Мои родители Степан Дмитриевич Зайцев и Александра Михайловна Зайцева познакомились в 1933 году. Мама осталась вдовой в 21 год с ребенком, которому было 2 года (девочка). Жила она на квартире у родственников отца, где они и познакомились. Отец-Степан Дмитриевич Зайцев: Его прапрадед Зайцев Николай участвовал в первой обороне Севастополя (1854-1855г.) О нем мало что знаю, да и папа его не знал. Вероятно, умер молодым или погиб. Мой прадед Дмитрий Николаевич Зайцев был добрейшим человеком и очень уважаемым человеком в слободке Туровка Севастополя, где он жил. У него была дочь Анна Дмитриевна – моя бабушка. Она очень рано вышла замуж за красивого поляка Казимира Концевича, который где то постоянно кутил, играл в карты и был большим негодяем. Когда являлся домой, то отбирал все деньги у семьи и надолго исчезал. Но после его посещений рождался очередной ребенок. В этой семье было пять братьев и две сестры. Старшая Полина, братья Василий, Федор, Павел, Степан и Виктор, последней родилась Елена. Эти дети с раннего возраста уже знали, что такое труд. Кто и где мог, зарабатывали, чтобы помочь матери. Бабушка Анна работала прачкой у богатых людей, которые только ей доверяли стирать и выглаживать свои вещи. Главным помощником бабушки был ее отец Дмитрий Николаевич. Он помогал и детей растить и по дому выполнял всю работу Прошли годы, и мне, когда была маленькой, старушки туровские говорили, что я очень похожа не бабушку Анну(видимо, помнили ее). Дед Николай не только семью тянул, но и другим помогал в те трудные и голодные годы, делился с нуждающимися последним куском хлеба, его все называли «дед-доброхот» Я, к сожалению, никого из этих прекрасных людей не застала в живых. Мальчики с раннего детства нанимались к хозяевам на работу. Их брали с удовольствием, потому, что были они очень трудолюбивые. Их устраивал на работу к хозяевам отец (клали стены, делали печки, стелили крыши ) в богатых домах, это была тяжелая работа, юг, жара, но они очень старались, чтобы помочь мамочке. Но когда приходили за платой, то хозяин отвечал им, что их деньги уже давно забрал их отец. Сколько было по этой причине детских слез! Когда младшие дети подросли, то старшие решили отказаться от отца и взять фамилию и отчество дедушки Дмитрия Зайцева.
Один из братьев Павел был полным подобием отца, такой же красавец, гуляка и игрок. Никогда его не видела, говорили, что где-то сгинул в 1930-е годы. Братья очень дружили, верховодил старший – Василий. Бывало и такое (мама рассказала), что после хорошего заработка Василий заказывал ресторан и собирал в него братьев. Это называлось «Зайцы гуляют»! Мама не знала об этом. Ждет отца с работы с получкой, а его нет. Однажды одна из невесток рассказала ей, где братья проводят время. Мама красиво оделась и пошла в этот ресторан. Там устроила выволочку братьям и такую, что отбила охоту у братьев прогуливать с большим трудом заработанные деньги. На большие праздники все собирались у нас. Моя мамочка была прекрасной кулинаркой, и все с удовольствием собирались у нас. Часто выезжали на пикники в Мофито-балку, Сегодня это бухта Омега. У мужа старшей сестры была коптильня и небольшой грузовичок, и он привозил на машине мясо и разные деликатесы на эти пикники. Там готовили чебуреки, шашлыки, купались, бегали по траве, веселились от души. Все это происходило перед самым началом войны.
Когда родители поженились, они стали копить деньги для приобретения своего жилья. Вскоре купили домик, но в очень плохом состоянии, построен этот дом был во времена Крымской войны 1853-1855 годов. Требовалось много труда, чтобы можно было в нем жить. Папа был на все руки мастер, все отремонтировал, что-то пристроил, сделал хорошую веранду, восстановил в одной из комнат печное отопление. Перед самой войной родители смогли купить необходимую мебель. Мама была человеком с большим вкусом и так все обустроила, что все в доме было в большом порядке и чистоте, белоснежные, накрахмаленные занавеси, белые половики, все сияло и сверкало. Папа часто говорил маме: «Какая же ты хозяйка и чистюля, как и моя мама – Анна Дмитриевна!»
Бабушка моя прожила недолго. Она очень тяжело работала прачкой, кроме обслуживания своей семьи, невестки попались очень нерадивые, и ей приходилось обстирывать их и их детей. Она и надорвалась перед Пасхой в 1932 году. Отец рассказал, что тогда он уже отслужил в армии (в кавалерии), но еще не устроился на работу и пока помогал матери по дому. Он всегда любил наводить порядок во дворе. Настала Пасха, бабушка навела в доме праздничный порядок, испекла куличей, и утром все разговелись, затем бабушка пошла в церковь святить куличи. Сыновья ближе к вечеру пошли в клуб на танцы. Внезапно в клуб прибежал их сосед и сообщил: « Беги, скорее, Степан, домой, твоя мама умерла!» Отец не поверил, думал, что это неправда, ведь час назад мать была жива и здорова, но все же побежал домой. Но дома мать уже скончалась. Приехавшие врачи сказали, что внезапная кончина бабушки от сильнейшего переутомления, не выдержало сердце. Ей было всего 49 лет. Так мне и не пришлось видеть свою бабушку, а была на нее очень похожа.
Папа был очень подтянутый, стройный и сильный. Еще до армии он с братом Виктором очень увлекались танцами. Танцевальный клуб находился очень далеко от их дома. Они прибегали с работы, приводили себя в порядок, наспех перекусывали и бежали к Южной бухте. Там снимали одежду, сложив и, зажав ее в поднятой руке, переплывали. Только так они могли успеть на танцы. Танцоры братья были прекрасные. После танцев снова переплывали бухту и бежали домой. В сумме эти расстояния составляли 8-10 километров. Однажды прибежали они домой после танцев очень голодные. Нашли в укромном уголке кастрюлю с супом (холодильников тогда не было), налили по миске и с удовольствием съели. Но почувствовали, что в супе очень много лука, и под зубами хрустело. Ели ночью, в темноте, спешила, т. к. утром нужно было рано вставать и идти на работу. А утром мама сказала, что забыла закрыть кастрюлю, и туда налезло много муравьев. Вот почему и хрустело!
Папа и брат Виктор во всех компаниях были первыми танцорами. А наша мама – первой певуньей. Она знала много песен. По вечерам все собирались во дворе в беседке, и мама говорила: «Давайте, доченьки, споем!»
Моя сестра Валентина и брат Александр хорошо пели, да и я сама, уже, будучи замужем, участвовала в художественной самодеятельности в период службы мужа на Северном флоте. Меня называли «первая скрипочка», т.к. я весь хор вела за собой.
Пришло время папе идти в армию. Ему было очень обидно, что его, выросшего у моря, взяли в кавалерию. Долго у нас хранилась фотография, на которой была снята шеренга красноармейцев в буденовках и каждый рядом со своей лошадью. Мы все дома так гордились нашим конником-папой! Служил он недалеко от Севастополя. В увольнении в городе к красноармейцам приставали матросы, которые гордясь своей формой, обзывали кавалеристов «крупой» и другими унижающими словами. Братья этого не стерпели и «показали» матросам, кто есть кто!
Вскоре после окончания службы, умерла мать отца. Семья распалась. Отец и брат Виктор женились. Папа устроился работать в Щитовой станции ЧФ в Севастополе. В этот период времени он часто бывал в командировках в Одессе, откуда на командировочные деньги покупал маме качественные и красивые материалы для пошива ей платьев. Эти отрезы потом во время войны спасли нас от голодной смерти.
Перед самой войной, в 1941 году с папой произошло несчастье. В марте месяце, в период, когда на Черном море свирепствуют штормы, проводились учения Черноморского флота, и эскадра кораблей со щитами вышла в море. После артиллерийских стрельб один щит оторвался, на этот щит послали брата папы Виктора, который тоже работал в Щитовом, закрепить на нем трос. Папа пожалел младшего брата и вызвался это сделать сам. Катер доставил его к щиту. Пока папа закрепил тросы, катер ушел, пообещав вскоре вернуться. Но на корабли кто-то сообщил, что со щита снял человека другой катер. В результате такого безобразия работников Щитового отдела папа пробыл в ледяной воде более двенадцати часов. Потом он рассказывал, что мысленно уже попрощался со всеми. Привязал себя к мачте и стал ждать кончины. Он только не хотел, чтобы тело его унесло в штормовое море.
Поднял тревогу брат Виктор, поняв, что с братом произошло что-то нехорошее. Потребовал посылки катера к щиту, чтобы проверить – есть ли там человек. Это и спасло папу! Вся одежда на отце была к этому времени в клочьях, он сильно был простужен, что впоследствии и привело его к преждевременной кончине.
Сняв отца со щита, начальство сразу отправило его в санаторий. Не помню куда, думаю, что в Абхазию, т.к. он приехал из санатория с чемоданом, наполненным мандаринами. Кроме этого, папа привез всем подарки.
В 1940 году родился мой братик Сашенька. Вся наша семья в то время была счастлива. Наш дом находился на окраине Севастополя, недалеко от Стрелецкой бухты, в поселке Туровка. От улицы 1-я линия, на которой стоял наш дом, простиралась открытая степь до самой Стрелецкой бухты. Хорошо просматривалось открытое море и за Стрелецкой бухтой. Наша семья к лету 1941 года состояла из младшего брата Александра, в возрасте семь месяцев от роду, меня, в возрасте пяти лет, старшей сестры Валентины десяти лет, отца – Степана Дмитриевича тридцати двух лет и мамы – Александры Михайловны, двадцати девяти лет.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ОБОРОНА СЕВАСТОПОЛЯ
22 июня, ранним утром налетели на Севастополь фашистские самолеты, которые сбросили мины неизвестного типа на входе в бухту. В грохоте разрывов бомб, потрясении от происходящего, внезапности, мало кто вообще понимал, что происходит.
