«Война развеяла романтические иллюзии, но не сломила в народе дух сопротивления, воли к защите отечества. Поколение 30-40-х годов, которое представляют поэты-фронтовики, погибшие на войне и вышедшие из неё победителями, оказалось нравственно и психологически способным выстоять в смертельной схватке с очень сильным и яростным противником».

Ал. МИХАЙЛОВ

«И сейчас ещё, слыша иногда по радио по радио грозное и торжественное «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!», вижу неповторимую Москву первых дней войны, перечёркнутые крест-накрест окна, наивно закамуфлированные дома и – маршевые батальоны, маршевые батальоны, уносящие эту песню на фронт. И сейчас ещё, при первых же щемящих тактах «Землянки» ощущаю в глазах резь от дымной «тесной пeчурки», а на губах – вкус снега, вскипячённого в отдающем жиром котелке…».

Юлия ДРУНИНА

«Зиму сорок первого — сорок второго я сражался за город Ленина, осенью сорок третьего освобождал Запорожье, а в весенние дни следующего года пошёл на штурм легендарного Севастополя...»

Эдуард АСАДОВ

«Я её встретил в Ленинграде, весной сорок второго года, и нас не надо было знакомить – наверное, потому я и не запомнил подробностей этой встречи. Я понимал только одно, и чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь в моём тогдашнем ощущении: Ольга Фёдоровна Берггольц была не просто поэтом, она была голосом блокадного Ленинграда, пеленгом мужества, загадочной духовной сутью Победы, живущей во глубине глубин душ измотанных голодом и бомбёжками ленинградцев. И время выбрало именно её говорить обо всём этом со всем миром “по праву разделенного страданья”, как она сама в этом призналась спустя несколько лет.

Она могла погибнуть каждую минуту, на каждом шагу от голода или от обстрела, как погибли сотни и тысячи её согpаждан, в святой страсти своего непокорного духа, потому что сила её убежденности в правоте и правде победы была выше голода, и страхa, и самой смерти. И этот опыт трагедии заставлял находить безошибочно точные слова – слова, равные пайке блокадного хлеба. Они не утоляли голода, но они были подтверждением уверенности:

Я никогда героем не была,

не жаждала ни славы, ни награды.

Дыша одним дыханьем с Ленинградом,

я не герoйствовала, а жила.

Она падала в снег от голодного обморока, но находила в себе силы подняться.

Поэтому, наверно, всё, что она делала во время блокады, всё, что она писала, всё, что она говорила в микрофон, осталось не только как документ, нет, это вcё живо в самом воздухе мужества и беспокойства, которым дышит понимающий существо жизни Человек.

Eё творчество было и всегда будет современно мужеству».

Михаил ДУДИН

«Августовским утром 1943 года, после длительного ночного марша по смоленским чащобам и болотам, наша часть вышла на опушку леса. Мои товарищи в полном боевом снаряжении – с винтовками, автоматами и пулемётами – от усталости едва не валились с ног. Тут мы и услышали отчаянно весёлую, зажигательную песню, а только потом увидели наших разведчиков, лежавших среди густой некошеной травы в маскхалатах.

На солнечной поляночке,

Дугою выгнув бровь,

Парнишка на тальяночке

Играет про любовь… –

выводил один из них, привстав на колено. А его товарищи подхватывали:

Играй, играй, рассказывай,

Тальяночка, сама

О том, как черноглазая

Свела с ума…

В песне было столько удали и задора, что как-то сама собой забылась усталость, словно бы у нас прибавилось сил…

Песни Фатьянова шли с нами в годы войны по лесам, полям и болотам, помогали нам жить, воевать, работать, веселее встречать праздники, поддерживали нас в трудную минуту, а в светлые мгновения делали нашу радость ещё ощутимее, продолжительнее. Они неотделимы от нас, от наших чувств, мыслей, надежд. Они всегда с нами…
Николай СТАРШИНОВ

«Она была ошеломляюще красива! Посылая из армии стихи, получая на них доброжелательные отклики за подписью «Литконсультант «Комсомольской правды» Вероника Тушнова», я и предположить не мог, что однажды увижу её — и ахну от восторга.

Смею теперь сказать, за давностью лет, что на Первом Всесоюзном совещании молодых писателей (который раз его вспоминаю!) мы чуть ли не поголовно были в неё влюблены.

А нас она воспринимала, в общем-то, на равных. Дело в том, что Вероника была удивительным другом. Не то чтоб «свой парень» — ни в коем случае, для этого она была слишком женщиной,— а какой-то надёжнейший человек. Бывшая фронтовая медсестричка; вспомним полузабытый термин: сестра милосердия».

Марк СОБОЛЬ

«Я принадлежу к тому поколению, которое приняло на себя первые удары фашистских орд. У меня почти нет ровесников. Сколько их, двадцатилетних бойцов и командиров 1921 года рождения, осталось в братских могилах на огромных просторах фронтов Великой Отечественной войны! Я шёл вместе с ними в бои. Был дважды ранен, а победу встретил в Штеттине, на Одере...»

Семён СОРИН

«Декабрьским солнечным утром, при наступлении в лесу, в бою по разгрому курляндской группировки немцев я получил своё седьмое, особенно тяжёлое, ранение. Случилось это за три дня до нового, 1945 года. Самолётом меня перебросили в армейский госпиталь, расположенный в латвийском городе Елгаве. После двух операций — санитарный эшелон, эвакуация в Ленинград. Тут, на госпитальной койке, и застала меня Победа.

Моё состояние оставалось по-прежнему тяжёлым. В большой, похожей на зал, палате я был единственным лежачим; закованный по шею в гипсовый панцирь, я не мог ни сесть, ни приподняться, ни поесть, ни свернуть себе цигарку… Палата опустела, я остался один. Помню, день был тёплый, уже вправду весенний. Окна настежь открыты, и до меня доносятся крики: «Ура! Братцы! Победа!», нестройное пение и звуки откуда-то взявшегося оркестра, непрерывно играющего вальсы… Ребята вернулись в палату с «горючим» и, не таясь, разлили его по стаканам: «С победой!» А вечером над городом грохотал праздничный салют.

Не в состоянии повернуться лицом к окну, я видел в стёклах открытой рамы лишь отблески фейерверка, слышал орудийные залпы Победы и плакал — от небывалой радости, от горького бессилия и обиды на свою судьбу».

Глеб ПАГИРЕВ

«Мне довелось пройти службу от рядового до полковника. Всю Великую Отечественную войну был на Крайнем Севере. Вместе с морскими пехотинцами находился на героических полуостровах Средний и Рыбачий. Там и родились мои первые стихотворения, и именно в ту суровую пору одно из них — «Прощайте, скалистые горы!», положенное на музыку композитором Е. Жарковским, стало песней. Рад, что она живёт и поныне...»

Николай БУКИН

«Понимание военной обстановки было для слабого здоровьем поэта как бы заменой невозможности пребывания на фронте. Но была у него и другая возможность воевать, и он её блестяще использовал. Он воевал стихом и песней. Я знаю, что многие читатели-воины и читатели в тылу полагали и уверенно считали, что Исаковский находится на фронте. Песни были его представителями на всех фронтах и в тылу».

Евгений ДОЛМАТОВСКИЙ

«Я уверен, что все люди нашего военного поколения, все те, кто помнит, как весенним, всеозаряющим праздником ворвался в нашу жизнь День Победы, никогда — сколько бы десятилетий ни прошло — не забудут его ликующей, до слёз радостной атмосферы, его всеохватной, какой-то объединяющей и гордой силы.

…Мне, молодому по тем временам парню, довелось видеть и испытать ужасы войны. Она была очень жестокой и казалась бесконечно долгой. Горе всегда, кажется, дольше тянется, чем радость. Я убеждён, что столетиями не изгладится в памяти народа ежедневный, ежечасный подвиг его сынов и дочерей — в окопах и у станков, на израненных колхозных полях и в научных лабораториях — в годы Великой Отечественной войны».

Владимир ТУРКИН

«...пережив трагедию, мы увидели апофеоз невиданной в истории драмы. Изгнание врага из пределов нашей Родины перешло в освободительный поход и завершилось взятием рейхстага... ...Войну я увидел, пережил, перенёс с самого начала до самого конца. Физически судьба меня удивительно щадила — одна лёгкая царапина от пули за всю войну! Нравственно же она пощады не давала никому. И я тут не стал исключением...

