Начало февраля. Февраль вообще в Крыму ближе к весне, чем к зиме. Дороги подсыхают, и тепло начинает заметно чувствоваться. Конечно, это не замедлило активизировать боевые действия сторон. Активизировались первыми союзники, а непосредственно атаковали наши войска, начав ставшую вскоре притчей во языцах операцию под Евпаторией. Сразу важно отметить, что эта операция стала последней в полководческой карьере генерал-адмирала Меншикова и в жизни государя императора Николая I. Почему Евпатория? Прежде всего и потому, что союзники не оставили плана прорваться к Перекопу и отрезать-таки Крымскую армию и Севастополь от центральной России, баз снабжения и пополнения резервами. Планы эти не являлись основными, но всегда оставались очень заманчивыми. Хотя, могли осуществиться только теоретически.
Меншиков неглупый человек понял и видел – сделать это можно только высадив крупный десант в Евпатории, который бы одним броском прорвался к Перекопу. Сейчас это просто и очевидно. Но тогда это была довольно сложная задача. Высадившиеся войска с артиллерией и громадными обозами просто не могли в кратчайший срок преодолеть по раскисшим крымским степям, а именно такие степи и одна дорога расстояние до Перекопа в кратчайший срок, даже без препятствий со стороны русских войск. Не будем говорить о правильной обороне, но только одна наша многочисленная и лучшая на тот момент в мире кавалерия разметала бы эту авантюру в пух и прах. Но в воспаленных умах английских, а особенно французских стратегов попытка прорыва к Перекопу начала обретать практические расчеты. Союзники решили-таки попробовать, понятное дело, силами турецких войск. В любом случае турок не жалко.
Как в те времена чаще всего бывало, стратегическая разведка узнавала не только о политических, но и военных планах еще на стадии их обсуждения. Николай I после уже описанных нами дипломатических неудач и поворота всей страны на военные рельсы, получил точные сведения о планах по Евпатории одновременно с командованием союзных войск, и, как всегда деликатно, начал подвигать Меншикова к атаке на Евпаторию еще в канун Рождественского сочельника. Евпатория тогда не представляла собой значительно укрепленного района. Сухопутная оборона состояла из каменной ограды и нескольких батарей полевых орудий. Но после Инкерманского сражения союзники решили укрепить должным образом не только свои основные позиции, но и Евпаторию. Обнесли город глубоким и широким рвом, подтянули значительную артиллерию, усилили турецкими войсками. Меншиков знал это. Знал и то, что укрепления все еще имеют ряд прорех. Как раз в Рождество очередной перебежчик доложил, что в городе не более 10 тысяч турок и 5 тысяч татар и около 700 французов и англичан, не считая моряков с постоянно курсировавших там кораблей охранения. Конечно, именно тогда Меншиков мог взять Евпаторию малой кровью, но не видел смысла открывать еще один постоянный фронт борьбы в Крыму. Взять город возможно, но удержать его потом, когда на него наваляться значительные силы противника, всего союзного флота казалось невероятным. Он ничего не мог противопоставить одной только мощной, многочисленной корабельной артиллерии, которая разметала бы наши позиции на «раз – два». Это не Севастополь
Так бы и продолжалась эта тянучка в переписке с Петербургом, если бы в конце января (9 февраля) не высадился прибывший с Дуная сам Омер-паша с двумя турецкими и одной египетской дивизиями, кавалерией и артиллерией. Сюда же подтянулся отряд французской пехоты и 300 матросов с корабля «Генрих IV», севшего на мель у берега. Добавим сюда вставших на рейд 6 пароходов с артиллерией. В общей сложности в Евпатории сосредоточилось более 30 тысяч человек, 100 полевых орудий, ракетные станки, артиллерия 4-х британских паровых линкоров, французского и турецкого паровых фрегатов. Командовали турецкими войсками Омер-паша, Ибрагим-паша, египетской дивизией Селим-паша. Из Петербурга пришло решительное приказание - взять Евпаторию, и Меншиков сдался. К тому же нашелся, наконец, генерал готовый взяться за эту практически невыполнимую задачу. Наш старый знакомый «Скобелев Крыма» генерал-лейтенант Степан Александрович Хрулев. Он занимал должность начальника штаба как раз Евпаторийского отряда наших войск. Командир отряда генерал барон К.Е. Врангель наотрез отказался штурмовать Евпаторию ни силами своего кавалерийского отряда, ни в случае усиления его пехотой и артиллерией. Многие тогда считали Хрулева, как и потом Скобелева, выскочкой, «победителем халатников», но в решительности и личной храбрости не могли ему отказать. Но Хрулев был и расчетливым, талантливым полководцем и всегда мгновенно определял главную суть предстоящей операции. Меншиков это знал. Он не стал скрывать своего отношения к операции, но приказ государя надо выполнять, тем более для наблюдения за ходом ее был прислан личный посланец Николая флигель-адъютант полковник Волков. Хрулев это понял, как и главное требование Меншикова – нанести противнику урон и при первой же неудачи атаку прекратить. Ему предоставлялось право по возможности прорваться в Евпаторию и сразу же уйти при первой же неудаче. Хрулев уже для себя задачу уточнил – главное нанести максимально возможный урон противнику и отбить у него охоту атаковать наши войска с Евпаторийского направления.
Хрулев получил в свое распоряжение кроме Евпаторийского кавалерийского отряда пришедшие из Перекопа четыре полка 8-й пехотной дивизии свитского генерал-майора князя Урусова, три полка улан и драгун и две сотни казаков со 108 орудиями. Урусова он поставил во главе всей пехоты, Врангеля – во главе кавалерии. Успешно атаковать укрепление силами вдвое меньшими по пехоте и впятеро по огневой мощи с точки зрения военной науки невозможно. А Хрулев взялся. О своих конечных планах он никому не говорил. Нельзя посылать подчиненных в атаку с неопределенными целями. Цель должна быть одна – победа. Шанс выполнить первую часть операции – прорыв в город, был. Его беспокоили только два момента. Для успеха просто необходима была неожиданность наступления и преодоление глубокого и широкого рва вокруг крепости посуху. Если противник успеет заполнить его водой – все пропало. Длинных лестниц для переброски через ров не имелось, да и неоткуда им было взяться в безлесом Крыму. Для обеспечения наступления он, как талантливый артиллерист в самый короткий срок опоясал Евпаторию цепью артиллерийских и стрелковых позиций. Назначенные от пехотных и егерских полков солдаты отрыли, построили 76 эполементов (укрытий – С.К.) на каждое орудие в 40 шагах друг от друга, а между ними стрелковые окопы штуцерников.
