Итак, сама жизнь подтолкнула союзников к десантной операции в Крыму. Хотя изначально, как мы уже говорили, это не было центральной задачей. Надо сказать, французы, особенно в самом начале Восточного кризиса, и не думали об этом. Наполеон III вообще мечтал повторить поход своего великого дяди. В союзе с Англией, Пруссией и Австрией освободить поляков и далее двигаться в Россию, но на Петербург, а не на Москву. Англичане же о Крыме говорили с самого начала, но не ставили его во главу угла всей кампании. Для них важнее всего было уничтожение Черноморского флота. Давняя морская фобия, не оставляющая британцев с легендарных времен. «Правь Британия морями». И они были не против того, чтобы ликвидировать не только Черноморский, но и весь военный флот России всегда и где угодно, не обязательно в Крыму. И, тем не менее, впереди явственно замаячил именно Крым
Крым географически как бы поделен горами на две части, большую северную равнинную, и меньшую прибрежную – 15 – 60 верст от моря. На востоке Севастополь прикрывали горы и река Черная, впадающая в Севастопольскую бухту. На севере реки Бельбек, Кача и Альма, впадающие в Черное море. В то время дорожная сеть очень ограничена и замыкалась на центр полуострова Симферополь. От него на север в Перекоп и на восток в Керчь шли грунтовые, глинистые дороги, по которым довольно сносно можно было передвигаться только летом. В остальные времена года это была непроходимая грязная трясина в некоторых местах глубиной до пол сажени. На юг к Севастополю шла более проходимая, каменистая, но все же плохо оборудованная грунтовка.
Сам Севастополь располагался на северном и южном берегах большой бухты длинной в 6 верст, шириной 250 – 400 саженей и глубиной 5 – 9 саженей. Основной город на Южной стороне, новостройки нового города на Северной стороне. Южное побережье Севастопольской бухты было изрезано мелкими бухтами – Карантинная, Артиллерийская, Южная, Корабельная, Килен-бухта. Самая большая Южная – 2 версты в длину, 100 – 200 саженей в ширину и глубиной в 8 саженей делила город на две части – Городскую и Корабельную. Военный флот как раз стоял в этой бухте. Купеческий флот размещался в более мелкой Артиллерийской бухте. Сам город спускался к бухте небольшим амфитеатром. Городская часть центральная. Две ее главные улицы – Екатерининская и Морская соединяли две главные площади – Театральную и Николаевскую. В центре со знаменитым теперь памятником – Графская пристань, откуда переправлялись на Северную сторону. Тут же построены главные здания города – Морское и Офицерское собрания, старый собор, новый как раз в это время и закладывался, Епархиальное и Городское училища, магазины, трактиры, коммерческие учреждения и дома всего служивого морского и чиновного люда. В Корабельной части сосредоточились постройки собственно так или иначе связанные с Черноморским флотом – адмиралтейство, верфь, портовые сооружения, казармы, склады, госпиталь, Матросская слобода, где проживали семьи действующих и отставных моряков, в основном нижних чинов. Северная сторона только начала застраиваться. Главным здесь было здание Морского госпиталя и опять же верфь, казармы, склады. Расширялась на Северную сторону и Матросская слобода. Реально все это десятая, даже двадцатая часть современного Севастополя. По российским меркам того времени Севастополь соответствовал рядовому уездному городку, с присущей тому инфраструктурой, без гимназий, театров, музеев. Население по разным данным составляло от 40 до 45 тысяч человек.
Другое дело, что эта была главная база лучшего в стране по боевой подготовке Черноморского флота. Отсюда, корабли, верфи, адмиралтейство, склады, госпитали, штабы, казармы. Все что требуется для военно-морской базы.
Как главная база флота, Севастополь был, конечно, укреплен, прежде всего, береговой обороной. К началу войны она состояла из 8 сильных батарей. Особенно мощными были казематированные Константиновская и Михайловская, и полукаменная 4-я батареи, построенные на северном берегу рейда. На южной стороне рейда стояли казематированные Павловская и Николаевская батареи, полукаменная Александровская батарея и связанные с 7-м бастионом 8-я и 10-я земляные батареи. С началом войны вдоль рейда были построены еще Двенадцати-Апостольская, Парижская и Святославская земляные батареи. Все береговые батареи, вооруженные 533 орудиями, прицельно обстреливали взморье, рейд фронтальным, фланговым и тыловым огнем, практически не оставляя противнику шансов хоть как то воздействовать на Севастополь непосредственно со стороны моря. Война это скоро докажет практически. Несмотря на то, что практическую стрельбу гарнизонная артиллерия до войны вела только из двух ближайших к морю батарей, до подхода к Крыму союзников артиллеристы достаточно напрактиковались в прицельной стрельбе. На каждое орудие в первом боекомплекте имелось по 160 боевых зарядов, по 115 для бомбовых пушек и единорогов и по 55 для мортир. Этого, конечно маловато, но с началом войны боекомплект увеличили и подготовились к пополнению из запасов.
Флот стоял двумя эскадрами в две линии с ноября 1853 года. В первой эскадре вице-адмирала Корнилова – 4 линкора, фрегат и 4 парохода на выходе в бухту. В глубине эскадра вице-адмирала Нахимова – 8 линкоров и 6 фрегатов. Личный состав Черноморского флота насчитывал около 19 тысяч человек, в том числе 416 офицеров.
Хуже обстояло дело с сухопутной обороной. На южной стороне самым сильным укреплением был 6-й бастион, начатый строительством еще зимой. На 5-ом бастионе, вооруженном 11 орудиями, возвели только сигнальную башню. Между 7-м,6-м и 5-м бастионами соорудили оборонительную стенку, вооруженную 14 орудиями. Между 17 орудийным 4-м бастионом и 5-м бастионом на берегу городского оврага возвели редут Шварца на 8 орудий. На батареях Малахова кургана и 3-го бастиона успели только построить ставшую потом знаменитой башню. На месте будущего 2-го бастиона была пока только 6-орудийная батарея для обстрела высот Килен-балки. На месте 1-го бастиона только 4-орудийная батарея полевого профиля. Всего на южной части имелось 145 орудий. На северной стороне вообще находилось единственное укрепление в виде восьмиугольного форта со стенами длиной от 80 до 100 сажень. Форт этот до войны использовался только при редких учебных занятиях войск. Для будущей обороны от могучей армии союзников этого явно не хватало.
