] .
Помните слова Георгиевского кавалера из дивизии Неверовского? «Под Шевардиным дрались мы ночью, как днем: деревня горела».
Мы имеем и другое свидетельство этого продолжавшегося в ночи около редута действия, которое дополняет сказанное выше. Рассказывает поручик Симбирского пехотного полка Д.В.Душенкевич: «Часу в 10-м ночи нам велено было освободить нашего фланга захваченную неприятелем батарею, охраняемую сильно; владеющие ею сделали нам встречу жесточайшую, но мы в несколько минут свое доказали – отняли редут обратно[563] при значительной потере офицеров и нижних чинов с обеих сторон. В то же время догоравшие стога сена, зажженные вечером во время боя, правее нас, помогли нам заметить, что сильная неприятельская колонна шла косвенно направлению, вероятно с тем, чтобы отрезав нас, атаковать в тыл или с другою какою целью. Неверовский, поворотив свои полки направо, приведя мгновенно их в порядок, приказал Симбирскому, открыв полки, порох с оных долой, идти без выстрела и шума опять в штыки на ту колонну. Полк наш, с мертвой тишиною приближаясь к оной, напав незапно и решительно во фланг, жестокое нанес поражение. Французы, оставя свое предприятие, в величайшем беспорядке бросились назад, мы смешались с ними, перекололи множество, преследовали, взяли одну фуру с медицинскими запасами, другую с белыми сухарями и две пушки, продолжая уничтожать далее [564] . Усталый, от трех часов пополудни беспрерывно в бою жарком находящийся, наш полк кричал дать в помощь кавалерию; Орденский кирасирский полк уже мчался по следам нашим; мы продолжали свое дело, не внимая шуму и гулу колонны кирасирской, пока голос начальства не пронесся: «Ребята, место кавалерии, раздайсь, раздайсь!» Пропустив кавалерию, остановились, и на сем кончились действия наши 26-го августа [565] . Бригадный наш командир полковник Княжнин; шеф полка Лошкарев и прочие все штаб-офицеры в нашем полку переранены жестоко, из обер-офицеров только 3 осталось невредимых, прочие кто убит, кто ранен; я также в сем последнем действии, благодаря Всевышнего! на земле родной удостоен пролить кровь. Нас всех повели, некоторых понесли в руки медикам, и ночью же отправлены транспорты раненых в Москву» [566] .
Здесь мы видим то же сочетание черт сходства-различия, что и в других свидетельствах, касающихся эпизода, происходившего между редутом и д. Шевардино на исходе сражения. «Сильная неприятельская колонна», которая «шла косвенно направлению», вполне узнаваема – это колонна, в составе которой шел Фоссен. За это говорят захваченные нашими войсками две фуры, «одна с медицинскими запасами, другая с белыми сухарями», т.е. тот самый потерянный полком Фоссена обоз. То обстоятельство, что «усмотреть» эту неприятельскую колонну Душенкевичу доводится не при свете дня, а при свете горящих в поле стогов сена, объясняется, на наш взгляд, наложением впечатлений и говорит о длительности данного эпизода сражения.
Мы отметим также и быстроту сменяющейся обстановки возле редута. Ведь если полк Фоссена при начале своей атаки захватывает редут, то во время той же атаки, хотя уже в сумерках или в темноте, редут вновь оказывается в руках у русских войск и на этот раз до конца сражения.
Примечательно, что Неверовский использует тот же фактор неожиданности, что и Горчаков, посылая свою пехоту под покровом ночи «без выстрела и шума» в штыки на неприятельскую колонну. Если вспомнить также и об Астраханском гренадерском полке, который, наряду с Симбирским пехотным полком, способствовал нашей кавалерии в отнятии неприятельских орудий на этом участке сражения, то это даст нам представление о том единодушии, с которым русские войска, даже не связанные единым руководством, действовали при Бородине. Именно этим единодушием прежде всего склонны мы объяснять тот факт, что армия наша, уступавшая неприятелю числом и опытностью, смогла при Бородине, говоря словами Митаревского, «со славою выдержать битву с непобедимым до того времени неприятелем» [567] .
Несколько странным может показаться упоминание Душенкевичем Орденского кирасирского полка на месте Глуховского и Малороссийского, которые действовали на этом участке, но не будем забывать, что источники говорят о нескольких атаках наших кирасир, а Горчаков даже прямо говорит обо всей 2-й кирасирской дивизии, принявшей участие в ночной контратаке против неприятельской кавалерии. Так что возможности для участия Орденского кирасирского полка в данном эпизоде сражения все-таки остаются.
В гораздо меньшей степени освещены в нашей литературе действия, происходившие южнее редута. Но если относительно пехоты, действовавшей здесь, мы можем, несмотря на скудость сведений, иметь какое-то представление [568] , то относительно кавалерии царит полная неразбериха. Вспомним, что говорит Глинка: «Полковник князь Кудашев с кирасирами (синие и желтые воротники) сделал также две блистательных атаки и отбил у французов 6 пушек».
Указанные здесь цвета воротников говорят о том, что в упомянутых атаках должны были участвовать Глуховский (синие воротники) и Астраханский (желтые воротники) кирасирские полки. Но Астраханский кирасирский полк не мог принимать участия в действиях на левом фланге, т.к. относился к составу 1-й армии (1-я кирасирская дивизия г.-м. Н.И.Депрерадовича). Очевидно, Глинка имел в виду Екатеринославский кирасирский полк, у которого воротники были оранжевого цвета [569] , тем более что мы располагаем вполне адекватным свидетельством участия этого полка в Шевардинском сражении.
Рассказывает подполковник Екатеринославского кирасирского полка Ф.Уваров: «24-го числа прошедшего месяца неприятель сделал сильное нападение на левый фланг нашей армии, которая уже стояла в позиции под Бородином. Наша дивизия была туда послана, и храбрые и мужественные атаки наших кирасир, поддержанные 2-й гренадерской дивизией, принудили неприятеля отступить. Я в сем деле командовал двумя эскадронами и был послан первойв атаку» [570] .
Свидетельство Уварова вполне подтверждает то, о чем свидетельствуют все русские источники, а именно, что русские отстояли свои позиции при Шевардине [571] .
То обстоятельство, что Екатеринославский кирасирский полк «был послан первой в атаку», доказывает, что он вступил в сражение именно на левом фланге кавалерийской линии 2-й армии, т.е. южнее Шевардинского редута, ибо на правом ее фланге, напомню, первыми вступили в дело Малороссийский и Глуховский кирасирские полки. Учитывая, что кирасиры Уварова действуют совместно с гренадерскими полками, мы можем с полным основанием заключить, что екатеринославцы вступили в дело уже после нашего отступления от редута и, следовательно, Глинка, упоминающий об атаках кирасир еще до падения редута, не прав. А отсюда становится понятно, что и все свидетельство Глинки не более чем литературная аллюзия, тем более что никаких захваченных неприятельских орудий в кавалерийских атаках южнее редута мы не обнаруживаем [572] .
Рассказывает Колачковский (5-й корпус Понятовского): «Русская кавалерия, состоявшая из кирасир и драгун, произвела несколько очень смелых атак против французской конницы, опрокинула ее передовые полки и даже атаковала роту польской пехоты, выдвинутую впереди колонн для поддержки стрелков. Колонны, свернувшись в каре, ротными залпами отразили кавалерию, причем особенное хладнокровие проявил во главе своей роты 16 пехотного полка капитан Ян Скржинецкий. Прибытие короля неаполитанского с новыми конными полками остановило русскую кавалерию, которая, будучи обстреляна польской артиллерией, очистила поле. В упомянутой кавалерийской атаке, которая может быть причислена к наиболее энергичным, со стороны русских приняли участие Малороссийский, Глуховский и, вероятно также, Орденский кирасирский полки и Харьковский и Черниговский драгунские полки» [573] .
В названиях полков русской кавалерии сказывается у Колачковского знакомство с «Историей» Бутурлина, употребленное здесь весьма некстати, – означенные полки, за исключением Орденского, который действовал в том числе и южнее редута, все действовали севернее редута, а харьковские и черниговские драгуны – даже севернее д. Шевардино. Поразительно все-таки, с какой легкостью мы обмениваемся с французами заблуждениями и как тяжело дается нам взаимное признание истины! Но для нас важнее установить сам факт действия русской кавалерии южнее редута [574] и иметь представление о том, что они (эти действия) собой представляли даже в глазах противника [575] , а именно: «несколько очень смелых атак против французской конницы», которая была тем опрокинута, и что развитию атак русской кавалерии помешало «прибытие короля неаполитанского с новыми конными полками». Мы можем даже составить себе представление о том, что это были за «новые конные полки короля неаполитанского», исходя из французских же источников.
Рассказывает Тирион, старший вахмистр 2-го кирасирского полка корпуса Нансути: «Прямо впереди нас, влево и несколько отступя от редута, находился лес (очевидно тот самый, близ которого, на батарее, находился командный пункт Горчакова. – В.Х.), и мы видели, как вдоль этого леса проследовала линия неприятельской кавалерии, развернулась и стала в боевом порядке на опушке леса. Наступившая темнота все же не помешала нам определить, что это за род войск.
Наш корпусной командир ген. Нансути, не желая оставлять в такой близости от нас противника, который легко мог нас потом атаковать врасплох, приказал полку Гамбургских Красных улан атаковать и отбросить эту замеченную кавалерию.
Полк с места и открыто пошел вперед и атаковал, имея «пики в руках». Русская кавалерия встретила удар, не дрогнув, и не успели уланы коснуться остриями пик груди неприятельских всадников, как мгновенно повернули кругом и пошли к нам обратно, как будто, в свою очередь, были атакованы и преследованы. Так мы и решили, и наши 2-й и 3-й кирасирские полки понеслись вперед, как для того, чтобы поддержать улан, так и в целях атаки неприятельской кавалерии. Уланы пронеслись сквозь интервалы наших эскадронов и перестроились за нами.
Местность перед нами до самого леса оказалась свободна от войск. Что же произошло? Оказывается, уланы атаковали русских кирасир, темные кирасы которых за темнотой не разглядели, и когда пики их коснулись железа кирасирских доспехов, издав звон, уланы, испуганные, бросились бежать» [576] .
Этот, по словам Земцова, «интересный эпизод» [577] любят цитировать в зарубежной литературе. Если же очистить его от мистики и оставаться строго на почве реальных фактов, то становится ясно, что Гамбургские уланы и были той «французской конницей», которая, согласно свидетельству Колачковского, была опрокинута русской кавалерией. Что же касается «новых конных полков короля неаполитанского», которых, надо полагать, и представляет Тирион, то их выдвижение на поле сражения, отметим, происходит уже в отсутствие каких-либо боевых действий.
«Мы, между тем, продолжали двигаться вперед, – продолжает Тирион. – При нашем приближении кирасиры отступили (откуда вдруг они появились? – В.Х.), очистив лес. В этом лесу наши Гамбургские уланы выставили главный караул, выдвинув впереди посты. Мы же стали тут же на месте биваком» [578] .
И хотя французские мемуаристы пытаются придать этому выдвижению вид атаки, даже «преследования русских кирасир» [579] , оно было все-таки ничем иным, как простым занятием поля сражения после отступления русских войск. Мы имеем даже прямое подтверждение этому отступлению во французских источниках. Рассказывает Констан Вери, личный камердинер Наполеона: «6 сентября, в полночь, императору сообщили, что количество костров на русской стороне уменьшилось, а в некоторых местах их стали тушить; немногие же утверждали, что слышали заглушаемый бой барабанов. Вся армия находилась в состоянии сильнейшего волнения. Император, весь вне себя, соскочил с кровати, не переставая восклицать: «Это невозможно!»
Я пытался дать ему одежду, чтобы он смог потеплее одеться, потому что ночь была очень холодной, но он так стремился поскорее убедиться в правильности полученной информации, что поспешил ринуться из палатки, успев только завернуться в плащ. Действительно, огонь костров вражеских биваков значительно потускнел, и это вызвало у императора мрачные подозрения. Где же закончится война, если русские и сейчас отступили? Император вернулся в палатку в сильно возбужденном состоянии и опять улегся в постель, повторяя при этом: «Всю правду мы узнаем завтра утром» [580] .
Констан ошибается – все описанное здесь относится не к 6-му, а к 5-му сентября, потому что никакого другого отступления в полночь, кроме отступления с Шевардинской позиции, у русских при Бородине не было. И за это говорит также тесная слиянность данного эпизода с событиями 5 сентября, как их описывает Констан: «5 сентября император поднялся на высоты Бородина, надеясь одним взглядом окинуть соответствующие позиции двух армий, но хмурое небо было затянуто тучами. Вскоре пошел один из тех мелких, холодных дождей, которые так часто бывают ранней осенью. Император попытался воспользоваться биноклем, но пелена мелкого дождя, покрывшая всю окрестность, не позволила ему что-либо увидеть даже на небольшом расстоянии, чем император был очень огорчен. Дождь, гонимый ветром, косо забрызгивал окуляры его походного бинокля, и императору, к его досаде, приходилось вновь и вновь вытирать их.
Воздух был настолько насыщен холодом и влажностью, что император приказал принести ему плащ. Закутавшись в него, он заявил, что здесь оставаться больше нельзя и он должен вернуться в штаб-квартиру. Что он и сделал, затем немедленно бросившись на кровать и заснув на короткое время» [581] .
Этот «мелкий холодный дождь, покрывавший всю окрестность» отмечается и другими французскими мемуаристами, однако уже по окончании сражения, в ночи. Свидетельство Констана, отмечающее особенность этого дождя «забрызгивать окуляры походного бинокля императора», доказывает, что дождь пошел ранее, еще во время сражения, когда, очевидно, редут находился уже в руках французов, но русские не предпринимали еще своей последней контратаки, оставившей редут в их руках, т.е. где-то около 6 часов вечера. Наполеон, отбывая в штаб-квартиру и отдав войскам распоряжение закрепиться на занятой территории, очевидно, не подозревал о возможности подобного поворота дел. Эта новость застает его в палатке, где он внимает звукам битвы, доносившимся до него сквозь мерный шум дождя, но не слишком тревожится за судьбу сражения. Он уверен в своей силе; уверен в своих маршалах, генералах и в своей армии. Все знают, что им нужно делать, и сделают все, что нужно.
Констан продолжает: «Проснувшись, он сказал мне: «Констан, я слышу шум снаружи, пойди посмотри, что там случилось». Я вышел и, вернувшись, доложил ему, что прибыл генерал Коленкур; услышав эту новость, император поспешно встал с кровати и выбежал из палатки, чтобы встретить генерала. С волнением в голосе он спросил: «Ты привел с собой пленных?» Генерал ответил, что он не мог взять пленных, поскольку русские солдаты предпочитали умереть, но не сдаваться в плен» [582] .
Это была обескураживающая новость! Но французские мемуаристы, на разные лады пересказывающие этот эпизод, «забывают» сказать о том, что не только в отсутствии пленных эта новость заключалась [583] . Не менее обескураживающим было в ней и то, что русским вновь удалось овладеть редутом. Мы можем уверенно говорить об этом, исходя из факта отступления русских войск, удостоверенного самим Наполеоном, ибо, повторяем, никакого другого отступления в полночь, кроме отступления от Шевардино, у русских при Бородине не было. Но если сразу по получении известия о переходе редута в руки русских Наполеон не посчитал нужным немедленно контратаковать их, не видя необходимости продолжать битву в ночи, то теперь, узнав об отступлении русских, он приказал немедленно занять оставленные ими позиции [584] . Он надеялся, что таким образом побудит русских к новым контратакам и убедится в их реальной готовности к сражению. Именно это занятие оставленных русскими позиций французская историография и пытается представить как последнюю атаку французских войск, завершившую Шевардинское сражение.
Колачковский рассказывает: «После отражения русской кавалерии польская пехота двинулась вперед. Движение прикрывалось 14 вольтижерскими ротами под командой 15 пехотного полка батальонного командира Матвея Рыбинского. Атака, произведенная одновременно с последним ударом на редут дивизии Компана, закончила бой, продолжавшийся до позднего вечера, т.е. до 9 часов» [585] .
Однако, заметим, эта «атака», якобы закончившая бой, не наполнена никаким содержанием, и понятно, почему – за полным отсутствием противника. Фактом остается то, что к концу дня русские возвратили себе редут и отстояли свои позиции. После этого никаких внятных свидетельств сражения мы не наблюдаем.
Горчаков: «После сего поражения неприятельский огонь совершенно прекратился, и мы остались на своих местах до полуночи; тогда я получил повеление оставить сии места и идти на позицию, где готовились принять баталию и где оная была 26-го августа». Неверовский: «…ночью велено мне было оставить батарею и присоединиться на позицию к армии». Георгиевский кавалер из дивизии Неверовского: «Отвели нас назад, совсем ночь была». Сиверс: «…гренадерские полки, овладевшие редутом, оставили оную в ночи и отведены, как и вся пехота, на позицию, а кавалерия выстроена в две линии оставалась на месте, вытянули цепь и до рассвета, оставя часть на месте, также отошла на прежнюю позицию». Сен-При: «Наши аванпосты провели всю ночь в расстоянии пистолетного выстрела от редута и только утром отступили под прикрытие артиллерии флешей» [586] .
Безусловно, именно об этом отступлении говорят слова Маевского, которому Багратион «ночью велел сыскать кн. Голицына, Васильчикова, кирасир и генерала Воронцова, и поставить их на позицию», т.е. велел отвести войска на позицию. И Маевский подчеркивает, что «это было ночью в 12часов» [587] .
* * *
Так закончилось это сражение, столь же неожиданное, сколь и упорное. Оно оставило во французской армии впечатление, которое трудно назвать удовлетворением, несмотря на все старания французской историографии. Его передают слова одного французского штабного офицера: «Русские упорно защищались при нашем нападении. Дело было очень жаркое, и редут переходил из рук в руки. Ружейный и пушечный огонь продолжались до позднего вечера. Кавалерийская атака русских, с содействием пехоты, нанесла нам вред. Кирасиры их опрокинули первую линию нашей пехоты правого крыла на вторую и произвели в ней такое смятение, что король неаполитанский поспешил лично с отрядом своей кавалерии на помощь для восстановления порядка. Потеря наша не столько была бы для нас чувствительна, но она родила в войсках мысль, что если неприятель так сильно защищал свой отдельный пост, то чего же должно было ожидать от него в генеральном сражении?» [588]
В русском лагере по окончании сражения также анализировали его и делились впечатлениями. Ординарец Багратиона, князь Н.Б.Голицын, рассказывает: «После сего сражения, которое князь Багратион наблюдал издали, я его сопровождал до его квартиры в деревню Семеновскую, где он меня оставил у себя ужинать; тут еще был начальник штаба 2-й армии граф Сен-При. За ужином разговор зашел о происшествиях дня, и князь Багратион, взвешивая все удачи и неудачи, провозгласил, что перевес остался на нашей стороне и что честь и слава Шевардинской битвы принадлежат князю Горчакову…» [589] .
Кутузов до конца дня не прекращал распорядительной деятельности. Ф.Глинка приводит следующий малоизвестный документ: «Генерал Милорадович получил от начальника штаба следующую записку в 9½ часов пополудни:
«Господину генералу от инфантерии имею честь донести, что Его Светлость главнокомандующий армиями распоряжает: если неприятель главными силами будет иметь движение на левый наш фланг, где армия князя Багратиона, и атакует, то 2-й и 4-й корпуса идут к левому флангу армии (очевидно все-таки 1-й армии. – В.Х.), составя резерв оной. Места, где корпуса расположатся, показаны будут обер-квартирмейстером подполковником Нейдгардом» [590] .
Это «если» доказывает, что даже по окончании Шевардинского сражения Кутузов далеко не был уверен, что «неприятель главными силами будет иметь движение на левый наш фланг, где армия князя Багратиона», а значит мнение, укоренившееся в нашей литературе, будто сражение 24-го числа позволило Кутузову определить направление главного удара неприятеля в день генерального сражения, является не вполне справедливым. Но сражение 24-го числа со всей очевидностью обнаружило слабость нашего левого фланга, и это заставило Кутузова принять меры по его усилению. Кроме сделанного выше распоряжения, Кутузов вносит изменения в дислокацию войск: «К вечеру 24 августа, когда затихли раскаты Шевардинского боя, весь 3-й пехотный корпус был передвинут на новое место и поставлен примерно в версте позади д. Семеновской, служа как бы резервом 2-й армии» [591] .
Обращаю внимание читателя, что 3-й пехотный корпус был поставлен вечером 24 августа не на Старой Смоленской дороге, а всего лишь «в версте позади д. Семеновской», в резерве 2-й армии. Примечательно также, что эта передислокация 3-го пехотного корпуса, принадлежащего к составу 1-й армии, произошла без ведома Барклая, о чем тот с возмущением пишет в своем «Изображении военных действий». Формально он прав, но эта ситуация свидетельствует также и об уровне доверия, существовавшем между Кутузовым и Барклаем.
Сделанными распоряжениями изменения в дислокации войск не ограничились – были приближены к линии войск даже орудия артиллерийского резерва, о чем свидетельствует, в частности, поручик 2-й легкой роты гвардейской артиллерии Жиркевич: «24-го числа… французы делали большое обозрение наших войск и упорно нас атаковали, так что ядра их ложились даже у нас, в резерве, хотя и без вреда нам. Того же числа нас передвинули вперед, к самой линии, и расположили на левом фланге армии (имеется в виду левый фланг 1-й армии. – В.Х.), где мы и провели все 25 августа» [592] .
По свидетельству Н.Дивова, ординарца начальника артиллерии 1-й армии г.-м. Кутайсова, «24 августа вечером Кутайсов сам расставлял все батареи 1-й армии» [593] . Ожидали, что на следующий день Наполеон возобновит сражение [594] .
Ночь выдалась холодноватая, небо то покрывалось облаками, то очищалось. Кутузов со своим штабом разместился в д. Татаринове, в глубине Бородинской позиции.
«После этого кровавого вечера, – записывает А.С.Норов, – огни биваков показали нам на противоположной стороне длинный ряд прибывших французских полчищ» [595] .
25 августа
25-е число приходилось на воскресенье. День был холодный, сырой, а костры что-то вяло разводились.
В 6 часов утра перестрелка возобновилась и продолжалась целый день, но, по мнению многих наблюдателей, она была незначительна.
«Перестреливались по временам в цепи на левом нашем фланге, но и там огонь ружейный был весьма слабый», – пишет, например, Н.Н.Муравьев, квартирмейстер 1-й армии [596] .
Самим же участникам перестрелки, происходившей «на левом нашем фланге», она показалась далеко не столь безобидной.
«Во всей армии 25-е число было тихо, кроме нас. На левом фланге стрелков никто не замечал, а у нас в бригаде едва ли осталось по 30 человек в роте», – сетует подпоручик 50-го егерского полка Андреев [597] .
Кое-где вдали и впереди слышна была пушечная пальба – то были картечные выстрелы, которыми отпугивали Наполеона и его лазутчиков, пытавшихся обозревать нашу позицию с более близкого расстояния.
В целом же, и в донесениях русского командования, и в мемуарной литературе этот день отмечается как спокойный. Обе армии, русская и французская, посвятили его приготовлениям к сражению.
«Я, слава Богу, здоров, мой друг, – писал в этот день Кутузов жене. – Три дня уже стоим в виду с Наполеоном, да так в виду, что и самого его в сером сертучке видели. Его узнать нельзя как осторожен, теперь закапывается по уши. Вчерась на моем левом фланге было дело адское; мы несколько раз прогоняли и удерживали место, кончилось уже в темную ночь. Наши делали чудеса, особливо кирасиры, и взяли французских пять пушек.
Никто из лиц, пишущих о Бородинском сражении, обыкновенно не обращает внимание на это письмо Кутузова, привычно игнорируя гений русского полководца. Между тем, в словах Кутузова содержится самое верное понимание того, что происходило 25 августа в расположении французской армии – Наполеон усиленно укреплял свою позицию. Никто отчего-то так и не задумался, для чего это делалось? Ведь ни одно из укреплений, возводимых французами в течение 25 августа, не сыграло, да и не могло сыграть, никакой роли в сражении – они отстояли слишком далеко от поля битвы. И кроме Кутузова, справедливо не рассчитывавшего на внимание потомков к своей персоне [599] , ответ на этот вопрос подсказывает нам французский полковник Пеле, определенно ориентированный на такое внимание. Пеле пишет в частности, что «значительные укрепления», возводимые французами на левом их фланге, против слияния Войны и Колочи, должны были «привлечь внимание неприятеля и обеспечить опорный пункт и сообщение армии». И далее уточняет: «Укрепления, возведенные против впадения Войны, должны были ввести неприятеля в заблуждение относительно истинных намерений Наполеона» [600] .
Отсюда становится понятно, что эти укрепления имели двойное назначение: оборонительное, на случай атаки со стороны русской армии [601] , и демонстративное, имеющее целью скрыть «истинные намерения Наполеона». Пеле, однако, умалчивает о других укреплениях, возводимых французами 25-го числа и имевших точно такое же двойное назначение (всюду мы наталкиваемся на это лукавое умолчание французских свидетельств) – они сооружались против центра и левого фланга русской позиции, и о них мы узнаем уже из русских источников. Рассказывает Глинка:
«25-го числа чрез целый день обе стороны никакого наступательного движения не предпринимали, только впереди позиции происходила небольшая перестрелка за воду.
Укрепление линии не прерывалось. С нашей стороны оно приводилось к концу; а неприятель употребил также целый день для построения огромнейших батарей. С высоты колокольни, находившейся в селении перед центром позиции (в с. Бородино. – В.Х.), можно было видеть в подзорную трубу все работы неприятеля и великое множество артиллерии, им приготовленной. К вечеру выставлено было на одном из главных редутов его, против центра находившихся, около ста орудий» [602] .
Следы этих французских батарей находим мы на плане рекогносцировки укреплений Бородинского поля, снятом в 1902 г. военным топографом Ф.Богдановым и незаслуженно забытом отечественной историографией, – они располагались западнее и севернее д. Шевардино, в точности соответствуя их местоположению на плане Толя, который приложен к составленному им официальному описанию Бородинской битвы [603] . Кроме того, на плане рекогносцировки Ф.Богданова находим мы и другие два французских укрепления – редуты, устроенные на Шевардинском и Доронинском курганах [604] . Все вместе, эти укрепления, построенные по фронту французской армии, действительно представляли собой мощную фортификационную систему, вполне оправдывающую характеристику, данную Кутузовым по адресу Наполеона: «Его узнать нельзя как осторожен, теперь закапывается по уши» [605] . За этой завесой осторожности, которая, впрочем, не была лишней, Наполеон и подготавливал свой план генерального сражения. Нам потребуются усилия, чтобы проследить за этой подготовкой, ибо туман, которым французская историография окутывает образ Наполеона при Бородине, позволяет не всегда ясно различать его действия.
Тем не менее, мы с достаточным основанием можем говорить о том, что уже 24 августа, атакуя левый фланг русской позиции, Наполеон имеет намерение завязать генеральное сражение и выражает готовность продолжить его на следующий день. Об этом – у Коленкура, по обыкновению невнятно.
«В то же самое время, – пишет этот мемуарист (речь идет о рекогносцировке, совершенной Наполеоном в ночь с 5 на 6 сентября после получения им известия об отступлении русской армии от Шевардина), – он побывал и в своих воинских частях, как он это обыкновенно делал накануне дня сражения. Еще во второй половине дня он побывал в различных корпусах, частичноопределил свою окончательную диспозицию и отдал распоряжения, но не был еще уверен, придется ли ему начать атаку завтра утром, до такой степени он боялся, как бы неприятель снова не ускользнул от него» [606] .
Коленкур безусловно преувеличивает, говоря о намерении Наполеона «начать атаку завтра утром», т.е. утром 6-го сентября, – такого намерения у Наполеона не было. Но Наполеон ожидает наутро 6-го сентября атаки со стороны русской армии, и именно с ожиданием этой атаки, вероятность которой усиливалась, в его глазах, упорством Шевардинского боя, и были связаны его распоряжения на следующий день. Вспомним, что говорит Рапп о ночных распоряжениях Наполеона, отданных по окончании Шевардинского боя:
«Наполеон, приказав произвести рекогносцировки, отдал приказание двинуться и приготовиться к следующему дню. Король Неаполитанский считал все эти распоряжения излишними: он овладел редутом, левая сторона позиции (русской армии. – В.Х.) была обойдена. Он не думал, чтобы русские пожелали принять бой; он полагал, что за ночь они отступят» [607] .
Как мы теперь знаем, эта ночная рекогносцировка, во время которой Наполеон по количеству костров на стороне русской армии и движению возле них пытался судить о намерениях Кутузова, не рассеяла его сомнений, и с рассветом он снова был на ногах, удостоверяясь в присутствии противника на позиции.
Коленкур пишет: «Он объехал… всю линию и особенно подробно осмотрел центр и левый фланг, которые он обследовал вплоть до сторожевых постов. Потом еще раз вернулся к центру вместе с вице-королем, чтобы объяснить ему все диспозиции на месте [608] . После этого он отправился на крайний правый фланг, которым командовал князь Понятовский… Сопротивление русских в этом пункте было не совсем таким, каким оно должно было бы быть и каким оно было в других местах. Император колебался, произвести ли глубокий маневр правым флангом, чтобы обойти позицию неприятеля и частично оставить в стороне его редуты, или же занять такие позиции – это облегчалось взятием (накануне. – В.Х.) двух редутов, – чтобы иметь возможность атаковать неприятельский центр с фронта и с тыла, начав атаку правым крылом. Он опасался, что побудит русских к новому отступлению, если примет первый вариант, который угрожал бы их тылу, тем паче что потеря редутов, отнятых у неприятеля накануне, сильно ослабила уже его позицию. Эти соображения склонили императора к принятию второго варианта» [609] .
Коленкур снова вводит нас в заблуждение, приписывая Наполеону намерение уже с утра 6-го сентября атаковать позицию русской армии, – такого намерения, повторяем, у Наполеона не было. С утра 6-го числа Наполеон лишь уточняет расположение русской армии и ожидает нападения с ее стороны, отдавая соответствующие распоряжения.
Пеле, по крайней мере, удерживается от подобной торопливости [610] . Однако оба они, и Коленкур и Пеле, не делают различия между рекогносцировками Наполеона 6-го числа, представляя их как одно целое. Между тем 6-го числа Наполеон совершал рекогносцировки в разное время – утром, днем и ночью, и это важно знать, представляя себе динамику подготовки Наполеона к Бородинскому сражению [611] .
Рапп был, кажется, первым, кому Наполеон поручил перепроверить результаты своих наблюдений по возвращении с утренней рекогносцировки [612] .
«Было 11 часов, – пишет Рапп, – когда Наполеон послал меня на рекогносцировку: мне было поручено приблизиться, насколько возможно, к неприятельской линии. Я снял свои белые перья, надел солдатскую шинель и осмотрел все с наивозможной тщательностью; сопровождал меня один лишь гвардейский стрелок. В нескольких местах я проник за линию русских пикетов. Деревня Бородино [613] отделялась от наших постов всего лишь одним узким и глубоким оврагом. Я слишком далеко зашел вперед, и в меня два раза выстрелили из пушки картечью; я удалился и часам к двум вернулся к своим и явился к Наполеону с докладом обо всем виденном. Наполеон разговаривал с королем Неаполитанским и князем Невшательским. Мюрат изменил свое мнение: к удивлению своему, увидев на рассвете, что неприятельская линия была по-прежнему развернута, он решил, что предстоит бой, и приготовился к нему. Однако другие генералы продолжали утверждать, что русские не рискнут на битву; что касается меня, я думал противное; я заметил, что у русских много войска и довольно хорошая позиция; по моему убеждению, они должны были атаковать нас, если мы не предупредим. Наполеон сделал мне честь согласиться с моим мнением, которое разделял и Бертье» [614] .
Отсюда становится очевидным, что утром 25-го августа, устраивая армию «в оборонительное положение», Наполеон вполне готов к продолжению сражения. А это значит, что он был готов к продолжению сражения уже 24-го числа, когда атаковал нашу позицию. Более того, теперь становится понятно, что именно на это Наполеон и рассчитывал при нападении 24-го числа – втянуть русскую армию в генеральное сражение, заставив ее искать прежних преимуществ своего расположения в попытках вернуть себе утраченную позицию своего левого фланга. Следовательно, делаем мы вывод, с самого начала Наполеон затевал Бородинское сражение как двойное сражение, имея намерение непременно разбить русскую армию! И понятно также становится, что развязывая утром 25-го числа усиленную перестрелку на левом нашем фланге, Наполеон попросту провоцировал Кутузова на продолжение сражения – столь велики были его желание сражения и боязнь вновь упустить русскую армию.
«Император надеялся, – поясняет Коленкур, – что таким путем завяжется бой, который, по его мнению, должен был дать ему весьма выгодные результаты…» [615] .
Однако Кутузов не выказывал намерения атаковать противника.
Такой вариант устраивал Наполеона даже больше – он позволял ему тем лучше подготовиться к сражению, а значит, иметь тем большие шансы на успех. Все было кстати, пока Кутузов оставался на позиции.
«Видя, что неприятель держится спокойно на своих позициях, – продолжает Коленкур, не замечая у себя противоречия, – император решил предоставить этот день армии для отдыха и для того, чтобы успели подтянуться артиллерийские резервы и все другие немного отставшие части» [616] .
И мы подтверждаем, что все в точности так и было – 6 сентября Наполеон не имел намерения завязывать сражение, пока не подтянутся «артиллерийские резервы и все другие немного отставшие части», но был готов к нему, если бы русские пожелали атаковать его позицию.
С утренней рекогносцировкой Наполеона связан эпизод, получивший в литературе неадекватную оценку. Это стало понятным благодаря опубликованным недавно мемуарам лейтенанта Гардье из 111-го линейного полка дивизии Компана. Этот полк, напомню, был разбит в Шевардинском бою, потеряв все свои четыре орудия, и вот что мы читаем в записках Гардье: «6 [сентября] – Мы остаемся на отдыхе, чтобы дать войскам время присоединиться к нам. Видны русские, которые занимаются своими укреплениями. Император, проводя смотр работам, о которых он распорядился, спросил полковника, каким образом он позволил захватить свои четыре орудия. Мне было приказано следовать за ним на поле боя, чтобы разъяснить ему движения накануне и то, каким образом мы подверглись внезапному нападению. Большое число убитых, которые там находились, достаточно подтвердили то, что я ему говорил. Его Величество приказал мне сообщить генералу, командующему полком, что он забыл об этой ошибке, принимая во внимание прекрасную атаку, которая решила взятие редута» [617] .
«Прекрасная атака», якобы «решившая взятие редута», есть плод позднейшего мемуарного творчества Гардье. В действительности Гардье мог узнать о «взятии редута» только ночью, когда, после оставления русскими войсками позиции при Шевардино, остатки 111-го полка были взяты из «фруктового сада», где они нашли укрытие от атаки русских кирасир, и поставлены «позади редута». Здесь-то их и обнаружил наутро Наполеон, выразив неудовольствие «генералу, командующему полком» [618] , по поводу потери орудий. Позднейшая французская историография постаралась героизировать этот эпизод, представив его как встречу Наполеона с доблестными остатками полка, якобы штурмовавшего и захватившего редут, каковым 111-й в действительности не являлся [619] . Перед лицом предстоящей битвы Наполеону было важно сохранить боевой дух в войсках и потому он предпочел «забыть об этой ошибке» 111-го.
День, в целом, складывался удачно. Вернувшись после полудня в свою палатку, Наполеон обнаружил здесь приятный сюрприз – портрет сына, привезенный из Парижа префектом дворца де Боссе. На картине, работы Жерара, был изображен прелестный 20-месячный король Рима, играющий в бильбоке; причем палочкой ему служил скипетр, а земной шар – мячом. Прекрасная аллегория, казавшаяся особенно удачной здесь, на поле битвы!
Рассказывает Констан, камердинер Наполеона: «Он долго держал портрет на коленях, созерцая его с восхищением, и говорил, что это самый приятный сюрприз из всех, которые он когда-либо получал, и несколько раз еле слышно повторял: «Моя добрая Луиза! Какое сердечное внимание!» На лице императора застыло выражение счастья, которое было трудно описать. Хотя его первой реакцией было спокойствие и даже некоторая меланхолия. «Мой дорогой сын», – это было все, что он сказал. Но в нем заговорила гордость отца и императора, когда старшие офицеры и даже солдаты старой гвардии подходили к палатке, чтобы посмотреть на изображение короля Рима. Портрет для обозрения поставили на стул перед палаткой» [620] .