Войска были разбиты на три отряда. На правом фланге отряд генерал-майора Бобылева – Черниговский и Полтавский пехотные полки, Украинский и Новороссийский уланские полки, две сотни казаков и четыре батареи. В центре отряд генерал-майора Тетеревникова – Алексопольский и Кременчугский пехотные полки, греческий батальон полковника Панаева, сотня казаков и три батареи. На левом фланге отряд генерал-майора Огарева-3-го – хорошо знакомый Хрулеву Азовский пехотный полк, резервные батальоны Подольского егерского полка, Московский драгунский полк, сотня казаков и четыре батареи. Во второй линии у села Сак развернулись драгуны Каргопольского и Кинбурнского полков под началом самого барона Врангеля с конно-легкой батареей. Далее на пути к Симферополю расположилась у села Богай 2-я бригада резервной уланской дивизии генерал-лейтенанта Корфа. Особое внимание Хрулев уделял дефиле у Сакского озера. Здесь можно было сравнительно незаметно, укрываясь за кладбищенской оградой и каменоломнями, ближе всего подойти к городу.
Подробности этого боя давно известны, проанализированы и разобраны до мельчайших подробностей. Дело признано неудачным, не удалась атака, город не взяли и отошли с напрасными потерями. Хрулев назван, как и предполагалось, «авантюристом и фанфароном». Формально все так, но я все же позволю себе, не вдаваясь в подробности, заострить внимание на некоторых деталях, которые в несколько ином свете могут оценить атаку на Евпаторию, и уж, конечно, не согласиться с напрасностью наших потерь.
Во-первых, отметим, то чего больше всего боялся Хрулев, произошло, и повлиять на это он никак не мог. В Евпаторию накануне атаки перебежал-таки улан из поляков, и эффект внезапности атаки был потерян. Гарнизон встретил русских в полной готовности. Более того, 5 (16) февраля в 6 часов утра первыми открыли огонь орудия Евпатории.
Во-вторых, хваленые союзники допустили-таки при своей полной осведомленности о возможности наступления на Евпаторию существенную ошибку. Позволили нам в течение ночи подготовить хорошо защищенные артиллерийские позиции и стрелковые окопы. Это будет им дорого стоить.
В третьих, именно с этих позиций артиллерия прекрасного артиллериста Хрулева и специально отобранные лучшие стрелки штуцерники так точно и эффективно ударили по позициям противника, что за 4 часа артиллерийской дуэли заставили замолкнуть десятки полевых орудий и взорвать 5 артиллерийских погребов. Штуцерники прилежно выбивали раз за разом сменяемую орудийную прислугу. Союзники усилили огонь мощной корабельной артиллерии, но меткость этого огня была такова, что потери у нас оказались минимальными.
В четвертых, Хрулев атаковал именно на левом фланге в дефиле Сакского озера, незаметно подтянув туда пехоту и артиллерию. Пехоту поддерживали две конные батареи, которые на 100 сажень подскакали к городской ограде и ударили картечью. Пехоту – любимых азовцев и 800 бойцов греческого батальона лично в атаку вел генерал-майор Огарев-3-й. Эти герои прорвались-таки ко рву, н турки успели заполнить его водой, открыв шлюзы. Сработал второй фактор, которого опасался Хрулев. Переплыть ров, имея при себе лишь короткие штурмовые лестницы, никто не мог. К этому времени пошла в атаку пехота на правом фланге и в центре и впереди ее ждала та же водяная преграда. Хрулев сразу понял - дальнейшее наступление приведет только к огромным потерям с малыми шансами на успех и отдал приказ к отступлению. Он сам помчался на правый фланг, и начал заворачивать выходившие на рубеж атаки полки. Солдаты, офицеры, даже отказывавшиеся недавно вообще наступать князь Урусов и барон Врангель запротестовали. Но Хрулев был не приклонен. Позже именно этот маневр будут ставить ему в вину, отождествляя с действиями на Дунае Даненберга у Ольтенице и Горчакова под Силистрией. Но там мы были на волосок от победы, а здесь на волосок от разгрома. Хрулев помнил о главном – нанести врагу максимальный урон. И это важно
Не могу не сказать несколько слов и о греках под Евпаторией. Греческий батальон, названный пышно «Греческий легион Николая I», был сформирован из добровольцев осенью 1854 года на Дунае под Измаилом в составе пяти рот и прибыл в Крым через Перекоп под командованием подполковника Уланского полка Георгия Папаафаноспуло. Добровольцы под голубым знаменем с н6адписью «Православие» люто ненавидели турок – почти у всех от рук башибузуков погибли родные и близкие. Под Евпаторией Хрулев подчинил их адъютанту Меншикова полковнику Аркадию Александровичу Панаеву. Они не роптали, но переодеться в русскую форму, чтобы их не узнали турки, отказались наотрез: «Мы, напротив, желаем, чтобы варвары узнали в нас мстителей». Евпатория стала для них полем славы. Особенно отличилась рота капитана Георгия Стаматиса, которая первая прорвалась к крепостному валу. Сам Стаматис будет тяжело ранен, вынесен с поля боя, но, к сожалению, через месяц умрет в госпитале в Симферополе.
Наконец, в пятых, помня о главном, он устроил врагу небольшой сюрприз. Две наши колонны в центре и на правом фланге отступили без какого-либо противодействия со стороны неприятеля. А левой колонне Хрулев приказал изобразить панический отход. Турки сразу клюнули на это и выдвинули в преследование до батальона пехоты и три эскадрона кавалерии. Особенно рвались в атаку кавалеристы. Наши, якобы бегущие войска, добрались до артиллерийских позиций, и Хрулев приказал развернуть в каре между пушками, рядом со штуцерниками два батальона Азовского полка. На флангах развернулись перпендикулярно им две конные батареи. Турки залезли в эту западню, огневой мешок. С дистанции ружейного выстрела по ним залпом ударили пехотные каре, штуцерники и картечь артиллерии и буквально смели их с поля боя. Сколько там погибло людей - до сих пор неизвестно.
Кстати, о потерях. По официальным данным за всю операцию мы потеряли 769 человек, в том числе 168 убитыми. Противник 419 человек, в том числе 120 убитыми. Французы, якобы, вообще потеряли убитыми 4 человека и 10 ранеными. Но на корабли союзников по их же признанию трое суток баркасами возили погибших и раненых. В баркас загружалось не менее 30 человек, а баркасов было не менее 7. Невозможно было скрыть и гибель командира Египетской дивизии Селима-паши, смертельного ранения турецкого генерала Али-бея и египетского полковника Рустем-бея. Любопытно в этой связи донесение по итогам боя и генерала С.А. Хрулева: «Отступление было проведено в примерном порядке. Потери с нашей стороны состояли: из убитых 1 штаб-офицер, 3 обер-офицера и 105 нижних чинов, раненых и контуженых 1 генерал, 4 штаб-офицера, 34 обер-офицера и 544 нижних чинов. Из последних 120 человек легко раненые и по малозначительности повреждений остались в полках. Потери неприятеля, без всякого сомнения, очень велики, что можно полагать по сосредоточенности выстрелов и тому, что артиллерия действовала с дистанции 150 сажень большею частью ядрами и гранатами».