После войны и до сего времени идут постоянные в какой-то степени и справедливые нападки на Крымского главнокомандующего Меншикова и начальника инженеров генерала Павловского именно за неготовность сухопутных оборонительных позиций. Но, если уж быть точными, Меншиков прекрасно знал о неприступности Севастополя с моря, а на суше, если все-таки враг высадится где-то в стороне от города, он решил разбить противника еще до выхода его непосредственно к Севастополю. Имелись ли основания для этого. Думаю, имелись, если учесть количество войск, которые он накапливал по ходу войны и множество удобных естественных оборонительных рубежей.
К концу марта в окрестностях Севастополя располагались со своей артиллерией Волынский и Минский пехотные полки, восемь батальонов резервной бригады 13-й пехотной дивизии, два саперных батальона, Черноморский линейный батальон, Киевский и Веймарский гусарские полки и 14-я артиллерийская бригада. В Севастополе помимо личного состава флота насчитывалось еще около 8 тысяч человек из арсенальных, портовых, лабораторных учреждений, рот ластовых экипажей, и тыловых подразделений. Кроме того, в Феодосии и Керчи находился отряд генерала Жабокритского из нескольких батальонов Минского полка и Таврического гарнизона, донские казаки.
О генерале Жабокритском поговорим позже, пока он только исполнял вполне мирные обязанности, а об усилении Крымской группировки сказать стоит, ибо об этом часто забывают по совершенно непонятным причинам. Между тем, к осени, началу высадки союзников в Крым подошла 1-я бригада 17-й пехотной дивизии и находилась на подходе 2-я бригада этой же дивизии. Наконец, в Крым прибыла полноценная 6-я пехотная дивизия. Все это позволило Меншикову увеличить группировки войск, как под Севастополем, так и на Керченском полуострове, где в командование вступил атаман войска Донского генерал Хомутов. Военный историк А.М. Зайончковский пишет:
«К 1-му сентября 1854 года общее число сухопутных вооруженных сил в Крыму было следующее: местных войск – 19,5 бат. и действующих – 52 бат., 17 эскадронов., 27 сот., 108 ор. – всего 51 т. человек. Действующие войска подразделялись на 2 группы, из которых на самом полуострове под непосредственным начальством князя Меншикова находилось: 41,5 бат., 16 эск., 11 сот., и 84 ор.., – всего 35 тысяч человек.
Из общего числа войск князя Меншикова в окрестностях Севастополя находилось: 26 бат.,3 сот. и 42 орудия. Между Качею и Альмой – 8 бат., 8 эск., и 32 ор.; на аванпостах 6 сотен и остальные у Симферополя на пути из Перекопа.
Войска, состоявшие под начальством ген. Хомутова, были разделены на 2 отряда и резерв. Феодосийский отряд генерала Жабокритского, силою в 3 бат., 6 сот. и 8 ор. керченский отряд ген. Тимофеева, силою в 3 бат., 6 сот., 8 ор. и резерв у Арчина, силою в 4 бат., 1 эск., 6 сот. и 8 ор. Князь Меншиков мог, таким образом, при появлении неприятеля сосредоточить в окрестностях Севастополя из всего находящегося на полуострове числа войск не более 30т. человек»
Я привожу эти скучные цифры только потому, что при внимательном их анализе можно понять, Меншиков имел все основания для возможности остановки высадившихся союзников еще на дальних подступах к Севастополю. Разбить, скорее всего, не смог бы, но остановить – да! Так что все его доклады в Петербург о готовности к встрече неприятеля были весьма профессионально обоснованы. Как и более ранние доклады о вероятной высадке союзников задолго до того, как они на нее решились. Между тем до сих пор многочисленная армия историков, а особенно журналистов и писателей обвиняют его в полном непрофессионализме, равнодушии и чуть ли не в преступной халатности. Хотя из многочисленной переписке генерала-адмирала, документов можно без труда доказать обратное. Именно Меншиков еще весной предупредил Николая I о весьма вероятном десанте и точно определил место его высадки – Евпатория. Именно Меншиков сначала просил, затем требовал возвращения с Кавказа в Крым 18-й пехотной дивизии и прибытия 6-й пехотной дивизии. Потом, после окончания Дунайской кампании вытребовал оттуда 16-ю пехотную дивизию. Именно он летом приказал усилить оборону рейда тремя новыми батареями. Именно он первым обратил внимание на сухопутную оборону, особенно с южного фронта. Усиление всех шести бастионов, и постройка редута Шварца, 1-го и 2-го бастиона проводились по его приказу. По личному распоряжению Меншикова моряки построили в центре Малахова кургана за счет севастопольского купечества, ставшую потом знаменитой, башню в два закрытых яруса с легкими пушками и бойницами для стрелков. Башню в 7 сажень в ширину и 5 сажень в высоту. Другое дело, что за полгода до высадки можно было бы сделать больше, но не стоит забывать, что основные события тогда разворачивались на Дунае, и Меншиков все-таки старался минимизировать просчеты с подготовкой сухопутной обороны.
Впрочем, сидевший в Варне противник о наших трудностях ничего не знал. Разведка союзников действовала отвратительно. Да и союзные главнокомандующие маршал Сент-Арно и генерал Реглан, несмотря на прямые указания из Парижа и Лондона по-прежнему не решались атаковать Крым. В столицы шли доклады, со ссылкой на разведку, что у русских в Крыму 70, а может и 100 тысяч войск. Сент-Арно мучился от болезни, и всякие напоминания о том, что без кровопролития, простой высадкой в Крыму не обойтись, еще больше раздражало его. Реглан советовался с опытными военачальниками. Один из них – любимец Веллингтона генерал Броун прямо заявил ему, что Веллингтон бы не рискнул пойти на такое «неверное предприятие». Но Париж и Лондон давили. Прямо скажем, без особой охоты Реглан и Сент-Арно приступили к выполнению этого приказа. Достаточно обратить внимание на целую череду совещаний, рекогносцировок, которые прошли, прежде чем было принято окончательное решение, и союзники двинулись в Крым. Судите сами.
