Издание исторического романа «Особый сплав» благословляется. Надеюсь, что это произведение найдет своего читателя и станет своеобразным путеводителем для тех, кто пытается понять непостижимые пути России. Божие благословение да пребывает с Вами
ИОАНН, Митрополит Белгородский и Старооскольский
Бой под Прохоровкой
Солнце, прикрывшись пеленой седого рваного дыма, не смотря на жидкие гривастые тучки, источало полуденный зной.
Истребительный противотанковый дивизион 76-мм пушек после утомительного марша сходу развернулся на огневых позициях в районе села Прелестное. У разбитой танками и машинами дороги, ведущей в сторону станции Прохоровка, бойцы приступили к оборудованию огневых позиций. Перед их глазами открылось широкое поле зреющей, с чёрными плешинами, местами выволоченной золотистой остистой ржи. На нём проступали покатые высотки, и поросшие мелким кустарником овраги. А дальше – остовы домов деревушки. На одном из холмов чернела обуглившаяся ветряная мельница, напоминающая огромный крест.
Пётр, изучая местность в бинокль, подумал: «Как гигантское распятие!». И перекрестился: «Вот так фашисты пытаются распять мою Родину. Ничего не выйдет! За всё заплатите».
Солдаты вгрызались сапёрными лопатами в землю. Она, немного размоченная дождём, сверху была скользкой и липкой, а в глубине – твёрдой. Впереди серебром мелькали куцые пехотные лопатки солдат стрелкового полка.
Чепурной, отбивая очередной комок, ворчал:
– Чернозём, а будто каменюка.
– А у нас земля – песок. Лопата сам копает, – похвастался Абдурахманов.
– Нам бы сейчас твой песок, – вздохнул Чепурной, ударяя лопатой в неподатливый грунт.
Петр, поглядывая на подчинённых, вспомнил как в преддверии боя кряжистый седой полковник, командир противотанковой бригады, громко выкрикивал:
– Артиллеристы! Истребители танков! Мы должны подтвердить, что ими являемся! Будем бить фашистов, не допустим их прорыва вглубь России! Немцы применят новые тяжёлые танки «Тигр» и «Пантера». Наши пушки пробивают их бортовую броню бронебойными снарядами с дистанции пятьсот метров, а лобовую и башенную подкалиберными – с дистанции триста метров. Мы сможем остановить их! Мы победим!
А Чумаченко, думал: «триста метров – это как в сорок первом году. Тогда били их из сорокапятки… Будем бить и сейчас. Чёртовы фрицы! Названия то какие – «тигры», «пантеры»... Ничего, потягаемся в бою…»
Потом выступал комиссар. Говорил о зверствах фашистов на захваченной территории, о сожжённых сёлах, разрушенных городах, об истреблении мирных жителей – женщин, стариков, детей.
Рука Петра тогда невольно скользнула между пуговицами гимнастёрки и крепко сжала кулон с фотографией любимой Ганнуси, а в голове, словно молоточком, застучало: «Боже, спаси её, спаси маму, спаси отца. Всевышний, будь им заступником и помощником».
– Бойцы, помните приказ Наркома обороны № 227 «Ни шагу назад!»[1], – продолжал комиссар. Затем срывающимся голосом прокричал:
– Без приказа не отходить! За Родину, за Сталина – бить фашистскую нечисть!
«Хорошо говорили, да и правильно, – подумал Пётр. – Хватит фрицам нашу землю топтать. Под Москвой и Сталинградом, им дали прикурить, значить можем. Выстоим».
Из-за холмов глухо доносилось эхо артиллерийской канонады.
Пётр прислушался к разговору подчинённых.
– Гляньте, ребята, – сетовал Степан Козлов, – какая гибнет рожь! Вишь, Гриш, во какой крупный и зрелый колос, – потряс перед носом Чепурного несколькими сорванными ворсистыми колосками.
А Пётр вдруг услышал звонкую прерывистую трель полевого жаворонка: «Чик – чрр-ик! Чик – чрр-ик».