Уже днем на выходе из бухты подорвался на мине буксир, где капитаном был друг моих родителей. Узнав об этом, его жена сошла с ума. Они были очень красивой парой и очень любили друг друга…
С этого дня немецкие самолеты налетали и бомбили каждый день и каждую ночь. С нашей городской окраины мы видели, как над городом всегда «висели» фашистские самолеты. Папу уже 23 июня 1941 года призвали и назначили подносчиком снарядов на зенитную батарею в центре города. Изредка он забегал домой, узнать, живы ли мы. Немцы особенно тщательно при налетах выцеливали зенитные батареи расположенные непосредственно в центральной части города.
Однажды прибежала к нам знакомая и сообщила, что в папину батарею было прямое попадание бомбы. Мамочка выскочила, в чем была, и на попутной машине доехала до города, там на трамвай (тогда они еще ходили) и прямо к месту батареи. На месте, где находилась батарея, ничего не было видно, только в воздухе огромное облако пыли… и вдруг из него выходит целый и невредимый папа. Оказывается, что бомба попала в дом, соседний с их батареей. Мама говорила, что более счастливого мгновения в жизни не было, когда она увидела папу, живого, выходящего из пыли разрушенного дома. Так как бомбардировки немецкими самолетами продолжались днем и ночью, и поселку Туровке доставалась солидная часть немецких бомб, то жители нашей окраины искали способ спасения. Никаких бомбоубежищ и никакой организации спасения населения в нашем районе не было и в помине. Поэтому все жители Туровки во время налетов и бомбардировок уходили в сторону нынешнего приборостроительного института, (тогда это место называлось балка Мофета). Там в оврагах были пещеры, в которых и прятались. Дома же оставались пустыми. Иногда для присмотра за ними выделяли матросов, но это было не долго. И в открытых и оставленных домах никогда ничего не пропадало. В Севастополе тогда все жили, как одна семья. Так как бегать в балку Мофета и назад домой с тремя детьми было очень трудно, мама попросила папу, чтобы он вырыл для семьи окоп во дворе нашего дома. Сказала, что если будет прямое попадание бомбы, то погибнем сразу все вместе, а ты нас и зароешь в родном доме... И почти все лето 1941 года наша семья просидела в этом окопе. Когда падала и взрывалась бомба, то крыша нашего окопа приподнималась, а затем падала вниз. Многие соседи спасались в нашем окопе.
Во время налетов в нашем доме находились и красноармейцы, временно отведенные с передовой. Никаких армейских служб при них не было, они были предоставлены сами себе, видимо, командование считало, что и этого с них хватит, достаточно, что не на передовой. К этому времени в окрестностях Севастополя все аэродромы были разбиты и немцы обнаглели. Летали они очень низко, выслеживали наших солдат и расстреливали их из пулеметов.
Пришла еще одна беда – не было воды, плюс жара. За водой нужно было идти к колодцу, который находился возле Стрелецкой бухты, что было очень далеко от нашего дома. Вокруг этого колодца лежали трупы наших солдат, расстрелянных немецкой авиацией. Деваться там было особо некуда, так как вокруг была голая степь. Немцы постоянно на самолетах стерегли всех, кто приходил набрать воды, и расстреливали их.
Однажды моя старшая сестра Валентина набрала воды в ведра из колодца, и уже прошла часть пути до дома, как появился немецкий самолет и стал на нее пикировать, страшно завывая. Сестра бросилась бежать, а стервятник за ней. Сестра упала на землю, и встать уже не могла. Видимо, фашистская сволочь посчитал ее убитой и улетел. Проходившие мимо женщины принесли Валентину домой, она была без сознания. С большим трудом привели ее в чувство.
Поэтому за водой женщины ходили обычно ночью, т.к. все равно надо было готовить еду, стирать одежду. Не далеко от нашей 1-й линии, в степи были отрыты окопы, куда свозили раненых солдат Они особенно страдали от недостатка воды. Как-то моя мама взяла ведро воды и пошла к этим окопам, чтобы напоить солдат. Пока она перебегала от окопа к окопу, все мы стояли у калитки нашего дома и следили за ней. Валентина держала на руках маленького Сашеньку, а я стояла рядом. Внезапно появился немецкий самолет и сразу же стал пикировать точно на нашу маму, а потом сбросил бомбу. Страшный взрыв и нет нашей мамочки! Сестра с ребенком на руках потеряла сознание, посунулась спиной по стенке и упала, а я окаменела. На том месте, где была мама, все заволокло дымом, летели камни, земля... Самолет улетел и солдаты из окопов, соседи кинулись к этому месту. И остолбенели все... стал рассеиваться дым, пыль, и из этого страшного облака выходит наша мама! Это было чудо небываемое, чудо, которое могло произойти из тысяч случаев один раз. Она оказалась под волной взрыва. Если бы была чуть ближе или дальше, то погибла бы. Позже мама рассказала: "Когда появился самолет, то солдаты из окопов кричали мне: «Ложись, сестренка, ложись!», а я остолбенела. Все слышу, бомба клокочет надо мной, но не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, только что есть силы сжимаю ручку ведра. Голову нагнула, а над головой как будто фонтан из камней, осколков и земли. Вокруг огонь и дым. А я стою и читаю молитву «Живые помощи»...
Нет слов для выражения нашей, детей, радости за спасение нашей мамочки, за свершившееся чудо. Мы считали, что это Боженька спас ее! Если бы мама погибла, то погибли бы и мы ее дети, т.к. кому мы были нужны в то страшное лето 1942 года, когда погибали тысячами и жители города, и тысячами красноармейцы с краснофлотцами.
Война изменила наше детское понимание происходящего. Мы уже были не просто детьми, все понимали, очень боялись за своих родителей и стали смотреть на мир другими глазами, зная, что смерть всегда рядом. Мы забыли свои мирные игрушки, любимыми игрушками стали осколки бомб, их мы собирали, прятали друг от друга, обменивались ими и меняли на что-то другое. Игры наши: пикирующие самолеты, изображали их вой, стрекот пулеметов, кто-то изображал наш «ястребок» – эта роль доставалось самому смелому и авторитетному. Но все меньше и меньше появлялось над Севастополем наших истребителей. А мы, дети, жадно всматривались в небо, мы так их ждали!
Немцы вели охоту за самыми смелыми и умелыми нашими летчиками, особенно за генералом Остряковым, за ним охотились персонально. В нашем доме жила семья Волобуевых, друзья наших родителей, их дом в городе разбомбили. Глава семьи был авиационным специалистом, работал в ЦАГИ (филиал Московского аэрогидродинамического института) Однажды он пошел на работу с 15-летним сыном. Этот ЦАГИ находился в районе бухты Омега. Многие жители Туровки там работали.
С утра все было тихо. Ремонтировали в ангаре самолет. Приехали автомашины с начальством, среди них был и генерал Остряков. Они принимали готовые к полетам ранее поврежденные в боях и отремонтированные самолеты. И вдруг внезапно началось что-то страшное. Рассказываю со слов Валобуева старшего, дяди Володи. Налетело огромное количество немецких самолетов и началась ожесточенная и целенаправленная бомбежка ангара, с одновременным пулеметным огнем. Валобуев с сыном выбежали из ангара и укрылись в другом строении, но и там были не долго, перебегали в другие места. Вся территория ЦАГИ была в огне взрывов бомб, везде море огня. Вскоре несколько прямых попаданий бомб было и в сам ангар, куда перед самым налетом вошел генерал Остряков. Все находившиеся в ангаре, погибли... Сегодня, по дороге к бывшему ЦАГИ, стоит памятник, погибшим в тот страшный день.
Существует обоснованное мнение, что за Остряковым немцы следили не только в воздухе, но и через своих агентов на земле и налет на ЦАГИ был произведен по наводке наземных немецких агентов. Как же был страшен немцам Остряков, вгонявший в землю их стервятников-летчиков! Современному поколению следует знать и помнить, что тогда они были «не вынужденно раскаявшиеся немцы», а жестокими убийцами всех и детей, и женщин населения Севастополя, и военнослужащих, причем всех они убивали с инициативой, не щадя никого!
Брату моему Саше было тогда полтора годика и силой обстоятельств того страшного времени я была его нянькой. Он меня слушался. У него была большая коляска. И я начинала «играть» с ним. Залазила в коляску и изображала пикирующий самолет, при этом страшно завывала, брат прятался головкой под подушку и начинал плакать. Тогда я «улетала». Однажды я так сильно «налетела», что перевернула коляску вместе с братом, который при этом серьезно поранился. Мама вынуждена была залечивать его рану, что в условиях лета 1941 года в Севастополе было делом очень трудным. Больше «налетов» на коляску брата не было. Брата я очень любила и сейчас люблю. Он был тогда очень слабенький.
Забегая далеко вперед, скажу, что в нечеловеческих условиях Севастополя 1941 и 1942 годов, в не менее страшных условиях немецкой оккупации Крыма, общими усилиями наша семья, и прежде всего мамы, мы смогли эту слабенькую крошку, 1940 года рождения сохранить и вырастить. Потом Саша работал на заводе, отслужил солдатом срочную службу в Советской Армии, окончил судоводительский факультет Дальрыбвтуза и плавал капитаном дальнего плавания на многих крупных и престижных морских судах. Сегодня он уже на пенсии.
Но вернемся в Севастополь 1941 года. Сегодня у меня дома висит икона Святого Пантелеймона, подаренная мне мамой. А маме перед войной ее подарила добрейшая старушка Захарьиха. Во время очередного налета стервятников на город в 1941 году, бомба попала в дом Захарьихи, она кинулась в дом спасать свои иконы, через окно видели ее в комнате с иконой, но очередная бомба разрушила дом и похоронила Захарьиху... Икона эта теперь хранится в моей семье.