6 (18) июля в Варне Сент-Арно и Реглан собирают большой совет с участием начальников их штабов и всех адмиралов Дундаса, Лайонеса, Брюа, Гамелена. На нем принимают решение о высадки, но с условием отложить ее на некоторое время, а пока готовить все необходимые справки и документы.
8 (20) июля принимается первый план десантной операции, разработанный начальником французского морского штаба капитаном 1-го ранга Буэ. Английский адмирал Дундас с ним соглашается.
9 (21) июля для обозрения и очередной разведки Крыма отправляются сразу две эскадры. Первая французская во главе с адмиралом Брюа, французским генералом Канробером и английским Броуном – самая мощная. Руководство экспедиции шло на флагманском линкоре «Монтебелло», ведя за собой линкоры «Наполеон», «Жан-Бар», «Фридланд», «Иена», «Маренго», «Сюрреи». Прямо-таки пантеон побед великого Бонапарта. Вслед за французской вышла английская эскадра, из нескольких пароходов. На флагманском «Фюри» шел сам адмирал Лайонес.
14 (26) июля 14 линкоров и 7 пароходов появилась в виду Севастополя. Даже подошедшая часть союзного флота была вдвое больше всего Черноморского флота. Впрочем, севастопольцев это не смутило. Как только «Фюри» подошел на дистанцию прямого выстрела по нему ударили залпом с батареи Волховой башни. Получив 4 ядра в корму, пароход убрался к своим, которые начали промеры глубин и визуальную разведку. На следующий день в прекрасную погоду разведчики могли свободно наблюдать в Севастополе молебен, который проходил по случаю закладки нового собора Святого. Равноапостольного князя Владимира.
В тот же день несколько кораблей появились у Балаклавы, Евпатории и Феодосии, и потом обе эскадры ушли в Варну. Лучшим местом для высадки определили пляжи в устьях рек Альмы и Качи. Но дело опять застопорилось. Холера, косившая сухопутные войска, добралась и до флота. Только за двое суток английские линкоры потеряли: «Британия» – 80 человек; «Альбион» -50 человек; «Трафальгар» – 40 человек. У французов дело обстояло еще хуже. Только на линкорах «Париж» и «Монтебелло» умерло более 400 человек. Адмиралы переругались и вывели флоты в открытое море, спасаясь от заразы. Спасались до 3 (15 августа) пока болезнь не спала сама собой. А двигаться в Крым все-таки опасались, особенно адмиралы. Но и ждать больше не представлялось возможным. Приближалась осень, которая на Черном море чаще всего неспокойная, штормовая.
8 (20) августа опять совещание, опять разговоры без каких-либо решений. 12 (24) августа еще совещание, и только 14 (26) августа принимается окончательное решение всех генералов и адмиралов о десантной операции. Началась посадка на корабли и суда, которая закончилась 22 августа, и огромный союзный флот двинулся к месту соединения английских и французских кораблей – Змеиному острову близ устья Дуная. Союзный флот собрался в единый кулак 28 августа (9 сентября). Французы везли на боевых кораблях и транспортах 28 тысяч пехотинцев и примерно 300 кавалеристов с 68 полевыми орудиями. Они же везли и 7 тысяч турок с 12 полевыми орудиями. Англичане – 22 тысячи пехотинцев и 2 тысячи кавалеристов с лошадьми и 54 полевых орудия.
Я же позволю еще раз напомнить, если бы мы в это самое время атаковали союзников в Болгарии, те бы наверняка отложили десантную операцию в Крым, по крайней мере, до следующей весны. Это очень важно. Что бы было дальше можно только гадать, но Севастополь и флот оставались бы на месте, и успели укрепиться значительно лучше. Конечно, не как Свеаборг или Кронштадт, но лучше того, что удалось сделать.
Итак, союзники собрались в единую эскадру и снова встали. Больной раком Сент-Арно опять собирает совещание и просит более здорового и более уверенного Реглана провести еще одну рекогносцировку для принятия окончательного решения, где высаживаться. И Реглан внял его просьбам. Опять назначается комиссия – Реглан и куча генералов, адмиралов. И опять целая эскадра отправилась к Крымским берегам. Сначала к Херсонесу. Там они обнаружили русский лагерь, численность солдат в котором почему-то определили в 30 тысяч человек. Пришлось медленно вдоль берега двинуться на север, благоразумно на безопасном расстоянии от огня русских береговых батарей. Так добрались до Евпатории, где русских войск не обнаружил высланный на берег разведывательный десант. Не было и укреплений, батарей, но были прекрасные пляжи для высадки войск. 30 августа (11 сентября) комиссия собралась на французском флагмане линкоре «Париж» и принимает единогласное решение – высаживаться в Евпатории. Маршал Сент-Арно, генерал Реглан и адмирал Гамелен визируют его.
По-моему, это краткая хронология, дает ясное представление о том, как бездарно мы потратили летнее время в Крыму, практически не принимая должных и нужных мер, если не к предотвращению, то хотя бы к препятствованию высадки огромной массы союзных войск с кораблей на сушу. Великий Наполеон так и не решился 40 лет назад высаживаться на Британские острова. Правда, у него не было пароходов, которые существенно облегчали действия союзников в Крыму, но все равно десантная операция такого масштаба на незнакомое побережье – дело более чем рискованное. Удручает, разочаровывает Меншиков, знавший еще в апреле, судя по переписке с государем и Горчаковым, что союзники высадятся и именно в Евпатории. Конечно, он не смог бы за эти 5 месяцев воздвигнуть там и около Балаклавы вторые Свеаборг и Кронштадт, но поставить в полевых укреплениях батареи мог, и должен был. Многие историки тогда, и до сих пор говорят, что у таких батарей не было бы шансов против тысяч орудий союзного флота. Но это теоретически. Практически же события под Одессой, на Балтике, Севере и Камчатке показали, как можно давать отпор превосходящим силам десанта. Именно десанта. Меншиков принимает, может быть и объяснимое, не ошибочное решение. Он думает встретить врага на удобных для обороны позициях – левом, высоком берегу реки Альма в 24 верстах от Севастополя. Обидная ошибка еще и потому, что и там надо бы было подготовить хоть какую-то в инженерном отношении позицию.