«Не спит, хохлатый». Ему вспомнилось, как подростком, когда пас коров, любил лежать на спине и наблюдать за полевыми жаворонками. Они поднимались высоко в небо и как бы трепетали на одном месте, бесконечно повторяя свой бесхитростный мотив. Он тогда гадал: «Как они поднимаются так высоко? Крылышки коротенькие, а парят будто мотыльки».
А теперь подумал: «Вот бы приладить к жаворонкам какой-нибудь аппарат, чтобы пролетели в тыл немцам, над ними зависли и передавали координаты этих чёртовых «тигров» и «пантер»!..».
Его раздумья нарушил Паливода. В очередной раз освободив лопату от грунта, шутливо обратился к казаху:
– Абай, а почему у тебя такое имя? Ты что, бай?
– Не понимаешь ты, Жора. Был в Казахстане такой умныя аксакал. Стихи слагала, на домбре играла, песни пела.
– Он что, твой аксакал, был женщина?
– Совсем ты плохой, Жора. Абай был мудрыя ак-са-кал, Красный площадь пел, орден ему Сталин дала. Великий челёвек был Абай. Поняль?
– Понял, – отозвался Паливода, – если товарищ Сталин ему орден дала, то на самом деле великий челёвек был твой Абай.
– Ми же не спряшиваем, зачем ты Жора Паливода. Ты что палить всё?
– Это потому, что я большой, и не «Жора», а Георгий-Победоносец, святой был такой. А Паливода – потому что пожары водой заливаю, поля, сады поливаю, секёшь, отскакал, – по-лей-во-да?
– Что ты, Георгий, говоришь плёхо, ми не отскакал, а ак-са-кал, поняль? И не полейвода ты, а Пали-вода.
– Ох и пустомеля ты, Жора, – отозвался Козлов. И обращаясь к Чумаченко: – Командир, чается, что сейчас на Землю снизойдёт Всевышний, большой, седой, с нимбом вокруг головы. Увидит, какое горе совершается, и вымолвит: «Лю-ю-ди! Оста-но-ви-тесь! Я ради вас принял смерть на кресте, чтобы на Земле никогда не вершилось зло! Возлюбите брат брата, простите грешных, как Я простил, и живите в мире и любви!» И прекратится война, а люди от изумления замрут, станут обниматься и просить прощения друг у друга. Как думаешь, командир, такое будет?
Пётр ответил:
– Да, произошло бы великое благо. Зачем убивать человеку человека, как Каин своего брата Авеля? Наша планета большая, на всех земли хватит.
А про себя задумал. «Прав Степан, ох как прав!.. Обрати свой светлый взор на Землю, Господи Иисусе Христе, останови братоубийство!..». Вспомнил святую молитву и шёпотом прочитал: «Ей, Господи Боже, Спасителю наш, крепосте, упование и заступление наше, не помяни беззаконий и неправд людей Твоих и не отвратися от нас гневом Своим, но в милостях и щедротах Твоих посети смиренныя рабы Твоя, ко Твоему благоутробию припадающая, востани в помощь нашу и подаждь воинству нашему о имени Твоём побед».
Он посмотрел на своих подчинённых:
«Хорошо, что никто о предстоящем бое не говорит. Может, им и правда не страшно? Вряд ли. Паливода и Чепурной – бывалые вояки, а остальные необстрелянные. Георгий хочет разговорами отвлечь их от тревожных мыслей».
Полевая кухня в неглубоком поросшем кустарником овраге неподалеку от соседнего орудия, расчётом которого командовал его друг, старшина Фёдор Кротов, распространяла аппетитные ароматы.
Чепурной не выдержал:
– Командир, посылай Степана с котелками на кухню. Так можно с голоду умереть и без этих «тигров» и «пантер». Повар уже стучал черпаком по гильзе. Нам сила нужна. Правда, командир?
– Нужна сила, – согласился Пётр. – Степан, давай на кухню, и про курево не забудь.