Вместе с де Боссе его ожидал и другой визитер – Фавье, который привез ему известие о поражении Мармона при Арапилах, в Испании. Ничего нового для Наполеона в этом известии уже не было – еще 2 сентября, в Гжатске, он получил с эстафетой первое сообщение об испанских делах и теперь выслушал Фавье даже «с какой-то насмешливостью».
– Англичане заняты там, – скажет Наполеон Коленкуру позднее. – Они не могут покинуть Испанию, чтобы схватиться со мной во Франции или в Голландии. Вот что важно для меня [621] .
Разумеется, испанские дела не могли идти ни в какое сравнение с русскими и в особенности с тем, что происходило сейчас здесь, на этой затерянной в просторах России равнине. Здесь решалась судьба основанной им «системы», ее будущее. Он просто не мог позволить себе отвлекаться на другие вопросы – это означало бы дать обстоятельствам возможность возобладать над собой. С англичанами можно будет разобраться и позже. Но сначала – русские. Оживление, царившее возле его палатки, перед портретом короля Рима, казалось, вторило его мыслям.
По возвращении (около 2 часов пополудни) из рекогносцировки Раппа, Наполеон, выслушав его, потребовал своих лошадей и вновь произвел ту же рекогносцировку.
«Под Бородином (т.е. Семеновским. – В.Х.), – пишет Рапп, – его встретили так же, как и меня, картечный огонь заставил его удалиться. Все виденное им укрепило его в убеждении, что он не ошибся, и, вернувшись, он отдал соответствующие приказания» [622] .
Приказания к сражению для различных корпусов и частей Великой армии были продиктованы Наполеоном Бертье, своему начальнику штаба, между 4:30 и 5 часами пополудни [623] . К этому времени Наполеон уже был уверен, что русские не станут атаковать его позицию, но не спешил с выпуском обращения к войскам, которым обыкновенно он предварял свои сражения. Что-то смущало его. Что?
«Слишком очевидно, – думал он. – Слишком все очевидно. Вот что!»
Действительно, расположение русских, растянувших свой правый фланг в ущерб левому, слабейшему, делало слишком привлекательным удар именно по их левому флангу. Однако очевидность этого удара, вкупе с равнодушием, которое демонстрировали русские к его очевидности, заставляли Наполеона подозревать здесь какой-то подвох или же намерение уклониться от сражения. Ему не было свойственно недооценивать противника, а потому он снова и снова сверял по карте и результатам рекогносцировок свои распоряжения к сражению и снова убеждался в том, что русские просто не оставляли ему лучшего решения: демонстративной атакой на с. Бородино привязать их к центру их позиции, заставив беспокоиться за свой путь отступления, а тем временем основными силами армии, скрытно переброшенными в ночь перед сражением на правый берег Колочи, обрушиться на слабый левый фланг русских, частично обходя его по Старой Смоленской дороге, смять его и, заводя крыло атаки в сторону Большой Смоленской дороги, на путь отступления русских, довершить разгром русской армии. Успех не казался ему сомнительным. Все должно было совершаться «в порядке и методически», сообразно с движениями противника. Пока же он «расположил силы свои так, чтобы не слишком рано пробудить внимание неприятеля» [624] . И все же что-то неотвязно смущало его. Он ловил себя на том, что теперь, накануне сражения, он был уже не столь к нему расположен, как прежде, и, возможно, предпочел бы увидеть дальнейшее отступление русской армии [625] . Конечно, в этом случае открывалась возможность занять русскую столицу без боя. Однако (и он хорошо это понимал!) ничто не было решено, пока оставалась цела русская армия. А значит, ее следовало разбить. И он разобьет ее. Прямо здесь. Да, прямо здесь!
Он вышел из палатки. Перед портретом короля Рима все еще царило оживление. Оно показалось ему затянувшимся, и он попросил унести портрет:
– Он еще слишком юн, чтобы взирать на поле битвы, – произнес Наполеон со значением.
Там, вдали, присутствие русской армии по-прежнему означалось дымами костров и какой-то деятельностью.
«На что они рассчитывают?» – думал Наполеон, вглядываясь в сторону русских. Давно уже он не испытывал такой готовности к битве, как теперь.
***
С утра Кутузов предпринял объезд позиции.
«Не всюду могли проходить большие дрожки, в которых его возили», – язвит Ермолов [626] .
Подробности этой рекогносцировки Кутузова остаются нам неизвестны. Более или менее обстоятельно описан лишь эпизод, происходивший на Центральном кургане, близ которого, как пишет Ермолов, Беннигсен остановил Кутузова, обращая его внимание на необходимость удержания этого места как «ключа всей позиции». Потеря его, подчеркивал Беннигсен, могла «быть причиною гибельных последствий» и предлагал укрепить Центральный курган редутом на 36 орудий, поместив туда 3 или более комплектов зарядов. Толь энергично возражал против этого, утверждая, что разумнее устроить на кургане люнет на 18 батарейных орудий, и мы уже знаем, что Кутузов разрешил этот спор в пользу построения люнета [627] .
Липранди, которому мы и обязаны сообщением о дискуссии, происходившей 25 августа на Центральном кургане, утверждает, что она имела место «после полудня», но что к построению люнета приступили только около 5 часов вечера [628] . Последнее утверждение, однако, расходится с реалиями приказа Наполеона генералу Лари-Буасьеру, который (приказ) датируется у Пеле как раз 5 часами вечера и в котором «редут по другую сторону оврага», т.е. на Центральном кургане, почитается, следовательно, уже построенным [629] . Так что, либо Липранди слишком увлекается кажущейся парадоксальностью обстоятельств возведения укрепления на Центральном кургане, либо Пеле не вполне точно цитирует приказы Наполеона [630] . Однако, исходя из указанного Липранди времени прибытия Кутузова к Центральному кургану – около полудня, становится понятно, что Кутузов предпринял объезд позиции вовсе не так рано, как может показаться со слов Ермолова. Очевидно, лишь после того, как убедился, что Наполеон не собирается в этот день атаковать его позицию. Говоря точнее, пребывание Кутузова на Центральном кургане совпадает с окончанием утренней рекогносцировки Наполеона – Липранди пишет, что как раз в это время некоторыми лицами из окружения Кутузова был замечен Наполеон, объезжавший свою позицию.
Другим следствием обозрения Кутузовым позиции на Центральном кургане было его распоряжение об изменении дислокации 6-го и 7-го корпусов. «Изменение это заключалось в том, – пишет Липранди, – чтобы 6-й корпус, оставив свой правый фланг при Горках, подал свой левый вперед и примкнул к помянутой высоте (Центральному кургану – В.Х.), а 7-й корпус, оставив левый фланг при Семеновском, правым примкнул бы к той же высоте, которая по сему и включалась в первую линию позиции, составив таким образом выходящий угол между помянутыми двумя корпусами. Движение это приказано было привести в исполнение за несколько времени до рассвета следующего дня, 26 августа» [631] .
Это распоряжение Кутузова многие историки, вслед за Ермоловым, трактуют как ошибочное, т.к. оно якобы давало противнику возможность продольных выстрелов по нашим войскам. Но, во-первых, еще вопрос, насколько меньшим мог бы быть наш урон, если бы войска остались на прежней позиции, а во-вторых, не подлежит сомнению, что если бы фланги 6-го и 7-го корпусов не были приближены к Центральному кургану, нам вряд ли бы удалось во время боя сразу же отбить его после захвата противником и затем долгое время удерживать, нанося противнику невосполнимый урон.
Не будем забывать также, что «облическое», т.е. загнутое, построение войск левого фланга определенно было рассчитано на отступление, о чем мы писали ранее [632] .
«Никаких более не сделавши распоряжений, – пишет Ермолов, – князь Кутузов возвратился в квартиру» [633] .
Но возникает вопрос: когда были поставлены на Старой Смоленской дороге 3-й пехотный корпус и Московское ополчение? Ответ представляется совсем не таким очевидным, как может показаться. Из официального описания Бородинской битвы, составленного Толем, вытекает, что упомянутые войска были поставлены на Старой Смоленской дороге вечером 25 августа, после того как Кутузов якобы «заключил, что намерение Наполеона состояло в том, чтобы напасть главными силами на левое крыло наше и потом, продолжая движение по Старой Смоленской дороге, отрезать совершенно нас от города Можайска» [634] . Это явная натяжка. Кроки Бородинской позиции, приложенные Кутузовым к его донесению Александру I от 25 августа, говорят нам совершенно иное. На этих кроках, с пометой «расположены скрытно», показаны в районе Старой Смоленской дороги 3-й пехотный корпус и 10000 (а не 7000, как в официальном описании у Толя) Московского ополчения, однако на Центральном кургане не показано никакого укрепления! [635] Это означает, что данные кроки были составлены и отправлены Кутузовым Александру I еще до предпринятого им утром 25 августа объезда позиции и что, следовательно, к этому времени намерение расположить войска на Старой Смоленской дороге (и расположить скрытно) у Кутузова уже было. Но вот были ли к этому времени войска там действительно расположены? Вот вопрос, который остается открытым. Что нам об этом известно?
«Я был с 25-го числа совсем на левом фланге, на Старой Смолянке, в отдельном корпусе у Тучкова», – вспоминает г.-л. Коновницын, командир 3 пехотной дивизии [636] . В его рапорте Кутузову мы находим и другие подробности:
«Полки 20-й и 21-й егерские были отряжены от 3 дивизии еще 25-го числа ввечеру, под командою генерал-майора князя Шаховского на левой фланг армий. Все прочие войски 3-го корпуса занимали Старую Смоленскую дорогу, которую отделял от левого фланга общей позиции мелкой лес, простиравшийся почти на версту» [637] .
«25-го числа ввечеру», следовательно, корпус Тучкова уже находится на Старой Смоленской дороге, и мы можем сказать совершенно точно, что его расположение к этому времени уже не является скрытным! Рассказывает Беннигсен:
«25 августа французы простояли спокойно на высотах, занятых ими накануне. Хотя орудия их могли обстреливать нашу позицию, но они ожидали своей тяжелой артиллерии, которая осталась позади, потому что ее лошади и в то время находились уже в жалком положении. В этот день я отправился на крайний наш левый фланг, чтобы разместить корпусТучкова, который находился на Старой Смоленской дороге. Я предложил генералу Маркову поставить 10 тысяч ополчения… таким образом, чтобы неприятель мог их видеть и, опасаясь их нападения, не решился бы направить все свои силы против князя Багратиона. Граф Марков с охотою и рвением это сделал» [638] .
Последние слова Беннигсена – «чтобы неприятель мог их видеть и, опасаясь их нападения, не решился бы направить все свои силы против князя Багратиона» – и раскрывают, на наш взгляд, смысл расположения войск на Старой Смоленской дороге (не только Московского ополчения, но и корпуса Тучкова). Не случайно поэтому Беннигсен, говоря о цели своей поездки на левый фланг – «чтобы разместить корпус Тучкова», – упоминает лишь о размещении Московского ополчения, находя в нем особенности, которых не было в расположении корпуса Тучкова, а именно – казаться «значительным резервом». Вот именно – не быть, а казаться, ибо быть настоящим резервом ополчение, не являясь настоящим войском, попросту не могло [639] . Во всем остальном различия в расположении корпуса Тучкова и Московского ополчения не было – оно было вполне открытым, должно было привлечь к себе внимание неприятеля. Вытекающая отсюда мысль для корпуса Тучкова также вполне очевидна – угрожать неприятелю со стороны Старой Смоленской дороги ударом во фланг и тыл его (именно об этом пишут все мемуаристы), чтобы разделить неприятельские силы и тем ослабить удар по войскам князя Багратиона [640] .
Таков в действительности был (или оказался) расчет Кутузова при расположении войск на Старой Смоленской дороге – вся «скрытность» этого расположения на деле исчерпывалась лишь удаленным местоположением Московского ополчения, скрывающим настоящее лицо этого войска.
Понятно, что это никак не соотносится ни с ремаркой Кутузова на кроках Бородинской позиции от 25 августа, ни с тем, что писалось впоследствии в «Официальных известиях из армии от 27 августа» [641] , а затем и в «Истории» Бутурлина [642] . Бутурлин же и объяснил несогласованность предполагаемого и действительного расположения войск на Старой Смоленской дороге действиями Беннигсена, совершенными якобы «по недоразумению» и даже «без ведома главнокомандующего» [643] . С тем большей легкостью офицер квартирмейстерской части 1-й армии Щербинин свидетельствовал уже как очевидец «о своевольном и опрометчивом действии Беннигсена» [644] .
Поразительно, но никому так и не пришло в голову подвергнуть сомнению это свидетельство «свитского прапорщика», который почему-то решил, что в качестве такового он был более осведомлен о намерениях главнокомандующего, нежели «начальник главного штаба при Кутузове»! Ну разве не удивительно, что командир корпуса, поставленного в засаде, не ведает о своем назначении? Разве не удивительно, что «начальник главного штаба при Кутузове» не ведает о намерении главнокомандующего, о котором знает даже «свитский прапорщик»? Неужели этот прапорщик полагает, что Кутузов не может хотя бы изменить своего намерения, предварительно не поставив его, «свитского прапорщика», об этом в известность? Почему этот «свитский прапорщик» так уверен, что между Кутузовым и Беннигсеном (после возвращения последнего с левого фланга) «не будет упоминаемо о распоряжениях касательно Тучкова»? Неужели только потому, что об этих распоряжениях ничего не известно Толю? А почему, спрашивается, Толю должно было быть известно о всех распоряжениях Кутузова? Или даже известно более, нежели Беннигсену, «начальнику главного штаба при Кутузове»? Оказывается потому, что «Карл Федорович, как талант собственно военный, совершенно равнялся самому Наполеону»(!); потому, что именно Толь, по мнению Щербинина, был «главной двигательной пружиной» кампании 1812 года! [645] Вот и вся подоплека этой штабной сплетни.
Но никогда не бывает поздно взглянуть правде в глаза, и, возражая Щербинину и его сегодняшним адептам, мы обращаем внимание на то, что Кутузову вовсе не «в феврале 1813 года в Калише... открылось о своевольном и опрометчивом действии Беннигсена» [646] на Старой Смоленской дороге. Кутузов с самого начала был, как минимум, в курсе распоряжений своего начальника штаба, и в подтверждение – собственный рапорт Беннигсена Кутузову от сентября 1812 г., в котором отличаются действия генерал-квартирмейстера обеих армий г.-м. М.С.Вистицкого при Бородине и, в частности, говорится: «25-го. Содействовал к расположению войск на новом местоположении, и особенно на левом фланге Московского ополчения и 3-го пехотного корпуса». И Кутузов, что важно, представляет за это Вистицкого к награждению! [647]
Наконец, и сам командующий Московской военной силой граф И.И.Марков говорит, что был поставлен со своим корпусом на Старой Смоленской дороге по повелению Кутузова. Вот цитата из его рапорта Кутузову от 1 сентября 1812 г.: «Имею честь донести Вашей Светлости, что бывший при мне по квартирмейстерской части путей сообщения инженер капитан Гозиум, по повелению Вашему, проводя меня с Московской военной силой на старую Смолянку под деревню Утицу…» [648]
Думается, что теперь мы можем поставить точку в этом затянувшемся недоразумении относительно расположения войск на Старой Смоленской дороге. Принимая во внимание рапорты Беннигсена и Маркова, а также свидетельства Толя, Коновницына, Щербинина, мы приходим к заключению, что перемещение 3-го пехотного корпуса и Московского ополчения на Старую Смоленскую дорогу происходит только 25-го числа и только под вечер [649] . А это, в свою очередь, означает, что никакого скрытного расположения войск на Старой Смоленской дороге в действительности никогда не было! [650]
Несмотря на всю неожиданность такого вывода, мы не склонны подозревать Кутузова в сознательной мистификации. Представляется вполне вероятным, что первоначально Кутузов действительно имел намерение расположить войска на Старой Смоленской дороге скрытно, о чем и сообщал Александру I. Однако после проведенной рекогносцировки позиции утром 25-го числа он переменяет свое намерение и делает расположение войск на Старой Смоленской дороге намеренно демонстративным. А может быть, нам и вовсе не следует воспринимать всерьез ремарку Кутузова на кроках Бородинской позиции от 25 августа, учитывая неискренность его отношений с Александром I. Ведь царь, увы, не являлся его единомышленником в той войне. Оборотной стороной лукавства Кутузова в его отношениях с двором и скрытности в руководстве войсками явилось то, что и сегодня еще ему приходится расплачиваться за это своей репутацией. Нас не оставляет ощущение некой жертвенности со стороны Кутузова при выполнении этой последней своей миссии.
Прежде чем перейти к дальнейшему изложению, обращаем внимание на слова Беннигсена, сказанные им в объяснение смысла расположения войск на Старой Смоленской дороге – «чтобы неприятель мог их видеть». Они доказывают, кроме прочего, что передислокация этих войск 25-го числа происходила еще засветло, имея целью предупредить намерение неприятеля «направить все свои силы против князя Багратиона». А это значит, что утверждение Бутурлина, повторенное затем Щербининым, будто неприятель только «по разложенным на биваках огнях» узнал о появлении русских войск на Старой Смоленской дороге и «тотчас переменил свою диспозицию», является домыслом. К тому же нам ничего не известно о второй диспозиции Наполеона. Речь, на наш взгляд, может идти самое большее о разных распоряжениях Наполеона, отдаваемых 25 августа: одни отдавались утром на случай атаки со стороны русских, а другие – вечером и были рассчитаны уже на собственную атаку. Эти последние распоряжения и сделались известны как диспозиция Наполеона к Бородинскому сражению [651] . Кроме того, из распоряжений Наполеона, данных Понятовскому во время второй его рекогносцировки Бородинской позиции 25 августа, становится ясно, что появление русских войск на Старой Смоленской дороге не осталось тайной для французского полководца [652] .
Но любопытнее всего оказывается то, что французская историография старается не замечать появления русских войск на Старой Смоленской дороге 25-го числа, цепляясь за русскую легенду о «засаде» на левом фланге и находя в этом, должно быть, некоторое оправдание нерешительным для них результатам Бородинского сражения и, в частности, тому, что «действия поляков вовсе не доставили тех последствий, которых можно было ожидать от их храбрости и чувств, какие они питали к русским» [653] . Это – еще одна уловка, к которой прибегает французская историография, искажая правду о Бородинском сражении. Так, Пеле утверждает, что время, когда произошло передвижение корпуса Тучкова на Старую Смоленскую дорогу, якобы «не было достаточно определено». Он полагает, что «это случилось утром 7-го числа» [654] . И действительно, из цитируемых Пеле приказов Наполеона, отданных перед Бородинским сражением, отнюдь не вытекает, что русские войска на Старой Смоленской дороге были обнаружены французским главнокомандующим. Однако здесь Пеле вступает в противоречие с цитированным выше свидетельством Колачковского, а мы, со своей стороны, получаем еще один повод для сомнений в добросовестности свидетельства Пеле.
Присутствие русских войск на Старой Смоленской дороге развенчивает и другой миф французской историографии – о предложении, якобы сделанном Даву Наполеону то ли во время, то ли после рекогносцировки позиции 25-го числа, а именно: в ночь перед сражением совершить со значительными силами обход левого русского фланга по Старой Смоленской дороге. Наполеон, говорят, отверг это предложение, найдя его «слишком рискованным», и этот отказ французская историография склонна считать роковой ошибкой Наполеона, которая якобы «спасала русскую армию» [655] . Однако действительность оказывается совсем иной – присутствие русских войск на Старой Смоленской дороге, ставшее для французов очевидным по крайней мере «под вечер» 25 августа, делало скрытность подобного обходного маневра невозможным, а столкновение с русскими на направлении, угрожающем их тылам и их коммуникациям, особенно в виду превосходства атакующих сил, делало неизбежным немедленное отступление русской армии во имя собственного спасения [656] . Так что отказ Наполеона от предложения Даву, даже если подобное предложение действительно имело место, вполне оправдывался обстоятельствами.
Кульминационным моментом дня 25 августа для русской армии стал молебен перед иконой Смоленской Божией Матери, вывезенной нашими войсками из Смоленска. Время его в источниках указывается разное: от полудня до «после обеда» и даже «перед вечером» [657] . Для нас несомненно, что он должен был иметь место до того, как 3-й пехотный корпус и Московское ополчение были переведены на Старую Смоленскую дорогу, принимая во внимание хотя бы тот факт, что икона Смоленской Божией Матери была хранима в 1-й батарейной роте полковника Глухова, которая входила в состав 3-го пехотного корпуса [658] . Этот акт – молебен – знаменует собой перемену в умонастроении русской армии. Вот как об этом рассказывает Липранди:
«По занятии позиции 22 августа лагерь представлял из себя обычное явление: все заботились о том или другом; различные впечатления сменялись одно другим; страсти и побуждения не утихали; надежды не останавливались ни на чем положительном. Одни полагали, что мы выждем здесь неприятеля; другие думали, что пойдем еще дальше; даже обычные кружки для карточных схваток были неопределительны. Так продолжалось до полудня 25 августа; тогда уже каждый сознал, что он стал на месте для встречи врага. Торжественное шествие по всему лагерю священнослужителей в полном облачении, с зажженными свечами и с хоругвями, с иконой Смоленской Богоматери, в сопровождении как лунь седого фельдмаршала, генералов Барклая, Багратиона, Беннигсена, Платова, корпусных и других генералов, с обнаженными головами, внезапно изменило чувства всех и каждого… Да! По окончании священной процессии все мечтания, все страсти потухли, всем сделалось легче; все перестали почитать себя земными, отбросили мирские заботы и стали как отшельники, готовые к бою на смерть… Душевное спокойствие водворилось в каждом. Раз обрекли себя на гибель: никто уже не думал о следующем дне» [659] .
С противоположной стороны поля Наполеон наблюдал «необычное движение», происходившее в русском лагере. «Хорошо, – сказал якобы Наполеон, – они теперь заняты пасквилями и не улизнут снова от нас! [660]
Наверное ничто не обнаруживает большего различия в нравственном состоянии и в мотивации обеих армий перед сражением, чем этот молебен и вызванные им у обеих сторон чувства. «Прочитав слова, обращенные к обеим армиям, обоим народам, – замечает Пеле, – потомство может оценить их нравственные качества и правоту каждой стороны» [661] . Что ж, сделаем это.
Слова Кутузова, единственные известные нам как обращение к войскам, были приведены выше Душенкевичем [662] . Теперь дадим высказаться нашим противникам.
«Шестого числа, – утверждает Пеле, – русский генерал (Кутузов. – В.Х.) приказал раздать своим войскам с излишеством продовольствия и крепкие напитки. Окруженный попами, несущими мощи, выдаваемые за чудодейственные, он в торжественном ходе следует по лагерям. В армии, в Москве, всюду слышится, по наказу, язык самого грубого суеверия. Во зло употребляют имя Божие, связывая его с распрями, вызванными людьми» [663] .
Вот так, с высокомерным презрением и религиозной нетерпимостью, превратно истолковывая факты и не чуждаясь даже прямой клеветы, приступают французские авторы к характеристике русской армии. Эстафету пасквиля подхватывает Сегюр: «В середине этого дня Наполеон заметил во враждебном лагере необычайное движение; действительно, вся русская армия стояла под ружьем. Кутузов, окруженный церковной и военной пышностью, двигался посреди нее… Духовенство шло впереди, неся священные изображения и во главе всего святую икону, бывшую заступницей Смоленска». Кутузов, по словам Сегюра, «обратился к набожности и патриотизму, составлявшим прирожденные свойства этого слишком грубого народа, которому знакомы были лишь одни ощущения, что делало его тем более опасным противником». Следует уничтожающая филиппика в адрес русского войска: «Русские солдаты повиновались не рассуждая, рабство замкнуло их в тесный круг, и все их чувства были сведены к небольшому количеству незначительных потребностей, стремлений и мыслей; кроме того, не имея возможности сравнивать себя с другими народами, они были самонадеянны и доверчивы в силу своего невежества; в своем почитании икон они были идолопоклонниками настолько, насколько могут быть ими христиане, ибо из этой религии духа, всецело нравственной и отвлеченной, они сделали нечто вещественное, материальное, чтобы подчинить ее своему убогому и недалекому пониманию». В отличие от русских, подчеркивает Сегюр, французы «искали подкрепления в самих себе, будучи уверены, что истинные силы и воинство небесное скрываются в человеческом сердце» [664] .
Рапп, противопоставляя французов русским, говорит: «У нас не было ни проповедников, ни пророков, ни даже продовольствия, но мы несли наследие долгой славы; мы должны были решить, кто должен установить законы для мира: либо татары, либо мы» [665] .
Вот, оказывается, зачем они пришли – чтобы доказать, что не нам, «татарам», «устанавливать законы для мира». Но думается, что у русской армии при Бородине были совсем иные цели, более сообразные с интересами Отечества!
Пеле развивает противопоставление противников: «Две первые армии в мире готовились оспаривать скипетр Европы. С одной стороны были двадцать лет триумфов, искусство и привычка к войне, превосходная организация, храбрость блестящая и просвещенная, доверие, основанное на постоянных победах, пылкость, которую одна смерть могла остановить. С другой стороны – желание восстановить старинную известность и заставить забыть многочисленные неудачи, преданность слепая и храбрость бездейственная, страдательное повиновение, выработанное железной дисциплиной, наконец решимость умереть скорее, чем уступить. Увлеченная любовью к славе столь далеко от отечества, которое она желает прославить, французская армия спокойна, полагаясь на одного человека. Армия древних скифов защищает землю, на которой она родилась, и свои храмы – единственный очаг, который рабство позволяет ей знать. В наших рядах каждый принимает участие в делах, рассуждает, соображает, предвидит; каждый составляет свой план, по счастливому выражению наших храбрых солдат. Нет унтер-офицера, который не мог бы командовать своей ротой; нет подпоручика, неспособного вести свой батальон. Во всех родах оружия находятся офицеры высоких достоинств, готовые заместить всякое место. Посреди противной армии между племенами дикими и полуазиатскими ордами, которые отчасти входят в ее состав, рабски исполняют полученное приказание: там мало искусства у начальников и понятливости у солдат. Все чины плохо заняты и еще труднее замещаются: каждая смерть, каждая рана производят пустоту. Выдвигается ли какой-либо талант, это иностранец и по одному этому он подозрителен и даже внушает отвращение. Должно также сказать, что между этими офицерами отличались многие французы, изгнанные из отечества несчастиями наших старых времен и которым русские обязаны большей частью своих успехов. Таким образом, французов встречаешь всюду, где только предстоит приобрести какую-либо славу» [666] .
Обращаю внимание читателя, все это говорится вовсе не накануне Бородинского сражения, как может показаться, а написано французскими мемуаристами много позже – в 20-е и даже 30-е годы, когда все они, «наследники долгой славы», столь высокомерно и презрительно характеризующие русскую армию, уже были свидетелями того, как эта «армия древних скифов», «неискусная и малопонятливая», составленная из «племен диких и полуазиатских орд», не только не дала им возможности ничего «решить» при Бородине, но и решила окончательно вопрос дальнейшего существования Великой армии, изгнав ее жалкие остатки из России, а затем вошла в Париж и положила конец эфемерному владычеству Наполеона!
Но ничто не вразумило этих «избранников европейской образованности» (выражение Пеле)! Они так и остались при своем злосчастном и гибельном предубеждении относительно своего мнимого превосходства! Нужно ли после этого удивляться тому, что французская историография до сих пор не желает ничего знать о Бородинском сражении? И можно ли ожидать от нее хоть какой-то объективности, пока высокомерное презрение и неуважение к противнику остаются ее единственной реакцией на «русскую кампанию»?
Нет, правда Бородинского сражения пребывает на стороне русской армии, в ее смиренной готовности к самопожертвованию за Веру, Царя и Отечество, в ее поистине беспримерной, неодолимой стойкости в битве с наглым и сильным врагом!
***
Заканчивался этот долгий день. В русском лагере завершались последние приготовления к сражению. Ратники оканчивали насыпи на батареях, артиллерию развозили по местам, приготовляли заряды и патроны. Солдаты чистили ружья, «острили» штыки, белили перевязи. Офицеры надели с вечера чистое белье; солдаты, сберегавшие «про случай» по белой рубашке, сделали то же.
Во французском лагере также чистили одежду и оружие; был отдан приказ «назавтра надеть парадную форму» (Ложье).
К вечеру задул ветер, небо затянуло облаками, и наступила холодная туманная ночь. В расположениях обоих противников засветились бесчисленные огни. Они горели кругом «верст на двадцать пространства», отбрасывая на темное небо багровое зарево. «Пламя в небе предвещает пролитие крови на земле», – поговаривали в русском лагере.
Разительно было расположение духа обеих армий! «Солдаты наши, спокойные в совести своей, уверенные в помощи Бога, защитника правых, одни – после жаркого вчерашнего боя, другие – от дневных трудов, спокойно отдыхали при потухающих огнях, – пишет Ф.Н.Глинка. – Глубокое безмолвие ночи по всей линии ничем не прерывалось, кроме протяжного отзыва часовых и глухого стука работающих на батареях. Напротив того, ярко пылали удвоенные огни в стане неприятеля; музыка, пение, трубные гласы и крики наполняли отзывами окрестности. Чрез целую ночь продолжалось у них движение» [667] .
Эта картина разительного отличия обоих станов в ночь перед Бородинским сражением приводится во многих свидетельствах с русской стороны: «Неприятель, возбуждаемый прокламациями своего вождя, разложил большие огни, упивался чем кто мог и кипел против нас яростью; наши же, напротив, также озлобленные на французов и готовые наказать их за нашествие на Отечество наше и разорение, ими причиняемое, воздерживались, однако, от излишества в пище и питье, которого было у нас много поблизости от Москвы, и молили Бога о подкреплении их мужества и сил и благословения в предстоявшей отчаянной битве» [668] .
«Я слышал, как квартиргеры громко сзывали к порции: «Водку привезли; кто хочет, ребята! Ступай к чарке!» Никто не шелохнулся. По местам вырывался глубокий вздох и слышались слова: «Спасибо за честь! Не к тому изготовились: не такой завтра день!» И с этим многие старики, освещенные догорающими огнями, творили крестное знамение и приговаривали: «Мать Пресвятая Богородица! Помоги постоять за землю свою!» [669]
Однако французские авторы, вопреки истине, игнорируют «священное молчание» русского лагеря и изображают русских пьянствующими накануне сражения. Кроме Пеле, цитированного выше, об этом пишут Рапп: «Кутузов не имел недостатка в ликере, который весьма вселял жизни в казацкий энтузиазм», Лашук: «Молитвы (у русских. – В.Х.) перемежались с употреблением спиртных напитков», а корреспондент генерала Пюибюска даже насчитал, что в русском войске «вина у каждого солдата было по две бутылки». Все это – намеренная ложь (которая сама по себе уже ясно характеризует степень достоверности «французского Бородино»), однако она находит оправдание у Земцова. «Вообще поражает, насколько было искажено представление противников друг о друге», – сетует этот защитник французской чести за счет унижения русской [670] .
Мы не знаем, в чем Земцов усмотрел искажение «образа врага» (которого он, похоже, склонен считать другом) со стороны наших мемуаристов, но если он имеет в виду замечание А.И.Михайловского-Данилевского: «Разноплеменная армия, завлеченная хитростями честолюбца, имела нужду в возбуждении. Надо было льстить и потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов, ни улещений» [671] , – то здесь нет никакого искажения истины. «Шумная радость» французского лагеря, о которой повествуют французские же источники [672] , была действительно инспирирована Наполеоном. За этой шумовой завесой Наполеон производил передислокацию своих войск и возводил батареи для завтрашней атаки [673] . В отечественной литературе по этому поводу отмечается: «Неприятельская армия, превосходившая числом войск армию нашу, в ночь с 25-го на 26-е, соединив вправо от редута (Шевардинского. – В.Х.) 4-ю, 5-ю и 2-ю дивизии 1-го корпуса, а на левом берегу реки Колочи 1-ю и 3-ю дивизии сего же корпуса, перешла в то же время 3-м и 8-м корпусами и всею гвардиею по устроенным мостам при селе Фомкине на правый берег реки Колочи и заняла позицию…» [674] .
Здесь все точно. Неточности появляются потом, когда отечественная историография с простодушной доверчивостью начинает вторить мифам французской историографии, надолго оказавшись под их влиянием. Так в нашей литературе появляется ложное представление о том, что французские батареи, построенные, согласно приказу Наполеона, в ночь с 25 на 26 августа, оказались якобы на слишком отдаленной дистанции от русских позиций, так что на рассвете их пришлось передвигать вперед «на 1600 шагов от наших укреплений» [675] . Представление это сложилось под влиянием Сегюра [676] , который, очевидно, позаимствовал этот пассаж у Ложье, не слишком озабочиваясь его соответствием истине [677] .
Свидетельство подпоручика Андреева, цитированное выше, доказывает обратное – французские батареи на рассвете 26 августа появились близко от нас, на убийственно близкой дистанции [678] . Если же попытаться идентифицировать французскую батарею, о которой говорит Андреев, то с наибольшей вероятностью это будет батарея Пернети (38 орудий), потому что именно с этой батареей, которой надлежало идти лесом впереди дивизии Компана, соотносится местоположение егерей 50-го полка – в лесу, на оконечности левого фланга 2-й армии. Местоположение батареи Пернети – на опушке леса, у западных отрогов ручья Каменка, – хорошо показано на плане Толя, приложенном к официальному описанию Бородинской битвы [679] .
Что же касается двух других батарей, строившихся на правом французском фланге в ночь перед Бородинским сражением («батарей Сорбье и Фуше», по принятой на сегодня терминологии), то, на наш взгляд, отечественная историография неправомерно уподобляет их батареям, отмеченным на плане Пресса, Шеврие и Беньо литерой «В». То были совсем другие батареи. Северная из них, «батарея Фуше», в действительности находилась под командованием капитана гвардейской артиллерии Пиона де Лоша. По своему положению и отдаленности от русских позиций она не могла быть и не являлась атакующей батареей. Ее назначение было в том, чтобы прикрывать ставку Наполеона [680] . Что же до южной батареи той же литеры, «батареи Сорбье», то хотя она и находилась в зоне досягаемости огня с Семеновских флешей [681] , но, по нашему убеждению, выполняла те же защитительные функции, что и батарея Пиона де Лоша. Чтобы соответствовать своему назначению, означенному в приказе Наполеона, батареи, выстроенные французами в ночь перед Бородинским сражением, должны были находиться на одной линии с батареей Пернети, т.е. быть приближены к стрелковой цепи. Понятно, что устроенные «из фашин и мешков с песком» и будучи объектами артиллерийской дуэли, они не имели никаких шансов сохраниться во время сражения. Сохранность же батарей, обозначенных на плане Пресса, Шеврие и Беньо литерой «В», как раз и доказывает, на наш взгляд, что они не являлись атакующими батареями, а были прикрытием ставки Наполеона. Мы обращаем также внимание на то, что ни та, ни другая батарея, обозначенные литерой «В», не могли бы вместить по 24 орудия, назначенные приказом Наполеона (а «батарея Фуше» предназначалась даже для 40 орудий).
Кроме того, о батарее, действовавшей против южной Семеновской флеши, мы можем говорить как о «батарее Сорбье» только условно. Верно лишь то, что составлявшие ее 24 орудия принадлежали к гвардейскому резерву, которым командовал Сорбье. Но эта батарея состояла из пушек (pieces), а Сорбье, согласно приказу Наполеона, должен был находиться в готовности «по первому сигналу отделиться со всеми гаубицами (obusiers) гвардии, чтобы направиться к тому или другому редуту», т.е. направиться на поддержку северной или южной французских батарей, действовавших против Семеновских флешей, и, следовательно, не мог одновременно находиться при командовании одной из них.
Нет, мы снова и снова убеждаемся в точности приказов Наполеона перед Бородинским сражением. Это сражение было слишком важно для него, чтобы допускать нелепости, подобные тем, которые пытаются приписывать ему сочинители. Да и его артиллерийские офицеры обладали достаточным боевым опытом, чтобы не ошибаться в определении дальности огня [682] , и, добавим также, имели достаточно времени до Бородина, чтобы разобраться в свойствах русского тумана. Нет, Наполеон не только ничего не упустил из виду, но он не упустил ни одной минуты подготовки к сражению. Мы видим его неослабевающие усилия достичь желанной цели – разбить русскую армию в генеральном сражении. Стремясь упрочить ложное впечатление относительно своих намерений и тем вернее достичь желаемого успеха при атаке левого русского фланга, Наполеон во второй половине дня распорядился развязать перестрелку в центре русской позиции, которая (перестрелка) продолжалась до 11 часов вечера [683] . Мало того, «… к вечеру открыли огонь батареи, установленные императором на позиции против правого фланга противника; пальба продолжалась часть ночи и возобновилась на рассвете» [684] .