Что касается самого Хрулева, то, на мой взгляд, он выжал из операции все возможное и невозможное, несмотря на видимый афронт. Он решил главную задачу – отбил у союзников до конца обороны какое-либо желание прорваться к Перекопу из Евпатории. Это отмечает и Э.И.Тотлебен в своем труде: «Таким образом, главная цель нападения не была достигнута. Эвпатория осталась в руках неприятеля; но дело это не осталось без выгодных для нас результатов: оно заставило союзников быть постоянно готовыми для отражения новых атак, для чего в Эвпатории содержался значительный гарнизон и кроме того приступлено было к возведению обширного укрепленного лагеря, к обороне». Омер-паша скоро уйдет со своими войсками в севастопольские тылы, а потом и вообще на Кавказ. Это дорогого стоило и нисколько не посрамило Хрулева, слава которого по делам его начала расти с каждым днем обороны Севастополя в развернувшихся сразу после Евпатории боях за передовые редуты и люнеты.
Но прежде необходимо сказать несколько слов о смерти государя императора Николая I, и вступлении на престол Александра II. Событие это знаковое. Во-первых, смены монарха в России во время большой войны еще не бывало, и весь мир замер в ожидании чего-то необычного. И, прежде всего, в ходе и исходе войны. Но монархия в России тогда была настолько сильна, что ровным счетом ничего не произошло. Война продолжилась с прежним остервенением, хотя по смене политического руководства начались новые контакты и проекты, прежде всего по линии МИД. Во-вторых, до сих пор существует масса догадок, версий о причине самого ухода из жизни Николя I, которые так или иначе до сих пор влияют на оценки итогов войны.
На мой взгляд, самая правдивая официальная версия. Больной гриппом Николай поехал в Михайловский манеж на обязательный для него развод маршевых батальонов Преображенского и Семеновского полков. Принимал смотр, опять же по обыкновению, налегке в одном мундире, что и спровоцировало осложнение – острую пневмонию. От этого и сейчас умирают нередко. Это произошло 10 февраля. 11 февраля он уже не вставал с постели и через неделю в ночь с 17 на 18 февраля умер от инсульта, простившись со всей семьей, близкими, причастившись в полном уме и сознании. Умирая и прощаясь с внуком, будущим императором Александром III сказал просто: «Учись умирать!». Близкий ему человек граф Блудов запишет: «Сей драгоценной жизни положила конец простудная болезнь, вначале казавшаяся ничтожною, но, к несчастию соединившаяся с другими причинами расстройства, давно уже таившимися в сложение лишь по-видимому крепком, а в самом деле потрясенном, даже изнуренном трудами необыкновенной деятельности, заботами и печалями, сим общим уделом человечества и, может быть, еще более Трона».
Между тем, до сих пор продолжает ходить версия о самоубийстве Николая I, якобы не выдержавшего груза поражений Восточной войны. Причем, в двух вариантах. По первому, он якобы заставил одного из своих лейб-медиков гомеопата Мандта дать ему яд. Версия основывается на воспоминаниях адъютанта Александра II полковника Генштаба И.Ф. Савицкого, которому якобы все рассказал сам Мандт, перед своим таинственным исчезновением из Петербурга. На самом деле Мандт никуда не исчезал, а официально вернулся домой в Европу. Да и как можно верить Савицкому, который, судя по всему, не только не любил, но ненавидел государя, который всем обязанный царскому дому пишет о своем государе: «30 лет это страшилище в огромных ботфортах, с оловянными пуговицами вместо глаз безумствовало на троне, сдерживая рвущуюся из-под кандалов жизнь…». Дальше цитировать не буду – гнусно и противно. Таких людей, кормившихся из царских рук и тут же в них плюющих, к сожалению, всегда было достаточно.
Вторая версия более приличная. Якобы Николай I специально поехал больным в манеж, чтобы получить смертельное осложнение и умереть, спасаясь от позора военных поражений. Господи! Откуда все берется? С чего бы государю так отчаиваться? Севастополь еще стоял, как скала. Неудачи под Инкерманом и Евпаторией не более чем, пусть и неприятные, но частные эпизоды затянувшейся войны. На Балтике, Севере и Дальнем Востоке у противника одни неудачи. На Кавказе у нас вообще победа за победой. Но главное даже не в этом. Забывают иные «правдорубы», что Николай I был глубоко верующим православным христианином, и войну то начавшим во многом для торжества православия. Что для него даже мысль о самоубийстве – смертный грех хуже убийства, ибо отрезает путь к раскаянию. И все эти рассуждения о том что: «Николай Павлович умирал от горя… Это умирание не имело признаков физической болезни» не многим далеки от домыслов негодяя Савицкого и вполне достойного монархиста князя Мещерского. Любимая дочь государя Ольга Николаевна знала отца получше всех толкователей и ни раз повторяла: «Он был слишком верующим человеком, чтобы придаваться унынию».
Нет, не любили у нас, и не любят до сих пор государя императора Николая I. А, на мой взгляд, он великий государь земли русской. До сих пор с патологическим интересом обсуждают ботфорты, оловянные глаза, «не чищенные ружья», никем не доказанные шашни с фрейлинами, и откровенно не замечают ни одной положительной черточки его царствования и личности. И вот что удивительно. Памятник ему, как был поставлен на Исаакиевской площади, так стоит и будет стоять вечно, несмотря на все революции и контрреволюции в нашей державе, в мире. Как Петру и Екатерине. А те ведь Великие!
Но вернемся в Крым. Отставки в очередной и последний раз запросил главнокомандующий генерал-адмирал А.С. Меншиков. Это было давно осознанное решение. Меншиков, как умный и принципиальный человек, понял, что в современной войне он уже неспособен победоносно руководить войсками. Его время ушло, опыт не соответствует требованиям времени.
Светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков генерал-адъютант, адмирал пожалуй больше всех подвергался и подвергается до сих пор жесточайшей критике, нападкам за крымские неудачи Восточной войны. Много справедливого есть в этих упреках. Мы уже говорили о некоммуникабельности этого человека, в котором грибоедовское «горе от ума» превалировало с какой-то гротескной чертой. Его не любили за ум, за черствость, нетерпимость и далее по списку. Но я все-таки позволю себе сказать слово в его защиту. Начнем с того, что Севастополь все-таки сдал не он, а Горчаков. Почему-то все думают, что Меншиков сделал бы это обязательно и еще раньше. Почему? Да, он писал о такой возможности государю, не раз просился в отставку. Но это была скорее своеобразная исповедь. Перед кем ему еще было исповедоваться. Оставаясь всю жизнь очень одиноким человеком при дворе, в обществе, в армии, в семье. Он жестоко страдал и не желал лгать, оправдываясь даже в мелочах. Да, его не любили начальники, подчиненные, придворные, офицеры и солдаты, но все уважали за безукоризненную честность, порядочность и справедливость. Он не был «отцом-командиром, своим братом», но о подчиненных заботился всегда строго и неукоснительно. Не было ни одного незаслуженного упрека из его уст. Да и мало кто знал, что, несмотря на все свои заслуги, богатство он был чрезвычайно скромным и не требовательным в быту человеком. Довольствовался малым, железной походной кроватью, простой едой, мазанкой для жилья, и совсем не в подражание кому-либо, а искренне по душевному складу. В Севастополе офицеры, нижние чины, обыватели, втихаря посмеивались над его нелепой фигурой, разъезжающей на муле – «генерал на осляти». Над Нахимовым не смеялись, хотя на лошади с задранными брюками и сверкающими подштанниками тот выглядел еще смешнее. Любили. А Меншикова не любили. Между тем, никто не знал, что давным-давно в бою ядро попало ему между ног, вырвало по куску мяса с каждой ноги, раны так и не зажили до конца. Всадником он надевал специальные штаны с кожаными прокладками и мог передвигаться только на муле. Маленький штришок, конечно, не влияющий на полководческий талант Меншикова, но все-таки подчеркивающий трагическую судьбу этого незаурядного человека, достойного лучшей памяти. Да и как у полководца мы уже отмечали его великолепный суворовский глазомер, чувство предвидения. В своих прогнозах он не ошибся ни разу. Не могу не отметить, что в царствование Александра II уже отставник Меншиков примет самое деятельное участие в подготовке знаменитой реформы по освобождению крестьянства. Умрет в 81 год в собственно одноименном имении Клинского уезда. Но Бог не оставит без внимания достойного сына земли русской. Уже а наше время по инициативе военных моряков во вновь восстановленном сельском храме находится памятная доска, отлитая из лопастей винта атомного подводного ракетоносца и бюст А.С. Меншикова.