По возрасту Козлов был самым старшим из расчёта. Родился и вырос в одном из аулов Башкирии, был отцом большой дружной семьи. Был хозяйственным и ответственным, к тому же чистоплотным. Если замечал в чьём-то котелке остатки еды, а в кружке – частички заварки, ворчал:
– Ну как же можно себя не уважать? С грязью и болезнь приходит. Вот был случай: жеребёнка двухмесячного с недомытой посуды напоили, так потом еле откачали…
Козлов ушёл на кухню. Разговоры прекратились, слышался только стук лопат о неподатливый грунт. Паливода, метнув очередную лопату земли, провёл языком по пересохшим губам и пробормотал:
– Ну, «козёл», как на прогулке.
Пётр, поглядывая в небо, покрытое жидкими пепельными гривастыми тучами, думал: «Лишь бы немцы не прилетели, дали бы дооборудовать огневую позицию».
Впереди позиций артиллерии и пехоты действовали сапёры. Прогибаясь под грузом, они переносили небольшие квадратные деревянные ящики – противотанковые мины, устанавливали их на поле. Пётр уже видел раньше в бою, как наехавший на такую мину немецкий танк подпрыгнул, дёрнулся, разбросав блеснувшую серебром гусеничную ленту, накренился вперёд и уткнулся стволом орудия в грунт. Из него, как тараканы, полезли танкисты в горящих комбинезонах, а вскоре запылал и танк.
Наблюдая, как сапёры роют короткими лопатками углубления, аккуратно устанавливая мины, маскируют землёй, подумал: «У нас жизнь не сахар, да и у них тоже».
Подошёл Козлов с котелками еды и фляжкой водки.
– Командир, обед прибыл.
– Приступаем. Наркомовские – вечером, сейчас и без них будет жарко.
– Может, для запаха, – несмело предложил Чепурной.
– Вечером, сказал командир, – огрызнулся Козлов.
На позиции стало тихо, слышались только стук ложек о котелки и аппетитное чавканье.
Чепурной, съев свою порцию, посмотрел в сторону Козлова, спросил:
– Степан, ты на командира, на меня и Жору двойную норму принёс?
– Молодцы! Надёжную оборудовали. У Кротова – тоже, да и у остальных. Временная как?
– Готова, – ответил Чумаченко.
– Будьте бдительны, возможен налёт авиации. Два дня из-за непогоды не летали, сегодня прояснилось. Пока только на правом фланге лютуют. Чумаченко, отойдём.
Перепелица вполголоса стал говорить:
– Чумаченко, наша батарея стоит на месте возможного главного удара противника – так сказал командир дивизиона. Поэтому будьте предельно внимательны. Ты понял, что означает подготовка окопов по полному профилю и отсутствие запасных позиций? – Внимательно посмотрел в глаза Петру, и продолжил: – Комдив сказал так: «Стоять будем насмерть!».
Пётр в его голосе почувствовал тревогу, ведь впереди у старлея первый бой.
– Теперь, установим ориентиры, – повысил голос Перепелица, – они будут едины для всей батареи: ориентир номер один, он же основной – обгоревшая ветряная мельница, 600; ориентир номер два… Сектор стрельбы слева…, справа… Орудие надо переместить на временную огневую, туда же перенесите часть бронебойных и подкалиберных снарядов, несколько осколочных. Запомни, только твоё орудие выдвинуто вперёд. Замаскироваться и затаиться … Ну, ты сам знаешь, не первый день на войне».
Ночь прошла в тревоге. Звёзды, словно играя в прятки, то скрывались за рваные тучи, то ярко отсвечивались, а луна лениво плыла, поливая всё окрестности тусклым холодным светом. Далеко впереди и в тылу слышались завывания танков.
К рассвету установилась зловещая тишина.
Восток окрасился алым цветом. Первые лучи пробежали по ржаным колосьям, выхватили из полумрака редкие кусты на склонах оврагов, далёкие разрушенные хаты.