1 (13) сентября огромный флот – 89 боевых кораблей и 300 транспортов встали на якорь у Евпатории. 4 французских, 5 английских и 1 турецкая дивизия – всего 66 тысяч человек со 134 полевыми и 73 осадными орудиями, не считая десятков тысяч моряков, и с тысячами корабельных пушек на судах, представлялись какой-то несметной силой. В официальной истории читаем: «Кроме полевой артиллерии и парков, артиллерийского и инженерного, Союзная армия имела при себе 11 тысяч туров, 9600 фашин, 180 тысяч земляных мешков, 30 тысяч кирпичей,50 мантелетов (большой подвижный защитный щит – С.К.) и 21600 штук шанцевого инструмента. Французское интендантство заготовило 1 миллион рационов муки, сухарей, соли, 1,5 миллиона рису, кофе и сахара 250 тысяч говядины, 450 тысяч сала, 800 тысяч вина, 300 тысяч водки и такого же количества дров и угля». Скучные цифры, но они дают представление о том, что к Крыму двинулось не просто войско, но целая экспедиция скорее напоминающая мини государство.
А вот как пишут об этом журналисты и беллетристы: « Все эти сотни судов везли не только до семидесяти тысяч полевых войск с расчетом по тысяче артиллеристов на восемь тысяч пехоты, не только огромные осадные орудия – пушки и мортиры, не только бесчисленное количество снарядов к ним, не только 40 тысяч туров, но и сотни тысяч мешков, набитых шерстью и землей, – турецкой землей, из окрестностей Константинополя, из-под Скутари и Галлиполи, и ближе – из Варны, из Билчика… Казалось бы мешки можно было привезти и пустые, но известен был каменистый грунт на подступах к Севастополю, и представлялось проще и легче привезти водою вполне готовые бастионы».
«Турецкий военный флот был мал и плох; египетский тоже; но турецкие сухопутные войска показались английским и французским генералам еще хуже, а египетские – просто какой-то ордой оборванцев, не имеющих понятия о дисциплине. Однако в армаде, составляя отдельный отряд, шли и турецкие и египетские суда с войсками. Реглан и Сент-Арно решили, что египтяне там, в Крыму, при осаде Севастополя, как рабочие будут рыть траншеи, подносить к бастионам мешки и плетенки с землей, переставлять орудия… Плохие солдаты, они имели достаточно сноровки в тяжелом труде. Для земляных работ взяли также и тысячи болгарских крестьян с их лопатами и кирками. Турецких лошадей тоже было много на транспортах, так как перевозка морем каждой лошади из Франции обходилась в 800 франков».
К этому стоит добавить, что английские и французские солдаты и офицеры не знали отказа ни в чем, богато снабженные всеми видами довольствия, включая только что изобретенные мясные и рыбные консервы. Особенно англичане Им вообще платили по шиллингу в день все пребывание в Крымской экспедиции. Каждый день обязательно по две кружки пива и пачка табаку. Эти сибариты от войны везли с собой за казенный счет жен и любовниц. У французов было скромнее, но огромное число маркитанток, артистов, художников, журналистов и просто авантюристов обеих полов будут сопровождать войска все время борьбы в Крыму.
Это скопление людей, вооружения, материальных средств меня поразило даже заочно, только одним перечислением. Что же мог подумать очевидец высадки. Насколько хватало глаз, море покрывали корабли, корабли, корабли – большие и малые, тяжелые и легкие, паровые и парусные. А вокруг них тысячи и тысячи лодок, баркасов, люди, лошади, грузы. Именно эту картину наблюдал посланный Меншиковым на разведку в район Евпатории лейтенант флота В.А. Стеценко – будущий герой севастопольской обороны.
Курский дворянин, 32-летний лейтенант Черноморского флота Василий Александрович Стеценко первый из севастопольцев смог увидеть и оценить силищу, подошедшую к крымским берегам. После окончания Морского корпуса в 1839 году он сразу попадает на лучший в империи Черноморский флот. Будет плавать, воевать на многих кораблях, в том числе на линкоре «Великий Князь Константин». Ордена Св. Владимира, Св. Анны и Золотая сабля «За храбрость» говорят о невероятной храбрости этого офицера, которую он подтвердит и в Восточной войне. Ее он начал командиром флотских юнкеров, потом адъютантом Меншикова, Горчакова. Должность адъютанта в те времена была более чем боевой. Участник сражений от Альмы до Черной речки, борьбы на бастионах Севастополя и атаки союзников на Николаев уже во время перемирия, он заслужит в боях и сражениях чин капитана 2-го ранга и орден Св. Георгия 4-й степени: «За отличный подвиг, совершенный в ночь с 4-го на 5-е октября сего года: проехавши с явной опасностью сквозь неприятельскую эскадру в осажденную англо-французскими войсками Кинбурнскую крепость и возвратясь из оной, доставил верные сведения о состоянии крепости и гарнизона». А за Севастополь его имя увековечат на одной из 24 мраморных плит Собора Святого Равноапостольного князя Владимира. Стеценко после войны будет командовать фрегатом «Полкан», плавучей броненосной батареей «Первенец», которую и доставит из Англии, дослужится до полного адмирала, флагмана Балтийского флота и умрет накануне собственного 80-летия в собственной постели. Славная, завидная судьба!
Меншиков получил известие о движении союзного флота, как только тот отошел от Змеиного острова, а когда это подтвердилось начал, как раз 1-го сентября, выдвигать свои войска на позиции у реки Альма. В эти предшествующие сражению дни больше всего разочаровывают именно его действия.
Во-первых, не было предпринято никакой попытки, хоть как-то помешать высадки союзников. Конечно, посылать флот на всю армаду означало погубить его сразу в одном сражении. Но можно было послать хотя бы брандеры с минами, которые могли прорваться в центр образовавшегося настоящего морского табора, навести панику, затруднить высадку, сорвать, замедлить ее хотя бы на несколько суток, а может и недель.