...Война научила писать меня те стихи, которыми я мог начать прямой разговор с читателем и услышать ответный отклик. Война многое отняла у меня — список потерь надо было бы начинать именами друзей, а кончать молодостью»

Сергей НАРОВЧАТОВ

«Говоря о молодом окружении Марка Соболя, не могу забыть и о поэтах военного поколения, к которым принадлежал и он сам: ещё недавно составлявшие основу поэтического цеха в стране, сегодня они один за другим стремительно уходят из жизни ещё достаточно молодыми, ещё полными сил, ещё способными и жаждущими сказать своё мужественное слово. Вспоминаю их удивительные поэтические застолья, где Марку Соболю безоговорочно принадлежало право весельчака и балагура. Желание радовать других всегда побеждало: вот он идёт понурый, погружённый в невесёлые мысли, и вот он же через десять минут в кругу друзей-поэтов — центр внимания, источник смеха.

Он писал о войне, никогда не покидавшей его памяти, просто и бесстрашно, он так же пишет о ней теперь, не боясь неосторожного, хлёсткого слова, никогда не идеализирует, не романтизирует её — она факт его биографии, поэтической и человеческой. Семён Гудзенко и Сергей Наровчатов, Михаил Луконин и Сергей Орлов, Михаил Дудин и Василий Субботин, Вероника Тушнова и Александр Межиров, Давид Самойлов, Марк Максимов, Борис Слуцкий, Михаил Львов, Юлия Друнина… Без Марка Соболя этот список неполный, как неполна поэзия Марка Соболя без его стихотворений о войне».

Лариса ВАСИЛЬЕВА

«История Советских Вооружённых Сил насыщена такими славными деяниями, что, собственно, каждый год (и не единожды в году) можно отмечать «круглые» даты подвигов. Они и отмечаются. Но есть среди них дни, ставшие всенародными праздниками. Это красные, героические даты и в календарях, и в сердце каждого. К ним относится День Победы.

Поколение, к которому принадлежу я, было очень молодо даже в День Победы, не говоря уже о начале войны. Оно понесло жестокие потери, но с честью выполнило свой долг».

Константин ВАНШЕНКИН

Даниил Андреев

1906 – 1959

***

Не блещут кремлёвские звёзды.
Не плещет толпа у трибуны.
Будь зорок! В столице безлунной,
Как в проруби зимней, черно,
Лишь дальний обугленный воздух
Прожекторы длинные режут,
Бросая лучистые мрежи
Глубоко на звёздное дно.

Давно догорели пожары
В пустынях германского тыла.
Давно пепелище остыло
И Новгорода, и Орла.
Огромны ночные удары
В чугунную дверь горизонта:
Враг здесь. Уже сполохом фронта
Трепещет окрестная мгла.

Когда ж нарастающим гудом
Звучнеют пустые высоты
И толпы в подземные соты
Спешат, бормоча о конце, —
Навстречу сверкают, как чудо,
Параболы звёзд небывалых:
Зелёных, серебряных, алых
На тусклом ночном багреце.

Читай! В исполинском размахе
Вращается жёрнов возмездья,
Несутся и гаснут созвездья,
Над кровлями воет сполох, —
Свершается в небе и в прахе
Живой апокалипсис века:
Читай! Письмена эти — веха
Народов, и стран, и эпох.

Декабрь 1941

Владимир АГАТОВ

1901 – 1966

Тёмная ночь

Музыка Н. Богословского

Тёмная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают.

В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,

И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз.

Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!

Тёмная ночь разделяет, любимая, нас,

И тревожная чёрная степь пролегла между нами.

Верю в тебя, в дорогую подругу мою,

Эта вера от пули меня тёмной ночью хранила...

Радостно мне, я спокоен в жестоком бою,

Знаю встретишь с любовью меня, чтоб со мной ни случилось.

Смерть не страшна, мы не раз с ней встречались в степи.

Вот и сейчас надо мною она кружится.

Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,

И поэтому знаю: со мной ничего не случится!

1944 г.

Маргарита АГАШИНА

1924 – 1999

Стихи о моём солдате

Когда, чеканный шаг ровняя,
идут солдаты на парад –
я замираю, вспоминая,
что был на свете мой солдат.

...Война. И враг под Сталинградом.
И нету писем от отца.
А я – стою себе с солдатом
у заснеженного крыльца.

Ни о любви, ни о разлуке
не говорю я ничего.
И только молча грею руки
в трёхпалых варежках его.

Потом – прощаюсь целый вечер
и возвращаюсь к дому вновь.
И первый снег летит навстречу,
совсем как первая любовь.

Какой он был? Он был весёлый.
В последний год перед войной
он только-только кончил школу
и только встретился со мной.

Он был весёлый, тёмно-русый,
над чубом – красная звезда.
Он в бой пошёл под Старой Руссой
и не вернётся никогда.

Но всё равно – по переулкам
и возле дома моего
идут солдаты шагом гулким,
и все – похожи на него.

Идут, поют, ровняют плечи.
Ушанки сдвинуты на бровь.
И первый снег летит навстречу –
и чья-то первая любовь.
1963

Февраль

Над площадями Волгограда
опять метелицы кружат.
Двадцатилетние солдаты
двадцатый год в земле лежат.

А на земле,
воспетой в песнях,
над волжской медленной водой
поднялся город – их ровесник –
великий,
светлый,
молодой.

Он потому велик и светел,
что в час бессмертья своего
они – в огне,
сквозь дым и пепел -
таким увидели его.
1963

Солдату Сталинграда

Фатеху Ниязи

Четверть века назад
отгремели бои.
Отболели, отмаялись
раны твои.

Но далёкому мужеству
верность храня,
ты стоишь и молчишь
у святого огня.

Ты же выжил, солдат!
Хоть сто раз умирал.
Хоть друзей хоронил
и хоть насмерть стоял.

Почему же ты замер –
на сердце ладонь,
и в глазах, как в ручьях,
отразился огонь?

Говорят, что не плачет солдат:
он – солдат.
И что старые раны
к ненастью болят.

Но вчера было солнце!
И солнце с утра...
Что ж ты плачешь, солдат,
у святого костра?

Оттого, что на солнце
сверкает река.
Оттого, что над Волгой
летят облака.

Просто больно смотреть –
золотятся поля!
Просто горько белеют
чубы ковыля.

Посмотри же, солдат,
это юность твоя –
у солдатской могилы
стоят сыновья!

Так о чём же ты думаешь,
старый солдат?
Или сердце горит?
Или раны болят?
1967

Зинаида АЛЕКСАНДРОВА

1907 – 1983

Прощание

Мне рукою машет
Маленький сынок.
Боковой карманчик
От платка промок.

Мальчик синеглазый,
Веточка моя,
Так ещё ни разу
Не грустила я.

Тронутся вагоны
Через пять минут,
В первом эшелоне
Детский сад везут.

Дети страшных сказок
Слышать не должны,
Грохота фугасок,
Топота войны.

Вас везут на Каму,
Дальше на восток.
Ты почаще маму
Вспоминай, сынок.

Письма шли почаще,
Буквы не забудь…
Там почтовый ящик
Будет где-нибудь.

На зелёной Каме
Больше не болей,
На прощанье маме
Улыбнись смелей.

«Мамочка, не надо,

Я хочу домой…»

Вместе с детским садом

Едет мальчик мой.

Валерий АЛЕКСЕЕВ

1923 – 2003, Участник Великой Отечественной войны

В эшелоне

Вечернее солнце, устав,

катилось к черте горизонта,

и мчался стремительно к фронту

окутанный дымом состав.

Противником взятый на мушку

был выгнут дугой перегон,

я видел из люка теплушки

последний и первый вагон.

Теплушку трясло и качало,

хлестал по вагонам свинец,

и я уже думал: конец!..

А это лишь было начало.

Старая церковь

В который раз, построив танки ромбом,
фашисты шли на приступ – цепь за цепью.
Оглохшие от пушечного грома,
мы от огня укрылись в старой церкви.
Качались наверху паникадила,
со звоном наземь падали иконы,
лампадка лихорадочно чадила
и колокол гудел на колокольне.
Но тщетно в стены бухали снаряды,
у предков был кирпич прочней бетона,
они в тот день вставали рядом,
им было не впервой разить тевтонов.
Они неволе – смерть предпочитали…

А поутру, разглядывая фрески,
мы над бойницей надпись прочитали:
«Собор основан Александром Невским».

В госпитале

В палате пахло кровью и эфиром,
метались тени «юнкерсов» в окне…
И будто из неведомого мира
в одежде белой шла она ко мне.
Одёрнув узкий пояс на халате,
откинув прядь каштановых волос,
она садилась тихо у кровати
с глазами, покрасневшими от слёз.
Когда же её трепетные руки
касались моей кисти и лица,
я забывал и дьявольские муки,
и боль, которой не было конца.
Я выплывал из тёмной страшной глуби,
но я не знал тогда ещё о том,
что женщина во мне другого любит
и, глядя на меня, грустит о нём.

Маргарита Алигер

1915 – 1992, участник Великой Отечественной войны

Хозяйка

Отклонились мы маленько.
Путь-дороги не видать.
Деревенька Лутовенька, –
до войны рукой подать.