– Командир, вставай, утро, – тронул за плечо спящего командира Козлов.
– Командир, так и войну можно проспать, – пошутил Чепурной, орудуя лопатой, – солнце вон уже где.
– И где же солнце? – встрял Абай. – Оно только что проснулось, поле смотрит.
Пётр поднял шинель, отряхнул, свернул и положил в нишу с боеприпасами. Взглянул на восток. Солнце, искрясь, скрылось за набежавшую тучку. «Где-то семь, полвосьмого, – отметил про себя. – Глаза бы промыть», но тут раздался пронзительный крик с командного пункта батареи: «Воздух!».
– Воздух! – повторил Чумаченко. Его подчиненные, бросая лопаты и хватая карабины, ныряли в свежевырытую щель. Окинув взглядом огневую и удостоверившись, что всё в порядке, Пётр тоже спрятался в укрытие.
Душераздирающий вой сирен, установленных на атакующих «Юнкерсах», наводил на всех, кто находился на земле, страх. Паливода и Чепурной, прижавшись спинами к боковине щели, прикрыли глаза и притихли. Сжавшись в комок, крестился и что-то шептал про себя Миша Кречет.
«Так он же молитву читает», – понял Пётр. Тоже перекрестился: «Господи, спаси и помилуй нас».
Абай, став на колени и повернувшись лицом к стенке укрытия, еле слышно читал суры Корана, периодически кланяясь до земли. Пётр уловил слова: «Бисмилла аллах иль рахим…».
Он не один раз наблюдал, как Абдурахманов, на рассвете уйдя в сторону, становился на колени и, кланяясь, шептал только ему понятные слова. Однажды Пётр спросил казаха: – Скажи, Абай, что обозначает: «Бисмилла аллах иль рахим»?
Тот некоторое время молча смотрел на старшего сержанта, затем ответил:
– Знаешь, командыр, я, обращаться к Богу – «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного…», просим Его, чтобы мир был, здоровье был, чтобы хлеб был… Понимаешь?
Пётр утвердительно кивнул головой, потому что и сам часто обращался к Богу, прося у Него мира, здоровья, хлеба.
Степан Козлов, впервые слышащий страшный самолётный вой, спросил:
– Командир, что это?
Ответить Чумаченко не успел. Оглушительные взрывы один за другим заполнили пространство. Постепенно всё превратилось в непрерывный гул, казалось, что весь земной шар вздрагивает, противится происходящему. Со стен укрытия посыпалась земля…
Пётр знал, что это лишь начало, что после бомб посыплются снаряды, затем враг пойдёт в атаку.
– Боже, будь милостив к нам, помоги нам одолеть страх и победить немцев. Отец Небесный! – в нарастающем гуле шептал он.
Вой и взрывы бомб прекратились, и началось новое светопреставление. Земля задрожала от разрывов крупнокалиберных снарядов и мин. Сержанту казалось, что стенки щели, дрожа, и сужаясь движутся одна навстречу другой. Посмотрел в направлении выхода, где в клубах пыли, вздрагивая, стояло орудие. В какое-то мгновение ему показалось, что разрывы начали удаляться, и он крикнул:
– Расчёт! К бою!
Минуты понадобились артиллеристам, и орудие, подняв ствол, грозно нацелилось в сторону врага.
Пётр увидел двигавшиеся в шахматном порядке чёрные силуэты. На золотистом ржаном поле немецкие танки казались чёрными жуками. За ними просматривались бронемашины. Он ещё не ощущал новой опасности после только что пережитого налёта «Юнкерсов» и удара артиллерии. Сквозь пелену пыли и гари глухо накатываться дрожащий гул множества моторов…
Артиллерист смотрел, как тяжко и тупо покачиваются передние танки, выбрасывая искры из выхлопных труб, дрожь прошла по всему телу. В этот момент он услышал:
– Бата-ре-я! …
Однако следующей команды не последовало. Чумаченко увидел, как среди танков и бронемашин заплясали огоньки разрывов. Оставляя после себя огненно-дымовые шлейфы, словно фантастические огненные птицы, туда летели реактивные снаряды «Катюш». Вскоре всё пространство, по которому ползли танки и бронемашины, было покрыто густым серым навесом, под ним бушевало пламя и высвечивались горевшие машины. Казалось, что небо слилось с землёй в едином огненном смерче.