Стеценко, доложил Меншикову: «Неприятель остановился близ Евпатории со своими силами, и вероятно там сделает вылазку». Корнилову он докладывает тут же: «Союзный флот стоит в такой тесноте и беспорядке, что присылка сюда брандера не есть дело невозможное и может наделать много вреда неприятелю» Эти сведения оба адмирала получили в Севастополе на рассвете 2-го (14-го) сентября, когда неприятель только приступил к высадке, и диверсия против этой операции была очевидной. Но Меншиков категорически запретил что-либо предпринимать. Сам союзники потом признают, что они проводили десантную операцию с чрезвычайными затруднениями, а для выгрузки артиллерии и боеприпасов вообще понадобилось несколько дней. Один из участников экспедиции говорит: «Плавание флота и высадка, без сомнения были подвержены таким случайностям, какие до того времени почти не встречались, в отношении к расстоянию, времени года и недостатку необходимейших сведений. По моему мнению, тот, кто допускает собраться вблизи такой грозе, ничего не предприняв для ее рассеяния в самом начале, ставит себя в невыгодное положение и признает себя бессильным в глазах туземцев».
Во-вторых, удивительная пассивность Меншикова в оборудовании в инженерном отношении самой позиции на реке Альма. Я это объясняю только тем, что за всю свою долгую боевую карьеру он только однажды на самой заре службы принимал участие в оборонительном сражении при Бородино, далее же исключительно наступал и осаждал крепости. Но даже при Бородино мы построили целый Шевардинский редут, Багратионовы флеши, батарею Раевского, другие укрепления. Теперь, зная, где будет обороняться, имея в распоряжении несколько месяцев, он должен был, по крайней мере, выстроить шильдеровские батареи, выкопать для стрелков окопы, ложементы, вырубить на другом берегу сады и виноградники – будущие укрытия неприятеля. Даже во время высадки у него на позиции уже стояли Суздальский, Бородинский, Тарутинский, Минский, Волынский, Казанский пехотные полки, саперный батальон, 20 тысяч рабочих, способных за несколько дней превратить Альминские позиции в неприступную крепость. Не сделал почти ничего! Только кое-где наскоро построили простейшие полевые укрытия для артиллерии и пороховых погребов. И именно эти укрытия станут большой проблемой для атакующих войск союзников.
Чтобы не говорили потом о Меншикове, а это позор. Мы уже давали ему краткую характеристику, но его роль в славе и трагедии Севастополя огромна. И то, что недоброжелатели до сих пор величают его «Злым гением», имеет под собой основание. Трагедия этого человека в том, что получив от Бога огромный талант администратора, дипломата, военачальника, он так и не смог развить его в талант настоящего боевого полководца. «Он создан был для мира, не для войны..», – сказал поэт. Не все так просто было в его на первый взгляд блестящей карьере.
Вообще говоря, как человека Александра Сергеевича Меншикова не любили при дворе, не любили сослуживцы – начальники и подчиненные, не любили родные именно за блестящий ум, независимость, богатство и поразительную честность. Только Николай I знал настоящую цену этому человеку и понимал насколько тот выше многих его подданных. Меншиков отвечал окружающим тем же, славился злоязычием, чудачествами и слыл едва ли ни мизантропом. Но никто не мог его упрекнуть в трусости, нерешительности, недальновидности. Трижды раненый в обе ноги, заслуженный Георгиевский кавалер и всех орденов империи, герой Отечественной войны, Дунайских кампаний и Кавказа он всегда блестяще оценивал боевую стратегическую и тактическую обстановку, и не раз не ошибся. Настоящий суворовский глазомер. При этом не терпел никаких длинных совещаний, лично брал на себя ответственность, не обращая внимания на чужие советы. Он сам себе был и штаб, и воинский начальник. Печально другое. Правильно оценивая свои и вражеские силы, принимая правильные решения, он на этом и заканчивал свою полководческую деятельность, оставляя практические действия на волю и способности подчиненных.
Этого как-то до поры до времени не замечали. Но зато замечали другое: « Меншиков даже в походе носил на себе все наиболее нужное для своего кабинета: чернильницу, перья, карандаши, записные книжки разного назначения, справочники и свои записки, карты местности вокруг Севастополя, циркуль, лупу, двое карманных часов – расхожие и запасные, бинокль, а кроме того, имея в виду всякие случайности войны, он набивал свои карманы набором хирургических инструментов и всем, что требовалось для перевязки раны, сухарями и мятными лепешками, плоской фляжкой с коньяком или ромом и пропастью прочего груза, для которого на одном только жилете было у него шесть карманов; сверх жилета носил он камзол – тоже с шестью карманами, а сверх камзола – короткую шинель солдатского серого сукна, состоящую сверху донизу из одних карманов». Вроде бы карикатурный портрет, но за ним скрывается вся сущность Меншикова, доверявшего только себе и никому другому. В мирное время это позволяло ему быть блестящим администратором, военачальником, дипломатом. На поле боя в конце карьеры приводило к тем самым досадным разочарованиям, о которых мы говорили, и говорить будем еще не раз.
Любопытно и то, что его сменщик на посту главнокомандующего, коллега по несчастью, Горчаков будет являть собой полную противоположность Меншикову. этот сомневался во всем, больше, чем требовалось, прислушивался ко всем советам, особенно сверху, любил длительные совещания, на которых, как настоящий генштабист все прорабатывал до мельчайших деталей, но во время боя сражения именно из-за собственной неуверенности не доверял подчиненным, вмешивался в их действия чаще всего во вред делу. Все это говорит о хороших, порой выдающихся способностях военачальников мирного времени, таких, как Барятинский, Куропаткин. Рузский, Сухомлинов, Тимошенко, Кулик и далее по списку. Но не на поле сражения.
Итак, ввиду полного отсутствия противодействия с нашей стороны союзники беспрепятственно, спокойно в течение четырех суток с 2-го по 6-е сентября высадились у Евпатории и двинулись вдоль берега под защитой артиллерии флота. О том, что наши войска стояли на Альме знали доподлинно. К 7 (19) сентября они сосредоточились на исходных рубежах для возможного наступления у реки Булганак в 5 верстах от наших позиций. Около 60 тыс. пехоты, 1 тыс. кавалерии и 144 орудия изготовились к атаке. Меншиков мог противопоставить им 33 тыс. пехоты, 3,5 тыс. кавалерии и 84 орудия, то есть в два раза меньшие силы. Но он стоял в обороне, и по всем законам военного искусства, вполне мог остановить неприятеля, по крайней мере, задержать, спутать ему все карты. Не забываем – приближалась зима. Но! Первое разочарование от действий наших войск, при обороне Крыма и Севастополя не идет ни в какое сравнение, с нашими разочарованиями по итогам Дунайской кампании армии Горчакова.
