Первым подошел к Корфу отряд капитана 1 ранга Селивачева – пять кораблей и три фрегата. Пока основные силы эскадры заканчивали дела у Святой Мавры, Селивачев, имея под началом шесть вымпелов,уже приступил к блокаде Корфу. Уже с первого взгляда на укрепления острова было очевидно, что справиться с ними будет не просто. Рядом с Корфу на берегу главного города располагался небольшой островок Видо, В небольшом проливе между ними и стояли французские суда. Впрочем, пока задача, поставленная Селивачеву, была вполне ему по силам – не допустить доставки подкреплений, а также прорыва в море французских судов.Чтобы они не сбежали, Селивачев закрыл пролив с обоих сторон. Три линейных корабля заняли позицию у северного выхода, остальные у южного.

Расставив корабли и фрегаты на выходе из пролива, командир отряда занялся изучением крепостей Корфу.

– К приходу Ушакова мы должны составить хотя бы примерный план обороны французской! – объявил он, определенным для рекогносцировки мичманам. – Все что возможно у местных рыбаков выспрашивать, все, что разглядите, на карты наносите!

Перед нашими моряками была не просто крепость, а целая система крепостей, делавшая Корфу одной из самых неприступных твердынь в Европе. Укрепления на острове возводились долгие сотни лет и возводились на совесть.

Главная цитадель острова, именуемая греками Старой крепостью, стояла на крутом утесе мыса Каподизидеро, контролируя подходы к Корфу с юга. «Утесистые берега мыса, уступы горы и площади, – писал впоследствии Егор Метакса, – укреплены чрезвычайными крепостными строениями; французские инженеры истощили тут все свое искусство».

От города Старую крепость отделял широкий и глубокий ров. Со стороны моря цитадель была защищена скалистым берегом, на котором был сооружен двойной вал. Поверх вала каменные бастионы. Внутри крепостного двора в скалах хорошо защищенные пороховые погреба. Старая крепость за долгие годы своего существования выдержала ни одну осаду, но так ни разу не была покорена. Но старая крепость была не единственным укреплением Корфу.

На северном конце города возвышалось еще одно мощнейшее укрепление, названное венецианцами Сан-Сальвадор, а местными греками просто Новая крепость. Сан-Сальвадор тоже был построен на века над каменной скалой. Внутри скалы множество казематов, соединенных подземными ходами. Помимо двух главных крепостей, на юго-западной окраине города располагались сразу три сильно укрепленных форта, защищавших город-крепость со стороны суши. Всего в крепостях насчитывалось более шести сотен орудий.

В дистанции полета пушечного ядра от Корфу небольшой островок Видо. Он прикрывал Корфу со стороны моря. Видо тоже укреплен мощными бастионами. В каменных казематах французы расположили четыре батареи. Между Видо и Корфу в проливе на якорях линейные корабли «Женере» и плененный им «Леандр», корвет «Лабрюн», бомбардирское судно «Фримар», бриг «Экспедицион» и шесть галер. Это еще более двух сотен пушек. Французский гарнизон во главе с дивизионным генералом Шабо – более трех тысяч солдат. Еще тысяча матросов имеется на кораблях эскадры. Помимо этого на Видо находился отдельный гарнизон бригадного генерала Пиврона в пятьсот штыков.

Едва над Корфу был поднят французский флаг, как там начали усиливать оборону, ставить новые пушки. Шабо прекрасно понимал, что, имея господство на море, союзники рано или поздно появятся у берегов острова и блокада, а то и атака Корфу неизбежна. По этой причине ежедневно на работы в крепости сгонялись тысячи жителей.

Пока ни одна из сторон не стремилась первой к открытию огня. Французы, видя, что к острову подошла далеко не вся союзная эскадра, надеялись, что русские, лишь удостоверятся в неприступности крепости, и уберутся восвояси. Селивачев, в свою очередь, не считал возможным начинать бесполезную перестрелку, занимаясь выполнением адмиральских предписаний. Полным ходом шла рекогносцировка берегов, промерка фарватеров и подходов к берегу. Гордые оказанным доверием, мичмана умудрялись подходить под самые стены неприятельских фортов, считая пушки и людей. Обеспокоенный их отвагой, Селивачев вынужден был их одергивать:

– Чего опять давеча на рожон полезли! Ваше дело малое – высматривать, а не под ядра французские головы подставлять!

По прибытии к Корфу корабли Ивана Селивачева начали блокаду крепости. Разумеется, для полной блокады сил было еще мало, и мелкие суда ночью могли проскочить между далеко стоящих друг от друга наших кораблей, но большим судам незаметно войти в порт Корфу было уже невозможно.

К французам на переговоры Селивачев послал неутомимого капитана-лейтенанта Шостака. Уже имея опыт переговоров на Цериго и Занте, он, как никто другой, подходил для этой миссии.

– Предложи французам почетную капитуляцию, а там посмотрим! – похлопал его по плечу Селивачев, провожая.

– Не верится, что они на такое согласятся, имея такую силу! – высказал свое мнение Шостак.

– Наше дело предложить, а том посмотрим! – передернул плечами командир отряда.

На шлюпке под белым флагом Шостак подошел к берегу. Там его уже ждал офицер и несколько солдат. Не вступая с русским, ни в какие разговоры, они сразу завязали Шостаку глаза, и повели в крепость. Идти с завязанными глазами было неудобно, Шостак то и дело спотыкался, чем вызывал смех солдат, но делать было нечего, надо было терпеть. Затем его повели вверх по ступеням и капитан-лейтенант понял, что они вошли в какой-то дом. Наконец все остановились и с Шостака сняли повязку. Оглядевшись по сторонам, он обнаружил себя в большой комнате, посреди за столом сидело несколько старших офицеров и один гражданский. То был военный совет гарнизона во главе с генералом Шабо и комиссаром директории Дюбуа.

Передав письмо Селивачева, капитан-лейтенант передал на совах предложение о почетной капитуляции.

Ответом ему были ироничные улыбки присутствующих.

– Если к острову пришли шесть ваших судов, то это совсем не означает. Что мы должны падать перед вами на колени! – морща губы, ответил ему комендант Шабо. – Никто еще не сделал ни одного выстрела, так о какой капитуляции может вообще идти речь! Корфу твердый орех!

– Нет такого ореха, который нельзя было бы разгрызть! – гордо ответил Шостак.

– Попробуйте и оставите здесь все свои зубы! – встрял в разговор комиссар Дюбуа.

На этом разговор был исчерпан, Шостаку снова завязали глаза и отвели на берег к шлюпке.

– Ну что наши визави? – поинтересовался, свесившись через фальшборт Селивачев, едва шлюпка с парламентером подошла к борту «Захария и Елизаветы».

Шостак развел в сторону руки:

– Желают драться!

– Ну, что ж, свой выбор они сделали! – кивнул Селивачев. – Возвращайся на «Григорий» и занимайся фрегатом!

Комендант ждал подкреплений из Анконы. Оттуда действительно к этому времени вышли три бывших венецианских линейных корабля и несколько транспортов, забитых войсками и припасами, всего более трех тысяч штыков. Однако, узнавши о ситуации на острове, и присутствии там русской эскадры, отряд с полпути повернул назад.

А уже, спустя несколько часов, французы решили проверить, на что способны эти русские. Из гавани внезапно появился линейный корабль «Женере» под командованием опытнейшего капитана Лежоаля. Желая попытать счастья в противоборстве, он взял курс, на стоявший на выходе из пролива «Захарий и Елизавету».

– А вот и телега французская появилась! – хмыкал себе под нос Селивачев, рассматривая приближающийся «Женере». – Правят их кучера неплохо, посмотрим сейчас, крепки ли у них загривки!

Тем временем, выйдя на дистанцию пушечного выстрела, «Женере» подвернул бортом к флагману отряда и открыл огонь. С нашего корабля последовал ответный залп, причем, весьма точный. Не дожидаясь повторного залпы, «Женере» тут же кинулся под защиту береговых батарей, а потом и вовсе вернулся в гавань.

– А в драке кучера их трусоваты! – только и сказал Селивачев, спускаясь со шканцев к себе в каюту.

Впрочем, Лежоаль был настырен. Через день он сделал еще одну попытку выйти из гавани, чтобы на этот раз попытать счастья в поединке с «Богоявление Господне».

– Я вызываю на дуэль очередного русского медведя, чтобы насадить его на конец своей шпаги! – иронично сообщил он коменданту крепости.

Антон Алексиано, однако, был начеку и встретил француза во всеоружии. Поединок получился жестоким. Лежоаль на сей раз бы упорен. За поединком двух линейных кораблей с верков бастионов наблюдал весь французский гарнизон, а с палуб, растянутых в дозорную линии судов, наши. Стреляли французы в этот раз куда более точно, чем в прошлый. Вскоре Лежоалю удалось повредить на «Богоявлении» бизань-мачту. В долгу не остались и наши, сбив французам грот-стеньгу. На этом дуэль завершилась. «Богоявление» Алексиано осталось нерушимо стоять на линии дозора, а «Женере» снова повернул в гавань, чтобы там зализать нанесенные «русским медведем» раны.

Из-за недостатка матросов Лежоаль приказал привлечь пленных английских матросов к работам на «Женере», но те отказались наотрез.

Английские хроники сохранили ответ марсового Бенпнистера, который, якобы, сказал:

– Ты бы лучше, проклятый француз, вернул наш маленький корабль, и мы снова будем драться пока не пойдем на дно!

Именно в эти дни в Ширнесе на линейном корабле «Америка» собрался суд над сдавшим в плен «Леандром» капитаном Томпсоном и бывшем на этом же корабле в сражении капитане Берри. Заслушав всех свидетелей и ознакомившись с документами, судьи пришли к выводу, что Томпсон сделал все что возможное и оправдали его. Адмирал Трипп вернул Томпсону саблю. Оправдан был и капитан Берри. Позднее капитан Томпсон был за этот бой награжден орденом Банни

***

9 ноября к Корфу подошли основные силы эскадры Ушакова и бросили становые якоря в бухте Мисанги. А еще через несколько дней прибыл, закончив все дела на Святой Мавре,и отряд Сенявина. Теперь все руководство блокадой Корфу взял в свои крепкие руки Ушаков. Заслушав доклад Селивачева о сделанном, он остался распорядительностью своего младшего флагмана вполне довольным.

– Как турки? Помогают ли? – поинтересовался он у Селивачева. – Насколько здесь можно на них рассчитывать?

«Корабль турецкого паши нам никакой помощи не делал и оной не обещает! – в сердцах махнул рукой капитан 1 ранга. – остальные во всем берут с него пример.

– Чем же они тут занимаются? – помрачнел лицом Ушаков.

– По большей части прячутся за нас или держится в отдаленности, дабы в случае нужды быстрей убежать!

– М-да, – погрустнел вице-адмирал. – Турки нам ненадежная помощь, но другой нет и вовсе.

Заново перераспределив суда эскадры для несения блокады, Ушаков ознакомился с обороной острова.

Союзная эскадра растянулась широкой дугой по внешнюю сторону Видо, причем наши корабли заняли самые опасные места – фланги блокадной линии, напротив Старой и Новой крепостей.С юга выход в пролив между Корфу и Видо сторожили три линейных корабля и фрегат, с севера корабль и три фрегата.

В первые дни блокады на подходах к Корфу был перехвачен французский 18-пушечный бриг и три транспортных судна. Позднее трофейный бриг назовут «Святым Макарием» а командиром на него назначат капитан-лейтенанта Макара Ратманова. После чего на эскадре его так и стали величать – Макар с «Макария».

Особое внимание Ушаков уделял задержанию местных рыбаков, которые игнорируя все приказы французов, все равно выходили в море.

Наши дозорные шлюпки греков задерживали и привозили лично к Ушакову. Тот в присутствии Сарандинаки, учинял им тщательный опрос, после чего покупал весь улов да еще прибавлял от себя по золотому империалы. Такой щедростью рыбаки были весьма довольны и вскоре от продавцов свежей рыбы и желающих поведать обо всех французских тайнах, уже не было отбоя.

Опросы греков и потраченные деньги не были напрасными, Вскоре командующий русской эскадрой в точности знал, что у французов дела на острове обстоят не так уж и хорошо. Местное население относится к ним предельно враждебно. Не редки были случаи нападения на отдельных солдат, ответные же жесткие меры еще больше усиливали враждебность корфиотов. По этой причине гарнизон почти безвылазно сидел в крепостях, в остальных же селениях жители жили сами по себе. Из всего населения лояльно к французам относились лишь евреи. Местные евреи (купцы, ростовщики и ремесленники) жили на Корфу, как и везде в венецианских владениях в особом квартале. Современник пишет: «…Оборотливым своим умом умели прибрать к рукам всю здешнюю торговлю и следственно наличные деньги». По прибытии французов, евреи сразу перешли на их сторону, получив все преимущества гражданства, назначения комиссарами и местными судьями. С началом же осады покинули свой квартал и вместе со всем своим добром перебрались в крепость, заняв за плату наиболее безопасные подземные казематы

Новость о том, что гарнизон без боя уступил остров и заперся в крепостях, была настолько важна, что ею надо было незамедлительно воспользоваться.

– Немедленно готовить десант к высадке! – велел Ушаков. – Кажется, у нас появился шанс обложить крепости не только с моря!

Местом высадки был определен небольшая прибрежная деревушка Гуви в шести милях к северу от Корфу. Гуви славилось на Корфу не только своими рыбаками. Там располагалась старая венецианская верфь, где раньше строили легкие суда. Сейчас вся бухта была забита днищами старых венецианских судов и галер. На берегу наши моряки нашли склад корабельного леса, что всех очень обрадовало, все остальное было сожжено французами. Многое французами было расхищено и уничтожено, но кое-что все равно осталось. Последнее обстоятельство было как нельзя кстати. Так как мы получили возможность чинить суда.

С первыми шлюпками к берегу подошел капитан Кикин. Первым делом он установил на крыше местного адмиралтейства Андреевский флаг. Никакого сопротивления высадки десанта в Гуви французы не оказали. Вначале вдалеке виднелись какие-то дозоры, которые наблюдали за происходящим, а потом пропали и они. Корфиоты встречали наших не менее радушно, чем жители других островов Ионии. Если отряд капитана Евграфа Кикина высадился севернее французских крепостей, то отряд капитан-лейтенанта Макара Ратманова был высажен южнее.

Следом за высадкой передового отряда началась и высадка остальных десантных сил. Вначале свезли солдат, потом началась перевозка грузов и пушек. Когда высадка была завершена, несколько рот двинулись к стенам крепостей. Французы боя вне бастионов не приняли, затворив за собой чугунные ворота. Отныне весь остров за исключением крепостей принадлежал нам. Сам городок Корфу, что расположился подле Старой крепости, был изрядно разрушен и разграблен французами. При этом осажденные ежедневно совершали вылазки и грабили деревни. Жители просили защиты.

Очевидец так описал вступление нашего десанта в город Корфу: «...Пустыня с развалинами преобразилась в веселое обиталище; все оживотворилось... и никто не помышлял о недостатках, им претерпеваемых. Надобно признаться, что одним только русским предоставлено творить подобные чудеса: щедрость их, гибкость в обхождении, расположение к удовольствиям всякого рода и легкость, с коею научаются они чужестранным языкам, сближают их весьма скоро со всеми народами».

Корфиоты шутили:

– Русские хотят с кораблями своими въехать на бастионы! Но такого еще не бывало!

– Ничего! – отвечали наши. – И небывалое бывает!

Съехав на берег, Ушаков встретился с местными старшинами.

– Мы собираемся строить вокруг французских крепостей осадные батареи, и я прошу вас о помощи! – обратился вице-адмирал к местным аристократам.

Те обещали всю возможную помощь.

На северном берегу место для батареи было выбрано на холме Монт-Оливето. Оттуда весьма удобно было обстреливать передовые форты Старой крепости. Установками пушек и возведением защитного вала командовал все тот же капитан Кикин. Греки свое обещание сдержали, и ежедневно на земляные работы приходило по несколько сотен человек. Местное ополчение возглавил известный русофил граф Булгари. Работы продвигались быстро.

Очевидец тех событий пишет: «Невзирая на проливной дождь, продолжавшийся несколько дней сряду, и на беспрестанную канонаду, которую французы производили со всех почти укреплений, русские успели в предприятии своем: в трое суток работа была кончена и 15 ноября с батареи нашей открыт сильный огонь по крепости».

Однако корфиоты не желали ограничиваться только помощью в земляных работах. В один из дней к Ушакову на «Павел» прибыла новая депутация. Поводом для ее приезда была ночная вылазка французов, которые ворвавшись в ближайшее селение, произвели там настоящий погром, утащив с собой в крепость все, что только было возможно.

– Мы просим несколько пушек, чтобы защитить свои селения от якобинских набегов! – обратились они к Ушакову.

– Я вас хорошо понимаю. – Покачал седой головой вице-адмирал. – А потому выделю вам три пушки вместе с прислугой.

Под началом ранее служившего у французов местного инженера Маркати всего за какие-то сутки корфиоты соорудили батарею, после чего незамедлительно начали пальбу по крепости.

Для решительного штурма крепостей не имелось самого главного – пехоты. Несколько батальонов морских солдат были почти не в счет. Их едва хватало на прикрытие осадных батарей. И хотя султан Селим уже давно отправил самые грозные письма пашам и правителям Мореи, Албании, Эпира оказывать русским всяческую помощь и военными силами и продовольствием толку от всего этого не было никакого.

Но что-то делать все же было надо, поэтому Ушаков на эскадренные деньги нанял роту албанцев из прибрежной Химары. Албанцы прибыли, но жители их боялись больше французов.Правда галионджи Кадыр-бея все как один рвались в десант, но вовсе не воевать, а грабить. Кадыр-бей едва набрал три сотни наиболее послушных, обещав им за хорошее поведение двойную плату.

Наши обустраивались основательно. В Гуво были устроены кузнечные, плотницкие и купорные матерские. Егор Метакса вспоминал: «Гуво сделался вторым Ахтиаром и в оном во все продолжение блокады Корфы, русские неоднократно угощаемы были приятными вечеринками у здешних дворян. Гуво было первое место, в котором офицеры наши начали перенимать приятный венецианский язык, коим говорят корфиотские дамы; тут мы познакомились с гитарою, сонетами, баркаролами и с итальянским вольным обхождением. Таким образом, пустыня с развалинами преобразилась в веселое обиталище, все оживилось, всякий искал рассеянности, и никто не помышлял о недостатках, им претерпиваемых».

В бухточке Кардаки где впадала река Месогни теперь наливались чистой водой. На островке Фано оборудовали маяк, а на вершине горы Сан-Сальвадора наблюдательный пункт и флажный телеграф.

Не сидел, сложа руки в крепости, и комиссар Дюбуа. Прожженный политик он слал теперь корфиотам письма, убеждая их в любви к ним великой Франции обещая всяческие блага, если те отстанут от русских и примкнут к ним, французам. Толку от этих писем было не много, но упорный Дюбуа не унывал, печатая письма в огромном множестве, рассылая через своих людей по всему острову.

***

Французы, в свою очередь,внимательно наблюдали за ходом осадных работ. Шабо был старым и храбрым солдатом, а потому отсиживаться за крепостными стенами вовсе не собирался. Генерал так же прекрасно понимал, что имеющихся у Ушакова сил явно не хватит для штурма, как, впрочем, и то, что у него тоже нет сил, чтобы изгнать русских с острова. По мере возможности, Шабо открывал огонь, а иногда по ночам беспокоил осаждающих и дерзкими вылазками. Больших диверсий, впрочем, не было. Наши тоже пока ограничивались редкой стрельбой. Противники выжидали, понимая, что главные события развернуться значительно позднее.

Первым объектом французской атаки стала северная батарея на холме Монте-Оливето, которая особо докучала защитникам крепости. В одну из ночей она была атакована сразу несколькими ротами, но застать наших врасплох не удалось. Французы были замечены еще на подходе к батареи. И встречены картечным залпом, затем в атаку перешли и морские солдаты капитана Кикина. Не решившись на рукопашную, французы вернулись в крепость.

Затем последовала атака на батарею Маркати, располагавшуюся южнее, и которую французы посчитали легкой добычей. Утром 20 ноября в предрассветной дымке батальон французов стремительно атаковал батарею. Греки сразу же бежали, а два десятка наших матросов, не смогли долго защищаться. Рукопашная среди пушек была недолгой, артиллеристы отбивались банниками и тесаками, но были частью перебиты, а частью пленены. Дравшийся вместе с нашими матросами инженер Маркати был ранен и тут же у пушек расстрелян. После этого орудия были заклепаны, а пороховой погреб взорван. Когда к батарее прибежали наши солдаты, французы уже вернулись в крепость. Французы заняли батарею, разрушили ее, увели в плен нескольких ее защитников, а инженера Маркати тут же расстреляли, как дезертира.

Уничтожением греческой батареи Шабо был доволен.

– Попробуем развить наш успех, не откладывая дела в долгий ящик и атакуем холм Кефало с русской батареей! – сказал он сумрачному комиссару Дюбуа, который потеряв власть над островом, теперь занимался прокламациями.

Узнав, что генерал намерен лично возглавить новую вылазку, Дюбуа вызвался идти с ним. Шабо не возражал – хочет комиссар острых ощущений, пусть их и получит!

Уже ближе к вечеру ворота Старой крепости неожиданно открылись, и оттуда бегом к ближайшей нашей батарее устремилось более тысячи солдат во главе с самим комендантом. На батарее им могли противостоять лишь три сотни морских пехотинцев да сотня турок во главе с капитаном Евграфом Кикиным.отставным волонтером Кирико.

– Прислуга к пушкам, остальные стройсь! – скомандовал Кикин. – Штыки примкнуть!

– Скуси патрон! – командовали сержанты.

Солдаты скусывали патрон, сыпали порох, плотно забивали пыж, затем сыпали порох на полку. Теперь оставалось только нажать курок, чтобы чиркнувшие кремни воспламенили порох.

«Как скоро французы приблизились к батарее,— записано в журнале Адмиралтейств-коллегий, — то нашими людьми встречены с отличной храбростью; французы атаковали батарею с трех сторон и с крайней упорностью стремились на оную, но всегда пушками и отрядами нашими отбиты были с уроном; жестокий бой с обеих сторон продолжался до самого вечера, напоследок храбрые российские войска выступили с батареи и прогнали французов под крепость».

Из воспоминаний лейтенанта Метаксы об этом бое: «Республиканцы наступали на батарею с трех сторон с великой неустрашимостью, но были отовсюду отражаемы с уроном, как пушками, так и штуками русскими. Жестокий бой с обеих сторон продолжился до самого вечера. Воспаленные мужеством, гренадеры наши не хотели долее оставаться за окопом, не принимая участия в общем сражении. Они единогласно просили капитана своего, чтобы он позволил им решить дело, сделав вылазку на неприятеля. Храбрый Кикин горел одним желанием со своими солдатами, он взял с собою отборных офицеров, 200 человек гренадеров и других охотников и пустился с ними на неприятеля. Выступя из батареи, отряд сей сделал один залп из ружей и в тот же миг быстро ударил в штуки…»

Впереди всех подпоручик Чернышев, который сразу схватился с тремя французами, убил двух, но третий поверг его… Отчаянно дрались лейтенант Ганфельд и волонтер Кико, гренадеры Осипов и Прасол, Васильев и Полетов, Страховский и Жиленко…

Из хроники сражения: «Французы, будучи поранены сем отчаянным нападением, отступили назад и иные едва могли укрыться под самым гласисом крепостей, оставляя победителям поле сражения, убитых и раненных…»Всего в том яростном бою французы потеряли свыше 100 человек убитыми!

Наши потери тоже были немалыми – только убитых до трех десятков. Их во главе с храбрецом Чернышевым похоронили тут же у батареи под кипарисом. Сам Евграф Кикин был дважды тяжело ранен – пулею в грудь и штыком в бок, но до конца руководил боем.

Турки были в восхищении храбростью Евграфа Кикина и его гренадеров. Прибыл осмотреть храброго капитана и штаб-доктор турецкого флота Эким-Мехмед. Зайдя в каюту к раненному, он неожиданно рухнул на колени и разрыдался.

– Что с ним? – всполошились окружающие.

Размазывая слезы, Эким-Мехмед поднялся с колен и к еще большему удивлению окружавших, заговорил по-русски, обращаясь к Кикину:

– Не какой я вовсе не Мехмед, а вашего батеньки коновал Кондрашка! Под Мачином угодил в турецкий плен, там принял ислам, женился. Помните ли вы меня?

– Помню! – растрогался Евграф Кикин, вспомнив батюшкиного коновала. – Но лечит меня все же пусть настоящий доктор!

История эта вызвала тогда много разговоров на эскадре.

Вскоре на переговоры к Ушакову прибыл плац-комендант крепости Карбон для размена пленных и с жалобой, что турки рубят головы пленным французам. Просил Карбон выпустить из гавани и шесть австрийских торговых судов. Плац-комендант был закоренелым якобинцем, отправившим на эшафот не одну тысячу соотечественников истяжав за это прозвище второго Марата. В конце концов, ему самому пришлось бежать из Парижа, чтобы не попасть под нож гильотины вместе со своим другом Робеспьером. Именно Карбон казнил и инженера Маркати.

– Пленных разменять готов, с Кадыр-беем о творимых зверствах поговорю и новые прекращу, австрийцев из порта выпущу! – дал свой ответ просьбам француза Ушаков.

В тот же день вице-адмирал объявил о своей воле Кадыр-бею, а чтобы туркам впредь неповадно было резать головы, обещано за живых французов платить в три раза больше. Турки такому решению обрадовались и обещали впредь пленных не убивать.

Относительно пропуска австрийских купцов многоопытный Ушаков был предусмотрителен

– Осмотреть все суда с особой тщательностью! – велел он дежурному дозорному капитану. – Ибо уверен, что сию возможность французы используют для передачи писем!

Так и оказалось. На судах при досмотре были найдены переодетыми матросами французский консул Гис и хирург Пуатье с зашитыми донесениями к директории. Письма у курьеров были отобраны, а сами они объявлены пленными.

Хирурга Пуатье приставили к капитану Кикину и другим раненным, что касается консула Гиса, то он столовался с нашими офицерами, веселил их анекдотами и игрой на виолончели.

***

Урон, понесенный французами был очень велик, и урок был генералом Шабо усвоен. Более столь больших вылазок он уже не проводил, но все равно все время искал случай нанести удар по осаждавшим. Теперь Шабо более всего надеялся, что русские просто не смогут долго заниматься осадой и блокадой и вынуждены будут оставить Корфу. Кто знает, какие политические вихри захлестывают сейчас воюющую Европу и кто в союзе с кем дерется сейчас против своих вчерашних союзников.

– Сегодня наша большая политика – это невероятный калейдоскоп союзов и альянсов, меняющихся с поразительной быстротой, – говорил он за вечерним стаканом вина комиссару Дюбуа. – А потому наше дело удерживать крепость и ждать, ждать, ждать…

Между тем осада корфиотских крепостей продолжалась, как продолжалась и неусыпная блокада самого острова.

– Я измучил уже бессменно всех моих людей в разных местах! – Признавался своим ближайшим соратникам Селивачеву и Сарандинаки Ушаков. – Наши служители в рвении своем на батареях и работах, в дождь, в мокроту и в слякоть, обмаранные в грязи, все терпеливо сносят и с великой ревностью стараются обо всем рачительно и все переносят безропотно! Сможем ли мы вознаградить матросов наших за их труды!

Минул первый месяц осады, за ним второй, потом третий. Все также стояли в порту французские суда, все также застыли в линии дозоров суда российские. Лишь изредка кто-то из противников вдруг начинал огонь. В ответ слышалось тоже несколько выстрелов, а потом все само собой замолкало. Но вялое противостояние было кажущимся, на самом деле обе стороны лихорадочно готовились к решительной схватке за остров, которая была неизбежна.

«Французский гарнизон, в Корфу находящийся, – писал в Петербург усталый от нескончаемых дел Ушаков, – деятелен и неусыпен; не было дня, чего бы они не предпринимали, ежечасно принуждали к осторожности со всех сторон, чтобы вылазками не побили наших на батареях, редкий день был без посылки сикурса и эскадр на помощь, всегда надобно было гоняться кораблями и прочими судами за выходящими французскими судами от крепости, чтобы не ушли или не пришли бы кто к ним или бы не взяли каких наших мелких судов или чьих сторонних, или не привели бы суда к ним днем или ночью провианта и живность, а особо от приятеля нашего (Али-паши) не впустить никакой провизии в город и чтобы они вылазками своими не ограбили наших деревень и жителей, – все это отягощало нас безнадобно и все требовало неусыпной осторожности и осмотрительности».

– У Корфу мы, как тот кот, который сторожит мышь! – шутили на наших кораблях.– Да что-то второй кот, тот, что турецкий, мышковать не желает!

Со стоящих неподалеку турецких кораблей вечерами доносились заунывные звуки тамбура и запах жаренного кофе. Каждый турецкий капитан имел особого музыканта, который вечерами играл команде, да рассказчика сказок и небылиц. В свободное от работы время турки любили играть в шахматы и мангалу, игру, где бросают кости и передвигают по доске сушеные змеиные головы, непрерывно курят табак и пьют обжигающий кофе

Два раза в сутки рейд оглашался пронзительными криками с флагманского «Патрон-бея». То, по призыву мулл-хаджиов, в пять часов пополуночи и в шесть пополудни на шанцах собирались команды на молитву. Помимо этого каждый турок сам по себе еще молится и в полночь.

Пока турки молились, всю тяжесть блокады Корфу несли на своих плечах русские моряки. Турки такими делами себя не слишком обременяли, да и толку от них, честно говоря, было немного. Наши командиры между собой говорили о совместных плаваниях с союзниками так:

– Чем с турком вместе что-то делать, все ему втолковывать, чтобы ничего не перепутал, а потом он все перепутав, начнет терпеть бедствие и просить помощи, то лучше уж вообще воевать без оных, и время сбережешь, и нервы!

– Берегу турок, как красные яйца! – соглашался со своими капитанами Ушаков. – Где опасность не пускаем, да они и сами не больно охотники повоевать. Пусть уж своим видом хоть немного французов пугают и то толк какой-то!

Чтобы нерадивые союзники не мешались под ногами, их суда расставили подальше от крепости там, где они не могли особо навредить. Турки против этого ничего не имели.

«Из турецкой эскадры кого не посылаю, – писал Ушаков, раздраженно брызгая чернилами на лист бумаги, – пройдет только час-другой и тотчас назад идет; когда велю, где крейсировать и не приходить назад к нам, то отошед, остановятся и дремлют во все время без осмотрительности».

Корфиотские старшины были готовы помочь нашим:

– Мы готовы выставить пятнадцать тысяч воинов, но у нас нет оружия, и мы боимся турок, которые в любой момент могут кинуться с ятаганами не на французов, а на нас!

Зная уже о неустойчивости греков в бою, Ушаков от такого воинства отказался, да и много ли могут сделать безоружные крестьяне против французских гренадеров?

Из письма Ушакова императору Павлу: «если бы я имел со мною один только полк российского сухопутного войска для десанта. Непременно надеялся бы я Корфу взять совокупно вместе с жителями, которые одной только милости просят, чтобы ничьих других войск, кроме наших. К тому не употреблять».

***

Тем временем командир «Женере» деятельный капитан Лежоаль не терял надежды вырваться из корфиотский западни.

Из воспоминаний лейтенанта Метаксы: «Следуя национальному характеру французов, Лежоаль сам выхвалял свои морские подвиги и искусство в управлении… кораблем. При всяком удобном ветре он выступал под паруса и, лавируя по близости старой крепости, приводил, таким образом, зрителей городских в изумление своей смелостью».

Внимательно следя за перемещениями «Женере», Ушаков распорядился:

– «Марии Магдалине» и фрегату «Николаю» передвинуться ближе к фарватеру, чтобы держать все маневры капитана Лежаоля под прицелом!

С тех пор прогулки Лежоаля прекратились. Но мысли своей о прорыве он не оставил.

Уровень выучки на турецких кораблях, их явное отлучение от активных действий не ускользнули от внимания командира «Женере». При этом он постоянно требовал от Шабо дать ему возможность прорваться в море.

– Но ваш уход ослабит нашу оборону! – недовольно отвечал комендант.

– Если крепости суждено пасть, она падет! Так зачем же вместе с нею отдавать противнику и столь нужные сейчас Франции боевые суда! Не лучше ли сберечь их для будущих сражений! – парировал решительный капитан.

В конце концов, постоянные препирательства так надоели Шабо, что он махнул рукой:

– Делайте что хотите, от вашей судьбы я умываю руки! Прорветесь – ваше счастье, попадете в руки к русским, я в своих письмах в Париж, вас не пощажу!

– Что ж, пусть все решит судьба! – обрадовался Лежоаль. – Я буду прорываться!

Вместе с Лежоалем решил прорываться и капитан брига «Экспедицион». Остальные на прорыв не решились Капитан захваченного у англичан линейного корабля «Леандр» долго сомневался, как ему поступить, но потом решил остаться в порту.

– У меня нет и половины команды, да и те сброд! – сокрушался он Лежоалю. – Я буду слишком легкой добычей для русских, а потому остаюсь при крепости.

Командир «Женере» готовился к прорыву долго и тщательно. Прежде всего, он велел вычернить паруса, чтобы в ночное время они были менее заметными. Кроме этого Лежоаль терпеливо ждал, когда вместо русских кораблей на дозорную линию поставят турок. Но турок все не ставили и не ставили. Наконец, турок поставили во вторую линию, это было уже кое-что.

– Если нам удастся прорваться мимо первой русской линии, то мимо турок мы прорвемся легко. В погоню же за нами в этом случае могут быть посланы тоже только турки, а от них мы уже отобьемся. Ветер нам попутный, а потому я назначаю прорыв на ближайшую ночь! – объявил капитан «Женере» своим офицерам.

Вскоре после полуночи «Женере», а следом за ним и бриг «Экспедицион» снялись с якорей. На обоих судах потушили все огни, матросам запрещено было даже разговаривать. Наполнив паруса попутным ветром, линейный корабль и бриг направили свои форштевни на север в промежуток между нашими дозорными «Захарией и Елизаветой» и «Богоявлением Господнем». Замечены французские суда были уже в непосредственной близости от наших.

Ветер был очень крепкий, а «Женере» легок на ходу, поэтому он в несколько минут проскочил мимо наших кораблей. Дозорная полугалера гардемарина Василия Драгневича вообще попала под форштевень французского линейного корабля и едва не затонула. Именно Драгневич первым и дал сигнал о прорыве Лежоаля фальшфеером

Немедленно была сыграна артиллерийская тревога и оба линейных корабля открыли огонь по прорывавшимся. «Экспедицион» после первых же ядер повернул вспять, но «Женере» продолжил прорыв.

Так как французский линейный корабль был почти не виден во тьме, палили большей частью наудачу, а потому не слишком точно. Вскоре Лежоаль миновал первую линию блокады и, прибавив парусов, повернул в отрытое море. Теперь оставалась еще надежда – корабли младшего турецкого флагмана Фетих-бея. Ушаков немедленно поднял ему сигнал гнаться за неприятелем. Но на турецких кораблях ровным счетом ничего не изменилось, несмотря на все сигналы там все было тихо и безмятежно. Выведенный из себя вице-адмирал послал к союзнику шлюпкой лейтенанта Метаксу. Прибыв, тот потребовал встречи с реал-беем, на что ему, зевая, ответили:

– Добрые мореходы плавают днем, а ночью видят счастливые сны, а потому мудрый Фетих-бей велел ни при каких случаях его не будить, пусть даже сама луна рухнет в море!

Только ближе к утру удалось Метаксе добудиться до Фетих-бея, который столь ранним пробуждением был весьма недоволен.

– Еще мулла не кричал с салинга грот-мачты на молитву, и я не надеюсь заставить команду выйти в море, не помолившись.

– Но ведь можно помолиться позднее, когда захватим французов! – не выдержав, почти закричал Метакса.