Высоки леса Валдая,
по колено крепкий снег.
Нас хозяйка молодая
приютила на ночлег.

Занялась своей работой,
самовар внесла большой,
с напускною неохотой
и с открытою душой.

Вот её обитель в мире.
Дом и прибран и обжит.
– Сколько деток-то? – Четыре.
– А хозяин где? – Убит.

Молвила и замолчала,
и, не опуская глаз,
колыбельку покачала,
села прямо против нас.

Говорила ясность взгляда,
проникавшего до дна:
этой – жалости не надо,
эта – справится одна.

Гордо голову носила,
плавно двигалась она
и ни разу не спросила,
скоро ль кончится война.

Неохоча к пустословью,
не роняя лишних фраз,
видно, всей душой, всей кровью,
знала это лучше нас.

Знала тем спокойным знаньем,
что навек хранит народ:
вслед за горем и страданьем
облегчение придёт.

Чтобы не было иначе,
кровью плачено большой.
Потому она не плачет,
устоявшая душой.

Потому она не хочет
пасть под натиском беды.
Мы легли, она хлопочет, –
звон посуды, плеск воды.

Вот и вымыта посуда.
Гасит лампочку она.
А рукой подать отсюда
продолжается война.

Пусть же будет трижды свято
знамя гнева твоего,
женщина, жена солдата,
мать народа моего.

1942-1943

Павел Антокольский

1896 – 1978

Сын

(Фрагмент из поэмы)

Памяти младшего лейтенанта Владимира Павловича Антокольского,

павшего смертью храбрых 6 июня 1942 года

Прощай, моё солнце. Прощай, моя совесть.

Прощай, моя молодость, милый сыночек.

Пусть этим прощаньем окончится повесть

О самой глухой из глухих одиночек.

Ты в ней остаёшься. Один. Отрешённый

От света и воздуха. В муке последней,

Никем не рассказанный. Не воскрешённый.

На веки веков восемнадцатилетний.

О, как далеки между нами дороги,

Идущие через столетья и через

Прибрежные те травяные отроги,

Где сломанный череп пылится, ощерясь.

Прощай. Поезда не приходят оттуда.

Прощай. Самолёты туда не летают.

Прощай. Никакого не сбудется чуда.

А сны только снятся нам. Снятся и тают.

Мне снится, что ты ещё малый ребёнок,

И счастлив, и ножками топчешь босыми

Ту землю, где столько лежит погребённых.

На этом кончается повесть о сыне.

1943

Михаил АНЧАРОВ

1923 – 1990, участник Великой Отечественной войны

БАЛЛАДА О ПАРАШЮТАХ

Парашюты рванулись

И приняли вес.

Земля колыхнулась едва.

А внизу – дивизии

«Эдельвейс»

И «Мёртвая голова».

Автоматы выли,

Как суки в мороз,

Пистолеты били в упор.

И мёртвое солнце

На стропах берёз

Мешало вести разговор.

И сказал Господь:

– Эй, ключари,

Отворите ворота в Сад!

Даю команду

От зари до зари

В рай пропускать десант.

И сказал Господь:

– Это ж Гошка летит,

Благушинский атаман.

Череп пробит,

Парашют пробит,

В крови его автомат.

Он врагам отомстил

И лёг у реки,

Уронив на камни висок.

И звёзды гасли,

Как угольки,

И падали на песок.

Он грешниц любил,

А они – его,

И грешником был он сам.

Но где ж ты святого

Найдёшь одного,

Чтобы пошёл в десант?

Так отдай же, Георгий,

Знамя своё,

Серебряные стремена.

Пока этот парень

Держит копьё –

На свете стоит тишина.

И скачет лошадка,

И стремя звенит,

И счёт потерялся дням.

И мирное солнце

Топочет в зенит

Подковкою по камням.

Баллада о мечтах

В германской дальней стороне

Увял великий бой.

Идёт по выжженной стерне

Солдат передовой.

Конец войны. Река, ворча,

Катает голыши;

И трупы синие торчат,

Вцепившись в камыши.

И ветер падалью пропах,

Хитёр и вороват.

И охряные черепа

Смеяться норовят.

Лежит, как тяжкое бревно,

Вонючая жара.

Земля устала — ей давно

Уж отдохнуть пора.

И вот на берегу реки

И на краю земли

Присел солдат. И пауки

Попрятались в пыли.

И прежде чем большие дни

Идти в обратный путь,

Мечта измученная с ним

Присела отдохнуть.

И он увидел, как во сне,

Такую благодать,

Что тем, кто не был на войне,

Вовек не увидать.

Он у ворот. Он здесь. Пора.

Вошёл не горячась.

И все мальчишки со двора

Сбегаются встречать.

Друзья кричат ему: «Привет!» —

И машут из окна.

Глядят на пыльный пистолет,

Глядят на ордена.

Потом он будет целовать

Жену, отца и мать.

Он будет сутки пировать

И трое суток спать.

Потом он вычистит поля

От мусора войны:

Поля, обозами пыля,

О ней забыть должны.

Заставит солнце круглый год

Сиять на небесах,

И лёд растает от забот

На старых полюсах.

Навек покончивши с войной

(И это будет в срок),

Он перепашет шар земной

И вдоль и поперёк.

И вспомнит он, как видел сны

Здесь, у чужой реки;

Как пережил он три войны

Рассудку вопреки.

ТЫ ПРИПОМНИ, РОССИЯ

Ты припомни, Россия,

Как всё это было,

Как полжизни ушло

У тебя на бои,

Как под песни твои

Прошагало полмира,

Пролетело полвека

По рельсам твоим.

И сто тысяч надежд

И руин раскалённых,

И сто тысяч салютов,

И стон проводов,

И свирепая нежность

Твоих батальонов

Уместились в твои

Полсотни годов.

На твоих рубежах

Полыхают пожары.

Каждый год – словно храм,

Уцелевший в огне,

Каждый год – как межа

Между новым и старым,

Каждый год – как ребёнок,

Спешащий ко мне.

На краю городском,

Где дома-новостройки,

На холодном ветру

Распахну пальтецо,

Чтоб летящие к звёздам

Московские тройки

Мне морозную пыль

Уронили в лицо.

Только что там зима –

Ведь проклюнулось лето

И, навеки прощаясь

Со старой тоской,

Скорлупу разбивает

Старуха планета,

Молодая выходит

Из пены морской.

Я люблю и смеюсь,

Ни о чём не жалею.

Я сражался и жил,

Как умел – по мечте.

Ты прости, если лучше

Пропеть не умею.

Припадаю, Россия,

К твоей красоте.

Сергей АРАКЧЕЕВ

1919-1986, участник Великой Отечественной войны

Безымянное болото

Мы в том болоте сутки спали стоя.
Нас донимали мухи и жара.
Оно было зелёное, густое.
В нём от застоя дохла мошкара.
Там не хотели рваться даже мины
И шли ко дну,
пуская пузыри.
...И если б не было за ним Берлина,
Мы б ни за что туда не забрели.
1945

Великомученик

От сверстников глазастых втихомолку,
Боясь, чтобы никто не пристыдил,
Полуслепую бабку-богомолку
Мальчонкой я к заутрене водил.
Смешно, как вспомню, у святой иконы
Бесовски электричество горит,
А старая кладет, кладет поклоны
За многогрешный наш «Энергосбыт».
Взрослел уже под гул фашистской «рамы»,
И брал с полком гвардейским город свой.
Ходил с миноискателем по храму
Я, что великомученик земной.
И прямо из атак, не сняв шинели,
Из алтаря две мины достаю.
Почтительно святители глазели
На каску краснозвёздную мою.

ОТ НАРОДА МНЕ ЗАДАНИЕ

Шарят пушечные дула
В Померании уже.
А меня писать тянуло
О Полесском блиндаже.

Не высокий и не низкий,
В три наката потолок.
Белорусскую прописку
Схлопотал стрелковый полк.

Ветры – шалые гуляки
Шли под пули не за нас.
Оборона. Контратаки:
Немцев – мы, а немцы – нас.

Сзади Пинские болота,
В стан врага идёт гроза.
Иноземные высоты
Топчет русская кирза.

А в Полесье землемером
Ходит чинно пашней грач.
Плуг из люка от «Пантеры»
Ладит в кузне бородач.

От народа мне задание –
Быть в порядках боевых.
Нёс войну, что мироздание
На погонах полевых.
1945

ДИКАРКИ

Большак проутюжили танки.
Копаем лопатками луг.
Две яблоньки, будто беглянки
Стоят, победив испуг.
Откуда взялись вы подружки,
В безлюдной, унылой дали?
Обидел вас кто в деревушке,
Что взяли с подворья ушли?
Шуршали листвою товарки
О чём-то своём – не поймёшь.
– Ребята, да это ж – дикарки,
Их яблоки – в рот не возьмёшь! –
Ругнувшись, срывает досаду
Под яблоней слева стрелок.
Мне сладких плодов и не надо –
Взял кисленьких в вещмешок.
А бой уж кипит в междуречье,
Опять в контратаку иду.
И яблочный дух из заплечья
Такой, как в домашнем саду.