В течение всей обороны Севастополя в нашем доме жили люди, дома которых были разрушены бомбардировками. Зима с 1941 на 1942 год в Севастополе прошла несколько спокойней, чем лето 1941 года. Часто к нам приходили военные, даже с ромбиками в петлицах из расположенных недалеко артиллерийских батарей. Эти военные были такие бодрые, красивые, уверенные в себе и в победу. Нашим женщинам они говорили, что, не бойтесь, сестренки, мы не сдадим Севастополь! И вселили в нас такую уверенность и бодрость, что даже Новый год мы встречали в приподнятом настроении. Увы, к весне и лету все началось снова и с ужасающей силой, бомбежки, обстрелы...
Мама говорила, что при налетах немецкой авиации самолетов было столько, что темнело небо. Помню, как страшно бомбили Стрелецкую бухту. Как раздался в Стрелецкой ужасающей силы взрыв, когда погиб герой-матрос Иван Голубец, который уже горящим, выбрасывавал с корабля за борт загоревшиеся мины, после чего в Туровку прибежали матросы. Они бегали по домам и просили у женщин-хозяек яйца, чтобы лечить обожженных. Я хорошо помню, как погибал напротив бухт Песочная и Херсонеса пароход (кажется, это был пароход «Абхазия»), Он вывозил раненых и жителей города. Потопив его бомбами, немецкие стервятники продолжали кружить над морем большой стаей, расстреливая плавающих в воде из пулеметов. Страшно кричали погибающие люди, прося о помощи. С высоты нашей 1-й линии видна была эта страшная трагедия. Женщины наши рыдали, наблюдая эту жуткую картину. Будь проклята немецкая нация во веки веков! Увы, сегодня немцы живут в богатстве и снова «под ружьем» в НАТО.
Наступило страшное лето 1942 года. Папа укреплял наше единственное средство спасения. К ранее вырытому окопу добавил сверху настил из бревен, на них насыпал большой слой земли и камней. Почти все лето 1942 года мы, дети, просидели в этом убежище, только ночами выползали на свежий воздух подышать. В соседнем доме разместили ночной лазарет, в него привозили раненых из окопов. Из других окопов в степи, раненые все шли к этому дому. Лечить и перевязывать солдат было нечем. Все жители Туровки, женщины несли простыни, медсестры их разрезали на бинты. Из медикаментов были йод и марганцовка, которые имелись в домах жителей. Стирка белья раненых – то же жители. Но надо было их и кормить. Солдаты, раненые, доставленные из окопов передовой, имели только запас пшенных концентратов в пачках, в сухом виде. Нужна была вода. Я уже ранее говорила, как опасно было ее доставать. И все эти заботы о раненых, покалеченных солдатах легли на плечи женщин Туровки. Мама с соседками варили супы, каши и кормили раненых, пока они ожидали перевязки. Практически, все заботы о раненых солдатах, командование Севастопольского оборонительного района предоставило гражданскому населению, не имевшего для этого средств.
Что происходило на передовой тогда, мы практически ничего не знали. Раненые неохотно говорили об этом, но было ясно, что происходит что-то страшное. Непрерывно с передовой везли раненых... Мы знали, что Приморская армия, эвакуированная из Одессы осенью 1941 года, пробилась в Севастополь, в нем она и осталась.
В нашем доме жили многие офицеры этой армии. В соседнем доме разместили штаб этой армии, и ее командующего генерала И.Е. Петрова. Ординарцем у него был его сын. После войны он трагически погиб в схватке с бандитами, во время землетрясения в Ашхабаде. Таким соседством мы очень гордились. В середине лета 1942 года этот штаб куда-то переехал
Наступил страшный и трагический июль 1942 года. Наша Красная Армия отступала. Солдаты, матросы, техника. Уходили по нашей улице, с ними шло огромное количество раненых. Было очень страшно! Наши женщины спрашивали: «Куда вы, ребята?» Они отвечали, что идут к мысу Фиолент, а там, якобы, их будут эвакуировать на Кавказ. Вскоре последовали немцы на танках и бронетранспортерах и то же по нашей улице. Стало еще страшней! Папа ушел вместе с уходившими нашими войсками, но мы его не видели, так как сидели в окопе. Вместе со всеми он оказался на мысе Фиолент, в районе 35-й батареи. Увидев, что там творилось, как немцы уничтожали наших солдат и матросов, что эвакуация на Кавказ – это обман и как «убывает», оставляя армию, командование. Много лет спустя папа рассказывал брату, что своими глазами видел, как убегал на последний самолет, переодетый в гражданскую одежду командующий флотом адмирал Октябрьский. Матросы, обступили его, не хотели пускать и кричали со всех сторон ему проклятья. Тогда он выставил вперед автоматчиков, которые расстреливали матросов, а сам он, прямо по трупам, добрался до самолета. И хотя с той поры уже прошло много лет, папа просил брата, чтобы тот об услышанном никогда никому не рассказывал, т.к. за это могут и в тюрьму посадить.
Вскоре все оставшиеся на мысе Херсонес без воды, без патронов и без пищи, солдаты и матросы были пленены немцами. Их выстроили в одну огромную колонну, и повели в сторону города. Когда колонна проходила мимо Туровки, папа воспользовался тем, что конвоиры чем-то отвлеклись и побежал домой. Но немцы все же его заметили, так как спрятаться было некуда – всюду степь. Папа забежал домой, успел снять гимнастерку, брюки и нижняя рубаха еще остались на нем. А следом уже врываются фашисты. Мы вылезли из окопа и увидели страшную картину – стоит наш папочка посреди двора, а вокруг него фашисты с автоматами, рукава у всех закатаны. Они тут же застрелили нашу собачонку, которая пережила с нами все бомбежки. Собачка эта кинулась на немцев и кусала их за ноги. Никогда она в течение девяти месяцев осады Севастополя даже не тявкнула на красноармейцев. Даже собака почувствовала звериную суть немецких фашистов.
Папу немцы схватили и опять затолкали в колонну пленных красноармейцев и краснофлотцев, которых вели по шоссе в сторону города. Мамочка бросилась за папой, кричала и плакала, мы, дети, за ней. Но конвоиры остановились и наставили на нас автоматы. Пришлось остановиться.
Позже мы узнали, что колонну пленных вели в сторону Симферополя. Это была еще одна трагедия Севастополя. Немцы особенно ненавидели матросов, по дороге расстреливали всех, кто был в тельняшках, стояла сильная жара, после бойни у Фиолента, все наши солдаты и матросы были переранены, изнурены. Добивали по дороге и всех, кто уже не мог идти. Убитых оставляли на дороге. Страшная была эта дорога на Симферополь в июле 1942 года...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ОКУПАЦИИ
Началась наша «жизнь при немцах». Прекратились бомбежки, но стало страшно жить. Каждый день слышались выстрелы в городе. Немцы добивали не успевших выйти из города военнослужащих, среди них оказалось не мало женского медперсонала, никого не щадили, всех убивали. Из нашего дома немцы нас выгнали, и мы ютились в сарае в конце двора. В доме поселили страшного немца в большом чине. Однажды я сидела в конце двора и чем-то занималась. Входит этот немец и страшно громко заорал, а потом захохотал. Я настолько испугалась, что стала заикаться.
Каждый день в городе была стрельба, это немцы убивали случайно оставшихся наших воинов. Говорили, что «наш» немец был главным по укреплениям города, наверное, он был военным инженером. Как-то мама пошла в Стрелецкую и принесла оттуда два ведра воды на коромысле. Только занесла во двор, входит этот немец и ногой бьет по ведру, затем и второе, вода разливается по двору. Немец показывает, что у него рубаха грязная, говорит, что нужно его обстирывать, а не своих детей. Вынес из комнаты ворох своего белья. Что делать? И мама снова пошла за водой к колодцу в Стрелецкой, принесла, все белье этого немца перестирала, выгладила и заносит ему. Немец дает ей наши, советские 5 копеек и спрашивает: «Это ваши деньги?» Мама говорит, что это наши деньги и взяла их. Позже, один из немецких офицеров, живших в нашем доме, и хорошо говоривший по-русски, предупредил маму: « Будьте с ним осторожнее, он на моих глазах застрелил двух женщин просто так, ни за что». Мы все очень боялись этого фашиста, но и не только мы. У него в денщиках был мальчишка солдат, семнадцати лет. Он подучил нас немного немецкому языку и когда этого зверюги не было дома, играл с нами в догонялки. Иногда мама расспрашивала его о семье. Он говорил, что два его брата уже погибли на этой войне, а он самый младший в семье. Он страшно боялся своего хозяина, как только тот появлялся, бежал к нему и выполнял все, что тот велел: мыл ноги, чистил сапоги, одежду и т.п. Звали этого мальчика Ганс. Вскоре Ганса отняли у его хозяина, и куда-то перевели, куда, мы, конечно, не знали. Маме было его так жалко, что она даже заплакала, когда он уходил.
Стояло жаркое лето 1942 года. Большую часть времени мы, дети, проводили во дворе, когда отсутствовал немчура, или в окопе. Ближе к осени пошли дожди и крыша нашего дома, вся пробитая осколками, потекла. Немцы под конвоем привели четырех пленных, чинить крышу. Мамочка наша уж так старалась их кормить тем, что еще было у нас. Как-то сидят они и говорят, «вот бы покурить!» Я это услышала, выбежала на улицу, нашла три или четыре окурка от немецких сигарет и принесла им. Наши пленные солдаты благодарили меня. Я так этим загордилась, что в течение недели, пока они чинили крышу, усердно собирала им окурки. Увидев, что идет немец и курит, шла за ним, и как только он бросал окурок, подбирала его и складывала в баночку. Бывало, что набирала окурков полную баночку. Наши солдаты потом из этого содержимого делали самокрутки, а я так была рада, что могу хоть чем-то помочь нашим солдатам.