Но возникает вопрос, удалось ли Наполеону сбить Кутузова с толку? То есть удалось ли ему ввести Кутузова в заблуждение относительно своих намерений? Мы не находим тому никаких доказательств. Напротив, равновесие, тактическое и душевное, сохраняемое Кутузовым до самого начала сражения, доказывает, скорее, обратное. Лишь небольшие изменения в дислокации войск выдают реакцию Кутузова на возможные действия Наполеона. Так, передислокация «под вечер» 25-го числа 3-го пехотного корпуса и 10-тысячного корпуса Московского ополчения на Старую Смоленскую дорогу бесспорно учитывала возможность атаки нашего левого фланга. О том же говорит и перемещение гвардейского резерва 1-й армии, в том числе и артиллерийского, ближе к центру позиции [685] . Исходя же из рапорта Кутузова Александру I [686] и сделанных им под утро распоряжений [687] , мы можем уверенно заключить, что и ночная передислокация французских войск не укрылась от Кутузова. Можно, конечно, спорить об оправданности ситуации, при которой гвардия оказывалась втянутой в сражение уже при его начале. Но бесспорно то, что сохраняя контроль над центром позиции, где как раз и стояла гвардия, Кутузов имел возможность отразить атаку противника c любой стороны, откуда бы они ни последовала, и тем обеспечить отступление армии, если бы обстоятельства того потребовали. Мы видим также, что несмотря на маловероятность нападения противника на наш правый фланг, Кутузов все-таки допускал такую возможность и потому в ночь перед сражением послал казачий отряд Платова «верст за 15» от правого фланга позиции «для наблюдения за неприятельским движением, дабы он не мог зайти за фланг наш» [688] . Так что для Кутузова было далеко не очевидным, откуда последует атака неприятеля, и напряженное ожидание этой атаки с любой стороны сохраняется у него вплоть до начала сражения [689] .
Предпринимаемые Кутузовым меры казались достаточными далеко не всем. Барклай дает понять, что можно было бы ожидать лучших результатов сражения: «Князю Кутузову предложено было под вечер, при наступлении темноты исполнить с армиею движение так, чтобы правый фланг опирался на высоты Горки, а левый примыкал к деревне Семеновской, но чтобы вся 2-я армия заняла место, в коем находился тогда 3-й корпус [690] . Сие движение не переменило бы боевого порядка; каждый генерал имел бы при себе собранные свои войска; резервы наши, не начиная дела, могли быть сбережены до последнего времени, не будучи рассеяны, и может быть решили бы сражение; князь Багратион, не будучи атакован, сам бы с успехом ударил на правый фланг неприятеля. Для прикрытия же нашего правого фланга, защищенного уже местоположением, достаточно было построенных укреплений, 8 или 10 батальонов пехоты, 1-го кавалерийского корпуса и казачьих полков 1 армии. Князь одобривал, по-видимому, сию мысль, но она не была приведена в действие» [691] .
Это предложение было то же самое, что сделал Кутузову и Беннигсен по возвращении своем с левого фланга, где он, напомним, размещал войска [692] . Кутузов слышит это предложение (если верить мемуаристам) с первого дня вступления армии на Бородинскую позицию и все-таки не следует ему, как полагают критики Кутузова, напрасно. Но они, эти критики, не замечают того, что очевидность нападения противника на левый наш фланг создавалась самим Кутузовым; что подобным расположением армии на Бородинской позиции Кутузов обеспечивал сохранение армии. А что другое могло быть для него более важным!? Ведь не мог же он не понимать, что одним сражением, пусть даже и успешным, не решается участь кампании! Что «таких воинов, как Наполеон, нельзя остановить без ужасной потери»! [693] И что, следовательно, при существовавшем на тот момент соотношении сил даже успех сражения, достигнутый ценой «ужасной потери», не мог иметь иных последствий, кроме дальнейшего отступления армии и уступки Москвы! Все это совершенно ясно представлялось уму Кутузова, и потому, в отличие от других генералов, склонявших его к изменению диспозиции, а значит, и к большему вовлечению армии в сражение, Кутузов был более озабочен сохранением армии как единственного условия продолжения войны и спасения Отечества. Его тактика по необходимости становилась оборонительной. Занимая большею частью своих сил Новую Смоленскую дорогу и контролируя Старую Смоленскую дорогу, Кутузов имел возможность предупредить обход противника с любой стороны и в то же время был готов к отражению атаки противника на наиболее очевидном направлении – на левом фланге, обратив войска правого фланга в источник постоянного резерва. Тем самым он имел возможность сохранить за собой позицию, а сохранение позиции и являлось ручательством сохранения армии. Вот единственный реальный результат сражения, к которому стремился Кутузов, и этот результат, заметим, знаменовал, в его глазах, успех сражения! Споры вокруг действительного результата Бородинской битвы связаны, на наш взгляд, именно с непониманием главного стремления сторон: для Наполеона оно заключалось в том, чтобы разбить русскую армию и положить конец затянувшейся войне; для Кутузова же – в том, чтобы сохранить армию как залог спасения Отечества. С позиции этого главного стремления сторон становится понятен и результат Бородинской битвы и, в частности, то, к чьей пользе он клонился.
Пеле пишет: «Фортуна взялась исправить распоряжения русских; утром 7-го числа их левый фланг, сделавшись почти перпендикулярным к директрисе, был менее удален от правого фланга» [694] .
Фортуна здесь была вовсе не при чем. Это был простой расчет Кутузова, позволивший ему после Шевардинского сражения отвести войска своего левого фланга, приблизив его к правому, и остаться на позиции. Именно это вот упорное пребывание Кутузова на позиции, столь безотчетно тревожившее Наполеона, и выдает уверенность русского полководца в своем положении. А потому у нас есть основания считать, что Бородинское сражение проходило по сценарию, ненавязчиво предложенному Кутузовым [695] , и уже в этом, на наш взгляд, заключался залог достижения русским полководцем своей цели в сражении.
Вечером начальник артиллерии 1-й армии г.-м. А.И.Кутайсов издал свой знаменитый приказ: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтоб оне с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий» [696] .
Этот приказ шел вразрез с существовавшей практикой поощрений, при которой потеря орудий в сражении приравнивалась к поражению. Александр даже счел нужным подчеркнуть в своем рескрипте Кутузову, чтобы «тех командиров артиллерийских рот, у которых в сражении потеряны будут орудия, ни к каким награждениям не представлять» [697] . Однако этот приказ Кутайсова дает нам почувствовать ту решимость, которой накануне Бородинского сражения была охвачена вся русская армия, от солдата до генерала.
Рассказывают, что на ночь Кутузов остановился в избе, «расположенной сейчас же за главным редутом» [698] , т.е. в д. Горки, и это последнее, что известно нам о Кутузове до начала Бородинского сражения.
***
Несравненно больше внимания в ночь перед Бородинским сражением история уделила Наполеону. С учтивостью придворной дамы она пестует его чувства, ловит каждое его слово и не забывает справиться о состоянии его здоровья. Сегюр создает образ Наполеона, обуреваемого беспокойством из-за возможного ухода русской армии с позиции и страдающего от обострения хронической болезни [699] . Однако этот образ, ставший вполне хрестоматийным, в основном надуман [700] . Если мы проследим за поведением Наполеона в ночь перед Бородинским сражением, то не обнаружим ничего, что так или иначе могло бы свидетельствовать об ослаблении его воли и снижении обычной активности.
Жиро дел'Эн (штаб дивизии Дессэ корпуса Даву) рассказывает, что 6-го вечером Наполеон «приказал созвать к себе всех маршалов и главных генералов, чтобы дать им инструкции на следующий день, которые те должны были передать по своим дивизиям. Генерал Дессэ только в полночь получил инструкции, касавшиеся его дивизии. Мы стали читать их при свете костра, вокруг которого отдыхали в полудремоте» [701] .
К этому же времени относится и последняя рекогносцировка Наполеона, о которой свидетельствует Гриуа (начальник артиллерии 3-го кавалерийского корпуса Груши, подчиненного вице-королю): «В сопровождении маршалов и генералов Наполеон проехал вдоль фронта армии, чтобы сделать последние распоряжения и указать ей на завтра арену ее славы, по его выражению» [702] .
Тем самым мы можем представить себе контекст, к которому относятся слова Пеле: «В продолжение ночи Наполеон возвратился к левому флангу, чтобы постараться рассмотреть расположение русских в этой части: он проехал по линии передовых постов до крайнего левого фланга 4-го корпуса» [703] .
Следствием этой рекогносцировки как раз и была та самая артиллерийская пальба, развязанная французами против правого фланга русской армии, о которой мы упоминали выше. Она имела целью создать впечатление главной угрозы для русских именно со стороны Большой Смоленской дороги, тогда как намерение Наполеона было прямо противоположное – нанести главный удар по левому флангу русской армии. Не удовлетворяясь одной артиллерийской пальбой, Наполеон распорядился осветить как следует свои палатки, чтобы обозначить свое присутствие именно против правого русского фланга [704] .
Пеле утверждает далее, что Наполеон выехал из своей палатки к избранному им для сражения командному пункту (впереди Шевардинского редута) в два часа ночи, где и «ожидал посреди своих генералов появления дня, отдавая последние приказания» [705] . Но это преувеличение. Более верные свидетельства указывают на то, что Наполеон по крайней мере до 5 часов утра оставался в своей палатке.
Так, в 2 часа ночи он составляет свое знаменитое воззвание к войскам:
«Воины! Вот сражение, которого вы так желали. Победа в руках ваших: она нужна нам. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отечество! Действуйте так, как действовали вы под Аустерлицем, при Фридланде, Витебске и под Смоленском, и позднее потомство вспомнит с гордостью о подвигах ваших в этот день и скажет о вас: и он был в великой битве под стенами Москвы!
Дальнейшее пребывание Наполеона в палатке подтверждается свидетельством Констана, его камердинера: «В четыре часа утра, то есть за час до начала битвы, Наполеон почувствовал чрезмерную слабость во всем теле и легкий озноб, но, однако, без признаков лихорадки, и был вынужден лечь в постель. Тем не менее он не был болен в такой сильной степени, как об этом заявляет г-н де Сегюр. В последнее время он пребывал в состоянии жестокой простуды, которую запустил и которая так усилилась в тот памятный день, что он почти полностью потерял голос. Он хотел отделаться от простуды, следуя солдатскому рецепту, – всю ночь прикладываясь к кружке с легким пуншем, продолжал при этом работать в кабинете, но будучи не в состоянии вымолвить ни слова» [707] .
Констан, хотя и опровергает Сегюра, сам однако не может удержаться от преувеличений, приписывая Наполеону «недомогания», вызванные уже Бородинским сражением. «Потеря голоса» у французского императора полностью опровергается свидетельством генерал-адъютанта Раппа, дежурившего в палатке Наполеона в ночь перед Бородинским сражением: «Настала ночь. Я был дежурным и спал в палатке Наполеона. Отделение, где он спал, обычно было отделено полотняной перегородкой от другой, где спал дежурный адъютант. Император спал очень мало. Я будил его несколько раз, чтобы передать ему рапорты с аванпостов, которые все доказывали, что русские ожидали атаки. В три часа ночи Наполеон позвал камердинера и приказал принести себе пунша; я удостоился чести пить его вместе с ним. Он осведомился у меня, хорошо ли я спал; я ответил, что ночи стали уже свежими и что меня часто будили. Он сказал мне: «Сегодня нам придется иметь дело с этим пресловутым Кутузовым. Вы, конечно, помните, что это он командовал под Браунау. Он оставался в этом месте три недели, ни разу не выйдя из своей комнаты; он даже не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Генерал Беннигсен, хотя тоже старик, куда бойчее и подвижнее его. Я не знаю, почему Александр не послал этого гановерца заместить Барклая». Он выпил стакан пунша, прочел несколько донесений и продолжал: «Ну, Рапп, как ты думаешь, хорошо у нас пойдут сегодня дела?» – «Без сомнения, Ваше Величество; мы исчерпали все свои ресурсы и должны победить по необходимости». Наполеон продолжал свое чтение и потом заметил: «Счастье самая настоящая куртизанка; я часто говорил это, а теперь начинаю испытывать на себе». – «Как, Ваше Величество, помните, Вы сделали мне честь сказать под Смоленском, что дело начато и надо довести его до конца. Именно теперь это справедливо более, чем когда-либо; теперь уже некогда отступать. Кроме того, армия знает свое положение: ей известно, что припасы она может найти только в Москве, до которой ей осталось всего лишь 120 верст». – «Бедная армия! Она сильно таки поубавилась; но зато остались лишь хорошие солдаты; кроме того, и гвардия моя осталась неприкосновенной». Он послал за Бертье и работал до половины шестого» [708] .
Таким образом, мы убеждаемся, что анамнез Наполеона, говоря медицинским языком, имеет казуистический характер. Оставаясь строго на почве фактов, мы устанавливаем следующее: где-то около полуночи Наполеон завершает свою последнюю рекогносцировку позиции правого русского фланга (чтобы убедиться, что его расположение остается неизменным); в 2 часа ночи он составляет воззвание к войскам; в 3 часа ночи пьет пунш и беседует с Раппом, после чего призывает к себе Бертье, с которым работает около часа; в 4 часа ночи засыпает на короткое время. Во всем этом, повторяем, не отмечается ничего, что указывало бы на ослабление его активности, а следовательно, и на какое-либо его серьезное недомогание [709] . Очевидно, что свидетельства «болезни» Наполеона понадобились французской историографии для того, чтобы как-то оправдать «неудовлетворительные результаты» [710] Бородинского сражения.
Что в нем действительно заметно, так это «лихорадочное волнение». «Никто не может понять ту страшную душевную борьбу, которую испытывает полководец перед решительным сражением», – говорил Наполеон [711] . Но здесь мы видим нечто-то совсем иное, нечто-то похожее на дурное предчувствие. По привычке к превосходству, он пытается подавить в себе это лихорадочное волнение напускным презрением, выказываемым по адресу Кутузова. Но что кроме старости и малоподвижности Кутузова (вполне естественных, впрочем, для человека почти 68 лет, к тому же израненного в битвах) он может вменить ему? Они не исключали ни дарований, ни ума русского полководца, о которых он знал, ни стойкости русской армии, явленной уже в Шевардинском сражении. Не случайно, заметим, он не упоминает об Аустерлице в связи с именем Кутузова – он не мог не знать о непричастности того к аустерлицкому поражению русской армии. Его заносчивость не приносит ему успокоения. Уже заметно некоторое самообольщение в нем. Для того ли он так далеко зашел, чтобы надеяться решить все свои дела одним сражением? Не слишком ли большая надежда? Не слишком ли он обольщается? Трезвый взгляд на вещи никогда ему не изменял. Но ситуация была напряженной. Одно он знал твердо – он не может упустить свой шанс, он должен разбить русских!
Возможно, ему все-таки удалось немного поспать после 4 часов.
В 5 часов утра от Нея явился офицер, чтобы сообщить, что маршал по-прежнему видит перед собой русских и ожидает только повеления, чтобы начать атаку.
«Это известие, – пишет Сегюр, – казалось, вернуло императору силы. Он поднимается, зовет своих и выходит из палатки, восклицая: «Наконец они попались! Вперед! Идем открывать ворота Москвы!» [712]
Была уже половина шестого, пишет Рапп. «Мы сели на лошадей. Трубили трубы. Слышался барабанный бой. Лишь только войска заметили императора, раздались единодушные клики.
– Это энтузиазм Аустерлица, – сказал Наполеон. – Прикажите прочесть воззвание» [713] .
В сопровождении своей свиты он доехал до Шевардинского редута. Здесь ему подали стул. Он развернул его спинкой вперед и оседлал, затем взял подзорную трубу и стал смотреть в нее, поставив локти на спинку стула. Ничего нельзя было разглядеть сквозь туман, расстилавшийся вокруг. Он опустил трубу и втянул носом воздух. Он любил этот момент, предшествующий началу сражения, когда природа, словно женщина, покорная его воле, готова уступить его желаниям и только ожидает их. Было тихо, холодно и туманно. Тут выглянуло солнце.
– Сегодня немного холодно, – сказал Наполеон, обращаясь к свите, – но всходит прекрасное солнце. Это солнце Аустерлица!
Окружающие наперебой стали повторять его слова, находя в них счастливое предзнаменование.
Да, это было солнце. Но это было солнце Бородина, и на этот раз оно поднималось на стороне русской армии.
[1] Корпус Даву, например, сами французы приравнивали к гвардии.
[2] Кутузов выехал из Татариново, где ночевал, и проехал проселочной дорогой сначала к левому флангу, в расположение 2-й армии, а затем направился к центру позиции. – В.Х.
[3] Вот лишнее доказательство тому, что без санкции Кутузова ничего не делалось.
[4] Очевидна ошибка – западная окраина села Бородино это уже левый берег Колочи.
[5] Очевидно, имеется в виду укрепление на центральном кургане, т.е. Батарея Раевского, но к этому времени, как мы знаем, никакого укрепления там еще не было.
[6] Порой складывается впечатление, что мы пишем не свою, а французскую историографию Бородинского сражения – до такой степени отечественная историография находится под влиянием французской, и впечатление это тем сильнее, что французов, похоже, вообще не интересует «русская кампания».
[1] Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. Ч. 2. СПб., 1839. С.201.
[2] Попов А. Москва в 1812 году.// Русский архив. 1875. Кн. 3, № 10. С. 260.
[3] Об этом, в частности, сообщает дневник А.А.Лесли: «Василий Владимирович Куколь-Яснопольский рассказывал, как в 1812 году, когда 6 августа был оставлен Смоленск, и французы, бомбардировав его, вступили, – его послал главнокомандующий курьером к государю. <…>
Приехав в Петербург, его по инстанциям пересылали от полицмейстера к коменданту, к генерал-губернатору, который его послал к Кутузову, только что назначенному главнокомандующим. У него в зале еще стояло ополченское знамя с крестом и надписью «Сим победиши» (Кутузов до своего назначения 8 августа 1812 г. главнокомандующим всеми армиями являлся начальником Санкт-Петербургского ополчения. – В.Х.). В приемной было множество генерал-адъютантов и разных генералов, камергеров и прочей знати в полных парадных мундирах. И его, как курьера к Государю, повели прямо к Кутузову в кабинет. Кутузов в шлафроке сидел. Камердинер причесывал ему букли и косу заплетал, которую он носил до самой кончины. <…> Когда Кутузов его [ c ]просил: «Где армия?» – он отвечал, как и всем спрашивавшим его: «На прежнем месте». Показал пакет на имя Государя. Кутузов, не притрагиваясь к нему, сказал своему правителю дел: «Подать последний приказ Государя Императора». Взяв, показал Василию Владимировичу подпись Государя. Отдав правителю дел, заставил прочитать. Государь уполномочивал Кутузова останавливать курьеров, распечатывать и читать донесения на его имя и делать распоряжения. Кутузов тогда сказал: «Пожалуйте пакет». Пробежав, велел всем выйти и камердинеру. Тогда спросил: «Где армия?» – «Отступила от Смоленска». – «Другие спрашивали Вас об этом? И как Вы отвечали?» – «Стоит на прежнем месте». – «Очень хорошо, так и отвечайте». Расспрашивал его о многом. Еще прочитал донесение, запечатал его в новый пакет и сказал: «Вы отсюда прямо поедете к Государю: он в Финляндии, в Або, теперь. Вас до заставы проводят, никуда не заезжайте». Здесь же дали ему новую подорожную. Жандарм проводил до заставы, и он поехал далее». (См.: Лесли в войне 1812 г. Смоленск, 2005. С. 68-69).
[4] Фельдмаршал Кутузов. Документы, дневники, воспоминания. М., 1995. С. 168.
[5] Думается, что и для Ростопчина не осталась тайной подспудная мысль Кутузова, сокрытая в этой дилемме. В ответном письме от 19 августа он пишет, не умея сдержать своих чувств: «Извольте мне сказать, твердое ли Вы имеете намерение удерживать ход неприятеля на Москву и защищать город сей? По сему я приму все меры, или вооружа все, драться до последней минуты, или, когда Вы займетесь спасением армии, я займусь спасением жителей, и со всем, что есть военного, направлюсь к Вам на соединение». (См.: Бородино. Документальная хроника. М.,2004. С.34.)
[6] М.И.Кутузов. Сборник документов. М., 1954. Т. 4, ч. 1. С. 87-89.
[7] Записки Щербинина // Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып. 1. Вильна, 1900. С. 13-14.
[8] [И.Т.Радожицкий]. Походные записки артиллериста с 1812 по 1816 год. М., 1835. С. 131.
[9] Выражение Митаревского, офицера 12-й легкой артиллерийской роты. См.: Митаревский Н.Е. Рассказы об Отечественной войне 1812 года. М., 1878. С. 49.
[10] Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М., 1985. С. 154.
[11] Из памятных записок графа П.Х.Граббе. М., 1873. С. 71.
[12] Беннигсен Л.Л. Письма о войне. Киев, 1912. С.71.
[13] Щукин П.И. Бумаги, относящиеся до войны 1812 года. Ч. 3. М., 1898. С.455.
[14] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий 1812-го года. СПб.,1912. С.21.
[15] Воспоминания А.С.Норова // Русский архив. 1881. Кн.III (I). С.187; Из воспоминаний Н.А.Дивова // Русский архив. 1873. Кн.II, № 7. С.01336.
[16] Глинка Ф.Н. Указ. соч. С.154-155. Это свидетельство Глинки, единственное из приведенных нами свидетельств пребывания Кутузова в Царево-Займище, избрал Шеин для доказательства того, что Кутузов не мог прибыть в Царево-Займище ранее 18 августа (См.: Шеин И.А. О времени прибытия М.И.Кутузова к войскам и вступлении в должность главнокомандующего. // Труды ГИМ. Вып.137. Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. М., 2003. С.81-89). Однако свидетельство Глинки доказывает лишь то, что он видел Кутузова 18 августа в Царево-Займище, а вовсе не то, что Кутузов прибыл в Царево-Займище 18 августа.
[17] 1812 год. Дневник Ф.Я.Мирковича // Русский архив. 1888. Кн.1. С.230.
[18] Дневник капитана П.С.Пущина за 1812 год // Аглаимов С.П. Отечественная война 1812 года. Исторические материалы л.-гв. Семеновского полка. Полтава, 1912. С.47.
[19] Записки А.П.Ермолова. М.,1865. Ч.1. С.188. Чуть раньше Ермолов характеризует позицию при Царево-Займище как «весьма выгодную», описывая ее следующим образом: «Места открытые препятствовали неприятелю скрывать его движения. В руках наших возвышения, давая большое превосходство действию нашей артиллерии, затрудняли приближение неприятеля; отступать было удобно». Как видим, Кутузов использовал только последнее качество этой позиции.
[39] Александр явно более склонен доверять собственной калькуляции, пусть даже она и не отвечает действительному положению дел. Для сравнения укажем, что упоминаемая выше численность русской армии после присоединения к ней корпуса Милорадовича – 111323 человека практически совпадает с той, которую указывает генерал-квартирмейстер К.Ф.Толь в своей критике «Описания Отечественной войны» А.И.Михайловского-Данилевского, – 111327 человек. (См.: Толь К.Ф. Критика сочинения «Описание Отечественной войны» генерал-лейтенанта Михайловского-Данилевского // Генерал-квартирмейстер К.Ф.Толь в Отечественную войну. СПб., 1912. С.210.)
[40] Это было донесение поручика Орлова, посылаемого в расположение французских войск для получения сведений о плененном при Лубине генерале П.А.Тучкове.
[62] Вот заметка, отражающая общественные настроения, связанные с назначением Кутузова: «Все твердую полагают надежду, что князь с Божией помощью спасет Россию и не будет следовать Дворским (т.е. придворным – В.Х.) правилам, погубляющим Государство.
Не время теперь щадить фавор, занимающий командирства в армиях, из коих большею частию понятия не имеют о военных действиях; и не время политиковать противу тех командующих, кои не отражая неприятеля отступали, допустили к сердцу России и миллионам народу соделали пагубу, а Империи бесславие.
Не могут они ложными правилами уверить публику, что по предположенному какому-то плану действовали отступлением от границ без сражениев; кто может на таковой злодейский и варварский для своего отечества план согласиться! Ужасно даже и подумать». (См.: Щукин П.И. Бумаги, относящиеся до войны 1812 года. М.,1898. Ч.3. С.143.) Помимо прочего, эта заметка любопытна еще и тем, что здесь впервые (в августе 1812 г.!) встречается упоминание о нашем плане как о принятой системе военных действий, которым (планом) в придворных кругах, очевидно, оправдывали наше отступление.
[63] Очевидец кампании 1812 года Роберт Вильсон // Военный сборник. СПб., 1860. Т.XVI, отд.II. С.313. В связи с этим мнением любопытно привести точку зрения самого Кутузова на дипломатическую работу: «Дипломатическая кариера сколь ни плутовата, но, ей Богу, не так мудрена, как военная, ежели ее делать как надобно». (См.: Письмо М.И.Кутузова к жене, Е.И.Кутузовой, от 18 декабря 1793 г. // Фельдмаршал Кутузов. Документы... С.49.)
[64] Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского о кампании 1812 года в России // Военный журнал. 1848. № 1. С.46-47.
[68] Записки И.С.Жиркевича // Русская старина. 1874. Т. Х. С.658.
[69] На острове Святой Елены Наполеон скажет: «В Москве весь мир уже готовился признать мое превосходство: стихии разрешили этот вопрос». (См.: Максимы и мысли узника Святой Елены. СПб., 1995. С.56.) Такое мог сказать лишь человек, исступленно не желающий считаться с реальностью и сознаваться в собственном просчете. Ведь достаточно было одним русским не признать превосходство Наполеона, имея в качестве бесспорного аргумента боеспособную армию, чтобы его не признал и «весь мир»; «стихии» отказали Наполеону в признании уже потом.
[73] Что, кстати, признает и сам Клаузевиц: «Кампания в целом, как она впоследствии сложилась, являлась единственным способом столь полного успеха» (См. сноску 48).
[74] В письме к шведскому наследному принцу, отправленному после взятия французами Москвы, император Александр обвиняет Кутузова в неумении воспользоваться результатами блестящей победы 26 августа (la belle victoire du 26 Août) и говорит, что непростительная ошибка Кутузова повлекла за собой гибель Москвы. (См.: Савелов Л.М. Указ. соч. С.102.) Мы не знаем другого военачальника в русской армии, кроме Кутузова, который мог бы пойти против мнения Государя и против общественного мнения также.
[75] Изображение военных действий 1812 года. СПб., 1912. С.81.
[79] Сам Кутузов, возражая поэтессе А.П.Буниной, восхвалявшей его в своей оде, писал: «...я весил Москву не с кровию воинов, а с целой Россией и с спасением Петербурга и с свободою Европы». (Письмо М.И.Кутузова жене Е.И.Кутузовой от 31 декабря 1812 г. // Фельдмаршал Кутузов. Документы... С. 278.)
[81] Бородино. Документы, письма, воспоминания. М., 1962. С.64.
[82] Письмо к В.С.Ланскому, главноуправляющему по части продовольствия русских армий, от 31 августа 1812 г. // М.И.Кутузов. Сборник документов. М., 1954. Т.4. Ч.1. С.191.
[84] Воспоминания Коновницына // Харкевич В. 1812год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильно, 1900. Вып. 1. С. 125. Генерал-лейтенант Петр Петрович Коновницын с 16 августа 1812 г. командовал объединенным арьергардом русских армий. В противоположность роскошному наряду Мюрата, командовавшего французским авангардом, Коновницын носил спальный колпак, выглядывавший из-под форменной фуражки, и серую потертую шинель, подпоясанную шарфом (См.: Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М., 1985. С. 36). Это был блистательный генерал, абсолютно надежный. Кутузов любил его и ценил. После оставления Москвы сделал его дежурным генералом при своем штабе. Именно у Коновницына он одолжил эполеты для встречи с Лористоном – свои казались ему недостаточно хороши. «Но и Петр Петрович был не франт, – замечает Щербинин, – лучше бы обратиться к Милорадовичу» (См.: Записки Щербинина // Харкевич В. Указ. соч. Вып. 1. С.36).
[85] Записки А.П.Ермолова. М., 1865. Ч. 1 (1801-1812). С. 189-190.
[86] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий 1812 года. СПб., 1912. С. 24.
[87] Бумаги графа Сен-При // Харкевич В. Указ. соч. Вып. 1. С. 168.
[88] Клаузевиц Карл фон. 1812 год. М., 1997. С.68.
[89] Васютинский А.М. и др. Французы в России. 1812 г. по воспоминаниям современников-иностранцев. М., 1912. Ч. 1. С. 120.
[91] Гулевич С.А. История лейб-гвардии Финляндского полка. СПб., 1906. Т. 1. С. 206.
[92] Коленкур Арман де. Мемуары. Поход Наполеона в Россию. Смоленск, 1991. С. 124.
[93] Из воспоминаний Д.Н.Болговского // Бородино. Документы... С.339.
[94] У Тарле мы находим оценку, которую полностью разделяем: «Чем больше мы углубимся в анализ и слов и действий Кутузова, тем яснее для нас станет, что он еще меньше, чем до него Барклай, искал генеральной битвы с Наполеоном под Москвой, как не искал он ни единой из битв, происшедших после гибели Москвы, как не искал он ни Тарутина, ни Малоярославца, ни Красного, ни Березины» (Тарле Е.В. Нашествие Наполеона на Россию // Е.В.Тарле 1812 год. М., 1959. С. 537).
[95] Багратион издавна был предубежден против Кутузова. Так, в сентябре 1811 г., еще в период доверительных отношений с Барклаем, он писал последнему: «Его высокопревосходительство (Кутузов – В.Х.) имеет особый талант драться неудачно, и войска хорошие ставить на оборонительном положении, по сему самому вселяет в них и робость». (Отечественная война 1812 года. Материалы ВУА. Отд.1. СПб., 1904. Т.5. С. 74.) Даже если Багратион опирается здесь на собственный опыт (ведь «войска хорошие» – это, конечно же, он) и угождает придворной антипатии к Кутузову, его слова абсолютно несправедливы, ибо как раз в это время Кутузов во главе Молдавской армии весьма удачно громил турок, склоняя их к столь желанному для России накануне войны с Наполеоном миру, и достиг своей цели, заставив их 16 мая 1812 г. подписать в Бухаресте условия мирного договора. Таково было, пока еще отдаленное, приближение Кутузова к театру военных действий 1812 г.
[98] Обстоятельства, предшествовавшие сражению Бородинскому. (Доставлено господином полковником Ф.Глинкой) // Военный журнал. СПб., 1818. № 9. С. 19.
[99] См.: Приказ П.И.Багратиона войскам 2-й Западной армии от 22 августа 1812 г. об отправке в главную квартиру шанцевого инструмента // Бородино. Документы... С.62.
[100] Воспоминания А.С.Норова // Русский архив. 1881. Кн. III(I). С. 188-189.
[101] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий... С. 25.
[102] Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского о кампании 1812 года в России // Военный журнал. СПб., 1848. № 1. С. 48.
[103] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий... С. 25.
[111] Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского. С. 50.
[112] Приказ П.И.Багратиона от 23 августа 1812 г. // Бородино. Документы... С. 73.
[113] «Сего числа, – пишет Ф.Глинка о 23 августа, – издана на завтрашний день диспозиция» (Обстоятельства, предшествовавшие сражению Бородинскому // Военный журнал. СПб., 1818. № 9. С. 20).
[114] Диспозиция для 1-й и 2-й Западных армий, при селе Бородине расположенных. Августа 24 дня 1812 г. // Бородино. Документы... С. 140-144.
[115] Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов. М., 1962. С. 70-71.
[116] Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы... С. 393.
[117] Мнение, высказываемое некоторыми исследователями, будто после боя 24 августа Кутузов издал вторую диспозицию, ни на чем не основано – другой диспозиции к генеральному сражению просто не существует. Существует лишь другая редакция текста этой диспозиции, ничем принципиально от нее не отличающаяся.
[118] Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского... С. 83. По нашему мнению, Евгений Вюртембергский ближе других подошел к пониманию замысла Кутузова при Бородине.
[119] Для сравнения укажем, что в день сражения 26 августа не только шести казачьих полков, но и всего 3-го пехотного корпуса и 10-тысячного корпуса ополченцев, а затем и всего 2-го пехотного корпуса едва хватало, чтобы сдерживать здесь натиск неприятеля.
[120] Кутузов М.И. Сборник документов. М., 1954. Т.IV. Ч. 1. С. 131.
[123] Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 года. М.,1911. Вып.III. С.16.
[124] Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников (1812-1815). СПб.,1882. С.109.
[125] Попов А. Москва в 1812 году // Русский архив. 1875. Кн. 10. С. 143.
[126] Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения. М., 1838. С. 17. Д.П.Шелехов, подпоручик 1-го пехотного полка Московского ополчения, в своих воспоминаниях пишет, что обмундирование рядового ополченца «состояло из казакина с поясом и рейтуз из Русского крестьянского сукна, двух пар белья, двух пар сапог, полушубка, фуражки с медным крестом и ранца». Офицерам ополчения дозволялось носить армейский мундир. «Полковых обозов никаких не было» (См.: Шелехов Д.П. Военный листок. Отрывок из записок старого служивого // «Русский инвалид». 1854. № 224. 7 октября. Стлб. 1,051).
[127] Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов. М., 1962. С. 70-71.
[128] Ведомость о численности Московского ополчения, [август 1812 г.] // Кутузов М.И. Сборник документов. М., 1954. Т. IV. Ч. 1. С. 461. Документ не датирован. Указанная в квадратных скобках дата, принятая на сегодня, сделана на том основании, что документ этот хранится рядом с рапортом Маркова Барклаю, имеющим дату получения 29 августа. Однако подпись генерала П.М.Волконского, стоящая в конце ведомости, не позволяет, по нашему убеждению, датировать ведомость ранее конца декабря 1812 г., когда Волконский стал начальником Главного штаба действующей армии. Цифра откомандированного в артиллерию ополчения – 768 человек, упомянутая в документе, коррелируется с цифрой, указанной в донесении Маркова Волконскому от 20 января 1813 г.: «26-го числа по окончании сражения с неприятелем отдано в артиллерию 800 человек» (Кутузов М.И. Сборник документов. М., 1954. Т. IV. Ч. 1. С. 461).
[129] Рапорт начальника Московского ополчения г.-л. И.И.Маркова М.Б.Барклаю де Толли о численности ополчения. 1812 г. августа [28-29]// Кутузов М.И. Сборник документов. М.,1954. Т.IV. Ч.1. С.459. Документ не датирован. Дата получения документа – 29 августа.
[130] 24 августа резерв левого фланга располагался за деревней Семеновской.
[131] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий... С. 25-26.
[132] Донесение М.И.Кутузова Александру I от 23 августа 1812 г. // Фельдмаршал Кутузов. Документы, дневники, воспоминания. М., 1995. С.176.
[133] Донесение М.И.Кутузова Александру I о сражении при Бородине.// Бородино. Документы, письма, воспоминания. М., 1962. С. 135. Название документа условно; датировка также отсутствует и традиционно относится к августу или сентябрю 1812 г. По нашему убеждению, данный документ ошибочно приписывается Кутузову, ибо он есть не что иное, как черновик официального описания Бородинской битвы, составленного Толем в 1822 г. По этой причине мы и не видим оснований для другой его датировки и другой его принадлежности.
[134] Описание сражения при селе Бородине, бывшего 26-го числа августа 1812 года между Российской императорской армией под предводительством генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова и французскою соединенною армией, состоявшей из войск всех держав Западной Европы, под предводительством императора Наполеона.// Бородино. Документы... С.320.
[135] Данные кроки являются приложением к донесению М.И.Кутузова Александру I от 25 августа 1812 г. // Бородино. Документы... С. 87, 88.