ДЫМ

Мне б скорей с окопом поуправиться.
Рота в обороне круговой.
Замечали вы, что не курчавится
Почему-то дым пороховой.

Он завис смердящим, горьким пологом,
А за дымом – вражья сторона.
Кажется, в минуты эти волоком,
С неохотой тащится война.

Не люблю тишайшего сидения –
То пальнём, то чуть передохнём.
Толи дело, братцы, наступление.
Только в нём, что отдано, вернём.

Только нам помощницей атака,
Где удача с нами заодно.
В ней-то, по словам ребят с филфака,
Суть, рациональное зерно.

Над пехотой вечер чёрной букою.
А у нас-то мысли не о нём.
Сунутся фашисты с контратакою –
В сто стволов с позиции турнём.

Пусть они, захватчики, закаются
Быть хозяевами на передовой.
Почему ж, скажите, не курчавится,
Виснет горько дым пороховой?

ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ПРИЁМ

Капитуляция Германии.
Салюта орудийный гром.
И шёл о одном посольском здании
Дипломатический приём.
И люстра с потолочных высей,
Нависла, что дамоклов меч
Над свитой шевелюр и лысин,
Над откровеньем дамских плеч.
Их выставляли не пугливо
Мужские взгляды пламенить.
Официальная учтивость,
А правде некуда ступить.
Её хозяева не ждали
В моих солдатских сапогах,
При орденах и при медалях
И ветвью пальмовой в руках.
Пришла с надрывным вдовьим плачем,
С невосполнимостью утрат.
А здесь хотят переиначить
Ту правду на особый лад.
Одеть в долларовые ризы,
Пустить молвой везде трубить,
Что если б не было ленд-лиза,
Врага бы нам не победить.
Чтоб ни твердили дипломаты,
За нас – победная весна.
И всё, что одолжили Штаты –
Вернут им русские сполна.
До одного воротим цента,
До списанных в утиль мортир,
Возьмите в качестве процентов
Спасённый от фашизма мир.
Мы кровью за него платили.
Кто ж у кого теперь в долгу?
Вас дипломатии учили,
А я без правды не могу.

1945-1950

ПЬЕДЕСТАЛ

Мы этот город на рассвете взяли,
Бессонные в атаках были злей.
И Бисмарк – полубог на пьедестале –
Здесь был единственным из всех властей.
Да что он мог? Лишь, молча, ждал момента.
Потом, подхваченный взрывной волной,
Слетел с державнейшего постамента
На пыльную брусчатку мостовой.
Я этому тогда не удивился.
Но снова реваншизм равняет строй.
У них и Фюрер новый объявился –
Фон Тадден, так сказать, Адольф второй.
Он чтим. А демократов арестуют.
Однако я доподлинно узнал:
В том городе, что брали мы, пустует
Нам хорошо знакомый пьедестал.

Май 1965

ЖОЛНЕЖКА

Не помню уж, сутки иль сколько
Стояли мы в том городке.
Нам пела красивая полька
На милом своем языке.
Хлестала позёмка в ворота
Последней военной зимы.
А песня всё звала кого-то.
Сидели притихшие мы.
Не нужен был нам переводчик.
Рассвет за окошком редел.
А голос – живой колокольчик –
На ноте печальной звенел.
Певунья назвалась Агнежкой,
Ей больше как двадцать не дашь.
Была она тоже жолнежкой –
Солдаткой по-русски сказать.
Тревога подняла нас рано,
Простившись, шагнули за дверь.
Дождалась ли Агния Яна?
Спросить бы, да где уж теперь.

1945-1972

Эдуард АСАДОВ

1923 – 2004, участник Великой Отечественной войны

Велики ль богатства у солдата?

Велики ль богатства у солдата?
Скатка, автомат, да вещмешок,
Да лопатка сбоку, да граната,
Да простой походный котелок.

А ещё родимая земля,
От границ до самого Кремля.

В землянке

Огонёк чадит в жестянке,
Дым махорочный столбом...
Пять бойцов сидят в землянке
И мечтают кто о чём.
В тишине да на покое
Помечтать оно не грех.
Вот один боец с тоскою,
Глаз сощуря, молвил: «Эх!»
И замолк. Второй качнулся,
Подавил протяжный вздох,
Вкусно дымом затянулся
И с улыбкой молвил: «Ох!..»
«Да...»— ответил третий, взявшись
За починку сапога.
А четвёртый, размечтавшись,
Пробасил в ответ: «Ага!»
«Не могу уснуть, нет мочи! —
Пятый вымолвил солдат. —
Ну, чего вы, братцы, к ночи
Разболтались про девчат!»

Александр ОСТАПОВ

1926 – 2019

***

Вокруг села кружит воронья стая.

Густой туман клубится у реки.

И в памяти прошедшее листая,

Встречают день седые старики.

Глядит в глаза им небо голубое,

Но на душе порой тревожно так.

И тишина. Как будто после боя,

В предощущенье будущих атак.

Пусть нет войны, но не ушли из строя.

И не приказ — удел у них таков.

Их только трое. Их осталось трое —

На всё село — друзей-фронтовиков.

И не видать надёжи-командира.

А высота открыта всем ветрам.

И лишь петух, — неистовый задира, —

Победный клич горланит по утрам,

Вот скрипнет дверь, и вновь затихнут звуки.

У них беда — у каждого своя.

Болит душа: давно не едут внуки.

Который год не пишут сыновья.

Они глядят на улицу устало.

Порой ведут несуетную речь:

Куда идём? И что с державой стало?

И как теперь нам Родину сберечь?

И кто теперь в России правит балом?

И почему беспомощен народ?

Но землеперекупщикам-амбалам

Был от ворот указан поворот.

За горизонтом прячется дорога —

В широкий мир отрезаны пути.

И кажется, что вот она, подмога, —

Должна, должна оттуда подойти!

Быть может, там, за дальним поворотом,

Где оседает утренняя мгла,

Встаёт она — несломленная рота,

Что на чужих высотах полегла.

И пусть в ночи тревожно ноют раны, —

Как повелось издревле на Руси,

Порой неслышно шепчут ветераны:

Спаси Россию, Господи! Спаси!

....Опять орут настырные вороны.

Но воронью и бедам вопреки,

Здесь держат круговую оборону,

Как в ту войну, друзья-фронтовики.

Анна АХМАТОВА

1889 – 1966

Первый дальнобойный в Ленинграде

И в пёстрой суете людской
Всё изменилось вдруг.
Но это был не городской,
Да и не сельский звук.

На грома дальнего раскат
Он, правда, был похож, как брат,
Но в громе влажность есть
Высоких свежих облаков

И вожделение лугов –
Весёлых ливней весть.
А этот был, как пекло, сух,
И не хотел смятенный слух

Поверить – по тому,
Как расширялся он и рос,
Как равнодушно гибель нёс
Ребёнку моему.

Сентябрь 1941

Мужество

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах.
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,—
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки

23 февраля 1942

Ташкент

***

А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь всё равно — вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами
Живые с мёртвыми: для славы мёртвых нет.
1942

Клятва

И та, что сегодня прощается с милым,—
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянёмся, клянёмся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!

Памяти друга

И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной
Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнёт на почку и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.
1946

Александр БАЛИН

1925 – 1988

Первое свидание

Марку Максимову

Над памятью не мыслю издеваться
И суесловных виршей не плету...
Припомнилась мне «форма № 20» —
Проверка наших тел на чистоту.

Сорок четвёртый... Не перед парадом,
За станционным лесом, у песков,
Десантники семнадцатой бригады —
Четыре тыщи голых мужиков.

Что ж, дуростью нетрудно отличиться,
Но кто б расхохотаться захотел
Перед нагим, перед прекрасно чистым,
Перед горячим строем наших тел?

...По самосейке — летошней гречихе —
Летали осы, всё им нипочём,
А на ресницах беленькой врачихи
Созрели слёзы с яблоко-дичок.

О чём она, молоденькая, плакала?
Зачем, к вискам ладошки приложив?
Ведь все сияли, словно шашки наголо,
Покуда каждый откровенно жив.

Ещё ни шрамов, ни отметин белых
На беззащитной коже не видать,
Ещё, родная, трое суток целых
Команды —

«по вагонам!» —

ожидать.

Гадать не станем, ни к чему гаданье...
Свои ладошки убери с висков, —
Пришли к тебе

на первое свиданье

Четыре тыщи голых мужиков.