Ближе к осени 1942 года в Севастополе для оставшегося в нем люда начался голод. Сразу же, по вступлении немцев в Севастополь, еще в июле, в город начали приезжать крымские татары, везли продовольствие в обмен на вещи. Деньги тогда не признавались. Не стоит и говорить о том, что это был за обмен. Это был вселенский грабеж! За картофелину – стул, за помидорину набор постельного белья и тому подобное. Несмотря на нужду в продуктах, мама не пошла на такой грабительский обмен. Мы тогда не знали вообще, что с нами будет, ходили слухи, что немцы будут выселять из города всех оставшихся в нем жителей. Пока мама говорила с татарами, я, такая проныра, лезла под телегу татар, надеясь подобрать что-нибудь из случайно упавшего. И однажды мне удалось набрать семь-восемь маленьких картофелин! Мамочка сварила из этих картошечек супчик. Когда стали кушать, то братик смотрел, у кого в ложке картошка, и пальчиками ее выбирал. Мы уже и забыли, когда ели овощи.
Мы с сестрой считали себя уже взрослыми. Из детей, родившихся в 1940-1941 годах, мало кто выжил. Все тогда очень удивлялись, что у нас в семье такой маленький ребенок. Все заботы о нем пришлось взять на себя старшей сестре Валентине. Она его не спускала с рук, и где что мы добывали, где кто, чем угостит, сестра и я бежали и несли братику. Так он и выжил. Но у него начинался рахит.
В конце августа к нам, из Бахчисарая, пришла родственница и моя крестная Варвара Андреевна Акишева. Принесла немного фруктов, овощей. Тетя Варя бала поражена нашим видом, мы все уже были сильно истощены голодом.
Она попросила маму отпустить меня к ней в гости, хотя бы на месяц, для того, чтобы Милочка немного полакомилась фруктами. Варвара Андреевна и в мирное время часто забирала меня в Бахчисарай, т.к. она меня очень любила. Мама согласилась, и мы с еще несколькими женщинами отправились в Бахчисарай. До него из Севастополя минимум 30 километров. Иногда нам удавалось ехать на какой-то телеге, на нее складывали вещи и подсаживали меня, но большую часть пути шли пешком. Однажды, в кустах возле дороги, женщины нашли мертвого красноармейца, прислонившегося к дереву, с винтовкой в руках. Все женщины рыдали, и я, вместе с ними. У каждой из них, кто-то был на фронте, стало ясно, что эти женщины и приходили в Севастополь, что бы что-то узнать о судьбе своих близких. Но разве можно было узнать тогда в Севастополе о судьбе одного человека в том хаосе, который был в июле 1942 года? Так мы и брели по дороге, сколько времени шли, не помню...
Пришли в Бахчисарай ночью. Вначале мне там было хорошо, но затем стала тосковать по маме и с нетерпением ее ожидала. Прошел месяц, второй. Мама все не приходила, наступил октябрь. Отношение ко мне Варвары Андреевны тоже изменилось. Меня все тянуло к дороге, где я ждала мамочку. Старалась как можно меньше времени быть в доме тети Варвары. И вдруг, в октябре, какое неожиданное счастье – приехал папа на велосипеде. Господи, как я была счастлива! Папа приехал что-нибудь узнать о всей нашей семье, но нашел только меня. Я в него вцепилась, и казалось, что теперь он меня не оставить здесь. Но ему пришлось меня оставить и продолжить поиски остальных. Когда он уезжал, то я его не отпускала, а потом с криком и плачем бежала по пыльной дороге вслед за ним. Папа останавливался и тоже плакал и уговаривал меня еще немного потерпеть, и что он обязательно приедет за мной в самое ближайшее время. Слезы мои кончились. Я упала на траву и долго так лежала, пока меня не нашла тетя Варя.
Как потом я узнала, с папой дело обстояло так. Колонну пленных красноармейцев и краснофлотцев гнали в сторону Симферополя. Дошли до нынешней железнодорожной станции Сюрень, это примерно 20 километров т Севастополя. Там протекала маленькая речушка. Весь этот путь пленных не кормили и не поили, а ведь жара стояла ужасающая. И вот у Сюрени развели речной водой отруби и этим пойлом накормили пленных. Те, кто съел это пойло, сразу же скрутило в желудочных судорогах, у них начался кровавый понос. Многие тут же и скончались, остальных больных тут же добили конвоиры. Папа не стал есть эту отраву и из последних сил дошел до Симферополя. Там всех пленных загнали за колючую проволоку концлагеря. Охрана сменилась, немцы оставили вместо себя татар-полицаев. Пленных по-прежнему держали без пищи и воды. Жители Симферополя толпами приходили к концлагерю, бросали через проволоку еду и питье, и записки. За проволокой, в лагере, все, что кидали жители, делилось поровну, хоть и доставались каждому крохи.
Многие надеялись найти родственников. Пленные подбирали записки. У папы в Симферополе жил брат Федор Дмитриевич. Ему и передали добрые люди папину записку. Федор прибежал к этому лагерю, принес еды и воды и пообещал папе договориться с полицаями. Эти полицаи, как и немцы, были очень жестоки с пленными, но более продажны, чем их хозяева. Дядя Федя сумел за плату договориться с полицаем, чтобы он отпустил папу, как местного жителя, «на поруки». Впоследствии Федор Дмитриевич рассказывал, что он с огромным трудом довел папу из лагеря до дома, так как папа очень ослабел.
Дома у Федора папу подкормили, он немного оправился, но выйти из дома никуда не мог, так как не имел никаких документов. Но все же решил добраться до Севастополя и узнать, что стало с семьей. Без преувеличения, это было чрезвычайно опасно. Перед Севастополем все проезды и проходы были перекрыты немцами, но не для папы. С детства братья Зайцевы знали окрестности Севастополя, все потаенные тропки, проходы между балками, все леса, речки и рощи. От Симферополя до Севастополя 80 километров. И по территории, занятой немцами, без документов, папа пробирался ночами несколько дней. Прокрался к нашему дому и через развалины самого города. Когда зашел в дом, в нем немцев уже не было, они покинули его. Но в доме, совершенно неожиданно встретил родного брата, Виктора Дмитриевича Зайцева. Как это все произошло, отдельная история, о которой расскажу после. Мамы, Валентины, сына Саши и дочки Милы в доме не было! Папа плакал над люлькой сына, обхватил ее руками и рыдал в голос. От Виктора Дмитриевича, брата, узнал, что маму с детьми вывезли, но куда, брат не знал. Оставаться в доме папе было опасно. На чердаке братья нашли оставленный немцами велосипед, папа взял его и отправился обратно в опаснейший путь, На всякий случай заехал в Бахчисарай, где и нашел меня.
Когда мама отправила меня к тете Варе, она внезапно заболела, никто не мог сказать, какая у нее болезнь. Была высокая температура. Вся забота о маленьком братике легла на мою старшую сестру Валентину. И за мамой надо было ухаживать, т.к. мама теряла сознание. Тогда Валя побежала к нашим знакомым, к Шуре Сорокиной, муж которой был врачом. Он остался в Севастополе для работы в подполье. Работал в немецком госпитале. Вечером он пришел и поставил диагноз – у мамы тиф! Это грозило расстрелом всей семьи, если об этом узнали немцы. Но кроме Сорокина об этом никто не узнал. Жившим в доме немцам он сказал, что у мамы простуда, приносил лекарства и выхаживал мамочку. Позже нам стало известно, что для этого его и оставили в Севастополе – помогать оставшимся нашим раненым и прятавшимся в разных местах. Но проработал в немецком госпитале он не долго. Немцы его разоблачили и расстреляли. Так, с помощью этого замечательного, доброго человека мама стала поправляться. Все же она была еще молодая, полная сил, и главное, на ней лежала ответственность за детей.
Как только мама окрепла, то решила пойти за мной. Оставила снова сестру с братиком и пошла. Когда подошла к выходу из Севастополя, то увидела, что выход из города перекрыт полицаями. Они сказали маме, что выпустят ее, но назад, ни в коем случае, не пропустят. Что же было делать? Здесь оставила двух детей, уйти и не вернуться к ним. За мной все же присматривали. Рыдая, мама вернулась. Через несколько дней пришел полицай и потребовал у мамы документы на детей и на саму маму. Полицай забрал все документы с собой и велел маме через три дня придти в комендатуру. Пришла, спрашивают: «Куда будешь уезжать?» Оказывается, немцы выселяют из Севастополя нетрудоспособных и с детьми, остальное же население подлежит вывозу в Германию. Куда ехать, мама и сама не знала. Назначили ей день выезда, для чего прибыть на железнодорожный вокзал. Нашу соседку по дому, тетю Женю, работавшей уборщицей, сразу не тронули, но вскоре вывезли в Германию вместе с четырьмя детьми!