[136] О намерении подобного использования ополчения сообщает Кутузов Александру еще в первом своем донесении от 19 августа 1812 г.: «Имеющуюся ныне с армиею Смоленскую милицию и часть Московской, в готовность пришедшую, употребить я намерен таким образом, что приобщу их к регулярным войскам, не с тем, чтобы ими оные комплектовать, но чтобы их употреблять можно там было иногда к составлению там с пиками третьей шеренги или употреблять для сохранения ружей после убитых, для делания редутов и других полевых работ, наипаче замещать нужные места при обозах, дабы уже там ни одного солдата держать нужды не было. При сем должно взять ту осторожность, чтобы внушить им, что их состояние от того ни мало не переменяется, что они остаются временными воинами и что все от Вашего Императорского Величества им обещанное сохранится свято; сие готов я утвердить им и присягою» (См.: Бородино. Документы... С. 26). Это была исключительно кутузовская идея, и она стала приводиться в исполнение немедленно, о чем свидетельствуют воспоминания офицера 12-й легкой артиллерийской роты Н.Е.Митаревского: «За несколько дней до прихода к Бородину дали в нашу роту человек двадцать или тридцать из ополчения взамен выбывших из строя солдат в сражении под Смоленском и заболевших в походе. Их поместили большею частью в обоз, к фурам, а фурлейтов из обоза взяли вместо ездовых» (Митаревский Н.Е. Рассказы об Отечественной войне 1812 года. М., 1878. С. 59-60).
[137] Ведомость о численности Московского ополчения. [28-29] августа 1812 г. // Кутузов М.И. Сборник документов. М., 1954. Т. IV. Ч. 1. С. 461.
[138] См., например, у Ермолова: «Московское ополчение в числе двадцати пяти тысяч, вооруженных пиками, прибывшее за два дня, разделено по корпусам, для принятия раненых, не отвлекая для этого людей от фронта» (Записки А.П.Ермолова. М., 1865. Ч. 1. С. 194). Мешетич называет и вовсе невероятную цифру Московского ополчения при Бородине: «... к армии от Москвы милиции прибыло до 50 тысяч» (Мешетич Г.П. Исторические записки войны россиян с французами и двадцатью племенами 1812, 1813, 1814 и 1815 годов. // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М.,1991. С.45).
[139] Савелов Л.М. Московское дворянство в 1812 году. М., 1912. С. 48.
[140] Володин П.М. О роли и численности Московского народного ополчения 1812 года // Исторические записки. 1962. Т.72. С. 253.
[141] Кутузов М.И. Сборник документов. М., 1954. Т. IV. Ч. 1 С. 462-463.
[142] Там же. С. 459. Численность Московского ополчения, приводимая в ведомости графа Ростопчина от 19 августа 1812 г. (См.: Бородино. Документы, письма, воспоминания. М., 1962. С. 35), носит, очевидно, заявительный характер, а не отражает подлинную численность полков, что выясняется при детальном анализе. Так, согласно исследованию Н.В.Самовера, один из лучших полков Московского ополчения, 1-й пехотный, «на самом деле оставался недоукомплектованным» на Бородинском поле. В Москве «для принимания ратников» был даже оставлен майор Усов 2-й. (См.: Самовер Н.В. «Русские крестоносцы»: 1-й пехотный полк Московского ополчения в Отечественной войне 1812 года // «Эпоха наполеоновских войн: люди, события, идеи». Музей-панорама «Бородинская битва». Материалы II -ой научной конференции. Москва, 29 апреля 1999 г. М., 1999. С. 111-153).
[143] Кутузов М.И. Сборник документов. М., 1954. Т. IV. Ч. 1. С. 206-208.
[144] Донесение И.И.Маркова начальнику штаба главной армии г.-л. П.М.Волконскому о распределении Московского ополчения в 1-ю и 2-ю Западные армии. 20 января 1813 г. // Там же. С. 461.
[145] Вот что мы читаем в представлении к награждению командира 6-го пехотного полка генерал-адъютанта Лопухина: «26 августа прибыл с полком своим во время сражения под Бородиным и был тот же час командирован на левый фланг, где подкрепил оный до окончания сражения» (См.: Список генералам и камер-юнкеру Московской военной силы с показанием подвигов. // Там же. С. 208).
[146] Есть серьезные основания полагать, что собственно «под ружьем» находились те полки Московской военной силы, которые имели ружья. Это 1-й, 2-й и 3-й егерские и 1-й пехотный полки. На это указывают, например, воспоминания Д.П.Шелехова, где читаем: «При начале Бородинского сражения наш незабвенный Граф Михаил Илларионович Кутузов приказал поставить полки Московского ополчения на левом фланге, в батальонных колоннах, в некотором отдалении от поля сражения; а 1-й и 2-й Пехотные Казачьи полки, вооруженные ружьями, выдвинуть вперед, гораздо ближе к боевой линии, и прикрыть ими остальные полки ратников. <…> В половине Бородинского сражения наша бригада находилась уже под ядрами, вступив в резерв боевой линии левого фланга. Остальные же 11 полков Московского ополчения Главнокомандующий приказал вытянуть в две линии сзади наших действующих войск, с тем чтобы ополченные ратники, содействуя общей пользе, относили раненых на перевязочные пункты и отводили пленных, куда было назначено, принимая тех и других от строевых нижних чинов, которые, горя нетерпением снова вступить в бой с неприятелем, спешили возвратиться к своим местам» (См.: Шелехов Д.П. Военный листок. Отрывок из записок старого служивого // «Русский инвалид». 1854. № 224. 7 октября. Стлб. 1,052). Несмотря на некоторую спутанность воспоминаний (прошло все-таки более 40 лет со времени Бородинского сражения), мы можем разглядеть общую ситуацию – полки ратников, вооруженные ружьями, стояли на левом фланге ближе к боевой линии войск и отдельно от остальных полков ратников, выстроенных в две линии на некотором отдалении от боевой линии войск.
[147] Называются цифры 12143 (См.: Записка о числе ратников, бывших в Смоленском ополчении // Смоленская старина. Вып. 2. 1812-1912. Смоленск, 1912. С. 33; то же: Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов. М., 1962. С. 199), 12179 (Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912. С. 82-83), 12447 (Апухтин В.Р. Народная военная сила. Дворянские ополчения в Отечественной войне. Т. 1. М., 1912. С. 44) и даже 13890 человек (Бабкин В. Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. М., 1962. С. 61). Однако последняя цифра представляется маловероятной по причине статистического подхода Бабкина к проблеме и возникновения поэтому множества неточностей в его исследовании. Во всяком случае, «Ведомость о численности и вооружении Смоленского ополчения», составленная на момент его расформирования весной 1813 г., показывает, что его численность (вместе с погибшими во время войны) не превышала 12782 человек (См.: Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сб. док. М., 1962. С.190).
[148] Вороновский В.М. Отечественная война в пределах Смоленской губернии. СПб., 1912. С. 382.
[149] Письмо начальника Смоленского ополчения генерал-лейтенанта Н.П.Лебедева дежурному генералу 1-й армии П.А.Кикину от 17 августа 1812 г. // Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов. М., 1962. С. 180.
[151] Рапорт начальника Смоленского ополчения Н.П.Лебедева М.Б.Барклаю де Толли от 23 августа 1812 г. // Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сб. док. М., 1962. С. 182.
[153] Письмо Н.П.Лебедева П.А.Кикину от 25 августа 1812 г. из Можайска // Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сб. док. М., 1962. С. 182-183. Упомянутый здесь пятисотенный начальник майор Падушкин (Подушкин) был уличен в жестоком обращении с пленными; по приказанию Кутузова, должен был быть отыскан и предстать перед судом, однако сведения об этом отсутствуют (См.: Вороновский В.М. Указ. соч. С. 379-380).
[154] Бумаги, относящиеся до войны 1812 года, собранные и изданные П.И.Щукиным. Ч.10. М.,1908. С.122, 130-131, 132, 133, 144, 151, 152, 153, 157, 161, 162. О численности «находящихся в откомандировках и к команде не явившихся» можно судить по «Ведомости о численности и вооружении Смоленского ополчения» на момент его расформирования, где цифра откомандированных равняется 2376 чел. (См.: Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сб. док. М., 1962. С.190).
[155] Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сб. док. М., 1962. С.179.
[156] Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М., 1985. С. 55.
[157] Тем более что эта цифра хорошо коррелируется с общей цифрой Смоленского ополчения за вычетом из нее «находящихся в откомандировках и к команде не явившихся» – 10 406 человек; ее дает ведомость о численности Смоленского ополчения, составленная на момент его расформирования весной 1813 г., в которой учитываются все статьи расхода ополчения за период войны (См.: Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сб. док. М., 1962. С. 190).
[158] Смоленское ополчение, в отличие от Московского, формировалось не по полкам, а по уездам. Всего было сформировано 11 уездных ополчений. Кроме названных, были также ополчения Вяземского, Дорогобужского, Ельнинского, Краснинского и Юхновского уездов. Пореченский уезд, занятый неприятелем, не успел выставить ополчение, а от Краснинского (также пограничного) было представлено только 200 человек, которые поэтому были включены в состав Смоленского уездного ополчения. (См.: Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912. С. 82-83; Лесли И.П. Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912. С. 108-109).
[159] Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912. С. 19-22.
[160] Известно, например, что часть Рославльского ополчения еще 14 августа была откомандирована из Дорогобужа для конвоирования пленных (Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912. С. 22).
[161] «В сей день российская армия имела под ружьем линейного войска с артиллериею 95 000, казаков 7000, ополчения Московского 7000 и Смоленского 3000. Всего под ружьем 112 000 человек. При сей армии находилось 640 орудий артиллерии» (См.: Бородино. Документы, письма, воспоминания. М., 1962. С. 320).
[163] Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сб. док. М., 1962. С. 182-183.
[164] Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. СПб., 1839. Ч.2. С. 209.
[165] Об этом пишут исследователи из числа смоленских дворян. «Все ополчение было собрано, снаряжено и выступило на восьмой день после постановления Дворянского собрания» (См.: Лесли И.П. Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912. С. 8). Вороновский уточняет: «Ополчение было сформировано в две недели, и в течение восьми дней ратники уже прибыли в Дорогобуж, назначенный сборным пунктом для ополченцев» (См.: Вороновский В.М. Отечественная война в пределах Смоленской губернии. СПб., 1912. С. 255). Сообщаются также сведения и об издержках, которые несли помещики при формировании ополчения: «В то время земля не ценилась вовсе, и состояние составляли одни крепостные. … В то время крепостная душа ценилась в 500 рублей, так что со снаряжением один ополченец стоил владельцу не менее 550 рублей» (См.: Лесли И.П. Указ. соч. С. 7, 8). В этой связи небезынтересно отметить, что за Бородинское сражение оставшиеся в живых нижние чины были награждены царем 5 руб. каждый, т.е. ценой в 100 раз меньшей стоимости жизни, которой они жертвовали на поле брани.
[166] Записки А.П.Ермолова. Ч. 1. 1801-1812. М., 1865. С. 156, 157. Данная характеристика подтверждается инструкцией о порядке формирования Смоленского ополчения, в которой указывалось, чтобы ратников «не браковать ни в рост и ни в чем, был бы только здоров, не стар, не моложе 20 лет и не имел калечества». Из той же инструкции мы узнаем, что ратников предполагалось вооружать и охотничьими ружьями, но основным их оружием назначались пики и косы. Кому не достанется пики, говорилось в инструкции, тот «с косой следовать может». «Что же принадлежит до одежды ратников, то в какой пожелают представить, лишь бы не была изношена, а сапоги, ежели можно, то дать» (Цит. по: Андреев П.Г. Смоленская губерния в Отечественной войне. Смоленск, 1959. С. 27). В другом исследовании также утверждается, что смоленские ратники «были вооружены очень пестро и плохо, большей частью пиками домашней работы, попадались старые ружья, пистолеты, палаши и т.п., выданные помещиками из своих домашних арсеналов, но в очень незначительном числе, да и то сильно попорченные, так что крестьянам, не умеющим владеть ими, конечно, более на руку было холодное оружие». Поскольку «пики употреблялись для делания укреплений и туров», не удивительно, что «полученное ополченцами оружие почти все утратилось» (См.: Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912. С. 9, 10).
[167] Рапорт начальника Московского ополчения И.И.Маркова М.Б.Барклаю де Толли. [28-29] августа 1812 г. // Кутузов М.И. Сборник документов. Т. IV . Ч.1. С.459. Ополчение могло быть лучше вооружено, в московском арсенале было достаточно оружия, чтобы вооружить им ополчение полностью. Однако московский генерал-губернатор Ф.В.Ростопчин судил иначе, вооружая ополчение лишь частично. 10 августа 1812 г. он писал А.И.Балашеву, министру полиции и члену Государственного Совета: «Московская военная сила собрана и завтра три полка отсюда выходят к Можайску. Для лучшего их вооружения в каждый полк я даю из арсенала по 500 ружей» (См.: Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников (1812-1815). СПб., 1882. С. 90). То есть в этих трех полках ружьями обеспечивалось менее численности одного батальона. Между тем, в арсенале оставалось более 80 тысяч ружей и до 60 тысяч холодного оружия, которое (хотя частично и негодное) все досталось неприятелю по занятии им Москвы (См.: Попов А. Москва в 1812 году // Русский архив. 1875. Кн.3. №9. С.29). Подобная «заботливость» Ростопчина объясняется тем, что он намеревался вооружить этим оружием остающееся население Москвы и ее окрестностей и выйти с ним на защиту столицы. «Стараясь усиливать всеобщий порыв народа к защите Отечества, воображая, что его возбуждает своим влиянием, он до такой степени бессознательно увлекся сам этим порывом, что действительно думал идти на бой вместе с народонаселением Москвы и ее окрестностей и для них приберегал это оружие» (Там же). В письме Ростопчина к Кутузову от 22 августа можно угадать это его намерение: «Теперь граф Марков должен уже быть у вашей светлости; а у меня, за исключением неизвестного и мне числа жителей Москвы и ее окрестностей, есть до 10 тысяч человек обмундированных и больше половины обученных рекрут. Я разослал уже курьеров по соседственным губерниям, чтобы они ополчения их вели в Москву» (Там же. С.164). Подобное отношение Ростопчина к вооружению ополчения может служить также отражением взгляда московского градоначальника на боеспособность ополчения.
[168] Шелехов Д.П. Военный листок. Отрывок из записок старого служивого // «Русский инвалид». 1854. № 224. 7 октября. Стлб. 1,052. Н.В.Самовер пишет: «Ранее знакомых с военной службой среди них (офицеров ополчения. – В.Х.) было менее пятой части. Остальным военное дело было в новинку, так же, как и вчерашним крестьянам, мещанам и дворовым, которыми они были назначены командовать» (Самовер Н.В. «Русские крестоносцы»: 1-й пехотный полк Московского ополчения в Отечественной войне 1812 года // «Эпоха наполеоновских войн: люди, события, идеи». Музей-панорама «Бородинская битва». Материалы II -ой научной конференции. Москва, 29 апреля 1999 г. М., 1999. С. 111-153).
[169] Как видим, Беннигсен также не отклоняется от официальной цифры ополчения на Старой Смоленской дороге, и это единодушие лиц (Кутузова, Барклая, Беннигсена, Толя), во многом другом друг с другом несогласных, только подтверждает истинность этой цифры.
[170] Беннигсен Л.Л. Письма о войне 1812 года. Киев, 1912. С. 74.
[171] Евгений Вюртембергский. Воспоминания о кампании 1812 года в России. Б.м., 1847. С. 73.
[172] Воспоминания Колачковского // Варшавский военный журнал. 1899. № 9. С. 874.
[173] См.: Бородино. Документы, письма, воспоминания. М., 1962. С.88.
[174] Бородино. Документы, письма, воспоминания. М., 1962. С. 112.
[175] Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812-м году. Ч.1. СПб., 1837. С. 259.
[176] Записки Щербинина // Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып.1 Вильна, 1900. С. 14-18.
[177] Геруа А. Бородино. (По новым данным). СПб., 1912. С. 45.
[178] Скугаревский А.П. Бородино. Описание сражения 26 августа 1812 года. СПб., 1867. С. 24.
[179] Воспоминания Колачковского // Варшавский военный журнал. 1899. № 9. С. 873-874.
[182] Московское дворянство в 1812 году. М., 1912. С. 149.
[183] Из записок А.А.Щербинина // Бородино. Документы… С. 395.
[184] Тарле пишет, что «исследователь, даже искренно любящий и почитающий этого великого русского человека, решительно обязан подвергать самой настойчивой и внимательнейшей критике каждое слово, особенно каждый официальный документ, исходящий от Кутузова, и прежде всего обязан в каждом случае спрашивать себя: кому и зачем пишет Кутузов» (Тарле Е.В. Нашествие Наполеона на Россию // Е.В.Тарле. 1812 год. М., 1959. С. 537).
[185] Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве // Конрад Н.И. Синология. М., 1995. С. 41.
[186] Бутурлин пишет, что Московское ополчение было поставлено в 2-х верстах за корпусом Тучкова, что само по себе уже исключает возможность совместного участия этих войск в засаде (История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г. С официальных документов и иных достоверных бумаг российского и французского генеральных штабов сочиненная полковником Д.Бутурлиным. СПб., 1837. Ч. 1. С. 259).
[187] Б.Ф.Ливчак, кажется, первый высказал мысль, что роль ополчения в Бородинском сражении преувеличивается в исторической литературе, однако его точка зрения «не прижилась» (Ливчак Б.Ф. История ополчения в вооруженных силах России XIX в. (автореф. дис.). М., 1966. С. 14).
[188] Рапорт командира 2-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта К.Ф.Багговута М.Б.Барклаю де Толли о действиях войск в Бородинском сражении // Бородино. Документа… С. 186. Савелов Л.М. Московское дворянство в 1812 году. М., 1912. С. 51-52.
[189] Я основываюсь на данных Ведомости Московской военной силы от 20 января 1813 г., которая показывает практически равную численность всех полков, за исключением 8-го пехотного. Однако его участие в Бородинском сражении как раз маловероятно – в Ведомости о численности Московского ополчения от [28-29] августа 1812 г. за подписью Волконского против 8-го пехотного полка стоит помета «за раскомандировкой налицо не состоит» (М.И.Кутузов. Сборник документов. М., 1954. Т. IV . Ч. 1. С. 461, 462-463).
[190] Жуковский В.А. Полн. собр. соч. Т. 12. СПб.,1902. С. 53.
[191] Из Записок А.П.Ермолова об Отечественной войне 1812 г. // Бородино. Документы… С. 357.
[192] Записки А.П.Ермолова. М., 1865. Ч. 1. 1801-1812. С. 222.
[193] Из приказа М.И.Кутузова по армии о распределении Московского ополчения от 29 августа 1812 г. // М.И.Кутузов. Сборник документов. М., 1954. Т. IV . Ч. 1. С. 181.
[194] В ведомости о численности Московского ополчения за подписью дежурного генерала князя Волконского ошибочно указано 11712 человек (См.: М.И.Кутузов. Сборник документов. М., 1954. Т. IV . Ч. 1. С. 460).
[195] Распределение Московского ополчения по армейским корпусам произвел М.Б.Барклай де Толли как военный министр на основе ведомостей, представленных ему И.И.Марковым [28-29] августа 1912 г. (письмо М.Б.Барклая де Толли И.И.Маркову от 29 августа 1812 г. // Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов. М., 1962. С. 75-76).
[196] Бумаги, относящиеся до войны 1812 года, собранные и изданные П.И.Щукиным. М., 1908. Т. 10. С. 456.
[197] Сведения о движении Смоленского ополчения // Вороновский В.М. Указ. Соч. С. 382.
[198] Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов. М., 1962. С. 183.
[199] Рапорт начальника авангарда Главной действующей армии генерала от инфантерии М.А.Милорадовича М.Б.Барклаю де Толли об истреблении отрядом Смоленского ополчения под командованием сотника Кураша неприятельских мародеров между Дорогобужем и Духовщиной и захвате у противника русского георгиевского штандарта. 1814 г., июль. Берлин // Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов. М., 1962. С. 193.
[200] Д.П.Шелехов в своих воспоминаниях приводит эпизод боевого столкновения ополченской роты прапорщика Иванчина-Писарева из 1-го пехотного полка с французами. Сия рота, «прикомандированная, после сдачи Москвы, к 20-му егерскому полку, находясь с ним в арьергарде при отступлении армии, бросилась в штыки при Красной Пахре и выбила французов из селения. Храбрый начальник роты, Иванчин-Писарев, ранен был в щеку пулею, в присутствии командира 20-го егерского полка князя Шаховского» (Шелехов Д.П. Военный листок. Отрывок из записок старого служивого // «Русский инвалид». 1854. № 224. 7 октября. Стлб. 1,053).
[201] Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. Сборник документов. М., 1962. С.188-189.
[202] Там же. С. 87. Шелехов Д.П. Военный листок. Отрывок из записок старого служивого // «Русский инвалид». 1854. № 224. 7 октября. Стлб. 1,053.
[203] Из рапорта М.И.Кутузова Александру I от 20 декабря 1812 г. // Московское дворянство в 1812 году. М., 1912. С. 150-151.
[205] Липранди И.П. Материалы для истории Отечественной войны 1812 года. Заключение с некоторыми примечаниями по истории этой войны сочинения генерал-майора Богдановича. СПб., 1861. С. 12.
[206] Приказ П.И.Багратиона от 22 августа 1812 г. // Бородино. Документы, письма, воспоминания. М., 1962. С. 62.
[207] Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник // Труды Московского отдела Императорского Русского военно-исторического общества (МО ИРВИО). М., 1913. Т.7. Ч. 1. С. 464.
[209] Рассказ о Бородинском сражении отделенного унтер-офицера Тихонова, записанный в 1830 г. // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете (ЧОИДР). М., 1872. Кн. 1. С.115.
[210] «Все мы были в полном уверении на распорядительность мудрого, поседевшего в бранях полководца», – пишет И.Т.Радожицкий (Из походных записок артиллериста с 1812 по 1816 год // Бородино. Документы… С. 385).
[211] Очень хороший экземпляр этого плана имеется в картографическом отделе Российской Государственной библиотеки.
[212] На французском плане названия деревень перепутаны – вместо «Шевардино» значатся «Алексинки».
[213] Начало этой традиции положено еще первыми историографами кампании. См., например, у Михайловского-Данилевского: «Построен был впереди позиции, у Шевардино, пятиугольный редут на 12 орудий» (Михайловский-Данилевский А.И. Бородинская битва. СПб., 1839. С. 9).
[214] Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып. 1. Вильна, 1900. С. 218-219. Барклай говорит о трех потерянных в Шевардинском редуте орудиях и в другом своем сочинении – «Изображении военных действий 1812 года». СПб., 1912. С. 25.
[215] Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы… С. 393.
[216] Записки А.П.Ермолова. М., 1865. Ч. 1. С. 191.
[217] См., например, Геруа А. Бородино (По новым данным). СПб., 1912. С. 17.
[218] Известен приказ начальника артиллерии 1-й Западной армии генерал-майора Кутайсова перед Бородинским сражением: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет им верхом на пушки. Сказать командирам и всем гг. офицерам, что, отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, чтобы неприятелю не уступать ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собой: пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустить в упор, а батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий» (См.: Четков В.М. Артиллерия в эпоху М.И.Кутузова // М.И.Кутузов. Материалы юбилейной сессии военных академий Красной Армии, посвященной 200-летию со дня рождения М.И.Кутузова. М., 1947. С. 118).
[219] Васютинский А.М. и др. Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. М., 1912. Ч. 1. С. 133-134.
[220] Оболешев Н. Бородинский бой и его памятники на Бородинском поле. М., 1903. С. 123. В других источниках площадь левой флеши показана даже большей – 1658 квадратных саженей (ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 89. Д. 11. Л. 15).
[221] Дементий Богданов. Рассказ очевидца // ГАРФ. Зимний дворец. Ф. 728. Оп. 1. Д. 900. Краткая редакция этого «Рассказа очевидца» хранится в РГВИА (Ф. 474. Оп. 1. Д. 1326). Несмотря на претензию автора свидетельствовать о Бородинском сражении в качестве «очевидца», его «Рассказ» очень страдает сочинительством, отчего оставляет впечатление мистификации. О Дементии Богданове см.: Русский биографический словарь А.А.Половцева. Т. 3. СПб., 1908. С. 142.
[222] О том, что в Шевардинском редуте стояли орудия именно 12-й батарейной роты, говорит Н.П.Поликарпов, опиравшийся в своем исследовании на архивные источники: «Пятиугольный, не вполне оконченный Шевардинский редут, находившийся на крайнем левом фланге Бородинской позиции 2-й Западной армии, заняла батарейная № 12 рота (подполковника Винспера) 12 артиллерийской бригады (12 орудий)» (Боевой календарь-ежедневник. С. 478). Отсюда, однако, не следует (вывод, который был сделан в нашей историографии), что все 12 орудий 12-й батарейной роты находились в Шевардинском редуте. В одном раннем и малоизвестном исследовании говорится, что Шевардинский редут с 23 августа был занят 9 орудиями 11-й батарейной роты, 7 из которых были якобы потеряны в бою за редут (Бой при Шевардинском редуте // Военный журнал. 1839. № 3. С. 158, 161, 178). Это утверждение ошибочно, т.к. 11-я батарейная рота в полном составе защищала Багратионовы флеши.
[223] Воспоминания Н.М.Распопова // Русский архив. 1879. Кн. 3. С. 38. О подпоручике Распопове см. также в наградных документах (Бородино. Документы… С. 284). Обращаю также внимание читателя, что Распопов, в отличие от Барклая и Сен-При, говорит не о 3-х, а о 2-х орудиях, потерянных 12-й батарейной ротой при Шевардине. Французы же увеличивают число захваченных ими в Шевардинском редуте орудий до 5, 6, 7, 8 и даже «дюжины» (Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. М., 2001. С. 60), но все эти цифры есть не более чем плод бравады, восполняющей французам отсутствие у них реальных результатов при Бородине, и достаточно красноречивый пример французской статистики и французской оценки итогов Бородинского сражения.
[224] Труды ИРВИО. СПб., 1912. Т. 7. С. 167; Столетие военного министерства. СПб., 1902. Т. 7. Ч. 1. С. 762.
[225] Из воспоминаний С.И.Маевского // Бородино. Документы… С. 370, 372; Из записок Д.П.Неверовского // Там же. С. 379.
[226] Рапорт начальника артиллерии 2-й Западной армии К.Ф.Левенштерна М.И.Кутузову о подвигах артиллерийских частей в сражениях 24 и 26 августа. Сентябрь 1812 г. // Бородино. Документы… С. 183.
[228] Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения. М., 1839. С. 43-44.
[229] Ефремов К.Н. Кутузов и военно-инженерное дело // М.И.Кутузов. Материалы юбилейной сессии военных академий Красной Армии… М., 1947. С. 136.
[230] Мнение, высказанное еще Ермоловым, который считал, что Шевардинский редут отстоял от основной позиции «далее нежели на пушечный выстрел и потому защищать его и удерживать не нужно было» (Из записок А.П.Ермолова об Отечественной войне 1812 г. // Бородино. Документы… С. 350).
[231] Коленкур Арман де. Мемуары. М., 1943. С. 130-132.
[232] Оболешев в своем исследовании пишет: «По сохранившейся части правой флеши можно с большой достоверностью предположить, что вся флешь представляла собой пятиугольное укрепление, площадью немного большей, чем левофланговая» (Оболешев Н. Указ. соч. С. 124). То же подтверждают и архивные источники (ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 89. Д. 11. Л. 15).
[233] Высказывается мнение, что это был ров, но оно представляется ошибочным, т.к. ров создает проблемы передвижения внутри укрепления, а бруствер мог защищать артиллеристов от ружейного огня со стороны леса (Олейниченко В. Новая книга о Бородинском сражении // Военно-инженерный журнал. 1952. № 7. С. 46; Богданов Л.П., Свиридов Н.Г. Багратионовы флеши и батарея Раевского // 1812 год. К 150-летию Отечественной войны. Сборник статей. М., 1962. С. 291-292).
[236] Рапорт начальника артиллерии 2-й Западной армии генерал-майора К.Ф.Левенштерна М.И.Кутузову. Сентябрь 1812 г. // Бородино. Документы… С. 183. В наградных документах о 32-й батарейной роте говорится, что она находилась «в укреплении на самом левом фланге» (Бородино. Документы… С. 282, 287; Труды МО ИРВИО. М., 1913. Т. 7. Ч. 1. С. 517). Это подтверждается и свидетельством поручика Д.П.Данилова из 11-й батарейной роты: «Левая фланговая батарея была Беллинсгаузена» (Смоленская старина. Вып. 2. Смоленск,1912. С. 344-345).
[237] Дементий Богданов. Указ.соч. // ГАРФ. Зимний дворец. Ф. 728. Оп. 1. Д. 900, 902.
[238] Ларионов А.П. Использование артиллерии в Бородинском сражении // 1812 год. К 150-летию Отечественной войны. М., 1962. С. 124.
[239] Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы… С. 394.
[240] Дементий Богданов. Указ.соч. // ГАРФ. Зимний дворец. Ф. 728. Оп. 1. Д. 900.
[241] Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы… С. 393.
[242] РГВИА. Оп. 208а. Св. 0. Д. 10. Ч. 1. Л. 60, 61. Подтверждение тому находим в исследовании Габаева: «1-я минерная рота 2-го пионерного полка майора Сазонова 2-го… при Бородине под огнем руководили ополченцами при постройке батарей на левом фланге. 1-го пионерного полка пионерная рота капитана Геча… при Бородине строила батареи на левом фланге под жестоким огнем» (Габаев Г.С. Опыт краткой хроники-родословной русских инженерных войск. СПб., 1907. С. 11-12,28).
[243] Некоторые исследователи утверждают, что Багратионовы флеши не были окончены даже к началу Бородинского сражения (Нефедович А.В. Укрепления на Бородинском поле сражения. 1812 год // Инженерный журнал. 1912. № 8. С. 980).
[244] Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения. М., 1839. С. 17.
[245] Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году. СПб., 1837. Ч. 1. С. 249.
[247] Столетие военного министерства. СПб., 1902. Т. 7. Ч. 1. С. 762-763; Оболешев Н. Указ. соч. С. 68. Обследование остатков Батареи Раевского, проведенное при подготовке к 100-летнему юбилею Бородинского сражения, рисует ее уже куда более скромных размеров (ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 89. Д. 11. Л. 21 об.). Мы оставляем без внимания описание Батареи Раевского, приведенное в статье Богданова и Свиридова, как надуманное (Богданов Л.П., Свиридов Н.Г. Багратионовы флеши и батарея Раевского // 1812 год. К 150-летию Отечественной войны. М., 1962. С. 293-294).
[248] Михайловский-Данилевский А.И. Бородинская битва. СПб., 1839. С. 9.
[249] Рапорт Н.Н.Раевского Д.С.Дохтурову // Бородино. Документы… С. 161; Рапорт А.П.Ермолова М.Б.Барклаю де Толли // Там же. С. 171; Рапорт М.Б.Барклая де Толли М.И.Кутузову // Там же. С. 174; Донесение М.И.Кутузова Александру I // Там же. С. 139; Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч. С. 9.
[250] Записки А.П.Ермолова. М., 1865. Ч. 1. С. 193.
[252] Ложье Цезарь. Дневник офицера Великой армии. М., 1912. С. 143. Описание последнего штурма Батареи Раевского, сохранившееся в Архиве исторической службы французской армии, где говорится о 21 захваченном орудии, цитирует Жилин (Жилин П.А. Отечественная война 1812 года. М., 1988. С. 166-167). Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения. М., 1839. С. 46; Оболешев Н. Указ. соч. С. 81-82.
[253] Муравьев Н.Н. Записки // Русские мемуары. Избранные страницы. 1800-1825 гг. М., 1989. С. 109.
[254] Труды МО ИРВИО. М., 1913. Т. 4. Ч. 1. С. 516. Нефедович, со своей стороны, пишет, что орудия для Батареи Раевского «были назначены от « 24 и № 26 батарейных рот полковников Веселицкого и Шульмана. До конца же боя руководил стрельбой орудий поручик Поздеев, адъютант начальника артиллерии» (Нефедович А.В. Указ. соч. С. 976).
[255] В советской историографии сложилось мнение, что 6 орудий были добавлены «после второй атаки батареи Раевского, т.е. в 12-м часу дня» (Богданов Л.П., Свиридов Н.Г. Указ. соч. С. 294).
[256] Липранди И.П. Материалы для истории Отечественной войны 1812 года. СПб., 1861. С. 34-35.
[257] Не могу не обратить внимания любителей нумерологии: центральная высота была занята 26-й батарейной ротой 26-й артиллерийской бригады под прикрытием 26-й пехотной дивизии. Бородинское сражение состоялось также 26-го числа.
[258] Воспоминания А.С.Норова // Русский архив. 1881. Кн. 3. С. 188.
[260] Колюбакин Б. Бородинское сражение и подготовка поля сражения в инженерном отношении // Инженерный журнал. 1912. № 8. С. 934.
[261] Липранди И.П. Материалы для истории Отечественной войны 1812 года. СПб., 1861. С. 31.
[262] Таким образом, свидетельство Ермолова помогает определить время, когда к 12 батарейным орудиям на центральном кургане добавляются еще 6 легких орудий – это произошло не позднее утра 25 августа (а вовсе не после полудня 26-го, как утверждают Богданов Л.П., Свиридов Н.Г. (См. сноску 51). Напомню, что 25 августа мы ожидали нападения Наполеона на нашу позицию.
[263] Записки А.П.Ермолова. М., 1865. Ч. 1. С. 193.
[265] Липранди И.П. Бородинское сражение. Заключение… С. 32-34; Липранди И.П. Замечания на «Описание Отечественной войны 1812 года» Михайловского-Данилевского // Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып. 2. Вильна, 1903. С. 18-22; Колюбакин Б. Указ. соч. С. 939.
[266] Возможно, здесь зафиксирован момент, когда Беннигсен (и конечно же, не без санкции Кутузова) отправился на левый фланг, чтобы передислоцировать 3-й пехотный корпус и Московское ополчение.
[268] 23 августа французы не могли снимать план Бородинской позиции, т.к. подошли к Бородину только 24-го.
[269] Кроки Бородинской позиции от 25 августа, приложенные к донесению Кутузова Александру I , также не показывают укрепления на центральной высоте, а это может означать, в свою очередь, что, во-первых, распоряжение о скрытном расположении войск в районе Старой Смоленской дороги было сделано Кутузовым прежде осмотра позиции 25-го числа; во-вторых, что составляя кроки позиции накануне боя (напомню, 25-го мы ожидали нападения), Кутузов еще не предполагал укреплять центральную высоту, и, в-третьих, что отправка Беннигсена на левый фланг позиции после решения об укреплении центральной высоты люнетом уже точно свидетельствовала о дезавуировании Кутузовым решения о скрытном расположении войск на Старой Смоленской дороге. Если даже такое намерение и было у Кутузова, оно было изменено им уже 25 августа около полудня.
[275] Богданов Л.П. Боевой порядок русской армии в Бородинском сражении. С. 103.
[276] Традиция берет начало с дореволюционных времен и с тех пор не меняется. См., например: Столетие военного министерства. СПб., 1902. Т. 7. Ч. 1. С. 762; Труды ИРВИО. СПб., 1912. Т. 7. С. 167.
[277] Об Отечественной войне. Из воспоминаний старого финляндца. СПб., 1876. С. 19.
[278] Рапорт М.Б.Барклая де Толли М.И.Кутузову // Бородино. Документы… С. 173.
[280] Коленкур Арман де. Указ. соч. С. 124. Продолжительность боевых действий впереди Бородина 24 августа косвенно подтверждает и Барклай, говоря, что Елисаветградский гусарский полк удерживал там свои позиции «до самой ночи» (Рапорт М.Б.Барклая де Толли М.И.Кутузову // Бородино. Документы… С. 173).
[281] Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник. С. 494-495.
[283] Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М., 1985. С. 47.
[284] Барклай, как явствует из записок его адъютанта В.И.Левенштерна, был против того, чтобы «этот отборный полк был употреблен в месте столь опасном и бесполезном для его целей», и сетовал на Ермолова, «предложившего Беннигсену и Кутузову поставить тут этот полк» (Из записок генерала В.И.Левенштерна // Бородино. Документы… С. 362).
[285] Бородинское сражение. Извлечение из записок генерала Пеле о русской войне 1812 года. М., 1872. С. 73.
[286] Труды ИРВИО. СПб., 1912. Т. 7. С. 166. О «баррикадах села Бородино» упоминает и Пеле (Извлечение из записок генерала Пеле… С. 67.
[287] Рассказы служившего в 1-м егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей // Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 181.
[289] Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник. С. 493. Л.П.Богданов приводит иное и, на наш взгляд, менее сообразное с действительностью расположение гвардейских егерей в с. Бородино: «1-й и 2-й батальоны л.-гв. Егерского полка расположились в колоннах позади деревни у моста через р. Колочь, а 3-й батальон занял цепью берег Войны и северную окраину с. Бородина» (Богданов Л.П. Боевой порядок русской армии в Бородинском сражении. С. 103).
[290] Рассказы служившего в 1-м егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей // Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 182-183.