Все перипетии этого первого сражения Восточной войны в Крыму хорошо известны, проанализированы. Поэтому уйдем от подробностей, остановившись только на самых, с моей точки зрения, ключевых моментах и оценках.
Союзники разделили свои войска на две части. Справа от побережья к центру развернулись французские дивизии генералов Боске, Канробера, принца Наполеона и Форе. Слева от центра шли английские дивизии генералов Броуна, герцога Кембриджского, Леси-Эванса, Лэнгли, Катакара, и кавалерия лорда Кардигана. Кроме того, на самом левом фланге у Боске расположились турки. Все со своими главнокомандующими. И это уже ошибка, ибо отсутствие единого командования, управления могло привести к несогласованности действий, разрыву позиций и т.д. Что и произойдет на самом деле. По замыслу союзники предполагали нанести охватывающие удары по нашим флангам с одновременным основным ударом в центре, чтобы «по возможности уничтожить русские войска». Классическая схема, известная с легендарных времен всем полководцам. Но еще одна ошибка не в этом, а в преамбуле, гласившей «уничтожить по возможности». Задача должна быть конкретная – разбить, уничтожить, окружить, а не вероятная. Это аксиома военного искусства.
Но Меншиков, располагаясь на господствующих высотах, наделал еще больше ошибок. Он тоже разбил войска и командование на две самостоятельные группировки. Слева оборонялась 17-я пехотная дивизия с приданными частями под командованием генерал-лейтенанта В.Я. Кирьякова; справа 16-я пехотная дивизия с частями усиления генерала от инфантерии князя П.Д. Горчакова – брата дунайского главнокомандующего. Позволю себе сказать о них несколько слов, ибо от них зависело в этом сражении очень многое. Мы уже говорили о привычке Меншикова опираться в ходе боя на полную самостоятельность подчиненных военачальников.
Генерал-лейтенант Василий Яковлевич Кирьяков в 54 года находился, что называется в расцвете сил. До Альминского сражения ничем особенно не отличился, как впрочем, и после Альмы. Дослуживался до командования 17-й пехотной дивизией медленно, но верно от прапорщика до генерал-лейтенанта. Впрочем, до Восточной войны повоевал в Польскую кампанию подполковником, получил за личную храбрость Георгия 4-й степени, а вот Восточная война не принесет ему ни чинов, ни наград. Долгое время его будут считать автором знаменитой фразы, высказанной именно во время Альминского сражения «Шапками закидаем». Но это весьма спорное утверждение, скорее всего, связано с общим негативным отношением к Кирьякову практически всех историков, публицистов, писателей за его действительно невыразительную деятельность под Альмой, и в Севастопольскую страду. С.Н. Сергеев-Ценский вообще выставит его в своем знаменитом романе горьким пьяницей и сластолюбцем. Это, конечно перебор, но Кирьяков, к сожалению, не был одинок среди генералов и офицеров русской армии. На мой взгляд, довольно точно сказал о нем сугубо штатский историк Е.И. Тарле: «Темный, невежественный, абсолютно лишенный каких бы то ни было военных (или невоенных) дарований». А вот образец его командования: «К общему изумлению, Кирьяков покинул свою позицию слева от Севастопольской дороги и высоты господствующие над этой дорогой… Французы выдвинули на брошенные без всякой борьбы позиции свою могучую артиллерию и стали громить уже правое русское крыло». Обидно. Но были у нас и такие генералы, и мы будем еще о них говорить. Я лишь хочу обязательно отметить, что такие «лихие» вояки мирного времени были, есть и будут в любой, даже самой блестящей армии мира. Хватало их и у союзников в Крыму.
К сожалению, под стать Кирьякову был и второй наш полководец при Альме генерал от инфантерии Петр Дмитриевич Горчаков – старший брат хорошо нам уже известного и тоже полного генерала М.Д. Горчакова. В отличии от брата, старший Горчаков «академиев не кончал», но до полковника дослужился, участвуя в Финской, Турецкой кампаниях, в Отечественной войне. Потом Кавказ, генеральский чин, еще одна Турецкая кампания 1828-29 годов, где командуя дивизией он получил орден Св. Владимира 2-й степени за Силистрию, да и то по совокупности. Св. Георгия 4-й степени получит уже после войны за беспорочную 25-летнюю выслугу, командуя поочередно 19, 15, 12-й пехотными дивизиями. Все. Талантов никаких, но князь, особа известная при дворе, и его на 15 лет отправляют генерал-губернаторствовать в Западную Сибирь – Тобольск и Омск. С началом Восточной войны был вытребован в распоряжение Меншикова. Зачем до сих пор никто не понял, как и решение Меншикова и дальнейших командующих Крымской армией использовать его на важнейших командных должностях. Как и Кирьяков князь проявлял незаурядную личную храбрость, водил солдат в штыковые атаки, но в отличие от Кирьякова не принимал никаких самостоятельных решений, даже ошибочных ни при Альме, ни в остальных сражениях под Севастополем. Это также пагубно отражалось на действиях подчиненных ему войск, и армии в целом. Но дослужится – таки до командования 6-м армейским корпусом, получит полного генерала, и только тогда уже брат представит его к увольнению из армии, сославшись на преклонный возраст «мешающий возможности ездить верхом». Были и такие полководцы. Умрет старший Горчаков членом Государственного совета, всеми уважаемым человеком. Кстати, его могила до сих пор хорошо сохранилась на кладбище Донского монастыря в Москве.