Дома мама собрала вещи, кое-что из посуды, постельное белье, отрезы, которые дарил ей папа еще до войны. Кто-то дал маме тележку и с детьми они потащились на вокзал. 12-летняя девочка, сестра, всю дорогу несла на руках братика. Кто знаком с Севастополем, знает, сколько километров от Стрелецкой бухты до вокзала в Южной бухте! Брату было всего два годика. Посадили их в товарные вагоны, вывезли дальше Симферополя, выгрузили в районе Джанкоя в степи. Поезд ушел. Высаженные в совершенно безлюдном месте, люди начали искать в ближайших татарских селах хоть какой-нибудь приют. Мама со своей соседкой по Севастополю Татьяной Черкашиной забрели в деревню Талиляк и там им разрешили поселиться в какой-то брошенной развалюхе. Там они временно и остановились. Перетащили со степи вещи, детей. Стали ждать каких-либо вестей.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В БАХЧИСАРАЕ
Стояла поздняя осень 1942 года. К этому времени папа вернулся из Севастополя в деревню Куждугермен в 4-5 километрах от Бахчисарая. Сегодня это поселок Предущельное. Там жила тетя Варя, приютившая меня. Папочка приехал за мной, боже, как я обрадовалась! Он решил забрать меня в Симферополь к брату Федору. У этого брата было и своих трое детей. После кончины их матери от тяжелой болезни, он женился на другой женщине, которая присматривала за его детьми. И я совсем не к месту была в этой семье. Понимала это и старалась как можно реже попадаться на глаза этой женщине, как можно больше времени проводила на улице. Спасибо и за то, что тарелку супа мне давали. А папа с дядей Федей работали где-то в лесу. У Федора была лошадка и телега. Они с папой рубили лес и привозили в город, продавая бревна на дрова. Нужно было, как то выживать. Конечно, деньги забирал Федор, а папа был рад, что он нас приютил. Однажды вечером, когда папа был дома, а я, как обычно, прыгала на улице, вдруг увидела, что в конце улицы появляется силуэт мамы! Сразу оцепенела, а потом, с криком «Мамочка!», кинулась ей навстречу. Я так кричала и бежала, что папа услышал и тоже выскочил на улицу. Господи, это была моя мамочка, она тоже бежала мне навстречу. А тут и папа! Разве можно с чем-то сравнить встречу этих любящих людей, которые потеряли друг друга при страшнейших обстоятельствах и не чаяли уже, что когда-либо могут встретиться! Мамочка из-под Джанкоя пришла пешком в Симферополь к дяде Феде, чтобы узнать что-то о папе, так как знала, что колонну пленных повели в Симферополь. После этого она хотела идти дальше, за мной в Бахчисарай. А тут такое счастье, что и я, и папа ей встретились! Вот такие счастливые моменты бывали во время той страшной войны.
Дядя Федя дал свою телегу, не помню, кто поехал, папа с мамой, или Федор, забрать детей из-под Джанкоя, из татарской деревни. Все это пешие переходы и поездки были очень опасны, особенно для папы, без документов. Уж и не помню, как мы все радовались, когда вся наша семья воссоединилась, и с сестрой Валентиной, и с братиком Сашей!
Вскоре вся наша воссоединенная семья сняла какой то домишко и мы туда переселились. Расплачивались за жилье хорошими вещами, которые мама смогла вывести на себе из Севастополя. Так мы перезимовали с 1942 на 1943 год. Было очень тяжело, голодно и холодно. Часто к нам приходили двоюродные наши брат Вася и сестра Надя и старшие дети дяди Федора. Они всегда приносили что-то съестное, утаив от мачехи. Поэтому мы их очень любили, ждали и радовались их приходу. Васе тогда было семнадцать лет, думаю, что он уже тогда состоял членом симферопольского подполья. Как-то он привел к нам девушку, она была старше его, чтобы познакомить с мамой и папой. Она была подпольщицей и хотела привлечь папу в эту организацию, так как к защитникам Севастополя было особое отношение. Но увидев это голодное, многодетное семейство, где "мал мала и еще меньше", она только с папой о чем-то поговорила и ушла. Позже несколько раз приходила, играла с нами, детьми, подарила свою фотографию, где выглядела хорошенькой, юной. После войны мы долго хранили ее фото. Но это был ее последний приход. Вскоре мы узнали от Васи, что ее выследили немцы и забрали в гестапо. А оттуда никто не возвращался. Сегодня, к сожалению, я даже не могу вспомнить ее имя.
А Вася с другом Николаем где-то достали поломанный киноаппарат, и так, как были умельцами на все руки, то привели его в рабочее состояние. Потом где-то приобрели два кинофильма: « Бабы рязанские» и « Дочь партизана». По ночам мы к ним приходили. В маленькой спаленке занавешивали окно, все усаживались на полу и ребята крутили нам эти фильмы. Чтобы не было слышно стрекота киноаппарата, проигрывали пластинки на патефоне. Вот какие все были отчаянные, ведь немцы, даже в этом доме жили! Если бы выследили наши киносеансы с такими фильмами, то всех бы перестреляли. Но Боженька нас оберегал, и мы несколько раз смотрели эти фильмы. Фильмы были немые, но нам и без звука все было понятно.
Первые слова братика Саши, когда он начал говорить, были: «Коти, леба, супу, ка». Это были первые его слова – о хлебе, супе и каше!
Мы очень трудно и тяжело пережили эту зиму. И весной мама решила, что надо перебираться ближе к земле, иначе не выжить, погибнем. Уж не знаю и не помню, как папа смог договориться с каким-то немцем-солдатом и полицаем, чтобы они нас вывезли в Бахчисарай, а там он с ними расплатится наши родственники. И мы поехали. Перед этим папа попал в облаву, но сумел сбежать. И ему нужно было исчезнуть из города. Ехали какими-то обходными путями, папа их знал, и наконец, приехали снова к тете Варе. И она, на самом деле, сполна расплатилась и с немцем, и с полицаем – ящик яблок, несколько куриц, молочное, и хорошо накормила их. Стали решать, что делать дальше. Пошли по Качинской долине по деревням, смотрели, где какое пригодное жилье, свободное для поселения в нем. И в деревне Татаркой, расположенной у самой дороги, нашли покинутую хатку. Вселились туда и тотчас начали обрабатывать клочок земли, который нам выделил и разрешил им пользоваться староста деревни. В этой деревне немцев не было, были румыны, которые не зверствовали так, как немцы.
Рано утром, когда мы, дети, еще спали, родители вставали и шли вскапывать огород, ничего не поев. Как-то, когда копали, у папы начался сердечный приступ, и мама на себе принесла его домой. Лекарств никаких не было, о враче можно было только мечтать. И от отчаяния мама побежала в румынский лазарет, где умоляла румына-врача спасти мужа. Врач прибежал (я это хорошо помню) дал папе лекарство и папе стало легче. Потом врач стал расспрашивать маму, что случилось? Мама ему рассказала, как все произошло. Врач сказал ей, чтобы впредь никогда не заставляла мужа работать на голодный желудок: "Дайте хоть маленький кусок хлеба, чтобы желудок работал, иначе в желудке начинаются голодные спазмы, которые надавливают на сердце". Все это мама и мы запомнили, как молитву. Теперь, что получше из еды, отдавали папе и братику.
Днем родителям надо было идти работать родителям на колхозные огороды, урожай с которых отправляли оккупантам. Румыны не всегда находились в деревне, иногда куда-то уезжали. В деревню стали часто заходить партизаны. Среди них было много севастопольских матросов. Когда пришли первый раз, то спрашивали, кто из жителей из Севастополя? В деревне было три русские семьи, в т.ч. и наша. Остальные жители – татары. Пришли партизаны к нам домой, поговорили с папой и ушли с ним в лес. Потом папа вернулся и стал советоваться с мамой. Нам предложили всей семьей пойти в партизаны. Но мама отказалась из-за детей, двое совсем маленькие, да и старшей дочери всего двенадцать лет.
Помню, как 1-го мая партизаны пришли в деревню, собрали на митинг жителей, выступали с речами, детям раздали красные флажки, и мы радостно с ними бегали. Но мама отобрала их и спрятала. Она говорила: «От греха подальше».
Папа выполнял какие-то задания партизан, часто уходил в лес. Вероятно, проживая у дороги, наблюдал за передвижениями войск румынских и немецких и докладывал об этом партизанам.
На огороде стал поспевать урожай, и мы ожили. Хлеба не было, не было жиров, но были фрукты и овощи. Все чаще стали появляться в деревне румыны. Недалеко от дороги у них был загон для лошадей и команда румынских солдат для их обслуживания. В то голодное время, мы, дети, не замечали красоты крымской весны. Все цвело и благоухало, а мы дежурили у дороги, может там найдется что-то съестное. И вот, проезжает телега с румыном солдатом, в телеге кукуруза. Мы молча бежали за телегой,. я, конечно, последняя в толпе детей, за мной братик ковыляет... Видно, доброе сердце было у этого румына. И он через небольшие промежутки времени начал бросать нам по початку кукурузы. Когда все дети получили по початку и отстали, нам с братиком бросил сразу два початка! И так несколько раз проезжала эта телега через деревню. Как мы ожидали ее у дороги! Затем радостные прибегали домой, лущили початки и на конфорке жарили зерна. Они трещали, лопались, разворачивались в розочки, оставляли и папе с мамой. Это была царская еда!
Мы были очень любопытны, и наблюдали за румынами в конюшнях. Туда приходили румынские офицеры проверять состояние лошадей: как они вычищены, накормлены... Если им что-то не нравилось, то они избивали солдат, смотревших за лошадями. Когда мы увидели это первый раз, то нам, детям, это показалось ужасным. Мы прибежали домой, и рассказали об этом маме. Для нас было непостижимо, как офицер может так избивать своего солдата! Но у румын были другие порядки. У них офицеры были паны, из богатеев, а солдаты – их рабы. Видимо, у оккупантов были свои порядки. Однако воришки все они были отменные. То веник украдут, то еще что-то. Сварила мама, как-то кашку братику, поставила остудить, а румын ее съел. Мама стала его ругать, он промолчал. Позже к маме подошел один из румынских солдат и сказал на русском языке, тихо: "Не надо так высказываться, т.к. многие из нас знают русский язык. Среди нас часть молдаван, насильно мобилизованных в румынскую армию, и что у них уже есть связь с партизанами. Мы только ждем первого боя, чтобы перебить офицеров и перейти к партизанам". Это я сама слышала. Мама после этого стала осторожней в общении с румынами.
Друзьями, у нас, детей, были татарские дети. Я очень дружила с ними. Мы очень быстро и неплохо выучили татарский язык, хорошо ладили с ними, дружили и дрались. Но папа запрещал нам говорить по-татарски. Он не любил татар. Видимо, раньше, еще в мирное время, сталкивался с ними.