Они пришли, чтоб унести с собою
К боям земную чистоту твою,
Чтоб быть прекрасными у смерти на краю,
Чистейшими вернуться с поля боя,
Светлейшими остаться в том бою.

...Гляди,

как смотрят на тебя влюблёно

И сколько света каждый взгляд родит
Под нуль подстриженных

российских Аполлонов,

Ещё своих не знавших Афродит.

***

Семнадцать лет — семнадцать раз
Цвели лесные незабудки...
Я надеваю — мне как раз —
Свои железные обутки.

Не затеваю с жизнью торг,
Когда мы с нею одногодки...
Мотаю я — какой восторг! —
Свои прекрасные обмотки.

Потухло солнце на штыке,
С башки до пяток промокаю...
Как к тёплой мамкиной щеке,
Скулой к прикладу приникаю.

А паровоз кричит-мычит
Телёнком, потерявшим стадо...
А товарняк скрипит-стучит:
«Так надо, мальчик мой, так надо!»

Шинель

Примерно дюймов двадцати я в стену вбил костыль...
Мне в кузнице его ковал кузнец четыре дня.
В солярке закалял, потом ещё два дня он стыл,
И вот — в бревне заголубел в ёловом у меня.

Костыль удержит вес избы, да не избы — горы!
Всё выдержит он, чёрт стальной, — не треснула бы ель...
Пора! В торжественной тиши (о, как я этой ждал поры!)
На дюжий, на стальной костыль

Я вешаю шинель.

***

Зря ты каркала, ворона:
Враг меня не уронил...
Я последнего патрона
Для себя не хоронил.

В гимнастёрочном кармане
Лишь протирка для ствола
Да молоденькой мамани
Фотокарточка была.

В жизнь я верил, но не шибко:
Не такой я остолоп,
Чтоб считать слепой ошибкой
Попаданье пули в лоб.

Только ты меня не трогай,
Не бодайся головой, —
Не просёлочной дорогой
К жизни шёл под минный вой.

Крутизною невозможной
И сейчас себя влачу.
В час печальный, в миг тревожный
Я сквозь слёзы хохочу.

И хочу,
Хотя б не вдоволь,
Счастья, друг хороший мой,
Чтоб меня простили вдовы,
Что вернулся, чёрт хромой.

Жарковато мне у печек,
Хоть жару всю жизнь любил...
Головы гудящей глечик
Ветер века остудил.

И пускай орёт ворона,
Сумасшедшая карга.
До последнего патрона
Да продлится оборона.
И последний — во врага.

Сергей БАРУЗДИН

1926 – 1991, участник Великой Отечественной войны

***

Мы в двадцатые годы родились,
В тридцатые мы взрослели,
А в годы сороковые
Мы поняли,
Что такое годы двадцатые,
Что такое годы тридцатые,
Ибо нам за них отвечать.

Мы и после войны рождались,
Заново мы взрослели,
А в годы шестидесятые,
А в годы семидесятые
Мы поняли,
Что такое годы сороковые,
Что такое годы пятидесятые,
Ибо нам за них отвечать.

Иван БАУКОВ

1909 – 1977, участник Великой Отечественной войны

***

Сорок третий год.
Зима.
Где-то отдых недалече.
Тянет плечи автомат,
И усталость тянет плечи.

Сколько пройдено дорог
Под смертельный визг осколков!
Как я вынесть это мог
И откуда силы столько!

Падали. Чего скрывать,
Было так, что впору плакать.
Поднимались,

шли опять,

Стиснув зубы, шли на запад.

Тяжела туда верста,
Это каждый русский знает.
Чёртов запад!
Неспроста
Ясный день там умирает.

Зима военная

Я просыпаюсь,
В окнах тьма,
К стеклу прилипла прядь мороза...
И вяжет варежки зима
Продрогшим на ветру берёзам.
И снегу первому вослед
Броневики пришли за город,
И школьники гремят чуть свет
Салазками по коридору.
И танк ползёт из полутьмы...
И каждый дом готов здесь к бою.
И в жизни не было зимы
Такой, как нынче под Москвою.

Девятый день горит Варшава

Девятый день горит Варшава,
Девятый день бойцы не спят.
И галки красные пожара
В ночи
летят,
летят,
летят.

И Висла, бледная от горя,
Волной игривой не звенит,
И древний Ян, нахмурив брови,
На запад сумрачно глядит.

В костёле догорают свечи,
Рука застыла на груди.
Усердно ксендз молитву шепчет,
Взывает к Господу: — Приди!..

Но Бог молчит.
Пылает запад.
Фашист лютует по ночам,
И древний Ян снимает шляпу
И земно кланяется нам.

Паненки, ладные собою,
На перекрёстках двух дорог
Взирают на бойцов с мольбою
И шепчут:
— Помоги вам Бог!

И дарят нам в тумане синем
Цветы и ласку нежных глаз.
Для них солдаты из России
Дороже братьев в этот час.

А впереди
Горит Варшава
Вот так же, как горел Смоленск,
И галки красные пожара
Стремятся в задремавший лес.

Проходят беженцы босые.
Вокруг гремит орудий гром.
Вот так же, как вчера в России —
Под Сталинградом,
Под Орлом.

Демьян БЕДНЫЙ

1883–1945

Я верю в свой народ

Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой,
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.

Он много испытал. Был путь его тернист.
Но не затем зовёт он Родину святою,
Чтоб попирал её фашист
Своею грязною пятою.

За всю историю суровую свою
Какую стойкую он выявил живучесть,
Какую в грозный час он показал могучесть,
Громя лихих врагов в решающем бою!
Остервенелую фашистскую змею
Ждёт та же злая вражья участь!

Да, нелегка борьба. Но мы ведь не одни.
Во вражеском тылу тревожные огни.
Борьба кипит. Она в разгаре.
Мы разгромим врагов. Не за горами дни,
Когда подвергнутся они
Заслуженной и неизбежной каре.

Она напишется отточенным штыком
Перед разгромленной фашистскою оравой:
«Покончить навсегда с проклятым гнойником,
Мир отравляющим смертельною отравой!»

Яков БЕЛИНСКИЙ

1909 — 1988, участник Великой Отечественной войны

Сербский язык

Твердил я сербского склады,
Учил я сербский стих.
Как сербские слова тверды,
Как мало гласных в них.

Но как в бою они звучат,
Тогда лишь ты поймёшь,
Когда в штыки идёт отряд,
По-сербскому — «на нож».

Я понял трудный их язык,
Народа дух открыв,
Язык, разящий точно штык:
Срб. Смрт. Крв.
1944

Иван БЕЛЯЕВ

***

Скатерть белая с тёмной каймой,

Три стакана, огурчики горкой:

— Толя, пей — это твой!

— Гриша, пей — это твой!

Третий — мой, самый полный и горький.

Скатерть белая с тёмной каймой,

Ныне праздник большой — День Победы;

Был бы Толя живой,

Был бы Гриша живой…

Два стакана стоят

Не задеты.

Скатерть белая с тёмной каймой…

Ольга БЕРГГОЛЬЦ

1910 – 1975

ИЗ ЦИКЛА «ЕВРОПА. ВОЙНА 1940 ГОДА»

***

Будет страшный миг —
будет тишина.
Шёпот, а не крик:
«Кончилась война...»
Тёмно-красных рек
ропот в тишине.
И ряды калек
в розовой волне...

1940

***

Мы предчувствовали полыханье
этого трагического дня.
Он пришёл. Вот жизнь моя, дыханье.
Родина! Возьми их у меня!

Я и в этот день не позабыла
горьких лет гонения и зла,
но в слепящей вспышке поняла:
это не со мной — с Тобою было,
это Ты мужалась и ждала.

Нет, я ничего не позабыла!
Но была б мертва, осуждена, —
встала бы на зов Твой из могилы,
все б мы встали, а не я одна.

Я люблю Тебя любовью новой,
горькой, всепрощающей, живой,
Родина моя в венце терновом,
с тёмной радугой над головой.

Он настал, наш час,

и что он значит —

Только нам с Тобою знать дано.
Я люблю Тебя — я н е могу иначе,
я и Ты по-прежнему — одно.

Июнь 1941

Отрывок

Был день как день.
Ко мне пришла подруга,
не плача, рассказала, что вчера
единственного схоронила друга,
и мы молчали с нею до утра.
Какие ж я могла найти слова,
я тоже — ленинградская вдова.

Мы съели хлеб,
что был отложен на день,
в один платок закутались вдвоём,
и тихо-тихо стало в Ленинграде.
Один, стуча, трудился метроном...
И стыли ноги, и томилась свечка.
Вокруг её слепого огонька
образовалось лунное колечко,
похожее на радугу слегка.
Когда немного посветлело небо,
мы вместе вышли за водой и хлебом
и услыхали дальней канонады
рыдающий, тяжёлый, мерный гул:
то Армия рвала кольцо блокады,
вела огонь по нашему врагу.