[292] Нельзя не заметить буквального сходства обстоятельств построения Горкинской батареи в редакции Липранди с обстоятельствами построения Шевардинского редута в редакции Дементия Богданова (см. выше), что наводит на мысль если не о заимствовании, то, по крайней мере, о влиянии (первого на второго, конечно).
[294] Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник. С. 504.
[295] Липранди И.П. Краткое обозрение эпизода Отечественной войны с прибытия князя Смоленского к армии 17-го августа до оставления Москвы 2-го сентября. СПб., 1858. С. 58.
[296] Федорова О., Ушаков В. Поле русской славы. М., 1979. С. 107.
[298] Беннигсен Л.Л. Письма о войне 1812 года. Киев, 1912. С. 76.
[299] Из записок А.А.Щербинина // Бородино. Документы… С. 398.
[300] Скугаревский А.П. Указ. соч. С. 16. На плане Хитрово и Догеля против деревни Горки показан столб 106 версты (Хитрово С.К., Догель М.И. Рельефный план-панорама Бородинского боя 26 августа 1812 года. С. 6-7).
[301] Зайончковский А.М. Лейб-егеря в Отечественную войну 1812 года. СПб., 1912. С. 43.
[302] Инженерный журнал. 1912. № 8. С. 929-930, 935-936.
[303] «К самым Горкам примыкали полки 7-й дивизии Псковский и Московский», – пишет Митаревский (Митаревский Н.Е. Воспоминания о войне 1812 года. М., 1871. С. 53).
[308] Муравьев Н.Н. Записки. С. 107. Пеле подтверждает, что «расположение неприятеля, укрепления, бивуаки совершенно скрывались» за деревьями и кустарниками правого берега Колочи (Извлечение из записок генерала Пеле о русской войне 1812 года. С. 65).
[323] Нефедович пишет, что работы по их возведению были «начаты в сумерки 24-го, а в ночь на 25-е были окончены» (Нефедович А.В. Указ. соч. С. 984), что подтверждает косвенно и цитированный выше рассказ Ф.Глинки о том, как утром 25 августа Наполеон, осматривая расположение корпуса вице-короля, «хвалил выбор места, где генерал Дантуарт поставил батарею в 60 орудий» (см. сноску 79).
[325] Так, например, Ермолов пишет: «Неприятель на левом своем фланге устраивал Итальянскую армию в оборонительное положение; воздвигались окопы и батареи против довольно открытой местности, удобной для наступательного действия нашей конницы в большом количестве» (Записки А.П.Ермолова. С. 192). В том же духе пишут и Барклай : «Неприятель противу деревни Бородина укрепился шанцами» Рапорт М.Б.Барклая де Толли М.И.Кутузову // Бородино Документы… С. 173), и Сен-При: «25-го французы прикрывали свой левый фланг и центр батареями и ограничились на нашем левом фланге и в центре простой перестрелкой» (Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы… С. 393).
[326] Извлечение из записок генерала Пеле о русской войне 1812 года. С. 70, 71.
[327] Глинка Ф.Н. Обстоятельства, предшествовавшие сражению Бородинскому // Военный журнал. 1818. № 9. С. 26.
[328] Донесение М.И.Кутузова о сражении при Бородине (без даты) // Бородино. Документы… С. 136.
[329] Вспомним хотя бы, что Шевардинский редут отстоял от позиционной линии русской армии «далее нежели на пушечный выстрел», «на полтора пушечных выстрела», «более чем на две версты» и т.д. А шевардинские батареи Наполеона находились даже за с. Шевардино, т.е. еще дальше от наших позиций.
[330] Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году. СПб., 1837. Ч. 1. С.257.
[331] К истории 1812 года. Дневник поручика Фоссена // Русский архив. 1903. Кн. 3. С. 470.
[332] Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив. 1879. Кн. 3. С. 191.
[333] Сегюр Ф.- П. де. Бородинское сражение и занятие Москвы французами. М., 1912. С. 14.
[335] Иванов Н. 1812-й год. Русская конница в великой Бородинской битве. Одесса, 1912. С. 16.
[336] Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 года (по первоисточникам). Вып. III . М., 1911. Напомню также, что Багратионовы флеши 24 августа достраивались «под жестоким огнем» (см. сноску 38).
[337] Территория, контролируемая корпусом Даву, простиралась почти до оврага Каменка, как это хорошо видно на плане Толя и подтверждается свидетельством генерала Раппа, производившего днем 6 сентября рекогносцировку нашей позиции. Последний пишет, что д.Семеновская (ошибочно названная им Бородино) «отделялась от наших постов всего лишь узким и глубоким оврагом» (Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С. 120).
[338] Диспозиция Наполеона к Бородинскому сражению // Геруа А. Указ. соч. С. 35-36; Извлечение из записок генерала Пеле о русской войне 1812 года. С. 90-92.
[340] Муравьев-Апостол М.И. Воспоминания и письма. Петроград, 1922. С. 40. О том, что французы пристрелялись к нашей позиции еще 24 августа, свидетельствует и поручик 2-й легкой артиллерийской роты И.С.Жиркевич: «24 числа французы делали большое обозрение наших войск и упорно нас атаковали, так что ядра их ложились даже у нас, в резерве, около наших орудий, хотя и без вреда нам» (Жиркевич И.С. Записки // Русская старина. 1874. № 11. С. 423).
[342] Рассказы о 1812 годе (Отрывки из дневника А.А.Лесли) // Смоленская старина. Вып. 2. Смоленск, 1912. С. 344. Свидетельство Д.П.Данилова может быть дополнено рапортом начальника артиллерии 2-й Западной армии генерал-майора К.Ф.Левенштерна: «26-го августа с рассветом, поутру в 4 часа, перед укреплением, на коем находились: батарейная № 11-го рота под командою полковника Богословского, батарейная № 32-го рота под командою подполковника Беллинсгаузена, оказались сильные неприятельские батареи и по которым открыто было действие» (Бородино. Документы… С. 183).
[346] Оболешев Н. Указ. соч. Приложение; Никольский В. Бородинское поле сражения и восстановление на нем укреплений // Братская помощь. 1908. № 2. С. 13.
[351] И действительно, о возможности и даже желательности подобной атаки у нас поговаривали. Сен-При пишет: «25-го августа французы прикрывали свой левый фланг и центр батареями и ограничились на нашем левом фланге и в центре простой перестрелкой. Может быть, это была наиболее благоприятная минута, чтобы двинуть все наши силы на левый фланг и атаковать правый фланг неприятеля. Но главнокомандующий признал более соответствующим выжидать его» (Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы… С. 393-394). Евгений Вюртембергский расценивал перевод 3-го пехотного корпуса Тучкова на Старую Смоленскую дорогу также как намерение атаковать неприятеля: «Корпус Тучкова 1-го отрядили к Утице именно с целью употребить его для фланговой атаки, но она не удалась» (Евгений Вюртембергский. Указ. соч. С. 83-84).
[352] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий 1812-го года. С. 33.
[353] Нефедович А.В. Указ. соч. С. 975. Мы можем сделать осторожное предположение, что в ночь после Бородинского сражения были усилены обе горкинские батареи, т.к. на плане из инженерного архива, на который ссылаются некоторые дореволюционные исследователи, батарея ниже Горок показана с 25 амбразурами, а возле самой деревни – с 15-ю (См.: Столетие военного министерства. Т.7. Ч. 1. СПб., 1902. С. 761; Труды ИРВИО. Т. 7. С. 167),
[355] Столетие военного министерства. Т. 7. Ч. 1. СПб., 1902. С. 762.
[356] Липранди И.П. 50-летие Бородинской битвы. С. 43.
[357] Военно-исторический журнал. 1939. № 4. С. 128.
[358] Федор Глинка пишет даже о 4-х мостах, которые генерал Паутвен построил в ночь с 25 на 26 августа на Колоче «между Бородиным и Алексинками» (См.: Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения. М., 1985. С. 80).
[359] Селезнев М.Т. Любопытные рассказы из 1812 года М., 1890. С. 9.
[360] Земцов В.Н. Указ. соч. С. 84. На острове Св. Елены Наполеон уже иначе оценивал русскую позицию и свои действия при Бородине. Вот, например, что он говорил 27 апреля 1817 г. Гурго: «В сражении при Москве я сделал ошибку, атаковав русские укрепленные позиции. Фактом было то, что я жаждал великого сражения с армией, которая могла маневрировать позади системы хороших редутов, и которую нельзя было атаковать. В подобном случае можно действовать исключительно путем маневра, обходя вражеские позиции». И бросил какой-то темный упрек в сторону Даву: «…при Бородино Даву совершил ошибки» (Там же. С. 87, 103). Но разве не Даву предлагал Наполеону обойти русские позиции вместо того, чтобы атаковать их с фронта, и разве не сам Наполеон отклонил это предложение как «рискованное»? И еще хочется заметить: если бы Бородино действительно было победой Наполеона, вряд ли бы он имел нужду в оправдании, а тем более в поисках виноватых.
[361] Поход в Россию. Письма Вестфальского штаб-офицера Фридриха-Вильгельма фон Лоссберга. Киев, 1912. С. 36.
[362] Извлечение из записок генерала Пеле о русской войне 1812 года. С. 70.
[363] Из записок А.П.Ермолова // Бородино. Документы… С. 351.
[366] Клаузевиц Карл фон. 1812 год. М., 1937. С. 99. Почти в тех же словах описывает Жиро дел’Эн Семеновские флеши: «Эти редуты были простые реданы или лагерные работы в форме шеврона, не закрытые у входа, так что вторые позиции неприятеля оружейными и картечными залпами выметали находившихся внутри них» (Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С. 141).
[367] Приведем сведения о нормах строительства укреплений того времени: «В военно-инженерном искусстве конца XVIII – начала XIX вв. рекомендовалось строить полевые укрепления с высотой бруствера примерно от 4,5 до 7,5 футов (1,35-2,25 м) и толщиной 4-9 футов (1,2-2,7 м) с наружным рвом, а иногда и с внутренним рвом. При общей длине фронта такого отдельного укрепления примерно 300 м на его сооружение назначалось 800 человек пехоты (под руководством инструкторов-саперов). Такое укрепление полностью возводилось ими за 3 рабочих дня» (Олейниченко В. Новая книга о Бородинском сражении // Военно-инженерный журнал. 1952. № 7. С. 46). Понятно от сюда, что времени для возведения полноценных укреплений было достаточно только на правом фланге русской позиции. Различие в качестве укреплений правого и левого флангов русской позиции отметил еще Оболешев, который относительно Масловских укреплений замечает: «Постройка укреплений основательная, много лучше и прочнее, чем в Шевардинском редуте и Семеновских флешах» (Оболешев Н. Указ. соч. С. 125). Примечательно, что тот же 3-дневный срок устанавливался и для восстановления Багратионовых флешей при подготовке к 100-летнему юбилею сражения: «Работой на флешах саперы будут заняты не более трех дней, а затем уйдут обратно в Москву» (ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 89. Д. 11. Л. 27об.).
[370] Из записок графа П.Х.Граббе. М., 1873. С. 72-73.
[371] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий. С. 25-26.
[372] Замечания на официальные известия из армии // Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып. II . Вильна, 1903. С. 218.
[387] Колюбакин Б. Бородинское сражение и подготовка поля сражения в инженерном отношении // Инженерный журнал. 1912. № 8. С. 921.
[388] Из воспоминаний Д.Н.Болговского // Бородино. Документы… С. 339.
[389] Сообщая о действиях арьергарда 24 августа, Коновницын пишет: «В атаке, произведенной вторым батальоном Изюмского гусарского полка и казаками поутру 24-го числа августа незадолго до вступления арьергарда в позицию армии, три французские эскадрона были совершенно уничтожены» (См.: Рапорт П.П.Коновницына М.И.Кутузову от 19 сентября 1812 г. // Бородино. Документы, письма, воспоминания. М.,1962. С.170). О том же свидетельствует и Ермолов: «Августа 24 числа арьергард, стремительно атакованный, долго защищаясь против собравшихся превосходных сил неприятеля, должен был, наконец, вступить рано в позицию» (См.: Записки А.П.Ермолова. Ч.1. М., 1865.С.190). Здесь и далее выделено мною. – В.Х.
[390] «24-го числа пополудни ариергард, под начальством генерал-лейтенанта Коновницына, останавливавший неприятеля на каждом шагу, отступил к позиции армии. Неприятель, преследуя его, столкнулся с упомянутым редутом на левом фланге армии. Близкое расстояние оного понудило его к быстрому нападению. Тогда началось дело, в коем вся 2-я армия должна была участвовать» (См.: Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий 1812-го года. СПб.,1912. С.26).
[391] Таково в результате было решение Кутузова при обозрении левого фланга позиции утром 23 августа: «Князь Багратион донес князю Кутузову, что в настоящем положении левый его фланг подвергался высочайшей опасности. Наконец решено, что в случае нападения неприятельского сей фланг отступит и станет между упомянутой высотой (центральным курганом. – В.Х.) и деревней Семеновской» (Там же. С. 25).
[393] Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. М., 2001. С.66.
[394] Замечания на официальные известия из армии от 27 августа // Харкевич В.И. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып.2. Вильна, 1903. С.219.
[395] Записки А.П.Ермолова. Ч.1. М.,1865. С.190. Некоторые исследователи, подлаживаясь под мнение Ермолова, относят время осмотра Кутузовым позиции и отдачи им распоряжения об отводе левого фланга к Семеновскому оврагу к утру 24 августа, но это явная натяжка.
[396] «Я не постигал, – пишет Барклай, – почему сему движению (т.е. отводу левого фланга к Семеновским флешам. – В.Х.) надлежало исполниться по нападении неприятеля, а не заблаговременно» (См.: Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий… С. 25).
[397] О чем рассказывает Ермолов, но чего в действительности не было. Спрашивается, почему отвод войск левого фланга не мог быть совершен тогда же, 23-го числа, а стал производиться лишь сутки спустя, что и позволило неприятелю, согласно Ермолову, застать нашу армию врасплох. Очевидно, что все это понадобилось Ермолову, чтобы как-то объяснить причину Шевардинского сражения.
[398] Об этом именно он и пишет в своем донесении Александру I после Шевардинского сражения: «Видев стремление неприятеля главнейшими силами на сей пункт (левый фланг. – В.Х.), дабы сделать таковой надежнее, признал я за нужное загнуть оной к прежде сего укрепленным возвышениям» (См.: Донесение М.И.Кутузова Александру I от 25 августа 1812 г. // Бородино. Документы… С.86).
[399] Описание сражения при селе Бородине, бывшего 26 числа августа 1812 г. между Российской императорской армией под предводительством генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова и французскою соединенною армией, состоявшею из войск всех держав Западной Европы, под предводительством императора Наполеона // Бородино. Документы… С.318. Бутурлин также считает, что «редут построен был только с намерением удобнее открывать направление французских колонн во время прохождения оных…» (См.: Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812-м году. Ч.1. СПб.,1837. С.255).
[400] Напомню, что 23 августа, в половине одиннадцатого вечера, Кутузов распорядился послать в арьергард к Коновницыну офицера, «знающего дорогу, коею следовала 2-я армия», т.е. определенно имел намерение навести неприятеля на свой левый фланг (См.: Кутузов М.И. Сб. документов. Т.4. Ч.1. М.,1954. С.131).
[401] Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году по высочайшему повелению. СПб.,1839. С.220. Ту же мысль автор высказывает и в другой своей работе: «Цель сего редута была удержать некоторое время неприятеля и тем выиграть время для окончания на позиции инженерных работ» (См.: Михайловский-Данилевский А.И. Бородинская битва. СПб.,1839. С.9).
[403] Замечания на официальные известия из армии от 27 августа. С.218-219. Ср. описание Бородинской позиции в другом сочинении Барклая: «Она была выгодна в центре и правом фланге; но левое крыло в прямой линии с центром совершенно ничем не подкреплялось и окружено было кустарниками на расстоянии ружейного выстрела. Для прикрытия некоторым образом сего фланга построен был редут» (См.: Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий…С. 24).
[404] Диспозиция для 1-й и 2-й Западных армий, при селе Бородине расположенных августа 24 дня 1812 г. // Бородино. Документы…С.80, 81. Признание Кутузовым расположения войск у Шевардина левым флангом видно также из его донесения Александру I от 25 августа 1812 г. (См. сноску 10).
[405] На карте Пресса, Шеврие и Беньо она отмечена цифрой 2.
[406] Таким образом, подтверждаются слова Барклая, что левый фланг до Шевардинского сражения находился «в прямой линии с центром позиции».
[407] Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского о кампании 1812 года в России // Военный журнал.1848. №1. С.83.
[408] Из записок Вистицкого // Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып. 1. Вильно,1900. С.186.
[409] Пеле, напротив, склонен считать нападение Наполеона на левый фланг русских 24 августа ошибкой, хотя и невольной. Пеле пишет: «Вероятно, что Император, введенный в заблуждение картами, не угадал позади арьергарда странного расположения Кутузова. <…> Может быть, Наполеон не предпринял бы этой атаки, если бы знал местность или если бы мог объехать ее так, как сделал это на другой день. Тогда сражение могло бы повести к весьма губительным последствиям для неприятеля» (См.: Пеле Ж.Ж. Бородинское сражение ( Bataille de la Moskova ) // Бородинское сражение. М., 1872. С.58-59). Это мнение Пеле – одна из многих попыток французской историографии как-то оправдать нерешительные для Великой армии результаты Бородинского сражения. Что из того, что «на карте, гравированной в Париже в военном депо с большого русского атласа, течение Колочи, выше Бородина, представляет большое уклонение к востоку, как будто эта река спускается со стороны Семеновского»? Наполеон воевал не на карте, а во вполне реальной обстановке. Он ясно видел перед собой Колочу и вполне сознавал, что для атаки русского левого фланга ему необходимо форсировать эту реку. Полагаем, что Наполеон вполне способен был отличить реальную ситуацию от той, которую рисует ему «карта, гравированная в Париже». При Бородине Наполеон вовсе не нуждается в оправдании. Причина неудачи французской армии при Бородине заключалась вовсе не в ошибках Наполеона, а в доблести русской армии. Вот чего никак не может признать французская историография.
[410] В действительности 24 августа Центральный курган, еще неукрепленный, располагался на расстоянии примерно 100 саженей (250 метров) впереди линии войск, в промежутке между 7-м корпусом Раевского и 6-м корпусом Дохтурова; последний относился уже к составу 1-й армии и занимал центр Бородинской позиции, который (центр) заканчивался у деревни Горки. Все остальное расположение войск 1-й армии являлось правым флангом русской позиции. Это само по себе достаточно ясно показывает неравновесность расположения русских сил на Бородинской позиции.
[411] Донесение М.И.Кутузова Александру I от 23 августа 1812 г. // Бородино. Документы…С.64.
[412] На карте Пресса, Шеврие и Беньо Бородинский редут обозначен цифрой 8.
[413] О бое за Бородинский редут отечественная историография ничего не сообщает, не заметив единственного свидетельства: «Впереди дер. Бородино (значительно на той стороне Колочи) построено было несколько укреплений… 24 августа происходили дела впереди Бородина, и укрепление, там построенное, переходило из рук в руки и, наконец, было оставлено нашими войсками» (См.: Об Отечественной войне. Из воспоминаний старого финляндца. СПб., 1876. С.19). Барклай, столь щепетильный в отношении действий 2-й армии при Шевардине, ничего не сообщает нам о потере Бородинского редута, находившегося в зоне ответственности его армии, и представляет дело так, будто 24-го числа Наполеон пытался овладеть с. Бородино: «Неприятель 24-го числа делал неоднократно усилия овладеть деревнею Бородино, но каждый раз был остановлен в сем предприятии храбрыми лейб-гвардии Егерским и Елисаветградским гусарским полками. Сей последний полк под начальством храброго своего шефа генерал-майора Всеволодского, невзирая на сильное неприятельское нападение и действие его артиллерии, удерживал свою позицию и тем выполнил в точности данное ему от меня приказание держаться, сколько бы не стоило ему, до самой ночи, пока не усилен будет тремя казачьими полками, обратно ожидаемыми с левого фланга 2-й армии». То есть даже в отсутствие трех казачьих полков, дает понять Барклай, войска 1-й армии все-таки удерживали неприятеля (См.: Рапорт М.Б.Барклая де Толли М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С.173). Что Наполеон не намерен был 24 августа захватывать с. Бородино из опасения спугнуть русскую армию с позиции, мы объяснили ранее (см.: Московский журнал. 2002. № 10. С. 42 – 43), так что Барклай приписывает себе мнимую заслугу, заявляя об удержании с. Бородина 24 числа. Он также снимает с себя ответственность за размещение в с. Бородине лейб-гвардии Егерского полка, возлагая вину за это на Ермолова, своего начальника штаба, якобы посоветовавшего Кутузову и Беннигсену сделать это (См.: Из записок генерала В.И.Левенштерна // Бородино. Документы… С.362). Между тем, мы располагаем свидетельством, доказывающим обратное. Вот цитата из рапорта командира л.-гв. Егерского полка полковника Бистрома командиру 5 пехотного (гвардейского) корпуса г.-л. Лаврову: «Получив 23-го числа сего месяца повеление от г. главнокомандующего 1-й армией генерала от инфантерии Барклая де Толли занять с Высочайше вверенным мне л.-гв. Егерским полком селение Бородино, дабы способствовать переправе арьергарда через речку, я отрядил под командою полковника Макарова 3-й батальон содержать цепь против левого берега реки и наблюдать порядок движения неприятеля, вследствие чего, дабы споспешествовать безвредному и скорому отступлению арьергарда, коему отступить можно было только через один мост, отрядил он, полковник Макаров, батальонного адъютанта для отыскания бродов, что было им весьма исправно и скоро выполнено» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 г. (по первоисточникам). Вып.3. М.,1911. С.16).
[414] Глинка Ф.Н. Обстоятельства, предшествовавшие сражению Бородинскому // Военный журнал. 1818. № 9. С. 22 – 23.
[415] Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник // Труды МО ИРВИО. Т.4. Ч.1. М., 1913. С468.
[416] Воспоминания Коновницына // Харкевич В. Указ. Соч. Вып.1. С.125.
[417] Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник. С.474.
[419] Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник. С.472-473.
[420] Там же. С.475. В записках Крейца можно найти дополнительные подробности этого дела: «…Генерал Крейц, продолжая отступление и командование правым флангом ариергарда, приближался 24-го августа к Бородинской позиции, неприятель нападал ежедневно. Ежедневное происходило кровопролитие и 24 при дер….(в тексте пропуск. – В.Х.) кирасиры неприятельские напали на отряд, но были разбиты. Слишком 300 забрав в плен, и соединившись 25-го с большой армией, доставили в Главную квартиру сей трофей» (См.: Из записок командира 3-го кавалерийского корпуса К.А.Крейца о боевых действиях кавалерии в сражениях 24 и 26 августа // Бородино. Документы… С.359). Об обходе именно правого фланга нашего арьергарда пишет и Пеле: «Русский арьергард, под командою Коновницына, отступал перед нами сражаясь. Обойденный при Колоцком вице-королем (последний шел как раз против нашего правого фланга. – В.Х.), он отступил на возвышенность, находящуюся позади Валуева, и на Алексинские высоты» (См.: Пеле. Указ. соч. С.58 – 59).
[421] Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник. С.470, 473-474. На основании этого запроса Сиверса Поликарпов делает вывод, что Коновницын при отступлении к Бородинской позиции якобы «упустил из виду сделать распоряжение относительно ариергарда генерала графа Сиверса 1». Это не так. У Сиверса, как можно заметить, речь идет не столько об отступлении ариергарда, сколько о занятии места на Бородинской позиции 4 кавалерийским корпусом, которым он командовал, а этот вопрос уже не входил в компетенцию Коновницына, относящегося к тому же к составу 1 армии.
[422] Особенно если учесть, что сам же Поликарпов утверждает: «Подробности о действиях ариергарда генерала графа Сиверса 1 и казачьего отряда г.-м. Карпова 2 до начала сражения 24 августа при деревнях Доронино и Шевардино не сохранились…» (См.: Там же. С.476-477). Из достойных примечания происшествий 24 августа, случившихся в арьергарде Сиверса, стоит упомянуть о контузии поручика Литовского уланского полка Александрова, т.е. известной кавалерист-девицы Надежды Дуровой.
[423] Вот лишь некоторые фрагменты из записок русских офицеров, отражающие настроение нашей армии накануне Бородинской битвы. «Французы ломились на нас бодро и смело. Все мы знали, что сражение будет страшное, но не унывали»,- пишет Н.Е.Митаревский, подпоручик 12-й легкой артиллерийской роты (См.: Митаревский Н.Е. Рассказы об Отечественной войне 1812 года. М., 1878. С.51). «Все жаждали решительного боя как единой отрады, единого средства победою искупить спасение погибающему отечеству, иль пасть под его развалинами»,- пишет И.Т.Радожицкий, поручик 3-й легкой роты (См.: Радожицкий И.Т. Походные записки артиллериста с 1812 по 1816 год. М., 1835. С.131).
[424] Примечательно, что в источниках мы вообще не встречаем свидетельств того, чтобы кто-либо из участников сражения с русской стороны считал его для нас потерянным, но зато мы достаточно встречаем подобных суждений со стороны историков. Так что, если Бородинское сражение и оказалось «проигранным», то, отнюдь, не самой русской армией, а теми историками, которые за нее это сражение «проиграли». Добавим к этому, что подобное пораженчество всегдаесть свидетельство зависимости данного историка от точки зрения французской историографии. Насколько последняя является обоснованной, мы рассмотрим далее.
[425] Васютинский А.М. и др. Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. Ч.1. М.,1912. С.118.
[426] Из дальнейшего повествования становится ясно, что речь идет о Шевардинском кургане.
[427] Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив. 1879. Кн.3. С. 190-191.
[428] Нельзя не отметить опять-таки совершенно превратно подаваемую Поликарповым ситуацию с нашим арьергардом, которая, к сожалению, получила хождение в нашей литературе: «Вследствие отступления Центрального арьергарда г.-л. Коновницына от Колоцкого монастыря к селу Бородино, – пишет он, – вся тяжесть отступательного боя 24 августа невольно пала на долю арьергарда ген. графа Сиверса 1 и состоявшего при нем казачьего отряда г.-м. Карпова» (См.: Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник… С.476). Это, как мы убеждаемся, полностью не соответствует действительности.
[429] Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского. С. 51.
[430] Душенкевич Д.В. Из моих воспоминаний от 1812-го года до [1815 года] // 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С. 114.
[431] Из письма П.И.Багратиона Александру I от 27 августа 1812 г. // Бородино. Документы… С.109.
[432] См.:1812 год. Дневник Ф.Я.Мирковича // Русский архив, 1880. Кн.1. С.230.
[433] Известная привычка Наполеона, которую за ним замечали: напевать что-то неразборчивое себе под нос в минуту напряженного раздумья, вызванного внезапно возникшими обстоятельствами и необходимостью принятия решительных действий (См.: Полные анекдоты Наполеона. М., 1833).
[435] Расположение русских войск при Шевардине с самого начала основывалось на превратных представлениях. Сначала Бутурлин, а затем Поликарпов создали картину, весьма далекую от действительности. Между тем, эта картина продолжает некритически транслироваться в нашей литературе. Вот она: «Пятиугольный, не вполне оконченный Шевардинский редут, находившийся на крайнем левом фланге Бородинской позиции 2-й Западной армии, заняла батарейная № 12 рота (подполковника Винспера) 12 артиллерийской бригады (12 орудий). Правее редута расположились на позиции 6 орудий легкой № 23 роты 12 артиллерийской бригады под командою подполковника Саблина. Еще правее разместилась легкая № 47 рота 26 артил. Бригады (12 орудий) под командою капитана Жураковского. Сзади редута были построены в батальонных колоннах в две линии Виленский, Симбирский, Одесский и Тарнопольский пехотные полки 27 пех. дивизии г.-м. Неверовского. Влево от 27 пех. дивизии и сзади ее (уступом) расположились в полковых колоннах в одну линию кирасирские полки Военного Ордена (или Орденский), Екатеринославский, Глуховский, Малороссийский и Новгородский (2 кирасирская дивизия г.-м. Дуки). 6-й, 41-й егерские полки (егерская бригада 12 пех. дивизии 7 пех. корпуса) и 49-й егерский полк (27 пех. дивизии), под общею командою командира 6-го егерского полка, полковника Глебова 1, заняли цепями своих стрелков лежавшие впереди (западнее) Шевардинского редута деревню Доронино, лес южнее этой деревни и ближайшие к деревне восточные скаты Доронинского оврага. <…> Егерский отряд полковника Гогеля 1 – 50-й егерский полк (27 пех. дивизии), 5-й и 42-й егерские полки (егерская бригада 26 пех. дивизии, 7 пех корпуса) – примкнул к позиции 6-го, 41-го и 49-го егерских полков так, что занял своими цепями Доронинский лес и кустарники левее (южнее) этого леса вплоть до дороги в село Ельня, причем на крайнем левом фланге егерской позиции расположился 5-й егерский полк» (См.: Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник… С.478-479).
[436] Душенкевич Д.В. Из моих воспоминаний от 1812-го года. С. 114.
[437] Сравните у Сен-При: «Лес левее этого редута (Шевардинского. – В.Х.) и сама деревня (Шевардино. – В.Х.) были заняты 27 дивизией и двумя егерскими полками» (См.: Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы…С.393).
[438] Маловероятно, чтобы Сен-При имел в виду егерские полки, не входившие в состав 27-й дивизии – в этом случае создавалась бы двусмысленность: он говорит о двух егерских полках, а имеет в виду четыре. Скорее всего Сен-При упоминает о двух егерских полках, чтобы подчеркнуть, сколько именно их было размещено «в лесу левее редута».
[439] Письмо А.И.Горчакова А.И.Михайловскому-Данилевскому с описанием боя при с. Шевардине 24 августа 1812 г. 1837 г. мая 13 // Бородино. Документы… С. 344.
[440] Так мы неожиданно узнаем, что компетенция Горчакова в Шевардинском сражении была уже той, которой он обладал в соответствии с диспозицией. Сравните, что говорится в этой последней: «Левый фланг, из 7-го корпуса и 27-й дивизии, под командою генерал-лейтенанта князя Горчакова 2-го». Из частей же 7-го корпуса Горчаковым упомянут только 5-й егерский полк.
[441] Поликарпов приводит «Перечень потерь в войсковых частях, участвовавших в сражении 24 августа 1812 года при д.д. Доронино и Шевардино», который вполне подтверждает мнение, что в Шевардинском сражении приняла участие вся 2-я армия (См.: Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник… С.492).
[442] Со стороны французов насчитывают несравненно более – «40 тысяч войск при 186 артиллерийских орудиях» (См.: 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С.398). Земцов насчитывает на стороне французов при Шевардине «36 тысяч пехоты и кавалерии при 194 орудиях» (См.: Земцов В.Н. Указ. соч. С.57). Тем не менее, столь непомерное численное превосходство противника, свидетельствующее, как минимум, о нерациональном использовании силы гениальным полководцем, только подтверждает наш скепсис в отношении арифметических аргументов в истории.
[443] Что это были за «остальные два полка» дивизии Паскевича, остается неясным. Они не упоминаются в перечне потерь 2-й армии 24 августа, который приводит Поликарпов, что, в свою очередь, доказывает, что данный перечень не является вполне репрезентативным документом участия полков 2-й армии в Шевардинском сражении.
[444] Паскевич И.Ф. Походные записки // 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С.100. Лидия Ивченко делает из этих слов Паскевича поспешный и неверный вывод, будто «Курганная высота в центре находилась за правым флангом корпуса Раевского» (См.: Ивченко Лидия. Бородино. Легенда и действительность. М.,2002. С.30). Ивченко не принимает во внимание, что Паскевич «послал» своих егерей к месту сражения, сам же с пехотными полками «вышел» для подкрепления егерей, т.е. располагался со своей дивизией все-таки на некотором отдалении от места сражения, а значит, у нас и нет оснований менять привычное для 26-й дивизии расположение восточнее Курганной высоты.
[445] Ср. у Сен-При: «Артиллерийский и ружейный огонь продолжались с 5 до 7 часов [вечера] как против фронта укрепления (т.е. Шевардинского редута. – В.Х.), так и против центра позиции» (См.: Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы… С. 393). Или в воспоминаниях А.П.Бутенева: «С утра 24 августа неприятель начал свои нападения на войска князя Багратиона, как перед Семеновским, так и в соседней роще, где были расположены наши передовые отряды» (См.: Бутенев А.П. Воспоминания о 1812 годе. М., 1911. С.7). «Соседняя роща» – это «молодой частый лес», или «кустарники» на противоположной стороне Семеновского оврага против центра нашей позиции. Лес на оконечности левого фланга называли «большим, или Ельнинским лесом».
[446] Неправомерность размещения 2-й кирасирской дивизии у Шевардина перед началом сражения подтверждается и свидетельством Дрейлинга, корнета Малороссийского кирасирского полка: «23 августа армия заняла эти позиции (при Бородине. – В.Х.) и встала в боевом порядке; все роды оружия заняли указанные места. Наших кирасир поставили в центре левого фланга, которым командовал князь Багратион» (См.: Дрейлинг И.Р. Воспоминания участника войны 1812 года // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С.373). Это положение 2-й кирасирской дивизии как раз и соответствует положению резерва, где эта дивизия находилась, согласно диспозиции к генеральному сражению.
[447] Воспоминания герцога Евгения Вюртембергского // Военный журнал. 1848. № 1. С. 51;.Глинка Ф.Н. Обстоятельства, предшествовавшие сражению Бородинскому // Военный журнал. 1818. № 9. С. 23-24.
[449] Донесение М.И.Кутузова Александру I от 25 августа 1812 г. о бое при Шевардине // Бородино. Документы… С.86.
[450] Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы… С.393.
[451] Письмо П.И.Багратиона Александру I от 27 августа 1812 г. // Бородино. Документы… С.109; Из записки Д.П.Неверовского // Бородино. Документы… С.379.
[453] Отсюда становится понятно, что Сегюр весьма превратно рисует нам обстоятельства начала Шевардинского сражения. «Нападение было общим, – пишет Сегюр, – потому что итальянская и польская армии одновременно появились на двух флангах большой императорской колонны. Эти три корпуса оттеснили к Бородину русский арьергард, и все сражение сосредоточилось на одном пункте. Когда все это выяснилось, мы заметили первый русский редут; слишком отдаленный от своих позиций, он их защищал, не пользуясь их прикрытием. Неровности почвы были причиной такого разъединения» (См.: Сегюр Ф.- П. де. Бородинское сражение и занятие Москвы французами. М., 1912. С.8). Вместо восстановления действительной картины событий на основе свидетельств хотя бы собственных источников, отечественная историография увлеклась цитированием сочинений французских авторов, только закрепляя их ошибки. И это тем более удивительно, что действия французских войск при Бородине в гораздо меньшей степени поддаются верификации со стороны источников, нежели действия русских войск. Такая ситуация объясняется прежде всего слабостью источниковой базы французской историографии Бородинской битвы, среди которой мы находим главным образом сочинения мемуарного характера, в той или иной степени проникнутые духом компиляторства. Документов практически нет.
[454] Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С.178.
[455] На карте Пресса, Шеврие и Беньо это укрепление отмечено цифрой 2.
[456] Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив. 1879. Кн.3. С.191.
[457] Вот наконец первое (и кажется единственное) несомненное свидетельство о двух укреплениях, которые были построены на левом фланге русской позиции, – Шевардинском редуте и прикрывавшей его с востока батарее. На карте Пресса, Шеврие и Беньо они отмечены цифрами 1 и 2, соответственно.
[458] Воспоминания Колачковского // Варшавский военный журнал. 1899. № 9. С. 873.
[459] Таким образом, мы узнаем, что «у прикрытия левой батареи», находившейся на Доронинском кургане, стояли два эскадрона ахтырских гусар. Наградные документы позволяют уточнить, что одним эскадроном командовал ротмистр Александрович (Александров), другим – ротмистр Коризна 1-й (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 г. Вып.3. С.36). Нам стоит запомнить эти имена, т.к. в дальнейшем они позволят нам разобраться в ситуации на левом фланге.