Кречет широко раскрытыми испуганными глазами смотрел на это:
– Що цэ, командир?
– Наши «Катюши», Миша!
Паливода вытащил из-за пазухи панораму, мигом установил в гнездо орудия и припал к прицелу. Какое-то время он смотрел в окуляр. Воскликнул:
– Командир! Какая-то чертовщина! В направлении ориентира номер два ползут то ли железные сундуки, то ли здоровенные металлические гробы. Смотри, один ползёт мимо остова толстого дерева, отворачивает и ползёт дальше. Чудеса, да и только. Что это?
Пётр навёл бинокль и увидел медленно движущиеся горбатые гусеничные машины. «Что это? – мелькнуло в голове. – Действительно, самодвижущиеся, без люков и смотровых окошек, металлические горбатые сундуки. Кто же ими управляет?»
Пока он соображал, один из «сундуков» заехал на минное поле и, тут же вспыхнув от взрыва, громовым раскатом потряс пространство. Вокруг него огненными грибами детонировали установленные нашими сапёрами мины.
Сквозь шум взрывов Пётр услышал:
– Первое орудие! Ориентир номер два. Бронеобъекты. Уничтожить!
– Бронебойный! Ориентир два! 160! Правый «сундук»! Центр цели! Огонь!
– Есть бронебойный! – Чепурной дослал снаряд в приёмник.
Звякнул затвор. Снаряд высек искру почти по центру и ударил в корпус машины, в тот же момент полыхнул взрыв огромной силы. Петру показалось, что пламя от разрыва даже лизнуло его щеку.
Прокричал:
– Бронебойный! Ориентир четыре! 140! Левая! Центр цели! Ого-нь!
Расчёт действовал слаженно. Не успела лязгнуть гильза после первого выстрела, как звякнул клин затвора, повторно запирая ствол орудия, и почти в тот же момент в уши ударила волна воздуха, и снаряд, прочертив параллельную земле линию, скрылся в корпусе очередного бронеобъекта. Мгновение – и снова полыхнул огонь, донёсся звук взрыва.
Подбежал командир батареи:
– Это немцы запустили самоходные радиоуправляемые танкетки-торпеды [2] для подрыва наших минных полей и уничтожения артиллерийских батарей. В каждой около ста килограммов взрывчатки. Немедленно на основную огневую!
Шесть пар рук вцепились в пушку, и она, подминая под себя потрескивающую под колёсами рожь, медленно, рывками, поползла к основной огневой позиции. Сопел, чертыхаясь, навалившись на левое колесо Козлов, что-то шептал на родном языке, подталкивая другое, Абдурахманов.
Чумаченко, толкая пушку, понимал, что торопить бойцов нет необходимости: каждый старался на пределе сил.
Низко над полем, словно стервятники, заскользили крестообразные «Юнкерсы», озаряя плоскости огоньками выстрелов пушек и пулемётов, а к земле потянулись, казалось, нескончаемые светящиеся пунктиры трасс.
Навстречу им сверху неслись, покрываясь огненными вспышками, советские остроносые Яки, а следом, прижимаясь к земле, плыли «летающие танки» – штурмовики ИЛ – 2.
В воздухе завертелась смертельная карусель…
Рёв множества моторов и лязг гусениц вражеских танков сковывал сознание, превращая людей в пугливых зайцев, готовых сорваться с места и стремглав нестись от надвигающегося ужаса.
– Чому воны нэ стриляють?.. Чому мовчать? Сволочи! – возмущался Кречет.