Фатих-бей зло посмотрел на наглого российского лейтенанта. Жаль, что этот прахоподобный грек состоит на русской службе и его нельзя тронуть, с каким бы удовольствием он отправил бы предерзкого к палачу-кавасу.

– Мои гелионджи давно не получают ни денег, ни риса. Они очень скучают по своим луноликим женам и очень раздражаются, когда им велят делать то, что им не нравится! – огрызнулся он.

– Тогда скажите им, что на французском корабле много добычи. Это сразу вразумит ваших матросов! – не отступал Метакса.

– О, нет! – снисходительно покачал головой Фатих-бей. – Если корабль франков убежал, тем меньше их тут останется и меньше забот. К тому же, если враг бежит, зачем гнаться за ним, куда лучше дуть ему в паруса!

А вот версия прорыва «Женере» историка В. Овчинникова: «Есть все основания полагать, что турецкий контр-адмирал умышленно выпустил французский линейный корабль. Несколько раз до этого французы обращались к Ушакову с подобной просьбой, но тот решительно отказал им. Тогда они стали склонять к тому турок. Дело дошло до того, что сама Порта обратилась к российскому посланнику, оказать французам благодеяние. Все было гораздо проще. Турецкое министерство, «взирая на французов не яко на порядочных неприятелей, но яко на разбойников, твердо держалось правила не соблюдать никаких заключаемых с ними договоров и капитуляций». А потому замысел турок состоял в том, чтобы выпустить французский корабль из Корфу и тут же его потопить. Но капитан Лежоаль оказался хитрее реал-бея…»

Все закончилось тем, что «Женере» вместе с бригом, прорвав блокаду, ушли в Анкону. Сейчас судьба улыбнулась храброму Лежоалю. Спустя семь лет она отвернется от него в трагический день Трафальгара, ставший для Лежоаля последним…

Если сказать, что Ушаков был взбешен прорывом французского корабля, это значит не сказать ничего. Академик Е. Тарле писал по этому поводу: «До нас дошел суровый окрик и выговор Ушакова капитану 2 ранга Селивачеву, который писал, что «не надеется» эффективно защищать проходы южного пролива Корфу «по малости с ним судов». Федор Федорович послал грозный ответ: «С вами находится большой российский фрегат, два турецких корабля и фрегат же. Как при таком количестве судов можете вы писать неприличное, чтобы вы не могли защищать и не пропускать судов? Я рекомендую вашему высокоблагородию иметь старание и бдительное смотрение французских кораблей и никаких судов не пропускать, а ловить их, бить, топить или брать в плен и во всем прочем поступать по силе закона”. Ушаков ни за что не хотел допустить повторения случая бегства корабля блокированной при Корфу французской эскадры. «Из кораблей французских, здесь стоящих, приготовляются отсель бежать, будьте осторожны, должны вы быть больше под парусами, а не на якорях, крейсируйте ближе к крепости, чтобы лучше вы могли осмотреться, ежели покусятся они бежать».

***

Было очевидно, что одной блокадой Корфу ни за что не взять. Французские крепости были слишком сильны и имели запасы, что могли продержаться больше года. Флот же столько времени в открытом море находиться явно бы не смог. Слушая ежедневные доклады интендантов о стремительном убывании припасов, Ушаков лишь качал головой:

– Изо всей древней истории я не знаю и не нахожу я примеров, чтобы когда какой флот мог находиться в отдаленности без всякого снабжения и в такой крайности, в какой мы теперь нaxoдимcя!

Особенно удручала всех нехватка пороха.

Рвавшийся в бой командир «Святой Троицы» Иван Поскочин почти на каждом совещании донимал Ушакова:

– Ваше превосходительство, как же так, против десяти выстрелов французов я и трех сделать не могу! Все припасов артиллерийских на бортовой залп не хватит! Как же теперича воевать?

– Знаю, Иван Степанович, все знаю! И у других с порохом не лучше! Ну, нет у меня в кармане порохового заводика, нет! Вот каждодневно строчу письма в Константинополь да в Петербург, чтобы нас в бедах наших не забыли. Пороху пока нет, да и скоро не будет, а потому не стреляйте, кроме как пи самой важной надобности!

Не отмалчивался и всегда бойкий на язык командир «Святого Петра» Дмитрий Сенявин:

– Ладно, у нас нет ни осадных гаубиц и мортир и снарядов. Но мы не имеем в достатке даже ружейных пуль, а потому при штурме солдаты могут использовать большинство ружей, только как дубины!

– Да, с дубинами на корфиотские бастионы не больно то и влезешь! – соглашались с ним остальные командиры. – Надо ждать подкреплений и припасов.

Из Петербурга на эскадру прибывали «руководящие» рескрипты, повеления и приказы Павла и его высших военных сановников, которые не могли целеустремленно руководить действиями эскадры в Средиземном море из-за отдаленности от конкретной обстановки на театре военных действий. Вместо того чтобы сосредоточить все силы эскадры у Корфу, Павел и его сановники то и дело приказывали Ушакову

В ответ на просьбы Ушакова из Петербурга шли нескончаемые письма императора Павла о посылке отрядов кораблей то к Рагузе, то к Бриндизи и к Отранто, то к Мессине и берегам Калабрии и в иные места.

– В столице хотят одним кафтаном полмира одеть! – судачили в кают-компаниях. – От сего и кафтан будет в клочья, и раздетые таковыми и останутся.

Но кто посмеет ослушаться высочайшего указа, а потому суда по всему Средиземноморью и рассылали, от чего осада Корфу все больше затягивалась.

Не многим лучше было положение и с продовольствием. Первое время кое-как перебивались за счет местных жителей, нов скорее припасы кончились и у тех. Теперь не только в матросских артелях, но и в кают-компаниях меню было единым: старая солонина, кислая капуста да вяленная треска с сухарями, источенными долгоносиками

Молодые мичмана шутили:

– Сии сухари суть еда ночная и со светом несовместима!

– Это еще, почему же? – спрашивали их.

– А потому, что пока в темноте сухарик сей с червяками жуешь, то оных не видя, о мерзости сей и не ведаешь. А стоит свечу зажечь, как отвратин ползучих узришь, да тут же все обратно и отдашь!

При этом распорядок дня оставался на кораблях неизменным и офицеры, как и положено, трижды в день собирались в своих кают-компаниях. Завтрак каждый из них съедал, не дожидаясь прихода старших начальников, однако, подача блюд заканчивалась обязательно за полчаса до подъема флага. Так же достаточно демократично происходил и вечерний чай. Что касается обеда, то он обставлялся, по возможности, торжественно. Согласно установленному распорядку дня свободные от вахты офицеры в чистом платье собирались в кают-компании, и ждали капитан-лейтенанта (старшего офицера), который являлся старшим кают-компании. С его приходом, батюшка читал «Отче наш» и только после этого начинался обед. Приходить на обед после капитан-лейтенанта считалось признаком дурного тона. О чем говорили за обедом? О разном. Более всего кляли турок, обещавших взять на себя обеспечение эскадры:

– Небось, нарошно хотят нас голодом уморить, мстят, гололобые, за Калиакрию с Гаджибеем!

«Мы последними крошками уже довольствуемся и при всей бережливости едва еще одну неделю, делясь от одного к другому, пробыть можно», — писал в отчаянии Ушаков русскому послу в Константинополе. «Служители наши, — повторял он, спустя несколько дней уже в письме турецкому правительству,— находятся в крайней опасности и неминуемом бедствии от голоду. Ежели вы хоть малейшее замедлите, и провиант не будет скоро к нам доставлен, то люди должны будут умирать с голоду».

Пообносились команды и в одежде. Теперь наши корабли издали напоминали больше пиратские суда, чем корабли российского императорского флота. Если офицеры, еще как-то старались соблюсти приличия в одежде. Хотя тоже давно ходили босиком, то матросы в повязанных на голове платках и в грязных исподниках выглядели как толпа нищих оборванцев.

«Служители, на эскадре мне вверенной,— докладывал Ушаков в адмиралтейств-коллегию еще в начале осады,— не получая жалованья, мундира и мундирных денег на нынешний год, пришли и находятся в самой крайности, никаких способов к исправлению себя не имеют, почти совсем без платья, а обуви многие совсем не имеют».

Надо было что-то делать и тогда Ушаков закупил по дешевке большую партию женских капотов. Необычное решение командующего вызвало массу шуток и анекдотов на эскадре. Впоследствии, уже после возвращения домой, ветераны с удовольствием рассказывали небылицы:

– И тогда Федор Федырыч решил обмануть хранцузов! Одели мы дамские платья и, ну, в десант. Хранцузы видят – барышни к ним гурьбой бегут. Возрадовались, кричат: «Мамзель! Мадам! К нам! К нам!», а мы, как подбежали, хрясь штыком, тут тебе сразу и мамзель, и мадам! Вот как хитер был наш Федор Федырыч!

Слушатели только головой качали, и вправду, ну, что тут скажешь!

Увы, на самом деле Ушаков одевал подчиненных вовсе не от хитрости, а от безысходности. Выглядели офицеры и матросы в разноцветных капотах и вправду весьма комично, но выбирать не приходилось, и теперь вахта в сырую погоду вышагивала по палубам в новых пестрых нарядах.

Добиться чего-то от турок было почти невозможно. Они никогда ни в чем не отказывали, но так же никогда ничего не выполняли. Одни суда с провиантом, отправленные из Константинополя, «в зимнее время разбились», другие прохудились и чинились по всему Средиземноморью.

Наконец, о, чудо из Севастополя подошел транспорт «Ирина» с солониной и сухарями. Увы, когда мясо начали перегружать на выстроившиеся в очередь судовые барказы, оказалось, что «немалое количество его с червями, гнило и имеет худой и вредный запах». Воняло так, что слышно было даже в крепости. Французы, зажимая носы, поглядывали на наши корабли, что там у русских происходит?

Привезли на «Ирине» и деньги, но… в бумажных ассигнациях, которые никому за границей и даром не были нужны. А потому бесполезные бумажки снова затолкали в мешки пломбированные и отправили обратно в Севастополь, чтобы тут под ногами не валялись.

– Уж не «друга» ли вашего Мордвинова сии происки издевательские? – спрашивал Ушакова верный Сарандинаки.

– Отколь же мне знать, – вздыхал тот. – Может так все и обстоит. А может просто чиновник какой безголовый напортачил, поди, выясни отсюда!

***

В декабре пришел от берегов Египта со своими двумя фрегатами капитан 2 ранга Сорокин, отправленный туда в крейсерство еще от Дарданелл.

-Ну, Александр Андреевич, докладывай, что у тебя и как? – обняв командира «Михаила», велел Ушаков.

Доклад Сорокина был неутешителен. Все три месяца своего крейсерства у египетских берегов наши не поучили от англичан и турок и мешка сухарей.

– В кладовых провизионных моих как в пустыне египетской, последняя мышь и то вчера повесилась! Вот, надеемся у вас припасами разжиться.

– Наши мыши тоже себе веревки уже намыливают! – вздохнув, ответил Ушаков.– Но чем-нибудь, конечно, поделимся, не помирать же вам с голоду!

Наши историки любят писать о сражениях и победах, но не любят о делах скучных финансовых, хотя никто еще никогда не мог воевать без денег. Нужны были деньги и Ушакову. Уж не знаю, случайно или нет, но столь любимый нашими либералами «выдающийся экономист» адмирал Мордвинов, так организовал финансовое обеспечение эскадры Ушакова, что лучше бы он этого не делал вообще. Началось с того, что золота вице-адмиралу не дали вовсе, а только ассигнации, которые в воюющей Европе никому и даром не были нужны. Тогда Ушаков вынужден был обратиться к аккредитивам, при поручительстве баронов Гипша и Тимони на огромную сумму – 100 тысяч червонцев, что было ему обещано тем же Мордвиновым. Обеспечить же выплату денег по аккредитивам должен был некий банковский дом Соммарива в Палермо (уже получивший под это солидный кредит), о котором до тех пор никто и слыхом не слыхивал. Когда же Ушаков послал в Палермо мичмана Абруцкого с бумагами на получение денег, то оказалось, что никакого банковского дома Соммарива в Палермо уже нет и в помине. Сегодня к таким аферам нам, увы, не привыкать, но тогда такое надувательство было неслыханно. Разумеется, Федор Федорович выход все же нашел. Но потеряно было самое дорогое – время.

Именно отсутствие денег и провианта заставили Сорокина покинуть берега Египта. Впрочем, англичане его поддержкой были весьма довольны. Вместе с отрядом капитана Гутьена наши бомбардировали форт Абукир. При этом на турецких канонерских лодках турецкие команды были заменены на наши и английские.

За время своего крейсерства Сорокину удалось перехватить несколько мелких судов, на которых было захвачено два десятка французских офицеров пытавшихся пробраться из Египта во Францию. В большинстве случае они везли секретные письма, которые, впрочем, всегда успевали уничтожить. При пленных офицерах было найдено более 30 тысяч золотых червонцев. Сумма огромная. Однако при допросе все они в один голос заявили, что это деньги не казенные, а их личные сбережения. И хотя в последнем Ушаков сильно сомневался, но слово офицера, есть слово офицера.

– Собственность обезоруженных неприятелей должна быть свято уважаема даже в сию добычами преисполненную войну! – сказал он присутствовавшему тут же Сорокину.

Все золото было немедленно французам возвращено. Узнав о решении русского вице-адмирала. Французы были потрясены. Уж во французской армии никто никогда и не подумал бы возвратить пленным их деньги, в живых оставили и тому радуйся!

Теперь Ушакову предстояло решить, что делать с пленниками дальше. Расспросив их о том, как воюет с мамелюками генерал Бонапарт, и думает ли он воевать Константинополь, вице-адмирал задумался.

– Я отпускаю вас во Францию под честное слово! – затем он объявил пленникам свою волю.

Офицеры тут же поклялись, что в нынешней войне не будут больше воевать против нас.

– Вы, адмирал, благороднейший человек и мы никогда не посмеем нарушить слова чести! – заверили они Ушакова.

– Ну, и ладно, – согласился тот. – Езжайте себе домой с богом, да не попадайтесь больше!

Из письма Ушакова: «Недостатки (скудость) наши, бывшие при осаде Корфу, во всем были беспредельны, даже выстрелы пушечные, а особо наших корабельных единорогов необходимо должно было беречь на сильнейшие и на генеральные всего производства дела. Со мной комплект только снарядов к орудиям, тотчас можно было бы их расстрелять, и расстреляли бы мы их понапрасну, весьма с малым вредом неприятелю...».

***

В декабре в Константинополе объявился и небезызвестный в России Сидней Смит, тот самый, что столь неудачно помогал шведскому королю Густову Третьему, в его войне с Россией, а потом и сам едва не попал к нам в плен. Теперь коммодор Смит командовал в водах Порты отрядом английских кораблей. На должность эту известный авантюрист попал благодаря протекции своего брата британского посла в Турции Спенсера Смита. В Адмиралтействе поначалу сомневались, справится ли авантюрный коммодор со столь ответственной должностью, но затем решили, что двум братьям всегда проще между собой договориться и согласились. В Константинополь Смит прибыл на 80-пушечном «Тигре». Там он принял и нашего посла Томару.

– Я скоро отправляюсь к Александрии, чтобы надавать тумаков Бонапарту! – гордо объявил он. – Именно я завершу то, что начал Нельсон!

– Хорошо бы вам установить связь и с эскадрой Ушакова. – подал здравую мысль посол Томара. – Вдвоем всегда легче, чем одному.

– Когда этот один английский коммодор, то он способен справиться и один. Впрочем, я готов учредить сообщение с вашим адмиралом!

Смит был как всегда хвастлив и самонадеян. Несмотря на то, что старший брат усиленно толкал его ногой под столом, коммодор пустился в откровения, из которых проницательный Томара быстро понял, что англичане намерены требовать от Ушакова действий многотрудных и опасных, но нисколько российским интересам не нужных.

Вежливо простившись, Томара поспешил в свою резиденцию, чтобы немедленно отправить Ушакову услышанные новости. В салоне «Тигра» брат Спенсер, тем временем, устроил головомойку брату Смиту.

– Мальчишка! – кричал он, уже без всяких дипломатических политесов. – Ты не способен хоть о чем-то умолчать, о чем знаешь! Воистину сказано – язык мой – враг мой! А у тебя Смит врагов сразу двое – твой язык и твоя безмозглая голова!

– Может русский посол все же не понял моих мыслей? – отвечал пристыженный коммодор.

– В этом я глубоко сомневаюсь! – рявкнул на брата Спенсер Смит и, выходя, что есть силы, хлопнул дверью.

Выводы из разговора Томара сделал самые правильные. В своем письме Ушакову он решительно советовал адмиралу не поддаваться на посулы Сиднея Смита и Нельсона и, «в удовлетворение требования лорда Нельсона отправя к Анконе по расчислению вашему довольно сильный отряд, самого вам главного пункта предприятий ваших, покорения крепости в острове Корфу, из виду терять не следует».

– То, что я никуда от Корфу не уйду, пока наш флаг не будет поднят над всеми крепостями, это мне и без Томары понятно, но что предупредил о кознях английских, за то спасибо! – высказался адмирал, ознакомившись с письмом посла.

Между тем англичане весьма ревниво следили за успехами русских в Ионии. Вообще, заняв Ионические острова и обложив Корфу, Ушаков буквально опередил Нельсона, который в дни боев на Святой Мавре писал английскому послу в Константинополе: «Я намерен обратиться к Мальте, Корфу и прочим островам этим, почему надеюсь, что русскому флоту назначено будет находиться на востоке; если же допустят их утвердиться в Средиземном море, то Порта будет иметь порядочную занозу в боку... Распорядившись у Мальты и оставивши там надлежащие силы для блокады порта, я после того сам пойду к Занту, Кефалонии и Корфу, желая посмотреть, что можно там сделать».

Пока английский флотоводец думал сделать, российский уже делал…

Именно в это время Федор Федорович Ушаков получает письмо контр-адмирала Нельсона. Из письма Нельсона Ушакову: «Только что пришел из Александрии английский фрегат, и я с истинным сожалением узнал, что... прибыли всего лишь один или два фрегата и десять канонерок, (отряд капитана 2 ранга Сорокина – В.Ш.) тогда как, конечно, должно было послать не меньше, чем три линейных корабля и четыре фрегата с канонерками и мортирными судами. Египет – первая цель, Корфу – второстепенная».

Чтобы понять всю вопиющую бестактность этого назидательного письма, напомним, что Нельсон являлся всего лишь контр-адмиралом красного флага, а Ушаков к этому времени был вице-адмиралом того же красного флага. В силу этого их разница в служебной иерархии разделялась тремя ступенями! При этом следует вспомнить и что Ушаков, как никто иной, был очень щепетилен в вопросах субординации. Разумеется, что после столь явно проявленного неуважения младшего по чину к старшему, уже ни о каком взаимопонимании, а тем более о дружбе, речи быть не могло.

В ноябре в самом начале блокады Корфу нашей эскадрой, Нельсон снова возвращается к теме Ионических островов. Он опять пишет в Константинополь послу Спенсеру Смиту «Я надеюсь в скором времени иметь возможность показаться перед Корфой, Занте и проч. Посылаю вам прокламацию, написанную мною к жителям тех островов. Порта должна знать, какую большую опасность готовит себе в будущем, позволивши русским занести ногу на Корфу, и я надеюсь, что она будет стараться удерживать их на востоке».

И снова Ушаков опередил Нельсона на целый ход. Прокламации англичан ни на Занте, ни на Корфу уже никому не были нужны, так как повсюду там реяли Андреевские флаги. При всем этом никакой помощи нашим в столь нужных припасах оказано не было. Ревность союзников не была секретом ни для Ушакова, ни для наших офицеров. Мы не знаем, что в точности говорили о них в наших кают-компаниях, но думается, в эпитетах не стеснялись.

Сам же Ушаков писал по этому поводу Томаре: «Требование английских начальников морскими силамив напрасные развлечения нашей эскадры я почитаю — не что иное, как они малую дружбу к нам показывают, желают нас от всех настоящих дел отщепить и, просто сказать, заставить ловить мух, а чтобы они вместо того вступили на те места, от которых нас отделить стараются. Корфу всегда им была приятна; себя они к ней прочили, а нас под разными и напрасными видами без нужд хотели отделить или разделением нас привесть в несостояние».

Воистину, избавь, Господи, нас от таких союзников, а с врагами мы и сами как-нибудь справимся…

***

А в самом конце 1798 года после нелегкого осеннего плавания к Корфу подошли два линейных корабля контр-адмирала Пустошкина. И приходу двух линейных кораблей, и прибытию именно Пустошкина Ушаков был несказанно рад. С Павлом Пустошкиным они вместе некогда сидели за одной партой в Морском корпусе, потом много служили и воевали вместе. Контр-адмирал Пустошкин был выходцем из дворян-однодворцев, из тех, кого и за дворян то не считают. По нищете родительской и отдан был на «казенный кошт» в Морской корпус. В первую войну с турками был направлен на Черное море. Где командовал фрегатом «Почтальон», затем служил флаг-капитаном у первого черноморского флагмана Клокачева, командовал верфью и портом в Таганроге. В последнюю войну с турками построил два фрегата, которые ми привел в Севастополь, командовал легкой эскадрой. В сражении при Калиакрии капитан бригадирского ранга командовал арьергардом. «Первый спустясь на ближнюю дистанцию к неприятелю и подавая пример прочим беспрестанно поражал и теснил оного стакою жестокостию, что на бывших против него неприятельских кораблях тотчас замечены были повреждения, и неприятель принужден был бежать и от него укрываться». За что и стал кавалером Георгия 3 класса. Затем храбрец командовал гребным флотом, Николаевским портом и градоначальником Одессы. Снова идти в море контр-адмирал согласился после уговоров Ушакова, который непременно желал видеть рядом с собой своего старого и испытанного друга, на которого мог всегда во всем положиться. И вот теперь друзья встретились у далекого Корфу

В октябре контр-адмирал принял команду над двумя новыми линейными кораблями, которые отправлялись вдогон эскадре Ушакова. 74-пушечным линейным кораблем «Святой Михаил» командовал капитан 2 ранга Салтанов, а однотипным с ним «Симеоном и Анной» его однокашник по Морскому корпусу капитан 2 ранга Константин Леонтович. Внезапное назначение двух балтийских офицеров на высокие черноморские должности было ответом императора Павла на попытки адмирала Мордвинова отстоять независимость своего флота от адмиралтейств-коллегии и на скандал между ним и Ушаковым.

На Черноморском флоте Салтанов с Леонтовичем появились буквально перед самым плаванием, заняв престижные должности в обход многих черноморских капитанов. Приязни к балтийцам, разумеется, на Черном море никто не испытывал, для всех они были чужаками. При этом у обоих новоприбывших было боевое прошлое. Иван Салтанов показал себя в шведскую войну отважным командиром при второй битве за Роченсальм, сумев вывести из-под огня и спасти от шторма свою шебеку «Медведь», затем был командирован на английский флот и плавал в Вест-Индию. Что касается Константина Леонтовича, то он отважно дрался со шведами в кровопролитной битве при Гогланде на несчастливом «Владиславе», и раненный попал в плен.

Плавание выдалось не легким. Вначале возникли раздоры с турками, которые, как всегда, не исполнили свих обещаний об обеспечении эскадры продуктами и необходимыми материалами. А выйдя в Средиземное море, корабли попали в полосу штормов и противного ветра, пробиваться через который пришлось долгими утомительными лавировками. Но все это уже позади, и теперь эскадра Ушакова пополнилась двумя новейшими линейными кораблями и еще одним опытным флагманом.

Теперь с приходом отрядов Сорокина, а потом и Пустошкина соединенная эскадра насчитывала уже 12 линейных кораблей и 11 фрегатов. Сила немалая!

В охране южного пролива Ушаков по-прежнему оставил отряд Селивачева, Отряд Пустошкина же с его кораблями отправил крейсировать в Венецианском заливе, чтобы тот не пропустить французские суда северных румбов.

В самом конце 1798 года Ушаков неожиданно получил письмо от жителей Цериго о неких одиннадцати гражданах, которые захватили власть на острове, «не слушают никого», «самовольствуют» и «пригласили себе сообщников»

На остров немедленно было отправлено посыльное судно. Посланным на нем офицерам было велено, отрешить этих людей от всех должностей, а если окажутся люди, ведущие политику в пользу французов, то «таковых предписываем прислать к нам на эскадру или, по крайней мере, из острова Цериго выгнать».

– Решать, однако, должны все местные судьи! – наставлял офицеров Ушаков. – Вы же судебные общественные дела мешаться не должны!

Так зарождалось самоуправление Ионических островов.

***

Прорыв «Женере» и невесть насколько затянувшаяся осада вынудила Ушакова решиться на смелые шаги.

Для начала вице-адмирал встретился с турецким адмиралом на его флагманском «Патрон-бее». После обмена приветствиями и общего разговора о бытие, что так любят турки, Ушаков взял быка за рога.

– Ваше превосходительство! – сказал вице-адмирал, отставляя в сторону нетронутую чашку обжигающего кофе. – Я был обнадежен присылкой румелийских пашей войск для осады Корфу. Но никто ничего не прислал.

Кадыр-бей заерзал на свих подушках, тема разговора была ему не приятна, тем более, что Метакса переводил слова Ушакова со всей их резкостью. Между тем Ушаков продолжал:

– Насколько я знаю, вы имеете повеление султана на право требовать от пашей исполнения фирмана. Почему же вы медлите? Ежели еще несколько времени будет пропущено, то и Корфу взять будет невозможно!

Вместо ответа турецкий адмирал только закатывал кверху глаза да хлопал себя руками по ляжкам:

– На все воля Аллаха! Паши не слушают меня и даже не отвечают на мои письма! Что могу я сделать, когда я всего лишь раб своего падишаха. Смею ли я приказывать другим его рабам!

На этом беседа, в общем-то, и завершилась. Впрочем, польза от нее все же была. Теперь Ушаков твердо знал, что рассчитывать на Кадыр-пашу и султанские фирманы не стоит, и надо браться за дело самому.

И тогда вице-адмирал решил обратиться к Али-паше.

Академик Е. Тарле так писал об этом смелом и рискованном шаге Ушакова: «Трудность заключалась вовсе не в том, что янинский владыка мог отказать. Ушаков прекрасно понимал, что паша с величайшей готовностью выполнит просьбу. Деликатность предприятия состояла в том, чтобы, получив эту помощь от Али-паши, не отяготить себя никакими обязательствами перед ним, а самое главное — не дать ему ни одного вершка территории Ионических островов».

Посланцем в Превезу был снова отправлен Егор Метакса.

– Ты уж там был, так, что второй раз, глядишь, и полегче будет! Будь настойчив и гибок. Запомни, нам нужны воины Али-паши, как воздух нужны! – сказал ему вице-адмирал перед убытием.

Целую ночь Ушаков составлял инструкции для отъезжающего лейтенанта, большое письмо для янинского паши. Приготовил и подарок – осыпанную бриллиантами и изумрудами табакерку, ценой в две тысячи золотых червонцев. Табакерка была выдана вице-адмиралу перед отплытием из Севастополя для крайнего случая, когда надо будет задобрить и приобрести расположение какого-нибудь полезного союзника. И вот такой крайний случай настал.

Посыльным бригом Метакса прибыл в Превезу. Там было так же как и в прошлый раз. Только невольников стало меньше (видимо, раскупили), поубавились и пирамиды отрубленных голов у дворца паши (видимо, повыкидывали).

Во дворе под свист камышовой флейты крутились в диком круговом танце дервиши ордена бекташей. В отличие от других мусульман суфийцы-бекташи хлестали вино, редко молились и отличались воинственностью. Орден был традиционно весьма почитаем янычарами, а потому хитрый Али-паша тоже решил привлечь бекташей на свою сторону. Теперь «крутящиеся дервиши» чувствовали себя полными хозяевами при дворе янинского властителя.

Посланца Ушак-паши владыка Янины принял ласково. Как и в прошлый раз осведомился о здоровье адмирала, посетовал на упрямство французов, милостиво принял богатый подарок.

Начались переговоры. Положение Егора Метаксы было нелегкое. Сильных козырей у нашей стороны не было, заинтересовать Али-пашу воевать за Корфу было невероятно сложно, но сделать это было надо. Вначале Али-паша затребовал за свои услуги один из Ионических островов.

– Этот вопрос могут решить только наши государи! – грустно вздохнул Метакса, показывая всем видом, что ему с адмиралом островов то нисколько не жалко. Но все упирается в султана Селима. Расчет был верный, уж кто-кто, а Али-паша знал, что Селим, скорее, самолично удавится, чем по своей воле позволить увеличиться его пашалыку.

Затем, поразмыслив, янинский владыка затребовал себе в награду за помощь половину французской артиллерии и все французские суда, стоявшие на рейде.

«Много стоило мне труда дать ему уразуметь, – писал в своем дневнике Метакса, – что такового обещания не в силах дать ни сам султан Селим, потому что союзники почитают все Ионические острова не покоренною добычею, но землями, исторгнутыми токмо от владений французов, и в коих все до последней пушки должно оставаться неприкосновенным. Я Али-паше представил, что бескорыстное содействие даст ему случай обезоружить врагов своих при Порте Оттоманской, а особенно Низед-пашу, бывшего тогда верховным визирем, и утвердить самого султана в хорошем об нем мнении, чем влияние его по всему матерому берегу еще более увеличится, что и высочайший российский двор не оставит, конечно, при случае оказать ему своего благоволения и наградит его щедрыми подарками».

Али-паша долго упирался, никак не желая менять пушки и галеры, в которых ему отказывали, на весьма неопределенные обещания будущих милостей.

«Он (Али-паша – В.Ш.), – писал Метакса, – казался мне весьма озлобленным на Порту, может быть и притворно».

– Я здесь силен,– с вызовом говорил Али-паша Метаксе. – Скорее султан будет меня бояться в Стамбуле, нежели я его в Янине. Алчность к моим сокровищам заставит моего падишаха, может быть, даже воевать со мною. Но все они пребывают в заблуждении, я, далеко не так богат, как они думают!

– Я понимаю вас, о досточтимый! – подыграл паше хитрый Метакса. – У храброго и удачливого всегда много завистников!

– О, да! – сразу оживился Али-паша. – алчные баканы (министры) и девлеты (чиновники) берут с меня огромные взятки, а никакого толку нет, слишком часто этим министрам рубят головы в столице! Едва сделаешь себе подпору и приятеля, он уже без головы, а ты без денег!

Пожаловавшись на свою нелегкую судьбу, Али-паша подобрел, а подобрев изрек:

– Я помогу отважному Ушак-паше и может моя бескорыстная помощь деле рассеет темную тучу, собиравшуюся против меня в Истамбуле.

Некоторое время янинский правитель молчал, глядя куда-то мимо сидевшего перед ним в кресле Метаксы. Затем внезапно спросил:

– Скажи мне свое мнение откровенно, думаешь ли ты, что независимость, которую ваш адмирал провозглашает здесь, будет распространена и на греков матерого берега?

К этому вопросу лейтенант был давно готов.

– Конечно, нет,– уверенно отвечал Метакса, – береговые греки не находятся под игом французов, как ионийцы, а есть подданные султана, а потому и дальше останутся под его дланью!

По лицу паши промелькнула улыбка, ведь он услышал то, что так желал услышать. Только что устами русского посланца ему было сообщено, что Превеза останется и дальше в его руках ив се греки, живущие на «матером берегу» так же остаются при нем. Али-паша обещал семнадцать тысяч лучших воинов, которые разорвут французов на куски.

Когда возвратившийся лейтенант Метакса доложился Ушакову о ходе переговоров и их результате, тот остался весьма доволен.

– Теперь будем ждать обещанных Али-пашой воинов, и готовиться к решающему штурму.

А спустя несколько дней у Корфу появился и сам Али-паша, приехавший навестить союзника, а заодно посмотреть, что и как. Во главе флотилии Али-паши на передовой барке его «адмирал» Афанасий Макрис.

Разодетый в золотые одежды в золотой чалме с огромным бриллиантом-солитером, на плечи небрежно накинута шаль драгоценного индийского кашемира, за поясом два пистолета и кинжал, держался янинский властитель весьма важно. Вокруг властителя верные телохранители-паликары, с ног до головы увешанные оружием.

У Али-паши отношение к Корфу было особенным. Дед теперешнего янинского правителя Мухтар Тепеленский погиб во время турецкой экспедиции на Корфу в 1716 году. Фельдмаршал Шуленбург тогда весьма удачно оборонял остров, что не только обратил врага в бегство, но и нанес ему тяжелый урон. Мухтар был ловким лазутчиком, но, в конце концов, греки схватили его на вершине горы Пантократор, где Мухтар разжигал сигнальные огни и там же повесили. В роду Али-паши о деде всегда помнили, как о настоящем герое, а потому вместе с ненавистью к христианам Али-паша с детства относился к Корфу, как к месту смерти и подвига своего деда.

Али-пашу принимали на адмиральском корабле. Вначале, как и положено, традиционные восточные угощения: трубка, кофе, и варенье с холодной водой. Затем был накрыт стол. За него отвечал Сарандинаки. Старый капитан изрядно поволновался. Вначале составляя меню званного обеда, потом следя за приготовлением блюд и сервировкой стола. Но все волнения командира «Святого Павла» были напрасны, так как корабельные коки проявили чудеса изобретательности. Для приготовления обязательного в таких случаях плова был взят повар турецкого адмирала, и за это блюдо Сарандианки можно было быть спокойным. К плову прилагалось рагу и куски жаренной баранины. На десерт были поданы английское фруктовое желе из вываренных бычьих ног и копыт, а так же русская гурьевская каша, над которой коки протрудились почти сутки, снимая с плиты тончайшие манные пенки и пропитывая их миндальным соусом. Так как сам Ушаков всяким напиткам предпочитал хороший чай, лучший кофе тоже был куплен у турок и должным образом приготовлен.

Али-паша хвастал:

– Меня хотели сделать великим визирем, но что мне в том? Скорее султан будет меня бояться в Стамбуле, чем я его в Янине!

Владетеля Янины волновала будущность Корфу (а вдруг и ему что-то обломится!), Ушакова обещанное воинство. Мило пообщавшись, вице-адмирал добился своего.

– Я обещаю, что мои храбрые воины покажут вам пример, как надо сражаться против общего врага! – оглажвиая длинную бороду, заявил властитель Янины.

Ведя беседу, Али-паша тои дело нервно запускал себе пальцы в бороду, непрерывно пил горячий кофе, запивая его холодной водой.

– Мы разве против! – пожал плечами Ушаков. – Пусть покажут!

Спустя неделю начало прибывать и обещанное воинство. Албанцы высадились в деревне Гуино и тут же все разорили. Поэтому Ушаков велел их не пускать в деревни. Албанцы буянили, но вид морских пехотинцев с примкнутыми штыками и все же вразумил.

Неожиданно прислали четыре тысячи воинов и двое других пашей. Узнав о визите Али-паши, они тоже поспешили продемонстрировать султану свое послушание.

Корфиоты, узнав о прибытии на остров головорезов Али-паши, заволновались, опасаясь, что вероломный янинский властитель останется на острове навсегда, рубя налево и направо головы непокорным. Немало времени пришлось провести вице-адмиралу с местными старшинами, убеждая их в том, что все будет именно так, как он им обещает.

Свое слово Али-паша сдержал. Вскоре с албанского берега начали понемногу прибывать войска. Впрочем, войском, прибывающую орду можно было назвать с большой натяжкой, куда больше воинов янинского властителя походили на шайку разбойников.

– Если это лучшие из лучших, то какие же у них худшие! – поразился Метакса, глядя на прибывающий сброд.

Воевать албанские воины тоже не слишком желали, зато присматривать за ними надо было в оба, чуть что, они тут же норовили украсть или ограбить.

Уже на следующий день, после прибытия после первого отряда, к Ушакову прибыли с жалобами командиры осадных батарей капитан Никонов и мичман Жеребцов.

– По батареи все благополучно, но с албанцами весьма неладно!

– Что там еще? – напрягся Ушаков.