Меншиков принимал правильные решения, но не терпел штабных проработок операций и практическое их исполнение не контролировал. Все отдавал на откуп подчиненным, а они без централизованного управления не всегда оказывались на высоте. Это его главный недостаток. Скоро на посту главнокомандующего Меншикова сменит генерал Горчаков. Мы о нем уже говорил подробно, и после его полководческих подвигов на Дунае назначение это не предвещало ничего хорошего. В отличие от Меншикова Горчаков до мозга костей был штабистом, но белее чем требовалось главнокомандующему – полководцу. На него будет очень похож еще один наш неудачный полководец Куропаткин. Мы уже говорили о его любви к совещаниям по всякому поводу, все решения принимались, по сути, коллегиально. В отличие от Меншикова лично вмешивался в ходе сражения в распоряжения подчиненных, но лучше бы не вмешивался. И все-таки, в Петербурге, действующей армии ждали чего-то нового
Появится и в союзных войсках новый полководец, который в отличие от Горчакова повернет-таки действия союзников в успешное направление. Французы до сих пор высоко чтят и помнят генерала Ниеля. У французов в Крыму появился свой инженерный гений выпускник Политехнической школы 53-летний дивизионный генерал Адольф Ниель. Сразу после обычной африканской карьеры он связал свою жизнь с президентом, будущим императором Наполеоном III, у которого ходил в любимчиках. Не только по личной симпатии, но и по праву лучшего фортификатора. К началу войны он стал генерал-инспектором инженерных войск и воевать начал на Балтике. Именно ему французы обязаны взятием наших укреплений на Бомарзунде. Наполеон сделал его своим генерал-адъютантом и послал под Севастополь прояснить-таки тамошнее положение дел и взять на себя инженерную часть осады. И тот не подвел патрона, проявив незаурядные способности не только военного инженера, но и полевого командира. Мы еще не раз встретимся с ним, а пока заметим, что под Севастополь он прибудет с четырьмя степенями Ордена Почетного Легиона – от Кавалера, до Великого офицера. Там же станет вполне заслуженно Кавалером Большого Креста. После войны дослужится до военного министра, пожизненного сенатора и умрет неожиданно в возрасте 67 лет, не дожив до позора Франции в схватке с Пруссией всего несколько месяцев. Кстати, его именем названы улицы, и даже сорт розы.
Главная заслуга Ниеля состояла в том, что он правильно определил ключевую точку всей обороны Севастополя. До него главными считались самые близкие к городу 4-й и 5-й бастионы. Ниель сразу обратил внимание на Малахов курган. Взяв его, союзники могли в считанные часы расстрелять всю оборону города на всю глубину, в том числе и часть Северной стороны. Он не исключал атак на других участках фронта, приветствовал стремление как можно ближе подобраться к позициям русских, но учитывая новое соотношение сил противников, все-таки считал главным удар по одной ключевой точке обороны.
К тому времени союзники получили значительные подкрепления. Пришел почти 3-х тысячный турецкий корпус Омер-паши. Прибыла усиленная Сардинская дивизия. Французы получили 2 новые бригады, артиллерию. Инженерный корпус (батальон) численностью до 950 человек. Теперь французская армия Канробера насчитывала 80 тысяч человек со 180 орудиями и развернулась в 2 корпуса: слева – дивизионного генерала Пелисье в составе дивизий генералов Форея, Лавальяна, Пете и де Саля – 28 тысяч человек. Справа корпус лучшего полководца генерала Боске в составе дивизий генералов Буа, Кану, Майрана и Дюлака – 37 тысяч человек. В резерве пехотная дивизия генерала Брюне и кавалерийская генерала Мориса – 20 тысяч человек. У англичан по-прежнему насчитывалось не более 20 тысяч штыков и сабель. Итого у союзников только под Севастополем 120 тысяч человек. У нас тоже 120 тысяч, но разбросанных по всему Крыму от Перекопа до Севастополя. Под самим городом не более 80 тысяч.
Итак, возбудившийся Ниель на первом же совещании поднял вопрос о Малаховом кургане. Понимания не встретил. Канробер сомневался, англичане вообще не хотели пока активизировать действия. Ниель помчался в Константинополь, откуда было легко связаться с Парижем, чтобы получить добро от самого Наполеона. Ну, а у нас важность Малахова кургана понимали давно, и как только появились первые сведения об инициативах Ниеля, начали немедленно возводить впереди кургана новые передовые укрепления. Прежде всего, требовалось прикрыть его с левого фланга со стороны Килен-балки, и, конечно, занять прямо перед его фронтом господствующие высоты. И там, и там предполагалось возвести в кратчайший срок полно профильные редуты, или хотя бы люнеты.
В ночь с 10(22) февраля через неделю после Евпатории начались работы у Килен-балки под общим руководством генерала Хрущева, имя которого будет с тех пор постоянно звучать до конца обороны.
Тульский столбовой дворянин генерал-майор Александр Петрович Хрущев собственно генералом и героем стал именно в Севастополе. Пороху он впервые понюхал еще в 1825 году прапорщиком 7-го Пионерского батальона. Заканчивал ту турецкую кампанию уже командиром роты в пехоте с ранами и орденами. Потом после ранения судьба забросила его на долгих 17 лет в военные педагоги - воспитателем кадетских корпусов, института корпуса горных инженеров, и только в 1851 году полковником он вернется в армию командиром Волынского пехотного полка, с которым и очутиться в Севастополе. Кто бы мог подумать, что из этого по сути небоевого офицера вырастит настоящий военачальник, герой. Это он со своим полком будет прикрывать наше отступление от Альмы, а потом три месяца, не уходя ни на час стоять на самом простреливаемом 4-м бастионе. В Севастополе получит генеральский чин и орден Св. Георгия 3-й степени, Золотое оружие «За храбрость» и останется на севастопольских рубежах до конца. После войны будет командовать дивизиями, в том числе 2-й Гвардейской, с которой достойно вынесет все перипетии польского мятежа через 10 лет. А дальше командующий Виленским военным округом, и закончит службу России Западно-Сибирским генерал-губернатором, командующим войсками округа, наказным атаманом Сибирских казаков, генералом от инфантерии, генерал-адъютантом. После тяжелой болезни в 1874 году назначен в Государственный совет, но через три месяца в возрасте 68 лет умрет в своем имении, где и будет похоронен. Сейчас, конечно, от могилы не осталось и следа, но все равно – завидная судьба. Кстати, он написал собственные «Записки об обороне Севастополя». Можно прочитать, кому интересно.