Усиливающийся звук моторов, подавленность в позах солдат, готовая вырваться из пересохшего горла команда открыть огонь, холодный озноб по спине и желание пить – всё это сдавило грудь, и Пётр через силу распорядился:
– Не торопиться!.. Ждать!..
Пыль, поднятая гусеницами, пронизанная выхлопами искр, лязг и скрежет приближались, стали видны белые кресты на корпусах. В танках, у прицелов выжидали, не открывая огня, немецкие танкисты, полагая, что психической атакой заставлят наших артиллеристов обнаружить себя.
– Товарыш сэржант, чому мы нэ стриляем?[3] – снова не выдержал Кречет.
– Ещё, ещё пятьдесят метров, – твердил Чумаченко.
– Ба-та-рея! Бро…бой…ым… – услышали артиллеристы срывающийся голос комбата, старающегося перекричать раскаты взрывов, но его крик тонул в шуме боя.
Орудие полыхнуло пламенем. Сержант не успел заметить, попал ли в цель снаряд, сверкнувший фиолетовой искрой в шевелящейся массе танков. Зато увидел, как длинная пушка огромного неуклюжего танка стала поворачиваться в направлении их огневой. Скомандовал:
– Подкалиберный! Цель та же! Под срез башни! Три! Беглый огонь! – крикнул командир.
– Горит! Горит сволочь! Смотри командир, горит! – радостно закричал Чепурной, заметив после третьего выстрела, как повалил дым из открытых люков танка.
Глаза Чумаченко непроизвольно зажмуривались от ярких вспышек, сверкающих сквозь дым и пыль, однако взгляд уже был прикован к другому танку. Тот, нервно дёргался, объезжая подбитый чадящий.
– Подкалиберный! В борт! Прицел постоянный! Три, огонь!
Главный угольник прицела упёрся в правый борт движущегося чудовища, и Паливода с остервенением дёрнул рукоять спуска. Ещё, и ещё… Он бил и бил по «живому» боку с белым крестом, по этому смертельно опасному, чудилось, огромному пауку.
Ответный выстрел громом рванул землю перед бруствером, обдав всех осколками и гарью. Следующий разрыв окатил раздробленными комьями земли и визгом осколков. Что-то острое, огненное, брызжущее хлестнул в лицо. Чумаченко ощутил сильный удар в грудь и голову, задыхаясь от навалившегося тошнотворного клуба горелого чеснока и железа, упал на землю. Жгучим током пронзила мысль: «Конец! Всё сейчас будет кончено. Нет! Что это я! Встать! Всем встать!» Он попытался приподняться на руках, но его качнуло, глаза словно застил дым, голову стянуло, будто в тисках, и он распластался на земле.
– Коман-дир,… ко-ман-дир, я ме-да-льон[4]sdfootnote4sym#sdfootnote4sym не заполнил – хрипел Паливода, – го-во-ри-ли же…
– После боя, Жора, потом… – еле слышно откликнулся Чумаченко, но ответа от Паливоды не последовало.
Земля, словно живой организм, вздрагивала и, казалось, стонала от разрывов. Визг рикошетящих снарядов, рёв танковых моторов, лязг гусениц и крики, вползали в грудь, в уши, в глаза, придавливали к земле – всё смешалось в неукротимом противоборстве жизни и смерти.
Пётр поднялся, стиснув зубы, приник к окуляру прицела, его руки неправдоподобно, замедленно крутили рукоятки подъёмного и поворотного механизмов, целясь в борт надвигающемуся бронированному зверю. В висках стучало: «Рано ты нас похоронил». Дёргая спусковую дугу, крикнул:
– Получи, фашистский гад!
Он видел как выстрелянный снаряд, сверкнув скрылся в корпусе танка. Пётр перекрестился и сквозь зубы произнёс: «Это вам за ребят…». Колени подогнулись, и сержант медленно опустился на землю. Разрывы снарядов, гул множества моторов, скрежет металла вернули его к действительности. Пётр обернулся к опустевшему снарядному ящику. Мир сузился до тускло блестевшего бронебойного снаряда. Последнего.