– Начальники воинства янинского и ибрагим-пашинского заявили, что не имеют ни провианта, ни пороха, а потому желают все получить сполна. Если же просимого им дадено не будет, они разойдутся грабить, а албанцы и вовсе пригрозили перекинуться к французам!

– А у вас, что случилось? – обернулся вице-адмирал к мичману Жеребцову.

– Тоже самое, – доложил мичман. – Албанцы, не имея хлеба, грозятся взять его силой у местных жителей, рубят оливковые деревья – главную местную ценность, что грозит кровавыми столкновениями.

– Петр Иванович! – велел адъютанту Балабину Ушаков. – Велите выделить продукты албанцам из наших запасов.

Касаясь положения дел на своей батарее, Жеребцов посетовал на то, что корфиоты не дают на работы ни лошадей, ни волов, и просил таких ослушников забирать на батарею для примерного наказания!

– Наказывать никого не будем, – решительно покачал головой вице-адмирал. – Мы не французы, а действовать следует лишь увещеванием.

Разумеется, никаких семнадцать тысяч воинов Али-паша не прислал, но и четыре с лишним тысячи тоже были, как нельзя, кстати.

Предводитель янинского воинства Мустафа-паша был мрачен и воинственен. Когда ему предложили ночевать в кают-компании на «Павле», он отказался, сказав:

– Я люблю запах пороха, как иные любят сон!

После чего улегся на шканцах между пушек и своими телохранителями.

Блокада – есть блокада. Это, прежде всего, утомительное наблюдение за противником днем и ночью, а также готовность предупредить все его попытки вырваться из ловушки. Корабли и фрегаты мерно покачивались на пологих волнах. Только два раза в день с восходом и заходом солнца раздавались выстрелы из пушки, то поднимался и спускался флаг на якоре. Но спокойствие на российской эскадре было кажущимся. На самом деле всюду шла напряженная подготовка к неизбежному штурму.

***

В первые дни 1799 года на южной стороне установили новые осадные батареи. На них поставили и привезенные Пустошкиным гаубицы. Огонь сразу стал более эффективным и французы заволновались.

14 февраля командующий отдал приказ провести ученье по стрельбе солдат и матросов из ружей, умению преодолевать стены и рвы. В тот же день началось изготовление штурмовых лестниц. Разработал вице-адмирал и полторы сотни условных сигналов на время штурма.

Спустя три дня на «Святом Павле» был собран совет флагманов и капитанов. На столе раскатали карту Корфу и подходов к нему.

– Начинать будем с Видо – именно он главный ключ к Корфу! – объявил командующий. – Остров сей будем брать приступом при поддержке артиллерийской!

Затем вице-адмирал сам обрисовал общую диспозицию,затем флаг-офицер….. зачитал приказ на штурм с указанием мест высадки десантных отрядов. Особый отряд кораблей должен был перехватить возможную переброску подкреплений с Корфу на Видо. Началось обсуждение плана. Каждый из командиров судов, вставая, говорил о своем согласии или не согласии. Начали по старому обычаю с самого младшего командира бригантины «Феникс» лейтенанта Морского.

– Ну, давай, Лев Федорович, говори нам старикам свое мнение! – подбодрил молодого офицера командир «Марии Магдалины» Тимченко.

– Сей план мне нравится и почту за честь его исполнить! – прокашлявшись в кулак, доложился совету лейтенант Морской.

Затем, вставая по очереди, высказались и остальные наши командиры.

– А что у нас господа союзники отмалчиваются! – обратился Ушаков к мрачно сидящим по углам туркам, которым добросовестный Метакса переводил все перипетии совета. Кадыр-бей кивнул на своего младшего флагмана, пусть, мол, он говорит. Фетих-бей начал долго говорить, а слушавшие его остальные турки, кивали головами и цокали языками. Когда Егор Метакса перевел речь турецкого реал-бея, лица наших офицеров вытянулись. Как оказалось, Фетих-бей от имени турецкой стороны заявил, что «предприятие казалось (им) несбыточным, и они, не имея достаточных доказательств, коими могли бы оспорить большинство голосов в совете, повторяли только турецкую пословицу, что камень деревом не пробьешь».

После некоторого тягостного молчания, дело взял в свои руки Ушаков. Без всяких обиняков он заявил:

– Ежели господа турки не желают идти с нами ан генеральный приступ, то мы обойдемся и без них, уведомивши об их трусости союзных государей!

Тут уж завертелся волчком Кадыр-бей.

– Пусть высокочтимый Ушак-паша не думает, мореходы султана боятся смерти, мы все храбры и готовы ко всему во имя Аллаха милосердного. Если же Ушак-паша готов положить свою голову на алтарь будущей победы, мы с радостью и молитвами будем ему в том помогать!

Суть витиеватой фразы сводилась к следующему – если русский адмирал берет на себя всю ответственность за последствия штурма, то он, адмирал турецкий, никакой ответственности не неся, ему в том поможет.

– Голову, так голову, – кивнул хитромудрому союзнику Ушаков, – была бы победа!

После этого перешли уже к частностям.

Атаку Видо должна была производить вся эскадра одновременно. Именно перевес в артиллерии и должен был обеспечить быстрый захват острова. Командиры кораблей и судов получили пакеты. В пакетах предписания «кому, где при оной атаке находиться должно». Одновременно с бомбардировкой и десантом на Видо должны были выступить в сражение и войска на Корфу. Их целью были передовые форты Новой Крепости – Святого Рока, Сальвадора и Авраама. О Старой крепости речи пока не шло, они – задача на будущее.

– Пусть в предстоящих сражениях Небесный Промысел укрепит наши духовные и телесные силы! – перекрестился Ушаков, закончив совет. – Будем же готовиться к завтрашнему тяжкому испытанию, и молиться за победу воинству российскому!

По диспозиции при атаке Видо Ушаков решил расположить турецкие корабли во второй линии. Дело в том, что в отличие от нас, турки быстро встать на шпринг не могли, выучка была не та! А потому наверняка подставили бы французам свои кормы, после чего сразу же были бы расстреляны продольными залпами.

– Пусть уж лучше за нашими спинами прячутся, чем потом султану объяснять, почему их всех перетопили! – объяснил командующий свое распоряжение Пустошкину.

Тот был солидарен:

– Пусть хоть видом своим да шумом пугают, все ж хоть какая польза будет!

Тем временем на берегу, при выгрузке пушек на берег, турки с албанцами наотрез отказались помочь их тащить.

– Мы воины, а не рабы! – гордо заявили они.

Надрываясь из последних сил, наши матросы затаскивали пушки на горы сами.

– Заместо таких друзей лучше уж одного врага стоящего, и то веселее будет! – плевались наши, глядя как союзники, сидя под оливами, сосут свои длинные трубки.

А тут еще одна пренеприятная новость – албанцы отказались участвовать в штурме. Из воспоминаний современника: «Для убеждения их адмирал ездил сам на берег и обнадеживал их в успехе, видя же, что ничто не помогло албанцев убедить соединиться с нашими войсками, он хотел было понудить их строгостью к повиновению, но тогда они почти все разбежались, оставя начальников своих одних… Адмирал, услыша от сих последних, что он предпринимает дело невозможное, усмехнулся и сказал им: «Ступайте же и соберитесь все на гору при северной нашей батарее, и оттуда, сложа руки, смотрите, как я в глазах ваших возьму остров Видо и все его грозные батареи». Впрочем, позднее часть албанцев все же согласилась принятьучастие в штурме, надеясь поживиться при грабеже. На них, однако, уже не рассчитывали, понимая, что толку от янинских головорезов не будет никакого.

На приступ согласилась идти лишь малая часть охотников во главе с храбрым Мустафой-пашей и майором Кирко.

Тем временем Кадыр-бей выписал себе из Албании знаменитого прорицателя. Едва старик вошел в адмиральскую каюту, все находившиеся там сразу благоговейно смолкли. Взяв в руки баранью лопатку, старец долго смотрел на нее, а потом заговорил:

– Вижу огненные колесницы, сжигающие города и целые царства! Воинов тонущих в потоках крови и лишь младенцы остаются живыми. Война будет по всему свету, доколе рожденные в этом году младенцы не смогут носить оружие и доколе одно светило не затмит другое!

Все были потрясены предсказанием, и каждый старался на свой лад проникнуться в смысл услышанного. Пророку дали стакан вина, отсыпали золота и отпустили восвояси.

Вечером на всех судах эскадры зачитали приказ командующего: «При первом удобном ветре от севера или северо-запада, не упуская ни одного часа, намерен я всем флотом атаковать остров Видо».

Ночь на 18 февраля 1798 года выдалась пасмурная и маловетреная. Луна едва проглядывала сквозь толщу облаков, а берега были покрыты белесой дымкой. «Ветер тихий, зюйд-вест, – писали вахтенные начальники, заполняя шканечные журналы той ночью, – небооблачно, изредка блистание звезд». Все с надеждой смотрели на вялые косицы вымпелов. Пока они полоскались в юго-западной четверти, что откладывало начало атаки. Нервы всех были напряжены.

До решающих событий на Корфу оставалось уже совсем немного…

ШТУРМ КОРФУ

В ночь с 17 на 18 февраля вице-адмирал Ушаков не сомкнул глаз. Заложив руки за спину, он бесконечно мерил шагами салон, в какой раз обдумывая принятые накануне решения. Порой останавливался перед образом Николы Угодника, молился, и снова ходил взад вперед.

Ближе к утру, погода стала меняться. Косицы вымпелов понемногу развернулись из зюйд-вестовой четверти в норд-вестовую. А перед восходом с северо-запада и вовсе подул свежий с порывами ветер – самый попутный для атаки.

– Ну, кажется, все определилось окончательно! – перекрестился на образ Ушаков, когда ему доложили о перемене ветра. Захватив со стола треуголку, он поднялся наверх. На шканцах уже прохаживался верный Сарандинаки.

– Господа офицеры! – крикнул увидевший поднимающегося по трапу командующего вахтенный мичман.

Все находившиеся на шканцах, разом повернувшись в сторону командующего, вытянулись в постойке смирно.

– Господа офицеры! – кивнул вице-адмирал.

После адмиральского кивка каждый снова занялся своим делом. Таков порядок и никто не вправе его нарушить.

Поздоровавшись с командиром «Павла», Ушаков заметил:

– Что-то нынче как-то особо свежо!

Старший офицер с вахтенным начальником и оба штурмана, бывшие неподалеку, обратились в слух. Каждому не терпелось первому увидеть и услышать, что сейчас будет делать и что скажет вице-адмирал.

Ушаков, между тем, прошелся по шканцам, оглядел безмолвно замершую на рейде эскадру.

– Евстафий Павлович! – обратился затем он к Сарандинаки. – Поднимайте сигнал: «Всей эскадре приготовиться к атаке острова Видо».

По сигналу на кораблях и судах эскадры начали спуск шлюпок и барказов. Затем началась погрузка штурмовых лестниц, легких пушек и боеприпаса. Отворились люки крюйт-камер, и оттуда началась подача пороховых картузов к пушкам.

На шканцы поднялся лейтенант Баранов. Подойдя к Сарандинаки, приложил пальцы к треуголке:

– Боезапас в деки подан! Орудия заряжены!

– Добро! – кивнул тот. – Будьте готовы к открытию огня!

Глянул на стоявшего поодаль Ушакова. Тот, молча, смотрел вдаль, где в утренней дымке прояснялся Видо. Вице-адмирал ждал рассвета, когда все для его артиллеристов будет, как на ладони.

Ровно в 7 утра со «Святого Павла» раздались два пушечных выстрела – сигнал осадным батареям начать обстрел французской крепости. Французы не замедлили с ответом, и на Корфу началась отчаянная канонада.

Прислушавшись к гулу орудий, Ушаков подозвал к себе Сарандинаки:

– Пора начинать и нам! Поднимайте сигнал: «Самостоятельно сниматься с якорей и следовать согласно диспозиции». Пока на линейных кораблях выхаживали стопудовые дагликсы, фрегаты, первыми вступив под паруса, подошли к Видо. То были наша «Казанская Богородица» и турецкий «Херим-Капитана». Приблизившись к северной оконечности острова, где была расположена одна из французских батарей (названная Ушаковым для удобства батареей № 1), они начали постановку на шпринг. Одновременно к борту подтянулись и шедшие на буксире шлюпки. Началась посадка десанта.

Подход к берегу первых двух фрегатов, разумеется, не остался вне внимания французов на Видо. Там всполошились. Комендант гарнизона бригадный генерал Пиврон, не новичок в подобных делах, сразу понял, что это начало генерального штурма. Прицепив шпагу, он лично отдавал распоряжения по наводке орудий. А потому огонь был открыт незамедлительно, едва фрегаты оказались в пределах полета ядер. Наши, занятые заводкой шпрингов, пока не отвечали. Но уж как завели концы, тут душу отвели! На батарею обрушились сразу три бортовых залпа, потом еще и еще…

Стрельба с береговых батарей всегда считалась намного эффективней, чем с корабельных палуб. Преимущество определялось отсутствием качки и лучшей защитой, ибо камень всегда более надежная защита, чем дерево. Знатоки даже подсчитывали соотношение пушек при поединке кораблей с береговыми фортами, считая, что одна пушка на берегу равнялась по силе четырем, а то и пяти на корабле. Исходя из этого, сражение нашим морякам предстояло действительно нелегким.

Тем временем к Видо начали подтягиваться и линейные корабли. Передовым шел «Святой Павел». Орудийные порты были на нем открыты. У пушек застыли комендоры с горящими фитилями. Наши образовали первую, ближайшую к берегу, линию. Турки вторую в отдалении.

На корабельных часах было 8. 45, когда «Святой Павел» поравнялся с батареей № 1, подержав уже дерущиеся фрегаты.

Первый залп сразу же закрыл линейный корабль клубами порохового дыма. Офицеры разом достали из карманов, предусмотрительно смоченные водой платки, чтобы легче было дышать. Ветер гнал клубы дыма вдоль палубы, деться от него было некуда все кашляли и морщились, вдыхая эту вонючую отраву. Вскоре все заволокло и только лязг откатывающихся и накатываемых лафетов да грохот выстрелов говорил о том что бой продолжается.

– Ни черта не видать, что у арапа в заднице! – ругались матросы, стараясь через дымные порты высмотреть, куда им лучше целить.

Позднее вице-адмирал писал, что со «Святого Павла» «на батарею беспрерывно производима была пальба ядрами и тем препятствовано оной батарее обратить все свои пушки на ближние к ней фрегаты».

– Майор! – в нетерпении подозвал к себе батарейного командира Пиврон. – Видите на фок-мачте линейного корабля вице-адмиральский флаг.

– Вижу! – кивнул тот.

– Это корабль их командующего, сосредоточьте весь огонь на нем!

– А как быть с фрегатами?

– Мелочью пока пренебрежем! Если выбьем флагмана, это может в раз решить исход всего сражения.

Артиллеристы у французов были толковые. Пристрелялись они достаточно быстро.

Вскоре над «Павлом» начали пролетать ядра. Одно из них попало в борт, другим был перебит конец, на котором за кормой буксировали барказ с орудиями, следующий ядро попал прямо в барказ, пробив борт и днище. Черпнув воды, он тут же затонул. Впрочем, больше никаких серьезных повреждений не было. Сарандинаки ювелирно выводил огромный корабль в назначенную точку.

– Не слишком ли близко мы будем к берегу, Федор Федорович, – засомневался командир «Павла». – А то еще попадем под раздачу!

– Чем ближе, тем лучше! – упрямо мотнул головой вице-адмирал. – Нас, конечно, будут бить, но ведь и мы тоже!

В 9.15 старший штурман «Святого Павла» прокричал:

– Мы в точке!

– Якорь из бухты вон! Паруса убрать!

Под обстрелом противника матросы быстро убирали паруса, одновременно на барказе завезли шпринг. Теперь «Святой Павел» не только мог вести огонь по противнику, но и подворачиваться к нему стреляющим бортом. На фор-брам-стеньге флагмана взвился красный флаг – сигнал вступления в бой

Свой огонь линейный корабль сосредоточил на батарее № 2 и соседние укрепления. Дистанция стрельбы была минимальна, а потому разрушающее действие тяжелых орудий нижнего дека было потрясающее.

Уже через какую-то четверть часа стало заметно, что ответный огонь с берега начал стихать. Наши же все, войдя в азарт, наращивали и наращивали темп стрельбы. В чаду порохового дыма артиллеристы «наносили великий вред неприятелю, поступали с неустрашимой храбростью».

– Отменно! Отменно! – удовлетворенно кивал головой Ушаков, наблюдая за действием артиллеристов «Павла».

«Действие сего корабля было удачно бесподобно» – напишет он позднее.

Академик Е. Тарле писал: «Руководя атакой на наиболее ответственном участке, Ушаков на флагманском корабле “Св. Павел”, показывая пример бесстрашия, сперва направился к батарее № 1 и на ходу обрушил на нее несколько залпов всем бортом. Затем, пройдя близко вдоль берега к батарее № 2 и засыпав ее ядрами и картечью, подошел к батарее № 3 и встал здесь на шпринг на ближнем картечном выстреле так, чтобы обоими бортами громить обе батареи. Занятая адмиралом позиция позволяла ему видеть результаты артиллерийской атаки и своевременно определить момент своза десанта на предназначенные планом береговые участки».

Следом за «Павлом» уверенно занимали отведенные им места остальные линейные корабли. Неподалеку от флагмана завел свой шпринг «Симеон и Анна» Константина Леонтовича и «Мария Магдалина» Григория Тимченко. Оба они также вели огонь по батарее № 2.

Ближе к северо-восточному мысу Видо занял позицию линейный корабль «Святой Михаил» под началом Ивана Салтанова. Он сосредоточил ярость своих пушек против следующей по счету французской батареи № 3. Слева от него находились линейный корабль «Захарий и Елизавета» многоопытного Ивана Селивачев и 60-пушечный фрегат «Григорий» храброго Шостака.

У линейного корабля «Богоявление Господне» была задача особая. Не становясь на якорь, а держась под парусами, он обстреливал еще две батареи № 4 и № 5. Ляжет на левый галс, разрядит пушки по одной, развернется на правый – по другой. «Богоявление», крутился, что называется на одной пятке. Антон Алексиано, несмотря на свежую погоду, был весь в поту и непрерывно утирался платком.

– Вертимся, что голый в парилке! – только и говорил.

Впрочем, не оставались без дела и французские суда, которые немедленно включились в общую перестрелку. Первые две батареи поддерживал бомбардирский корабль «Лафример», который метал в наши фрегаты заряженные порохом бомбы.

Не остались в стороне и линейный корабль «Леандр» с фрегатом «Брюно», которые прикрывали остров с восточной стороны.

Это не ускользнуло от внимания Ушакова. На фалах «Павла» немедленно взлетели сигналы «Святому Петру» и «Навархии» выдвинуться к устью пролива и отвлечь на себя французские суда. Артиллерийской дуэли французские суда не выдержали. Затем раздался первый взрыв – это взлетела на воздух первая галера, потом вторая, третья… Из крупных судов более всех потерпел «Леандр», ибо был наиболее приметной целью. У Дмитрия Сенявина на «Павле» команда была вышколена донельзя и не сборной толпе, набранной на «Леандр» было с ней тягаться. Повреждения французского корабля оказались настолько серьезными, что вскоре он был вынужден оставить позицию и искать убежище под стенами Старой крепости.

Отогнав французские суда, «Петр» и «Навархия» так же обрушили огонь на батареи Видо.

Орудийные порты на наших линейных кораблях разом открылись.

– Зарядить орудия правого борта! Выкатить орудия правого борта! – командовали командиры деков.

В порты так же одновременно выдвинулись орудийные жерла, кто-то невидимые орудовали там в душных палубах тяжелыми гандшпугами, выкатывая чугунные махины пушек.

– Правый борт приготовиться!

– Огонь!

Канониры одновременно дернули за запальные шнуры. Борт будто взорвался огнем. Орудийные деки наполнились клубами дыма и грохотом.Одно из ядер не сразу утонуло, а как пушенный блинчиком камень, несколько раз проскакала по волнам. Остальные с воем унеслись к французским укреплениям.

А стволы пушек уже исчезли в портах для перезарядки

– Огонь вести по готовности! – велели со шканцев.

Это значило, что вместо залпового огня, который действует на психику противника, хоты и не слишком точен, корабли перешли на огонь беглый, когда каждый канонир палит сам по себе, как только убеждается в точности наводки.

Теперь остров Видо полностью простреливался с трех сторон. Видо еще яростно огрызался, но опытному глазу Ушакова уже было видно, что перелом в артиллерийском бою произошел и чем дальше, тем превосходство нашего огня будет возрастать и возрастать.

Отчаявшийся генерал Пиврон метался от батареи к батарее, подбадривая, приказывая и заставляя. С каждой минутой росло число убитых и раненных, разметались в куски орудийные стволы и лафеты. Он тоже все понимал, но сдаваться не собирался и присутствия духа не терял. Поначалу французы пытались стрелять калеными ядрами, чтобы вызвать на кораблях пожары, но засыпанные ядрами, вскоре отказались от этого и уже палили, чем придется.

К 10 часов утра превосходство огня наших кораблей стало особенно ощутимо. Ответный огонь слабел с каждой минутой. Вскоре сквозь клубы порохового дыма, застилавших Видо, было замечено, что батареи № 1 и № 2 вообще смолкли, а их прислуга бросила позиции и устремилась в ближайшие заросли.

Вот описание этого важного момента в воспоминаниях лейтенанта Метаксы: «Беспрерывная, страшная стрельба и гром больших орудий приводили в трепет все окрестности. Видо, можно сказать, был весь взорван картечами, и не только окопы…не осталось дерева, которое не было бы повреждено сим ужасным железным градом. В одиннадцать часов пушки с батарей французских были сбиты, все люди. Их защищавшие, погибли, прочие же, приведенные в страх. Кидались из куста в куст, не зная, куда укрыться».

– Что ж, наши артиллеристы очистили дорогу к свозу десанта. Давайте сигнал «Готовиться к свозу десанта»! – распорядился командующий российской эскадрой.

– Грузиться в шлюпки! – кричали на кораблях и фрегатах офицеры морских батальонов. – Веселей, ребятушки, работы предстоит много!

Перекинув за спины ружья, солдаты вереницами потянулись к шторм-трапам, под которыми плясами на волнах шлюпки и барказы.

– Веселей, не задерживай! – покрикивали седоусые капралы, помнившие Измаил и Очаков.

Первые шлюпки с десантом подошли к берегу между батареями № 1 и № 2 под началом капитана Сытина. Там противник более всего потерпел и огня почти не вел. Следующая группа шлюпок высадила солдат уже между двумя другими батареями. В первом броске на берегу оказались полторы тысячи солдат полковника Скипора. Вторым рейсом на берег высадили и пестрое воинство турок с албанцами. Албанцы, по своему обыкновению, обматывали левую руку плащами, чтобы те служили защитой от штыков, а сами с саблями наголо бросались в бой, крича во всю мощь своих глоток: «Пора! Пора! Пора!»

Когда шлюпки подошли к берегу выстрелы с кораблей смолкли, чтобы не задеть своих. Этих нескольких минут хватило французам, чтобы вернуться на позиции. Взбираться по прибрежным кручам Видо нашим солдатам пришлось под яростным оружейным огнем гренадер Пиврона. Но они взобрались и ударили в штыки. Началась отчаянная рукопашная. Как оказалось, вокруг батарей французы понаделали волчьих ям и завалов. Выбираясь из них, и матерясь, на чем свет стоит, наши продолжали тяжелый бой. Подоспевшие турки и албанцы также с ходу полезли в драку. Медленно, но упрямо они сообща начали теснить французов. История сохранила нам имена наиболее отличившихся в этой кровавой круговерти: мичман Тросевич, унтер-офицеры Тимченков, Кудрицкий, Анисимов, Коломейцев, Линев…

– Вглубь острова пока не наступать, а ломить на батареи! Собьем их, дальше все само пойдет! – кричал своим офицерам, пропахший порохом, полковник Скипор.

В словах полковника был большой резон. Если, в неразберихе рукопашной наши ворвутся с тыла на батареи, сразу рухнет вся оборона Видо, и дело будет сделано. Вскоре все батареи уже дрались в полном окружении, а еще через какие-то полчаса над ними поднимать Андреевские флаги. Первой сдалась батарея № 3. На нее первым ворвался крымский татарин Кая-бей.

Затем наступил черед и батареи № 2. Так, постепенно шаг за шагом французы были выбиты с берега вглубь острова. Там дело пошло уже гораздо веселее. Видо островок небольшой, поэтому, взявшие его в кольцо корабли союзной эскадры, простреливали его, буквально, насквозь. Укрыться от ядер и картечи было непросто.Выбивая противника из зарослей, наши солдаты пробились к центральному редуту. Там, после трехчасового боя, они окончательно сломили сопротивление французов.

Вяло отстреливаясь, французы быстро откатывались к южному берегу Видо, чтобы попытаться переправиться через пролив на Корфу. Но было уже поздно, прикрывавший берег «Леандр» к этому времени уже ушел под стены Старой крепости и выбежавших на пляж французских солдат тут же накрыла картечь со «Святого Петра» и «Богоявления Господне». От Корфу к ждущим спасения пытались, было, прорваться гребные суда, но сразу были отогнаны пушками фрегата «Навархия». Несколько шлюпок с беженцами с Видо, которым все же удалось отойти от берега, были потоплены ядрами той же бдительной «Навархии». Видя безвыходность своего положения, французы побросали ружья.

Увы, победа была омрачена резней, которую устроили турки и албанцы. Если во время сражения, они предпочитали держаться позади наших солдат, то теперь, поняв, что бояться нечего начали добивать раненных и резать головы пленным. Кричащие французы из последних сил бежали под защиту наших солдат, которые отгоняли озверевших союзников штыками.

Спасая пленных французов, наши матросы и солдаты окружили их стеной.

Полковник Скипор, кряжистый и краснолицый, кричал:

– Палить в каждого, кто дерзнет на пленных покуситься!

– А ежели скопом полезут, ваше высокоблагородь? – уточняли седоусые сержанты.

– А скопом и валите, не миндальничать! – закончил инструктаж Скипор.

«Сия решительная мера спасла жизнь всех, может быть, французов,— турки не пощадили бы, конечно, ни одного».

В полдень на милость победителей сдалась последняя из французских батарей № 1. Там был взят в плен комендант Пиврон. Французский генерал молча передал свою шпагу русскому мичману Ивану Тарасевичу.

Полчаса спустя к трапу «Святого Павла» подошла шлюпка с первой партией пленных, среди которых был и Пиврон. В 2 часа дня на Видо замолкли последние выстрелы.

Падение Видо во многом предрешало исход битвы за Корфу.Отныне господствующие позиции для атаки главной крепости, а так же контроль за проливом находились в наших руках. Но Шабо пока и не думал о сдаче. Крепость была полностью готова обороне, а передовые форты Святого Рока, Сальвадора и Авраама придавали уверенность, что обороняться можно будет еще достаточно долго.

***

Тем временем на Корфу так же кипел жестокий артиллерийский бой. Наши осадные батареи, стоящие по северную и южную стороны от крепости, с самого утра держали крепость под непрерывным обстрелом. Французы яростно огрызались. Над крепостью и батареями стояли клубы порохового дыма, который не успевал сносить в сторону даже дувший в тот день порывистый ветер.

Из хроники сражения: «Весьма долгое время с отличной храбростью и мужеством производили действие и поражали неприятеля» артиллеристы южной батареи капрал Константинов, фузилер Минаев, сержанты Соколов, Лужевский, Сипачев, Клеменов, Нефедов, Балакирев; «поступал с неустрашимостью» лейтенант Томашевский; «беспрестанную канонаду по неприятелю вели весьма хорошо» артиллеристы северной батареи Зубков, Козловский, Фомин, которые не покинули своих боевых постов, будучи раненными осколками вражеских снарядов.

В примыкавший к крепости с юга залив вошли кильватерной колонной 74-пушечная «Святая Троица», фрегат «Святой Дух», шебеки Макарий» и «Ирина» под общим началом Ивана Поскочина, так же начав обстрел крепости.

Не обошлось без сюрпризов и здесь. В самый последний момент отказались от участия в штурме корфиоты. Старшины, пряча глаза, извинялись:

– Не верят наши в успех, очень уж сильные укрепления!

– Ну, что ж, – вздохнул, готовивший штурм фортов Скипор. – Насильно мил не будешь!

Вслед за греками отказались от штурма и албанцы, за исключением небольшого числа охотников.

Впрочем, это уже ничего изменить не могло. Штурм был предрешен.

Когда ответный огонь с крепостных верков немного ослабел, из батарейных ретраншементов двинулись на приступ передовых фортов русские и албанские отряды. Первым был захвачен форт Святого Рока. Наши батареи располагались в непосредственной близости от французских и, внезапно атаковав, наши солдаты успели добежать до форта прежде, чем французы разобрались, что к чему. Дальше был кровопролитный рукопашный бой и защитники форта, не выдержав русского штыка, бежали под защиту крепостных стен.

Накануне из крепости перебежал местный грек, который объявил, что на подступах к фортам зарыты мины, и он может их показать. Благодаря этому удалось достигнуть южного форта Сальвадор почти без потерь. Перед передовым валом завязался штыковой бой, некоторые смельчаки даже взобрались поверх вала. Но французы смелой контратакой отбили приступ. Отстреливаясь, пришлось отойти. Видя эту неудачу, Поскочин, не теряя времени, прокричал в рупор на соседние суда:

– Немедля всех знающих абордажное дело с ружьями в шлюпки и на берег!

Спустя полчаса на берегу были уже сотен матросов. Немедленно атака на Сальвадор была повторена. Хорошо помог с моря и Поскочин, также перенесший огонь на Сальвадор. Этого оказалось достаточно и Сальвадор пал. Следом за ним, но уже без такого яростного сопротивления был захвачен последний из предмостных укреплений форт Авраам.

«Русские отряды,— вспоминал лейтенант Метакса,— бросились к Святому Року с величайшим стремлением; французы открыли по ним сильный ружейный огонь, кидали гранаты и картечи, но матросы наши успели спуститься в ров и, добежав до самых стен, ставили неустрашимо лестницы; турки и часть албанцев, удивленные мужеством русских, сами последовали за ними. Неприятель, видя тщетными все усилия свои остановить решительное стремление русских, заклепав пушки и подорвав пороховые магазейны, отступил поспешно к Сальвадору; русские охотники на плечах его дошли до другого укрепления, которое французы решили защищать отчаянно, но и тут не могли более часа держаться: твердость, хладнокровная решимость и мужество осаждающих превозмогли отчаяние и пылкость неприятеля — он из сей позиции должен был отступить в беспорядке к новой крепости и с такой поспешностью, что даже не успел заклепать пушки. Монт-Абрамо не устоял также противу храброго нападения русских и вспомогательных войск; таким образом, в полтора часа времени французы лишились всех наружных укреплений».

К вечеру канонада повсеместно стихла. Противники оценивали сложившееся положение, подсчитывали трофеи и потери, прикидывали планы на завтра.

Из записок Егора Метаксы: «Генерал Пиврон был объят таким ужасом, что за обедом у адмирала не мог держать ложки от дрожания рук, и признавался, что во всю свою жизнь не видал ужаснейшего дела».

Наши были полны решимости довершить начатое накануне и водрузить Андреевские флаги на стенах Старой крепости. За ночь союзная эскадра перешла от Видо к Корфу, и, взяв неприятельские цитадели в тесный полукруг, была готова к началу генеральной бомбардировке.

***

А с восходом солнца к борту «Святого Павла» неожиданно подошла шлюпка под французским и русским флагами. В ней прибыл адъютант генерала Шабо в сопровождении еще двух офицеров.

– Я уполномочен передать письмо моего генерала лично вашему командующему! – разъяснил он цель своего прибытия вахтенному офицеру.

Тот немедленно пригласил на шканцы адъютанта командующего лейтенанта Балабина.

К этому времени, так и не спавший в эту ночь, вице-адмирал, заканчивал писание последних распоряжений командирам судов на предстоящую бомбардировку.

– Ваше превосходительство, к вам посланец от французов! – постучав в дверь, просунул голову Балабин.

– Давай его сюда!– поднял голову от бумаг Ушаков.

Войдя в салон, французский капитан откозырял русскому вице-адмиралу и протянул ему засургученный пакет.

Надорвав печати, Ушаков развернул бумагу. Шабо писал: «Господин адмирал! Мы полагаем. Что бесполезно подвергать опасности жизнь нескольких сотен храбрых русских, турецких и французских солдат в борьбе за обладание Корфу. Вследствие этого мы предлагаем Вам перемирие на срок, который Вы найдете нужным для установления условий сдачи этой крепости».

Не веря своим глазам, Ушаков перечитал письмо несколько раз. Сомнений не было, французы капитулировали, причем на наших условиях!

– Передайте генералу, что вы должны мен сдать крепость и все находящиеся в ней припасы и оружие в течение суток. Остальное согласуем при подписании акта о капитуляции!

После отбытия парламентеров Ушаков велел Балабину:

– Передай Сарандинаки, пусть поднимает сигнал – огонь по крепости прекратить на 24 часа! Пока все!

Когда за адъютантом затворилась дверь, Федор Федорович дошел до кровати и мгновенно уснул, впервые за последние трое суток.

На следующий день для подписания капитуляции на «Святой Павел» прибыли французы. Щепетильный Сарандинаки к прибытию переговорщиков велел навести на палубе идеальный порядок, офицерам быть при полном параде, а фалрепных матросов одеть во все чистое.

– Пусть не думают, что мы какие-то там турки, мы россейские моряки! – говорил подчиненным грек Сарандинаки, придирчиво осматривая порядок на верхней палубе.

К подписанию капитуляции был приготовлен и адмиральский салон. Стены украсили флагами, а вокруг стола поставили кресла, по числу участников.

После обычных приветствий вице-адмирал Ушаков велел подать кофе. Французы не скупились на комплименты:

– Удивляемся вашим благоразумным распоряжениям, господин адмирал! – говорили наперебойбригадные генералы Ливрон с Верьером. – Поразила нас и храбрость русских войск! Признаемся честно, то мы никогда не думали, что с одними кораблями можно подступиться к нашим батареям и отважиться на приступ!

Комиссар Дюбуа добавил:

– Что касается меня, то я более иного поражен великодушием и человеколюбием ваших воинов. Этому одному обязаны сотни французов сохранением своей жизни, силой исторгнутой от рук мусульман”.

Что касается Шабо, то он мрачно помалкивал

Акт подписали быстро. С нашей стороны подписи поставили Ушаков и Кадыр-бей, заверив их своими печатями. Затем акт отвезли в крепость, где его подписали и заверили печатями генерал Шабо и комиссар Дюбуа.

Согласно подписанных параграфов, мы отпускали всех французов восвояси, они же обещали не воевать с нами в течение ближайших 18 месяцев.

Спустя час, прибывший к Ушакову, командир «Макария» капитан-лейтенант Ратманов положил перед вице-адмиралом флаг французской крепости и ключи от ее ворот.

– Дайка я тебя расцелую, за сей знатный подарок! – не выдержал всегда сдержанный в эмоциях Ушаков, заключая «Макара с Макария» в свои объятья.

Из шканечного журнала линейного корабля «Захарий и Елизавета»: «Февраля 19. 19 числа приезжал на корабль «Павел» из крепости Корфу на французской лодке под нашим и французским флагами адъютант французского генерала, командовавшего в крепости гарнизоном, и с ним два офицера армейских, привезя письмо к главнокомандующему от оного генерала Шабо и генерал-комиссара Дюбуа, в коем просили остановить военные действия и пролитие крови храбрых войск с обеих сторон и положить сроку о договорах до сдачи крепостей Корфу касающихся. Главнокомандующий, согласясь с командующим турецкой эскадрой, спустя малое время отправил одного адъютанта в крепость с ответом, дав сроку учинить договоры в 24 часа, приказывая на такое время прекратить военные действия во всех местах; в 5 часов пополудни главнокомандующий отправил в крепость Корфу флота лейтенанта Балабина, отправляющего должность при нем адъютанта, с договорами, по коим главнокомандующий обеих эскадр требовал сдачи крепостей, которой в 9 часа пополудни возвратился обратно на эскадру.