Хрущев вспомнил свою саперную юность и начал стройку. С Северной стороны на баржах подвозили материалы, инструменты, фашины, туры. Для огневого прикрытия к Килен-балке подошли пароходы «Владимир», «Херсонес» и «Громоносец». На работы выдвигались 3 батальона Селенгинского полка и полностью Волынский полк. Вечером вместе с пластунами Тотлебен и его помощник штабс-капитан Тидебель лично произвели разбивку редута в 450 шагах прямо от нашего 2-го бастиона и в 400 шагах от ближайших французских траншей. Хрущев вывел один батальон вперед от этой разметки и рассыпал его в цепь. Остальные батальоны с лопатами и кирками врезались в каменистую почву. Сначала выкопали впереди траншеи, ложементы для стрелков штуцерников. Потом вырыли ров и начали возводить сам редут. С рассветом ошеломленные французы увидели в полной красе грандиозную стройку и поняли – русские опять их опередили. Потом французский летописец войны напишет: «Счастливый защитник Севастополя умел удивительно воспользоваться нашими колебаниями, чтобы, по возможности, замедлить падение крепости. Прикрыв тройным рядом валов и батарей все пункты, на которые, уже в продолжении целых месяцев, мы вели траншеи, он смело двинулись вперед и, предупредив нас, заняли укреплениями – сперва слабыми, но потом значительными – те самые позиции, на кои мы предполагали направиться, что заставило нас впоследствии предпринимать, для овладения ими, настоящие штурм. Видя, что мы не решаемся атаковать Малахов курган, наш неусыпный противник воспользовался временем и, можно сказать, что он, как будто бы осаждал наши траншеи».
Французы начали было ружейный обстрел работающих, но тех хорошо прикрыли наши штуцерники ответным огнем. Как раз в это время из Константинополя прибыл генерал Ниель с «добром» от Наполеона, но еще сутки он перепирался с Канробером, а когда тот согласился на атаку, редут был почти готов. В следующую ночь Канеробер решил атаковать это появившееся «чудо-юдо» силами двух полков зуавов и морскими пехотинцами под общей командой дивизионного генерала Майрана. В половине второго ночи зашла луна, и французы в полной темноте колоннами устремились вперед. Но их ждали. Хрущев приказал зажечь фальшфайер, сигнализируя пароходам, которые изготовились к стрельбе на пристрелянную дистанцию. Как только французы на нее вышли, сразу попали под сильнейший сосредоточенный огонь корабельных орудий. Колонны встали, неся потери. Командир одной из колонн бригадный генерал Моне лично повел своих зуавов вперед. Но к этому времени наши солдаты побросали кирки и лопаты и заняли боевой порядок и открыли ружейный огонь на вспышки выстрелов. Французы продолжали лезть вперед, и в кромешной темноте начался жуткий штыковой бой. Трижды раненый Моне вел на редут свою пехоты и ее трижды отбрасывали от редутов русские штыки. Наконец. Хрущев дал сигнал общего сбора и под барабанный бой ударил штыками навстречу врагу. Его самого чуть не подняли на штыки. Спас рядовой Волынского полка Белоусов. Французы побежали и попали опять на пристрелянную полосу. Опять сигнал, и огнь с кораблей. Потери, даже как всегда приуменьшенные, оказались ужасными – более 600 человек, в том числе более 100 убитыми, 8 офицеров. 5 офицеров и 30 солдат попали в плен. Мы потеряли в три раз меньше людей и только 6 офицеров ранеными. Полная победа. Ночной бой продолжался не более полутора часа.
На следующий день французы зализывали раны, а мы достраивали редут по наименованию полка названным Селенгинским и хоронили убитых, в том числе французов. Отпевал католический священник. Французы окончательно затихли, а мы с 12(24) по 16(28) февраля достроили Селенгинский редут. Более того, в ночь с 16 на 17 февраля в 100 саженях впереди и несколько левее заложили и начали стремительно возводить еще один теперь Волынский редут под руководством тех же Тотлебена и Тидебеля. В этот день ушел из жизни государь император Николай I, но до севастопольских аванпостов эта весть дойдет только через две недели. К тому времени уже будут полностью готовы два редута с ложементами для пехоты на флангах и между ними, которые своими 26 орудиями надежно прикроют Малахов курган с левого фланга. Французы назовут их «Белые редуты» из-за белого песчаника, покрывающего брустверы укреплений.
Одновременно Тотлебен предложил Остен-Сакену занять прямо перед Малаховым курганом в 300 саженях от него Зеленую гору и тоже заложить там укрепление. Работы начались немедленно. Устроить редут не хватило времени, но полноценный люнет строился опережающими темпами. Начали строить солдаты Якутского полка, закончили солдаты Камчатского пехотного полка, и люнет стали называть Камчатский. Французы возбудились, но Канробер не рискнул атаковать люнет после неудачи с Селенгинским редутом. Начальник его инженеров генерал Ниель настаивал на полное прекращение атак. Канробер все-таки через несколько дней атаковал, но только нашу пехоту в ложементах. В целом борьба за ложементы и редуты с переменным успехом продолжалась более месяца, превратившись в настоящую рутину. На этом фоне следует отметить только три события, взволновавшие севастопольцев.
Во-первых, 2(14) марта помощник начальника гарнизона вице-адмирал Нахимов вступил в должность командира Севастопольского порта и военного губернатора города, и сазу отметился известным приказом: «Усилия, употребленные неприятелем против Севастополя, 5 декабря и в последующие затем дни, дают основательный повод думать, что решившись продолжать осаду, враги наши рассчитывают на средства еще более громадные, но теперь шестимесячные труды по укреплению Севастополя приходят к концу, средства обороны нашей почти утроились, и потому. Кто из нас верующих в правосудие Божие, усомнится в торжестве над дерзкими замыслами неприятеля…». Усомнившихся не было. Поскольку часть затопленных осенью судов разметало бурей, Нахимов затопил еще 6 кораблей: линкоры «Двенадцать Апостолов», «Ростислав», «Святослав», «Гавриил» и фрегаты «Мидия» и «Месемврия».