***

Я иду по местам боёв.
Я по улице нашей иду.
Здесь оставлено сердце моё
в том свирепо-великом году.

Здесь мы жили тогда с тобой.
Был наш дом не домом, а дотом,
окна комнаты угловой —
амбразурами пулемётам.
И всё то, что было вокруг —
огнь, и лёд,
и шаткая кровля, —
было нашей любовью, друг,
нашей гибелью, жизнью, кровью.

В том году,
в том бреду,
в том чаду,
в том, уже первобытном, льду,
я тебя, моё сердце, найду,
может быть, себе на беду.
Но такое,
в том льду,
в том огне,
ты всего мне сейчас нужней.
Чтоб сгорала мгновенно ложь —
вдруг осмелится подойти, —
чтобы трусость бросало в дрожь,
в леденящую — не пройдёшь! —
если встанет вдруг на пути.
Чтобы лести сказать: не лги!
Чтоб хуле сказать: не твоё!
Друг, я слышу твои шаги
рядом, здесь, на местах боёв.
Друг мой,
сердце моё, оглянись:
мы с тобой идём не одни.
Да, идёт по местам боёв
поколенье твоё и моё,
и ещё неизвестные нам —
все пройдут по тем же местам,
так же помня, чтó было тут,
с той железной молитвой пройдут...

Виктор БОКОВ

1914–2009, участник Великой Отечественно войны

Отступление

Зябнут ноги,
Стынет асфальт
От одного только слова:
— Хальт!
Кёльнские кёльнеры,
Рейнские псы
Нагло мнут
Молодые овсы.
Лезут в курятники,
Щупают кур.
— Айн!
— Цвайн!
— Драй!
— Фюр!
Город Барвенково,
Город Изюм
Топчет и мнёт
Меднорожий изюбр.
Страшнее голода,
Опаснее ран:
— Ещё город!
— Ещё сдан. —
Ещё рабство,
Ещё плен,
Ещё один
Населенный пункт Н.
— Что с тобой, дивчина?
Как ты бела.
— Ах, какие плохие дела! —
Очи карие
Падают вниз.
Красная Армия,
Остановись!
Встань, ощетинься
И озверей,
Иначе всем
Один мавзолей.
Рожь горит,
Полыхает ячмень,
Лица у баб
Всё мрачней и мрачней.
Пар от пашни,
Жар от брони.
Богородица,
Оборони!

Снегирь

Я люблю снегиря за нагрудные знаки,
За снежок и за иней на птичьей брови.
У меня впечатление: он из атаки,
Снегириная грудь по-солдатски в крови.

Пни лесные всё прячутся в белые каски,
Грозовые мерещатся им времена.
Но летает снегирь безо всякой опаски
И старательно ищет в снегу семена.

Я люблю снегиря за подобье пожара,
За его откровенную красную грудь.
Мать-Россия моя, снеговая держава,
Ты смотри снегиря своего не забудь!

НА МАМАЕВОМ КУРГАНЕ ТИШИНА

На Мамаевом кургане тишина,

За Мамаевым курганом тишина,

В том кургане похоронена война,

В мирный берег тихо плещется волна.

Перед этою священной тишиной

Встала женщина с поникшей головой,

Что-то шепчет про себя седая мать,

Всё надеется сыночка увидать.

Заросли степной травой глухие рвы,

Кто погиб, тот не поднимет головы,

Не придёт, не скажет: "Мама, я живой!

Не печалься, дорогая, я с тобой!"

Вот уж вечер волгоградский настаёт,

А старушка не уходит, сына ждёт,

В мирный берег тихо плещется волна,

Разговаривает с матерью она.

1965

Борис БОРИН (Блантер)

1923 – 1984, участник Великой Отечественной войны

***

Ещё не контужен, не ранен,

иду в голубой полумгле.

Иду, молодой россиянин,

по звонкой осенней земле.

Мне счастье ещё пригодится,

я глупо мечтаю о том,

как перья весёлой жар-птицы

зажму в кулаке молодом.

А там, за крутым поворотом,

в рассвете встающего дня

военная злая работа

уже ожидает меня.

Разрывов угрюмое пламя

и вспышек мерцающий свет.

Качнётся земля под ногами,

взрослея на тысячу лет.

И снова, и снова качнётся,

лишая покоя и сна.

Вот так для меня и начнётся

Отечественная война.

Семён БОТВИННИК

1922 – 2004, участник Великой Отечественной войны

***

Тогда, в апреле сорок первого,
весна крутой взяла разбег.
Не видел город неба серого —
но в майский праздник выпал снег.

Не расходились люди с Невского,
был так внезапен туч приход...
Повсюду пели Дунаевского.
Враги стояли у ворот.

***

Где село стояло — стынут трубы,
выгорело, вымерзло жильё...
Снег бугрист — метель заносит трупы,
тянется от леса вороньё.

Только ветер бродит, завывая,
только кровь,
да пламя,
да зола...
Вот она, вторая мировая, —
в глухомань какую забрела...

***

Взрытая земля ещё дымится.
Сделалась трава от крови ржавой.
Где-то справа — польская граница,
где-то слева — прусская держава.

Небо накалилось, как в пустыне.
Днём и ночью, в пепле и пыли
человек стоит на середине
пламенем охваченной земли.

1945

Николай БУКИН

1916 – 1996, участник Великой Отечественной войны

Прощайте, скалистые горы

Музыка Е. Жарковского.

Прощайте, скалистые горы,

На подвиг отчизна зовёт,

Мы вышли в открытое море,

В суровый и дальний поход.

А волны и стонут, и плачут,

И плещут на борт корабля.

Растаял в далёком тумане Рыбачий —

Родимая наша земля.

Корабль мой упрямо качает

Крутая морская волна,

Поднимет и снова бросает

В кипящую бездну она.

Обратно вернусь я не скоро,

Но хватит для битвы огня.

Я знаю, друзья, что не жить мне без моря,

Как море мертво без меня.

Нелёгкой походкой матросской

Иду я навстречу врагам,

А после с победой геройской

К скалистым вернусь берегам.

Хоть волны и стонут, и плачут,

И плещут на борт корабля,

Но радостно встретит героев Рыбачий —

Родимая наша земля.

1944 (1941?)

У БУКИНГЕМСКОГО ДВОРЦА

Не только ноги ноют — руки,
Но любопытству нет конца…
И вот стою я, Колька Букин,
У Букингемского дворца.

Безмолвен он и озадачен,
И флаг не вьётся на древце,
Не вьётся флаг, а это значит —
Нет королевы во дворце…

Ты дорога, земля Шекспира,
Но не хочу, да и не спец
Свою московскую квартиру
Менять на лондонский дворец,

В котором жизнь окаменела,
Всё так же, как в других веках,
Лишь где-то мчится королева
На трёх орловских рысаках.

Альбатросы

Когда садятся альбатросы
На берега родных морей,
На них гляжу, как на матросов
Непобеждённых кораблей.

Всплывают огненные годы
И в памяти моей горят,
Как будто вновь после походов
Встречаю я живых ребят.

Беда за горло нас хватала.
И, не спасаясь от беды,
Хлебнули вместе мы немало
И горя, и морской воды.

Но, закипев могучим шквалом,
Мы шли вперёд, врага круша,
И никогда не предавала
Россию флотская душа.

Когда взлетают альбатросы
И держат курс на штурм морей,
Их провожаю, как матросов
Непобеждённых кораблей.

Сергей ВАСИЛЬЕВ

1911 – 1975, участник Великой Отечественной войны

Русский человек

Гром пушек смолк. Победным светом вещим

озарены просторы нив, полей и рек.

И первого, кому мы рукоплещем,

мы называем – русский человек.

Вот он стоит, отвагою богатый,

сто тысяч вёрст проделавший пешком,

застенчивый, немного угловатый,

с челябинским иль южным говорком.

Мне всё в нём любо: жар его природный,

и грусть его, и давняя мечта

о счастье, о свободе всенародной,

и искренность его, и широта.

И выдумки его, и присказки, и пенье

протяжных песен о своей судьбе,

и гордое его многотерпенье,

не знающего равного себе.

В дни обороны, в пору наступленья

порыв и месть шагали в ногу с ним.

Он был всегда примером вдохновенья

многоплемённым братьям боевым.

Он всё прошёл. Он видел в жизни виды.

Он испытал в решетильном бою

и гнев святой, и ярость от обиды,

и скорую отходчивость свою.

Он правды добивался неуклонно,

как верный страж своей родной земли.

Не потому ль насильников знамёна

к его ногам (в который раз!) легли.

Гордись, мой друг, что ты есть сын России,

сын рек, лесов, озёр и нив,

что ты прошёл сквозь ливни грозовые,

усталой головы не наклонив.