Он тогда не ощущал времени, не понимал, что происходит вокруг, видел только отливающую желтизной гильзу, и упорно к ней полз. Прижав снаряд к себе, как родного ребёнка, сержант поднялся и, пошатываясь, побрёл к орудию. Дослал снаряд в приёмник. Сухо звякнул клин, запирая ствол. Отдышался, рукавом гимнастёрки стёр с лица застилающую глаза, перемешанную с грязью, кровь. До боли сжал кулаки, словно собирался броситься к ненавистному чудовищу и сокрушить его ударами кулаков, затем повернулся и через прорезь защитного броневого листа орудия оглядел чадящее, с полыхающими танками и бронемашинами поле. Припав к окуляру прицела, руками до боли сжал маховики поворотного и подъёмного механизма, будто намеревался слиться с поползшим в хаос дыма стволом орудия, которое по живому было послушно ему. Громко, словно хотел перекричать разрывы снарядов, рёв двигателей и скрежет металла, скомандовал сам себе:
– За погибших друзей! Огонь! – и с остервенением рванул рычаг спуска.
Орудие подпрыгнуло, посылая бронированному монстру с чёрным, окаймлённым белым цветом, тевтонским крестом, очередной смертоносный подарок.
Пётр видел, как снаряд угодил в борт серого чудовища, заметил вспышку – словно сверкнула всеми цветами радуга яркой россыпью магния по броне. Колени подогнулись, и обессиленный, раскинув руки, повалился на землю, словно хотел своей грудью защитить её. Вокруг громыхало. Гарь не давала вздохнуть полной грудью. Артиллеристу казалось, что он – в аду…
Вдруг в этом хаосе он услышал, а может, ему показалось, знакомый, быстрый лязг гусеничных траков: «Неужели, наши?» Поднял голову.
Перед глазами, склонив слепяще-белую крупную головку, росла низкорослая ромашка: «Выжила, родная, и мы выживем», – прошептал артиллерист.
Лязг гусениц нарастал: «Так шумят только тридцатьчетвёрки». Пётр приподнялся на руках и отчётливо увидел на башне несущегося мимо танка знакомый номер-300. «Сашка! – вырвалось из его груди. – Давай, браток, бей этих гадов!».
«Что творится, – шептал, пересохшими губами механик-водитель, сержант Александр Никитин, наблюдая через прорезь в броне танка перепаханное снарядами и бомбами поле, развороченные пушки, лежащих убитых солдат, – это же артиллеристы! Где-то здесь сражается мой названный брат Петя. Ну, гады!..», – и он, сморгнув с ресниц пот, что есть силы жал на педаль газа, словно от этого танк мог взлететь над полем боя и разить, разить бронированные чудовища врага. – Держитесь, мы здесь!...
Опершись о щит пушки, посмотрел вслед громыхавшим мимо него танков. Взглядом нашёл Сашкин. На танк друга в клубах пыли и дыма полз огромный немецкий танк. Стволы обоих пушек, почти одновременно сверкнули яркими вспышками. Немецкий танк окутался дымом.
– Ура!!! – вырвался радостный стон из груди артиллериста. Но, что это? Сашкин танк тоже задымил, остановился. Из открытых люков начали вываливаться танкисты. Пётр поднял свой карабин, дёрнул затвор. «Не дам гады, убить брата!». Увидел рядом с подбитым фашистским танком шевелящуюся фигуру немца, прицелился и нажал на спусковой крючок. Толчка приклада не ощутил. Быстро дослал очередной патрон, глянул на немецкого танкиста, тот уже не двигался. Перевёл взгляд на танк друга и заметил, как механик-водитель, выскользнув из люка, поднялся на корму и вместе с другим танкистом потащил из башни раненого командира. В это время оставшиеся внутри танкисты вели стрельбу по вражеским бронемашинам.