Во-вторых, 4(16) марта начальником всех войск на Корабельной стороне и передней позиции левого фланга назначается генерал Хрулев, и он сразу же активно включается в борьбу за ложементы и редуты. Особенно примечательна схватка в ночь с 5 на 6 марта у Камчатского люнета с зуавами. Приведу лишь очень короткую цитату из официальной истории: «Зуавы кинулись на ложементы и выбили из них прикрытие от Якутского полка. Но полковник Свищевский, выйдя из люнета с тремя ротами Волынцев, ударил в штыки и заставил Французов отступить в их параллель. Неприятель, снова устроившись, открыл батальный огонь по ложементам. Зуавы вторично кинулись вперед, но были опрокинуты батальоном Якутского полка и двумя ротами Томского полка, вышедшими из люнета, под начальством полковника Бялого и потеряли до 50-ти человек убитыми и 10 пленными, в числе которых был 1 офицер. Наши войска преследовали неприятеля по пятам и ворвались в его траншею, где, несмотря на прибытие в помощь Зуавам 2-го стрелкового батальона, истребили множество Французов и только лишь по приказанию генерал-лейтенанта Хрулева были выведены из жаркого рукопашного боя и отошли в ложементы. У нас убито 15 нижних чинов».
В третьих 7(19) марта погиб доблестный защитник Севастополя адмирал Истомин. Лучше, чем очевидец всего уже знакомый нам севастополец Алабин не скажешь: «Он погиб в то время, когда возвращался на бастион Корнилова с Камчатского люнета, по гребню траншеи, по сторонам его шли комендант люнета Сенявин и инженерный офицер Чистяков. «Ваше Превосходительство, сойдите в траншею: тут очень опасно, - сказал ему Сенявин. «Э, батюшка, все равно от ядра не спрятаться, - отвечал Истомин. В это мгновение ядро оторвало ему голову, контузив Сенявина и ударив Чистякова в голову костями черепа адмирала. Истомин был достойным членом семью Черноморских моряков, возросшей и преисполнившейся духом бесстрашия под руководством Лазарева. Поступив на Малахов курган, Истомин заботился о нем и берег его, как прежде берег свой корабль «Париж». С самого начала осады он не раздевался, спал весьма мало и в последние дни свои, постоянно находясь в нервическом раздражении, принимал мускус, чтобы поддержать физические силы свои. Благодаря его неусыпной деятельности, Малахов курган стал отдельною сильною крепостью. Чувство долга поселило в Истомине совершенное равнодушие к смерти. Когда многие храбрые, испытанные сослуживцы адмирала изъявляли удивление его необыкновенной отваге, он повторял: «А я удивляюсь вашему удивлению, я и так незаконно живу на свете, мне следовало быть убитым в первую бомбардировку, почему же не играть мне тем, чем пользуюсь долее срока». Накануне вечером, когда у него в башне сидел генерал Хрулев и собралось несколько офицеров, пришел какой-то ластовый офицер с жалобою, что его не произвели в поручики, между тем, как младший в чине был удостоен этой награды за дело, в коем меньше его принимал участие. Когда он ушел, Истомин, обратясь к своим гостям, сказал: «Странное какое-то время теперь, а он хочет поручичьего чина! Ну, не все ли равно умереть – поручиком или подпоручиком? Я, например, убежден, что не выйду жив отсюда и мне решительно все равно – генералом ли меня убили, или поручиком».
В Севастополе было три таких адмирала – Корнилов, Нахимов и Истомин, безмерно любимых, уважаемых и почитаемых героев для всех защитников крепости от нижнего чина, до высочайшего. Именно поэтому они и лежать рядом, практически в одной могиле, и останутся навечно в сердцах русских людей.
44-летний адмирал Владимир Иванович Истомин до Севастополя прошел обычную жизнь морского офицера от гардемарина до командира 120-пушечного линкора «Париж». Необычной была только блестящая служба этого офицера – уже в возрасте 18 лет при знаменитом Наварине получившего орден Св. Георгия 4-й степени. Орден 3-й степени получит уже на бастионах Севастополя. Но еще раньше за Синоп, как лучший командир заслужит вне очереди адмиральские эполеты и личную признательность Николая I. На бастионах, как и Нахимов, останется моряком, вполне искренне считая Корниловский бастион своим кораблем, а себя капитаном. Поселился на бастионе в знаменитой башне, как в каюте с морским комфортом и выходил на крепостные верки, как на мостик в черном морском сюртуке с золотыми эполетами. Никогда не маскировался серой солдатской шинелью. Чем не хорошая мишень? Знал, что уйдет с этого «корабля» только на «дно» и считал свою смерть неизбежной. Семьи, как у Нахимова не было. Мать, сестра, четыре брата морских офицера – это что-то далекое. На море капитаны кораблей погибают и в выигранных сражениях, и к этому он всегда был готов. Нам сейчас его смерть кажется чудовищной, ужасной, а тогда завидной для любого настоящего русского офицера!
8(20) марта в Севастополь, наконец-то прибыли уже знакомые нам по Дунаю князь М.Д. Горчаков 2-й с начальником штаба генерал-адъютантом Коцебу. Его бодрое заявление о скорейшем изгнании неприятеля из Крыма севастопольцы «встретили с ледяным равнодушием». Хорошо знали, что генерал лично смел, но не Кутузов. И правда, Горчаков в первых же письмах в Петербург новому государю Александру II заныл, сомневаясь в возможности удержания крепости, попросил новые подкрепления: «Положение наше довольно трудно; подступы неприятеля столь сближены, что Севастополь может держаться только при весьма сильном гарнизоне, у неприятеля уже до 90 тыс. европейцев и до 30 тыс. турок, а наши подкрепления поспеют только к половине апреля».
Между тем. Французы медленной сапой рыли и рыли ложементы, апроши и вскоре приблизились уже к нашим ложементам перед редутами и люнетами на расстояние до 40 саженей, и начали подтягивать туда полевые орудия и мортиры. Стало понятно – скоро атакуют, что такое 40 саженей? Один бросок пехоты. Генерал Хрулев помчался в главный штаб и предложил немедленно атаковать противника, отбросить его хотя бы от наших ложементов. Горчакову предложение понравилось. Он очень хотел показать свои способности уже в первой пусть и незначительной операции на крымской земле. Приказал штабу тщательно подготовить операцию, что тот и проделал безукоризненно в самое короткое время. Штаб работал отлично.