Пускай тебя кружили непогоды,

но счастлив будь безудержно, до слёз,

что принял ты в младенческие годы

благословенье северных берёз.

1945

Константин ВАНШЕНКИН

1925-2012. Участник Великой Отечественной войны

***

Под взглядом многих скорбных глаз,

Усталый, ветром опалённый,

Я шёл как будто напоказ

По деревушке отдалённой…

Я шёл у мира на виду -

Мир ждал в молчанье напряжённом:

Куда сверну? К кому зайду?

Что сообщу солдатским жёнам?..

А возле крайнего плетня,

Где полевых дорог начало,

Там тоже, глядя на меня,

В тревоге женщина стояла.

К ней обратился на ходу

По-деловому, торопливо:

– Так на Егоркино пройду?

– Пройдёте, – вздрогнула.– Счастливо.

Поспешно поблагодарил,

Пустился – сроки торопили...

– Ну что? Ну что он говорил? -

Её сейчас же обступили.

1956

Баллада о последнем

Контролировал квартал

На подходе к дому.

Со стрельбой перебегал

От окна к другому.

Хруст извёстки. Звон стекла.

Тяжесть ног чужая.

Плохо то, что кровь текла,

Целиться мешая.

Он мечтал укрыться в тень,

Лечь в зелёной пойме...

Два патрона между тем -

Всё, что есть в обойме.

Под смородиновый куст...

Не будите скоро...

Только был патронник пуст,

Жалок стук затвора.

С ног внезапной пулей сбит,

Сжался под стеною,

И казалось, будто спит,

К ней припав спиною.

И настала тишина,

Но такого рода,

Что была поражена

Вражеская рота.

В оседающем дыму,

В городском квартале,

– Выходи по одному! -

Мёртвому кричали.

Давным-давно

Атакой поутру мы старый замок взяли,

Где неостывших гильз мерцала тускло медь.

Я в бледных зеркалах себя увидел в зале

И тихо подошёл, чтоб лучше рассмотреть.

Распахнута шинель с оторванной полою.

Царапина на лбу. Я не узнал себя.

Лишь глубоко в глазах то давнее, былое,

Тот, кем я был, но кем уже не стану я.

1966

***

Особенное наше поколенье –

Цветенья предвоенного краса.

Оно вводилось в виде пополненья

В неполные полки и корпуса.

Оно тогда осмыслило едва ли:

Его, пока ещё не полегло,-

Как кровь живую, армиям вливали.

И это, между прочим, помогло.

1978

***

Посередине стол стоит,

А на столе – повестка.

А парню завтра предстоит

Далёкая поездка.

А будет в ней большой салют,

Тяжёлое раненье.

Потом в семью медаль пришлют

На вечное храненье.

Ах, велика ему шинель

И велика ушанка.

В пустых полях свистит шрапнель,

И страшен вид у танка.

Лежит дорога, вся в дыму –

От райвоенкомата…

Так получилось, что ему

И жизнь великовата.

1979

Алёша

Музыка Э. Колмановского

Белеет ли в поле пороша,

Пороша, пороша,

Белеет ли в поле пороша

Иль гулкие ливни шумят,

Стоит над горою Алёша,

Алёша, Алёша,

Стоит над горою Алёша,

В Болгарии русский солдат.

И сердцу по-прежнему горько,

По-прежнему горько,

И сердцу по-прежнему горько,

Что после свинцовой пурги

Из камня его гимнастёрка,

Его гимнастёрка,

Из камня его гимнастёрка,

Из камня его сапоги.

Немало под страшною ношей,

Под страшною ношей,

Немало под страшною ношей

Легло безымянных парней,

Но то, что вот этот-Алёша,

Алёша, Алёша,

Но то, что вот этот – Алёша,

Известно Болгарии всей.

К долинам, покоем объятым,

Покоем объятым,

К долинам покоем объятым,

Ему не сойти с высоты.

Цветов он не дарит девчатам,

Девчатам, девчатам,

Цветов он не дарит девчатам,

Они ему дарят цветы.

Привычный, как солнце, как ветер,

Как солнце и ветер,

Привычный, как солнце и ветер,

Как в небе вечернем звезда,

Стоит он над городом этим,

Над городом этим,

Как будто над городом этим

Вот так и стоял он всегда.

Белеет ли в поле пороша,

Пороша, пороша,

Белеет ли в поле пороша

Иль гулкие ливни шумят,

Стоит над горою Алёша,

Алёша, Алёша,

Стоит над горою Алёша,

В Болгарии русский солдат.

1967

ПАРАД

Мелодия била по нервам,

Мороз до предела пробрал,

Когда над Москвой в сорок первом

Военный оркестр играл,

Где медные трубы и губы

Уже составляли одно,

И были рельефны и грубы

Следы их дыханья давно.

Сам автор «Прощанья славянки»,

Руками с трудом шевеля,

Продрогший, стоял, как на танке,

Летящем в пустые поля.

Подошвы примёрзли к настилу

В крутящейся снежной пыли.

Потом оторвали насилу,

Когда батальоны прошли.

***

А утвержденья эти лживы,

Что вы исчезли в мире тьмы.

Вас с нами нет. Но в нас вы живы,

Пока на свете живы мы.

Девчонки те, что вас любили

И вас оплакали, любя,

Они с годами вас забыли.

Но мы вас помним, как себя.

Дрожа печальными огнями

В краю, где рощи и холмы,

Совсем умрёте только с нами,-

Но ведь тогда умрём и мы.

1965

***

Старшие командиры

Были от нас вдали.

Стрелы или пунктиры

Карандашом вели.

Средние клмандиры,

Чтоб залатать прорыв,

Бросили нас в те дыры,

Нами же их прикрыв.

Младшие командиры!..

В безднах полей глухих

Так их могилы сиры,

Как подчиненные их.

1977

***

Блестит огонь, слепя.

Бьёт в душу канонада.

Живите за себя,

Жить за других не надо.

На праздничных пирах,

В благополучной доле,

Зря нетревожьте прах

Полёгших в чистом поле.

Давно тот бой затих.

Герои спят в могиле.

Не тщитесь жить за них –

Они своё свершили.

1979

Инвалиды

Одноногие отвоевались,

Однорукие – все по домам.

Остальные подлечатся малость,

В эшелон – и опять они т а м.

Ничего у судьбы не просили.

А из окон, как братство твоё –

Инвалиды видны по России,

По дорогам и рынкам её.

1980

Встреченный

Увидишь издали: еле-еле

Бредёт, ступая не слишком в лад.

Но ближе – вздрогнешь: да неужели

И впрямь его этот быстрый взгляд?

Шуршит подобьем сухой былинки,

А вряд ли скажешь: навеселе.

Незашнурованные ботинки,

Как у матроса на корабле.

Сергей ВИКУЛОВ

1922 – 2006, участник Великой Отечественной войны

В ЖАРУ

Жара в степи под сорок градусов.
Со лба стирая жаркий пот,
приветствуют шофёры радостно
того, кто воду продаёт.

Да кто не рад сегодня случаю,
спеша на стройку, по пути,
к сухим губам с водой шипучею
стакан холодный поднести!

У продавца рубцом малиновым
над ухом шрам наискосок
и под широкою штаниною
протез, увязнувший в носок...

Клубится пыль над котлованами,
и без пощады солнце жжёт,
а он гранёными стаканами
прохладу людям раздаёт.

Солдат – он жажду сам испытывал
от этих мест невдалеке.
За Сталинград, в бою добытая,
блестит медаль на пиджаке.

1951

Расплата

(Пленные под Сталинградом)

Все – наземь, в снег:

и ружья, и знамёна.

Лишь только руки – к небу от земли.

Я видел – за колонною колонна –

я видел, как тогда они брели.

Брели, окоченев

и обессилев,

Пространство получив в конце концов.

пурга,

как возмущённый дух России,

плевала им неистово в лицо!

Рвала на них платки и одеяла,

гнала, свистя, с сугроба на сугроб,

чтоб им, спесивым, «матка, яйки, сало!»

и «матка, млеко!»

помнились по гроб!

Они брели, не в силах даже губы

сомкнуть, чтобы взмолиться:

«О, майн гот!»

а из снегов, безмолвно, словно трубы

спалённых хат,

глядел на них народ…

О, как дрожалось им,

о, как дрожалось

от тех недвижных взглядов: не укор

и не прощенье – поздно! –

и не жалость

они читали в них, а приговор

всему, что было брошено на карту,

доверено не слову, а ружью…

Ну, что ж!

Забыв о доле Бонапарта,

они теперь изведали свою!

Когда солдат целует знамя

А мы-то помним, мы-то знаем,

о чём он думает, солдат,

когда развёрнутое знамя

целует, сжавши автомат.