Февраля 20. 20 числа приехали на корабль „Павел“ под нашим и французским военными флагами из крепости Корфу на лодке французские комиссары для утверждения и размены договоров; тогда приехал на оной же корабль командующий турецкой эскадры адмирал Кадыр-бей и с ним определенный от Дивана во флот министр Махмуд Ефендий, которые заседали обще с адмиралом Ушаковым и французскими чиновниками при заключении капитуляции о сдаче Корфу. По заключении оной отправил обратно в крепость с майором нашей эскадры Боаселем для подписания сих договоров начальствующим в крепости генералитетом, и оной майор Боасель с подписанной капитуляцией вскорости возвратился, в которой заключалось: крепости Корфу с артиллерией, амуничными запасами, съестными припасами, материалами и всеми казенными вещьми, которые ныне состоят в арсенале и магазинах, также все вещи казенные как состоящие в городскомведомстве, так и принадлежащие гарнизону, в том числе корабль „Леандр“, фрегат „Бруна“ и все другие суда республики французской, сданы быть имеют во всей целости по описи определенным от российской и турецкой эскадр комиссарам; гарнизон французский через один день от подписания капитуляции при военных почестях выйдет из всех крепостей и ворот, которые он ныне занимает, и, будучи поставлен в строй, положит оружие и знамена свои, исключая генералов и всех офицеров и прочих чиновников, которые останутся при своем оружии».

А Ушакова уже донимали предводители янинских албанцев. Грозя жалобой Али-паше они требовали отдать им взятые крепость на разграбление. Вице-адмирал прогнал просителей прочь.

Лейтенант Егор Метакса восторженно вспоминал об этих счастливых минутах своей жизни: «Радость греков была неописанна и непритворна. Русские зашли как будто в свою родину. Все казались братьями, многие дети, влекомые матерями навстречу войск наших, целовали руки наших солдат, как бы отцовские. Сии, не зная греческого языка, довольствовались кланяться на все стороны и повторяли: «Здравствуйте, православные!», на что греки отвечали громкими «ура».

В полдень французский гарнизон в три тысячи солдат и офицеров вышел из крепости, сложил в знамена и оружие перед строем союзных войск. Из крепости они так же строем двинулись в порт на погрузку. Выделенные для перевозки сдавшихся транспорта, должны были доставить их в Тулон. За французами из крепости вышли и сто евреев, которые так же дрались на их стороне. Так как последние числились подданными султана, их сразу же отогнали в сторону турки. По повелению Кадыр-бея, изменники евреи были тут же закованы в железа и отправлены в Константинополь. Вряд ли их дальнейшая судьба была счастливой…

Последним из ворот вышел сам комендант, который опустив глаза, передал знамена и ключи от Корфу. Из шканечного журнала линейного корабля «Захарий и Елизавета»: «В крепостях острова Корфу при приеме по осмотру определенных оказалось мортир медных разных калибров 92, чугунных 9-ти пудовых каменнострельных 13, голубиц (так наши моряки называли гаубицы – В.Ш.)) медных 21, пушек медных разных калибров 323, чугунных разного калибра 187, ружей годных 5495, бомб разного калибра чиненных 545, нечиненных 36 849, гранат чиненных 2116, нечиненных 209, древгаглов 1482, ядер чугунных разных калибров 137 тысяч, книпелей 12 708, дуль свинцовых ружейных 132 тысячи, пороху разных сортов 3060 пудов, пшеницы немолотой в разных магазинах до 2500 четвертей и... морского и сухопутного провианта по числу французского гарнизона месяца на полтора, также оказалось во многих магазинах по разным должностям припасов и материалов немалое количество. Судов при Корфу находящихся: корабль 54-пушечной, обшитый медью „Леандр“, фрегат 32-пушечной „Бруна“, поляка „Экспедицией“ о 8 пушках медных, одно бомбардирское судно, галер 2, полугалер годных 4, негодных 3, бригантин негодных 4 и 3 купеческие судна, и оные купеческие судна надлежит казне или хозяевам; велено комиссии об них сделать рассмотрение; в порте Гуви один 66-пушечный корабль ветхой, также один корабль, 2 фрегата ветхие, затопшие; при крепости же Корфу и в порте Гуви нашлось не малое количество дубовых и сосновых лесов, годных ко исправлению кораблей и в перемену рангоута... Февраля 23. 23 числа послано на корабль „Леандр“ пристойное число жителей для его исправления, а на фрегат „Бруна“ посланы служители с турецкой эскадры, которой по согласию главнокомандующих соединенными эскадрами взят турками, а корабль «Леандр»достался российской эскадре». Это был настоящий триумф российского оружия!

«Французы лично признаются все, что никогда ничего подобного не видали и не слыхали», – не без удовольствия писал Ушаков вскоре после победы.

Ему вторит в своих воспоминаниях и всезнающий Егор Метакса: «Французские генералы признавались, что никогда не воображали себе, чтобы с одними кораблями могли приступить к страшным батареям Корфу и острова Видо, что таковая смелость едва ли была когда-нибудь видна».

Известный отечественный историк В. Овчинников так оценивает успех Ушакова при Корфу: «Следует сказать, что основным залогом успеха явился правильный выбор направления главного удара на остров Видо, падение которого резко снизило моральный дух защитников крепости Корфу. Обстрел Корфу с суши начался одновременно с атакой Видо со стороны моря. Важную роль в развитии успеха сыграла высадка морского десанта и тесное его взаимодействие с артиллерией кораблей поддержки. Следует также отметить хорошее знание и точный учет адмиралом Ушаковым боевых качеств союзников, корабли которых при атаке острова Видо он разместил во второй линии и в промежутках между береговыми батареями, а в первой линии поставил лучшие российские корабли и фрегаты.

Штурм Корфу явил собой образец продуманной и логически завершенной военно-морской операции. И, конечно же, эта грандиозная победа не могла бы стать реальностью без той самоотверженности, с которой русские моряки блокировали и штурмовали бастионы Корфу. Несмотря на все тяготы и лишения, русские воины выстояли и победили». Что ж, лучше, пожалуй, и не скажешь…

Осмотрев взятую крепость и заслушав доклады о потерях, Ушаков призвал к себе капитана 1 ранга Алексиано.

– Вот, что, Антон Павлович, – сказал ему вице-адмирал. – Назначаю тебя военным губернатором сего острова и всех его крепостей! Так что засучивай рукава и принимайся за дело!

А дел у нового губернатора было и вправду немеренно.

***

Несколько дней после взятия Корфу были заполнены всяческими неотложными делами: отправкой пленных и подсчетом трофеев, устройством госпиталей для раненных и учреждением местного управления. Много пришлось повозиться и с обузданием жадными до чужого добра союзниками.

С особым вниманием Ушаков к госпиталям. Чистые постели, белье, питание, уход врачей и сиделок. Ежедневно самолично обходил всех раненных, спрашивая просьбы и ободряя их:

– Вы, ребята, сделали свое дело! Теперь я исполняю долг свой!

Тогда же был захоронен погибший при штурме французский капитан Тиссо, которому Ушаков велел оказать все воинские почести. Присутствовавшие на похоронах французы были благодарны нашим офицерам .

– Мы ничего не имеем против русских, – искренне говорили они. – Это все большая политика, которая у нас меняется так же как перемена ветра!

Любопытно, что после подписания капитуляции французским офицерам было разрешено посетить наши корабли. Один из них капитан Беллэр оставил любопытные воспоминания: «Адмиральский корабль «Св. Павел» хорошо построен и вооружен бронзовыми пушками так же, как и прочие суда... Это судно содержится очень чисто и в хорошем порядке. Русская морская артиллерия очень хороша. Лучший порох на свете — это русский... Мы имели случай убедиться в превосходстве этого пороха над всеми известными сортами во время осады Корфу, когда русские бросали на значительное расстояние бомбы в 25 килограммов веса”. Русская пехота одна из лучших в Европе, русский солдат не боится смерти. Он скорее даст себя убить, чем сдастся…»

Между тем французские генералы напросились на «Павел» для отдания почтения Ушакову. Просьбы была весьма необычна, но Ушаков согласился. В указанное время Шабо, Дюбуа и Пирон прибыли на «Павел» где были приняты с «особенной вежливостью и угощены обеденным столом». После обеда начались разговоры об осаде Корфу и штурме Видо. Каждый рассказывал о своем видении происходившего.

– Сей разбор баталий бывшими противниками весьма полезен! – заметил Ушаков.

Шабо, Дюбуа и Пирон с ним согласились.

Из воспоминаний Егора Метаксы: «Французские генералы, восхваляя благоразумные распоряжения адмирала и храбрость русских войск, признавались, что никогда не воображали себе, чтобы мы с одними кораблями могли приступить к страшным батареям Корфы и острова Видо, что таковая смелость едва ли не была когда-нибудь видана… В заключении французские генералы просили адмирала Ушакова донести сии их чувства до сведения императора всероссийского. Всякий, кто имел возвышенный образ мыслей и знал преисполненного христианскими добродетелями душу Ушакова, легко поймет, сколь много его утешать должны были подобные нельстивые отзывы самого неприятеля».

Затем французский гарнизон был отправлен в Тулон на бригантине «Феникс», акате «Ирина» и десяти купеческих судах. Отныне на Ионических островах не осталось ни одного француза…

***

А затем настал день 27 февраля, который Ушаков объявил праздником по случаю взятия Корфу. С раннего утра наши офицеры облачились в парадные мундиры при шпагах и шляпах с бантами, матросы в самое чистое, что у них еще имелось. При подъеме Андреевский флагов на кораблях вместе с ними были подняты на мачте Старой крепости императорский штандарт и адмиральский флаг. Еще один штандарт и адмиральский флаг подняли над церковью святого Спиридона.

В 9 часов утра на «Святой Павел» прибыли все офицеры российской эскадры. Когда они выстроились на палубе, к ним вышел командующий.

– Господа офицеры! Сердечно поздравляю вас с новой славной победой флота российского! Ваши подвиги не останутся от внимания государя нашего и чаю себя надеждой, что каждый получит заслуженную награду по подвигам его! Ура!

– Ура! – кричали офицеры, салютуя своему командующему шпагами.

Затем вице-адмирал Ушаков и контр-адмирал Пустошкин, каждый на своем катере и под своим флагом в сопровождении командиров кораблей, отправились в город для принесения благодарственного молебна по случаю дарованной победы. Расставленные по реям команды сопровождали своих адмиралов пятикратным «ура». На что им матросы с катера отвечали «ура» троекратным. В честь праздника командующий велел выдать всем по двойной чарке, а потому настроение у матросов было самое приподнятое.

На городской набережной Ушакова встречал весь город. Едва он сошел с катера, с главной площади города прогремел салют из 51 орудия. Следом за командующим на берег сошел контр-адмирал Пустошки, командиры кораблей и судов. Одновременно на «Святом Павле» подняли молитвенный флаг.

Торжественное богослужение проходило в церкви Святителя Спиридона Тримифунского. Жарко горели свечи, и лики святых безмолвно взирали на склонивших головы русских моряков.По окончании литургии снова салютовала крепость и корабли, но уже 31 залпом.

Из воспоминаний Егора Метаксы: «Народ собрался со всех деревень и с ближних островов. При выносе из церкви святых мощей расставлены были по обеим сторонам пути, по которому проходила процессия, русские войска, гробницу поддерживали сам адмирал, его офицеры и первые чиновные архонты острова; святые мощи обнесены вокруг крепостных строений, и в это время отовсюду производилась ружейная и пушечная пальба. Всю ночь народ ликовал».

Пока народ ликовал, Ушаков уже обсуждал параграфы будущего правления острова. Влиятельный Антоний Мария Каподистрия (отец будущего первого президента Греции) говорил:

– Нам нужна республика со своей конституцией, но под протекцией России, а лучше и вовсе в ее подданстве

Представить такие было почти невозможно: конституционная республика в составе российской империи, но умный Ушаков подвел все к тому, что пусть все будет так, как хотят греки, не называя вещи своими именами. Это устроило всех.

В этот же день торжественно крестился герой штурма Видо татарин Кая-бей, приняв в православии имя Кирилла Балатурова. Впоследствии Балатуров будет командоватьконно-татарским полком и отличится в 1812 году.

Из шканечного журнала линейного корабля «Захарий и Елизавета»: «Февраля 22. 22 числа по возвещении утренней зори сигналом ведено обеим эскадрам сняться с якоря и идти между крепостями Корфу и острова Видо, куда подошли и стали линиею по всему рейду на якоря, окружая все крепости оною, и легли на шпринг противу оных крепостей для предосторожности... Пополудни того же числа французский гарнизон, выходя из крепости в надлежащем устройстве, положил пред фрунтом наших войск свои ружья и знамя сходно с капитуляцией). Войска наши, приняв оные и всю амуницию, немедленно заняли все укрепленные места нашим караулом, в сие же время французские флаги с крепостей спущены и подняты на оных наши; то ж на корабле „Леандре“, фрегате „Бруна“ и прочих судах флаги союзных держав, и со оных крепостей салютовано адмиральскому флагу из 7 пушек, которым ответствовано равным числом; в то ж время главнокомандующему привезены на корабле «Св. Павел» французские флаги с крепостей и с судов, знамя гарнизона, то ж и ключи от всех крепостей, ворот и от магазин, которой обще с генералитетом и протчими командующими отправились в Корфу в церковь св. чудотворца Спиридона для принесения господу богу благодарственного молебствия.По сходе на берег встречены были множеством народа и первейшими жителями обще с духовенством с величайшею почестью и восклицаниями, возглашая благодарность всемилостивейшему государю императору Павлу Петровичу за избавление их от ига неприятельского, производя беспрерывный колокольный звон и ружейную пальбу во всех домах, из окон вывешены были шелковые материи и флаги первого адмирала, которые также многие из жителей, держа в руках, теснились, желая видеть своих избавителей, а по выслушании благодарственного молебствия главнокомандующие эскадрами и протчими возвратились на корабли».

Наконец, понемногу начали подвозить провиант из Константинополя. Но какой! Сухари, смешанные с мякиной были «весьма худы и притом много гнилых», вместо круп невероятную смесь ячменя с овсом, которую только лошадям впору и давать, а вместо вина настоящий уксус, который и в рот взять было невозможно.

Эскадренный врач напрямую заявлял адмиралу:

– Лучше уж вовсе голодом служителей морить, чем этой гадостью кормить, и то больше протянут!

По этой причине продовольствие приходилось закупать самим на месте. Торговцы, зная наше положение, сразу же взвинтили цены до небес, но делать нечего, приходилось переплачивать и в три, и в пять раз.

Понимая, что английским союзникам известие о падении Корфу не слишком понравятся, Ушаков написалв Константинополе Томаре: «Требования английских начальников морскими силами в напрасные развлечения нашей эскадры я почитаю за не иное, что ни малую дружбу к нам показывают, желая нас от всех настоящих дел отстранить и, просто сказать, заставить ловить мух, а чтобы ни вместо того вступили на те места, от которых нас отделить стараются. Корфу всегда им была приятна: себя они к ней прочили, а нас разными и напрасными видами без нужды хотели отделить... Однако... Корфу нами взята... (англичане) требования делают напрасные и сами по себе намерение их противу нас обличают…»

В кругу своих капитанов Ушаков был более откровенен:

– Теперь у англичан зависть да ревность к нам прибавятся преизрядно!

***

Известие о столь сокрушительном падении одной из сильнейших цитаделей Средиземноморья быстро разнеслось по всей Европе. Суворова оно застало по пути в Италию. Обрадованный столь важным известием, он в первом же письме написал свои знаменитые строки: «Великий Петр наш жив» что он, по разбитии в 1714 году шведского флота при Аландских островах, произнес, а именно: «Природа произвела Россию только одну; она соперницы не имеет!» – то и теперь мы видим. Ура! Русскому флоту! Я теперь говорю самому себе: зачем не был я при Корфу хотя мичманом!»

Что касается императора Павла, то задержка Ушакова у Корфу его весьма раздражала. Едва в дверях его кабинета появлялся вице-президент адмиралтейств-коллегии Кушелев, то он непременно спрашивал:

– И что Ушаков все топчется у этого Корфу, лучше бы Мальту осаждал, да в Италии королю Фердинанду помог. Флот должно иметь в движении и действии, а не занимать его лишь атакой Корфу!

В отличие от императора адмирал Кушелев стратегическую значимость острова понимал, но зная характер Павла, навязывать свое мнение опасался. Когда же пришло известие о взятии Корфу. Павел отнесся к нему весьма спокойно.

– Пусть теперь Ушаков правит на выручку королю Неаполитанскому, да к Мальте понемногу подступает, чай уже наша губерния!

Весьма расстроило императора и бегство французского линейного корабля, хотя на фоне выдающейся победы это был всего лишь досадный эпизод.

За взятие Корфу Ушакову был даден чин полного адмирала, но для остальных участников блокады и штурма Корфу император наградами пожадничал. Такое неуважение к подвигам его подчиненных было вызывающе оскорбительным.

– Я не желаю никакого награждения себе, у меня и так всего в достатке, лишь бы служители наши ревностно служащие Отечеству не болели, да не пухли с голоду, а остальное приложится! – говорил он во всеуслышание.

5 марта о взятии Корфу стало известно в Константинополе. В тот день туда с Корфу пришел корабль, на котором младший флагман Феттах-бей привез радостное известие с ключами от знаменитой крепости.

– Даже Ушак-паша признал нашу храбрость! – говорил великий визирь Селиму, читая письмо вице-адмирала: «...словом, вообще, взятие крепостей Корфу целый свет может отдать справедливость вверенной мне эскадре и нашему действию; но, чтобы утвердить более и более дружбу нашу с Блистательной Портой Оттоманскою, в реляции пишу я все вообще и их похваляю, и отношу им признательность».

– Да возрадуется Аллах за такую великую победу! – был несказанно обрадован султан Селим. – Воздадим же хвалу знатному Ушак-паше за его ревностное служение! А как вели себя наши воины?

– О, мой повелитель! – упал ниц Феттах-бей. – Они, глядя на московитов, отныне весьма привыкли к послушанию, и их снедает жажда новых подвигов во имя твоей славы!

Султан Селим был в тот день особо щедр:

– Передать от меня в награду Ушак-паше бриллиантовый челенг, соболью шубу с моего плеча да тысячу червонцев на расходы, а его храбрым служителям еще три с половиной тысячи червонцев!

На улицах Константинополя царило настоящее веселье. Таких побед, как взятие Корфу, у турок не было давно.

Через два дня реиз-эффенди Атыф-Ахмет устроил прием для союзных послов. Встретив посла Томару, он долго тряс его руку своими двумя:

– Приятная весть о великой победе наших флотов над поругателями веры явила нам великие услуги известного вам Ушак-паши! Мой повелитель великий падишах и попиратель вселенной изволит испытывать великое к нему уважение и почтение!

Затем реиз-эффенди попросил Томару прислать ему от Ушакова план Корфу, «потому что многие знающие оные почитали взятие острова Видо делом многотрудным, а Сальвадора невозможным».

Великий визирь Измет-бей, по поручению султана, отправил помимо всего Ушак-паше фирман с похвалой, чтобы тот зачитали перед всеми на турецкой эскадре.

Даже некогда битый Ушаковым Кучюк-Гуссейн, переменил свое отношение к своему старому врагу:

– Если б я а не трусливый Кадыр-бей был с Ушак-пашой, то подал бы ему такой пример послушания, что он не нарадовался бы, на меня глядя, и не мог бы мною нахвалиться!

***

Не обошлось, как всегда, и без ложки дегтя. Российский вице-консул на Занте Демиан Загурийский, тот самый, которому в свое время укоротил руки Ушаков (!!!), сразу же после взятия Корфу, написал не него жалобу императору Павлу. В жалобе он вменял командующему эскадрой в вину бегство с Корфу французского корабля и гибель при штурме 17 человек.

Были жалобы от воинов Али-паши и турецких начальников. Эти жаловались на несправедливый дележ призовых денег, мол, русские себе больше присвоили. Пришло и недовольное письмо и от самого Али-паши, который сетовал на нанесенную ему горькую обиду, что его храбрым воинам не дали вдосталь пограбить, как полагается по старым традициям. На это Ушаков отвечал твердо: «Ежели бы албанские войска и турецкие вместе с нашими вошли в город и крепости, то и основания оных не могло бы остаться: все было бы истреблено, кровопролитие, плач и вопль последовали бы, междоусобия и войны были бы с островскими жителями. Я предвидел все это и крепости Корфу принял одними нашими войсками, высадя их со стороны моря на шпинаду (эспланаду – В.Ш.)».

Петербургское начальство потребовало от Ушакова объяснений по нанесенным союзникам обидам.

– Как воевать, так последние, а как грабить да барыши делить, так первее первейших! – возмущались на наших кораблях, узнав о турецких претензиях.

Низостью турок Ушаков был возмущен, чего-чего, а такой подлости он от них не ожила. В сердцах он выговаривал другу Пустошкину:

– Пусть проверяют все призовые бумаги, и если где я был несправедлив, готов за все ответить. Все сокровища в свете меня не обольстят. Никогда и ничего я желаю и не ищу с малолетства, а потому целковый, из монаршей руки полученный, почитаю превосходнее всех иных драгоценностей!

– Так-то оно так, Федор, – кивал друг Пустошкин, – Но имя свое честное защитить все же надо!

В сердцах вице-адмирал писал Томаре: «Я не интересовался нигде ни одной полушкою и не имею надобности. Всемилостивейший государь мой император и его султанское величество снабдили меня достаточно на малые мои издержки. Я не живу роскошно, потому и не имею ни в чем нужды, и еще уделяю бедным, и для привлечения разных людей, которые помогают нам усердием своим в военных делах. Я не имею этой низости, как злословит меня капудан-паша…»

Тем временем на Корфу учредили конституцию, которую вполне одобрил российский адмирал. Во главе «Сената семи соединенных островов», куда вошли депутаты от всех сословий, встал граф Анжело Орио, тот самый, что так помог нам при взятии... Затем учредили магистрат, казначейство и суд. Чтобы не злить турок, было объявлено, что Ионические острова отныне пребывают под протекторатом Высокой Порты, но под покровительством России. Что это означало на деле, вряд ли, кто-то понял, но турки успокоились.

Узнав об установлении Ушаковым нового правления на Ионических островах, Павел Первый отнесся к ним благосклонно. Канцлеру Безбородко он сказал так:

– Отпишите Ушакову, что коль меры им принятые, согласуются с мыслями моими, я его нововведения одобряю!

– Спасибо и на том! – буркнул себе под нос, покинув императора мудрый Безбородко.– Воистину говорят, чудны дела твои господи!

***

В конце октября 1798 года на Мальте восстало местное население, англичане поддержали восставших огнем своих эскадр и французский гарнизон был заперт в укреплениях Ла-Валетты. Тогда же была отбита у французов и Минорка. В Атлантике у союзников все пока тоже обстояло неплохо. Адмирал Дункан совместно с русской Балтийской эскадрой вице-адмирала Макарова по-прежнему полностью контролировали Северное море. Эскадра лорда Бриджпорта сторожила французов у Бреста. Сам граф Сент-Винсент большую часть времени находившийся в Гибралтаре, держал попеременно эскадры адмиралов Кейта и Дукворта у Кадиса и на Минорке, для перехвата французского флота, если он попытается прорваться из Тулона в Атлантику. Тогда же отряд командора Александра Белла в составе трех 74-пушечных кораблей начал плотную блокаду Мальту, демонстративно встав на якоря у Большой Гавани.

Когда Нельсон узнал о падении Корфу, ярости его не был границ. Еще бы, он вот уж сколько времени болеет в Неаполе, а русские за каких-то три дня у правились с первоклассной крепостью.

Нельсон начинал интриговать, пытаясь посеять разлад между нашими и турецкими. Уполномоченный султана в Неаполе Келим-эффенди, слушал доводы английского контр-адмирала, кивал в знак полного понимания головой, но ругаться с русскими никак не желал.

А тут еще донесение капитана Белла, ответственного за блокаду Мальты, сообщившего, что к нему пришел русский фрегат с которого передали на берег воззвания подписанные императором Павлом Первым. В нем российский император, как магистр ордена, призывал жителей к свержению французов и восстановлению орденских порядков под своею дланью.

– Русские и здесь меня опередили! Им мало того, что они умыкнули у меня Корфу, так теперь собираются увести из-под носа и Мальту – разозлился Нельсон и отправил Беллу весьма злое письмо: "Нам донесли, что русский корабль нанес вам визит, привезя прокламации, обращенные к жителям острова. Я ненавижу русских, и если этот корабль пришел от их адмирала с острова Корфу, то адмирал – негодяй".

Впрочем, Нельсон все же прислал вскоре Ушакову свое вынужденное поздравление: "С усердием поздравляю Ваше Превосходительство с победою Корфы. Уверяю вас, что слава оружия верного союзника столь же для меня лестна, как и слава моего государя".

Занятие Ушаковым Корфу в одно мгновение изменило всю военно-политическую ситуацию. Теперь именно русские, а не англичане стали хозяевами Адриатики и восточной части всего Средиземноморья.

Между тем Нельсону стало лучше и, встав на ноги, он сразу принялся склонять короля Фердинанда к активным боевым действиям. Надо было утереть нос не только французам, но и союзникам! Нельсона активно поддерживал и премьер министр королевства англичанин Джон Эктон.

– Давайте двинем вашу армию на север и освободим от французов Папскую область! – настаивал Нельсон.

– Но моя казна совершенно пуста! Как же я буду воевать? К тому же и Австрия еще не вступила в войну с французами – пытался уйти в сторону трусливый король.

– Когда Англия увидит мужественные усилия неаполитанцев в борьбе с французами, то она не бросит своих друзей в беде и не оставит их в нужде! Что же касается Австрии, то если она вступит в войну, то быстро приберет к рукам всю Италию и вам, ваше величество, останется в утешение, лишь одна Сицилия!

Таким образом, хоть и в весьма туманной форме, но деньги и помощь королю от Англии были обещаны.

Фердинанд вздыхал и отнекивался, выяснять отношения с французами он явно боялся.

Однако Нельсон был неумолим:

– Гораздо лучше воевать, ваше величество, на чужой территории, чем на своей! Если вы не пойдете на французов, то они скоро сами придут к вам и тогда что-либо изменить будет поздно! К тому же вы только что заключили весьма выгодные военные договора!

И в самом деле, Фердинанд только что заключил два договора о совместных действиях против Франции с Австрией и Россией. Император Павел Первый обещал своему неаполитанскому собрату девять батальонов пехоты и несколько казачьих сотен. Это несколько прибавляло уверенности в завтрашнем дне.

– Но как мне нападать? – сдался, в конце концов, король неаполитанский.

– Лучше всего вам двинуть свою армию на Рим. Если вы освободите от якобинцев Святой Престол, то слава вашего величества не будет иметь границ! Вы сразу же станете первым из первых европейских монархов! Одновременно я возьму часть ваших войск на борт своих кораблей и произведу их высадку в Ливорно в неприятельском тылу. Это завершит разгром врага!

Король пыхтел (уж очень хотелось стать первым из первых), потел (так как по-прежнему всего боялся), а потому только жалобно вздыхал.

– Вам остается либо идти вперед, доверившись Богу и божьему благословлению правого дела, и умереть со шпагой в руке, либо быть вышвырнутым из своих владений!

– Хорошо, – согласился, повздыхав, Фердинанд. – Пусть все будет именно так!

Капитаны нельсоновской эскадры к затее своего командующего отнеслись достаточно скептически:

– Наш Горацио пять суется в сухопутные дела, а значит, успеха там ждать не приходится! Лишь бы сам живой остался!

План Нельсона был в целом не так уж и плох, однако его успеху мешали два обстоятельства. Во-первых, опереточная неаполитанская армия могла сколько угодно поражать воображение обывателей на парадах своими разноцветными перьями, но по-настоящему воевать она никогда не умела. Во-вторых, Нельсону всегда везло в морских сражениях, но, ни одно из сухопутных дел в которых он когда-либо принимал участие, не было успешным. Над британским флотоводцем словно довлел какой-то рок, в какой уже раз предупреждающей его, что не своим делом заниматься не следует. Увы, так случилось на этот раз.

Больше всех, как это не покажется странным, возражала против похода и, в особенности, против плавания Нельсона в Ливорно Эмма Гамильтон. Секрет ее поведения раскрывался очень просто. Леди Гамильтон прекрасно знала о былом ливорнском увлечении Нельсона тамошней красавицей француженкой Аделаидой Коррелья и страшно боялась, как бы влюбчивый контр-адмирал вновь не вернулся в объятья своей старой пассии.

Узнав, что Нельсон готовится к отплытию, она слала ему на "Вангард" тревожные записки: "Умоляю, берегите себя ради нас, не сходите на берег в Ливорно, вы не найдете там успокоения... Очень прошу, у вас нет причин бывать на суше в Ливорно".

Гамильтон нервничала зря. У Нельсона просто не было времени для возобновления старого ливорнского романа.

Вскоре в Неаполе появился и австрийский генерал Карл Макк фон Либерих, приглашенный в главнокомандующие армией и произведенный по этому случаю в неаполитанские фельдмаршалы.

– Не вижу никакого сомнения в том, что имя вашего величества не потерпит в этой войне ни малейшего ущерба! – заверил короля его новый фельдмаршал и велел выступать в поход.

***

Всего поход на Папскую область отправилась 32-тысячная армия. Еще пять тысяч солдат взял на борт своей эскадры и Нельсон. Перед походом в Казернте король Фердинанд, посол Гамильтон с женой и фельдмаршал Макк вместе с Нельсоном произвели смотр неаполитанских войск. Те браво маршировали и лихо вскидывали "на караул" свои тяжеленные ружья.

– Это лучшая армия Европы! – удовлетворенно качал головой Мак. – С этими храбрецами я быстро дойду до самого Парижа!

Петушиные костюмы неаполитанских гвардейцев привели австрийского генерала в полнейший восторг:

– Я словно побывал на карнавале!

Ему вторил и стоявший рядом Нельсон:

– Насколько я разбираюсь в сухопутных вопросах, я согласен, что лучшей армии нельзя себе и представить!

Фердинанд от таких слов приободрился и выпятил грудь колесом. Увы, как вскоре оказалось, и австрийский генерал, и английский адмирал нисколько не разбирались в армейских делах, коль спутали опереточную армию с боевой.

Первый удар по Риму был столь стремительным, что там никто и не пытался обороняться. Французов было слишком мало и командовавший ими генерал Шампиньоне предпочел оставить город почти без боя. Со стороны моря армию Макка прикрывал своими 7 линейными кораблями и 2 фрегатами контр-адмирал Нельсон.

Одновременно Нельсон, несмотря на все отчаянные протесты правительства Тосканы, заявляющего о своей нейтральности, высадил десант. Однако вскоре первые же стычки неаполитанцев с французами заставили английского контр-адмирала в корне пересмотреть свое отношение к боевым качествам союзников. Бравые неаполитанцы разбегались при первом же выстреле.

– Вы никакие не герои! – кричал Нельсон, потерявшим все свое оружие союзным офицерам.

– Нет, сеньор, вы ошибаетесь! – отвечали те, с трудом переводя дух от быстрого бега. – Мы герои, но... мирного времени!

В письме первому лорду Адмиралтейства от 6 декабря Раздраженный Нельсон пишет: "В немногих словах я вам обрисую положение дел. Армия в Риме, Чивитта-Веккия (стратегически важный порт на побережье – В.Ш.) занята, но в замке Святого Ангела французы оставили еще пятьсот человек. Их главный корпус, насчитывающий 13 тысяч человек, занимает очень сильную позицию в Кастеллане. Генерал Макк идет против них с 20 тысячами. По моему мнению, результат предстоящего сражения сомнителен, а между тем только от него зависит судьба Неаполя. Если Макк будет разбит, то Неаполитанское королевство пропало. Оно само не в состоянии противостоять французам, а австрийцы еще не двинули свои армии... Но нельзя было колебаться. Необходимость требовала, чтобы был принят наступательный образ действий, прежде чем французы успеют собрать значительные силы".

Король Фердинанд гордый первым успехом, сразу же поспешил в Вечный город, чтобы самолично принять его ключи. Со всей возможной пышностью король обеих Сицилий въехал в поверженный Рим. Тогда же он велел готовить празднование настоящего триумфа по подобию древнеримских императоров. Но триумфа Фердинанд отпраздновать так и не успел.

Французы (причем это были второсортные резервные части) нанесли столь сильный ответный удар, что карнавальная неаполитанская армия сразу же обратилась в бегство. Все попытки ее остановить ни к чему не привели. Впереди всех на телеге, переодевшись в лохмотья нищего ланцорони, удирал сам король. Только на подходах к столице королевство генералу Либериху удалось немного привести в чувство своих храбрецов.

Бегство неаполитанцев заставило Нельсона забрать ставший уже не нужным десант и вернуться в Неаполь.

– Это же надо быть такими трусами, чтобы всей пятидесятитысячной армией бежать от двенадцати тысяч французов, даже не пытаясь вступить с ними в перестрелку! Эти негодяи разбегаются уже при виде заряженной пушки! – ругался Нельсон. – Теперь свержение короля и провозглашение здешней республики вопрос уже решенный!

Никаких угрызений совести, то именно он является одним из виновников краха королевства обеих Сицилий, Нельсон совершенно не испытывал. Наоборот, он даже чувствовал себя обиженным: бестолковые неаполитанцы с позором провалили его гениальный план!

Несчастный Фердинанд, тем временем, уже запросил помощи у российского императора Павла Первого. Тот в таковой не отказал. Фердинанду была обещана присылка 10-тысячного корпуса генерала Германа в Италию и трех батальонов пехоты с артиллеристами под началом генерала Волконского для взятия Мальты. Последнее, однако, не входило в планы англичан.

– Если русские появятся на Мальте, нам их оттуда уже не выковырнуть! Император Павел является гроссмейстером мальтийского ордена, а потому и сам остров вскоре станет русским! Пусть уж лучше до поры до времени на нем сидят французы! – так или примерно так рассуждали в те дни в Лондоне.

От русской помощи короля Фердинанда вынудили вежливо отказаться. А французы все продолжали стремительно наступать. Минуло еще несколько дней и положение королевства стало полностью безнадежным. Понимая всю безнадежность ситуации, Нельсон отдал приказ капитанам своих кораблей готовиться покинуть порт. Несколько раз Нельсон вместе с Макком пытались вразумить Фердинанда как можно скорее перебраться на Сицилию. Но тот впал в полную депрессию и вообще потерял чувство реальности.

Все дело пришлось взять в руки Марии-Королине, и только тогда в столице началась лихорадочная подготовка к перевозке королевской семьи и двора на Сицилию. Золото и драгоценности на общую сумму в 2 миллиона 500 тысяч фунтов стерлингов тайно свезли во дворец Гамильтонов. Там хозяйка лично приклеивала к ящикам яркие ярлыки "Припасы для Нельсона", а затем английские матросы, сгибаясь под непосильной тяжестью, перевозили их на "Вангард".

В Неаполе уже начались беспорядки, погромы торговых лавок и убийства. Король полностью потерял контроль над своей столицей. Людей резали прямо под окнами его дворца, а он ничего не мог поделать. Впору было думать о собственном спасении.

В ночь отплытия королевская чета организовала во дворце прием. В разгар веселья они с узким кругом избранных тайно бежали в порт, оставив остальной двор веселиться дальше. Вместо себя для организации сопротивления король оставил князя Пиньятелли.

Той же ночью Фердинанд, Мария-Каролина с детьми тайно перебрались на борт нельсоновского флагмана. Архиепископ Неаполя кардинал Руффо попытался было уговорить Фердинанда хотя бы еще ненадолго остаться со своим народом.

– Я с удовольствием бы вернулся во дворец, если бы увидел, что мои подданные исполняют свой долг! – заявил Фердинанд и велел кучеру как можно быстрее гнать в порт.

Что хотел сказать своими словами король Фердинанд, так и осталось загадкой, думается, в первую очередь для самого короля.