[460] Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С.178-179. Дополнительные подробности действий нашей кавалерии находим в наградных документах. Так, полковник Емануель «по соединении с армией, когда колонна неприятельской кавалерии, подкрепленная пехотой, сделала покушение атаковать батарею конной артиллерии (которая стояла на Доронинском кургане. – В.Х.), он с полком атаковал неприятельскую кавалерийскую колонну, опрокинул оную и затем атаковал и опрокинул подкреплявшую пешую колонну, через что неприятель не осмелился сделать другое нападение на батарею, которая продолжала ему большой вред наносить». Штабс-капитан Аврамов: «…командуя эскадроном, отразил два неприятельских эскадрона, показавшиеся на левом фланге, после чего против батареи вправо выгнал со своим эскадроном неприятельских тиральеров, вредивших батарее». Ротмистр Ахтырского гусарского полка Бибиков: «…послан был с фланкирами в лес для удержания на левом фланге неприятельских стрелков, кои намеревались обойти левый фланг, с большой отважностью бросился на них и тем дал пример храбрости его подчиненным и удержал быстрое движение оных стрелков до прибытия нашей пехоты» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 года. Вып.3. М., 1911. С.36). В некоторых источниках фамилия шефа Киевского драгунского полка пишется «Эмануэль», но сам Георг Арсеньевич подписывался «Емануэль» (См.: Бондырев С. Очерк участия Киевских драгун в Отечественной войне 1812 года. Васильков, 1912. С.8).
[461] Бой при Шевардинском редуте // Военный журнал, 1839. № 3. С.164.
[462] Список господам штаб- и обер-офицерам, отличившимся в сражении против французских войск 24-го и 26-го числ при селениях Бородине и Семеновке. Сентябрь 1812 г. // Бородино. Документы… С.288.
[463] Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С.179.
[464] Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив, 1879. Кн.3. С.191.
[465] Все вообще описания Шевардинского сражения рядом со 111 полком упоминают не 108, а 25 полк, но мы оставляем все так, как приводится в источнике, пока не будет доказано обратное.
[466] К истории 1812 года. Дневник поручика Фоссена // Русский архив. 1903. Кн.3. С. 468-469.
[468] В «Официальных известиях из армии от 27 августа», равно как и в официальном «Описании Бородинского сражения», составленном Толем, нет ни слова о действиях польского корпуса на нашем левом фланге (а значит, и о действиях наших частей, противостоявших полякам). Не говорит ничего об этом и Михайловский-Данилевский в своем описании сражения.
[469] Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году. Ч.1. СПб.,1837. С.251.
[470] Диспозиция для 1-й и 2-й Западных армий, при селе Бородине расположенных августа 24 дня 1812 г. // Бородино. Документы… С.80.
[471] Петров М.М. Рассказы служившего в 1-м егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей и трех родных братьев его, зачавшейся с 1789 года // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М.,1991. С. 179.
[472] Рапорт М.Б.Барклая де Толли М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы…С.173.
[473] Исходя из данной ситуации, мы можем идентифицировать, как единственно возможное, местоположение в бою 6-го и 41-го егерских полков 12-й пехотной дивизии г.-м. И.В. Васильчикова – они действовали также на правом фланге 2-й армии, но, очевидно, правее 5 и 42 егерских полков. Вот подробности их действий. 6-го егерского полка: полковой командир, полковник Глебов 1-й – «24 августа командовал егерской бригадой и при сильном неприятельском нападении поражал онаго и удерживал те пункты, которые удерживать приказано ему было от начальства»; капитан Бергер – «24 августа командовал баталионом в сражении против неприятеля и мужественно поступал к поражению неприятеля, чем приобрел особенную похвалу»; капитан Гримайло – «был командирован с ротою в подкрепление стрелков, где охранял лес и другие нужные места, что исполнял с отличной деятельностью и ранен в руку пулей»; штабс-капитан Закревский – «24 августа с ротою отлично действовал противу неприятеля»; поручик Затаевич – «24 августа командовал ротой и искусно подкреплял стрелков в лесу, мужественно поражая неприятеля в превосходных силах»; поручик Джанской – «24 августа командовал стрелками и искусно действовал против неприятеля, выдерживая и отбивая сильные неприятельские напряжения, при чем и ранен в ногу пулею»; поручик Цыбульский – «24 августа командуя ротою, подкреплял стрелков в лесу и мужественно подавал пример к поражению неприятеля». 41-го егерского полка: подполковник Шеин 1-й – «24 августа командовал полком и при всех неприятельских покушениях с особенною отличностию и мужеством отражал онаго»; майор Слонимский 1-й – «августа 24 числа командовал баталионом и с неустрашимостью подавал собою пример прочим членам»; майор Ляпунов 1-й – «24 августа в сражении прикрывал с батальоном бруствер и под сильными выстрелами примерным мужеством ободрял подкомандных его»; майор Редриков – «при потеснении наших стрелков, занимавших лес, был командирован с батальоном к подкреплению и, соединясь, храбро опрокидывал преимущественное число неприятелей и не допустил овладеть назначенным пунктом отражения»; майор Томашевский – «был командирован с батальоном к подкреплению стрелков и к защите леса, что исполнил в точности»; штабс-капитан Тиновский – «был в цепи с гренадерской ротой, когда батальон был разведен против неприятельских стрелков, два раза был отряжен выбить неприятеля, засевшего в балке, что с успехом и исполнил и не допустил более его уже занять балку, где и ранен ядром в обе ноги»; подпоручик Зыбин – «августа 24 был со взводом стрелков и все неприятельские покушения с мужеством отражал»; подпоручик Подольский – «августа 24 был со взводом в цепи стрелков и чрез все время сражения место линии, занимаемой им, быстро отражая неприятеля, не уступил, будучи два раза ранен, не оставил место до окончания сражения»; прапорщики Толпыга, Бугаевский, Борошенко – «24 августа были всегда с охотниками впереди и, во все время сражения поражая сами лично неприятеля, ободряли своих подчиненных» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 года. М.,1911. Вып.3. С.37-38). Тем самым мы совершенно ломаем привычное расположение егерских полков 2-й армии, которые все во время Шевардинского боя отечественная историография размещает в лесу левого фланга, но «балка», или овраг, возле которого действовал, в частности, 41 егерский полк и более «не допустил неприятеля занять балку», находилась против правого фланга 2-й армии, в лесу левого фланга ее не было. Там, как мы знаем, действовали только 49 и 50 егерские полки 27-й дивизии. Так что у нас нет никаких оснований рассчитывать на присутствие каких-либо егерей в кустах правого берега Колочи к началу Шевардинского сражения.
[475] Подобное движение лишено здравого смысла, т.к. посылать один батальон пехоты без всякой поддержки за две версты для атаки укрепленной позиции противника значило обречь этот батальон на гибель, а потому никак не могло быть ожидаемо со стороны французов, совсем не новичков в военном деле. Наши сомнения подкрепляются свидетельствами Сиверса и Андреева, которые, как мы помним, пишут, что неприятель стал появляться «колоннами на поле» против левого фланга нашей позиции только в 5 часу вечера. Спрашивается, где носило Компана два с лишним часа, если он уже в 2 часа пополудни двинулся «с жаром» к редуту?
[476] Селезнев М.Т. Любопытные рассказы из 1812 года. М., 1890. С.54.
[477] Пеле Ж.Ж. Указ. соч. С. 59. На карте Пресса, Шеврие и Беньо это место отмечено литерой J как место первой стоянки Наполеона на Бородинской позиции. Анри Лашук пишет, что палатки Наполеона находились «посреди рощицы вблизи от дороги на Москву» (См.: Лашук Анри. Гвардия Наполеона. М.,2003. С. 297). Но это не так. На карте Пресса, Шеврие и Беньо хорошо видно, что никакой рощицы здесь нет. Всего же у Наполеона при Бородине было три стоянки; две другие – впереди (литера C ) и позади (литера K ) Шевардинского редута, соответственно во время и после Бородинского сражения. Это последнее обстоятельство наглядно свидетельствует, насколько мало Наполеон уверен был в своей победе, укрывшись по окончании Бородинского сражения за пушками своих батарей. Говоря о палатках, следует заметить, что «Наполеону ставили розового цвета палатку со значком, а у других лиц, бывших с ним в то время, палатки были синие, голубые, белые – по нациям, пришедших народов; у Понятовского была желтая» (См.: Смоленская старина. Вып.2. Смоленск, 1912. С. 393).
[478] Коленкур Арман де. Поход Наполеона в Россию. Смоленск, 1991. С.123.
[481] Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив. 1879. Кн.3. С.191.
[482] Дополнительные подробности о действиях 50-го егерского и Тарнопольского пехотного полков мы находим в наградных документах. Так, командир егерской бригады 27-й пехотной дивизии полковник Воейков, «занимая с 50-ым егерским полком крайний влево большой лес, удерживал оный долгое время против сильнейшего неприятеля, отражал его штыками и обращал в бегство с большим уроном». 50-го егерского полка: шеф полковник Назимов – «24 августа отличною своею храбростию и благоразумными распоряжениями во все время сражения содержал полк в порядке, два раза с резервом ходил в штыки и собственным примером поощрял в огне своих подчиненных к неустрашимости». Штабс-капитан Шубин, поручик Борвинский, подпоручики Гладкой, Родионов – «24 августа, находясь со стрелками и егерями в цепях, защищались отменно храбро и, наконец, также неоднократно прогоняли неприятеля назад, где Шубин и Борвинский ранены». Тарнопольского пехотного полка: шеф полка, полковник Титов – «24 августа, будучи послан со своим полком на подкрепление 50-го егерского полка, с отличным мужеством сделал нападение на неприятеля и несколько раз опрокидывал его штыками, подавая пример храбрости своим подчиненным, причем, получив контузию в ногу, остался при полку»; майоры Окуньков, Штемпель, штабс-капитаны Дмитревский, Резанов 2-й, Юнкер, подпоручики Подольский, Апрелев, Милитинский, Остапенко, Курьянов, прапорщики Артаков, Барыков – «24 августа способствовали своему шефу, неустрашимо наступая на превосходного в силах неприятеля, стремившегося сбить на левом фланге стрелков 50 егерского полка, и возбуждаемые примером шефа, поражали онаго неприятеля штыками, поощряя нижних чинов к мужественному нападению, где все сии офицеры и ранены» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып.3. С.39, 40, 43).
[483] Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С.179.
[484] Пеле Ж.Ж. Указ. соч. С.58; Коленкур Арман де. Указ. соч. С.123; Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.119.
[485] Воспоминания Колачковского // Варшавский военный журнал. 1899. № 9. С. 873; Сегюр Ф.П. Бородинское сражение и занятие Москвы французами. М., 1912. С. 9; Колюбакин Б.М. Воспоминания офицера французского кирасирского №2-го полка о кампании 1812-го года. СПб.,1912. С.11; Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.148.Противоречия во взглядах французских писателей на сражение при Бородине достигают своего крайнего выражения в дуэли, которая имела место между Сегюром и Гурго и которая, кажется, навсегда похоронила попытки французской историографии к более правдоподобному отображению сражения, нежели это делает 18-й бюллетень Великой армии. Даже такой популяризатор «французского Бородино» как Земцов вынужден был признать: «Французская историческая наука так и не смогла реализовать своих возможностей, фактически отказавшись от попыток создания исторически достоверной картины Бородинского сражения» (Земцов В.Н. Великая армия Наполеона в Бородинском сражении. Екатеринбург, 2001. С. 33).
[499] О том же свидетельствует и принц Евгений Вюртембергский, находившийся во время сражения рядом с Кутузовым: «Одно донесение сменялось другим: то извещали, что неприятель овладел редутом, то доносили, что он отбит снова» (См.: Евгений Вюртембергский. Указ. соч. С.51).
[500] Факт остановки сражения находит подтверждение в мемуарах Коленкура, который пишет, что русские произвели одну из своих последних атак «через полчаса после наступления вечерней темноты, когда бой давно уже был окончен» (См.: Коленкур Арман де. Указ. соч. С. 123).
[501] Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С. 179-180. Две безуспешные попытки русских войск возвратить редут фиксируют и французские источники. Так, Земцов цитирует письмо адъютанта 57-го линейного полка Леюше, где есть такие слова: «…русские пробовали, но безрезультатно, выбить нас дважды» (См.: Земцов В.Н. Указ. соч. С. 62).
[502] Не следует, подобно В.Н.Земцову, путать с В.И.Левенштерном, адъютантом Барклая.
[503] Рассказ Георгиевского Кавалера из дивизии Неверовского, слышанный в 1839 году в Серпухове // Бородинское сражение. М., 1872. С. 119-120.
[504] Вероятно, имеется в виду польская батарея, с одной стороны, а с другой – батарея впереди Фомкино, поставленная Компаном.
[505] Имя Беннигсена упомянуто здесь далеко не случайно. По свидетельству Маевского, ординарца Багратиона, «24-го августа Беннигсен управлял линией боя и обеспечивал левый наш фланг» (См.: Из воспоминаний С.И.Маевского // Бородино. Документы… С.372). Хотя нельзя не почувствовать в этих словах стремления в чем-то оправдать Багратиона. В дальнейшем это разъяснится.
[506] Эти слова – лишнее подтверждение тому, что Шевардинский редут не был взят с первого приступа, как о том повествует французская историография. «Сильнейшая неприятельская колонна», шедшая на приступ редута, это, безусловно, французская колонна, ибо поляки не штурмовали редут до подхода французских частей.
[507] Рапорт начальника артиллерии 2-й Западной армии генерал-майора К.Ф.Левенштерна М.И.Кутузову. Сентябрь 1812 г. // Бородино. Документы… С. 183. Таким образом, мы узнаем, что за «легкая артиллерия», говоря словами Сиверса, «с правой стороны редута продолжала действие» после нашего отступления от него, – это была 23-я легкая артиллерийская рота подполковника Саблина. В наградных документах, представленных также генералом Левенштерном, о подполковнике Саблине находим дополнительные сведения: «Быв командирован 24-го числа августа с 6-ю орудиями на левый фланг и заняв позицию около укрепления, открыл действие из оных картечами, беспрестанно опрокидывая атакующего неприятеля, и когда оной, невзирая на беспрерывный огонь, ворвался на батарею, то г. подполковник Саблин сквозь жесточайший огонь бросился при моих глазах с пехотою в штыки и отбил бывшую уже в руках неприятеля батарею» (См.: Бородино. Документы… С. 284-285).
[508] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий 1812 года. СПб., 1912. С. 25.
[509] Тем самым мы полностью отвергаем утверждение Земцова, вообще очень падкого на домыслы, льстящие французскому оружию, будто русские войска, защищавшие Шевардинский редут, оставили его «без ведома старшего начальника» (См.: Земцов В.Н. Указ. соч. С. 59.). Хочется подчеркнуть – русские не искали спасения при Бородине, но искали сражения. Надо совсем не понимать, не видеть, не чувствовать того воодушевления, с которым сражались русские войска при Бородине, чтобы приписывать им подобное поведение.
[510] Из воспоминаний С.И.Маевского // Бородино. Документы… С.372.
[512] Беннигсен Л.Л. Письма о войне. Киев, 1912. С. 74.
[513] Митаревский Н.Е. Рассказы об Отечественной войне. М., 1878. С. 54-55.
[514] То есть Симбирский и Виленский пехотные полки, о действиях которых читаем в наградных документах: подполковник Симбирского пехотного полка Рындин – «24 августа с баталионом был у прикрытия батарей, где при нападении неприятеля мужественно поражал его штыками, поощряя своим примером подчиненных». Командир бригады 27 пехотной дивизии полковник Княжнин – «24 августа с Виленским пехотным полком был командирован для отражения неприятеля на правом фланге, с отличным мужеством и благоразумием исполнил сие поручение, опрокидывая неоднократно сильно стремившиеся неприятельские колонны, при чем и был жестоко ранен в обе ноги пулями». Виленского пехотного полка: шеф, полковник Губерти – «24 августа соучаствовал во всем полковнику Княжнину, где храбрость и мужество того требовали, подавая пример своим подчиненным, доколе не был ранен жестоко в руку». Майоры Сытин, Губерти, поручик Некрасов, подпоручик Муравский, прапорщик Савков 2-й – «24 августа подавали пример неустрашимости вверенным им частям, во всем содействуя своим начальникам, полковникам Княжнину и Губерти, и отражая неоднократно неприятеля штыками, где все сии офицеры и ранены». Адъютант г.-м. Неверовского, штабс-капитан Павловского гренадерского полка Гавриленков – «быв послан на укрепленную батарею, ранен пулею в щеку» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 г. Вып.3. С. 46-47).
[515] Рапорт начальника артиллерии 2-й Западной армии г.-м. К.Ф.Левенштерна М.И.Кутузову. Сентябрь 1812 г. // Бородино. Документы… С. 183.
[516] Там же. В наградных документах мы находим дополнительные сведения о командире 47-й легкой артиллерийской роты капитане Жураковском: «Командуя батареей августа 24-го числа при беспрерывной канонаде из неприятельских батарей и сильном огне из атакующих колонн, поспешными и сильными выстрелами отвечал неприятелю к величайшему вреду оного до самого окончания сражения» (См.: Бородино. Документы… С.286). Очевидно, что 4 орудия 21-й легкой артиллерийской роты находились под командованием поручика Маслова, о котором в наградных документах говорится: – «Будучи отряжен с 4-мя орудиями, искусным действием из оных отражал неоднократно атакующего неприятеля и примером своим поощрял ему подчиненных» (Там же. С.283).
[517] Ошибка традиционно связана с тем, что отечественная историография представляет Шевардинское сражение ограниченно – как сражение за Шевардинский редут, тогда как сражение шло по всему фронту 2-й армии.
[518] Расположение орудий в районе Шевардинского редута остается до конца не проясненным. Согласно принятой в отечественной историографии традиции, в Шевардинском редуте располагают 12-ю батарейную роту подполковника Винспера (12 орудий), хотя прямых свидетельств об этом в источниках мы не обнаружили. Напротив, слова служившего в этой роте подпоручика Распопова: «…я находился с моим отделением на открытой высоте левого фланга» (См.: Воспоминания Н.М.Распопова // Русский архив, 1879. Кн.3. С.38), – определенно свидетельствуют, что, по крайней мере, не вся 12-я батарейная рота во время Шевардинского боя располагалась в редуте. Барклай и Дементий Богданов утверждают, что редут был занят 3-мя батарейными орудиями, и косвенно эту цифру подтверждает Сен-При (Подробнее об этом см. «Московский журнал». 2002. № 9. С. 19-21).
[519] Евгений Вюртембергский. Указ. соч. С. 52. Напомню также, что о сражении, происходившем в «центре линии», или на правом фланге 2-й армии, говорили выше Сен-При, К.Ф.Левенштерн, Паскевич, Бутенев. См. сноски 56, 57.
[520] Голицын Н.Б. Офицерские записки... С. 12. В этой смертоносной перестрелке князь Голицын отделался только «контузией в лоб», причиненной «пулей, пролетевшей через фуражку». Сравнивая свои впечатления от сражений при Островно и Шевардино, он пишет, что увидев впервые раненых при Островно, он полагал, что «невозможно возвратиться с поля сражения иначе, как в подобном положении». После же Шевардина, отделавшись лишь небольшой контузией в самой смертоносной перестрелке, он уверился, что уцелеет несомненно во всех сражениях, в которых доведется ему участвовать. Так оно и произошло.
[521] Мы, опять-таки, не можем оставить без внимания мнение В.Н.Земцова, который берется утверждать, что «материалы французской стороны» о Шевардинском сражении «гораздо более обширны», нежели русские. Предпочитать французские материалы русским – это личное дело Земцова, но выдавать свои предпочтения за действительное положение дел все-таки не следовало бы. Не лишним будет напомнить, что еще Манфред в начале 70-х гг. выяснил, что «архива наполеоновской армии, вторгшейся в Россию, не существует», – по распоряжению Дарю, он был сожжен в Орше 20-21 ноября 1812 г. (См.: Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. 4-е изд. М.,1986. С.607). Архив же русской армии целехонек.
[522] См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 г. Вып. 3. С. 50-51.
[528] Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны 1812 года. Ч. 2. С. 220.
[529] Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812-м году. Ч.1. СПб., 1837. С.254.
[530] Селезнёв М.Т. Любопытные рассказы из 1812 года М.,1890. С.54.
[531] Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып. 3. С. 50.
[532] Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С. 180.
[533] В литературе, под влиянием Бутурлина, распространено мнение, будто полки 2-й гренадерской дивизии вел в бой лично Багратион. По этому поводу Горчаков, также читавший Бутурлина, замечает: «Хотя князь Кутузов и князь Багратион были недалеко, но сей день они не были на месте сражения; а командовал я войсками…» (См.: Письмо А.И.Горчакова А.И.Михайловскому-Данилевскому от 13 мая 1837 г. // Бородино. Документы… С.344). То же подтверждает и ординарец Багратиона Н.Б.Голицын, который пишет, что Шевардинское сражение «князь Багратион наблюдал издали» (См.: Шевардинская битва по рассказу князя Н.Б.Голицына // Бумаги Щукина. Т. 3. М., 1898. С. 9).
[534] Вот что в ней говорится: «По случаю полученной мною от неприятеля тяжелой раны я не могу донести подробно г-ну главнокомандующему 2-ю армиею о всех подвигах, оказанных гренадерскими полками: Киевским, Сибирским и Малороссийским, бывшими под командою моею в сражениях 24-го сего августа; также и об отличившихся сих полков чиновниках. А потому и предоставляю Вашей Светлости, собрав от полков верные сведения, обо всем вышеизъясненном сделать Ваше представление г-ну главнокомандующему генералу от инфантерии и кавалеру князю Багратиону» (См.: Отношение А.И.Горчакова 2-го К.А.Х. Мекленбург-Шверинскому от 27 августа 1812 г. // Бородино. Документальная хроника. М., 2004. С.120).
[535] Так, Киевского гренадерского полка: Подполковник Чашников 1-й – «будучи послан 24 августа с Киевским гренадерским полком для подкрепления 27-й пехотной дивизии, защищавшей наши батареи, при сильном от неприятеля нападении быстрым ударением в штыки отлично споспешествовал оной дивизии расстроить и опрокинуть неприятеля к отступлению, несмотря на полученные им в левую руку навылет и в пятку левой ноги раны, действовал неустрашимо до получения третьей раны в грудь». Майор Кононенко – «командуя 1-м батальоном, содействовал неустрашимостью и особенною храбростию своею к исполнению предприятия подполковника Чашникова, по получении которым ран вступил в командование полка и действовал с отменным мужеством». Капитан Струйский – «с командуемою им 9 фузилерною ротою, подавая подчиненным ему людям пример отважной против неприятеля храбрости, в том себя отличил и по получении раны майором Вешелем заступил его место и командовал баталионом». Полковой адъютант, подпоручик Петров – «будучи посылаем с приказаниями, все порученности исправлял с неустрашимостью, привозя ответы, приказаниям соответственные, при чем получил контузию в бедро левой ноги и, не отвлекаясь от фрунта, находился в сражении». Унтер-офицер Степан Цыганков – «августа 24-го находился в сражении в 1-й гренадерской роте, где по получении раны капитаном Аврамовым и по смерти поручика Кержиновского, который убит, будучи со стрелками, он, Цыганков, как более офицеров в той роте не оставалось, заступил место офицерское, командуя, с неустрашимостью поражал неприятеля». Сибирского гренадерского полка: шеф полковник Левин – «послан был с бригадою из Сибирского и Малороссийского гренадерских полков для вытеснения неприятеля из леска, что исполнил благоразумными своими распоряжениями». Майор Потулов – «командуя 1-м баталионом и находясь на левом фланге войск, при нападении неприятеля отряжен с оным баталионом, действуя против онаго неприятеля в малом расстоянии, откомандировал, под командою штабс-капитана Залевского, 1-й гренадерской роты взвод стрелков и 3-й фузилерной роты взвод фузилеров, кои были атакованы, и отразил неприятельских стрелков». Капитан Кирдановский 3-й – «был отряжен с 3-м батальоном для прикрытия орудий и ранен». Капитан Шиллинг – то же. Поручик Билинецкий – «24 августа, будучи захвачен неприятельскими стрелками, храбро отражая оных, возвратился, быв до самого окончания дела, и с собранными от полка людьми примкнул к разным в сражение вступившим колоннам, а по окончании дела, собрав остальных людей, прибыл с оными на сборное место дивизии». Полковой священник Иерофей Фанариот – «находясь при полку по обязанности своей, благословляя людей, во фронте стоящих, вступающих в сражение, и подавая пример неустрашимости, шел впереди колонн с крестом до самого места вступления в сражение». Малороссийского гренадерского полка: командир подполковник Агте 2-й – «состоя в команде у полковника Левина, содействовал с рассыпанными стрелками квытеснению неприятеля из леску и ксовершенному прогнаниюего, причем получил две весьма опасные раны». Подпоручики Алгозин и Фитингоф – «с охотниками оказывали отличную храбрость, опрокидывали неприятельскую цепь, при чем и ранены». Полковой священник Иоанн Колтановский – «находился в действительном сражении против французов при д. Шевардино, предходя пред полком в священническом облачении и святым крестом ободряя и всяким образом увещевая воинских чинов к храброму и неустрашимому защищению Православной веры, Всероссийского Престола и Отечества, и шел впереди полка с крестом до самого места вступления в сражение». Полковой писарь Даниил Цыс – «сей хотя будучи нестроевой, но из особенного усердия взял самоохотно ружье после раненого, был в сражении 24 августа в стрелках, удерживая свое место, подавал примеры к отражению неприятеля, отличался примерною неустрашимостию и побуждал примером своей храбрости строевых нижних чинов, сверх того, когда был ранен штабс-капитан Остроградский 1-й, спас его жизнь, вынеся с места сражения» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып.3. С.50-52). Напомню также, что о священниках, идущих во главе гренадерских полков в атаку, пишет и поручик Симбирского пехотного полка Д.В. Душенкевич.
[536] Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С. 180. Подробности этой атаки харьковских и черниговских драгун находим мы в наградных документах. Так, Харьковского драгунского полка: майор Бабарсов – «первый врубился в неприятельскую колонну и отрезал неприятельское орудие». Поручики Слаповский, Переяславцов, Плужанский – «все трое, когда убиты были эскадронные командиры, капитаны Нестелий и фон Нагель, то сии офицеры, ободрив мгновенно примером своим пришедший в некоторое расстройство фронт, продолжали преследовать неприятеля и не дали время другой колонне устроиться и сблизиться для спасения потерянного орудия, чем увенчали сие делоуспехом». Унтер-офицер Игнат Фисенко, драгуны Герасим Павленко, Степан Губский, Сазон Терещенко, Иван Гонтаренко – «первые вскочили на неприятельское орудие и, созвав товарищей, подняли оное на своих лошадях под выстрелами пехоты». Унтер-офицеры Афанасий Волошин, Петр Сивер, Сидор Лысаков – «с отличным мужеством первые врубились в неприятельскую колонну и служили примером прочим». Драгуны Григорий Баранов, Иван Величко, Роман Пелих, Архип Сергеев – «спешившись в самом огне неприятельской пехоты, спасли раненых офицеров своего полка поручиков Пирликова, Смирницкого 1-го, прапорщиков Глуховского 1-го и Малиновского». Черниговского драгунского полка: майор Мусин-Пушкин – «командовал полком и с мужеством ударив на неприятельскую колонну, опрокинул оную и взял два неприятельских орудия». Капитан Бахметьев – «с эскадроном первый врубился в неприятельскую колонну и мужественно ободрял подчиненных, при чем у него картечью перебита правая рука». Штабс-капитан Абраменко-Горохов и поручик Булгаков – «командуя эскадронами, подавали пример мужества и тем много ободряли своих подчиненных, первый из них получил пять сабельных ран, а второй ранен картечью в левую ногу». Штабс-капитан Лазич – «атакуя с двумя взводами правый неприятельский фланг, напал с таким стремлением, что совершенно способствовал к разбитию неприятеля, который побежал». Поручик Алексеенко – «первый вскочил на неприятельскую колонну, напал на орудия, начал рубить и подавал этим пример другим, и тем много способствовал к завладению орудиями, причем и ранен пулею в левую руку навылет» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып.3. С.55-56).
[537] Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып. 3. С. 54.
[538] Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. СПб., 1911. Т. 18. С. 21.
[539] В действительности же участие в Шевардинском сражении Новгородского кирасирского полка остается не выявленным.
[540] Письмо А.И.Горчакова А.И.Михайловскому-Данилевскому от 13 мая 1837 г. // Бородино. Документы… С.345.
[541] Воронцов пишет в своих воспоминаниях: «24-го впереди Бородинской позиции близ Шевардинского редута я поддерживал с четырьмя баталионами 27 дивизию; мы потеряли там довольно много народу» (См.: Из воспоминаний М.С.Воронцова // Бородино. Документы… С.342).
[542] «Под конец Шевардинского боя прибыло несколько батальонов сводной гренадерской дивизии, в том числе и 2-я гренадерская рота Одесского полка» (См.: Попов Ф.Г. История 48-го пехотного Одесского полка. М., 1911. С.81).
[543] Нам ничего не известно о действиях Московского гренадерского полка, но учитывая, что он также принял участие в Шевардинском сражении, т.к. упомянут Поликарповым в перечне потерь 2-й армии, мы вправе предположить, что Московский гренадерский полк действовал в районе д. Шевардино вместе с Фанагорийским и Астраханским гренадерскими полками.
[545] Вряд ли Кутузов, отдавая этот приказ, подозревал, что начинает пропагандистскую войну, которая затянется на века. Как бы там ни было, но этот приказ – первый по времени документ, содержащий оценку действий русских войск при Бородине.
[546] Приказ М.И.Кутузова по армиям о бое при Шевардине. 25 августа 1812 г. // Бородино. Документы. С.86.
[547] Горчаков был единственным, кто обратил внимание на несообразность приказа Кутузова реальным обстоятельствам сражения. В своем рапорте на имя Багратиона, отправленном 10 сентября из Ярославля, где Горчаков находился на излечении от раны, полученной в Бородинском сражении, он пишет следующее: «Его Светлость главнокомандующий всеми армиями генерал от инфантерии князь Голенищев-Кутузов в приказе своем 25-го августа, отдавая похвалу войскам, бывшим 24-го числа в сражении, особенно выхваляя кирасирскую дивизию, изволил приписать честь взятия пяти неприятельских пушек одной сей дивизии. Как я, по повелению Ваш[его] C ият[ельства], 24-го числа командовал всеми войсками, бывшими на левом фланге, то долгом поставляю Вашему Сиятельству донести, что взяты неприятельские пушки в глазах моих. Что взятие оных первоначально, и не одною кирасирскою дивизиею, а прежде, нежели оная в атаку пошла, послан был от меня Симбирского пехотного полку баталион под командою шефа оного полка полковника Лошкарева против сильной фр[анцузской] колонны, которую он и атаковал на штыках и уже успел взять две пушки, когда приспела кирасирская дивизия, которая окончила совершенное поражение сей колонны неприятельской и взяла достальные три пушки. Если же я до сих пор В[ашему] С[иятельству] о сем не донес, то единственно по причине отягощения от раны моей. Ныне же, получив некоторое облегчение <…>» (Далее – «угасающий» текст. – В.Х. См.: Бородино. Документальная хроника. С.217-218). Багратион не успел ознакомиться с данным рапортом, т.к. 12 сентября скончался от раны, полученной в Бородинском сражении, однако в справедливости замечания Горчакова мы убедимся из дальнейшего повествования.
[548] Донесение М.И.Кутузова Александру I о бое при Шевардине. 25 августа 1812 г. // Бородино. Документы… С.86.
[549] Бородино. Документы… С.112. Барклай не преминул по этому поводу ревниво заметить: «У неприятеля взяли мы только 5, а не 8 пушек» (См.: Замечания на официальные известия из армии от 27 августа // Харкевич В. Указ. соч. Вып.2. С.219).
[550] Эти слова доказывают, вопреки утверждениям французской историографии, и Сегюра в частности, что редутом овладели вовсе не 57 и 61 полки, штурмовавшие его с юга, а 108 и 111, штурмовавшие его с севера. Для последних задача облегчалась тем, что с северной стороны склон холма, на котором был расположен Шевардинский редут, был более пологим, чем с западной и южной. Если же справедливо мнение, что редутом овладели 57 и 61 полки, то столь же справедливо и то, что к тому моменту как 108 и 111 полки приблизились к редуту, он уже снова находился в руках у русских. Так что факт перехода редута из рук в руки во время боя подтверждается из самих же французских источников.
[551] В этом месте Земцов, видимо, неудовлетворенный описанием Фоссена, от себя добавляет: «Русская пехота стала отходить, продолжая держать фронт» (См.: Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. М., 2001. С.59.). Для человека, аттестующего себя как «микроисторик», подобная вольность не может быть квалифицирована иначе, как фальсификация, причем фальсификация сознательная. Очевидно, наш «микроисторик» забывает, что знакомство с источниками отнюдь не является его привилегией. Во всяком случае в настоящей работе мы стремимся познакомить читателя со всей источниковой базой Бородинского сражения, чтобы он мог по собственным впечатлениям, а не со слов тенденциозных интерпретаторов судить о Бородинском сражении. Возвращая теперь читателя к действительности, напомним, что «русская пехота», т.е. 27-я пехотная дивизия, в описываемый момент не только не «отступала, продолжая держать фронт» (какое воображение!), но, напротив, поддержанная гренадерскими и кирасирскими полками контратаковала неприятеля, что и подтверждается дальнейшим повествованием Фоссена.
[552] Это был уже знакомый нам испанский полк Жозефа-Наполеона, которым командовал полковник де Чюди. Однако последний по понятным причинам умалчивает об этом эпизоде, отнеся огонь своих батальонов, равно как и жертвы этого огня, в сторону русских. Сегюр подает этот эпизод уже как пример доблести французской армии: «Особенно сильный натиск одного испанского полка опрокинул неприятеля, и редут, бывший их аванпостом, сделался нашим» (Сегюр Ф.П. Указ. соч. С.9). Редут упомянут здесь совсем некстати, т.к. «натиск одного испанского полка» имел место севернее д. Шевардино.
[553] Очевидно все-таки «адъютант-майором» – см. выше звание Ристона.
[554] К истории 1812 года. Дневник поручика Фоссена // Русский архив, 1903. Кн.3. С.469. Последние слова Фоссена «с трудом спаслось» также не удовлетворили Земцова, и он заменяет их на более подходящие, по его мнению, для спасения французской пехоты – «с трудом отразив атаку кавалерии». Земцов так дорожит честью французского оружия, что готов жертвовать ей даже доблестью русских войск, пусть и ценой искажения фактов, – весьма любопытное свойство «микроисторика»! Между тем, достоинство русской кавалерии признавал сам Наполеон. Вот, например, что он говорил в ссылке, оценивая русский поход: «Я нашел превосходство русской армии только в том, что касается регулярной кавалерии, казаков же легко рассеять» (См.: Максимы и мысли узника Святой Елены. СПб., 1995. С.73). Но в этом отзыве Наполеона о казаках сквозит досада на этот род русского оружия, который причинил Великой армии неисчислимые бедствия, в особенности на возвратном ее пути из России, и с которым Наполеон так и не нашел средства борьбы, несмотря на высказываемое на словах превосходство.
[555] Французская сторона говорит, однако, лишь о трех орудиях, потерянных в этом эпизоде сражения. Вот что читаем у Сегюра: «Один из полков Даву, пробираясь на свое место в первой линии, заблудившись в темноте, продвинулся слишком далеко вперед и очутился среди русских кирасиров, которые смяли его, привели в смятение и, отняв три орудия, захватили в плен и убили 300 человек. Уцелевшие поспешили кое-как сомкнуть свои ряды и, отчаянно защищаясь, этот ослабевший отряд смог вернуться на свои позиции» (См.: Сегюр Ф. Указ. Соч. С.9). Сегюр пытается представить поражение французской пехоты как нелепую случайность – полк-де сам забрел в темноте к русским кирасирам, а вовсе не был ими атакован! Коленкур превращает этот эпизод уже в пример доблести французских войск, а пострадавшей стороной становятся у него русские кирасиры: «…через полчаса после наступления вечерней темноты, когда бой давно уже был окончен, русские кирасиры, поддержанные пехотой, энергично атаковали наши каре, направляясь к этим редутам (Напомню, что Коленкур говорит о двух русских редутах, взятых французами «менее чем в течение часа», после чего, по его мнению, сражение прекратилось. – В.Х.). Первое каре, захваченное врасплох, потеряло несколько человек и орудий, но остальные, предупрежденные пальбой первого каре, держались твердо. Русские кирасиры понесли большой урон от артиллерийского и ружейного огня, к тому же атака их была плохо поддержана; они должны были отступить и отказаться от обладания этими редутами, которые служили ключом к русским позициям» (См.: Коленкур Арман де. Указ. соч. С.123-124). Эти примеры, взятые из работ двух весьма авторитетных французских писателей, наглядно демонстрируют, что собой представляет так называемое «французское Бородино», как куется французами так называемая «победа при Москве-реке», – прежде всего за счет всяческого умаления успехов русской армии и искажения фактов. Увы, эта традиция находит последователей даже в нашей литературе.