Отчётливо, как в день вчерашний,

с тобой мы помним, друг-годок,

и тот, нестыдный, под рубашкой,

во все лопатки, холодок,

и тот не столь уж отдалённый

гул… И молчание полка.

И тот трёхкратно опалённый

огнём атаки шёлк знамённый,

багрово падавший с древка.

Мы помним, как над нами рдел он

шитьём… А мы…

А мы – к нему

губами, что белее мела,

по одному, по одному…

И нам казалось в миг тот самый –

ты это помнишь, старина? -

что мы целуем руку мамы,

которая для всех – одна.

Которая

в рубцах и ранах -

война пришла в её края, -

которой жаль сынов,

но храбрых,

а трусы – ей не сыновья.

И как её благословенье

нам был наш стяг… И потому

мы становились на колени,

чтобы притронуться к нему.

Евгений ВИНОКУРОВ

1925 –1993, участник Великой Отечественной войны

Незабудки

В шинельке драной, без обуток

Я помню в поле мертвеца.
Толпа кровавых незабудок
Стояла около лица.

Мертвец лежал недвижно, глядя,

Как медлил коршун вдалеке...

И было выколото «Надя»

На обескровленной руке.

***

Я эти песни написал не сразу.
Я с ними по осенней мерзлоте,
С неначатыми, по-пластунски лазал
Сквозь чёрные поля на животе.

Мне эти темы подсказали ноги,
Уставшие в походах от дорог.
Я с тяжким потом добытые строки,
Как и себя, от смерти не берёг.

Их ритм простой мне был напет метелью,
Задувшею костёр, и в полночь ту
Я песни грел у сердца, под шинелью,
Одной огромной верой в теплоту.

Они бывали в деле и меж делом
Всегда со мной, как кровь моя, как плоть.
Я эти песни выдумал всем телом,
Решившим все невзгоды побороть.
1945

Бандеровка

Вспоминаю

в радости и в грусти

позабытую мной

до сих пор

в дальнем украинском захолустье

деревеньку у Карпатских гор...

...Подносила

кротко и стыдливо

в этом удивительном краю

девушка

в макитре жёлтой

пиво,

говорила ласково:

— Люблю... —

Песни, прибаутки, поговорки,

древние ковры,

цветной наряд...

А народ тот назывался

«бойки»,

охранял старинный свой уклад.

Близкие язык, душа и вера,

но различная

была судьба...

Их вождём был сам

Степан Бандера,

и стояла по ночам

стрельба.

Вечерами теплилась лучина.

Ты всё пела,

голову склоня...

Ты была бандеровкой,

дивчина, —

как же не убила ты

меня?

Бандуристы распевали были...

Жизнь была в те дни недорога!..

Как же мы друг друга не убили,

два друг друга

любящих

врага...

Москвичи

Музыка А. Эшпая

В полях за Вислой сонной

Лежат в земле сырой

Серёжка с Малой Бронной

И Витька с Моховой.

А где-то в людном мире

Который год подряд

Одни в пустой квартире

Их матери не спят.

Свет лампы воспалённой

Пылает над Москвой

В окне на Малой Бронной,

В окне на Моховой.

Друзьям не встать. В округе

Без них идёт кино.

Девчонки, их подруги,

Все замужем давно.

Пылает свод бездонный,

И ночь шумит листвой

Над тихой Малой Бронной,

Над тихой Моховой.

1953

Александр ВОЗНЯК

1914 – 1969, участник Великой Отечественной войны

Память

Сухарь солдатский, жёсткий, словно кость,

Сон на снегу. Так начиналась зрелость.

Нам в первый год бы умереть пришлось,

Когда бы жить до боли не хотелось.

Пушистый иней на ветвях берёз,

Дымок над хатой. Хитрая сорока.

Земля, как детство, милая до слёз,

Нет сил тебя оставить одинокой!

Кто рядом шёл — тот не поймёт превратно,

Как тяжело нам было под огнём.

На дне души мы, как на поле ратном,

Не золото, — осколки мин найдём!

Платон ВОРОНЬКО

1913 – 1988, участник Великой Отечественной войны

Налёт

Село мы брали, как с ножа
Берут ломоть горячий сала.
Мы сняли часовых сначала
У их штабного блиндажа.

А тех, кто спал, смешал с землёй,
С подножным прахом взрыв гранаты.

Мы выпустили чад из хаты,
Студёной напились водой
И отдохнули на пороге,
Чтоб снова в путь, где сталь и тол,
И каждый в знак своей дороги
Дослал патрон в остывший ствол.
Перевод с украинского С. Наровчатова

Семён ВИШНЕВСКИЙ

1920 – 1990, участник Великой Отечественной войны

РЕКА ЛОВАТЬ

Красна река Ловать.

Вл. Шошин.

Красива ли, дурна ли,

Не помню я, хоть режь –

Со смертью мы играли

Там Шошина допрежь.

На линии передней,

Меся то снег, то грязь,

Я, двадцатитрёхлетний,

Стрелял и бегал враз.

Деревня за Ловатью –

Борки – сгорела вся,

Куда мы шли всей ратью...

А взять никак нельзя.

Жизнь, пеплом в том горниле,

Не знала неба синь,

Знай только хоронили

Товарищей...

О, сгинь!

Сон, снова на неделе

Пугавший... Не бывать

Уж мне, где, знать, на деле

Красна река Ловать.

Не помню я, поверьте,

Какой была река,

Где воды – местом смерти,

Могилой – берега.

Орест ВЫСОТСКИЙ

1913 – 1992, участник Великой Отечественной войны, сын Николая Гумилёва

Северо-Западный фронт

У палатки медсанбата
На пологом берегу
Бинт в крови, обрывки ваты
На затоптанном снегу.

Под ветвями старой ели
Уложили мертвых в ряд,
Из-под стареньких шинелей
Ноги голые торчат.

И на них, лежащих рядом,
Для которых кончен срок,
От ударов канонады
С веток сыплется снежок.

Их зароют в братской яме
В заболоченном лесу.
Но их подвиг будет с нами,
Но их подвиг, точно знамя,
До победы донесут.

Градежск

Ветер носится со свистом
И качает, как со зла,
Двух повешенных фашистов
Грязно-жёлтые тела.

Поднимает тучи пыли,
Рвёт с пожарища золу.
Здесь недавно немцы были:
Танк подбитый на углу.

Вместо школы — только щебень.
Весь забор в щелях от пуль.
И плывёт высоко в небе

«рама»,

То есть «фокке-вульф».

Бьют зенитки, грохот взрыва
Раскатился на лугу
И на глинистом обрыве
Точно замер на бегу.

А с извилистой тропинки
Дали синие видны...
Вот: знакомые картинки,
Будни скучные войны.

Леонид ВЫШЕСЛАВСКИЙ

1914—2002, участник Великой Отечественной войны

Дни

То курная лачуга, то стены дворца,
изваянья мадонн и кресты без конца…
Колокольни. Землянки. Окопы…
Не в туристском плаще,
                                        а в шинели бойца
прохожу я по землям Европы.
За свободу здесь каждый мой выстрел
                                                             гремит,
и на красном шелку надо мною
зарубежного города имя горит,
ради жизни добытого с бою.
Древний Щецин зовёт нас
                                             разливом огней
и Моравская кличет Острава…
Эти дни — оправдание жизни моей,
моего поколения слава.

Апрель 1945 года
1-я гвардейская армия

***

Плющом от света отгорожены,
стоят дома старинной моды:
они из карт как будто сложены —
из красных карт одной колоды.

Я на село смотрю и думаю:
здесь, может, тот фашист родился,
с которым я в бою под Уманью
за смерть ребёнка расплатился...

Ко мне рука за хлебом тянется,
и женщина с голодным взглядом
не устаёт шептать и кланяться...
Я не могу её — прикладом!

Пускай борьба до бесконечности
мне злом испытывает душу —
нигде закона человечности
в борьбе за правду не нарушу.

Детей не брошу ради мщения
в дыру колодезя сырую...
Не потому ль в конце сражения
я здесь победу торжествую?!
1945
Судеты

Расул ГАМЗАТОВ

1923 – 2003

ЖУРАВЛИ

Музыка Я. Френкеля

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времён тех дальних

Летят и подают нам голоса.

Не потому ль так часто и печально

Мы замолкаем, глядя в небеса.

Летит, летит по небу клин усталый,

Летит в тумане на исходе дня,

И в том строю есть промежуток малый,

Быть может, это место для меня.

Настанет день, и с журавлиной стаей

Я поплыву в такой же сизой мгле,

Из-под небес по-птичьи окликая

Всех вас, кого оставил на земле...

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей.

1964

Перевод с аварского Н. ГРЕБНЕВА

Песня

Сыновья, стали старше вы павших отцов,

Потому, что на марше любой из бойцов,

Потому, что привалы годам не даны,