Перед самым отплытием, не смотря на всю неразбериху, Нельсон не ставил вниманием и флот союзников. Нескольким неаполитанским кораблям, на которых еще оставалась хоть часть команды, он приказал выйти на рейд и присоединиться к английской эскадре. Остальные распорядился сжечь, чтобы те не достались французам.

Спустя какой-то час в порту огромными кострами уже полыхали линейные корабли, фрегаты и бриги. Неаполитанский флот перестал существовать.

Говоря о причинах поражения неаполитанцев и бегстве короля на Сицилию, российский посланник в Турции Томара доносил в Петербург: "Победою лорда Нельсона возмечтали король и министры неаполитанские и предприняли прежде времени... выступить в области церковные. Сей безрассудный поступок может причинить ве6ликие несчастия и пагубу всей Италии".

23 декабря 1798 года английская эскадра покинула неаполитанский порт, взяв курс к берегам Сицилии. Туда в Палермо Фердинанд решил временно перенести свою столицу. Пока Фердинанд находился под охраной британского флота, за свою безопасность на Сицилии он мог быть спокойным.

Переход был тяжелым. В море эскадру застиг жесточайший шторм. Сорвало паруса и пришлось крепить штормовые. Нельсон не покидал шканцев. Фердинанд с Марией-Каролиной все время стояли на коленях, молясь за спасение своих жизней. Сэр Гамильтон лежал в койке с заряженным пистолетом, считая, что в случае кораблекрушения, лучше сразу застрелиться, чем мучительно захлебываться водой.

Едва закончился шторм, как королевскую семью постигло новое горе. Умер шестилетний королевский сын принц Альберт.

В Палермскую гавань "Вангард" входил с приспущенным флагом. С берега палили пушки. Лил проливной дождь. Собравшиеся сицилийцы мрачно глядели на прибытие своего непутевого монарха, не предвидя из этого для себя ничего хорошего.

***

В этот же день французские войска заняли Неаполь. Неаполитанские солдаты почти без боя сложили оружие. Генерал Макк безропотно отдал свою шпагу генералу Шампиньое и был отпущен последним на родину. Одновременно в городе вспыхнуло и профранцузское восстание бедноты, в ходе которого было убито несколько королевских вельмож.

Едва сошли на берег, как начались проблемы. Палермский королевский дворец оказался в самом запущенном состоянии, так как там давно никто не жил. Придворных расселяли по частным квартирам и даже по монастырям. Цены на жилье мгновенно возросли в несколько раз. Как наиболее приближенным к королю особам, Гамильтонам отвели наиболее близкую к дворцу виллу Палаццо Палагония, служившую летней королевской резиденцией. Разумеется, там сразу же объявился и Нельсон. Сэр Уильям, у которого обострилась болезнь желчного пузыря, охал и ахал:

– Здесь все в гобеленах и обделано мрамором, но нет ни одной печки или камина! Я не смогу прожить здесь и нескольких дней!

– Это дело поправимое! – ответил Нельсон и вызвал с кораблей матросов.

Те, орудуя ломами, ловко взломали мраморные стены, пробили потолки и сложили из кирпичей несколько печек. Печки нещадно дымили, но сразу же стало теплее.

Сэру Гамильтону, в соответствии с его должностью, пришлось заниматься размещением немалого количества прибывший на кораблях английских подданных. Кое-как он это дел уладил. Англичан сицилийцы приняли если не с радостью, то вполне спокойно, союзники же! Хуже пришлось большой толпе французских аристократов. Бежавши, в свое время, из Франции аристократов, а затем нашли пристанище у Марии-Королины и которых, она, естественно, привезла с собой. Видя в них источник всех своих бед, палермцы наотрез отказались видеть французов у себя. Судьбой эмигрантов пришлось заниматься Нельсону. Бедолаги были переправлены в австрийский Триест.

Что касается Эммы Гамильтон, то ее основной обязанностью было ежедневное посещение королевы в дворце, во время которого обе горько плакали над постигшей их бедой.

Тем временем французы разгромили в пух и прах остатки неаполитанской армии и на руинах королевства обеих Сицилий и образовали марионеточную Партенопейскую республику. Наместнику Пиятелли осталось лишь подписать капитуляцию и оплатить установленную контрибуцию.

Узнав об исчезновении с политической карты мира своего королевства, Фердинанд нисколько не печалился. На Сицилии была прекрасная охота, и король, как ни в чем не бывало, опять занялся любимым делом – стрелял кабанов и свежевал их туши. Зато завидную активность проявляла Мария-Каролина.

Если все союзники нас оставили в беде, то нам следует обратиться за помощью к русским! – заявила она при очередной встрече с Нельсоном.

Все возражения на сей счет королева отвергла и настоятельно попросила отправить фрегат на Корфу к адмиралу Ушакову с просьбой о помощи. Исчерпав все доводы, Нельсон согласился. Вскоре фрегат был Нельсоном послан. Для переговоров на нем отправился министр королевского двора Антоний Мишура. С собой министр вез и письмо к Ушакову от Нельсона: "Его Сицилийское Величество послал письма и доверенную особу, чтобы говорить лично с Вашим Превосходительством о нынешнем состоянии дел в этой стране, с просьбой направить часть Вашего флота к Мессине для оказания помощи этому королевству, чтобы предотвратить переход его в руки французов... Я буду просить Вас только об одной очень большой услуги, которую Вы можете оказать общему делу, в частности Его Сицилийскому Величеству, а именно послать столько кораблей и войск, сколько будет возможно".

Как изменился тон этого письма по сравнению с первым!

ОТ ПАЛЕРМО ДО РИМА

Верхний угол Адриатики контролирует крепость Анкона. Кто владеет Анконой, тот владеет и северной Адриатикой и Венецианским заливом. Сейчас Анконой владели французы. В крепости заперся двухтысячный гарнизон, и австрийцы никак не могли его оттуда выковырять. Помимо всего прочего, крепость перекрывала доставку продовольствия для армии в северную Италию. Отчаявшись одолеть противника в одиночку, они запросили помощи у союзников. Министр иностранных дел Тугут слезно просил нашего посла в Вене графа Разумовскому ходатайствовать о присылке отряда российских судов для блокады Анконы. Разумовский переслал просьбу Ушакову. Одновременно просил прислать корабли к Анконе и Суворов. 5 мая 1799 года он писал: «Милостивый государь мой Федор Федорович. Здешний чрезвычайный и полномочный посол пишет ко мне письмо, из которого ваше превосходительство изволите ясно усмотреть необходимость крейсирования отряда флота команды вашей на высоте Анконы; как сие для общего блага, то осем ваше превосходительство извещаю, отдаю вашему суждению по собранию правил, вам данных, и пребуду с совершенным почтением. Милостивый государь вашего превосходительства покорнейшей слуга гр. А. Суворов Рымникский».

Получив письмо Суворова, Ушаков сразу же вызвал к себе Пустошкина:

– Собирайся в дорогу, Павел, поплывешь в залив Венецианский воевать Анкону!

– Какие силы мне будут для сего дадены? – сразу поинтересовался, ничему не удивившийся Пустошкин.

– Возьмешь из кораблей линейных «Михаил» с «Симеоном», фрегаты «Навархию» с «Богородицей Казанской», посыльное судно да транспорт «Красноселье». Кадыр-паша определяет под твое начало: линейный корабль, два фрегата с корветом, да шебеку. Если сыщешь где сбежавший «Женере», атакуй, разбей и в плен возьми!

– Мой флаг на «Михаиле»! – ответил вице-адмирал.

Спустя неделю наши были уже под Анконой. На подходе к крепости оба фрегата под брейд-вымпелом командира «Навархии» Войновича, отделились от эскадры и повернули к Триесту – главному австрийскому порту на Адриатике. На подходе к порту, как и положено, обменялись салютацией. Затем «Навархию» посетил губернатор Триеста. Встретили австрийца по всем правилам, матросы оглушили рафинированного графа пятикратным громовым «ура». Губернатор сообщил Войновичу последние новости из Вены, передал письма. Не задерживаясь в Триесте, командир «Навархии» поспешил вдогон за главными силами к Анконе.

Едва корабли Пустошкина подошли к крепости и заняли позицию вокруг нее, невесть откуда появился французский транспорт с припасами для осажденного гарнизона.

– Ну, хранцуз, попал как кур в ощип! – смеялись наши матросы, когда бедный капитан, поняв, что никуда ему уже не деться, беспрекословно спустил флаг.

Затем младший флагман Средиземноморской эскадры разогнал по норам итальянских и французских корсаров, грабивших всех, кто попадался под руку. Очистив море, Пустошкин начал подготовку к взятию Анконы. «И была уже верная надежда» – писал в своих письмах Пустошкин. Но не сложилось. Пришла бумага от Ушакова, который отзывал отряд Пустошкина на Корфу. Вместо него к Анконе был отправлен вспомогательный отряд капитана 2 ранга Войновича. Дело в том, что как раз в это время адмирал получил письмо от Нельсона. Тот извещал русского командующего, что недавно прорвавшийся в Атлантику из Тулона французский флот, объединился с флотом испанским и вполне возможно теперь объединенная армада снова попытается прорваться в Средиземное море. Нельсон просил о соединении с Ушаковым. Дело было нешуточным, надо было собирать в кулак линейные корабли и тяжелые фрегаты. Поэтому адмирал помимо Пустошкина отозвал к себе и отряд капитана 2 ранга Сорокинаот берегов южной Италии.

***

Помимо всего прочего Ушакову было поручено установить контакты и с черногорским митрополитом. Черная Гора – область обитания воинственных православных горцев, никогда не признававших над собой ни чьей власти, кроме России, давно интересовал Петербург. Для исполнения этой миссии адмирал избрал грека Клопакиса – офицера надежного и предприимчивого.

– Надлежит тебе навестить митрополита Негуша для изъявления ему и всему народу черногорскому расположения и благоволения российского императора! – объявил Ушаков капитан-лейтенанту.

Казалось бы, что проще! Прибрежные порты во власти союзников австрийцев, далее владения союзников турок, но на деле все оказалось куда как сложно. Если турки к миссии российского офицера отнеслись достаточно спокойно, то австрийцы принялись вставлять палки в колеса, где только могли. Вена давно имела свои виды на Черную гору, и появление там посланца Петербурга никак не входило в планы министра Тугута. В конце концов, Клопакиса дальше Рагузы его просто не пропустили под предлогом, якобы, свирепствования на горе некой заразы. «Вообще же,— писал впоследствии Клопакис о не пустившем его на Гору коменданте Рагузы, – генерал принял меня ласково, ни дать, ни взять, как русская пословица говорит: мягко стлать, а жестко спать».

Но Клопакис тоже был не лыком шит. Он все же изыскал способ оповестить митрополита о своем прибытии. Седобородый Петр Негуш сам спустился с Горы и навестил капитан-лейтенанта в местном монастыре. И хотя рядом неотлучно крутились соглядатаи Тугута, хитрый грек все же выискал момент, когда оказался с глазу на глаз с Негушом и передал то, ради чего был послан.

– Мы помним и любим вас! – растроганно отвечал митрополит. – Великая Русь в сердце каждого черногорца!

Пройдет всего несколько лет и русские моряки вместе с черногорскими юнаками вместе пойдут в бой против общего врага. Пока же Ушаков заложил основы этого будущего союза.

Сам же Ушаков тем временем готовился к возможной встречи с вражеским флотом. Он снова собрал в Корфу в кулак всю свою эскадру, загрузился провиантом и 25 июля отправился к берегам Сицилии на соединение с Нельсоном.

В порту остались лишь, находившиеся в починке «Святая Троица», «Богоявление Господне», плененный «Леандр», да шебека «Святой Макарий» для их защиты.

А буквально перед самым выходом адмиралу доставили письмо австрийским комендантом Боко-ди-Каттаро Брадесавенскому же консулу на острове Занте. Письмо заблудилось по дороге, было перехвачено и доставлено адмиралу. Содержание письма потрясло честного адмирала. Австриец осуждал слишком демократичную конституцию Ушакова и советовал своему визави, как отвратить греков от русских на свою сторону.

– Никогда не мог предположить, что союзники могут столь низко и подло интриговать! – негодовал Ушаков, высказывая наболевшее верному Евстафию Сарандинаки

– А кто, Федор Федорович, нам в Европе, когда добра желал? – ответил ему командир «Святого Павла».

Курс эскадры был проложен в Полермо, где адмирал намеревался встретиться с неаполитанским королем и Нельсоном, узнать последние новости о французском флоте и обсудить совместные действия.

Плавание прошло не без приключений. Черти, к сожалению, не дремали. Едва отошли от Корфу, как турецкий фрегат, бестолково маневрируя, подвернул к «Святому Петру» и со всей дури таранил его в борт. Положение спас командир «Петра» Дмитрий Сенявин, вовремя увидевший, несущегося на него турка.

– Руль лево на борт! Поворот оверштаг! – мгновенно отреагировал он.

Команду как эхо подхватили боцмана. Матросы бросились по местам, дружно навалились на брасы и корабль, начав поворот, накренился.

– Подтянуть кливер и фок тяни – уже кричал в рупор Сенявин, отставив в сторону вахтенного лейтенанта.

Сейчас было не до политесов. Бушприт турецкого фрегата уже нависал над рострами. Было видно, как по его палубе суматошно бегают люди, но толка от их суеты пока не было никакого.

– Круче под ветер – крикнул Сенявин рулевому.

Тот, что есть силы, закрутил колесо штурвала, ускоряя вращение судна. Матросы, тем временем, уже закрепили барсы с обеих сторон. «Петр» лег на новый галс, уклоняясь от таранного удара. Полностью избежать его все же не удалось. Турок таранил Святой Петр», но по касательной, снеся себе углетарь и бушприт. «Петр» тоже получил повреждения в борту и в такелаже. Однако все были довольны, что отделались сравнительно малой кровью. Пока турки отцеплялись, с нашего корабля их обложили в полном соответствии с «большим загибом Петра Великого», впрочем, нехристи все одно, ни черта не поняли.

Когда оба судна разошлись в стороны, Сенявин кивнул вахтенному лейтенанту:

– Вступайте в командование вахтой!

И удалился к себе в каюту.

Над линейным кораблем Кадыр-бея ругательные флаги нерадивому капитану, сменились извинительными а адрес «Петра» и флагманского «Павла».

– Никак турки вежливыми стали! – удивлялись на наших кораблях молодые мичмана.

– Лучше бы они плавать по-человечески научились! – поправляли их искушенные морем лейтенанты.

Но вот, наконец, и рейд Мессины. Невдалеке покачивались на волнах неаполитанский флот: два корабля и фрегат с корветом. Обменялись салютами. Ветер был противный, а потому турки становились на якорь целых два часа. Наши управились в какие-то тридцать минут, все как всегда. Сыграли отбой авралу и заступили вахту по якорному. Там же обнаружили нанятые транспорты с отрядом генерал-майора Вяземского – две тысячи гренадер сводных батальонов, выделенных Суворовым после сражения при Нови для гарнизона Мальты. С транспортов гренадер переправили на корабли эскадры.

Матросы гостям были рады. Ничего что стало тесновато, зато теперь вечером на баке будет что послушать. И матросы, и гренадеры искали земляков, радовались, когда находили.

Вскоре на Святой Павел» с берега пришел парусный катер с представителями местной власти. Ознакомившись с привезенными бумагами, Ушаков выяснил, что опасность появления в Средиземноморье франко-испанского флота была весьма не велика.

– Сдается мне, что наш визави Нельсон использовал сию угрозу как предлог нашего прибытия в итальянские воды! – поделился своими мыслями командующий с капитаном 1 ранга Сарандинаки.

Тот был с адмиралом согласен:

– Сдается мне, что война пушечная подошла к концу, зато началась война чернильная – самая беспощадная и тяжелая!

– Впрочем, в каждой плохой новости есть и свои плюсы! – подумав, покачал головой Ушаков. – По крайней мере, теперь мы сможем исполнить просьбу графа Суворова и послать ему в поддержку в Генуэский залив эскадру Пустошкина.

Спустя два дня Павел Пустошкин снова вышел в отдельное плавание, но на этот раз уже к стенам старой Генуи. Одновременно к берегам южной Италии в помощь Белли ушел и отряд Сорокина – три фрегата и шхуна.

Сам же адмирал с оставшимися судами взял курс на Палермо. Помня о неумении турок держаться в общем строю, Ушаков на сей раз разместил их позади своего походного ордера. Ежели не умеют плавать в приличной компании, пусть бьют теперь носами друг дружку.

***

На подходе к Палермскому рейду сошлись на параллельных курсах с английским отрядом – линейный корабль, фрегат и корвет. В подзорные трубы было хорошо видно, как на английских судах засуетились матросы.

– Увидели ваш флаг, Федор Федорович, и готовятся к приветствию! – доложил Ушакову спустившийся к нему в каюту Сарандинаки.

– Отдайте и вы им должное! А я поднимусь чуть позже! – распорядился адмирал.

– Свистать всех наверх! – уже командовал вахтенный начальник.

Матросы шумно строились на шкафуте вдоль борта, выравниваясь на передовой английский корабль. Барабанщики застыли в готовности с палочками в руках. Над «Павлом» флаг полного адмирала, над британским кораблем отрядный брейд-вымпел, а потому он, как младший, обязан приветствовать первым.

На приближающихся английских судах тоже уже стояли матросы и морские пехотинцы – «омары» в своих неизменных красных мундирах

Едва линейные корабли поравнялись, на английском линкоре ударили барабаны, морские солдаты разом вскинули ружья на плечо, а затем сделали на караул. Приветствуя адмирала, до половины приспустился и брейд-вымпел. Стоящий на шканцах английский капитан, демонстрируя свое уважение, снял с головы шляпу и приложил ее к груди.

Теперь ответ был за нами. Барабанщики вскинули палочки, боцмана приставили к губам свои заветные дудки.

– Барабанщики марш! – крикнул Сарандинаки.

Командир «Святого Павла» так же снял треуголку, держа ее на уровне груди. Можно было бы просто приложить к треуголке два пальца, но снятие треуголки – уважение особое, респект за респект. На шканцы «Павла» поднялся Ушаков. Корабли поравнялись. С верхней палубы британского линкора раздались выстрелы – салютация в честь российского адмирала. «Святой Павел», в свою очередь, ответствовал положенным числом выстрелов. Матросы с обеих сторон с любопытством разглядывали друг друга. Затем оба судна стали быстро расходиться на контркурсах. Когда же их кормы сравнялись с носами, разом прекратилась барабанная дробь, и оборвался свист дудок. Матросы разошлись, вахта осталась на палубе, а подвахта отправилась досыпать прерванный сон. Все обсуждали произошедшее и изгалялись в остротах относительно англичан. Сарандинаки, прислушавшись к матросским шуткам, улыбнулся – англичане, небось, тоже сейчас над нами в остроумиях упражняются!

Погода в Тирренском море благоприятствовала мореплавателям. Ну, вот, наконец, и Палермо! Лагуна Конка-д,Оро (золотая раковина) в обрамлении невысоких живописных гор. Палермо город монастырей и церквей. Если первых здесь семь десятков, то вторых около трех сотен. Штурмана в подзорные трубы придирчиво осматривали берега и брали пеленги на окрестные высоты. Потом делали отметки на особых досках, которые всегда носил под мышкой.

– Кажись наши! – обрадовались на наших кораблях, углядев в глубине рейда корабли под Андреевскими флагами.

– Что-то таких и не припомним! – недоумевали, приглядевшись.

– Никак балтийцы к нам в помощь пожаловали! – радовались, поразмысливши.

То и в самом деле была балтийская эскадра вице-адмирала Карцова: корабли «Исидор», Азия» Победа» и фрегат «Поспешный». Едва Павел» встал на якорь к нему с докладом прибыл и сам Карцов. Ушаков встречал старого сослуживца прямо у трапа. Не чинясь, адмиралы обнялись, троекратно расцеловались, а затем удалились в каюту командующего совещаться.

Доклад Карцова был неутешительным. Корабли его были уже порядком разбиты. Еще хуже было положение с командами. Более трети матросов более цингой и с каждым днем количество больных увеличивалось.Признаки цинги во время долгих плаваний и штормов обычное дело – физическое и нервное истощение и запредельные нагрузки, быстро превращают людей в развалины.

– Я пробовал договориться с местным госпиталем, но там никакой помощи не получил, так как сей госпиталь мал и врачей в нем почти нет, а все остались в Неаполе!

– Делать нечего, – подвел итог беседе Ушаков. – Готовься к переходу в Неаполь, там и починишься и подлечишься.

Утром следующего дня со всех черноморских кораблей к берегу поспешили шлюпки – перевозить закупленное продовольствие и другие припасы. Навстречу им из порта двинулись водяные баржи. Все как всегда при заходе в дружественный порт.

Офицерам и части матросов ненадолго удалось выбраться и в город. Вдоль моря променада Форо-Итсанко, где прогуливается местное общество, городской сад Вилла Джулиа, памятник Карлу Пятому на Плаццо Болония, средневековый королевский дворец – невероятное смешение архитектурных школ и стилей. Все в обилии зелени и цветов.И офицеры, и матросы с удовольствием познакомились со знаменитой сицилийской марсалой. Офицеры заказывали сорта подороже, матросы – подешевле. Марсала вообще любима всеми моряками. Дело в том, что в каждую бутылку вина добавляют каплю корабельной смолы, что придает вину не только особый аромат, но и столь знакомый и дорогой каждому моряку запах родного корабля.

Для Ушакова между тем настала муторная, но, увы, необходимая череда приемов. Первым на борт «Павла» пожаловал только что назначенный послом в Неаполитанское королевство граф Брюс и бывшим послом Мусиным-Пушкиным в сопровождении статского советника Италинского. С дипломатами адмирал обговаривал политическую обстановку и будущее антифранцузской коалиции. И Брюс, и Мусин-Пушкин были уверенны, что коалиция трещит по швам и не сегодня, завтра лопнет, как мыльный пузырь. Ушаков был в том с ними согласен. Вместе посетовали на подлости австрийцев в северной Италии и английские интриги вокруг Мальты.

– Я прибыл сюда, чтобы условясь с желанием его неаполитанского величества и с лордом Нельсоном, следовать к Мальте или в те места, где польза и надобность больше требовать будут! – так определил дипломатом цель своего появления в Палермо российский адмирал.

Переглянувшись, Брюс с Мусиным-Пушкиным перешли к главному:

– Король неаполитанский надеется, что сможет вас уговорить отправиться с эскадрой в Неаполь для установления там должного порядка!

– Это для меня весьма неожиданно, – хмыкнул Ушаков. – Я ведь прибыл сюда, чтобы, прежде всего, начать блокаду Мальты!

– Мальта от вас никуда не уйдет. На скорое ее взятие надежды никакой. В то же время оказание помощи королю неаполитанскому в нынешней непростой политической ситуации позволит нам войти к нему в доверии и упрочить наши отношения!

– Господа, я вас прекрасно понял! – сказал, пожимая на прощание гостям руки, Ушаков. – И после встречи с самим королем сообщу свое решение!

Затем адмирал принял вице-адмирала Карцова и его капитанов. Черноморцы и балтийцы вместе посидели за общим столом и отвели душу в разговорах о службе и своем житие. Черноморские рассказывали, как блокировали и штурмовали Корфу, балтийские о крейсерстве в Северном море.

На следующий день к Ушакову прибыли уже союзники – контр-адмирал Нельсон и посол Гамильтон с женой. По торжественному случаю фалрепные матросы надели белые нитяные перчатки, что смотрелось весьма изысканно.

Затем «Павел» посетил уже и сам неаполитанский король Фердинанд Четвертый с четырьмя сыновьями-принцами. Короля встречали, как и положено громом салюта и оркестром. Осмотрев российский корабль, Фердинанд переговорил с Ушаковым. Король слезно просил российского адмирала отправиться в Неаполь, где местная чернь совсем вышла из повиновения.

– Вы, адмирал, даже не представляете, до чего дошло! – потрясал перед лицом Ушакова своими пудовыми кулаками. – Если раньше они убивали и грабили одних якобинцев, что я им разрешил, то теперь они совершенно распоясались и убивают всех подряд, у кого можно, хоть чем-то поживиться.

– Мой государь не уполномочивал меня усмирять народные бунты! – хмуро отвечал Ушаков.

– Это и не потребуется! – снова вознес вверх свои кулаки король Фердинанд. – Вы только появитесь на рейде, как все разбойники разом присмиреют, так как знают, с русскими шутки плохи! Я же отпишу вашему императору благодарственное письмо за свое спасение.

– Я дам вам ответ завтра! – уклончиво отвечал Ушаков.

Затем король отправился навестить и Кадыр-бея, однако долго там не задержался и быстренько съехал на берег – на турецкой эскадре начали буйствовать озлобленные долгим плаванием галионджи.

Нет нам счастья и радости в этом плавании! – кричали турецкие матросы. – Что мы скажем своим женам, когда вернемся! Никто из нас так и не обогатился! У нас нет ни рабов, ни золота, ни богатых вещей!

К вечеру на турецкой эскадре начался настоящий бунт. Матросы вышли из подчинения своих капитанов и грозили выкинуть их за борт, если их не отпустят повеселиться на берег. Кадыр-бей запросил помощи у Ушакова. Тот немедленно отправился к туркам. Прибытие грозного Ушак-паши на время разрядило обстановку. Матросы разошлись, издали грозя кулаками. На Ушакова они были тоже злы, ведь это именно он лишил их удовольствия пограбить на Корфу. Однако едва адмирал вернулся на «Святой Павел» бунт продолжился. Спустив шлюпки, толпы галионджи отправились на берег, а сойдя, сразу же кинулись грабить всех подряд. Сицилийцы оказались тоже ребятами не из робких и дружно встали на защиту своих очагов. Вскоре уже по всему Палермо шли настоящие бои. Перепуганный король Фердинанд заперся в своем дворце, окруженным батальоном гвардии, причитая:

– Когда же кончатся мои несчастья! Тут от своих разбойников не знаешь куда деться, а теперь еще и турки объявились!

Побоище завершилось только к утру полным поражением турок, которые потеряли до полусотни убитых и вдвое больше раненных. Остальные вернулись на свои корабли, чтобы бунтовать дальше. Теперь они требовали от Кадыр.бея немедленного возвращения домой, грозя в случае отказа, выбросить за борт уже его самого. Из двух зол турецкий адмирал выбрал меньшее. Оповестив Ушакова о том, что на этом его средиземноморская миссия закончена, Кадыр-бей отдал приказ выбирать якоря и брать курс на Константинополь. Но было поздно, взбунтовавшиеся матросы, не доверяя своим начальникам, отстранили своих адмиралов и капитанов от власти и сами развернули корабли в сторону дома. Такого на нашем флоте еще не видели! Ушаков, было, предложил Кадыр-бею свою помощь, но тот в страхе отказался:

– Пока Ушак-паша будет пугать моих галионджи пушками, они отрежут мне ятаганом голову и отошлют ее в подарок тому же Ушак-паше! Лучше я тихо посижу в своей каюте до Истамбула и уже там сам перевешаю зачинщиков!

Из письма статского советника Италинского Суворову: «Сиятельнейший граф, милостивый государь. Господин адмирал Ушаков, по прибытии своем сюда (в Палермо – В.Ш.) с российскою и оттоманскою эскадрою... имел намерение итти в Мальту, стараться принудить неприятеля к сдаче тамошней крепости. Опасное положение, в котором находится Неаполь по причине не утвердившегося еще в народе повиновения законам, заставило господина адмирала, исполняя волю и желание его неапольского величества, следовать к оному столичному городу. Завтра вся эскадра российская, состоящая в 7 линейных кораблях, снимается с якоря, турецкая сего дня поутру пошла к Дарданеллам. Служащие на ней матросы давно ропщут, что их задержали в экспедиции гораздо более того, сколько они обыкновенно бывают в море; наконец, будучи здесь, совершенно взбунтовались, отрешили от команды адмиралов и прочих начальников и, презирая все уведомления, поплыли в отечество…»

Глядя в след уходящим турецким судам, наши крестились:

– Избави Господи от таких союзников, а с врагами своими мы и сами разберемся!

В следующий раз Ушаков встретился с Нельсоном в резиденции Гамильтонов. Обсуждали положение дел с Мальтой. Доклад делал Нельсон. Он сообщил, что гарнизон острова состоит из четырех тысяч солдат и большого количества артиллерии, кроме этого в гавани находятся 3 линкора и 3 фрегата. Участники совещания сошлись на том, что для штурма нужны десантные войска, так как с одними кораблями штурмовать неприступные стены Ла-Валетты невозможно. При этом Ушаков высказался за то, что при должном подходе успех штурма Мальты вполне реален.Английский контр-адмирал же, напротив, отговаривал Ушакова от плавания к Мальте, явно не желая видеть русских при будущем дележе мальтийского пирога. Дело в том, что пойди Ушаков к Мальте, как младший по чину, Нельсон сразу попадал к нему в подчинение, а этого контр-адмирал никак не желал. После совещания Ушаков все же объявил, что готов со своей эскадрой выходит к Мальте немедля.

– Я очень просил бы вас, господин адмирал, отправить небольшой отряд своих судов к Генуе, чтобы блокировать подвоз подкреплений войскам генерала Моро.

– Я подумаю над этим вопросом! – ответствовал Ушаков.

Тогда же Нельсон передал Ушакову уведомление, что адмиралу с одобрения российского императора надлежит передать захваченный линейный корабль "Леандр" англичанам. Новость была не только огорчительной, но и обидной. Во имя высокой политики надлежало вернуть союзникам трофей, добытый в самом жестоком бою. К этому времени на «Леандр» Ушаковым была уже назначена команда, да и командир с офицерами. При этом всех офицеров адмирал назначил туда с повышением «за отличие в боях. Теперь же ему надо было возвращать все обратно. Это было обидно и Ушакову и всем офицерам эскадры. Но с императором не поспоришь…

Но на следующий день король Фердинанд, в присутствии Нельсона, снова попросил Ушакова направиться вначале к Неаполю, где все еще не прекращались волнения.

Из «Исторического журнала о совместных совещаниях адмирала Ф.Ф. Ушакова с лордом Нельсоном»: «Между тем адмирал с господином вице-адмиралом Карцовым и командующим турецкой эскадры неоднократно еще виделись с лордом Нельсоном и с первым его сицилийского королевского величества министром Актоном имели между собой военный совет об общих действиях. Главнокомандующий желал иметь действия общими силами против Мальты, дабы как наивозможно скорее принудить ее к сдаче, но господин лорд Нельсон остался в прежнем положении о своей эскадре, что она должна иттить непременно частию в порт Магон, а прочие в Гибралтар, также и объявлено, что и португальская эскадра непременно пойдет в Португалию.И при оных же обстоятельствах главнокомандующий получил вторичное письмо от его королевского величества, в котором объяснено формальное требование в рассуждении союза и верной дружбы его королевского величества с государем императором всероссийским, чтобы адмирал с обеими союзными эскадрами отправился в Неаполь для восстановления и утверждения в оном спокойствия, тишины и порядка и прочих обстоятельств, в письме его величества объясненных...»

Впрочем, и сил особых для блокады у Ушакова и не было. Турки самовольно бежали в Константинополь, корабли Карцова нуждались в срочном ремонте, а команды в лечении. Кроме этого в руках французов все еще находился Рим и это тоже весьма тревожило.

– Следуем в Неаполь и мы! – решил Ушаков, после некоторых раздумий. – Восстановим там спокойствие, а потом попробуем выгнать французов из Рима. Надеюсь иметь в том благополучный успех!

***

4 сентября эскадры Ушакова и Карцова снялись с якорей, и вышли в море, а через четверо суток прибыли в Неаполь. Входить в залив Неаполитанский одно довольствие. Проход широк, почти тридцать миль, видимость отличная. Слева мыс Позиллипо, справа в дымке Кампанелла с островом Капри. Вдалеке слегка курится дымом знаменитый Везувий. Эскадра бросала якоря в лазурную воду порта Санта-Лючия.

Там уже стоял отряд фрегатов Александра Сорокина, начавший ремонт. Из шканечного журнала «Святого Павла»: «С начала положения якоря приезжало к кораблю из города великое множество жителей на лодках и замечательно, что в единой приверженности в честь прибытия россиян, играли на трубах и неоднократно кричали «ура».

В тот же день с эскадры на берег был свезен десант с пушками под командой майора Боаселя. Появление суворовских гренадер сразу привело в чувство местных разбойников. Связываться с русскими патрулями желания ни у кого не было. В городе сразу воцарилось спокойствие, стихли последние погромы и прекратились убийства. Самому же майору Боаселю было велено готовить отряд к походу на Рим.

Между тем, ознакомившись с положением дел, адмирал пригласил к себе королевского министра англичанина Актона. После обмена любезностями, Ушаков пригласил министра к столу, отобедать, чем бог послал. Подали водку. Подняли тост за союз союзных монархов. Актон разом опрокинул в себя стакан. Зажмурился от невиданной дотоле крепости:

– Хорошо!

Вышколенный вестовой сразу же снова наполнил стакан министра. Тот, оценив уровень жидкости, одобрительно кивнул.

– Приятная у нас с вами беседа получается, господин адмирал!

Ушаков поинтересовался:

– Я прибыл сюда по просьбе короля Фердинанда для наведения порядка, а потому желал бы знать, что вас нынче более всего волнует?

– Более всего меня волнует, достаточно ли бдительно сторожат пленников! – огорошил Ушакова ответом королевский министр.

– В вашем столичном городе вижу я уже все признаки спокойствия! – продолжил общение адмирал. – А потому происходящие нынче казни многих приводят в содрогательство и в сожаление, которое час от часу умножается!

– Вам легко так говорить, адмирал! – всплеснул холеными руками Актон. – Вы не пережили всего ужаса якобинского террора!

– Зато я пережил много иных ужасов, – вздохнув, ответил Ушаков и продолжил. – Более, по всей видимости, худых последствий ожидать уже ни от кого нельзя, кроме как от родственников, содержащихся в тюрьмах и ожидающих своей злосчастной участи. А потому самым лучшим было бы объявление высочайшего прощения всех, впавших в погрешности, кроме разве что самых отъявленных преступников!

– Высочайшее прощение может объявить только король, но никак не я! – деланно развел руками министр. – Все аресты и казни происходят исключительно с разрешения его величества!

– Я в этом и не сомневаюсь! – помрачнел Ушаков. – Тогда не благоугодно ли будет употребить об оном прощении ходатайство ваше его величеству, яко любящему отцу свое отечество и своих подданных!

– Могу ли я написать, что это и ваша просьба? – поинтересовался опытный министр.

– Всенепременно!

Письмо в Палермо было отправлено, и Фердинанд велел прекратить аресты и казни. Ссориться с Ушаковым у него не было никакого резона. На повестке дня стоял поход на Рим русского десанта, на который у неаполитанского короля и была вся надежда.

На наших кораблях, тем временем уже вовсю шли работы. Днище очистили от ракушек и даже частично просмолили, подтянули расшатанные шпангоуты, заменили несколько прохудившихся досок в обшивке. Большего сделать было просто нельзя. Чтобы дать хоть немного роздыха командам, адмирал разрешил всем в несколько очередей побывать в знаменитом городе. Наши офицеры и матросы с любопытством знакомились с Неаполем. Ходили, глазели и удивлялись. Первым делом все спешили в Палаццо ди Каподимонте, в катакомбах которого хранились мощи почитаемого на Руси Святого Иануария, потом уже все остальное.

В Неаполе все было непривычным для русского человека. Главная улица города – Страда де Толедо, повсюду фонтаны с грязной водой, главный из которых – Медичи перед резиденцией короля замком Кастель-дель-Ово (замком Яйца). Над резиденцией флаг с королевским гербом – золотой лилией на голубом поле. Кастель-дель-Ово прикрывает вход в порт и о его мощные гранитные стены неумолчно бьется волна. У входа во дворец Палаццо Реало вернувшиеся с Сицилии гвардейцы-швейцарцы, коим король Фердинанд доверял куда больше, чем своим соотечественникам. Вдоль тротуаров покрытый черепицей водопровод, помнящий еще древнеримские времена. Неаполитанцы, несмотря на недавнюю резню, так же кричали и жестикулировали на улицах, как и всегда. Куда не глянь, сновали монахи, в своих черных сутанах. В Неаполе полторы сотни монастырей и почти еще столько же духовных братств. Так как подающих на всех не хватало, монахи шныряли в поисках пропитания, так же крича, жестикулируя и пуская в ход кулаки, как и остальные горожане. Ближе к вечеру в тавернах пьяные ланцирони начинали драки, а потом и поножовщину.