[556] Возможно, что именно с этим моментом боя нам следует связать вступление в него сводно-гренадерских батальонов Воронцова, в составе которых, как пишет Ф.Г.Попов, находилась 2-я гренадерская рота Одесского полка (см. сноску 154).
[557] Письмо А.И.Горчакова А.И.Михайловскому-Данилевскому от 13 мая 1837 г. // Бородино. Документы…С.345. Этот рассказ существует в двух редакциях; вторая принадлежит князю Н.Голицыну, бывшему в 1814 г адъютантом у Горчакова и тогда же слышавшему этот рассказ от своего командира. В редакции Голицына он имеет некоторые отличия от того, что говорит Горчаков. Так, Голицын называет численность резервного батальона Одесского полка – 250 человек, и этот батальон получает приказание «ударить поход и кричать «Ура!», не трогаясь с места и ни под каким предлогом не завязывая дела», что выглядит даже логичнее в той ситуации. Но кирасиры у Голицына забирают не 4, а 5 неприятельских орудий, в чем можно видеть уже влияние официальной историографии (См.: Шевардинская битва по рассказу князя Н.Голицына // Бумаги П.И.Щукина. Т.3. М., 1898. С. 7 – 9). «Ударить поход» – этот барабанный бой служил сигналом, предупреждающим войска о кавалерийской атаке противника; при этом сигнале войска перестраивались в каре, готовясь к отражению кавалерийской атаки.
[558] Захват 4 орудий кирасирами подтверждается также корнетом Малороссийского кирасирского полка Дрейлингом, который пишет: «Наш полк штурмовал неприятельскую батарею из восьми пушек и отбил ее. Четыре пушки были взяты как трофеи, остальные четыре были сбиты с лафетов и оставлены на месте. Из офицеров нашего полка смертельно ранен картечью корнет Татаринов» (См.: Дрейлинг И.Р. Воспоминания участника войны 1812 года // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 373). Стоит, однако, отметить, что во время сражения Дрейлинг был ординарцем при Кутузове и непосредственного участия в действиях своего полка не принимал.
[559] Вот выписка из дневника подпоручика конной гвардии Мирковича, которая свидетельствует об этом: «Во вчерашнем деле войска наши покрыли себя новой славою: 2-я кирасирская дивизия отличилась, в особенности Малороссийский полк, который взял 5 орудий у неприятеля» (См.: 1812 год. Дневник Ф.Я.Мирковича // Русский архив, 1888. Кн.1. С. 231). Цифра захваченных неприятельских орудий определенно заимствована из приказа Кутузова, однако заслуживает внимания, что и Миркович, и Дрейлинг, расходясь в числе орудий, приписывают честь захвата неприятельских орудий именно Малороссийскому кирасирскому полку. Очевидно, мнение это было распространено в армии, т.к. Н.Н.Муравьев, рассказывающий об атаке кирасир явно с чужих слов, также приписывает честь захвата неприятельских орудий Малороссийскому кирасирскому полку (См.: Мурвьев Н.Н. Записки // Русские мемуары. Избранные страницы. 1800-1825 гг. М.,1989. С.110). Документы подтверждают факт участия малороссийских кирасир в отнятии неприятельских орудий. В частности, говорится, что командующий Малороссийским кирасирским полком майор Шаталов 2-й «содействовал взятию и увозу неприятельских орудий» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып.3. С.53). Но несомненно также, что в захвате неприятельских орудий участвовал и Глуховский кирасирский полк. Так, полковник Толбузин 2-й, командовавший Глуховским кирасирским полком, «в сражении 24 августа… показал отличную храбрость, участвуя во всех действиях, которые производили кирасиры и даже при взятии ими самых батарей, где и был ранен пулею в руку на вылет, но и за сим по перевязке раны остался во весь день на месте сражения» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 г. Вып.3. С.54). Сообщается также, что за эту атаку князь Багратион поздравил полковника Михаила Ивановича Толбузина 1-го, командовавшего бригадой из Глуховского и Малороссийского полков, генерал-майором (См.: Бородинское сражение. М., 1872. С.30).
[560] Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году. Ч.1. СПб.,1837. С.254.
[561] Нетрудно заметить буквальное стилистическое сходство в словах Кутузова и Бутурлина, касающихся этой неприятельской батареи.
[562] Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С.180.
[563] Факт этот подтверждается и наградными документами о действиях Симбирского пехотного полка. Так, шеф полка полковник Лошкарев – «24 августа с вверенным ему полком по взятии неприятелем батареи, устроенной в середине, ходил для сбития его с оной в штыки, показывая отличное мужество и поощряя своих подчиненных, сбил и возвратил батарею, при чем и ранен жестоко пулею в обе щеки» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып.3. С.46). Поликарпов, однако, ошибочно относит этот эпизод ко времени еще до 6 часов вечера.
[564] Таким образом, подтверждаются слова Горчакова о захвате Симбирским пехотным полком двух неприятельских орудий. Факт этот находит подтверждение и в наградных документах, где о действиях Симбирского пехотного полка справа от редута, т.е. «в центре линии», читаем следующее: майор Карпов, «быв послан с вверенным ему батальоном 24 августа в центр для отражения неприятеля, опрокинул онаго с великим стремлением, чем и способствовал нашей кавалерии взять у него орудия»; капитан Белецкий – «содействовал майору Карпову при взятии орудий, сделав нападение в штыки на неприятельскую колонну, прикрывавшую оные» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып.3. С.47).
[565] Здесь ошибка в дате, следует читать «24 августа». В Шевардинском сражении Д.В.Душенкевич был тяжело ранен штыком в ногу и в Бородинском сражении участия не принимал (См.: Поликарпов Н.П. Боевой календарь-ежедневник. С.490; 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С.105).
[566] Душенкевич Д.В. Указ. соч. С.114-115. На последние слова Душенкевича, свидетельствующие о том, что русские раненые не были оставлены на поле боя, тем более что поле боя осталось за нами, нам особенно хотелось бы обратить внимание читателя, ибо Земцов, в угоду французам, ставит под сомнение судьбу русских раненых при Шевардине. Вообще говоря, чтение Земцова бывает невыносимо по какой-то особенной расположенности этого автора к подлости. Насколько большое значение придавал Кутузов заботе о раненых, свидетельствует его предписание главноуправляющему по части продовольствия армий В.С.Ланскому от 24 августа 1812 г., т.е. сделанное в день Шевардинского сражения: «Находя необходимым, чтобы на каждой станции от Можайска до Москвы заготовлено было по 1000 подвод, я снова обращаюсь к вам с настоятельнейшею моею просьбою, чтобы вы по обязанности звания вашего озаботились приисканием всех возможных средств, дабы удовлетворить сей нужде, не упуская ни мало времени, иначе призрение больных и раненых и самое продовольствие армий, лежащее на ответственности вашего превосходительства, не может иметь должного успеха и повлечет за собою большие неприятности» (См.: Бородино. Документы…С.77). Душенкевич добавляет: «…нельзя не удивляться, в каком порядке раненые транспортируемы и удовлетворяемы были всем» (См.: Душенкевич Д.В. Указ. соч. С.115).
[567] Этот необыкновенный духовный подъем русских войск, сражавшихся при Бородине, отозвался уже в памяти самих участников сражения с русской стороны воспоминанием о бородинских воинах как о необыкновенных чудо-богатырях. «Что это были за полки нашей дивизии, – вспоминает Н.И.Андреев (50-й егерский полк 27-й пехотной дивизии г.-м. Д.П.Неверовского), – то таких теперь не выберешь из целого корпуса гренадеров» (См.: Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив, 1879, кн.3. С.181). И хочется подчеркнуть, что в этом представлении не было ничего надуманного – оно было отражением самого непосредственного жизненного переживания, запечатлевшегося в памяти народа. И только человек, лишенный национальной восприимчивости и ничего не понявший в том, что же произошло при Бородине, мог увидеть в выражении этой народной памяти не иное что, как «истины, установленные властью» (См.: Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. С.216).
[568] Напомню, что помимо 49 и 50 егерских полков, южнее редута действовали Одесский и Тарнопольский пехотные (бригада полковника Ставицкого), а также Сибирский и Малороссийский гренадерские полки. Сведения о действиях двух последних мы приводили выше, о 50 егерском полке также. О действиях 49 егерского полка нам ничего не известно, кроме самого факта его участия в сражении. О полковнике Ставицком сообщается, что «24 числа августа с Одесским пехотным полком отражал неприятеля на левом фланге, опрокидывая его штыками и подавая собою пример неустрашимости своим подчиненным». Одесского пехотного полка: командующий, подполковник Алексеев – «24 августа быв командирован с полком для отражения неприятеля, усиливающегося на левом фланге, с неустрашимостью и мужеством бросился в штыки и обратил его в бегство, поощряя храбростью своих подчиненных, где и ранен жестоко в обе ноги пулями»; майоры Салов, Бирюков, капитан Казнаков, поручик Домашнев, подпоручики Левицкий, Ульянов, прапорщики Анжу, Залевский, Франк 4-й, Юденков – «24 августа, поощряемые подполковником Алексеевым, мужественно атаковали сильного неприятеля, стремившегося на левый фланг, и опрокидывали его, подавая собою пример храбрости нижним чинам, где все сии офицеры и ранены»; штабс-капитан Чекмарев – «24 августа показал отличную храбрость наравне со своими товарищами и, хотя получил сильную контузию, остался при своем месте» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны. Вып.3. С.45-46).
[569] См.: Хитрово С.К., Догель М.И. Описание и краткий очерк организации и обмундирования войск, участвовавших в Бородинском сражении. СПб., 1914. С.7.
[570] Письмо Ф.С.Уварова к брату С.С.Уварову (будущему министру народного просвещения). Сентябрь 1812 г. // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М.,1991. С.359. Слова Уварова подтверждают, что 2-я кирасирская дивизия «была послана» на левый фланг армии, а не находилась там с самого начала Шевардинского сражения, как то ошибочно утверждается в отечественной литературе.
[571] Единственным исключением, выбивающимся из согласного хора голосов русских источников, является голос Барклая. Он утверждает: «…неприятель сбил редут, взял в оном три орудия и причинил нам бесполезный урон, стоющий более нежели 6000 человек…» (См.: Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий в 1812 году. С.26). То же Барклай пишет и в анонимных «Замечаниях на официальные известия из армии от 27 августа»: «Редут был взят в ночи приступом, и мы в нем потеряли часть 27 дивизии и 3 пушки» (См.: Харкевич В.И. Указ. соч. Вып.2. С.219). Но Барклай в данном случае демонстрирует прискорбную ревность к славе Кутузова. Все его «Изображение» проникнуто чувством обиды и откровенным желанием скомпрометировать Кутузова, почему мы и не можем относиться с доверием к его словам, но безусловно принимаем их во внимание.
[572] Таким образом, реальное количество орудий, захваченных русскими войсками в Шевардинском сражении, все-таки равняется шести: 4 орудия захватили кирасиры (Малороссийский и Глуховский полки) и по одному – Харьковский и Черниговский драгунские полки.
[574] Очевидно, что в данном случае мы должны говорить о Киевском и Новороссийском драгунских, Екатеринославском и Орденском кирасирских полках, а также о двух эскадронах Ахтырского гусарского полка. Их действия на этом участке позиции до конца сражения находят подтверждение в документах. Так, сообщается, что в ночной контратаке против неприятельской кавалерии шеф Киевского драгунского полка, полковник Емануэль «получил рану в грудь, две лошади под ним были ранены, адъютант его, прапорщик Кнобель, находившийся подле него, ранен смертельно. Майоры Петровский и фон Тольсдорф – «августа 24 с эскадронами отличились храбростию и мужеством противу неприятельской кавалерии и пехоты, которые опрокинули и тем обеспечили батарею». Капитан Волощенко – «августа 24, командуя эскадроном, бросился с отличною храбростью и мужеством на неприятельскую колонну и опрокинул оную». Штабс-капитан Сомов – «24 числа с отличною храбростию с командуемым эскадроном отражал от батареи неприятельскую пехоту». Поручики Кисель, Толкачев 1-й, Толкачев 2-й, Савойский – «с отличною храбростию всегда с фланкирами удерживали неприятельских фланкиров же». Прапорщики Рогачев, Зельмиц, Падейский, Кнобель, Резанов, Иванов – «августа 24 удерживали неприятельских фланкиров и отличились храбростию» (Бондырев С. Очерк участия Киевских драгун в Отечественной войне 1812 г. Васильков, 1912. С.22-23). Сообщается также, что в Шевардинском сражении отличились Орденского кирасирского полка: командир, подполковник Штакельберг, командир 2-го эскадрона ротмистр Григоровский; штабс-ротмистр Самойлович, командовавший 4-м эскадроном, «пехотную колонну обратил в бегство»; вахмистр Струков спас жизнь раненого офицера полка (Григорович А.И. Участие кирасир Военного ордена полка в войнах 1806-1807 гг. и Отечественной. СПб., 1912. С.19-20). Действия Орденского кирасирского полка совместно с Екатеринославским полком находят полное подтверждение. Так, штабс-ротмистр Новгородского кирасирского полка Стан (дивизионный адъютант) – «24 августа в атаке против неприятельской кавалерии, когда в одном эскадроне Орденского кирасирского полка ранены были офицеры, он, став пред оным, ободрил нижних чинов, повел их в атаку и вместе с другими эскадронами того полка и Екатеринославского кирасирского полка атаковал и истребил неприятельскую кавалерию». И, наконец, подтверждается участие в этих последних атаках ахтырских гусар, а заодно и действие всей упомянутой кавалерии именно на левом фланге южнее редута: Ахтырского гусарского полка ротмистры Александров и Коризна 1-й – «24 августа, находясь со своими эскадронами на левом фланге Орденского кирасирского полка, с отличною храбростию и мужеством поразили неприятельскую кавалерийскую колонну» (Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 г. Вып.3. С. 53-54).
[575] Земцов цитирует письмо лейтенанта 25-го линейного полка Паради к некой мадемуазель Бонграс от 20 сентября 1812 г., в котором также упоминается о наших кирасирах. Мы его приводим, чтобы исчерпать все аргументы данного автора в пользу «французской победы при Москве-реке»: «…я был прикомандирован к роте для защиты редута, который мы взяли у врага. Мне был дан приказ находиться впереди этого редута, чтобы встретить 500 русских, которые были поддержаны тремя эскадронами своих кирасир, чтобы препятствовали им повернуть назад, как я понимаю. Я сам с удовольствием видел, как быстро уменьшалось их число, потому что за один час их почти больше не осталось; каждый ружейный выстрел укладывал на землю или наносил рану» (Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. С.62).Только представьте себе, рота французской пехоты действует против, как минимум, батальона русской пехоты и трех эскадронов русских кирасир и «за один час» всех уничтожает! Вероятно, мадемуазель Бонграс была в восторге от этого письма и даже читала его своим подругам, делясь впечатлением и внося тем самым свой вклад в историографию «французской победы при Москве-реке». Но вряд ли историк, опирающийся на подобные «свидетельства», может рассчитывать хоть на какую-нибудь объективность.
[577] В оправдание Гамбургских улан Земцов говорит, что прежде (до Бородина!) тем не доводилось видеть русских кирасир. Должно быть, и Нансути прежде не видел этот «тайный» род русского оружия, если послал против русских кирасир Гамбургских улан. Ведь Тирион ясно пишет, что «наступившая темнота все же не помешала нам определить, что это за род войск».
[579] Коленкур пишет: «Наши войска выиграли даже некоторое пространство, преследуя кирасир в темноте, и мы утвердились на опушке леса, которую для врага было бы весьма важно сохранить за собой хотя бы для того, чтобы задержать наши атаки и следить за нашими передвижениями» (Коленкур Арман де. Поход Наполеона в Россию. Смоленск,1991. С. 124).
[580] Наполеон. Годы величия. Воспоминания секретаря Меневаля и камердинера Констана. М., 2002. С.378-379. Завуалированное свидетельство об этой ночной рекогносцировке Наполеона находим мы у Коленкура: «Император в течение ночи объехал наши бивуаки, побывал на взятых редутах, несколько раз проехал по всей линии, для того чтобы по собственному впечатлению составить суждение о позициях неприятеля, о его численности в каждом пункте» (Коленкур Арман де. Указ. соч. С.124). Коленкур, однако, намеренно превратно толкует мотивы этой ночной рекогносцировки: не ночью, конечно же, составляют себе «суждение о позициях неприятеля и о его численности в каждом пункте». Единственное, в чем мог и хотел Наполеон убедиться в ночь после Шевардинского сражения, – остаются ли русские на Бородинской позиции или уже отступают, но так и не смог убедиться в этом наверняка.
[581] Наполеон. Годы величия. Воспоминания секретаря Меневаля и камердинера Констана. М., 2002. С. 378-379.
[583] Примечательно, что Коленкур в своих мемуарах вообще умалчивает о своем разговоре с Наполеоном о пленных по окончании Шевардинского сражения. Зато разговор этот приводит в своих записках Пеле: «Вечером император роптал на малое число пленных, взятых после такой сильной и убийственной атаки. Герцог Виченцкий (Коленкур. – В.Х.) сказал ему, что «русские показали себя стойкими и что их приходилось обваливать». «Ну, – отвечал он, – завтра до полудня у меня будут артиллерийские резервы, и мы их обвалим» (Пеле. Указ. соч. С.59). Другую редакцию этого эпизода приводит Сегюр: «Император спал мало. Генерал Коленкур вернулся из завоеванного редута. Ни один пленный не попал в наши руки, и Наполеон, изумленный, забрасывал его вопросами. Разве его кавалерия не атаковала вовремя? Быть может, русские решили победить или умереть?.. Ему отвечали, что русские, фанатизированные своими начальниками и привыкшие сражаться с турками, которые приканчивают своих пленных, скорее готовы были умереть, нежели сдаться. Император глубоко задумался над этим фактом и, придя к заключению, что наиболее верной была бы артиллерийская битва, отдал приказание, чтобы поспешили подвезти парки, которые не явились» (Сегюр Ф. де. Указ. соч. // Бородино в воспоминаниях современников. СПб., 2001. С.225).
[584] Об этом, в частности, свидетельствует Рапп: «Наполеон, приказав произвести рекогносцировки, отдал приказания двинуться и приготовиться к следующему дню. Король Неаполитанский считал все эти распоряжения излишними: он овладел главным редутом, левая сторона позиции была обойдена. Он не думал, чтобы русские пожелали принять бой; он полагал, что за ночь они отступят» (Из воспоминаний Ж.Раппа // Бородино в воспоминаниях современников. СПб.,2001. С.205). Этот вот приказ Наполеона «двинуться и приготовиться к завтрашнему дню» мог быть отдан только после отступления русских войск от Шевардина, ибо если бы шевардинская позиция уже находилась в руках французов, никуда «двинуться» они уже не могли бы, да и нужды в этом у них уже не было бы. Отголоски этого отступления, хотя и завуалированные, как и все, что претит чести французского оружия, находим мы и в записках Сегюра: «Сколько различных волнений в эту ночь!.. Генералы… и сам император испытывали беспокойство при мысли, что русские, обескураженные своим поражением накануне, опять скроются, пользуясь ночной темнотой. Мюрат стращал этим. Несколько раз казалось, что неприятельские огни начинают бледнеть и даже, что слышится как будто шум выступающих войск. Однако только с наступлением дня погас свет неприятельских бивуаков» (Сегюр Ф. де. Указ. соч. // Бородино в воспоминаниях современников. СПб., 2001. С.225-226).
[586] Письмо А.И.Горчакова А.И.Михайловскому-Данилевскому от 13 мая 1837 г. // Бородино. Документы… С.345; Из записки Д.П.Неверовского // Там же. С.379; Рассказ Георгиевского кавалера из дивизии Неверовского // Бородинское сражение М., 1872. С.119; Рапорт К.К.Сиверса М.И.Кутузову от 26 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С.180; Из дневника Э.Ф.Сен-При // Там же. С.393.
[587] Из воспоминаний С.И.Маевского // Бородино. Документы… С.370. Толь приписывает себе влияние на решение Кутузова отвести войска от Шевардино: «Из донесений генерал-квартирмейстера Толя, находившегося на батарее с некоторыми офицерами картирмействерской части, главнокомандующий известился, что неприятель с значущим числом кавалерии под командою короля неаполитанского и пехоты корпуса Даву переправился на правый берег Колочи и что по Старой Смоленской дороге видны также большие силы, но за лесами подробно их рассмотреть было невозможно. Полученный к вечеру рапорт от генерал-майора Карпова, отступившего по упомянутой дороге с 4-мя казачьими полками, подтвердил, что корпус князя Понятовского приближался по сей дороге. Вследствие сего главнокомандующий приказал генерал-лейтенанту князю Горчакову 2-му, оставя редут в ночи, отступить со всеми войсками в главную позицию и занять свое место в линии» (Описание сражения при селе Бородине… // Бородино. Документы…С.318). Это объяснение явно надуманное, т.к. Кутузову с самого начала Шевардинского сражения было известно и о вступлении в дело корпуса Понятовского, и о форсировании Колочи войсками Даву, без чего сражение просто не состоялось бы. Так что нам ничего не остается, как усомниться в присутствии Толя «на батарее».
[588] Бой при Шевардинском редуте // Военный журнал. 1839. № 3. С.178-179.
[589] Шевардинская битва по рассказу князя Н.Голицына // Бумаги Щукина… С.9.
[591] Афанасьев В. Павловцы на Бородинском поле 26 августа 1812 г. М., 1912. С.18.
[592] Записки И.С.Жиркевича // Русская старина. 1874. Т.10. С.653.
[593] Из воспоминаний Н.А.Дивова // Русский архив, 1873. Кн.2. №7. С.01336.
[594] «На другой день ожидали дела. Всю ночь остались лошади оседланными» (1812 год. Дневник Ф.Я.Мирковича // Русский архив, 1888. Кн.1. С.231). Горчаков также пишет, что «на другой день 25-е августа мы все были в ожидании атаки неприятелем» (Письмо А.И.Горчакова А.И.Михайловскому-Данилевскому от 13 мая 1837 г. // Бородино. Документы… С.345).
[595] Воспоминания А.С.Норова // Русский архив. 1881. Кн.3. С.190.
[596] Муравьев Н.Н. Записки // Русские мемуары. Избранные страницы. 1800-1825 гг. М., 1989. С.112.
[597] Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив. 1879. Кн.3. С.191. Егерская бригада 27-й пехотной дивизии (49-й и 50-й полки) действовала 25 августа на оконечности левого фланга 2-й армии – в лесу южнее флешей. Этот лес Поликарпов называет «Утицким» и связывает с ним многочисленные свидетельства перестрелки, происходившей 25-го числа «на левом нашем фланге». Здесь, опять-таки, мы имеем дело с непониманием того, что «левым флангом» являлось все расположение 2-й армии – от Центрального кургана до леса южнее флешей. С этим расположением и соотносятся все приводимые Поликарповым примеры (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 года (по первоисточникам). Вып.3. М.,1911. С.83-84). Непосредственно же с «Утицким лесом» связаны только действия 49-го и 50-го егерских полков, которые остаются Поликарповым не выявленными (а вслед за ним и всей отечественной историографией). Только «к вечеру 25 августа» в Утицком лесу появляются егеря Шаховского (20-й и 21-й полки 3-й пехотной дивизии), которые располагаются южнее егерей 27-й дивизии (см. об этом подробнее далее).
[598] Письмо М.И.Кутузова Е.И.Кутузовой от 25 августа 1812 г. // Бородино. Документы, письма, воспоминания. М.,1962. С.87.
[599] Незадолго до своей кончины в Бунцлау (Пруссия), лежа больной и слыша за окном восторженные крики местных жителей в свой адрес, Кутузов пишет жене: «Этого описать нельзя и этакого энтузиазма не будет в России. Несть пророк честен во отечестве своем», т.е. «Нет чести пророку в отечестве своем» (См.: Фельдмаршал Кутузов. Документы, дневники, воспоминания. М., 1995. С. 302).
[600] Извлечение из записок генерала Пеле о русской войне 1812 года ( Bataille de la Moskwa ) // Бородинское сражение. Чтения в историческом обществе истории и древностей российских. М.,1872. Кн.1. С.62, 71.
[601] Оборонительное значение укреплений, возводимых французами на левом своем фланге западнее с. Бородино (они хорошо показаны на плане Пресса, Шеврие и Беньо), отмечает в своих «Записках» и Ермолов: «Неприятель на левом своем фланге устраивал Итальянскую армию в оборонительное положение; воздвигались окопы и батареи против довольно открытой местности, удобной для наступательного действия нашей конницы в большом количестве» (См.: Записки А.П.Ермолова. М.,1865. Ч.1. С.192).
[603] Именно об этих батареях, о 60-ти орудиях каждая, построенных «позади и влево от Шевардина», пишет Бутурлин, ошибочно полагая, однако, что они строились в ночь перед Бородинским сражением, – то были уже другие батареи (См.: Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г. Ч.1. СПб.,1823. С.267). Впрочем, эти сведения Бутурлин мог почерпнуть у Сегюра, ставшего источником многих превратных мнений нашей историографии.
[604] Шевардинский редут, построенный русскими, после их отступления к Семеновскому оврагу был обращен во французское укрепление. Таким он и показан на плане Пресса, Шеврие и Беньо, снятом сразу же после Бородинского сражения. Однако о Доронинском редуте этот план умалчивает, как умалчивает и о французских батареях, устроенных западнее и севернее д. Шевардино.
[605] Отечественная историография располагает сведениями о том, что «офицеры французского генерального штаба в 1912 году, пользуясь столетним юбилеем войны, с разрешения царского правительства произвели съемку Бородинского поля до мельчайших подробностей» (См.: Сергей Григорьев. Двенадцатый год. М.-Л.,1941. С.74). Однако нам ничего не известно о том, чтобы французская историография каким-то образом воспользовалась полученными топографическими данными.
[606] Коленкур Арман де. Поход Наполеона в Россию. Смоленск, 1991. С.124.
[607] См.: Васютинский А.М. и др. Французы в России. 1812 г. по воспоминаниям современников-иностранцев. Ч.1. М., 1912. С.120.
[608] Сохранился фрагмент этого объяснения, который способен познакомить нас со стилем военного мышления Наполеона. Он касается предложения генерала д’Антуара захватить д. Бородино вечером 25 августа. Ответ Наполеона: «Деревня Бородино доминирует над редутом (на Центральном кургане. – В.Х.), и он виден с тыла; эта позиция изолирована – ею легко овладеть. Я это знаю, но лучше я воздержусь. Позиция у Бородино придает уверенность противнику и побуждает его дать сражение. Если я захвачу ее этим вечером, неприятель не устоит и ночью ретируется; я больше не знаю, где я смогу его нагнать; возьмем ее завтра на рассвете» (См.: Лидия Ивченко. Бородино. Легенда и действительность. М.,2002. С.52, 53). Здесь также обращает на себя внимание упоминание о редуте на Центральном кургане, который, согласно отечественным источникам, начал возводиться только около 5 часов вечера.
[610] «6-го числа император рано утром сел на лошадь и в продолжение большей части дня объехал местность, которой накануне почти не видел. Он продолжительно наблюдал, часто пешком, самые важные пункты. Он остановился на левом фланге, впереди итальянской армии; он осмотрел с величайшей подробностью, в окрестностях Бородина, долины Колочи и Войны. Он приказал начать против их слияния значительные укрепления, долженствовавшие привлечь внимание неприятеля и обеспечить опорный пункт и сообщение армии. Затем Наполеон отправился к центру, к Шевардину и редуту, взятому вчера. Он поехал к польскому корпусу и поднялся на одну из высот, находящихся между Дорониным и Утицами. Там, посмотрев в трубу, положенную на плечо Иоахиму (Мюрату, королю Неаполитанскому. – В.Х.), он сказал Понятовскому: «Идти завтра прямо перед собой; опрокинуть все, что встретится на пути; потом повернуть влево, чтобы обойти неприятеля и вспомоществовать атаке французской армии». Он возвратился на берега Войны вдоль по оврагу, находящемуся впереди Семеновского» (См.: Пеле Ж.-Ж. Указ. соч. С.62).
[611] В еще более общих чертах описывает рекогносцировки Наполеона 6-го сентября Сегюр. Мы можем считать подходы к описанию Бородинского сражения у основоположников французской историографии вполне согласованными, принимая во внимание хотя бы тот факт, что Пеле давал свой журнал русской кампании для ознакомления Сегюру, Коленкуру, а также Гурго (См.: Пеле. Указ. соч. С.59, 87), объясняя впоследствии «повторения, которые могли быть замечены» в сочинениях упомянутых авторов. Тем не менее Сегюр не избег нападок бонапартистов «за излишнюю откровенность».
[612] Частные рекогносцировки русской позиции и снятие планов местности проводились также силами отдельных корпусов Великой армии (См.: Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. М.,2001. С.101). Утром 6 сентября все эти документы легли на стол к Наполеону.
[613] Рапп ошибочно именует Бородином с. Семеновское.
[614] См.: Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.120. Предположение о русской атаке утром 6 сентября не лишено было оснований, т.к. некоторые лица в русском командовании считали подобную атаку вполне возможной и даже желательной. Например, начальник штаба 2-й армии Сен-При: «25-го французы прикрывали свой левый фланг и центр батареями и ограничились на нашем левом фланге и в центре простой перестрелкой. С нашей стороны большая часть деревни Семеновки была разрушена, и на этом месте расположена 24-орудийная батарея. Может быть, это была наиболее благоприятная минута, чтобы двинуть все наши силы на наш левый фланг и атаковать правый фланг неприятеля. Но главнокомандующий признал более соответственным выжидать его» (Из дневника Э.Ф.Сен-При // Бородино. Документы… С.393-394).
[617] См.: Попов А.И. Новые сведения о Бородинском сражении // Бородино и наполеоновские войны. Битвы, поля сражений, мемориалы. Материалы международной конференции, посвященной 190-летию Бородинского сражения. Бородино, 9-11 сентября 2002 г. М., 2003. С.48.
[618] Очевидно, имеется в виду бригадный генерал Л.Лоншан. 111-м линейным командовал полковник Г.Жюйе. Лоншан в своем рапорте Компану объясняет потерю орудий «роковой случайностью», вследствие которой «офицер артиллерии», якобы «не имевший приказа следовать за полком, пошел за ним влево и, видимо не заметя, свалился в овраг», почему и «потерял пушки без ведома полка» (См.: Попов А.И. Указ соч. С.61-62).
[619] Лабом, первым, кажется, описавший эту сцену, связал ее с 61-м полком: «На другой день (после Шевардинского боя. – В.Х.), делая смотр 61-му полку, наиболее пострадавшему, император спросил полковника, куда он девал один из своих батальонов. «Государь, – было ответом, – он в редуте» (См.: Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.119). Сегюр заимствовал эту сцену у Лабома почти дословно. Коленкур предложил свою редакцию этого эпизода, отнеся его на конец Бородинского сражения: «Не могу не рассказать об одном факте, который показывает, чего стоила эта кровавая битва французской армии. Подъехав ко второму редуту, который только что был взят, император нашел там 60-80 человек пехоты с четырьмя или пятью офицерами, которые продолжали стоять в боевом порядке перед редутом согласно приказу, полученному от начальства. Император, удивленный тем, что эта часть оставалась здесь, тогда как все другие уже прошли дальше, спросил офицера, командовавшего ею, зачем они здесь.
– Мне приказано здесь оставаться, – ответил он.
– Присоединитесь к вашему полку, – сказал ему император.
– Он здесь, – ответил офицер, указывая на валы и рвы редута.
Император, не понимая, что он хочет сказать, повторил:
– Я спрашиваю, где ваш полк. Присоединитесь к нему.
– Он здесь, – ответил офицер, снова указывая туда же, как бы раздосадованный тем, что император не понимает его.
Молодой офицер, стоявший возле, выдвинулся тогда вперед и объяснил императору, что полк, которому удалось взять редут лишь при второй атаке, ринулся туда с такой стремительностью и был встречен таким картечным и ружейным огнем, что от двух батальонов остался только этот отряд, а остальные, как он может видеть, выведены из строя. В самом деле, эти храбрецы, начиная с полковника, лежали все вокруг редута, на парапете и внутри редута, куда они проникли при первой атаке, но где они не смогли удержаться (См.: Коленкур. Указ. соч. С.130-131).
[620] Наполеон. Годы величия. Воспоминания секретаря Меневаля и камердинера Констана. М.,2002. С.379-380.
[622] Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.120. Именно ко времени этой рекогносцировки должны мы отнести реплику Наполеона генералу д’Антуару (см. сноску 13), а также указания, данные Наполеоном Понятовскому: «Император с королем Неаполитанским и со всем штабом прибыл на бивак польского корпуса, разбитый на взятой накануне позиции, и, остановившись там на некоторое время, занимался обозрением неприятельской позиции. Кругозор значительно ограничивался русскими егерями, занимавшими кусты в небольшом расстоянии от польского бивака. С возвышенности, взятой накануне, было видно только как бы море зарослей, простиравшихся в глубину русской позиции и вправо от нее. Старая Смоленская дорога через Ельню на Москву и д. Утица видны были довольно отчетливо. Влево русская позиция обрисовывалась яснее – зарослей было меньше, но зато поле перерезывалось глубокими оврагами и лощинами. Линии русских биваков, на которых двигалось множество людей, виднелись в перспективе, как на ладони. Обозрев местность, Наполеон дал Понятовскому указание, заключавшееся в том, чтобы повернуть снова на Старую Смоленскую дорогу, оттеснить левое крыло противника на возвышенности за Утицей и стараться выйти ему во фланг и тыл» (Воспоминания Колачковского // Варшавский военный журнал. 1899. № 9. С.873-874).
[623] Их приводит Пеле в приложении к своим запискам, откуда их позаимствовал Геруа. С тех пор эти документы в отечественной литературе в полном виде не появлялись. Мы считаем необходимым привести их полностью, т.к. они раскрывают намерения Наполеона и позволяют судить о достигнутых им в Бородинском сражении результатах.
1. «Королю Неаполитанскому. В лагере, не доходя 8 верст до Можайска, 6 сентября, 4:30 часа вечера.
Завтра вся кавалерия под Вашим начальством будет состоять из 1, 2 и 4 корпусов. Император желает, чтобы эти корпуса были построены развернутым фронтом, поэскадронно, по правую сторону редута, взятого нами вчера. Завтра, 7 числа, в 6 часов утра, Его Величество отдаст для сражения 3 резервный кавалерийский корпус в распоряжение Вице-короля. Этот корпус и дивизия Орнано будут под начальством генерала Груши, в распоряжении Вице-короля, и построятся поэскадронно, завтра 7 числа в 5 часов утра на позиции, занимаемой Его Светлостью».
2. «Принцу Экмюльскому. Тот же час, того же дня.
Император желает, чтобы завтра, 7-го числа, в 5 часов утра, дивизия Компана построилась побригадно в лесу, лежащем впереди редута, взятого вчера, имея впереди себя 16 орудий резервной батареи 1-го корпуса и 14 орудий, принадлежащих этой дивизии. Вы прикажете, г. Маршал, таким же образом построить дивизию Дессе, между редутом, взятым вчера, и лесом с 14 орудиями на левом фланге. Дивизия Фриана будет построена таким же образом, т.е. побригадно, и в том же часу станет на высоте редута.
Я посылаю приказ Маршалу Герцогу Эльхингенскому принять начальство над 8-м корпусом. Он поставит дивизии 3-го корпуса позади редута, взятого вчера, построенные побригадно, с артиллерией на левом фланге. Позади 3-х дивизий 3-го корпуса он поставит побригадно две дивизии 8-го корпуса с артиллерией на левом фланге.
Что касается до Императорской гвардии, то вся она станет побригадно позади и влево от редута. Молодая гвардия впереди, Старая гвардия и кавалерия; вся гвардейская артиллерия станет на левом фланге».
(Такой же приказ гвардии).
3. «Вице-королю. Тот же день, 5 часов вечера.
Император отдает в Вашу команду для сражения, которое будет дано завтра, дивизию Морана, 1-ю дивизию 1-го корпуса, и дивизию Гюденя, 3-ю дивизию того же корпуса. Равномерно под Вашей командой находится 3 корпус резервной кавалерии и дивизия Орнано. Этой кавалерией будет командовать, под Вашим начальством, генерал Груши. Все должно быть завтра, в 5 часов утра, на позиции, на занимаемой Вами возвышенности. Ваше Высочество прикажете построить ночью 3 моста, которые послужат для дебуширования на возвышенность, занимаемую неприятелем. Я отдаю приказание инженерному ведомству и проч.».
4. «Генералу Лари-Буасьеру. Тот же день, в 5 часов вечера.