Как-то я была дома, мои друзья играли на полянке, и один татарин побежал за моей подружкой Тасей, она от него. Споткнулась и упала на землю, да так, что животом напоролась на торчавший из земли колышек. И пробила им брюшину. Женщины засуетились, что делать? Папа сразу соорудил носилки. Набил кусок брезента на длинные палки. Уложили на них мою подружку, накрыли ее простыней и понесли под палящим солнцем, по пыльной дороге в Бахчисарай за пять километров. Несли моя мама, родители Таси и еще две-три женщины. Все очень спешили, несли из последних сил бегом. Пришли в Бахчисарай далеко за полдень. Кинулись в больницу, там говорят, прошло много времени после получения травмы. И врачи отказались от помощи пострадавшей. Лекарств у них не было никаких. Тогда женщины от безысходности решили идти в немецкий госпиталь. Там врачи без всяких возражений осмотрели Тасеньку и оставили в госпитале! Пока делали операцию, ее родители сидели у госпиталя. Операция прошла успешно, Тася еще неделю пробыла в госпитале, затем ее забрали родители. И немцы были разные! Родители Таси (татары) были людьми зажиточными и хорошо заплатили немцам.
В конце Качинской долины находилось село Биясы. Там была церковь, и проходили службы. В этом селе жила наша родственница тетя Надя. Мы иногда ходили к ней, хотя это и было далеко от нас. В конце сентября 1943 года нас записали в школу в деревне Шуры, далеко от нас. Начали ходить в школу, ни бумаги, ни учебников у нас не было. Писали мелками на дощечках. Учительницей была молодая, красивая женщина. На каждом уроке присутствовал немец. Когда он входил в класс, мы обязаны были вставать, вытягивать вверх руку и кричать: « Хайль Гитлер!» И такое было в моей жизни... Но недолго мы так «учились». Через два-три месяца школу разогнали, село спалили. Начались карательные экспедиции против партизан.
В селе Биясы партизаны жили, как у себя дома. Когда мама туда приходила, то жители говорили, что у нас уже Советская власть. Там не было ни немцев, ни румын. Село находилось в глубине леса, там заканчивалась и дорога. И партизаны охраняли все подступы к селу. Как то осенью, вдруг появился большой румынский обоз, и без охраны. Румыны были уверены, что это их территория, на которой они хозяева. Партизаны их окружили и разгромили. Это, конечно, стало известно немцам. И немцы двинули по нашей долине несметное количество бронированной техники и солдат в касках на грузовиках. Как только папа это увидел, сразу побежал в лес предупредить партизан. Как военный человек, он сразу понял, что немцы проводят операцию по разгрому партизан. Но пока до партизан дошло его сообщение, немцы были уже на подступах к селу. Папа прибежал обратно домой, так как знал, что жители села видели, как он днем убежал в лес.
Вскоре в нашу деревню сворачивает с дороги грузовик с карателями-фашистами. Они стали сгонять всех жителей на полянку напротив нашей хатки, где, мы, дети, всегда играли. Вся деревня семьями, с детьми, собрались на этой поляне. Папа вышел с братиком на руках, а мы все, прижались к нему по бокам. Всю толпу жителей немцы окружили с автоматами, направленными на всех нас. И немец-офицер на русском языке стал спрашивать, ходят ли партизаны в деревню и, если ходят, то к кому именно? Спрашивал несколько раз, но толпа молчала. Наконец, вышел старый татарин – староста деревни и сказал: « Партизаны в деревню заходят, но, ни с кем лично не общаются, и в дома, ни к кому не заходят». Немец говорил, что-то еще, потом скомандовал солдатам, они сели в грузовик и уехали. Когда грузовик отъехал, мамочка вышла из толпы и низко поклонилась всем татарам односельчанам. А папа весь окаменел, стоял как столб, не мог говорить, продолжая держать на руках сына. Вот так смерть прошла мимо нас. Конечно, если бы допрашивали по одному, то нас выдали бы немцам, но перед всем народом никто не захотел брать грех на душу.
Позже мы узнали, что творилось в селе Биясы. Предупрежденные партизаны успели уйти из села. Но в селе остались их семьи. Наша родственница тетя Надя с племянницей Клавой ушли вместе с партизанами. Много женщин с детьми остались в селе. Несколько позже, мимо нашей деревни, по дороге, гнали жителей того села и из других сел. Папа сказал, что пора собирать вещи и уходить, так как скоро немцы и нас погонят. Проходившие по дороге люди рассказывали об ужасе, который видели. Во всех селах были осведомители, которые сразу указывали немцам на дома, где жили семьи партизан. Часть немцев кинулась в лес с проводниками-татарами, что бы уничтожить весь партизанский отряд. Начались бои, но партизаны отходили все дальше в леса, где не было проходов. А в селе немцы стали поджигать дома партизан вместе с жителями. Когда матери выбрасывали своих детей из окон горящих домов, надеясь, что этим спасут им жизнь, то немцы хватали этих детей и снова забрасывали их в пылающие дома. Расстреливали всех и каждого, кто попадался на глаза. Так все село и сожгли. Все же кто-то из жителей смог спрятаться в окопе, кто-то успел убежать в ближайший лес. Женщины из этого села шли по дороге, как полусумасшедшие, как тени. Одна женщина, вместо своих трех детей, шедших рядом, несла подушки. Куда их гнали, неизвестно. Вслед за ними шли каратели, конвоировали их. Все села, что были вдоль дороги, жгли. Дошла очередь и до нас. Папа соорудил какую-то тележку, мы погрузили в нее вещи и нас тоже погнали по этой дороге. Нашу деревеньку сожгли тоже. Но чем ближе к городу, тем реже и меньше жгли деревень. Так мы дошли до Кунедугурмена, где жила тетя Варя с дядей Васей и свернули к ним. И снова они нас приняли. Это был такой радостный вечер, мы все так радовались, что остались живы.
Это был последний день, когда я видела сына тети Вари Сергея. Ему было лет двадцать или немного больше. Он уже и службу отслужил. В тот вечер он был такой веселый, играл со мной и братиком. На коленях прыгал по комнате, на спине сидел Саша, а я бегала, погоняла его и ржала, как лошадка. Это был незабываемый вечер. Все смеялись, и наши родители тоже, отходили от пережитого ужаса.
А на следующий день Сережа ушел к партизанам и больше мы его никогда не видели. Вскоре Сергей погиб в бою. Следом за ним стали собираться дядя Вася и тетя Варя. Дядя Вася прошел Первую мировую войну, Гражданскую и был опытным солдатом. Они собирали кое-какие вещи, а мы три-четыре вечера кололи им орехи и собирали ядрышки в торбочки. У них два мешка стояли с орехами. Когда они уходили, то сказали, чтобы и мы себе тоже набили орехов, в дороге пригодятся, как будто знали, что нас скоро погонят дальше. Так вскоре и случилось. Часть вещей оставили дома, т.к. каратели сказали, что жечь дома не будут, но теперь здесь запретная зона, и кто в ней будет обнаружен, того сразу расстреляют. И мы поспешили уйти налегке, но забрали с собой тети Варину корову, не пропадать же ей, если она останется здесь одна. И пошли мы к сестре тети Вари, тете Насте. Жила она у железнодорожного переезда в районе Сюрени. Это за Симферополем, 30-40 километров от дома тети Вари.
Стояла поздняя осень 1943 года. Эта женщина приняла нас, но главное, обрадовалась, что корову привели. Но больше молока мы не видели. Иногда давала братику немного перевеянного молока. У них самих были две маленькие комнатки. Там жила она, дочь и двое внуков, моих ровесников. Конечно, все мы ютились на полу даже без подстилки. Стали болеть. Нас с утра чем-то кормили и выгоняли гулять до вечера. Мама прислуживала по дому, а папа во дворе по хозяйству.
Эта тетя Настя была злой и очень жестокой женщиной. Ее дочь, как-то проговорилась, что она убила собственного мужа, за ненадобностью. Когда муж пас корову, она сзади ударила его по голове. И папа с мамой решили вернуться в Бахчисарай за оставшимися вещами. Я даже не представляю, как они решились на это. Они могли вообще не вернуться обратно, так это было опасно. Когда они пришли в село, то увидели страшную картину. Возле окна в комнате лежал труп молодого человека. Видимо, он отстреливался. Родители мои ночью, тайком, закопали этого человека во дворе. Потом ночью собрали свои вещи и ночью тайком вышли из опасной зоны. После они нам рассказали, что случилось в том доме. Там на ночь остановилась разведывательная группа партизан. Чтобы согреться они затопили печь. Проезжавшие по дороге немцы издали увидели дым и окружили дом. Во время боя все партизаны были убиты. Как мы ждали родителей, как нам было страшно оставаться у этой злой женщины. Вскоре она довела до свою дочь до того, что та повесилась. Хорошо, что папа успел заскочить в коровник и перерезать веревку.
Всю зиму с 1943 на 1944 год мы с братиком бродили по поселку и лесу. Зима была не холодная. С нами гуляли и внуки бабы Насти. Мы дружили с ними, и с ее внучкой Нелли. После войны она погибла, подорвалась на мине. Братика ее не помню.
Ранней весной 1944 года наша семья ушла от Насти. Жить у нее было невозможно. Она просто заедала моих родителей. И папа с мамой нашли в этом же поселке добрых и хороших людей, которые, которые дали нам большую и теплую комнату в своем доме, мы, как будто в раю оказались. Помогали нам они и продуктами. Мы попали к этим людям, как к самым родным. Братику они давали утром банку молока. Мы с этими людьми так сдружились, что и после войны дружили. Их дочери часто приезжали к нам в Севастополь. А вот фамилию их забыла. Долго помнила, а сейчас вспомнить уже не могу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Наступила весна 1944 года. Немцев так быстро гнала Красная Армия от Перекопа, что полевые кухни не успевали за бойцами передовых частей. Наши женщины выносили на дорогу все, что имели и кормили их. Началось освобождение Крыма. Партизаны выходили из лесов и сразу присоединялись к армии.