На неапольских рынках всем правили евреи, они же меняли деньги. Разобраться в курсе валют нашим морякам было просто невозможно! Три неаполитанские квартини равнялись здесь одному грану, а десять гранов одному карпину. В свою очередь, два карпина равнялись одному таро, а пять таров дукату. В тоже время неаполитанский дукат, как и венецианский цехин, содержал в себе 18 лир, каждая из которых равнялась 10 кассетам, притом, что один кассет был равен двум сольдо. Впрочем, лира равнялась еще и полутора ливорнским джюло или 250 динариям, а каждый джюло оценивался в пять гратий. Что касается гратий, то каждый из них, в свою очередь, был равен полутора сольдо или пяти кветрионам. И это не считая особо любимого местными торговцами венецианского золотого дуката-онгаро и ливорнского леццо дотто реали, который легко менялся на девять джюло или 120 сольдов…

Неудивительно, что меняльщики весьма быстро обчистили карманы российских офицеров и матросов. Да и черт с ними, ведь на то они и деньги, чтобы их тратить! Тем более что напротив менял грудастые неаполитанки бойко торговали вином, баклажанами и жаренным чесноком. Ну, как не выпить! Рядом продавали пойманных рыбаками бурых каракатиц и камбалу. Их тут же жарили, используя вместо дров засохшие буйволиные какашки, отчего стояла невыносимая вонь, никого, впрочем, не смущавшая. Ну, как и не закусить! Офицеры, по понятным причинам, предпочитали посидеть в приличных тавернах, матросы в забегаловках попроще. В каждой таверне на самом видном месте обязательно стояла банка с ящерицей. От близкого соседства с Везувием в Неаполе часто тряслась земля, а потому, когда чуткие ящерицы начинали метаться в своих банках, гости с хозяевами разом выбегали на улицу. Матросы, принявши на грудь, с удовольствием чокались с банками:

– За твое здоровье аспид окаянный!

***

А вокруг Нельсона, тем временем, уже начал разрастаться скандал из-за невыполнения им приказа вице-адмирала Кейта по отправке части линкоров к Минорке. Этому делу дали в Адмиралтействе должный ход и Нельсону надо было держать ответ. Последствия этого разбирательства, судя по всему, могли быть не шуточными.

Если до этого Нельсон осмеливался игнорировать лишь указания своих начальников, носивших чисто рекомендательный характер, то теперь он открыто отказался исполнять конкретный приказ, а это было уже делом подсудным. Теперь все зависело от того, как на все произошедшее прореагируют Кейт и Джервис и как на все это посмотрят в Адмиралтействе. Впрочем, Нельсон не был столь прост, чтобы сидеть, сложа руки, и ждать решения своей участи. Надо было действовать, а потому, запершись в салоне, он принялся писать оправдательные письма во все инстанции, чтобы успеть предупредить обвинительные бумаги в свой адрес.

Из письма Нельсона в Адмиралтейство: «Получив приказ в такой момент, мне пришлось поразмыслить, что именно подвергать риску – Менорку или Королевство Неаполя и Сицилии. Я решил рискнуть Меноркой».

Из письма первому лорду Адмиралтейства графу Спенсеру: «Я прекрасно сознаю, какой проступок совершил, но намерения мои были вполне лояльны, и я готов принять все, что повлечет за собой мое неповиновение. Утешусь тем, что я завоевал королевство, вернул трон преданному союзнику моего короля и благополучие миллионам людей... Как только французские сволочи уйдут из королевства, я вышлю к Минорке восемь или девять линейных кораблей».

Забегая вперед, следует сказать, что этого своего обещания, данного первому лорду адмиралтейства, Нельсон так никогда и не выполнит.

Из письма наследному принцу Уильяму: "Прекрасно понимаю, каковы могут быть последствия моего своеволия, но поскольку я раньше часто рисковал жизнью за правое дело, я с радостью сделал это и сейчас. И если даже военный трибунал сочтет этот поступок преступлением6 весь мир одобрит его; я не думаю о собственной жизни, когда на карту поставлена честь моего короля. Главным приказом я считаю служение моему королю и разгром французов, из него проистекают второстепенные приказы, и, если один из этих второстепенных мешает главному (а тем, кто судит издали, это непонятно), я возвращаюсь к главному приказу и подчиняюсь главной цели: смерть, смерть, смерть проклятым французским злодеям... Простите, что я так распалился, моя кровь кипит при слове "француз".

Нельсону повезло, так как французы в самый последний момент отменили свою диверсию на Минорку. Если бы этого не случилось, то лорду Кейту пришлось бы встретится со всем французским флотом, в котором успех англичанам вряд ли бы сопутствовал. Если бы все это произошло, то Нельсона ждал бы неминуемый суд, к чему он, в общем-то, и готовился.

Кроме этого Адмиралтейств, а за ним и Сент-Винсент указали Нельсону на то, что направив всю свою эскадру для оказания помощи сторонникам короля в Италии, он поступил безграмотно. Учитывая полное господство британского флота в море, для этой задачи вполне хватило бы двух-трех кораблей. Нельсон этого внушения не воспринял:

– Моя уверенность в собственных действиях не поколеблена и я не могу найти в них ни одного изъяна! – гордо заявлял он.

Главнокомандующий Средиземноморским флотом адмирал Джервис ограничился лишь письменным внушением, а его заместитель лорд Кейт излил свое негодование происшедшим в письме к своей сестре, в котором, между прочим, весьма точно указал и наглавного советчика Нельсона: "Получил послание от лорда Нельсона из Неаполя. Его отношения с леди Гамильтон и тщеславие дошли до абсурда. Хотелось бы, чтобы он отбыл домой, и она тоже".

Поняв, что все и на этот раз обошлось, Нельсон возобновляет праздники, тем более, что приближается 1 августа – первая годовщина его победы при Абукире.

Из письма Нельсона жене: "Король обедал со мной, и, когда Его Величество пил за мое здоровье, на его боевых судах прогремел салют из двадцати одного орудия, им вторил салют из всех замков на берегу. Вечером все вокруг было иллюминировано, среди других зрелищ было такое: большой корабль изображал римскую галеру, на его веслах были укреплены лампы, а в центре сооружена ростральная колонна с моим именем; на корме были укреплены два ангела, поддерживающих мой портрет. Короче, дорогая Фанни, я не в силах описать всю эту красоту. По всему кораблю развесили больше двухсот различных фонарей, музыканты оркестра и певцы были из самых лучших. Исполняли произведение, которое воспевало меня и описывало их прежние страдания: "Пришел Нельсон, непобедимый Нельсон, и мы остались живы, мы снова счастливы!"

Король Фердинанд обдумывал, как ему достойней вознаградить Нельсона за "освобождение" Неаполя. Чтобы король не слишком долго напрягал извилины, ему все доходчиво втолковала Эмма, уже прекрасно изучившая слабости и пристрастия своего возлюбленного. По ее совету Фердинанд присвоил Нельсону титул герцога Бронте. Умная Эмма знала, что советовала, ведь вместе с титулом контр-адмирал получал приличное имение на Сицилии неподалеку от вулкана Этна, приносящее ежегодно более трех тысяч фунтов дохода.

Нельсон поначалу дипломатично отказывался от титула, однако затем легко дал себя отговорить. Тогда же ему вручили и огромный орден Турецкого полумесяца от султана. К ордену полагалась еще более огромная усыпанная бриллиантами звезда. Теперь Нельсон появлялся везде, усыпанный наградами, словно рождественская елка. На шитом золотом парадном мундире рядом с турецкой звездой красовался орден Бани и золотые медали за Сент-Винсент и Абукир. Особенно нравилась Нельсону турецкая звезда, потому что своими размерами затмевала все остальное. Демонстрируя ее друзьям и знакомым, контр-адмирал неизменно повторял:

– Я горжусь тем, что в Константинополе все, от султана до последнего нищего, знают мое имя и все как один благодарны мне за мой подвиг!

Лорд Кейт с иронией и сарказмом писал о новом увлечении Нельсона: "Он (Нельсон – В. Ш.) являет собой самую нелепую фигуру в смысле тупости и тщеславия... Он весь увешан звездами, медалями и лентами и скорее поход на оперного певца, чем на завоевателя Нила. Грустно видеть, что этот храбрый и порядочный человек, любимец родины, выглядит столь жалко..."

Тем временем, так ни разу не ступив на землю Неаполя, Фердинанд вернулся на английском корабле обратно в Палермо. Вместе с ним удалились, сделав свое черное дело, и Гамильтоны.

***

По настоятельной просьбе Австрии Ушакову в июне пришлось отделить от своего и находившегося в его распоряжении турецкого флота отряд капитана 2 ранга Николая Войновича и послать ее к Анконе, порту на итальянском побережье в срединной части Адриатики.

Николай Войнович являлся племянником первого флагмана Черноморского флота. Моряк Войнович был дельный и опытный, в отличие от своего трусоватого дядюшки. Несмотря на непростые отношения с Войновичем-старшим, Ушаков ценил и отличал его племянника. В 1788 году Войнович храбро дрался в Днепровском лимане, став Георгиевским кавалером и обладателем золотой шпаги. Затем «неустрашимо храбр» сражался под началом Ушакова при Керчи, при Гаджибеи и при Калиакрии. Вот и сейчас для выполнения столь ответственной и почетной задачи он избрал именно командира «Навархии».

Отрядный брейд-вымпел Войнович-младший поднял на своем фрегате, там было привычней. Помимо «Навархии» под начало Войновичу были дадены фрегаты «Сошествие Святого Духа», «Казанская Богородица» и бригантина «Феникс», переделанная под транспорт.

Собранным командирам судов капитан-лейтенанту Кирьяку Константинову и Фоме Месеру, да лейтенанту Льву Морскому командир отряда выдал по увесистому пакету на случай разлучения. В них точки возможных рандеву, в случае разлучения в пути, таблицы сигналов и пароли на две недели вперед. Как и положено, все пакеты хорошо прошиты и просмолены от воды, а увесисты оттого, что внутрь щедро насыпана шрапнель, на случай быстрого утопления. Вместе с нашими к Анконе отправились и два турецких фрегата, на каждый из которых определили по офицеру связи.

В пути отряд попал в жестокий шторм от NW с дождем и градом. В снастях выл ветер, осыпая палубу клочьями морской пены. Палуба дыбилась под ногами. Помпы работали безостановочно, но уровень воды в трюме все равно не уменьшался меньше фута. Люди цеплялись за все, что только можно. Команды были изнурены от недосыпания и морской болезни, травить было уже нечем и людей выворачивало мутной желчью. К концу шторма все от последнего матроса до командира были в ссадинах и ушибах, в синяках и кровоподтеках, потому что побило на качке.

Хуже всех пришлось «Навархии». На ней сломало грот, крюйс-брам-стеньгу и половину марса-реи, сорвало крюйсель и кливер.Меняя галсы каждые два часа, фрегат с трудом, но все же понемногу пробивался вперед. За ним, стараясь не потерять флагман из виду, и остальные. Едва море поутихло, как могли, повреждения своими силами исправили повреждения. А день спустя у Далмации новый шторм. На этот раз «Навархии» лишилась уже и фор-марселя. На «Сошествии Святого Духа» изорвало фок. Много мучений было и с турецкими фрегатами, капитаны которых никак не желали четко исполнять передаваемые сигналы, отчего все время возникала неразбериха. Посему поднятие каждого флага приходилось сопровождать пушечным выстрелом, а то и несколькими.

12 июля отряд, наконец-то, пробился к Анконе. Там Войнович оставил для блокады «Сошествие» с одним из турок, а с остальными направились в Сенегальскую бухту.

– Узнаем у цесарцев, что здесь и как! – прокомментировал он свое решение.

У крепости Сенегальо стали на якорь. Но пообщаться с австрийцами не удалось. Над крепостью развевался французский триколор. С посланной в разведку бригантины сообщили, что французы заняли и соседнюю крепость Фано.

– Что ж, – спокойно воспринял неприятное известие Войнович. – Тогда займемся нашими боевыми делами!

Сенегальо и Фано крепости небольшие, а потому капитан 2 ранга решил взять их приступом. Перейдя в соседнюю бухту, где стояла крепостица Фано, начали высадку десанта. Войнович сам с первой же шлюпкой съехал на берег, чтобы лично руководить перевозкой солдат и припасов. Наконец десант был свезен. Барабанщик ударил поход. Солдаты вскинули ружья на плечи и бодро зашагали к неприятельской крепости. За ними поспешили и присоединившиеся местные жители. Одновременно открыли огонь по крепости и фрегаты. К счастью десанту ничего делать так и не пришлось. После двухчасовой бомбардировки над Фано подняли белый флаг.

– Вот бы так всегда везло! – переговаривались промеж себя наши. – Не служба бы тогда была воинская, а сказка!

Из хроники войны: «Граф Войнович употребил наиприлежное старание неприятеля десантными войсками в разных местах разбить, а в Фано неприятельский гарнизон сверх убитых 653 человек взят им военнопленным».

22 июля фрегаты и десант перешли к крепости Сенегальо, но французов там уже не было. Не дожидаясь неизбежной развязки, гарнизон заранее предусмотрительно покинул крепость.

– Теперь займемся и Анконой! – заявил довольный Войнович.

С моря вид Анконы величественный. Это второй после Венеции порт Адриатики. Сам порт и крепость прикрыты с моря изогнутым скалистым мысом, похожим на согнутую в локте руку. Отсюда собственно и название города. В переводе с греческого Анкона – локоть. Когда-то в римские времена здешние места славилась производством пурпура, теперь же это был город рыбаков и виноделов. Последние столетия Анкона принадлежала римскому папе и вот теперь перешла в руки французов.

В подзорную трубу Войнович внимательно осмотрел крепость, которую предстояло захватывать. В отличие от других прибрежных крепостей Анконская стояла на небольшом островке посреди бухты, окруженная со всех сторон водой. Пятиугольный бастион с предмостными укреплениями и мощными стенами.

– Не слабо, кто толк понимает! – покачал головой капитан 2 ранга.

Да, глядя на мощные укрепления, было над чем поразмыслить.

Подойдя к крепости, фрегаты начали жестокую бомбардировку. С крепости пытались отвечать, но их быстро подавили. Затем на берег снова высадился десант. Не смотря на то, что он был малочислен, французы в отрытый бой вступить не решились, а заперлись в цитадели. Войнович надеялся, что все обернется, как в Фано и гарнизон сложит оружие, но мечты эти не сбылись. Французы энергично отбивались, а затем под крепостью появились и неприятельские канонерки. Достать их было сложно, так как юркие лодки прятались на мелководье за крепостными стенами

Дело явно затягивалось. Поэтому время от времени суда отлучались для пополнения припасов в Триест, а затем снова спешили на линию огня под Анкону.

Из письма графа Войнович полковнику Скипору: «Батареи наши со всех сторон построены на картечных выстрелах, канонада производится непрестанно со всех сторон, и с моря отчасти фрегатами и по большей части вооруженными мной требакулами и лодками, на которых поставлены большого калибра пушки. Неприятель неоднократно покушался делать великие вылазки, но прогоняем был с немалым уроном».

Но время работало и против французов. Историк пишет: «…Войнович “обложил сильною осадою Анкону, устроил около ее батареи к ближней дистанции даже на картечный выстрел, поставя на них большие корабельные орудия”.

Вокруг крепости установили тесную блокаду. С моря крепость сторожили наши фрегаты, а на берегу капитан-лейтенант Фома Месер возвел несколько батарей и редутов. Десант у Месера пестрый. Там и наши солдаты с матросами, и турки, и албанцы.

– Каждой твари по паре! – шутил капитан-лейтенант.

Дисциплину при всем том Месер поддерживал на должной высоте. Был он не многословен, но командовал жестко. Особенно его боялись, склонные к грабежам, турки с албанцами.

Вскоре появились у Анконы и инсургенты известного разбойника Лагоца. Вначале синьор ровенских разбойников был за венцев и энергично резал французов, затем переметнулся к якобинцам и уже не менее весело резал венцев, но потом снова перебежал к австрийцам. Набивался Лагоци в помощь и к Суворову, но русский фельдмаршал иметь дела с перебежчиком не пожелал. И вот теперь старый разбойник объявился у Анконы в надежде на поживу. Войнович помощь Лагоци принял (а куда деваться, когда сил для штурма кот наплакал!), но был с ним настороже, вдруг снова к врагу переметнется. А чтобы Лагоци вел себя прилично к нему в «помощь» был приставлен отряд лейтенанта Марка Ратманова составленный из одних матросов. С такими не забалуешь!

Комендант Анконы генерал Менье трусливо отсиживаться за каменными стенамине желал. Он несколько раз пытался уничтожить, палившие по крепости с окрестных высот, береговые батареи. Но все ночные вылазки заканчивались неудачей. На первых порах французам вроде бы и везло, так как милиционеры Лагоци и турки неизменно разбегались при их появлении. Но затем появлялись русские наши с ружьями наперевес, и убегать приходилось уже французам. Особенно не любил противник матросов Макара Ратманова. Те дрались с истинно русской удалью и отвагой. Да и сам лейтенант со шпагой в руке всегда первым в драке.

Из хроники осады: «Французские канонерские лодки пользовались этим и, выходя из гавани (в которой находилось 10 французских судов и в числе их три линейные корабля), мешали сообщению наших судов с десантом, высаженным на берег, жгли дома береговых жителей и вообще делали частые тревоги. Войнович поставил по 24-фунтовой пушке на 6 рыбацких морских лодок и на 2 требаки и, присоединив к ним галиот одного греческого волонтера, образовал флотилию, которую поручил капитану 2 ранга Константинову. Флотилия эта не только прекратила появление французских канонерок, но приносила немало вреда неприятелю, смело подходя под самую крепость, и один раз при содействии береговых батарей потопила французское судно».

Держа Анкону в течение двух месяцев в «тесной осаде» и с суши и с моря и бомбардируя ее из больших орудий, Войнович привел неприятеля «в немалое ослабление».

Пушечный огонь день за днем разрушал крепостные стены, которые уже во многих сетах зияли большими брешами. От ядер и бомб гарнизон нес большие потери. В Анконе между тем начался голод и дезертирство. По ночам солдаты прыгали со стен в воду и плыли к берегу, где сдавались первым встречным. Теперь сдача крепости стала лишь вопросом времени и это время стремительно сокращалось.

Именно в это время, когда судьба Анконы была уже решена, к ней подошел австрийский корпус во главе с генерал-лейтенантом Фрелихом – восемь тысяч солдат.

Толстый Фрелих был не только бездарным генералом. Он столь трусливо вел себя в боях под Римом, что был жестко высмеян Суворовым, и вот теперь решил отыграться на российском флотском офицере.

Едва австрийцы стали лагерем к ним отправился Войнович, чтобы договориться о совместном штурме. Но Фрелих штурмовать не собирался. Когда же Войнович стал настаивать, австриец вспылил.

– Вы обязаны не рассуждать, а во всем слушать только меня! – объявил австриец Войновичу. – Здесь я всем бог!

– Это с какой же стати? – удивился командир «Навархии». – Никто меня к вам в подчинение не определял! Мы союзники и должны просто сообща действовать!

– Я австрийский генерал! – важно объявил Фрелих.

– А я капитан 2 ранга российского флота!

– Как я ненавижу вас, русских! – скривил толстые губы австрийский генерал.

– Вы, господин генерал, хотите за нас счет поправить свою репутацию. В Риме вы не имели чести, не будете иметь и здесь! – жестко отрезал Войнович.

От слов таких Фрелиха чуть удар не хватил. Генерал покраснел как рак, воздух ртом хватает, крикнуть хочет, а не может. Адъютант подбежал, мундир расстегнул, водой побрызгал.

Горячий парень был Коля Войнович, но какой был, такой был. Знал капитан 2 ранга, что говорил. В донесении Ушакову он с горечью писал: «Они (австрийцы – В.Ш.) крайне стараются, и желают отдалить нас от сей экспедиции и захватить все себе. Я известился партикулярно под Триестом, что они хотят, если удастся, заключить капитуляцию тайно. Но я уверен, что в сем им успеть не удастся».

Более месяца Фрейлих оставался в бездействии. Наконец, он решился выбить французов из предмостных укреплений. Во время бестолкового штурма австрийцы были отбиты на всех пунктах и отошли, потеряв более трех сотен людей. Участвовавший в бою отряд капитан-лейтенанта Месера, наоборот, пробился к самим воротам и в одиночку продержался у них в течение целого дня в тщетной надежде на помощь. Не дождавшись таковой, ночью Месер ответ своих людей назад.

Из воспоминаний французского капитана Мангури: «Русские офицеры большей частью подражали нашим манерам и гордились знанием нашего языка. Они могли бы со временем, пожалуй, назваться французами Балтийского моря и Архипелага». Ну, уж не знаю, как подражали манерам, а то что воевали не хуже, а лучше французов, это уж точно.

Так и стояли они вокруг крепости французской: австрийцы Фрелиха, инсургенты-разбойники Лагоци и десантники Войновича. Все настороже не столько от французов, столько друг от друга. Фрелих всеми силами пытался заставить вернуться российский десант на суда. Наши не уходили. Войнович несколько раз предлагал недругу-союзнику покончить дело штурмом.

– Еще чего! – презрительно отвечал тот. – Я славой победной ни с кем делиться не намерен!

Разбойники Лагоци ни на какую славу не претендовали, эти мечтали лишь всласть пограбить.

Тем временем втайне от Войновича генерал уже вел с генералом Менье переговоры о капитуляции. Тайное, однако, стало явным, и возмущенный Войнович немедленно известил о предательстве австрийцев Ушакова. Тот прислал к Фрелиху своего адъютанта лейтенанта Балабина,но австриец его не принял. Это было уже оскорблением не только Войновичу и Ушакову, но и России. Терпеть такое было нельзя.

– Я не могу остаться равнодушным к новой обиде! И должен учинить представление против такого поступка, противного моей честности и чести! – решительно заявил Войнович генералу при очередной встрече.

Но с генерала австрийского, что с гуся вода! Буквально на следующий день он самочинно выпустил французов из крепости. По своему обыкновению, уходя, французы обобрали жителей Анконы до нитки. О том, что гарнизон капитулировал, Войнович узнал только тогда, когда тот уже вышел из крепости. По условиям капитуляции французы беспрепятственно уходили на родину.

Войдя в крепость, Месер с Ратмановым подняли на ее верках сразу три флага – российский, турецкий и австрийский. Но дальше произошло нечто из ряда вон выходящее. Едва офицеры удалились, как рота австрийцев напала на наших часовых у флага и обезоружила. Затем австрийцы сбросили в крепостной ров наш и турецкий флаги, оставив над крепостью только свой. Ситуация накалилась настолько, что и турки, и наши были готовы к немедленной атаке. Лишь вмешательство Войновича остановило кровопролитие между союзниками.

– Я требую объяснений! Где ваш генерал? – требовал от австрийцев Войнович.

Но Фрейлих объясняться не пожелал.Он попросту… спрятался. Впрочем, Фрелих не столько своевольничал, сколько исполнял присланные ему из Вены инструкции – выжимать русских везде, где это только возможно.

Из письма Ушакову императору Павлу: «…граф Войнович послал флотилию в Анконскую гавань и приказал поднять флаг вашего императорского величества на моле и на всех пленных кораблях и прочих судах, которые после ночного времени при рассвете и подняты по праву блокирования эскадрою оную гавань и удержания их от вывода из оной, также приказал командующему десантными войсками.Помимо этого, наплевав на австрийцев, наши описали все стоявшие в гавани суда. На них подняли российские флаги и выставили караулы. Привели в чувство наши офицеры с матросами и турок с албанцами, которые под шумок тут же кинулись хватать все, что плохо лежит. Из воспоминаний французского капитана Мангури:«Московский флаг на корабле начальника напоминал о враге, которого должно опасаться, но который знает законы войны. Не то было с флагом оттоманским».

Фрелих между тем грозился отобрать трофеи силой.

– А не подавится ли? – сплюнул Войнович и велел открыть орудийные порты на фрегатах. Вид открытых портов и выкатанных пушек несколько охладил пыл воинственного генерала. Но сдаваться Фрелих не собирался.

– Я послал в Вену срочный эстафет и если мне будет велено забрать все силой, я все и заберу! – храбрился он.

Из донесения графа Войновича: «Австрийский господин генерал Фрелих тайным образом, не уведомя меня, учинил с французским генералом Монье о сдаче Анконы сего ноября 2 дня капитуляцию, и через 24 часа 4 ноября выпустила французский гарнизон из крепости. ...Я в то же время ему объявил, что на такую капитуляцию не согласен, но он, введя тайно в крепость в числе 3000 чел. гарнизон, писал мне, что нашим и турецким войскам назначает квартиру в Фано и Сенигалии».

Фрелих, в свою очередь, пожаловался Ушакову на своеволия Войновича и немедленно получил от русского адмирала достойный ответ: «С крайним сожалением узнал я, что ваше превосходительство до приходе к Анконе не сделали императорским (российским – В.Ш.) войскам, столь долго осаждающим оную, ни малейшего уважения и требовали одни, сами собой, от французов сдачи Анконы на капитуляцию».

Адмирал подтвердил право Войновича на начальство над освобожденными русским флотом городами и крепостями. А кроме того напомнил, что именно русская эскадра очистила Адриатику от французских корсаров и открыла морскую коммерцию, за что венцы должны быть благодарны своим бескорыстным союзникам.

Узнав о поведении Фрелиха при капитуляции крепости, Ушаков был возмущен до глубины души.

– Сей поступок противен есть общественным правам законов, ибо всегда тот начальствовать должен, кто держал крепость в осаде, а не тот, который пришел туда к десерту! – в гневе выговаривал он своему ближайшему окружению.

Тут же сев за стол, адмирал написал подробное письмо императору Павлу. Если бы австрийцы, знали, какова будет реакция российского императора на своеволия их генерала, то, не задумываясь, отдали бы десяток Анкон. Но что сделано, то сделано.

Павел одобрил все действия и Войновича, и Ушакова, а потому велел коллегии иностранных дел подать протест австрийскому двору.

На словах же он сказал так:

– Цесарцы еще раз показали свою черную неблагодарность. Дальнейшая дружба с ними это унижение собственной чести! Пора заканчивать и союз и войну!

В Вене всполошились. Павла Первого заверили, что нерадивого генерала Фрелиха немедленно отдадут под суд. Но исправлять что-либо было уже поздно...

***

Тем временем деятельная Мария Каролина решила воспользоваться присутствием в Неаполе русской эскадры.

– Нам надо выбить якобинцев из Рима и тем обезопасить наши границы! – заявила она своему флегматичному супругу.

– Но кто же будет воевать, когда наша армия разбежалась, а разбойники Руфо способны только грабить селян да вешать пленных! – напрягся не слишком сообразительный король.

– Сейчас для французов настали плохие времена. – Гнула свою линию Мария Каролина. – На севере их бьет Суворов, от Анконы к Чивита-Кастеллано идет генерал Фрелих, и если французы будут упрямиться, то окажутся в ловушке! Поэтому они скоро сами побегут из Рима, их надо только поторопить, а для этого требуется совсем мало – упросить адмирала Ушакова послать туда своих матросов! Русские освободили нам Неаполь, пусть теперь освободят и Рим.

– Попробуем все же обойтись без русских! – поморщился король Фердинанд. – С нас и так смеется вся Европа!

Через несколько дней на Рим выступил наскоро сбитый неаполитанский корпусгенерала Буркарда. Но французы тоже не дремали. Начальствующий над Римом генерал Гарньедействовал решительно. Не дожидаясь развязки, он сам двинул свои батальоны против неаполитанцев и в первом же столкновении разогнал их, как стадо баранов. Затем столь же стремительно развернулся и ударил по австрийцам, уже, было, подошедших к Риму. Уже известный нам Фрелих в очередной раз явив свою полную бездарность, был наголову разбит и бежал впереди всех.

– Все же без помощи русских нам не обойтись! – сделала мудрый вывод Мария Каролина и велела передать уважаемому господину Ушакову приглашение отобедать с королевской четой в Палаццо Реале.

Во время обеда королева была предельно предупредительна и мила. Фердинанд же все время занудливо допытывался у адмирала, не любит ли тот свежевать коровьи туши и искренне сожалел, что Ушаков лишен столь увлекательного хобби. Вначале подали закуски: салаты-капонаты, жаренные баклажаны и мускатного осьминога-москардини.

«Да, это не наша солонина с сухарями!» – хмуро думал про себя Ушаков, ковыряя вилкой в салатах.

К закускам наливали в фужеры тосканское кьянти. Затем лакеи в ливреях торжественно внесли особо любимый местными аристократами суп-минестроне.

– Попробуйте, адмирал! – щебетала Мария Каролина. – В этом супе семь видов мяса и семь приправ, которые символизируют семь добродетелей кардинала!

После супа пошло обилие рыбных блюд и особо любимые Фердинандом говяжьи колбасы-фриариелли. Король их поглощал целиком, не переставая рассказывать, что делают их только из тех коров, которых он лично забил. Наконец, на десерт подали традиционное кофе «капюшон монаха» (или «капуччино») с ликером лимонелла. За чашкой кофе Каролина и перешла к главной теме разговора.

Разумеется, никакие чары толстухи королевы на адмирала впечатления не произвели, однако Ушаков имел указание своего императора во всем помогать корою неаполитанскому. А потому на просьбу Каролины и Фердинанда он вынужден был отвечать согласием. Помимо всего прочего, не доверяя своим солдатам, король просил и о том, чтобы его охраняли русские гренадеры.

Узнав о предстоящем походе на Рим, адъютант Ушакова Петя Балабин потерял всякий покой.

– Ваше превосходительство, дозвольте и мне повоевать! Я как-никак бывший гвардейский офицер и как драться на суше знаю лучше многих флотских!– умолял он командующего.

– Ладно! – уступил Ушаков. – Иди, воюй!

Уже на следующий день набережной Борго Маринаро выстроились восемь сотен морских пехотинцев полковника Ивана Скипора и матросов лейтенанта Петра Балабина. Впереди их ждал Вечный Город.

Едва отряд Скипора двинулся на Рим, об этом стало известно генералу Гарнье.

– Кажется, мы сделали все что могли! – только и развел он руками. – С этими русскими лучше не связываться!

И выслал переговорщиков о заключении почетной капитуляции. Ехавший в обозе российского отряда генерал Буркард, обманом забрал парламентеров и ускакал с ними в Чивита-Веккию, где уже стоял посланный Нельсоном линейный корабль «Куллоден». Там он вместе с капитаном Трубриджем и подписал все статьи капитуляции. По условиям капитуляции французы получали право свободно выйти из города не только с оружием, но и со всеми награбленным ими добром, а награбили они не мало.

Затем протоколы послали на подпись генералу Фрелиху.

– Почему это без меня решили? – возмутился пузатый Фрелих, забыв, как неделями раньше он точно также подписывал капитуляцию Анконы.

– Если австрийцы не удовлетворены, то я решу этот вопрос! – заявил генерал Гарнье и стремительным ударом разогнал австрийцев по окрестным полям.

– Теперь я удовлетворен! – согласился Фрелих и присоединился к протоколу.

Полковника Скипора никто из союзников в известность о переговорах и их итогах так и не поставил. Но шила в мешке не утаишь. Узнав об очередном предательстве союзников, Скипор немедленно известил об этом Ушакова. Адмирал был разгневан. Ведь корпус Гарнье в полном порядке отправился на север Италии, чтобы принять участие в боях с войсками Суворова, которые и так дрались на пределе сил.

– Мы были великодушны с французами! – важно заявлял генерал Буркард.

Ни англичанам, ни неаполитанцам, ни австрийцам до этого никакого дела не было, но Ушакову то было!

Ушаков немедленно отослал гневное письмо кардиналу Руффо, где указал на “самовольно и неприлично” проявленную Буркардом инициативу. «…По всем общественным законам никто не имеет права брать на себя освобождать общих неприятелей из мест блокированных, не производя противу их никаких военных действий и не взяв их пленными», – откровенно писал Ушаков кардиналу – «...господин маршал Буркгард не должен приступить к капитуляции и освобождать французов из Рима, тем паче со всяким оружием и со всеми награбленными ими вещами и богатствами».

Увы, все было напрасно. Черное дело было сделано и свежие батальоны генерала Гарнье ушли на пополнение армии Макдональда.

Тогда же полковник Скипор и лейтенант Балабин получили от Ушакова приказ возвратиться в Неаполь. В рядах союзников сразу началась откровенная паника.

– Если русские уйдут, то меня не впустит в Рим даже ночная страж! – кричал в сердцах сразу осознавший все Будкард.

– Если Гарье узнает, что русские вернулись в Неаполь, то он вернется в Рим и тогда все пропало!

Передайте русскому адмиралу, что без российских войск королевские подвержены будут великой опасности и неизбежно отступят назад! – передавал он Ушакову свои страхи через курьера.

Снова вмешались дипломаты. Посланник Италийский вновь начал потрясать перед адмиралом императорским письмом, где тот велел помогать королю Фердинанду.

– Ладно! – сплюнул Ушаков. – Мы вступим в Рим!

Курьер застал отряд Скипора уже на обратном марше. Прочитав бумагу, Скипор с Балабиным лишь головами покачали.

– Реьята! – сказали матросам и солдатам – Велено опять на Рим идти! Разорачивайсь!

– Такаяуж наша жизнь военная! – судачили промеж себя служивые. – Маршируй туда-сюда, да дерись то там, то здесь!

30 сентября 1799 года русские войска вступили в Вечный город. Из письма лейтенанта Петра Балабин адмиралу: «Вчерашнего числа с малым нашим корпусом вошли мы в город Рим. Восторг, с каким нас встретили жители, делает величайшую честь и славу россиянам. От самых ворот св. Иоанна до солдатских квартир обе стороны улиц были усеяны обывателями обоего пола. Даже с трудом могли проходить наши войска. «Виват Павло примо! Виват московито!» – было провозглашаемо повсюду с рукоплесканиями. «Вот, – говорили жители, – вот те, кои бьют французов и коих они боятся! Вот наши избавители! Недаром французы опешили отсюда удалиться!» Вообразите себе, ваше высокопревосходительство, какое мнение имеет о нас большая и самая важная часть римлян, и сколь много радости произвела в них столь малая наша команда! Я приметил, что на всех лицах было написано искреннее удовольствие».

Примерно так же докладывал о триумфальном вступлении в Рим и Иван Скипор: «...Спешил я походом с войсками, мне вверенными, к Риму для освобождения его и Чивита-Веккии от неприятелей. Худость дороги препятствовала скорости, а особо провозу тяжелой артиллерии и вчерашний день прибыл к оному благополучно, служители здоровы. По приходе в Рим… Был я встречаем премножеством собравшегося народа под стенами римскими и, вступая в город с музыкою неаполитанскою, во всех улицах восклицали с радостью…В Риме сил никаких важных не остается, кроме неодетых и нерегулярных войск... а только составляют важность наши войска под командой моей, состоящие в Риме».

Сброд кардинала пыталась было начать в Риме такие же грабежи. Но они были на корню пресечены нашими солдатами и матросами. Разговор был короткий – кулаком по зубам. Сия воспитательная мера оказалась весьма действенной и отважные ланцерони быстро присмирели. Пробыв некоторое время в Риме, отряд Скипора с песнями вернулся в Неаполь к эскадре.

Ушакову он доложил исчерпывающе:

– Велели взять Рим – мы его взяли, велели вернуться – мы вернулись! Потерь нет, все живы и здоровы. Скажите, пойдем и до Парижа!