Император приказывает, чтобы Вы, совместно с генералом Шаслу, приказали построить две батареи, могущие вместить 24 пушки. Вы построите эти батареи против редутов, построенных неприятелем впереди позиции принца Экмюльского, на той возвышенности, на которой произошла вчерашняя атака. 7-го числа, в 3 часа утра, 16 орудий резервной батареи 3-го корпуса и 8 гаубиц артиллерии займут левую батарею, которая находится ближе к деревне, занятой неприятелем. В том же часу 24 орудия гвардейского резерва займут правую батарею, наиболее отдаленную от деревни.
В том же часу, в 3 часа утра, на возвышенности, занимаемой Вице-королем, будет построена батарея на 24 орудия. Эта батарея построена будет таким образом, чтобы могла противодействовать редуту, построенному неприятелем по другую сторону оврага; 24 пушки резерва и гаубицы 4-го корпуса займут эту батарею в 3 часа утра.
Для завтрашнего числа, на позиции Вице-короля, будут, в 3 часа утра, построены три моста, для того чтобы можно было дебушировать на возвышенность, занимаемую неприятелем».
5. «Генерал-интенданту. Тот же день и час.
Завтра, 7-го числа, армия будет на позиции в 5 часов утра для сражения с неприятелем. Перевязочный пункт правого фланга армии будет в деревне, через которую дебушировала дивизия Компана для вчерашней атаки (очевидно, д. Фомкино. – В.Х.). В этой деревне есть небольшой господский дом, который будет служить перевязочным пунктом. Вице-король назначит места, в которых должны помещаться перевязочные пункты его корпуса.
Все перевязочные пункты армии, т.е. принадлежащие к общей администрации, будут помещены в 500 шагах позади редута, взятого вчера; эти пункты будут подвигаться вперед по мере того, как будет подвигаться армия, держась в 500 шагах позади нее. Сообразно с правилами, предписанными полевым положением, Вы примете все необходимые меры к уборке раненых с поля сражения и отвозу их.
Князь Невшательский, Общий майор, Александр».
6. «Приказ на 7 сентября 1812 г. Лагерь, не доходя до Можайска, 6 сентября 1812 г. 5 часов вечера.
На рассвете две новые батареи, построенные в продолжение ночи на возвышенности князя Экмюльского, откроют огонь против двух, противопоставленных им, неприятельских батарей.
В то же мгновение командир артиллерии 1 корпуса генерал Пернетти с 30 орудиями дивизии Компана и со всеми гаубицами дивизий Дессе и Фриана, которые двинутся вперед, откроет огонь и подавит гранатами неприятельскую батарею, против которой посредством этого будет: 24 гвардейских орудия, 30 орудий дивизии Компана, 8 орудий дивизий Дессе и Фриана = 62 орудия.
Генерал Фуше, командир артиллерии 3-го корпуса, со всеми гаубицами 3-го и 8-го корпусов, составляющими 16 гаубиц, направится вокруг батареи, стреляющей по левому редуту, что составит 40 орудий против этой батареи.
Генерал Сорбье будет наготове по первому приказанию отделиться со всеми гвардейскими гаубицами, чтобы направиться против того или другого редута.
Во время этой канонады Понятовский выступит к деревне, находящейся по направлению леса, и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан пойдет лесом, чтобы овладеть первым редутом.
Когда сражение будет таким образом начато, приказания будут отдаваться, смотря по распоряжению неприятеля.
Канонада левого фланга начнется в то время, когда услышана будет канонада правого. Дивизия Морана и дивизии Вице-короля откроют сильную стрелковую пальбу, когда увидят, что атака правого фланга началась. Вице-король овладеет селом и дебуширует по трем мостам на высоту в то время, когда генералы Моран и Жерар дебушируют, под командой Вице-короля, чтобы завладеть неприятельским редутом и составить линию армии.
Все будет исполняться в порядке и методически, стараясь всегда держать большое количество резервов.
Принц Невшательский, Общий майор, Александр» (См.: Пеле. Указ. соч. С.100-103).
[624] Жомини. Политическая и военная жизнь Наполеона. Ч.2. СПб., 1844. С.291. «Наши силы, – уточняет Пеле, – представлялись этому генералу (Кутузову. – В.Х.) в двух колоннах, направленных на центр его линии» (Пеле. Указ. соч. С.71).
[625] Об этом говорит Сен-Сир: «Русская армия стала перед ним (Наполеоном. – В.Х.) 5-го числа и простояла все 6-е в положении, обнаруживавшем с ее стороны готовность принять сражение; но теперь Наполеон не столь желал его, как прежде, и полагаю, предпочел бы дойти до Москвы, не давая сражения, потому что у него были далеко не прежние вероятности успеха» (Бородинское сражение. М.1872. С.109).
[627] Различие, определяющее смысл этой дискуссии, состояло в том, что редут давал возможность круговой обороны, т.е. был рассчитан на упорное сопротивление, люнет же, защищавший только от фронтальных атак, определенно был рассчитан на отступление.
[628] Липранди И.П. Материалы для Отечественной войны 1812 года. Бородинское сражение. Заключение с некоторыми примечаниями на историю этой войны, соч. г.-м. Богдановича. СПб.,1861. С.31-32.
[630] Мы обращаем внимание на то, что «очень точный журнал», который вел Пеле во время русской кампании, был им, по его собственному признанию, потерян под Красным и восстановлен уже по памяти по прибытии на Вислу в начале 1813 г. (Пеле. Указ соч. С. 55).
[632] Таким оно воспринималось и противником: «Система занятия позиции, принятая русским генералом (Кутузовым. – В.Х.), состояла в том, чтобы занять егерскими батальонами затруднительные берега Колочи и деревни, лежащие по берегу этого ручья, и поддержать эту первую линию корпусами, эшелонированными в две линии в положении чисто оборонительном» (См.: Пеле. Указ. соч. С.67).
[634] Описание сражения при селе Бородине, бывшего 26 числа августа 1812 г. между Российской императорской армией под предводительством генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова и Французскою соединенною армией, состоящею из войск всех держав Западной Европы, под предводительством императора Наполеона. // Бородино. Документы… С.319. Земцов в своей статье, «подготовленной при финансовой поддержке Министерства образования РФ (грант ГОО – 1.2.2 – 42)», ставит под сомнение достоверность этого документа, составленного Толем («за спиной которого довольно ясно вырисовывалась фигура его начальника М.И.Кутузова»). Земцову «представляется», в частности, что решение о командировании корпуса Тучкова к Утице, возникает у русского командования «еще в первой половине дня 24-го». (См.: Земцов В.Н. «Образ врага» в русской историографии Бородинского сражения: рождение традиции // Труды ГИМ. Вып.132. Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. Сб. мат. К 190-летию Отечественной войны 1812 года. М.,2002. С.246, 253, 255). Мы уже не в первый раз замечаем, что «представления» Земцова о Бородинском сражении оказываются весьма далекими от действительности. Толь, во всяком случае, не противоречит фактам, излагая последовательность событий и представляя решение Кутузова о командировании корпуса Тучкова на левый фланг позиции возникающим лишь после Шевардинского сражения, но никак не дотого. Мы, конечно же, различаем добросовестное заблуждение первых историографов Бородинского сражения от недобросовестной интерпретации сегодняшних авторов, «за спиной которых довольно ясно вырисовывается» нечто неприглядное.
[636] Из воспоминаний П.П.Коновницына // Бородино. Документы… С.358.
[637] Рапорт П.П.Коновницына М.И.Кутузову от 19 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С.165. В литературе, под влиянием официального описания Бородинского сражения, составленного Толем, и «Истории» Бутурлина, сложилось превратное мнение, будто 25-го числа вместе с 20 и 21 егерскими полками в Утицком лесу были расположены также 11 и 41 егерские полки. Это неверно. Последние два полка находились в составе своих бригад и действовали, соответственно, впереди расположения своих дивизий: 11-й егерский – впереди расположения 7-й пехотной дивизии (1-й армии), а 41-й егерский – впереди расположения 12-й пехотной дивизии (2-й армии), т.е. оба эти егерские полка действовали рядом, в лесу напротив Центрального кургана, где Толь и мог их наблюдать. В наградных документах говорится, в частности, что полковник Глебов 1-й «25 августа командовал егерскою бригадою», т.е. 6 и 41 егерскими полками, и далее приводятся подробности действий бригады, которые Поликарпов неосновательно связывает с Утицким лесом (См.: Поликарпов Н.П. Указ. соч. С.83-84). О том, что 6-й и 41-й егерские полки 25 августа действовали вместе, говорит и приказ Багратиона от того же числа: «Все егерские полки сегодня ночью сменить свежими людьми: бригаду полковника Гогеля (т.е. 5-й и 42-й егерские полки 26 пехотной дивизии. – В.Х.) – от Сводной гренадерской дивизии, а 6-й и 41-й егерские полки (т.е бригаду полковника Глебова из 12-й пехотной дивизии. – В.Х.) – от 7-го корпуса (который, подчеркиваем, стоял на правом фланге 2-й армии. – В.Х.). Егерям сим отдыхать всю ночь, сварить каши, выпить по чарке вина и оправиться, а завтра до свету сварить опять каши, выпить по чарке вина, набрать патронов и непременно перед светом занять опять прежние места. Войскам же, от Сводной гренадерской дивизии и от 7-го корпуса посылаемым, войти также в свои места» (См.: Генерал Багратион. Сб. док. и мат. Л.,1945. С.241).
[638] Беннигсен Л.Л. Письма о войне. Киев, 1912. С.74.
[639] Мы специально делаем акцент на этих словах для тех исследователей, которые тщатся увеличить численность русской армии за счет «мужицкой рати», т.е. ополчения и тем уравнять силы противников при Бородине. Правдой является то, что ополчение не было настоящим войском, а численность регулярных войск у Наполеона превышала таковую же у Кутузова примерно на 30 тысяч человек, и об этом необходимо помнить, оценивая результат Бородинской битвы.
[640] Мысль эта почти открыто высказана Кутузовым в представлении к награждению г.-л. Багговута, сменившего во время сражения Тучкова: «Когда неприятель обратил большую часть войск своих на наш левый фланг, тогда для подкрепления оного с двумя корпусами отправлен был генерал-лейтенант Багговут, который, прибыв в назначенное ему место, не только удержал предназначенную ему позицию, но распоряжениями своими и маневрами разделяя внимание неприятеля и обратив часть оного на себя, не только отразил нападение его, но прогонял вне его дистанции до самой ночи» (См.: Список генералов, отличившихся в сражении 24, 26 августа // Бородино. Документальная хроника. С.267.)
[641] «Чтоб еще лучше обеспечить оборону слабого пункта позиции, генерал-лейтенант Тучков с 3-м корпусом и частью Московского ополчения был размещен в засаде за кустарником на крайнем левом фланге, имея приказ действовать по Старой Смоленской дороге на правый фланг и тыл французов тотчас же, как они начнут атаковать и будут пытаться обойти наш левый фланг» ( См.: Бородино. Документы… С.112). В отечественной литературе сложилось ошибочное мнение, будто «Официальные известия из армии от 27 августа» исходят из штаб-квартиры Кутузова. В действительности данный документ был создан в Петербурге (хотя и на основе донесений, полученных из армии) и гораздо позднее упомянутой в нем даты. Он является продуктом пропагандистской войны, которую развязали между собой Наполеон и Александр I. Мы обращаем внимание на то, что данный документ создан на французском языке, что и выдает его пропагандистскую направленность. Мы не сомневаемся в том, что «Официальные известия из армии от 27 августа» являются репликой на 18-й бюллетень Великой армии, едва ли заслуживающий признания как более правдивый документ о Бородинском сражении. Подтверждение сказанному, хотя и основанное на превратном толковании фактов, см.: Листовки Отечественной войны 1812 года. Сборник документов. М.,1962. С.40-43.
[642] «3-й пехотный корпус, составлявший часть резерва Первой армии, получил от Кутузова, 24-го числа ввечеру, повеление следовать на левый фланг 2-й армии дабы прикрывать ее от усилившегося на Старой Смоленской дороге неприятеля. Кутузов приказал, как сей корпус, так и Московское ополчение скрытно поставить в засаде, в густых кустарниках и позади высокого кургана, находящегося близ д. Утицы, с тем намерением, чтобы внезапно ударить в тыл неприятеля, когда сей будет обходить левый фланг 2-й армии» (Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812-м году. Ч.1. СПб., 1837. С. 259).
[643] «К несчастью, по недоразумению, 3-й пехотный корпус, без ведома Главнокомандующего, переведен был генералом Беннигсеном перед курганом к д. Утице; а неприятель, узнав о его присутствии в сем месте, по разложенным на биваках огнях, тотчас переменил свою диспозицию к нападению, и корпус Понятовского, имевший сперва назначение обходить через кустарник левый фланг 2-й армии, получил приказание действовать против корпуса Тучкова 1-го» (См.: Бутурлин Д.П. Указ. соч. С. 259).
[644] Свидетельство Щербинина – главный аргумент в пользу «виновности» Беннигсена – относится ко времени после 1851 г., что, на наш взгляд, не могло не сказаться на его достоверности. Тон в нем задает утверждение, будто уже «при занятии позиции при Бородине» Кутузов якобы имеет намерение устроить засаду неприятелю на Старой Смоленской дороге. «Когда неприятель, – якобы делится Кутузов своими соображениями с неким «капитаном инженерным по фамилии, кажется, Фелькер», – употребит в дело последние резервы свои на левый фланг Багратиона, то я пущу ему скрытое войско во фланг и тыл». То есть Кутузов уже наперед знает, что объектом нападения будет его левый фланг, который окажется настолько силен, что Наполеон «употребит в дело последние резервы свои». «Итак, – делает вывод Щербинин, – 3 корпус и Московское ополчение поставлены в засаде»(?). Далее он пишет: «Августа 25-го готовились мы к генеральному сражению. Я употребил целый день в разъездах по позиции, чтобы ознакомиться с местоположением. Под вечер приближался я к левому флангу князя Багратиона. Меня догнали Беннигсен и граф Ожаровский, находившийся при главной квартире во все время кампании. Они ехали в крытых дрожках. Я последовал за ними. Миновав конечность левого фланга, мы нашли ведеты егерей наших под командою полковника Вуича, который, подошед к Беннигсену, с большим жаром объяснял ему, что бригада его поставлена на жертву, что пространство, разделяющее левый фланг от отряда, состоявшего из 3 корпуса и ополчения, столь велико, что неприятель в оное бросится массами и истребит бригаду. Беннигсен поехал к отряду Тучкова и велел ему двинуться, чтобы стать ближе к левому флангу Багратиона. Тучков возражал, что пространство, которое ему в таком случае занять бы должно, составляет отклон горы, с вершины коей неприятелю легко действовать к истреблению корпуса его; о назначении же оставаться скрытно от неприятеля он не заметил Беннигсену, вероятно потому, что сам не ведал плана главнокомандующего. Беннигсен повторил с досадою приказание. Тучков тотчас начал выдвигать 3 корпус. Я не мог воображать, чтобы Беннигсену, начальнику главного штаба при Кутузове, не было известно о плане, о котором знал я, свитский прапорщик. Я полагал, что Кутузов отменил прежний план. Я тем более в этом удостоверился, когда, проводив Беннигсена обратно в главную квартиру, находившуюся в деревне Горках, позади села Бородина, увидел, как он вошел в избу, занятую Кутузовым. Кто мог воображать, что между ними не будет упоминаемо о распоряжениях Беннигсена касательно Тучкова!» (Записки Щербинина // Харкевич В. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вып.1 Вильна, 1900. С. 14-18). Упоминаемый в тексте полковник Н.В.Вуич командовал егерской бригадой (19 и 40 полки) 24-й пехотной дивизии 1-й армии – они располагались близ (севернее) Центрального кургана. Поэтому, если Беннигсен с кем и мог разговаривать, то только с полковником А.В.Воейковым, который командовал егерской бригадой (49 и 50 полки) 27-й пехотной дивизии. Именно эти полки охраняли лес на оконечности левого фланга2-й армии.
[647] См.: Бородино: Документальная хроника. С. 271, 272-273.
[648] Московское дворянство в 1812 году. М., 1912. С. 149.
[649] В Афанасьев, историограф Павловского гренадерского полка (входил в состав 1-й гренадерской дивизии 3-го пехотного корпуса Тучкова) пишет, что означенный корпус, по приказанию Беннигсена, был переведен из своего расположения («в версте позади д. Семеновской») на Старую Смоленскую дорогу только «25-го вечером» и поставлен позади (восточнее) д. Утицы, «на поляне, окруженной со всех сторон кустарниками и лесом» (она хорошо показана на плане Пресса, Шеврие и Беньо): в первых двух линиях стояла 3-я пехотная дивизия, за ней, также в двух линиях, – 1-я гренадерская дивизия; «бородатые ратники Московского ополчения… стояли позади за большим курганом» (См.: Афанасьев В. Павловцы на Бородинском поле 26 августа 1812 года. М.,1912. С.19, 22-24). Бутурлин уточняет, что «Московское ополчение поставлено было в 2-х верстах за гренадерскою дивизией»; за курганом же находилась «одна дружина Московского ополчения» (См.: Бутурлин Д.П. Указ. соч. С.259). Принц Евгений Вюртембергский вспоминает, что ополчение стояло «на высоте между Утицей и Псаревым» (См.: Воспоминания принца Евгения Вюртембергского. С.73). Добавим к этому слова подпоручика 50-го егерского полка Андреева: «Московское ополчение стояло в колонне сзади нас на горе» (См.: Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив.1879. Кн.3. С.193), а также поручика Симбирского пехотного полка Душенкевича: «В последних линиях, на высотах резерва, вдали видны нам были новые колонны Московского ополчения, к армии прибывшие» (См.: Душенкевич Д.В. Из моих воспоминаний от 1812 года до [1815 года] // 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С.113-114). Все вместе это позволяет нам заключить, что ополчение было поставлено у верховья Семеновского оврага, несколько севернее Старой Смоленской дороги.
[650] Отсутствие каких-либо свидетельств скрытного расположения войск на Старой Смоленской дороге заставило некоторых исследователей сделать ложный вывод, будто «в расчеты первых историков Бородина входило скрыть все, что так или иначе выясняло вопрос о месте расположения и о задаче неудавшейся «засады» (См.: Геруа А. Бородино (по новым данным). СПб.,1912. С.32).
[652] «Обозрев местность, Наполеон дал Понятовскому указание, заключавшееся в том, чтобы повернуть снова на Старую Смоленскую дорогу, оттеснить левое крыло противника на возвышенности за Утицей и стараться выйти ему во фланг и тыл» (Воспоминания Колачковского // Варшавский военный журнал. 1899. № 9. С. 874).
[655] Еще одно надуманное объяснение французской историографией нерешительных для Наполеона результатов Бородинского сражения. Существует даже мнение, что Наполеон отверг предложение Даву из ревности к военному таланту этого маршала. Мы считаем это утверждение нелепым. Наполеону было неведомо чувство ревности. И сам Наполеон, и все его современники сознавали, что на поле боя ему не было равных.
[656] Вспомним хотя бы об обещании, сделанном Кутузовым в письме к Александру I от 23 августа: «Но ежели он (неприятель. – В.Х.), найдя мою позицию крепкою, маневрировать станет по другим дорогам, ведущим к Москве, тогда не ручаюся, что может быть должен итти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся...» (См.: Бородино. Документы... С.64).
[657] Единственное, хотя и глухое, указание точного времени, которое можно было бы соотнести с молебном русской армии, содержится в «Мемуарах» Коленкура: «Около 3 часов дня был даже момент, когда думали, что неприятель отходит, и император, который все время был начеку, уже готов был отдать приказ к атаке, но, произведя наблюдения с более близких пунктов, которые позволяли правильно судить о передвижениях русских, мы удостоверились, что они сохраняют прежние позиции» (См.: Коленкур. Указ. соч. С.125). Следовательно, время молебна соотносится со временем второй рекогносцировки Наполеоном Бородинской позиции.
[658] Мы обращаем внимание на свидетельства участников сражения, которые говорят, что икона «была носима по полкам» армии. Представляется поэтому не вполне реалистичной ситуация, при которой икона сначала отправляется на оконечность левого фланга позиции, к Утице, чтобы затем быть несомой на оконечность правого фланга, к Маслово. Кроме того, некоторые свидетельства относят начало молебна к утру 25-го числа: «Россияне начали приготовляться к падению за Отечество молитвою, утро было проведено в церковной палатке, поставленной в центре армии, в слушании литургии и в знаменовании в чудотворный образ Божией Матери Смоленской, и почти до вечера входило к ней на поклонение все воинство» (См.: Мешетич Г.П. Исторические записки войны россиян с французами и двадцатью племенами 1812, 1813, 1814 и 1815 годов // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М.,1991. С.46). «24-го числа (очевидно, все-таки 25-го. – В.Х.) поутру во всех полках служили молебны; налои заменены были пирамидами, составленными из барабанов, на коих поставили образа. Сто тысяч человек войска, при распущенных знаменах, с коленопреклонением, усердно молились о помощи для истребления врагов отечества. Чувство любви к отечеству было в то время развито во всех сословиях» (См.: Муравьев Н.Н. Записки // Русские мемуары. Избранные страницы. 1800-1825 гг. М., 1989. С.109-110). Другие увязывают время молебна непосредственно с рекогносцировкой Кутузова. Например, Душенкевич: «... к нам тихо подъехал в сюртуке и белой фуражке заслуженный, которого мы еще ни разу не видели, старец, со всею своею свитою; он поздоровался тоном отеческим и ласково сказал: «Ребята, сегодня придется вам защищать землю родную; надо служить верою и правдою до последней капли крови; каждый полк будет употреблен в дело; вас будут сменять, как часовых, чрез каждые два часа; я надеюсь на вас, Бог нам да поможет! Отслужить молебен» (См.: Душенкевич Д.В. Указ. соч. С.114). (Свидетельство Душенкевича вызывает определенные сомнения: в Шевардинском сражении он был ранен и отправлен в Можайск. Так что непонятно, как он мог видеть Кутузова 25 августа? Или же все-таки это его свидетельство относится к 24 августа?). Глинка: «Кутузов велел пронести икону Смоленской Божией Матери по всей линии. Это живо напомнило приготовления к Куликовской битве. Кутузов, окруженный штабом, встретил икону и поклонился ей до земли» (Глинка Ф.Н. Указ. соч. С.39).
[659] Липранди И.П. 50-летие Бородинской битвы. М., 1867. С. IV - V .
[660] Земцов В.Н. Указ. соч. С.93. Более известны другие слова Наполеона, сказанные по поводу молебна русской армии: «Они надеются на Бога, а я надеюсь на вас!» Их сообщил французский офицер, взятый в плен лейб-гвардии Финляндским полком 26 августа в 9 часов вечера у дер. Семеновской. (См.: Гулевич С.А. История лейб-гвардии Финляндского полка. Т.1. СПб., 1906. С.207.)
[662] См. сноску 61. Их приводит также и Михайловский-Данилевский в своем «Описании Отечественной войны», подчеркивая при этом: «Кутузов не отдал никакого приказа, каким обыкновенно предваряют войска о сражении» (Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. Ч.2. СПб., 1839. С.228).
[665] Земцов В.Н. Указ. соч. С. 93-94. Раппу вторит Ложье, офицер штаба вице-короля: «Я не могу не провести параллели между русской армией и нашей. Мы выступаем, плохо одетые, наполовину замерзшие, утомленные, невыспавшиеся. «Слава и честь, – шутят солдаты, – вот единственные напитки, которые дают нам смелость для того, чтобы сражаться и побеждать» (Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.124).
[667] Глинка Ф.Н. Обстоятельства, предшествовавшие сражению Бородинскому // Военный журнал. 1818. Кн. 9. С. 27.
[668] Из автобиографических записок А.Н.Муравьева // Бородино. Документы... С. 375.
[669] Глинка Ф.Н. Очерки Бородинского сражения. М., 1839. С. 43.
[670] Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. С.94. Вообще говоря, в случае с Земцовым мы убеждаемся, что историк легко утрачивает чувство истины, теряя нравственные ориентиры. История, надо отдавать себе в этом отчет, никогда не бывает достаточно далека от нравственного основания.
[671] Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч. С. 229-230.
[672] Гриуа пишет: «У нас царила шумная радость, вызванная мыслью о битве, исход которой никому не казался сомнительным. Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота, вызываемые веселыми рассказами самых отчаянных, слышались их комически-философские рассуждения относительно того, что может завтра случиться с каждым из них. Горизонт освещали бесчисленные огни, довольно беспорядочно разбросанные у нас, симметрично расположенные у русских вдоль укреплений; огни эти напоминали великолепную иллюминацию и настоящий праздник» (См.: Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С. 134).
[673] Комб (лейтенант 8-го конно-егерского полка) пишет: «Эта ночь прошла очень тревожно. Все время непрерывно слышался заглушенный шум передвигающихся артиллерийских обозов и кавалерийских отрядов. Каждая дивизия, каждый армейский корпус передвигался на боевую линию и занимал место, указанное ему адъютантами императора и главнокомандующих» (См.: Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С. 144). Сошлемся также на свидетельство подпоручика Андреева, полк которого (50-й егерский) охранял лес на оконечности левого фланга 2-й армии: «С 25-го на 26-е в ночь, близко нас, у неприятеля пели песни, били барабаны, музыка гремела, и на рассвете увидали мы, вырублен лес и против нас, где был лес, явилась громадная батарея» (См.: Воспоминания Н.И.Андреева // Русский архив. 1879. Кн. 3. С. 192).
[674] Описание сражения при селе Бородине, бывшего 26-го числа августа 1812 г. … // Бородино. Документы… С.320.
[675] См.: Геруа А. Бородино (по новым данным). СПб.,1912. С.40; Иванов Н. 1812 год. Русская конница в великой Бородинской битве. Одесса, 1912. С.16.
[676] Сегюр пишет: «Тут обнаружилось, что накануне, в темноте, наши батареи были расположены на таком расстоянии от неприятеля, что пушечные выстрелы не могли достигнуть до него. Нужно было передвинуть их вперед. Неприятель допустил нас сделать это: он, казалось, колебался нарушить эту ужасную тишину» (Сегюр Ф.П. Указ. соч. С. 24).
[677] Ложье пишет о батарее левого французского фланга, возводимой в ночь с 25 на 26 августа: «Вице-король нашел, что мы чересчур открыты, и сейчас же приказал заняться кое-какими защитительными работами – их начинают вести вокруг итальянской батареи, стоящей под руководством генерала Антуара. Батарея находилась в расстоянии около 850 туазов от главной русской батареи, но ее двинули вперед еще на 500 туазов. Русские, вопреки ожиданиям, нисколько этому не противились...». (См.: Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.124.) Ложье, заблуждаясь, называет «защитительными работами» передвижение батареи генерала д'Антуара на атакующие позиции, т.е. на 1000 метров вперед, под выстрелы русских батарей. Сегюр соотнес эти действия с батареями правого французского фланга, возводимыми на позиции корпуса Даву, и расценил их как ошибку в расчетах, якобы допущенную в темноте. Самое удивительное, что, несмотря на невозможность подобной «ошибки», в нее все поверили! Американцы даже нашли ей «научное» объяснение – утренний туман якобы «сделал атмосферу тяжелой, и ядра не достигали целей»! (См.: Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. С.108.) Теперь ко всем прочим расхожим представлениям о России, бытующим на Западе – медведям, водке и зверскому холоду, мы можем, очевидно, добавить и русский туман, обладающий свойством гасить скорость летающих объектов. Неужели даже физические законы в России не имеют власти над физическими явлениями? Поистине, удивительная страна!
[678] О том же говорят и свидетельства других участников сражения, как с русской, так и с французской стороны. См. об этом подробнее в главе «Укрепления Бородинского поля».
[679] Опубликованные недавно «Воспоминания генерала Ж.М.Пернети о Бородинском сражении» (см.: Труды ГИМ. Вып.132. Эпоха 1812 года. Источники. Исследования. Историография. М., 2002. С.224-228) являются, по нашему убеждению, самой настоящей мистификацией, которую следовало бы вернуть по принадлежности в ту самую «машинописную мастерскую в Лионе», откуда они и происходят. Содержащиеся в них утверждения никак не могут быть отнесены на счет ошибки машинистки, как это пытается делать публикатор Е.Е.Николаева. Автор этих «Воспоминаний» старается держаться в рамках картины сражения, созданной Сегюром, но при этом не знает, что батарея Пернети никак не могла находиться вне зоны досягаемости огня (см. выше свидетельство Андреева), что батарея Пернети как раз и состояла из орудий дивизии Компана, которые, по мнению автора «Воспоминаний», двигались правее нее, что в русской армии в 1812 г. на вооружении не состояли 16-ти и 24-фунтовые орудия и т.д. По существу автору «Воспоминаний Пернети» нечего сказать о Бородинском сражении. По нашему убеждению, они составлены человеком, никогда не участвовавшем в «русской кампании» и много позже нее, но решившим «помочь» французской историографии «документальным свидетельством успеха Великой армии в битве при Москве-реке». Воистину, «Бойтесь данайцев, дары приносящих!» Нам нужно, наконец, научиться относиться критически к свидетельствам французской стороны!
[680] Пион де Лош пишет, что перед началом Бородинского сражения «генерал Нури приказал мне именем фельдмаршала поставить мою батарею на передовую линию, чтобы прикрыть императорскую стоянку» (Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С. 148).
[681] Напомним, что эта батарея служила командным пунктом Горчакову во время Шевардинского боя.
[682] В подтверждение приводим выдержку из рапорта подполковника Белинсгаузена от 1 октября 1812 г., батарея которого занимала южную флешь, ближайшую к лесу: «3-й резервной артиллерийской бригады вверенная мне 32 батарейная рота действовала с батареи, где сбила рабочих людей, строющих неприятельские батареи и прикрывающие оных две колонны в сражении прошлого августа 25 числа, в коем убитых, раненых и без вести пропавших обер-офицеров и нижних чинов не состояли» (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 года (по первоисточникам). Вып.3. М.,1911. С. 87).
[683] Об этой перестрелке говорит капитан Франсуа из 30-го линейного полка дивизии Морана: «… русские занимали линию оврага, и мы перестреливались с ними всю вторую половину дня до 11 часов вечера». (См.: Земцов В.Н. Указ. соч. С.91.) Именно к этому участку позиции и именно к этому времени должны мы отнести факты перестрелки 25-го числа с участием войск правого фланга 2-й армии, которые Поликарпов неосновательно связывает с Утицким лесом. (См.: Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 года (по первоисточникам). Вып.3. М.,1911. С.81-84.)
[684] Об этом пишет Гриуа. См.:Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.134.
[685] .В дневнике капитана л.-гв. Семеновского полка П.С.Пущина за 25 августа читаем: «В 11 часов утра мы переменили позицию. Егеря заняли аванпосты, остальная часть корпуса подалась несколько влево и вперед, всего версты на полторы» (См.: Аглаимов С.П. Исторические материалы л.-гв. Семеновского полка. Полтава, 1912. С.50). Это подтверждает и прапорщик 2-й легкой роты гвардейской артиллерии А.С.Норов, который пишет, что 25 августа «нас передвинули еще ближе к боевой линии. Хотя мы составляли третью линию, однако мы знали, что уже находимся под выстрелами». (См.: Воспоминания А.С.Норова // Русский архив. 1881. Кн. 3 (1). С. 190.) Последние слова подтверждают также, что артиллеристы того времени довольно ясно представляли себе дальность артиллерийского огня.
[686] В рапорте от 27 августа 1812 г. Кутузов пишет, что неприятель «вчерашнего числа, пользуясь туманом, в 4 часа с рассветом направил все свои силы на левой фланг нашей армии» (См.: Бородино. Документы… С.101).
[687] Например, 1-й егерский полк «по повелению главнокомандующего князя Кутузова, поутру в четыре часа», т.е. еще до начала Бородинского сражения, был переведен с правого фланга Бородинской позиции «уже в центр, где и поступил под команду генерала от инфантерии Дохтурова» (См.: Воспоминания командира 1-го егерского полка полковник М.И.Карпенко // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 340). 26-го же августа «в 5 часов утра вся гвардейская пехотная дивизия <…> заняла позицию позади правого фланга 2-й армии для подкрепления оной» (См.: Рапорт командующего 5-м пехотным корпусом г.-л. Н.И.Лаврова Д.С.Дохтурову от 3 сентября 1812 г. // Бородино. Документы… С. 144).
[689] На этот счет высказывается и другое мнение: «Думается, что на сегодняшний день трудно предполагать, что Кутузов всерьез ожидал нападения на правом фланге» (см.: Ивченко Л.Л. Актуальные вопросы изучения Бородинского сражения в современной отечественной историографии. // Бородино и наполеоновские войны: Битвы, поля сражений, мемориалы: Материалы международной научной конференции (Бородино, 9-11 сентября 2002 г.). М., 2003. С.20).
[690] Косвенно эти слова Барклая подтверждают, что 3-й пехотный корпус Тучкова еще до наступления вечера, т.е. засветло, уже находился на Старой Смоленской дороге. Очевидно, именно поэтому Барклай полагает, что Багратион, находясь на месте расположения 3 пехотного корпуса Тучкова, не был бы атакован.
[691] Барклай де Толли М.Б. Изображение военных действий 1812-го года. СПб., 1912. С.27. Возражая Барклаю, заметим, что перечисленные им войска, которых, по его мнению, было достаточно оставить на правом фланге, как раз и были единственными войсками, оставшимися там во время сражения; остальные были введены в бой в центре и на левом фланге.
[692] Беннигсен пишет: «По возвращении моем к князю Кутузову я снова убеждал его изменить наш боевой порядок, уверяя его после сделанного осмотра неприятельских войск, что выдержать атаки Наполеона с главными его силами предстоит несомненно нашему левому крылу и что, напротив, наш правый фланг вовсе не будет подвержен нападению. Поэтому я предлагал упереть наш правый фланг в дер. Горки, а все остальные затем войска нашего правого фланга перевести на усиление нашего левого фланга. Но мои представления остались без последствий» (См.: Беннигсен Л.Л. Письма о войне. Киев, 1912. С. 74).
[697] Рескрипт Александра I М.И.Кутузову о порядке представлений к наградам. 1812 г. августа 24 // Бородино. Документы... С.79.
[698] Дрейлинг И.Р. Воспоминания участника войны 1812 года. // 1812 год. Воспоминания воинов русской армии. М.,1991. С.374.
[699] По представлению Сегюра, это была дизурия – затрудненное мочеиспускание, хотя в литературе называются и другие недуги, охватившие Наполеона накануне Бородинского сражения: флюс, геморрой, отек ног, симптомы отека грудной клетки, сухой кашель, лихорадочный пульс, насморк, головная боль и, кажется, что-то еще.
[700] Одним из первых это отметил Сен-Сир, имея в виду книгу Сегюра: «Составитель одного рассказа, прочитанного всеми французами, чтобы оправдать Наполеона, сказал, будто в тот день он был болен» (См.: Бородинское сражение. М.,1872. С.110).
[704] Об этом читаем у Пеле: «Император провел ночь в своем прежнем биваке при Валуевой. Палатки его были окружены яркими огнями одной части армии, долженствовавшими привлечь внимание русских» (См.: Пеле. Указ. соч. С. 73). Мешетич упоминает также о том, что в ночь перед сражением французы выставили на своем левом фланге «ярко пылающий маяк» (См.: Мешетич Г.П. Исторические записки... С.46).
[706] Правила, мысли и мнения Наполеона о военном искусстве, военной истории и военном деле. СПб.,1844.
[707] Наполеон. Годы величия. 1800-1814. В воспоминаниях секретаря Меневаля и камердинера Констана. М., 2002. С.380.
[708] Васютинский А.М. и др. Указ. соч. С.120-121.
[709] О том же свидетельствует и письмо Наполеона к Марии-Луизе, написанное перед Бородинским сражением: «Мой добрый друг. Я очень устал. Боссе доставил мне портрет Короля. Это шедевр. Я очень ценю Твою добрую заботу. Он прекрасен, как Ты. Я напишу Тебе более подробно завтра. Я очень устал. Прощай, моя дорогая. Наполеон, 6 сентября». (См.: Земцов В.Н. Битва при Москве-реке. С.94.)
[710] Собственные слова Наполеона, сказанные им на острове Святой Елены: «Сражение при Бородине было одним из тех, где необыкновенные усилия имели самые неудовлетворительные результаты» (См.: Правила, мысли и мнения Наполеона о военном искусстве, военной истории и военном деле. С. 125).
[711] См.: Колюбакин Б.М. 1812 год. Бородинское сражение. СПб.,1912. С.13.