А папа стал болеть. Недоедание и простуда отразились на легких. Он тяжело кашлял, и мама продавала последние тряпки, чтобы купить хоть немного жира и подлечить его.
Мимо Сюрени шла дорога на Севастополь, по которой шли наши войска, и солдаты иногда и останавливались там передохнуть. Они были такие бодрые, веселые. И говорили маме «Не горюй, сестренка, через день будем в Севастополе!» А мама им говорила «А вы были в Севастополе? Это крепость неприступная, и немцы еще ее и укрепили, будьте осторожны!» Все женщины благословляли наших солдат и молились за них. А потом начался штурм Сапун-горы и как повезли раненых, то с грузовиков кровь текла прямо на дорогу.
Наш дядя Вася Акишев тоже участвовал в штурме Сапун-горы. Бахчисарайскую партизанскую бригаду, в которой он воевал, вместе с Красной Армией направили на штурм этой горы, Вероятно, потому, что партизаны хорошо знали там местность. Дядя Вася был старым и опытным солдатом. Как он нам рассказывал, перед штурмом он взял под свою опеку молодого, неопытного солдата. И сказал ему «Делай все, как я, не отставай от меня и находись все время позади меня». Он знал, когда надо подняться, когда залечь, Когда перебегать из укрытия к укрытию, а когда и головы не высовывать. И так они оба достигли вершины горы. А там был сплошной ад! В самой горе доты, дзоты. Стрельба из всех видов оружия, огнеметы, мины... Вся гора была покрыта убитыми нашими солдатами и немцами. Но иначе в Севастополь было не войти. Немцы штурмовали Севастополь девять месяцев, а Красная Армия взяла его за девять дней!
Как только мы узнали, что Севастополь освободили, то столько радости было! Нет слов, чтобы ее передать. Мы вернулись в деревню Куждугермен, там нам выделили у дороги комнату в доме. Немного обустроились и вскоре папу вызвали в военкомат. Там его осмотрели, и врачи пока отправили домой. Папа сделал клетки и в них мы развели кролей, что очень поддержало его здоровье. А я лазила по ракитникам у речки, ломала ветки для кролей, рвала руками траву – питание кролей было на моем обеспечении. Папу еще три раза вызывали в военкомат, мама что-то из мясного ему пекла и шла вместе с ним в военкомат, а мы их ждали дома. После четвертого вызова его забрали в армию, но в виду крайней истощенности и болезненности отправили в тыловые части. Сказали, что для передовой он не годен. Папа действительно вначале попал в тыловые части, но потом из-за больших потерь при наступлении, его перевели в пехоту, где он и воевал до конца войны пулеметчиком. О том, что было с ним на войне, папа не очень любил рассказывать. Помню только его рассказ, как однажды на передовой, он отлучился на несколько минут из землянки, где сидел с товарищами. И только отошел от нее на несколько десятков метров, как прямо в землянку попал снаряд и все, кто там находился, погибли. Потом он их сам и откапывал и хоронил. Войну папа закончил в Вене.
Мы же немножко обжились, и огород посадили, и козу Кузьку приобрели. В один из дней мама решила пешком идти в Севастополь, посмотреть, что стало с нашим домом. Она ушла, а мы с нетерпением ожидали ее возвращения. Как потом мама рассказывала, дом она застала полуразрушенным, все комнаты были совершенно пустые и только в зале висели иконы. Мама упала перед иконами и стала молиться и благодарить Господа за то, что сохранилась наша семья, и сохранился наш дом. Затем пошла туда, где папа работал до войны – в Щитовую станцию Черноморского флота узнать, вернулся ли кто из его начальников, и встретила его бывшего начальника майора Коваленко. Тот только вернулся с Кавказа с женой и двумя сыновьями (жена тетя Оля, сыновья – Боря и Игорь). Мама просила его присмотреть за нашим домом за нашим домом, и при возможности перевести нас в Севастополь. Коваленки приехали к нам в деревню на студебекере, в гости. Мы с их детьми купались в речке, играли в садах и очень подружились. В сентябре в той же деревне я пошла в школу. Учебников не было. Старенькая учительница рисовала на бумаге буквы, мы их срисовывали на листочке бумаги, потом стирали ластиком эти буквы и снова на этих же листиках писали новые и снова стирали. Потом на этих же листиках буквы складывали в слоги и читали. Букваря и в глаза не видели. В школу ходили и в октябре. Мама уже собирала урожай с огорода, складывала вещи. Кролики наши уже подросли и набрали в весе. Я их хорошо кормила, но напрасно. Перед самым нашим отъездом, ночью кто-то открыл клетки и унес наших любимых и добрых зайчиков. Как мы горевали и плакали! Ведь я все лето их откармливала! Но вскоре дядя Павел Коваленко прислал за нами машину и несколько матросов. Они помогли нам загрузиться, и мы поехали. Сначала поездки были очень рады, но чем ближе подъезжали к городу, тем становилось страшнее. Возле Инкермана, с гор были сброшены железнодорожные составы, все разбито, искорежено... Въехали в город, одни развалины, ни одного дома целого. Проехали город, вот и наша слободка Туровка! Тоже много домов разбито, но наш дом уцелел, хотя и весь разбитый.
В нашем доме к этому времени уже жил родной брат папы Виктор с женой тетей Валей. И они были не очень довольны нашим приездом. Думали, что мы останемся жить в деревне. Как только мы разгрузились, мама набрала гостинцев для сыновей Коваленко и пошла их отблагодарить! Но застала в этой семье жуткую беду. Жена Коваленко, Ольга родила накануне девочку и после родов была в тяжелом состоянии. Муж Павел так же был в ужасном состоянии, так как за два дня до этого погибли оба их сына. Дело в том, что вся территория в районе их жилья была завалена боеприпасами: минами, гранатами, фугасами. И мальчики решили, то ли что-то разобрать, то ли что-то бросили в огонь, но раздался взрыв такой силы, что их потом по частям собирали. И только вчера похоронили... И мама осталась там на весь день. Помогала с ребенком, наводила порядок, т.к. всюду были окровавленные бинты, тряпки. Домой пришла ночью в страшном состоянии. Всю ночь плакала и молилась перед иконами. Нам же все объяснила и потребовала, чтобы мы ничего не брали в руки, особенно в степи. Мы это хорошо запомнили.
Прошло несколько дней, и мама повела меня в школу напротив городского кладбища № 19. Определили меня в тот же класс 1-й "Б", где учились братья Коваленко. Школа была вся разбита, цел был только вестибюль и подвалы. В вестибюле мы и учились.
Обуви у меня не было, и в школу я ходила в опорках. Как пойдет дождь, опорки мои сразу же раскисают, поэтому домой я уже шлепала по лужам, чего уж их обходить. Тогда я больше болела, чем в школу ходила.
Мамочка устроилась работать в Гидрографию ЧФ прачкой. Ей привозили домой белье за мизерную плату, 70 или 100 рублей, а буханка хлеба тогда стоила 100 рублей. Но нас выручало то, что нам каждый день давали обед, тогда это много значило. Положено было давать его на одну маму, но давали больше, знали, что дома еще трое едоков. И еще давали отходы от обедов. И мама купила поросенка, этими отходами его откармливали. Для стирки давали мыло и соду. Мама еще и соседей обстирывала. Через дом жил капитан 1 ранга Леут, командир Севастопольской ОВРы. Мама и их семью обстирывала. Я дружила с его дочкой, мы были сверстниками и учились в одном классе. Она была хорошая и добрая девочка, часто меня угощала. Я у них на Новый Год впервые попробовала мандарин. Ее мама, тетя Ксения была добрая и хорошая и часто меня подкармливала. А тогда я была как настоящий скелетик.
Мамочка моя очень тяжело работала, а еды никакой. Иногда дядя Витя подбрасывал немного рыбки. Но, в основном, он с тетей Валей продавали рыбу, собирали деньги на постройку своего дома. А пока жили у нас, как квартиранты. Главное, мы всегда ждали письмо от папы из армии. Когда получали его, то читали и перечитывали. Так прошла зима с 1944 на 1945 годы. Было у нас и радио, и мы с нетерпением ждали сводки с фронта. И радовались нашим победам.
Зимой я в школу почти не ходила, болела. В школе радовало то, что на последнем уроке раздавали маленькие булочки к последнему уроку. Часто за ней и ходила в школу. Все мои подружки съедали их, а я прятала подальше в свою школьную сумочку и несла домой. Часто на улице меня ждал братик и с криком бежал мне навстречу за этой булочкой. И я была рада, что принесла ее ему, хотя самой есть хотелось нестерпимо. Жили очень голодно. Хлеб давали по карточкам, отрезая талончик. Магазин был возле Стрелецкого шоссе ниже нас, возле лагеря военнопленных немцев. Когда шла за хлебом, за мной бежала наша собачка Муха. Постояв в очереди, получив буханочку хлеба с небольшим довеском, я глаз с него не сводила, Муха прыгала, заглядывая в глаза. Но, когда проходила мимо проволоки лагеря пленных, то они протягивали через нее руки, и я отдавала им этот кусочек хлеба. Не могла смотреть в голодные глаза...
Настала весна, все зацвело. Мне кажется, что весна 1945 года была самой прекрасной. Пленные работали на расчистке улиц, и среди холмов развалин стали намечаться что-то вроде улиц. Но тогда еще ничего не строили. В сохранившихся подвалах открывали магазины, кинотеатры. Город Севастополь восстанавливали очень долго и трудно.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ В МИРНУЮ ЖИЗНЬ
И вот, наконец, настало 9 мая 1945 года, день Победы! Сколько было радости и слез! Кругом шум и гам. Мама послала сестру в гидрографию за обедом, надеясь, что в такой день дадут что-нибудь вкусное. Когда сестра шла с мисками назад, ее встретил пьяный матрос. Сестре тогда было 12 лет. Она хотела обойти матроса, а он заорал и ударил ее. Валя заплакала, тогда матрос, поняв, что ударил ребенка, обругав ее, ушел.