Что ж, поход и освобождение Рима – еще одна славная страница истории нашего флота.

***

Возвращаясь в Каир после неудачного похода в Сирию, Бонапарт распорядился, чтобы все было обставлено как можно торжественнее. Сам он въехал в город, как настоящий триумфатор, солдатам велено было улыбаться и петь песни, а за марширующими батальонами гнали пленных. Что касается раненных, то их было велено провезти в госпитали ночью, когда на улицах нет любопытных. Но обмануть местных жителей не удалось. Известие о том, что доселе непобедимый султан Кебир потерпел поражение от турок, разнеслось по Египту с быстротой молнии. А это грозило новыми большими неприятностями.

Пока Бонапарт отдыхал в своем каирском дворце в объятьях прекрасной Полины Фуре, в окрестностях Каира снова объявился недобитый Мурад-бей, который с верными мамлюками кружил вокруг французов, нападая на мелкие отряды. Ночами предводитель мамлюков взбирался на великую пирамиду, и его жена Фатима сообщала Мурад-бею всю информацию о происходящем в столице световыми сигналами. Вскоре воинство Мурад-бея значительно пополнилось, и его всадники начали дерзко появляться уже в пригородах Каира. Это не на шутку разозлило Бонапарта.

– Пора проучить этих наглецов! – заявил он своему любимцу Дезе. – Возьми тысячи три солдат и всыпь им хорошенько!

Отряд Дезе уже собирался выступать, как внезапно пришло новое известие, столь тревожное, что о мамлюках Мурад-бея все сразу забыли.

Тревожное известие пришло снова из залива Абукир. На это раз к берегу подошел уже не английский, а турецкий флот – 13 линейных кораблей. Десяток фрегатов и сотня транспортов. Эта армада высадила на берег 25-тысячное войско великого визиря Мустафы. Отбив французов от Аккры, турки решили нанести теперь удар самим. При великом визире крутился вездесущий Сидней Смит, дающий советы, от которых было мало толку. Высадившись на Абукирский полуостров, турки осадили находившийся там небольшой французский форт. Вначале янычары Великого визиря атаковали передовой редут. Его обороняли три сотни солдат с пятью пушками. Редут успешно отбивал все атаки в течение дня, но наследующий был взят штурмом, а солдаты изрублены ятаганами. Последние шесть десятков солдат во главе с капитаном Винами заперлись в самом форте, но, спустя два дня, они капитулировали.

Между тем, получив известие о десанте, Бонапарт не терял время даром. Отовсюду к Абукиру спешили французские батальоны. Из Каира вышел отряд Дезе из Бельбейса, торопился Ренье из Дамиетты, маршировали гренадеры генерала Клебера. Затем двинулась дивизия Ланна и конница Мюрата. Сам Бонапарт проскакал полторы сотни миль за три дня и встречал подходящие войска уже на месте их сосредоточения в Рахмании.Узнав о падении форта, он был весьма раздосадован, но что сделано, то сделано.

Бонапарт ожидал, что турки начнут наступление. Но те никуда наступать не собирались, а оставались там же, где и высадились.

На подходе французскую армию обстреляли турецкие канонерские лодки. В ответ Бонапарт велел поставить на берегу батарею, которая ввязалась с ними в перестрелку. Вскоре после этого канонерки ушли.

К полудню 25 июля обе армии расположились на виду друг друга. Сам Мустафа-паша находился на холме Везирь, при нем крутился и Сидней Смит. Бонапарт тем временем объезжал свои батальоны, обращаясь к солдатам:

– Англия заставляет нас совершать подвиги, и мы их совершаем!

Солдаты приветствовали своего командующего громкими криками.

Затем началась артиллерийская дуэль между расположенными на холмах турецкими батареями и пушками генералов Ланна и Дэстена. После этого вперед выступила кавалерия Мюрата. Вслед за ней пошла вперед и пехота. Турки держались стойко, ружья палили безостановочно. Вместе с кавалерией к турецким позициям подскочила и легкая артиллерия. Развернув пушки, французы отрыли огонь картечью. В рядах янычар произошло первое замешательство. Тем временем, пехота Ланна и Дэстена беглым шагом взошла на передовые холмы, рассекая центр турецких боевых порядков. Турки сразу же скатились вниз, но сразу попали под сабли всадников Мюрата. Вскоре Мюрат загнал их на берег открытого моря. Спасаясь от наседающей кавалерии, янычары бросались в море, чтобы доплыть до стоявших на якорях судов. Однако большая часть спасавшихся утонула. Видя гибель своего авангарда, Мустафа-паша двинул вперед янычарские байраки центра. Но было уже поздно. Эскадроны Мюрата снова охватили толпы янычар с флангов, выходя им в тыл. Одновременно пехота Ланюсса атаковала противника с фронта. Через короткое время центр турецкой армии был смят, а потом и разгромлен. Не имея возможности отступать, янычары разбегались вправо и влево от наступающей французской армии. Снова кидались они в море, чтобы доплыть до своих судов и вскоре тысячи новых тюрбанов закачались на прибрежных волнах. Первая линия турецкой армии была уничтожена.

– Что может сделать пехота без порядка, без дисциплины, без тактики? Только погибнуть! – говорил начальнику своего штаба генералу Бертье довольный Бонапарт.

Но сражение не было еще выиграно окончательно. Вторая линия турецкой армии занимала отличную позицию, перекрывая весь полуостров. На флангах ее поддерживали канонерские лодки. В центре турецкой позиции возвышался холм Визирь, где Мустафа-паша успел соорудить редут.

– Позиция почти неприступная! – осмотрев расположение турок, высказался Бертье. – Не лучше ли отложить решение этой непростой задачи на завтра!

Бонапарт уже, было, с ним согласился, когда еще раз окинув взглядом окрестности, у него не возник смелый план.

На Абукирском рейде командующий заметил небольшой выдающийся в море мысок. На этом мысе была немедленно установлена артиллерия, которая сразу же начала простреливать весь правый фланг турок. Янычары невольно попятились к центру позиции. Между морем и отошедшими турками образовался коридор шириной в четыре сотни метров.

– Передайте Мюрату, что дрога к славе для него открыта! – крикнул адъютанту Бонапарт. – Да торопитесь, счет времени идет на минуты!

Мюрату разъяснять ситуацию было не надо. Он сразу все понял и ринулся в открытый проход с шестью сотнями своих гусар. Одновременно французская артиллерия открыла сильный огонь по центру и правому флангу турок. Те снова начали пятиться. Затем в жестокой рукопашной схватке пехота Дэстена взошла на холм Визирь и захватила редут. Одновременно кавалерия Мюрата вырубала фланг второй линии и прижала его остатки к морю. Батальоны генерала Ланна в это время атаковали деревню Абукир, захватили ее и, не задерживаясь, ударили дальше по главному турецкому лагерю. Турки бросились к морю. Но дальше деваться им было уже некуда. На узкой полоске суши началась настоящая резня. Мустафа-паша отбивался от наседавших французов со своими телохранителями. В схватке к нему пробился Мюрат. Выхватив из-за пояса пистолет, великий визирь разрядил его в голову генерала. Мюрата спасла шляпа, и пуля лишь задела голову. Зато Сабля Мюрата достала визиря, и тот со стоном повалился на землю. Выхватив из кармана белый платок, Мустафа бросил его под ноги коню Мюрата. Вместе с визирем сложили оружие и более тысячи янычар. Остальные бросились в море. Сидней Смит, чьи советы, как и в шведскую войну, оказались совершенно бесполезными, метался по урезу воды, крича, чтобы его забрали шлюпкой. Наконец появилась шлюпка, и командора затащили в нее, когда к воде уже прорвались конники Мюрата. Так Смит чудом избежал плена, чем впоследствии весьма гордился…

Турецкая армия была уничтожена полностью. Победителям достались три бунчука великого визиря, сотня различных знамен, три десятка пушек, обозы и множество припасов. Потери французской армии составили две сотни убитыми и пять раненными. Победа была полной. Мюрат соскочил с взмыленного коня и обнял Бонапарта:

– Генерал, вы велики, как мир! Но мир слишком мал для вас!

Бонапарт улыбался, лесть он любил всегда.

Остатки армии – четыре тысячи янычар во главе с сыном визиря засели в форте и продолжали отчаянно сопротивляться. Подтянув артиллерию, Бонапарт приказал расстрелять форт. Понимая, что все кончено, Мустафа-паша написал сыну письмо, приказывая сдаться. Тот письмо порвал. Форт Абукир пал только через неделю, когда большинство его защитников были мертвы и ранены.

Пока победители обирали убитых врагов и подсчитывали трофеи, Бонапарт беседовал с взятым в плен Мустафой-пашой.

– В Европе идет большая война и франков всюду бьют. Говорят, что скоро знаменитый русский Топал-паша вступит в Париж!

– Я не верю! – ударил себя по ляжкам Бонапарт.

– Я напишу, и вам доставят последние европейские газеты! – пожал плечами великий визирь. – Прочитайте обо всем сами!

Получив пачку английских и немецких газет, Бонапарт лихорадочно принялся их читать, с каждой минутой становясь все мрачнее и мрачнее. Именно так Бонапарт узнал, что союзники разбили генерала Журдана на Дунае, Шерера на реке Адидже и Моро на Адде. Созданная им, Бонапартом, Цезальпийская республика была уже уничтожена. Вот-вот должна была пасть и Мантуя, Массена с трудом отбивался в швейцарских горах, а в северной Италии единолично хозяйничал русский старик Суворов.

– Негодяи! Италия потеряна! Все плоды моих побед потеряны! Мне нужно ехать!» – сказал он, как только прочел газету. – Кажется, я слишком засиделся в Египте!

Много лет спустя на острове Святой Елены, он вспоминал: «Наполеон (о себе Бонапарт писал всегда только в третьем лице – В.Ш.) понял, что при виде его (во Франции – В.Ш.) все переменится… ему будет легко стать во главе республики; он был полон решимости, по прибытии в Париж, придать ей новую форму и удовлетворить общественное мнение нации».

Сразу же после этого Бонапарт начал подготовку к отъезду во Францию. Все происходило в строжайшем секрете, и об отъезде командующего знал лишь очень ограниченных круг лиц.

С разгромом турецкой армии ситуация в Египте сразу улучшилась, Мурад-бейсразу удалился в Верхний Египет. Его по пятам преследовал отряд генерала Дезе. В конце концов,вождь мамлюков признал свое поражение. По условиям сдачи, Мурад с частью мамлюков перешел на сторону французов.

– Мы можем одержать здесь еще хоть сто побед, но мы отрезаны от Франции, а потому обречены! – говорил он в сердцах верному Бертье.

19 августа Наполеон тайно выехал из Каира в Александрию и велел контр-адмиралу Гантому подготовить два уцелевших фрегата "Мьюрон" и "Каррер", к возвращению во Францию.

23 августа Наполеон подписал следующую декларацию: "Солдаты! Вести из Европы принуждают меня покинуть Египет. Я оставляю командование армией генералу Клеберу. Армия скоро будет иметь вести обо мне; я больше ничего не могу сказать. Тяжело мне покидать солдат, к которым я больше всего привязан, но мое отсутствие продлится недолго".

Бонапарт врал, так как знал, что больше никогда не вернется в Египет. В ночь на 24 августа он тайно погрузился с пятью сотнями отобранных им людей на "Мьюрон", и оба фрегата взяли курс на Францию. Убегал Бонапарт так быстро, что не пожелал встретится с составленным им за себя генералом Клебером, ограничившись лишь пространным письмом.

Клебер прочитав письмо, был в ярости:

– Когда я увижу этого мерзавца, я задушу его своими руками! – кричал он.

Но свести счеты с Бонапарту Клеберу так и не удастся. Вскоре он будет убит фанатиком-мусульманиным.

Коммодор Сидней Смит пытался,было, перехватить корабли французов, но ветра отнесли фрегаты Бонапарта к берегам Африки, где англичане и не думали их искать. Удача снова сопутствовала Бонапарту.

19 сентября корабли вошли в пролив между мысом Бон и Сицилией, где их сторожил английский фрегат. Но к этому времени уже наступили сумерки, и англичане французские суда так и не заметили.

7 октября на подходе к Тулону "Мьюрон" пошел на Тулон, но в сорока километрах от гавани их заметила, наконец, английская эскадра и пустилась в погоню. Дальнейший ход событий описал генерал Мармон, плывший вместе с Бонапартом:"Солнце заходило, и враг был против солнца. Мы видели врага ясно, а сами, в вечернем тумане, были ему почти невидимы. Он не мог судить о положении наших парусов. Только это нас и спасло. Минута была роковая. Гантом предложил Бонапарту вернуться на Корсику, но тот, после минутного раздумья, решил предаться судьбе, только изменив направление – на Сен-Рафаэль-Фрежюс. Англичане, думая, что два наших фрегата вышли из Тулона, погнались за нами в открытое море, в то время как мы шли прямо к берегу". Утром 9 октября Бонапарт высадился во Фрежюсе и в тот же вечер выехал в Париж.

Через три месяца генерал Бонапарт станет первым консулом, сосредоточив в своих руках всю власть во Франции, а затем и императором. Дальнейшее хорошо известно…

***

Тем временем австрийский гофкригсрат упорно не желал пускать Суворова к Генуе. На то имелись свои причины. Знаменитый город был захвачен французами еще при завоевании северной Италии Бонапартом. Теперь же Вена хотела сама одержать звонкую победу и отбить стратегический порт, но с этого ровным счетом ничего не получалось. Австрийцы бесконечно долго и безнадежно осаждали Геную.Шел месяц за месяцем, а Генуя по-прежнему упорно держалась. Командовавший обороной генерал Массена, был настроен оптимистично:

– Годик мы продержимся, а там видно будет!

Его оппонент, осаждавший город генерал Кленау, был не чета талантливому Массене. Как и большинство австрийских полководцев, он имел привычку не побеждать, а всюду бить битым. Наконец, поняв, что дело плохо, гофкригсрат был вынужден обратиться к Ушакову, чтобы тот блокировал Геную с моря. С этой миссией и был послан к Генуе отряд Пустошкина – линейные корабли «Святой Михаил» и «Симеон и Анна».

Сам Павел Васильевич держал свой флаг на «Михаиле». Обычно командиры кораблей не слишком любят, когда на их борту находится флагман – он и действия стесняет и наставлениями замучит. Однако командир «Михаила» Иван Салтанов на Пустошкина был не в обиде. Павел Васильевич вообще славился на флоте своей деликатностью. Вот и сейчас, находясь на «Михаиле» он старался не вмешиваться во внутрикорабельные дела, лишь изредка в форме пожеланий советовал командиру, что и как сделать лучше.

На подходе к Генуе перехватили сразу четыре французских транспорта с порохом и продовольствием для гарнизона. Так что прибытие русских моряков Массена почувствовал сразу.

Наши впервые в Лигурийском море, а потому с кораблей с интересом рассматривали подходы к городу-крепости. С моря Генуя были прикрыта поясом старых фортов. Узкий вход во внутреннюю бухту Делле Грацие, защищали две батареи, стоявшие на молу античного порта и мысе Сан-Лоренцо. Справа высилась башня старинного маяка Лантерна с большим красным крестом в медальоне – символе старой Генуи. Вдалеке на севере угадывались вершины Апеннин.

С берега подошла лодка. На борт «Святого Михаила» поднялся австрийский оберст-лейтенант и пригласил Пустошкина посетить генерала Кленау.

– А чего не посетить-то! – согласился вице-адмирал. – Сегодня же и посещу. Чего в долгий ящик откладывать!

Как и положено по уставу, флаг-офицер мичман Трусевич первым спрыгнул в шлюпку и встречал Пустошкина уже там. Стоявшие на рострах музыканты исполнили короткий марш, артиллеристы отсалютовали отъезжавшему вице-адмиралу пушками. Едва же Пустошкин шагнул с трапа в шлюпку, с фок-мачты был спущен и его вице-адмиральский флаг.

Высокий и сутулый Кленау был несказанно рад прибытию русских кораблей.

– Дорогой адмирал! – говорил он, преданно заглядывая в глаза. – Не сегодня, завтра Геную падет под ударом австрийского штыка. Однако мы были бы несказанно благодарны, если бы вы помогли нам своим десантом!

– К сожалению, никаких десантных войск я на борту не имею, и смогу высадить лишь свои абордажные партии две сотни человек!

– О. мы будем рады и этой малости. Я готовлю генеральный штурм крепости! – закивал Кленау. – И само присутствие ваших матросов взбодрит наших храбрых зольдат! Уже скоро над Герцогским дворцом взовьется знамя Габсбургов!

Две сотни наших матросов под командой генерал-майора Гамена были незамедлительно свезены на берег. А на следующий день состоялся и обещанный штурм. Для большей боевитости оркестр играл, идущим в бой, марш Гайдна «Господи, храни императора Франца». Но Гайдн не помог. Штурм был организован так бестолково и сумбурно, что Массена приступ не только легко отбил, но даже еще и контратаковал. Кленау был жестоко побит, потеряв более трех тысяч человек. Те, кто не бежал, сдавались в плен целыми батальонами. Штурм Генуи, якобы, должен был поддержать Мелас со стороны Нови, но он почему-то так и не поддержал.

Наши матросы, которых Кленау поставил в авангарде атакующих колонн, как всегда дрались отчаянно. Когда же австрийцы кинулись в бега, то именно они прикрывал бегство «храбрых зольдат» и спасли от плена заблудшую австрийскую роту. Генерал Гамен, лейтенант Жорж с «Симеона» и мичман Папа-Егоров с «Михаила» лично водили матросов в отчаянные штыковые контратаки. Пустошкин доносил, что десантный отряд «оказал отличное мужество и храбрость». При этом сами союзники, как обычно, бросили наших на произвол судьбы. Итогом, австрийского малодушия было то, что 38 матросов было убито, 20 ранено, а еще два десятка раненных попали в плен к французам. С боем наши отошли к берегу, откуда были забраны шлюпками на корабли. Не забыли и о приблудившихся австрийцах.

Из донесения Пустошкина Ушакову: «При местечке Сестрин я на гребных судах наш десант перевез на корабль и еще цесарцев вышеписанных 48 человек не без трудности и могу доложить по справедливости в сем случае весьма доволен исправностью и усердием к службе его величества… сие случилося в ночное и мрачное с мокротою время, а притом со стороны открытого моря».

Более Клюнау уже о штурмах не помышлял, а обложив крепость, ждал, когда у Массены кончится продовольствие. С моря путь транспортам с хлебом заслоняли наши линейные корабли. После двух-трех неудачных попыток прорыва, французы от этой мысли отказались. Отныне гарнизон Генуи был предоставлен самому себе.

Пустошкин пробыл со своей эскадройу Генуи до весны 1800 года, лишь ненадолго отлучаясь для пополнения воды и припасов в Ливорно. После чего вернулся на Корфу, где и соединился с основными силами эскадры. Место Пустошкина в морской блокаде Генуи заступила эскадра вице-адмирала Кейта.

Что же касается самой Генуи, то она была занята австрийцами только в июне 1800 года, когда у защищавшего город Массены не осталось ни одного сухаря. Но флаг Габсбургов развевался там не долго. Уже спустя три недели после ошеломляющей победы Бонапарта при Маренго, цесарцы бежали из Генуи, словно, никогда там и не были…

***

А Мальта все еще не сдавалась англичанам. Сил для штурма у последних не имелось. И Нельсон вынужден был просить помощи.

– Дорогой мой сэр! Мальта всегда в моих мыслях и во сне, и наяву! – зондировал он почву у нашего посланника в Палермо Андрея Яковлевича Италийского, человека образованного и умного. – Я понимаю и то, как дорога Мальта и ее орден вашему государю. А потому нам надо объединить усилия и выбросить французов с острова!

Италийский не ответил контр-адмиралу ничего определенного, но безотлагательно отписал сразу два письма одно в Петерьбург императору Павлу, другое в Неаполь адмиралу Ушакову. Наше участие в блокаде Мальты явно выходило на повестку дня.

Нельсон тоже не терял времени и в тоже время отписал командующему английскими войсками на Минорке, генералу Эрскину:«Дорогой сэр Джемс! Я в отчаянии относительно Мальты... Двух полков в течение двух месяцев при русской помощи будет достаточно, чтобы дать нам Мальту, освободить нас от врага, стоящего у наших дверей, удовлетворить русского императора, защитить нашу торговлю на Леванте...»

А чтобы побудить и российского императора к более решительным действиям, Нельсон даже выслал в Петербург свой отчет о ходе осады острова, где помимо всего прочего просил пожаловать каким-нибудь орденом командира блокадного отряда капитана Болла и…Эмму Гамильтон. Павел на это послание промолчал. К этому времени он уже отвернулся от союзников.

Не оставил Нельсон своими предложениями и Ушакова. Д. Милютин в своем труде «Истории войны России с Францией в царствование Императора Павла I» отмечал: «В начале октября 1799 года Ушаков получил неожиданное предложение от лорда Нельсона предпринять соединенными силами осаду Валетты. Двор Палермский также подкреплял просьбу английского адмирала».

В самом конце 1799 года Ушаков уже был готов двинуться к Мальте.

– Англичане блокируют остров без всякого толку вот уже полгода! – объявил он своим капитанам. – Пора уж взять Мальту штурмом, как ранее и Корфу!

На кораблях по-прежнему находились три гренадерских батальона, которым в будущем надлежало стать гарнизоном Ла-Валетты. Зная характер Ушакова и доблесть моряков черноморцев, можно был не сомневаться, что именно так все бы и было. Но россиянам не суждено было поднять свой флаг над древними фортами госпитальеров. В самый последний момент император Павел Первый разобиделся на англичан за их неискренность и бесконечные мелкие пакости в отношении своего союзника.

Академик Е. Тарле писал: «...Оказалось, что два других главнейших партнера по затевавшейся тяжелой борьбе – Австрия и Англия – не только относятся неискренне, но уже наперед держат против нее России – В.Ш.) камень за пазухой. Английский кабинет во главе с Уильямом Питтом-младшим, конечно, жаждал, чтобы на помощь англичанам как можно скорее пришли русские эскадры в Средиземное и Северное моря. Но австрийцы и англичане боялись русских, не доверяли им, завидовали их успехам, хотя, по существу, эти успехи шли на пользу общему делу. А главное – эти союзники мечтали уже наперед не только о победе над французами при помощи русских, но и о том, чтобы сами-то русские не очень задерживались на этих местах, где эти победы произойдут. Это сразу почувствовал на севере Италии и в Швейцарии Суворов. Сразу это понял и действовавший на Ионических островах и на юге Италии Федор Федорович Ушаков, и он вовремя сумел приготовиться к скрытым ударам и парировать их».

Удивительно, но находясь в чрезвычайно тяжелом положении, английские политики сделали все возможное и даже невозможное, чтобы отвратить Россию от союза со своей державой и снова остаться один на один с Францией...

Нельсону и лорду Гамильтону к этому времени удалось добиться от короля Фердинанда никогда не отдавать Мальту какой-либо иностранной державе без согласия на то Англии. И хотя соглашение было тайное. В Петербурге о нем узнали очень быстро.

– Коли так! – заявил оскорбленный таким обманом император Павел. – Так пусть король англицкий против якобинцев сам и воюет!

Немедленно последовало повеление возвратить эскадру Ушакова на Корфу, а затем и в родные черноморские пределы.

***

Пока Нельсон пребывал в объятьях голубоглазой красавицы, Бонапарт, как мы уже знаем, сбежал из Египта, беспрепятственно пересек Средиземное море под самым носом у отдыхающего в Палермо контр-адмирала и неожиданно для всех высадился во Франции. Говорят, что узнав об этом, Нельсон, якобы, желчно заметил:

– А я думал, что его труп давно валяется в пустыне!

В начале 1800 года после неудачной погони за французским флотом по Атлантике, вернулся в Ливорно со своей потрепанной эскадрой лорд Кейт. Рассерженный тем, что Нельсон до сих пор безвылазно торчит в Палермо, он велел ему немедленно прибыть к себе. Контр-адмиралу ничего не оставалось, как подчиниться. Едва корабль Нельсона прибыл на рейд Ливорно, Кейт потребовал его к себе и между двумя флагманами Средиземноморского флота состоялся весьма нелицеприятный разговор.

– Доложите, что вами сделано за время моего отсутствия! – вопросил лорд Кейт.

– Я блокировал Мальту!

– Находясь в Палермо!?

– Какая разница, где я находился!

– К сожалению большая, и мне очень жаль, что целый командующий эскадрой этого не понимает или попросту не хочет понять!

После разговора, во время которого, как впоследствии признавался сам Кейт, он «щелкал кнутом», чтобы вывести наконец, Нельсона из состояния вечного праздника, оба адмирала отправились в Палермо. Вице-адмирал Кейт желал убедиться в боеспособности стоящих там кораблей.

Королевская чета приняла старшего Средиземноморского флагмана подчеркнуто холодно, давая тем самым ему понять, что он никто по сравнению с их любимцем. Весьма надменно вели себя с Кейтом и Гамильтоны , в особенности леди Гамильтон, каждой фразой подчеркивая гениальность своего возлюбленного и ничтожность его начальника. Кейт, разумеется, был возмущен. Нельсон, понимая всю двусмысленность ситуации, пытался, где можно, сгладить все шероховатости, но это ему удавалось далеко не всегда.

Задерживаться в Палермо по этой причине Кейт долго не был намерен. Вскоре он вывел под своим началом эскадру Нельсона в море, чтобы усилить блокаду Мальты. На переходе внезапно был обнаружен одинокий линейный корабль. Это был 74-пушечный "Женере", один из двух французских линкоров, спасшихся при Абукире спешащий на всех парусах. На сей раз "Женере" чудом вырвался из осажденного российским адмиралом Ушаковым Корфу, но далеко уйти ему не удалось. Не дожидаясь приказа Кейта, Нельсон с несколькими кораблями самовольно вышел из строя и погнался за французом. Спустя несколько часов погони "Женере" был настигнут, обстрелян, окружен и спустил флаг. Доклад контр-адмирала о его очередной удаче, Кейт выслушал, храня полное молчание. Ведь, не смотря на успех погони, Нельсон вновь поступил самовольно.

Оглядев укрепления Мальты и проверив качество блокады, Кейт велел Нельсону оставаться около острова, а сам поспешил к Генуе, чтобы помочь австрийской армии, окружившей этот город.

Терпения Нельсона хватило всего на несколько недель. Он затосковал по Эмме и, притворившись больным, вернулся вмилое его сердцу Палермо. Там все продолжалось по-прежнему бесконечные празднества и карнавалы, длящиеся зачастую по несколько суток.

Оставив "больного" командующего на попечение жены посла, "Фоудройант" на обратном пути перехватил французский 84– пушечный линкор "Вильгельм Телль", последний из французских кораблей, уцелевших при Абукире. После долгого и кровопролитного боя "Вильгельм Телль" был взят на абордаж. Эта достаточно случайная, но весьма эффектная победа заставила замолчать недругов Нельсона в Адмиралтействе, в последнее время во всю критиковавших (и зачастую вполне справедливо) действия героя Абукира.

Что касается Нельсона, то леди Гамильтон тут же устроила ему еще один праздник, на этот раз уже по случаю захвата французского линкора. Увы, как оказалось, это празднество было последним. Уайт-холл не простил Гамильтону его насквозь пронеаполитанской позиции и забвения при этом чисто английских интересов. Некоторое время в министерстве иностранных дел выжидали, но когда напряжение вокруг Неаполя немного спало, тотчас последовала расправа. Сэр Уильям был уволен в отставку, причем сделано это было столь демонстративно, что старый дипломат узнал об этом только от своего преемника, который прибыл в Палермо. Новость оказалась для Гамильтона столь ошеломляющий, что он даже слег. Помочь же сэру Уильямы не мог ни король Фердинанд, ни Нельсон. Уайт-холл не посчитался бы ни с первым, ни со вторым. Эмма в трауре, кто знает, как сложится теперь ее жизнь, ведь ей придется уехать в Англию, где скучать вместе со стариком Гамильтоном, а Нельсон останется здесь и, как знать, не подхватит ли ее героя какая-нибудь местная красотка?

Чтобы поддержать убитых горем Гамильтонов, Нельсон решает организовать для них весьма необычное развлечение. Он забирает их к себе на "Фоудройант", который сразу же берет курс к порядком надоевшей Нельсону Мальте. На палубе все время играет оркестр, лакеи разносят вино и закуски. Эмме обещано участие в настоящем морском сражении, и она радуется этой возможности. Подойдя к Валетте "Фоудройант" открывает огонь. Береговые батареи немедленно отвечают. Эмма хлопает в ладоши. Наконец, леди Гамильтон устает от грохота и порохового дыма. Нельсон немедленно прекращает бой и берет курс на Сицилию. Там он вместе с Гамильтонами посещает свое новоприобретенное поместье Бронте.

***

На фоне морских прогулок Нельсона, его начальник вице-адмирал Кейт продолжал осаду Генуи. Его корабли постоянно участвовали в боевых стычках. Кроме этого прошел слух, что Бонапарт собрал большую армию, с которой собирается вторгнуться в северную Италию через Альпы. Поведение Нельсона справедливо возмущало Кейта.

– Я понимаю, что он герой, но разве можно устраивать из войны посмешище, развлекаясь и танцуя, когда твои боевые товарищи сражаются! – в раздражении выговаривал он в узком кругу приближенных к себе капитанов.

В конце концов, Кейт попросил лорда Спенсера отозвать Нельсона в Англию, а ему прислать менее знаменитого, но более дисциплинированного флагмана. Кейта можно понять, ведь у него полным-полно забот и без нельсоновских капризов. Он хотел бы направить Нельсона на блокаду французского флота к Бресту, но заранее знает, что тот никогда и никуда не тронется с места без Гамильтонов. Даже Мальтой герой Абукира перестал интересоваться совершенно и поддерживает ее блокаду чисто формально.

Весь гнев Кейта виден в его письмах: "Насколько я понимаю, Мальта может продержаться еще три – четыре месяца, если, конечно, леди Гамильтон не примет решения взять ее штурмом".

Первый лорд, несмотря на все свою симпатию к Нельсону, понимал, что требования Кейта справедливы и, в свою очередь, в очередном письме Нельсону прозрачно намекнул о том, что сейчас самое время для его возвращение в Англию, тем более, что повод для отзыва имеется весьма существенный: постоянные жалобы Нельсона на плохое здоровье. Но Нельсон сделал вид, что намека не понял. Зачем ему Англия, где ждет уже не любимая и скучная Фанни, когда здесь есть любимая и веселая Эмма? Нельсон и Гамильтоны рассуждали о том, что неплохо было бы, если бы отставной дипломат остался в Палермо, как частное лицо. Для Нельсона и Эммы это самый лучший выход из создавшейся ситуации. Сэр Уильям вздыхал, но куда ему деваться!

Однако и лорд Спенсер не привык повторять дважды: "У меня нет ни желания, ни намерения отзывать вас со службы, однако по причине своего нездоровья вы должны покинуть ваш пост у Мальты. Я полагаю, вы не сделали бы этого без особой необходимости. Но мне кажется, что вам лучше немедленно вернуться домой, чем оставаться бездеятельным в Палермо, в то время, как в других местах идут военные действия. Я думаю, все ваши друзья согласятся с тем, что вы вернете себе здоровье и силы в Англии гораздо быстрее, чем теряя время в чужом королевском дворе – как бы ни были приятны почести, которые вам оказывают за ваши заслуги".

После прочтения такого письма, Нельсон понял, что его служба на Средиземном море завершена. Дело в том, что из-за тяжелой болезни недавно был вынужден покинуть свой пост граф Сент-Винсент. Сразу встал вопрос преемнике. Нельсон, считал, что как герой Абукира, именно он имеет все права стать главнокомандующим Атлантическим флотом. Для него это был бы огромный прыжок в карьере, ведь по штату военного времени во главе флота должен был стоять полный адмирал. Однако лорды Адмиралтейства после долгих дебатов пришли к выводу, что в случае назначения Нельсона главнокомандующим, он вряд ли сможет принять хоть какое-то самостоятельное решение, без влияния леди Гамильтон, а поэтому все действия флота сведутся, в конце концов, к отстаиванию неаполитанских интересов. Опасение внушало и здоровье Нельсона, который почти в каждом письме (особенно если его служебные дела обстояли не слишком хорошо) жаловался на плохое здоровье. Кроме этого у всех был еще на памяти и его своеволие по отношению к Кейту. Именно поэтому Адмиралтейство приняло решение о назначении на эту престижнейшую из должностей в британском флоте не агрессивного и талантливого Нельсона, а трудолюбивого и дисциплинированного Кейта. Впрочем, Кейт был впереди Нельсона по старшинству, и с формальной точки зрения придраться к его назначению было нельзя.

После всего этого Нельсону ничего не оставалось, как сдать дела и уехать в Англию, причем, чем быстрее, тем лучше. Но и здесь Нельсон остался верен себе. Он снова запросил Адмиралтейство предоставить для его переезда (и четы Гамильтонов, разумеется, тоже) немного ни мало, а целый линейный корабль. Разумеется, Адмиралтейство ответило ему решительным отказом.

– Повсюду идет война, весь флот в напряжении, а линейные корабли не пассажирские пакетботы! – дружно заявили лорды и проголосовали.

Нельсон на отказ обиделся. Он искренне считал, что его заслуги стоят того, чтобы к нему относились не так, как ко всем другим. Леди Гамильтон утешала и говорила, что если обстоятельства складываются, таким образом, то им лучше всего отправиться в Англию сухопутным путем через Европу. Попутно они бы сопроводили королеву Марию-Каролину, которая решила нанести визит своим родственникам в Вене, а заодно и сами нанесли визиты правящим домам Германии. Таким образом, леди Гамильтон рассчитывала продолжить прославление Нельсона, но уже по всей материковой Европе.

– Я превращу для тебя эту поездку в сплошной триумф! Пусть все увидят героя Нила! – говорила она своему Горацио. – Поверь, это будут самые счастливые дни твоей жизни!

Эмма уже настолько вжилась в роль настоящей королевы, что и мыслила исключительно королевскими категориями.

Будущее влюбленных, однако, не представлялось безоблачным. Нельсон не мог не понимать, что своей связью с Эммой ставит под удар свою репутацию, да и всю карьеру. Эмма так же не могла не понимать, что связь с Нельсоном грозит перечеркнуть все, чего она с таким трудом добилась в своей жизни. Не был для обоих выходом из создавшегося двусмысленного положения и развод, ибо во времена Георга Третьего отношение к разводам было в Англии самое отрицательное.

Однако человек всегда надеется на лучшее, а потому и Нельсон не терял надежды, что все как-нибудь разрешится в будущем. Вместе с четой Гамильтонов он переходит на своем "Фоудройанте" из Палермо в Ливорно. Там их уже ждет королева Мария Каролина. В день прибытия английского линейного корабля по городу разносится новость, что австрийская армия разгромила генерала Бонапарта в битве при Маренго. Королева приглашает гостей в театр, где из ложи кричит ликующей толпе своих приверженцев:

– Смерть Бонапарту!

Однако уже утром приходит новое ошеломляющее известие: оказывается, при Маренго были разгромлены не французы, а австрийцы. Мгновенно в городе начались волнения. Республиканцы восстали и захватили городской арсенал. К городу двинулись и французы.

13 июля Нельсон спустил свой флаг на "Фоудройанте". Матросы флагманского корабля заявили, что готовы служить под началом Нельсона, где бы он ни приказал. В последний раз, обойдя строй и попрощавшись с каждым членом команды, Нельсон покинул свою эскадру. Больше в эти края английский флотоводец уже не вернется никогда…

В те дни, прибывший в Англию граф Сен-Винсент заявил в палате лордов:

– Я не утверждаю, что французская армия не сможет прийти в Англию. Я лишь утверждаю, что она не сможет сделать это морским путем!