На вылазку выделялось по 2 батальона от Камчатского, Угличского, Днепровского и Волынского полков, и батальон от флотских экипажей. Всего 5 тысяч человек. Во главе, конечно, встал сам Хрулев. 2 батальона моряков капитана 2-го ранга Будищева и лейтенанта Бирилева должны были атаковать англичан, отвлекающим ударом. Как только стемнело 10(22) марта Хрулев ударил, да так, что отбросил французов от своих ложементов, гнал их до собственных траншей. Солдаты так разгорячились, что ворвались в сами траншеи и продолжали неистово колоть врага штыками. В это же время моряки ошеломили стремительной атакой англичан, захватили их батарею, перекололи штыками прислугу, опрокинули пушки. Наши солдаты и моряки крушили врага, не обращая внимания на приказы командиров прекратить атаку и отойти на свои позиции. Не слушали даже Хрулева. Тот приказал полковому священнику, знаменитому на весь Севастополь иеремонаху Иоанникию Савинову отозвать бойцов пастырским словом. Только тогда наши стали отходить от французских и английских траншей. Иоанникий в разгар схватки в крестом в руках громовым голосом возглашал: «Спаси Господи люди Твоя…», едва сам не попал на штыки. Главная цель была достигнута. Враг отброшен от наших позиций, и начало штурма крепости откладывалась. Огорчали только потери. Мы потеряли только убитыми 7 офицеров и 369 нижних чинов, более 900 ранеными, правда, в основном, легко. Союзники объявили, как всегда уменьшенные потери. У французов – убитыми 24 офицера и 500 нижних чинов, 4 офицера и 83 солдата попали в плен. У англичан в плен попали 2 офицера и более 100 нижних чинов. Столько же погибло. Но цифры дутые, ибо у французов только в одном 82-м полку казалось убитыми 6 офицеров и 320 нижних чинов.
На следующий день в 3 часа пополудни объявлено временное перемирие для уборки раненых и погибших. Затрубили рожки, ударили барабаны, на позициях взвились белые флаги. Процессом с нашей стороны руководил генерал-майор со странной фамилией Заливкин, от французов – мрачный старик генерал Брюне. Помимо санитаров, рабочих на поле высыпали тысячи зевак. Вчерашние противники сходились, смеялись, обменивались куревом. Кстати, наш адмирал Истомин и англичанин Лайонес еще в декабре 1854 года по старому знакомству обменялись подарками. Англичанин послал Истомину головку лучшего сыра, а Истомин послал ему копченое седло горного козла. Такова была тогда война!
Эта вылазка подействовала на союзников. Как всегда завязались споры – штурмовать или не штурмовать. В конце концов, пришли к общему мнению для начала провести мощнейшую бомбардировку русских позиций под Севастополем и самого города. В зависимости от ее итогов и принять решение по штурму. Не вдаваясь в подробности этой операции, отметим, на мой взгляд, наиболее важные, характерные ее особенности.
Союзники сосредоточили максимальное количество орудий – 393 французских, 148 английских, всего 541. Примерно столько же было и у нас. Но на каждое орудие союзников приходилось примерно 600 зарядов, у нас не более 300. Особенно нам не хватало пороха. Флот союзников сумел насытить в те же сроки свою артиллерию несравнимо большим количеством боеприпасов, чем смог наш гужевой транспорт. Обидно, но факт. В течение всей операции флот не стрелял, а продолжал подвозить боеприпасы.
Батареи союзников занимали охватывающее положение вокруг наших позиций и самого города и сосредотачивали огонь по сходящимся направлениям, усиливая тем самым его мощь и эффективность. Только по Малахову кургану било сразу 144 орудия. Наши же батареи били рассеянным веерным огнем, эффективность которого была значительно ниже.
Наша батарейная прислуга, а главное пехотное прикрытие на случай штурма располагались на очень ограниченном пространстве. Буквально плечом к плечу, прятались за всевозможными стенками, домами и подвергались сокрушительному поражению от взрывных боеприпасов. Все это наглядно показано, хотя бы на знаменитой панораме Ф.А. Рубо. «Оборона Севастополя».
Наконец, бомбардировка началась на второй день Пасхи, а это для русского человека много значило. Причем в этот год православная Пасха совпала с католической, но католиков ничего не смущало, и они усердно готовили бомбардировку. Не так было в православном Севастополе. « Перед праздником матросы и солдаты даже и бастионы, досыта напоенные кровью, прибрали, приукрасили, как могли… Даже подмели их метлами из фашинника, даже песочком посыпали!.. В блиндажах стремились соблюдать торжественность; щедро покупали копеечн6ые свечи и втыкали их в подсвечники перед иконами.. В четверг на страстной неделе не только в уцелевших еще церквях севастопольских, но и на бастионах в блиндажах читались «Двенадцать Евангелий» и раздавался в городе колокольный звон…». Первый день пасхи праздновали и французы, но только первый. А у нас продолжался праздник: «Ровно в полночь начался трезвон к заутрене, точно бы в любой Калуге или Пензе… пальба из орудий, правда, была в это время тоже, но привычная, обычная, так же как и ружейная стрельба в ложементах, тоже обычная: звон колоколов не мешал перестрелке, перестрелка – звону… И было разговенье, как всегда, и пились праздничные чарки, казенные и покупные, а когда дождались утра, гуляли в обнимку по бастионам, пели песни... На бульваре Казарского с шести вечера загремела полковая музыка, и началось праздничное гуляние…».
А 28 марта в 5 часов утра под проливным дождем ударили французские пушки, в 6 часов английские. Мы ударили в ответ. И десять дней всю Светлую седмицу без перерыва шла артиллерийская канонада. Днем стреляли, ночью мы восстанавливали буквально снесенные напрочь укрепления. В первые же сутки французы выпустили 30 тысяч снарядов, англичане 40 тысяч. Наши батареи ответили только 12 тысячам. Мы потеряли убитыми 62 человека и 311 ранеными. У французов выбыло из строя 69, у англичан 25 человек. Такая статистика сохранится с несколько худшим для нас изменениями на протяжении всей бомбардировки. При этом, Светлая седмица шла своим чередом. Люди на бастионах христосовались, шутили и, несмотря на тяжелые потери, тяжелые земляные работы сохраняли праздничный вид. Начальник гарнизона генерал-лейтенант Скалон и губернатор Севастополя вице-адмирал Нахимов христосовались под огнем врага с солдатами, офицерами, благодарили за геройскую службу. Христосовались и пришедшие к мужьям на бастионы жены, сестры, дочери, уже одним своим видом воодушевляя родных и близких. Один моряк-бомбардир шутки ради расписал 2-х пудовую бомбу как пасхальное яйцо и направил эту своеобразную «писанку» гостинцем на французскую батарею. Сметая огнем наши позиции, союзники несколько раз пытались подняться в атаку, особенно на ближайшие 4-й и 5-й бастионы, но получали неизменно достойный отпор. Севастополь стоял как скала. Уже знакомый нам француз Гирин, тот еще русофоб, все-таки вынужден был констатировать, что: Наполеон I-й завоевал бы три или четыре государства с половиной тех средств, в людях и деньгах, коих стоила французам осада Севастополя, и что Вобан, Тюрень и Конде, при Людовике XIV, не располагали такими средствами для присоединения к Франции нескольких областей и многих укрепленных городов, уступленных ей по Нимвеченскому миру».