Итак, как мы уже говорили, Меншиков ненавидел штабы и предпочитал управлять войсками через адъютантов, офицеров для поручений. Понятное дело, о должной связи правого и левого флангов говорить не приходилось. Первый просчет. Второй просчет – неготовность собственной оборонительной позиции к правильной обороне. Собственно, как таковых укреплений за редким исключением и не было. Только простые полевые позиционные эполементы (укрепления – С.К.). Вместо того чтобы очистить противоположный берег от небольших строений, деревьев, кустов для точного пристрелянного ружейного и артиллерийского огня, Меншиков направляет туда редкие команды охотников и морпехов, которые будут мгновенно отброшены основными силами врага. Батареи в основном располагались практически открытыми, позади пехоты, для которой тоже требовалось отрыть хотя бы окопы. Пехота, как под Бородино стояла в ротных, батальонных колоннах в готовности к атаке. И это при том, что у нас просто не хватало сил для создания сплошной линии обороны. Третий просчет – Меншиков почему-то не учел, что все его солдаты и почти все офицеры оказались новобранцами или просто не нюхавшими пороха бойцами. Наконец главный просчет – очень слабо прикрытый левый фланг, считавшийся якобы неприступным – отвесный берег высотой более 30 саженей. Потом найдут «стрелочника» подполковника Генштаба Залесского, который проводил рекогносцировку, но тот сам в первый раз попал на войну и не имел в рекогносцировках никакого боевого опыта. А где были опытные вояки Меншиков, Горчаков, Кирьяков и другие? Оборону там держал всего один батальон Минского полка. Да и тот стоял более чем в версте от обрывов. Ближе боялись подойти якобы из-за возможного огня корабельной артиллерии союзников. Хотя, что это за огонь, уже знали по Одессе и другим обстрелам.
Удивительно другое. При таких явных просчетах нашего командования, мы все-таки имели шансы на успех, ибо союзники, с первых же минут сражения, начали делать одну ошибку за другой. Это предусматривала уже их первоначальная диспозиция. Первыми 8 (20)-го сентября в 5 часов утра начали наступление войска правого фланга дивизии Боске с задачей охвата нашего левого фланга. Англичане ударили в 6 часов утра пытаясь обойти наш правый фланг. Еще через час перешел в наступление центр. Слаженность маневра отсутствовала полностью. Боске с лучшими закаленными в боях зуавами, имея в тылу турок, подошел к Альме и с ужасом увидел перед собой тот самый 30-саженный обрыв. Англичане все еще молчали, и он устроил на берегу целый бивак с распитием кофе. Стояли аж до 9 часов утра, пока не двинулись по-настоящему вперед англичане. За это время Боске обнаружил в скалах две дрожки (тропинки), по которым можно было только гуськом подняться на обрыв, и повел по ним своих зуавов, которые не шли, а больше ползли, цепляясь за камни. Наши дозорные казаки наблюдали все это с раннего утра. Немедленно ушло донесение, дошедшее прямо до Меншикова уже через полчаса. И никакой реакции – позиция непроходимая. Более трех часов мы оставались на месте. Плакать хочется от такой нераспорядительности.
Боске был просто поражен, когда, взобравшись на гребень утеса, не увидел ни одного русского. «Эти господа решительно не хотят драться», – заявил он своему штабу, и дивизия начала переправу, как на учениях. Правда ее сопровождала артиллерийская канонада с кораблей эскадры, но били пушки по пустому месту совершенно бесцельно и бессмысленно. Боске переправил бригаду по наведенным мостам и бродами, потом артиллерию, и через 2 часа на нашем левом фланге появилась целая французская бригада генерала Отмара с артиллерией. Это главный, ключевой момент всей битвы на Альме – явный предвестник будущего поражения. Стоявший в ротных колоннах батальон того самого Минского полка сразу попал под губительный огонь штуцерных, а потом и картечи. Командир батальона подполковник Ракович был вынужден начать отвод батальона к основным силам 17-й пехотной дивизии. Те стали было разворачиваться на 90 градусов, становясь, таким образом, флангом к своему основному фронту. Но по их теперь неприкрытому флангу ударили превосходящие силы французских дивизий Канробера и принца Наполеона.
А ведь двух рот солдат и одной батареи, выдвинутых на край обрыва, хватило бы для того, чтобы ружейным и картечным огнем разрушить всю авантюру Боске, а значит и все планы французского командования, а может быть и всего наступления. Кстати, Меншиков понял это довольно быстро и около 8 часов утра, то есть до выхода Боске на плато, предлагает Кирьякову выдвинуться ближе к противнику, с учетом возможной атаки Канробера во фланг. Но тот отвечает, что все видит и ничего не боится. Ну, да! Только в 10 часов он посылает на помощь Раковичу остальные батальоны Минского полка, и Московский полк. Но перед ним уже настоящим валом наступает дивизия Боске. Боске выдвигает вперед артиллерию, штуцерных и те огнем останавливают нашу контратаку. Сбрасывать французов с обрыва надо было раньше, а теперь приходилось еще и отбивать атакующих во фланг Канробера и принца Наполеона. Превосходящими силами те быстро соединились с Боске и захватили весь плацдарм на нашем левом фланге. Боске действовал выше всяких похвал, прежде всего наращивая силу артиллерии. Пушки переправлялись и вброд руками солдат, двигавшихся по пояс в воде. Артиллерия вырвалась на простор, и ее огонь решил судьбу встречного сражения. Сколько погибло наших солдат, офицеров, генералов. Французы тоже несли большие потери. Убиты несколько командиров полков, в том числе знаменитый герой Африки полковник Тройю. Ранен в плечо сам Канробер. Но у нас дело обстояло еще хуже. Большая часть батальонных и ротных командиров убиты. Ранены командиры Минского и Московского полков полковник Приходько и генерал Куртьянов. В 2 часа дня мы начали отход с позиций левого фланга. Союзники получили возможность атаковать наш центр еще и с фланга. Это начало конца.
На правом фланге к этому времени мы уже отбили первую атаку англичан. Те только в час дня, с 6-то часов утра, подошли к Альме и начали разворачивать походные строи к атаке. Удивительно, но они полностью игнорировали многочисленные броды и стремились переправиться через речку по двум оставшимся целыми мостам. Наша артиллерия с господствующих высот громила их картечью без промаха. Больше всего досталось бригаде генерала Кодрингтона. Пришлось англичанам убираться на исходные позиции.