Ответом ему был шквал аплодисментов

***

Тем временем в Неаполе Ушаков деятельно готовился к участию в блокаде Мальты. В безопасности Неаполя он уже не Исправность его кораблей при этом желала много лучшего. Все уже по четыре года не были килеваны, отчего верхняя обшивка была съедена червями, местами на стыках и в пазах вываливалась пенька, ослабли и прогнили бимсы, отчего корабли имели «худость и великую течь». Начали, но еще не закончили починку в Неаполе фрегаты «Михаил», «Николай» и «Григорий».Помимо всего этого надо было заготовить значительное количество продовольствия, в котором сами жители Мальты терпели крайнюю нужду. Сделать это в разграбленном Неаполе было не так-то просто.

Для штурма фортов Ла-Валетты имеемых трех батальонов князя Волконского было мало и по совести следовало забрать и назначенный для охраны неаполитанского короля отряд генерал-майора Бороздина.

Однако подумав, Ушаков решил гренадеров Бороздина пока на борт не брать, а лучше пока держать ее в Неаполе. Чего людей понапрасну мучить! К Мальте он перебросит их перед самым штурмом.

Всего под Мальту должны были плыть семь линейных кораблей, два авизо и шесть нанятых неаполитанских судов с частью десанта и припасами. Вначале адмирал предполагал следовать в Мессинский пролив и Агусту, где окончательно сформировать блокадную эскадру.

Некоторое время выход эскадры задерживали противные ветры. Но вот они поменялись, и Ушаков покинул Неаполь.

На рейде Мессины адмирала приветствовал фрегат «Поспешный», а в порту линейный корабль «Святой Петр».

Однако 18 декабря в Агусте ему доставили рескрипт Павла Первого. Адмирал не без волнения вскрывал засургученный пакет с императорскими вензелями, кто знает, какие ветры дуют сейчас в Петербурге? Но письмо оказалось весьма доброжелательным. Павел писал, что рад взятию при нашей помощи Анконы и Фано, турецким капитанам, бывшим при осаде, жаловал золотые часы и саблю. Отмечая успехи адмирала, император, извещал его о серьезных изменениях в европейской политике. Союз с Австрией и Англией уже полностью исчерпал себя, но гроссмейстер Мальтийского ордена все еще надеялся, что Мальта достанется ему. Самому же адмиралу было «повелено… ни мало не мешкая, забрать все войска и соединяясь со всеми отделенными эскадрами возвратиться в Черное море, по которым и учинить немедленно исполнение, если Мальта не задержит».

С получением письма Павла, все планы пришлось разом менять. К Мальте надлежало послать теперь лишь отряд вице-адмирала Карцова с гренадерами Волконского, всей же остальной эскадре указано было следовать на Корфу, где чиниться и собираться в обратный путь в родные пределы. Спустя некоторое время распоряжение о следовании в Севастополь получит и он.

А пока, обменявшись прощальными салютациями, эскадры разошлись. Карцов остался на рейде Агусты готовиться к блокаде Мальты, а Ушаков взял курс на Корфу. Под его началом сейчас находились только «Святой Павел», «Захарий и Елизавета», «Святой Петр» и «Мария Магдалина». Остальные суда были разбросаны по всему Средиземному морю, и их еще предстояло собрать. Все три фрегата «Михаил» «Григорий» и «Николай», по причине гнилости и сильной течи, остались чиниться в Неаполе и по окончанию ремонта перейдут на Корфу прямо оттуда. Отряд вице-адмирала Пустошкина надлежало отозвать из-под Генуи, в блокаде которой он все еще участвовал. «Богоявление Господне» и «Святая Троица» уже находились на Корфу, где килевались и чинили обшивку.

Матросы радовались новому известию, куда лучше чинить корабли да гулять в корфиотских трактирах, чем штормовать под ядрами у Мальты. Офицеры были настроены по-разному. Те, кто постарше, уже мечтали оскорой встречи с семьями, молодежь мичманская горевала, что война для них закончилась и не будет больше шанса отличиться. Их успокаивали:

– Не журитесь, ребята. Вон, Бонапартий из Египту, говорят, сбежал, знать скоро снова воевать в Италию двинется, глядишь, наши государи снова помирятся. А как помирятся, так снова нас в пределы средиземноморские и двинут!

Под дубовыми форштевнями ушаковских кораблей с плеском разбегалась адриатическая волна. На горизонте вставал зелеными холмами благодатный Корфу.

***

Новый 1799 год готовил боевые дела и для балтийских эскадр, готовящихся к новой кампании в портах Англии. До апреля эскадры Макарова, Тета и Карцова отстаивались на Блекстонском и Норском рейдах. Всего 14 линейных кораблей, 4 фрегата и катер. Силы немалые!

Вскоре после Пасхи курьер доставил из Петербурга бумагу – эскадре Карцова спешить в Средиземное море на усиление Ушакова. В конце апреля Карцов взял курс на Гибралтар. У остальных особых сомнений не было, что придется, как и в прошлый год, месяцами штормовать у британских берегов, прикрывая судоходство.

Но все вышло иначе. Еще зимой английское правительство, пользуясь отсутствием в Европе Бонапарта и узнав о грядущем наступлении Суворова в Италии, решили взять реванш в Голландии. Еще пять лет назад французы захватили Голландию, изгнав оттуда принца Оранского и образовав Батавскую республику. Голландцы сразу охотно приняли новые порядки, а у Лондона появились проблемы, ибо теперь под самым носом стоял весьма не малый и весьма боеспособный голландский флот. И хотя голландцы пока все больше отстаивались в своих гаванях, угроза столкновения с ними была вполне реальной. И вот теперь помимо блокады голландского флота, англичане затеяли высадить десант и в самой Голландии. Помимо английских войск участвовать в десанте должны были и наши полки.

Посол в Лондоне Семен Воронцов, впрочем, сразу поставил премьер министру Питту-младшему условия – англичане оплачивают все расходы по содержанию и обеспечению наших эскадр, а, кроме того, и перевозят не меньше половины войск на своих кораблях.

В то время при дворе боролись две политические партии – профранцузская во главе с императорским фаворитом графом Ростопчиным и проанглийская, во главе с канцлером Безбородко. Пока последняя одерживала верх, но Ростопчин не терял надежды на успех. Как бы то ни было, Павел подписал соглашение о совместных боевых действиях с послом Уитвортом. Для доставки двух дивизий в Ревеле спешно начала готовиться эскадра контр-адмирала Чичагова

До начала августа союзный флот под общим командованием адмирала Дункана крейсировал у острова Текселя. За ним, защищенный мелями, стоял голландский флот.

Вскоре к союзному флоту прибыло судно под белым флагом. Голландцы интересовались причиной появления союзников. Им ничего не ответили.

А спустя несколько дней к голландскому побережью подошла и эскадра вице-адмирала Митчелла из двух сотен судов с десантом – дивизией генерала Аберкромби.

10 августа Дункан отправил голландскому адмиралу Сторею и коменданту крепости Гельдерн предложение о сдаче. Те ответили отказом. А начавшийся затем шторм заставил союзников и вовсе отойти к Текселю. Едва же шторм стих, союзный флот снова обложил Гельдерн. Теперь все делалось основательно. В первой линии встали бомбардирские суда, во второй – фрегаты и шлюпы, третью – транспорты с десантными войсками. Линейные корабли Макарова и Митчелла на левом фланге наблюдали за голландским флотом, а Дункан и Тет охраняли предстоящую высадку с правого фланга.

16 августа вскоре после полуденной пушки к вице-адмиралу Макарову прибыл адъютант Дункана.

– Сэр! – приложил он, как и положено, при обращении к адмиралу, шляпу к груди. – Мой адмирал предлагал по его сигналу послать гребные суда к транспортам для перевозки войск!

– Это понятно. Оговорен ли порядок перевозки? – сразу перешел к делу Макаров.

Лейтенант передал ему соответствующую бумагу. Макаров передал ее стоявшему поодаль Головнину.

– Переведи-ка мне Вася с англицкого!

Головнин бегло перевел.

– Порядок перевозки меня устраивает! – кивнул Макаров. – Что еще?

– Адмирал просит поднять завтра с восходом вместе с кормовыми флагами и флаги принца Оранского!

– Ну, это дельно! – согласился Макаров. Пусть все знают, что мы пришли, чтобы возвратить власть законному правителю.

На следующий день все прошло без сучка и задоринки. Гребные суда свезли войска под прикрытием огня британских кораблей, паливших поберегу до позднего вечера.

Англичане высадили пять тысяч солдат, с кораблей Тета высадились почти тысяча наших. Высадку прикрывали пушками русские шлюпки. К вечеру после кровопролитного боя голландцы оставили крепость Гельдерн, потеряв до полутора тысяч против трех сотен у союзников. На следующий день высадка десанта продолжилась.

Теперь очередь была за союзными эскадрами. Они начали маневрировать, буквально, на брюхе протискиваясь между мелей к голландцам. Не все вышло гладко. Из воспоминаний выдающего отечественного мореплавателя Василия Головнина, состоявшего в ту пору флаг-офицером у вице-адмирала Макарова: «В августе 1799 года английский флот, вспомоществуемый союзной ему нашей эскадрой, высадил войска на голландские берега, между местечками Киндоуном и Кампердоуном, и овладел укреплениями мыса Гельдерна. На рейде перед сим мысом находилась тогда голландская эскадра, состоявшая из восьми линейных кораблей, трех фрегатов и одного шлюпа. Чтоб взять эту эскадру, надлежало атаковать ее морской силой. Исполнение сего предприятия было возложено на вице-адмирала Митчеля, которому для того поручено было в начальство восемь английских линейных кораблей; главнокомандующий всего ополчения адмирал Дункан предписал командующему союзной эскадрой вице-адмиралу Макарову назначить из оной два корабля для содействия англичанам. Вице-адмирал избрал корабли «Ретвизан» и «Мстислав», под начальством капитана Грейга и Моллера, которые тотчас вступили под команду вице-адмирала Митчеля.

19 августа был день, назначенный вице-адмиралом Митчелем для нападения на неприятеля, и союзная эскадра в 5 часов утра, при попутном ветре и течении, пошла, так называемым, большим проходом к острову Тексель. Но как в этом проходе голландцами сняты были все баканы и направление течения между мелями англичанам неизвестно, то путь сей подвергал эскадру большой опасности. Передовым кораблем в боевой линии был «Глатон», который при одном изгибе прохода коснулся мели, но, по малому своему углублению, прочертил только по ней килем и избежал опасности, а корабль «Ретвизан», второй по линии, шедший непосредственно за «Глатоном», будучи грузнее его, стал плотно на мель; прочие же корабли, увидев опасность, легко могли уже миновать ее, вышедши на настоящий фарватер, кроме корабля «Америка» и фрегата «Латон», которые поблизости «Ретвизана» также стали на мель. В следующую ночь ветер усилился, и «Ретвизан» находился на краю гибели… Я тогда находился флаг-офицером при вице-адмирале Макарове, следовательно, имел случай знать состояние каждого корабля, бывшего во вспомогательной эскадре, а будучи употребляем к переводам и в сношениях главнокомандующего с английскими адмиралами, я знал также хорошо и их мнение о каждом из наших кораблей и капитанов. И я к тому могу утвердительно присовокупить, что корабль «Ретвизан» обязан своим спасением присутствию духа и искусству своего начальника, твердости и непоколебимому усердию офицеров, расторопности нижних чинов и вообще редкому порядку и дисциплине, существовавших на сем корабле во всю кампанию. При сем случае особенно содействовали капитану Грейгу и отличились: капитан-лейтенант Быченский, первый лейтенант Миницкий и лейтенант Хвостов».

Пройдут годы, и Алексей Грейг возглавит Черноморский флот, капитан 1 ранга Быченский станет героем Дарданельского и Афонского сражений, а лейтенант Хвостов прославится своими подвигами в Америке, командуя легендарными «Юноной» и «Авось».

Высадка десанта прошла успешно. Вскоре были захвачены береговые батареи и союзные эскадры смогли уже безопсно идти фарватером в глубину Тексельской бухты, где их ждал готовый к бою голландский флот.

Успех десанта деморализовал голландский флот. Стоявшие в северном проходе у Текселя голландские корабли сразу же спрятались за возвышенность мыса Какдоун. Тем временем союзные корабли протиснулись вглубь Тексельской бухты, и вышли на дистанцию огня. Но голландцы молчали, не открывали первыми огня и наши с англичанами. Как оказалось, прокламации с призывом восстановить власть штатгальтера и флаги принца Оранского на мачтах союзных кораблей и известие, что на одном из английских кораблей находится сам принц, сделали свое дело. Голландские матросы отказались драться, побросав пороховые картузы в море. Так все восемь линкоров и три фрегата сдались на милость союзников. Лейтенант Головнин писал: «…Начальник голландской эскадры контр-адмирал Сторн принужден был отдать ее англичанам, не сделав ни одного выстрела, потому что кроме него самого и офицеров все служители целой эскадры признали единодушно прежнее правительство и не хотели сражаться против союзников принца Оранского».

"Ретвизан" и "Мстислав" пленили два линейных корабля, в том числе флагманский "Вашингтон". Флаги и вымпелы с них как трофеи были отправлены в Петербург, где долгие годы хранились в Петропавловской крепости.

В этот день адмирал Дункан вызвал к себе флаг-офицера вице-адмирала Макарова. Вернувшись, тот доложился вице-адмиралу:

– Адмирал Дункан распорядился отрядить эскадру вице-адмирала Тета для прикрытия войск. Сам же он немедля отправляется в Англию, конвоируя захваченный флот, а вас просит следовать вместе с ним.

Помимо этого флаг-офицер привез и письмо Дункана, в котором тот выражал признательность за совместную боевую работу.

Макаров текст письма выслушал молча.

– Ну, а теперь снова вернемся к делам нашим скорбным! – сказал потом, когда Головнин закончил свой перевод. – Дуй немедленно шлюпкой к Тету. При нем остаются «Всеволод», «Северный Орел», «Болеслав», «Европа» и «Счастливый». Остальные ведут со мной голландцев в Англию!

31 августа голландский флот под конвоем союзников направился в Англию. По пути и конвоиры, и конвоируемые попали в жестокий шторм, но справились, и все закончилось благополучно.

В начале 1799 года Петербург шумел о неудачной женитьбе контр-адмирала Павла Чичагова. Карьеру Павлу Чичагову сделал его отец знаменитый адмирал Василий Чичагов, который, пользуясь властью, назначал сына на высокие должности и щедро награждал. Чичагов-младший был не глуп, но на флоте его не любили, считая выскочкой.

Будучи на корабле в Англии, Чичагов–младший влюбился в дочь британского капитана Проби, с которой и обручился. Вернувшись же, стал хлопотать о выезде в Англию для женитьбы. Император Павел, узнав об этом, обиделся.

– Передайте этому дураку, что и в России полно засидевшихся девиц. – заявил он. – Я не вижу необходимости плавать за невестами в Англию!

Тогда Чичагова вступился первый лорд Адмиралтейства Чарльз Спенсер. Тогда Павел Первый вначале дал Чичагову чин контр-адмирала, а потом снова разгневался и велел посадить в тюрьму. С Чичагова сорвали ордена и забрали шпагу. Но уже через неделю Чичагову объявили:

– Выбирай, что тебе лучше сгнить в равелине или плыть на эскадре к берегам англицким?

-Выбирать тут нечего! – мотнул головой Чичагов. – Выбираю плыть!

Уже через месяц эскадра Чичагова была у мыса Гельдерн, где высадила на берег пехотную дивизию генерала Эссена – 17 тысяч человек под общим началом корпусного начальника генерал-лейтенанта Германа.

Плавание выдалось тяжелым. Солдаты были измотаны нескончаемой качкой и как дети радовались, добравшись до берега. Если бы они только знали, что ждет их там! Высадившись на берег, дивизия Германа двинулась по сыпучим пескам бесконечных дюн на соединение с англичанами.

Те уже заняли прибрежную полосу, но идти вглубь материка побаивались. Не оправдался и расчет на поддержку голландцев. Население и армия Голландии, в отличие от флота, приняли сторону французов.

– Кажется голландские джентльмены не желают помогать нашей армии! – жаловались британские офицеры.

Десантный корпус союзников возглавил сын короля герцог Йоркский. К сожалению, помимо титула за душой у герцога ничего больше не было, полководцем он был самым посредственным.

Жизнь королевских сыновей всегда полна чудесных превращений. Уже в шесть месяцев второй сын Георга Третьего Фредерик герцог Йоркский и Олбани стал… епископом германского города Оснабрюка. Но затем отец передумал и решил сделать из епископа полководца, после чего отправил Фредерика учиться военному делу в Берлин под надзор самого короля Фридриха. Несмотря на великого учителя, герцог так ничему толком не научился. В 1793 году ему была поручена защита Нидерландов , но в первом же сражении Фредерик был разбит и бежал в Англию, за что был пожалован… в фельдмаршалы.

– Наш герцог похож на барабан: он шумит, только когда его бьют! – говорили о своем командующем английские офицеры.

И вот теперь он снова прибыл на голландские берега, чтобы добыть хоть какую-то славу. Впрочем, король Георг ждал от любимого сына скорой победы. В предвкушении их в Лондоне даже задержали открытие парламентской сессии. Полагалось, что известие о победах герцога сможет украсить королевскую речь перед членами палаты общин.

Встретившись с герцогом Йоркским, Герман сразу же предупредил, что солдаты очень устали и хорошо бы отстрочить наступление.

– Неужели русские солдаты так быстро устают. Они же целый месяц мяли бока на кораблях! – скривился на это принц Фредерик и объявил, что назначает атаку на завтрашнее утро.

Рано утром, еще в темноте, дивизия Германа двинулся вперед. Идти было трудно. Не было ни проводников, ни материалов для форсирования бесчисленных рек и каналов.

Осторожный Эссен поинтересовался:

– Где же нам остановится?

– На плечах французов! – был ответ

Герман был храбр, но, увы, излишне самонадеян.

Герцог Йоркский выступил гораздо позднее и двигался медленно и большою осторожностью, значительно отстав от наших. Дерзость и внезапность удара сделали свое дело.

Первоначально перевес был на нашей стороне. Гренадеры выбили французов из трех ретраншементов, взяли несколько батарей, завладели тремя укрепленными деревнями и захватили в плен до тысячи французов и полтора десятка пушек. Понемногу рассвело. Верстах в трех за последним селением находился в зелени садов и рощ город Берген. В середине города, на правильной квадратной площади, обставленной низкими опрятными домиками, возвышалась старинная кирпичная церковь. Его и предстояло штурмовать. Спустя час павловские гренадеры уже ворвались на улицу городка.

Тем временем командующий французскими войсками генерал Брюн воспользовался медлительностью англичан и ударил нашим во фланг. Герман дважды отбил неприятеля, но потом, не имея возможности одному удержаться в Бергене, начал отход, во время которого был атакован французами. Наши, было, ударили в штыки, но одолеть противника, увы, не смогли. В довершение всего сам Герман с конвоем нарвался на французский пикет. Конвой был разогнан, а сам Герман взят в плен. Оставшись без начальства, солдаты все же к берегу пробились, но потери убитыми и раненными достигали трех тысяч. Таких ударов русская армия не получала давно!

– Ваши солдаты дерутся, как львы – генерал Брюн нашим пленным офицерам. – Они скорее лягут все на месте, чем сдадутся в плен!

Но общей ситуации это изменить не могло. Затем насупила передышка. В командование нашими полками вступил генерал Эссен. Противники приходили в себя после первых боев. Непрерывно лили дожди, и солдаты мокли, сидя на прибрежном песке. Спасались только ромом.

Фельдмаршал Фредерик все время клянчил у Эссена дать ему несколько рот русских гренадер.

– Я поставлю их во главе английских колонн, и они своим видом будут устрашать французов!

Слава богу, у Эссена хватило ума отказаться от этой сомнительной чести.

21 сентября под тем же Бергеном произошло еще одно сражение. На этот раз союзники одержали победу. Брюн отступил. Но никакого перелома не произошло.

25 сентября случилось еще одно столкновение у городка Бакума. Русские войска успешно атаковали, «но аглинская колонна, назначенная для прикрытия правого нашего фланга, – с горечью доносил позднее Эссен, – не двинулась... в половине второго часа превосходный числом неприятель, чувствуя важность, занятых ними возвышенностей, устремил на них все свои силы и, видя наш правый фланг без защиты, окружил его». Итогом снова стало проигранное сражение и большие потери.

За шесть недель Голландской кампании союзники понесли огромные потери. В строю осталось меньше половины высадившихся.

Очевидец пишет о солдатском быте тех дней: «Возвращался со службы на бивуак, выпивал порцию рома, съедал 1/2 фунта говядины с белым сухарем и, закутавшись в ту же шинель, валился спать под открытым небом, на мокрую землю, на липкую грязь».

Много умирало и от простудных болезней. Путь же на юг Голландии был наглухо заперт войсками Брюна.

7 октября 1799 года в Алькмааре герцог Йоркский, устав воевать, подписал конвенцию с генералом Брюном, Было заключено перемирие до 19 ноября. К этой дате союзники обязались очистить пределы Голландии.

5 ноября войска были погружены на транспорты. Наши надеялись, что их размесят в Англии, но для зимовки нашим полкам назначили острова Джерсей и Гернсей. Жизнь на островах был не намного лучше, чем в голландских дюнах. Продовольствия, как и одежды, союзники почти не давали. Госпиталя не было, да и казармы были отведены… без крыш. Узнав о столь бездушном отношении к его солдатам, Павел Первый был возмущен. Это стало последней каплей для разрыва с Англией.

Известие об уходе из Англии пришло перед Рождеством. Но сразу уйти не удалось. Балтику уже сковало льдом, большая часть наших кораблей ремонтировалась в английских портах, раскиданных по побережью. Пехота кое-как зимовала на островах, поэтому пришлось отодвинуть отплытие эскадры до весны.

Если армейские офицеры бедовали вместе со своими солдатами, то флотские коротали свободные зимние вечера в портовых тавернах. Известие об уходе в Кронштадт тоже обрадовало не всех. Корабельная офицерская молодежь была таким известием расстроена. Мичманам в море да в Англии было куда веселее, чем торчать в бесконечных кронштадтских караулах. Дело в том, что Павел Первый запретил увольнение офицеров из Кронштадта в столицу. Для этого требовалось личное разрешение императора». Разумеется, что с такими просьбами никто к нему не обращался, Вот и торчали офицеры на Котлин-острове безвылазно годами…

Наконец Макаров и Тет подошли к Джерсею и Гернсею, погрузили войска и взяли курс в российские пределы. Голландская кампания была завершена, а вместе с ней и пребывание российских моряков в Северном море.

Напоследок вице-адмирал Макаров получил от английского короля украшенную бриллиантами золотую шпагу. Остальным не сказали даже спасибо.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

22 декабря в Мессине Ушаков получил высочайший рескрипт, коим повелевалось всему русскому флоту возвратиться в Черноморские порты, забрав с собой не только гренадерские батальоны князя Волконского, но и те войска, которые находились в Корфу.

Итак, в канун Рождества 1800 года, покинув Италию, Ушаков привел свою эскадру на Корфу. Военные действия русского флота в Средиземном море на этом закончились.

Последующие шесть месяцев пребывания на острове были для наших моряков временем сплошного триумфа.

Жители освобожденных островов буквально соревновались в изъявлении признательности своим освободителям. Старшины Корфу вручили адмиралу почетную грамоту озаглавленную: «Освободителю и отцу нашему», а также меч с алмазами и надписью «Остров Корфу адмиралу Ушакову». Кефалонские депутаты привезли выбитую золотую медаль с надписью: «В знак спасения Ионического острова Кефалонии». Такую же медаль с изображением легендарного Одиссея вручили и от Итаки. А жители Занте передали дорогой щит с изображением подвигов адмирала и золотой меч с надписью: «Остров Занте избавителю своему Ушакову».

Но награды наградами, а остальное время адмирал занимался починкой кораблей и судов, налаживанию управления на Ионических островах. Корфиоты не слишком желали независимости, сколько покровительства России. Тут был свой резон. О какой независимости можно говорить, когда по всей Европе кипит война и неизвестно когда кончится. В столь яростной схватке гигантов маленькому государству просто не выжить, а потому лучше найти себе могущественного покровителя. Но кто же может быть лучше для местных греков, чем единоверная Россия, на деле доказавшая и свое могущество, свою заботу и великодушие!

Был укреплен остров Видо, а береговые батареи усилены нашими корабельными пушками. Многие офицеры и матросы начали обзаводиться семьями, женясь на местных девушках. Ушаков к таким бракам относился с пониманием и сам не раз бывал на свадьбах посаженным отцом. Наконец-то нашлось у него время и на посещение местных монастырей, на столь любимые им неторопливые беседы с местными церковными архиереями.

Получив повеление возвращаться, Ушаков тут же послал указания о прибытии на Корфу всех отдельных отрядов: Пустошкина из-под Генуи, Сорокину из Неаполя и Войновичу из-под Анконы. Если стоявшие на Корфу корабли были уже починены, то прибывающие еще только предстояло чинить, так как все они уже находились в плохом состоянии и изрядно текли

Первым встал в ремонт «Свято Павел», потом «Захарий и Елизавета» и «Святой Петр», потом «Мария Магдалина». Корабли разоружали, потом килевали, меняли гнилую обшивку, переконопачивали и снова загружали пушками и остальными припасами. Дело это долгое, муторное, но необходимое. Адмиралтейство в Гуви маленькое, а потому не могло производить далеко не все работы, да и на те не хватало, ни материалов, ни специалистов. Но все же работа двигалась.

Наконец, из Петербурга пришло высочайшее повеление следовать в отечественные пределы. Перед уходом эскадры с Корфу многие местные жители желали продать свое имущество и отправиться с нашими в Россию. Кое-как отговорили, что и здесь им теперь будет неплохо.

Для охраны спокойствия корфиотов Ушаков оставил небольшой гарнизон и отряд судов под началом капитана 2 ранга Алексея Сорокина, который отныне становился старшим российским командиром во всем Средиземноморье. Проводы эскадры вылились в новую демонстрацию любви к России нашим морякам и их командующему.Думается, что на этот шаг император Павел пошел из-за Мальты, которую вчерашние союзники умыкнули у него обманным путем. Оскорбленный он решил оставить себе Корфу. Англичане на это промолчали.

В октябре 1800 года вернулся из-под Анконы и последний наш отдельный отряд капитана 2 ранга Войновича. Фрегаты его едва держались на воде, поэтому на переходе всю артиллерию пришлось спустить в трюм, чтобы хоть немного облегчить нагрузку на корпус. Нов се равно

Даже при посредственной волне через прорехи в корпусе хлестала вод, а потому при всяком противном риф-марсельном ветре он вынужден спускаться в ближайший порт и ждать улучшения погоды. Именно поэтому от Анконы до Корфу шел Войнович плыл сорок четыре дня и прибыл уже тогда. Когда эскадра ушла на Константинополь. Быстро завершить ремонт было тоже сложно, так как все материалы уже были потрачены. По этой причине Войнович собрал консилиум капитанов. Все они сообща осмотрели фрегаты, освидетельствовали их плачевное состояние и послали Ушакову и в адмиралтейств-коллегию соответствующую бумагу в ожидании денег на починку. При этом, не теряя времени, начали кое-что делать и сами. Отряд капитана 2 ранга Войновича вернется в Севастополь лишь несколько месяцев спустя.

Переход же от Корфу до Дарданелл главных сил эскадры был спокоен и прошел без всяких неприятностей. А затем была триумфальная встреча в Константинополе. СултанСелим лично благодарил российского адмирала, называя его не иначе, как великий и победоносный Ушак-паша. Английский представитель и другие посланники явились к адмиралу на корабль с визитом, чтобы изъявить восхищение и уважение.

Скромный Ушаков в этих случаях лишь разводил руками:

– Не мне, не мне, а российскому матросу все мы должны быть благодарственны!

Между тем турки начали выставлять свои заслуги перед российскими, требуя от Петербурга привилегий. Узнав об этом, Ушаков с горечью писал в Петербург:«Кто взял Корфу кроме меня? …Я с моим кораблем, не говоря уже о прочих, при взятии острова Видо подошел к оному вплоть к самому берегу и стал фертоинг против двух самых важных батарей, имеющих в печках множество приготовленных каленых ядер, на малый картечный выстрел от оных, и с помощью моих же нескольких фрегатов, около меня ставших, оныя сбил; защитил фрегат их, который один только и был близко батарей, и, не успев лечь фертоинг, оборотился кормою к батареям; прочие корабли мои фрегаты сбили другие батареи, турецкие же корабли и фрегаты все были позади нас и не близко к острову; ежели они и стреляли на оный, то чрез нас и два ядра в бок моего корабля посадили с противной стороны острова. Я не описал этого в реляции для чести Блистательной Порты, для сохранения и утверждения более и более между нами дружбы. Ежели Капитан-паша или другой турецкий начальник, таким образом, возьмут боем подобную крепость, как Корфу, что бы они с нее не взяли?»

***

Закончив все дела в Константинополе, Ушаков взял курс на Севастополь. Этот последний переход оказался весьма тяжелым. Осеннее Черное море штормило, и российская эскадра попала в самую круговерть.

По приказу флагмана на кораблях и судах эскадры убрали стеньги, что сразу уменьшало высоту судна на целую треть. Фрегат переваливался с волны на волну, словно огромная неваляшка. Шли левым галсом, и волны били под острым углом в левый борт. Фрегат кренило из стороны в сторону, то поднимало вверх, то наоборот, стремительно несло вниз, отчего в животе сразу ощущалась тоскливая пустота. Ветер завывал в снастях угрожающе потрескивали бимсы и шпангоуты. На вахте лейтенант Миша Васильев. Совсем недавно он получил следующий чин, а вместе с тем и должность старшего офицера, достойная замен, ушедшему на самостоятельное командование Ратманову. Молодому старшему офицеру командир«Григорий Великия Армения» доверяет как самому себе, но обойти фрегат все же надо. Шостак обходил судно, скорее даже не обходил, а перебегал между ударами волн. Лица матросов были зелеными от приступов морской болезни, не было ни шуток, ни подначек. Все уныло смотрели перед собой и о чем-то думали, многие молились.

– Держись, ребята! – приободрил их капитан 2 ранга. – До дому совсем немного осталось!

Те сразу заулыбались:

– Домой и самая кривая дорожка хороша будет!

Поднялся на шканцы. На Васильеве плащ с зюйд-весткой, но он все равно мокрый до нитки.

– Как обстоят дела?

– В пределах дозволенного. Немного сместился плехт, пришлось заново крепить, а в остальном все без изменений!

– Хорошо!

Зашел на камбуз, где похвалил кока. Тот успел предусмотрительно при падении барометра, отварить изрядный запас солонины, чтобы кормить команду в шторм не одними ухарями. Пусть солонина была холодная, но это была сытная и питательная пища. Едва же шторм немного поутих, расторопный кок ухитрился сразу же разжечь камбузную печь и порадовать команду горячим сбитнем и густой кашей с мясом.

Фрегат в очередной раз вздрогнул – это «разбойничья волна» исподтишка ударила в борт.Шпангоуты так яростно заскрипели, что перекрыли даже звуки шторма. Невольно подумалось, что это, наверное, уже последнее испытание перед встречей с Севастополем. От этой мысли сразу стало как-то легче.

Вдалеке раздался пушечный выстрел.

– Никак кто-то из наших бедственный сигнал подает? – тревожно глянул на командира Васильев.

Шостак долго всматривался в мутную пелену дождя.

– Никак «Богоявление Господне»! Прикажи держать ближе к нему. Может чем, и поможем еще Антону Павловичу.

А линейному кораблю «Богоявление Господне» действительно приходилось нелегко. Корпус старого линкора был столь ветх, что не помог даже ремонт на Корфу, где кое-что подлатали. Ушаков вообще сомневался, стоит ли брать корабль с собой, но Алексиано настоял, что дойдет и вот теперь из последних сил боролся за жизнь команды и своего корабля.

Держась за планширь, Алексиано с тревогой наблюдал, как лупят в борт штормовые волны, да выслушивал доклады о высоте воды в трюме. Под напором ветра дрожали натянутые снасти, эта дрожь передавалась и людям, вызывая какую-то необъяснимую тревогу. Пока «Богоявление» еще держится, но что будет через час-другой, один бог ведает. Вот под ударом огромной волны линейный корабль глубоко просел в волну, как какой-то деревянный обрубок. Водяные валы уже не набегали один за другим, а били непрерывно. Каждый из этих ударов мог оказаться последним. Корпус давным-давно не скрипел, а только натужно стонал. Потоки воды не успевали сходить со шкафута, и «Богоявление» все время находился в полупогруженном состоянии. Одна волна еще не успевала схлынуть, как захлестывала вторая, третья…

Водав трюме поднялась уже свыше 80 дюймов! Это был последний возможный предел, а она все пребывала и пребывала. Линейный корабль уже фактически тонул, отчаянно цепляясь за жизнь, как живое существо.

Помпы работали на пределе, матросы давно выбились из сил. По этой причине к ним становились уже и писари с боцманами и офицеры. Помимо помп в ход шли ушата и ведра, но толку от всего этого было немного.

Судя по всему, волны выбили гнилые доски обшивки, и через образовавшиеся дыры в трюм хлестала вода. Помимо этого были сломаны толстенные бимсы и несколько шпангоутов. Завести же пластырь и прикрыть пробоины в таких условиях, было делом не мыслимым. Оставалось одно – уповать на Всевышнего и его милость к погибающим на морских хлябях. Старший офицер советовал выбросить за борт пушки, но Алексиано на этот крайний шаг все не решался. Для командира корабля лишиться пушек, это тоже, что солдату потерять ружье.

Вскоре к «Богоявлению» подвернул «Григория Великия Армения», срывая голос, капитан 2 ранга Шостак, кричал в медный рупор:

– Алло! Нужна ли моя помощь! Могу спустить барказ и перевезти к себе команду!

– Спасибо, Иван Андреевич! У меня топит трюм. Пока кое-как справляюсь, но дальше не знаю

– Хорошо!– донеслось с фрегата. – Я буду по возможности держаться рядом!

26 октября 1800 года эскадра адмирала Ушакова, несмотря на крепкий ветер, торжественно выступила в Севастопольскую бухту. С равелинов ее приветствовали дружным салютом. Берега были обсыпаны людьми, встречать героев Средиземного моря вышел весь город. Передовым вошел в бухту и бросил якорь флагманский «Святой Павел». За ним остальные девять линейных кораблей, фрегаты и авизо. Заходили красиво, почти не сбавляя парусов, так же лихо гасили ход и бросали якоря.

На следующий день подошли и отставшие корабли «Богоявление Господне», «Святой Петр» и требака «Константин». Алексиано из-за критического состояния своего корабля сразу же начал свозить на берег пушки. На «Богоявление Господне» тут же прибыли корабельные мастера и вскоре корабль был поставлен в док.

– Благодарю тебя, Антон Павлович, что сберег корабль! – обнял Ушаков при встрече измученного Алексиано.

Офицеры и матросы сходили на берег, где их уже столько времени в тревоге ждали родные. Вернулись, увы, не все. Могилой храбрецам стали острова Ионии и земля Италии, волны Тирренского и Адриатического морей… Ну, а те, кто остался жив, были счастливы. Позади тяжелейшее плавание и война, впереди же целая жизнь!

В те дни в Севастопольских трактирах на Екатерининскойи на Большой Морской офицерская молодежь, под душистое крымское вино распевала только что сочиненные куплеты:

Ушакову нашему в честь мы песню поем! Звучнее греми наша лира!

Ура! Выше рюмки! Мы пьем за здравье отца-командира!

Пройдут чередою года, судьба разлучит нас, быть может.

Но дружбы – ни что, никогда из сердца изгладить не может.

И если случиться, что мы опять встретим старого друга

Близь милой, любимой жены, отцом средь семейного круга,

Ему крепко руку пожмем, про молодость вспомним былую.

И рюмки, наполнив вином, споем нашу песнь морскую!

У самого же Ушакова впереди была утомительная работа по составлению всевозможных отчетных бумаг, освидельствования кораблей и судов и подготовки следующей морской кампании. Жизнь не стояла на месте и впереди Черноморский флот ждали новые плавания и походы.

Корфу-Севастополь-Москва 1996-2011 гг.

Владимир Шигин

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"