«Значит, Саша жив! Конечно же, это он – успокаивал себя Пётр. – Наверное, комбата зацепило». Заметил, яркие вспышки на броне уродливого белокрестного великана ползущего правее подбитого танка. Монстр остановился и скрылся в языках пламени и клубах дыма. Чумаченко прошептал: «Молодец, Федя. Так им, гадам…»
В грохоте взрывов и рёве моторов сержант отчётливо услышал впереди, левее рычание мотора тяжёлого немецкого танка. Фашисты, увидев подбитый дымящийся советский танк и мечущихся танкистов, не стали по ним стрелять, намереваясь гусеницами раздавить раненых и покалеченных. Громадная уродливая бронированная махина медленно ползла на позицию подбитой тридцатьчетвёрки.
Петру хотелось что есть мочи крикнуть: «Саша!», но в этом грохоте его бы никто не услышал. Он прицелился из карабина в смотровую щель механика-водителя фашистского танка и нажал на спусковой крючок. Проворно перезарядил и снова выстрелил туда же, но очередного выстрела сделать не успел.
В следующее мгновение Пётр заметил, как танк друга, оставляя позади шлейф густого чёрного дыма, устремился, набирая скорость, на вражескую машину. Удар тридцатитонной тридцатьчетвёрки в пятидесятишеститонный немецкий танк был такой силы, что казалось, разверзлись небеса. В разные стороны полетели части гусениц, а в следующее мгновение двух сцепившихся в смертной схватке бронированных монстров потряс страшный взрыв. Артиллериста ослепило. Показалось, что с фырканьем пролетела мимо головы какая-то часть танка, его самого отбросило на землю. Он приподнялся, оперся спиной на станину, слёзы текли по небритой грязной щеке. Через их пелену он смотрел на схватившихся в смертельных объятиях два танка, над которым полыхали языки жёлто-красного пламени и медленно поднимался тяжёлый чёрный дым. Хотелось кричать, но голоса не было.
– Саша-а! – в отчаянии позвал Пётр и упал, загребая пальцами перепаханную снарядами и бомбами землю. Потом перевернулся на спину и посмотрел на небо. Оно было тёмно-серым, а солнце, заслонённое грязной пеленой, выглядело уродливым. Артиллерист воскликнул:
– Где же Ты, Всевышний?! Что творится на земле Твоей! Боже-е, Ты меня слышишь?! Помоги-и!..
И в то же мгновенье Пётр увидел, а может, ему показалось, яркую вспышку над полем.
– Ты услышал! – прошептал старший сержант, теряя сознание.
1. «О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций» или в просторечии «Ни шагу назад!» – приказ№ 227 Народного комиссара обороны СССР И. В. Сталина от 28 июля 1942...
2. Танкетка Sd.ICfz. 302(Голиаф): длина – 1,5 м, ширина – 0,85 м, высота – 0,56 метра, имела боевую массу 370 кг, включая 60-килограммовый заряд ВВ. Она приводилась в движение двумя электродвигателями фирмы «Bosch», мощностью по 2,5 кВт, работавшими от аккумуляторных батарей. Силовая установка обеспечивала машине максимальную скорость 10 км/ч и запас хода всего в 1,5 км (от 5 до 8 минут самостоятельного хода). Они были разработаны в 1941 году, но впервые применены в операции «Цитадель» (Курская битва) летом 1943-го.
3. Товарищ сержант, почему мы не стреляем? (укр.)
4. В соответствии с приказом НКО № 238 от 21.12.39 г.: каждый солдат обязан заполнять бумажный вкладыш. В нём вписывались: фамилия, имя, отчество, год рождения, воинское звание, где родился, данные о семье, ближних родственниках, каким военкоматом призывался, группа крови. Бумажка вкладывалась в пластмассовый медальон, который надо было хранить при себе. Бойцы его называли: «Смертный медальон» или «Медальон смерти». 17.11.1942 г. медальон был отменён, но многие бойцы его носили до окнца войны.
Николай Лутюк
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