В 3 часа по приказу Реглана новая атака, и опять через мост. Но теперь буквально по трупам англичане сумели сначала переправить несколько батальонов, а потом и остатки дивизии Броуна. Горчаков только теперь бросает в контратаку свои полки. К этому времени наш левый фланг был полностью смят. Позволю себе привести лишь одну цитату из официальной истории, позволяющую показать основные перипетии сражения на правом фланге:
«Для поддержания дивизии Броуна (того самого – С.К.), были направлены против эполемента отборные полки: гвардейские гренадеры, шотландские фузилеры и Gold-stream; сам герцог Кембриджский находился при последнем полку. С нашей стороны, генералы князь Горчаков и Квицинский лично повели в штыки Владимирские батальоны. Увлеченные примером офицеров, шедших во главе колонн, Владимирцы с криком "Ура!», частью бросились прямо через насыпь эполемента, частью, обежав его с флангов, быстро смыкали ряды на подходе. Пораженные ужасом английские батальоны, стоявшие в первой линии, бросились назад к мосту, как вдруг с моста, прежде занятого Бородинским полком, загремела канонада во фланг Владимирского полка. По свидетельству Кинглека, это были два английских орудия, которые приказал поставить сам Реглан, выехавший вперед со своим штабом и очутившийся вблизи наших резервов. Неожиданное действие этих орудий остановило наши наступающие батальоны, пользуясь чем, Англичане открыли по ним губительный огонь на расстоянии не более ста сажень. Под князем Горчаковым была убита лошадь, но он продолжал пешком приводить в порядок расстроенные было колонны и направлять их лично в атаку. Его шинель была прострелена несколькими пулями. Все окружавшие его были перебиты. Перекрестный огонь несколько тысяч штуцерных и французской батареи Туссена, (с того самого открытого левого фланга – С.К.), в несколько минут вырвал из рядов Владимирского полка почти всех офицеров. Ближайшее подкрепление, состоявшее из 4-х батальонов Углицкого полка, находилось в версте от эполемента, Казанский же полк, ослабленный боем, отступил на прежнюю позицию Владимирского полка. В таком безнадежном положении генерал Квицинский, отведя остатки полка в эполемент, встретил неприятеля пальбою и удерживался против английской гвардии, поддержанной целой дивизией Броуна и огнем французской батареи, двадцать минут. Наконец, видя наступление с обоих флангов нескольких свежих английских батальонов и подвергаясь явной опасности быть окруженными, генерал Квицинский приказал Владимирскому полку отступать, подкрепив цепь и поручив прикрывать с нею отступление поручику Берестовскому. Едва лишь успел Квицинский сделать это распоряжение, как под ним была убита лошадь, а вслед за тем он ранен пулею в ногу. Уже на носилках из ружей, отдал он последнее приказание Берестовскому ускорить отступление, указав на обходившие Владимирцев с обоих флангов английские войска. В это время другая пуля раздробила ему левую руку и ребро… Неприятель, между тем, успел взвести на вершину большой горы батарею Турнера и открыл по отступавшим войскам канонаду и штуцерный огонь…» Все, началось общее отступление наших войск.
60-летний генерал-лейтенант Онуфрий Александрович Квицинский, как и Кирьяков, шел к командованию дивизией спокойно, воюя почти во всех войнах империи с начала 19 века. Но воевал не в пример Кирьякову ярко и уверенно. Орден Св. Георгия 4-й степени, другие ордена, Золотое оружие «За храбрость» тому свидетельствуют. Трудно сказать, как бы он воевал дальше, ибо при Альме был лучшим, получив за это орден Св. Александра Невского. Но тяжелейшие раны навсегда отставят его от строя, и проживет он с ними чуть больше 5 лет. Герой!
Итак, вслед за левым флангом начал отступать и правый фланг наших войск. Союзники только в 5 часов подошли к нашим позициям, все еще удерживаемым арьергардами, и прекратили наступление. Более того, они и не думали всерьез преследовать отступающего противника. Любопытен, например, такой факт. Кавалеристы лорда Кардигана в преследовании захватили в плен несколько наших солдат, но, когда поступила команд «Стоп», отпустили наших пленных на все четыре стороны. Такая тогда была война. Трудно сказать, почему союзники не добили наши усталые поредевшие, отступающие войска. Потом они будут оправдываться, ссылаясь на ставшими вскоре привычными отговорки. Англичане сетовали на большие потери и холеру. Французы – на потери, и болезнь маршала Сент-Арно. Якобы, без него командовавший войсками начальник штаба генерал Мантерпей не осмелился взять на себя такую ответственность.
С 5 часов наши войска отходили в полном порядке и собрались за рекой Кача только к полуночи. Отходили организованно. Углицкий полк без раненого командира и офицеров попытался было бежать, но его остановил сам Меншиков, построил в колонну и отправил в тыл под музыку. Такая была война. У историка А.А. Керсновского читаем:
«Меншиков не придавал никакого значения укреплению левого фланга альминской позиции, несмотря на все представления войсковых начальников. Он полагал его «неуязвимым от природы» и не занял его войсками. Против 62 000 союзн. со 134 орд. у нас действовало 33 000 при 96 орд. Удар французов ген. Боске пришелся как раз в обход нашего левого фланга. Превосходство неприятеля, лучше к тому же вооруженного, было значительно. Мы лишились 4 ген., 193 оф. (47 выбыло в одном геройском Владимирском п-ку) и 5511 н.ч. Урон союзников составил 171 оф., 3163 н.ч. Никаких трофеев врагу не оставлено… Впервые за сорок лет русским войскам пришлось иметь дело с равноценным противником и осознать весь упадок нашей военной силы за этот промежуток времени. «Их тактика отстала на полстолетия». – выразился о наших войсках вечером этого дня «крестин Второй империи» маршал Сент-Арно».
Все так, только не было Меншикову никаких представлений войсковых начальников. Наоборот его убеждали в неприступности нашего левого фланга. Не могу согласиться и со словами Сент-Арно. Воевали по-старому не только мы, но и союзники, в том числе подчиненные французского маршала, и он сам! Не они победили, а мы проиграли это сражение по собственной нераспорядительности.
Союзники оставались на наших позициях более двух суток, все-таки зализывали серьезные раны. Мы отступили с большими, чем у них, потерями. Думаю, даже из моего краткого обзора видно – поражение обидное. Успокаивает только то, что наши, в сущности необстрелянные войска воевали достойно. Мы не потеряли ни одной пушки, ни одного знамени. Армия Меншикова осталась боеспособной. Союзник не могли этого не учитывать. Они и учли.
(Продолжение следует)
Полковник Сергей Куличкин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