Бомбардировка закончилась. За десять дней союзники выпустили 160 тысяч снарядов, мы только 80 тысяч. У них погибло 1850 человек, у нас 6000. О причинах мы уже говорили. И все же главным итогом этой бомбардировки стал отказ союзников от прямого штурма всеми войсками. Был ли у них шанс провести после такой артподготовки успешный штурм? Думаю, был, если бы они сосредоточили основной огонь на какой-нибудь одной ключевой точке обороны. Против того же 4-го бастиона, к которому приблизились на 200 шагов. Но они только изумлялись возникновению каждое утро на месте разрушенных укреплений новых, не менее грозных и готовых к отпору. Не последнюю роль сыграло тут и полученное Канробером из Парижа телеграфное указание: «Если штурм Севастополя невозможен, или сопряжен с большою потерею в войсках, не обещая совершенного овладения городом, оставайтесь в оборонительном положении…». Как бы то ни было, но 2-я бомбардировка закончила первые зимне-весенние боевые действия оперативной паузой.
Перенесемся почти на 100 лет вперед в раннюю весну 1942 года. Как и сто лет назад под Евпаторией, мы тоже начали, точнее продолжили, вести наступательные операции с Керченского полуострова против 11-й армии Манштейна. Все это входило в общий план наступления Красной Армии на начало 1942 года от Ленинграда до Крымского фронта. После эйфории от победы под Москвой очень хотелось тогда и Москве в Ставке, и на фронтах повернуть войну на запад, как когда-то получилось в 1812 году. К сожалению, одного желания, наличия достаточного количества войск и вооружения оказалось мало. Не было главного – умения вести современную оборонительную и уж конечно наступательную войну. Еще год тяжелейших боев, кровавых обидных поражений потребуется на то, чтобы Красная Армия превзошла-таки вермахт и люфтваффе в этой сложной науке побеждать. А пока плохо получалось везде, в том числе и в Крыму.
Мы атаковали, но как же бездарно, прежде всего, и в основном, организационно. Вот здесь высшее командование Крымского фронта во многом напоминало командование Крымской армии 1854 года. После того, как было упущено драгоценное время прорыва к Перекопу, и Манштейн отбросил наши войска на перешеек, переполошились и в Ставке, и в Крыму. Ставка направляет в Крым свирепого комиссара Л.З. Мехлиса и по льду пролива целую 47-ю армию с Тамани, все с той же задачей - деблокировать Севастополь и освободить Крым. 14 марта 1942 года в Оперативной сводке ГШ Красной Армии № 73 читаем: « Войска Крымского фронта 10.00 13.3 перешли в наступление, но, встретив сильное огневое сопротивление противника, к 18.00 вышла на фронт западные скаты выс.25,3…. развилка дорог (сев.-вост. Дальн. Камыши. 51-я армия, встречая упорное сопротивление противника из узлов сопротивления, к 18.00 занимает положение… 44-я армия, преодолевая упорное и огневое сопротивление противника из районов Кой-Асан, выс.66,3 Дальн. Камыши к 18.00 13.3 занимала положение…47-я армия продолжала оставаться в прежних районах сосредоточения. Севастопольский оборонительный район занимал прежнее положение». Три раза в сводках шли более-менее мажорные сообщения, сменяемые провальными, пока не поступил приказ перейти к обороне. Но командование фронта настаивало на том, что с первой же погодной возможностью начнет решительное наступление. И до самого теперь уже неожиданного наступления Манштейна в сводках можно читать стереотипную фразу: «Войска Крымского фронта продолжали занимать и укреплять прежние позиции».
Все, что тогда происходило на Крымском фронте можно охарактеризовать словом – «Ужасно». Приведу лишь одну цитату даже не военачальника, а фронтового корреспондента Константина Симонова: « Все завязло в грязи, танки не шли, пушки застряли где-то сзади, машины тоже, снаряды подносили на руках. Людей на передовой было бессмысленно много. Ни раньше, ни позже я не видел такого большого количества людей, убитых не в бою, не в атаке, а при систематических артналетах. Люди топтались и не знали, что делать. Кругом не было ни окопов, ни щелей – ничего. Все происходило на голом, грязном, абсолютно открытом со всех сторон поле. Трупы утопали в грязи, и смерть здесь на этом поле, почему-то казалась особенно ужасной».
Уже после приказа о переходе к обороне, продолжали готовиться к наступлению, попутно построив оборону, пренебрегая всеми правилами военного искусства, да что там искусства – просто боевых уставов. На узком всего 18 км. по фронту, Парпачском перешейке командование фронта умудрилось сосредоточить силы всех своих трех армий – 47, 51, 44-й. Каждой армии выделялась полоса 10, 9 и 8 км., по сути, полоса обороны стрелковой дивизии. В первой полосе обороны развернули целых 12 дивизий – основные силы фронта. Вторая полоса обороны в самой дальней точке на правом фланге отстояла на расстоянии не более 12 км, а в самой ближней точке на левом фланге 2 – 5 км., то есть вторая полоса обороны фактически сливалась с первой. В резерве там же оставалось чуть больше 2-х дивизий. А дальше до самой Керчи ничего. И только там развернули 2 дивизии, одна из которых кавалерийская, по личному составу в 2 раза меньше стрелковой. Что же представляла сама система обороны. На 2 км. фронта приходилась 1 дивизия, и именно такую плотность войск командование фронта умудрилось растянуть в одну линию. Умудрилось, но не удосужилось даже в этом построении создать сплошную оборону. Позиции состояли из отдельных стрелковых, пулеметных, артиллерийских ячеек, окопов, блиндажей даже не связанных ходами сообщений. Маскировки никакой. В голой степи все это воинство, как на ладони. КП армий тут же, в мешанине, на удалении от 7 до 10 км. КП фронта в 30 км. Все это постоянно находилось под наблюдением и прицельным огнем немецкой авиации и артиллерии.
Существует мнение, что все делалось сознательно, ибо формировалась наступательная, а не оборонительная группировка. Но Ставка отдала приказ перейти к обороне. Значит, требовалось создавать глубоко эшелонированную оборону. Тем более уже был вырыт перед второй линией обороны противотанковый ров шириной 10 и глубиной 5 метров. За ним ДОТы и ДЗОТы 151-го Ура. Но на них почему-то почти не было войск, а значит, не было и плотной второй полосы обороны, не было и второго эшелона для наступления. Думали наступать, а какими силами? Уже первые неудачные наступательные операции полнокровными дивизиями застопорились и обескровили наступающие войска. Некомплект в дивизиях первого эшелона доходил до 50%, притом, что даже полнокровные наши дивизии были в 2 раза меньше немецких. Моральное состояние бойцов и командиров желало лучшего. В войсках было много подразделений и частей, полностью состоящих из бойцов, не умеющих даже говорить по-русски. В только что прошедших тягучих, кровавых схватках среди них резко возросло число перебежчиков, особенно в 63-й грузинской горно-стрелковой дивизии, где они не только ушли к врагу, но убили особиста и одного из командиров полка. Какое уж тут наступление? Запомним эту дивизию, ибо именно по ней Манштейн нанесет первый победный удар, предрешивший всю судьбу Крымского фронта. В этих условиях закончилась зимняя кампания 1942 года в Крыму. А что же Севастополь? Севастополь готовился к новому немецкому наступлению, подвозил резервы, вооружение, боеприпасы, топливо, ремонтировал боевую технику, рассчитывая, как тогда казалось, на победоносно наступление Крымского фронта.
Полковник Сергей Куличкин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