Вечером был салют, прожекторы осветили все небо, было светло, как днем. Мы веселились перед нашим домом. В степи поставили два столба, между ними натянули простынь и почти каждый вечер показывали фильмы. Фильмы были трофейные, многие из Германии и хорошие, музыкальные: «Серенада Солнечной долины», « Сестра его дворецкого», "Похождения солдата Швейка».Так начался послевоенный период жизни. Мы приспосабливались к тому, что растила земля. Ели всякие листочки, плоды деревьев. И многое другое, часто не созревшее, от чего и животы болели. Все детство меня терзал голод.
Вскоре вернулся из армии папочка, но совершенно больной! Хотя поросенок был небольшой, его забили, папе срочно требовалось усиленное питание. Ему надо было спасать, больные легкие! Только когда мы подросли, мама рассказала, как она спасала папу. Накормив нас чем-нибудь, отсылала гулять, а папе жарила мясо, сало и с хлебом заставляла его есть. Он ел со слезами и уговаривал маму съесть хоть кусочек, но мама, ни кусочка не съела, зная, что дети голодные. Только так мама могла спасти папе жизнь. Папа был мастер на все руки. Нам с братом шил из старой обуви что-то похожее на обувь, мне что-то вроде босоножек соорудил. Как я гордилась, когда шла рядом с папой. И с какой завистью смотрели на меня дети, у которых отцы не вернулись с войны. Это был детский эгоизм, присущий в таком возрасте.
Папа устроился работать на почту охранником, по состоянию здоровья, его никуда не брали работать. Сутки на работе, двое дома. Подрабатывал, где мог. То с дядей Витей рыбу ловил, то кому печку сложит, то кастрюлю запаяет. Посуды тогда не было никакой. И все старье несли к нему, он чинил и паял. С вдов не брал ни копейки. Осенью пошла в школу, во второй класс. Смотрю, а в списке учеников класса меня нет. Учительница спрашивает у меня табель о переводе во второй класс. Я так удивилась! Какой еще табель? Говорю учительнице, что в прошлом году ходила в 1-й класс, значит, в этом году иду во второй класс. Она засмеялась и оставила меня в классе. Теперь я ходила в школу № 5. Самой школы, как таковой не было, Одни развалины. Школа находилась возле нынешнего стадиона «Чайка» и городской больницы. Рано утром шли в школу и через гору, чтобы сократить путь. Шли долго, около 4 километров, доходили до школы только ко второму уроку. Учительница – сержант в шинели, гимнастерке и сапогах. Мы ею так гордились! Она учила нас читать, писать, считать, и еще петь русские песни и танцевать. В школе были какие-то столы, но сидеть не было на чем, и папа сделал мне маленькую табуретку. Принесла ее в школу, но сидела на ней один день. На следующий день пришла, а моей табуретки нет. И весь день пришлось стоя писать. На следующий день пришла пораньше и сама схватила чужую табуретку.
1946 год прожили очень тяжело. Иногда семье давали «американские подарки» продуктовые. Главным в них для нас был жир – «лярд», жидковатый, белого цвета. Это было чудо, когда на кусочек хлеба тебе мазали немного этого жира! У нас всегда жили квартиранты, многие с семьями, у кого были дети – я для них была нянькой. Очень любила маленьких.
Мама к тому времени оставила каторжную работу прачкой и стала на продажу вязать платки. Папа где-то достал старенькую прялку, починил ее, и мама пряла на ней шерсть. За неделю при коптилке делала большой платок. Плату брала продуктами: ведро картошки, бутылка масла подсолнечного...
Вечерами собирались в комнате, и при коптилке рассказывали о войне. Мы, дети, затаившись в уголке, слушали много и разных военных историй. И все это рассказывали сами участники этих событий. Вот что рассказал один наш квартирант, бывший разведчик: «Возвращались мы с задания, было дело зимой, холодно, все промерзли. Посреди поля видим сарайчик, заглянули в него, там полно сена, посредине проход. Заползли в этот сарай и замертво упали в сено от усталости и холода, не выставили даже охранения. Утром проснулись и видим, напротив сено зашевелилось, и оттуда вылезают немцы, которые, видимо, как и мы, разведка, но шли с нашей стороны. Посмотрели друг на друга и, не стреляя, разошлись каждый в свою сторону...»
Квартировали у нас и офицеры СМЕРШа, много чего рассказывали. Один из них маме говорил, что она правильно делает, что молится. Я, мол, в таких ужасных ситуациях был, и молился, зная мамины молитвы, и оставался жив! Бывшие офицеры, жившие у нас, жили весело, вели себя достойно. Квартировал у нас и музыкант, старший лейтенант Вася Борзенков. Он из Германии привез красивый аккордеон, так что была у нас в доме и «своя» музыка.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
БРАТЬЯ МОЕГО ПАПЫ
Всего их было пять братьев, после войны осталось двое, мой отец и его младший брат Виктор. Старшим был брат Виктор, у него было два сына, старший Леонид, младший Дмитрий. Леонид был 1920 г. рождения, его призвали в армию в 1938 году, отслужил год, началась Финская война, кончилась она, только собирался демобилизоваться, а тут и 1941год и снова Леонид с винтовкой... Рассказывал, как дрался с немцами за конину мерзлую в Ленинградскую блокаду, кто первый достанет ее труп на передовой... Дошел до Берлина. Леонид и мой папа были большие друзья. Леонид вырос на папиных руках. После войны, Леонид, проходя мимо нашего дома, всегда останавливался и кричал: «Тетя Шура, а Степан дома?»
Брат Дима был непутевый, и писать о нем не буду. Сам брат Василий Дмитриевич, тоже воевал, в период обороны Севастополя был тяжело ранен, приполз домой, но помочь ему было нечем, так он и скончался от ран.
Брат Федор, который вытащил папу из концлагеря и у которого мы жили в Симферополе, в 1943 году умер от заражения крови, где-то в лесу, когда возил дрова, наколол ногу, и когда нашли врача, было уже поздно. У него было трое детей: Василий, Надежда и Петр. В 1944 году Василия взяли в армию и на фронт! Петя работал пастухом, Надя в прислугах. Так и остались все безграмотными. Василий провоевал до конца войны. Когда приехал к нам в гости, был весь в орденах и медалях. В самом конце войны его тяжело ранило, и победу он встретил в госпитале. Там же познакомился с санитаркой Полиной, после войны они поженились и вдвоем вернулись в Симферополь. Мои родители очень любили Василия и Петра, и чем могли, тем и помогали им. Надя вышла за друга Василия (оба нам при немцах тайно кино крутили). Этот дружок вернулся с фронта, но инвалидом без ноги. А Петр женился на девушке старше его, она жила у них на квартире, где они и познакомились. Увы, сегодня уже никого нет... Я долго переписывалась с Васей, он писал такие красивые письма, храню их до сих пор. Оба брата, Вася и Петр были настоящими самородками, они умели все! Они не только сделали своим семьям мебель, но из всякого хлама собрали холодильники, сначала Васе, затем Наде и Петру! Но не только это они умели. Из всякого старья собирали автомобили! И они ездили! Правда, эти автомашины ни на одну промышленную модель похожи не были. У Васи родились две девочки – Нина и Надя. Когда я поступала в институт, то жила у них в доме, в Симферополе и там готовилась к вступительным экзаменам. Но посланный мною аттестат зрелости в Ленинград бесследно там исчез. Поиски ни к чему не привели...
А вскоре я вышла замуж за курсанта Севастопольского военно-морского инженерного училища Вилена Михайловича Шигина...
Младший брат папы – Виктор Дмитриевич Зайцев. Оба они очень были дружны. Да и жили рядом на Туровке. Дядя Витя был прекрасным танцором, отличным стрелком и удачливым рыбаком. Женился он раньше папы. Его жена Валентина была из очень большой семьи, только сестер у жены было пять. Валентина была хохотушка, семья дяди Вити часто бывала у нас в гостях. Перед войной дядя Витя уже отслужил и работал вместе с папой на Щитовой станции ЧФ. Когда началась война, его сразу же призвали в армию. После прихода Приморской армии из Одессы в Севастополь, он был зачислен в 25-ю Чапаевскую дивизию. С первых дней обороны Севастополя был назначен снайпером, т.к. сразу был замечен, как отличнейший стрелок. И до конца обороны города находился на передовой. Иногда ему удавалось прийти с передовой к нам домой, он хотел знать, что и как с папой. В период обороны, в гарнизоне командование организовывало снайперское движение среди солдат армии. Выпускалась гарнизонная газета (названия ее не помню). Сборы снайперов Севастополя проводил Командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров. К сборам был выпуск гарнизонной газеты, в которой была помещена статья « Стреляйте так, как стреляет снайпер красноармеец В.Д. Зайцев» и его портрет. Сам дядя Витя говорил нам: «Я их стреляю, как куропаток, уже 40 штук угрохал». Наступил конец июня 1942 года. Чапаевская дивизия оборонялась в районе Мекензиевых гор. Вскоре от дивизии ничего не осталось, она вся погибла, знамена ее сожгли. Как дядя Витя остался жив, наверное, и Богу неизвестно! Имея ранение, с невероятным трудом, подвергаясь смертельной опасности, (кругом уже были немцы) он смог приползти в наш дом (его дом уже был разбит). Мамочка подхватила его у калитки, затащила в дом и кинулась искать его жену Валю. Никаких медикаментов не было, все, что можно было сделать – обмыть рану (на животе) кипяченой водой и обмотать чистой тряпкой! Вот так обе женщины пытались хоть как то выхаживать раненого. После захвата Севастополя немцами, уйти из города дядя Витя не мог, Его спасло то, что у жены в городе была огромная родня. И до весны 1944 кода, родственники прятали его и жену от угона в Германию. С приходом Красной Армии в 1944 году дядю Витю сразу вызвали в военкомат, медицинская комиссия признала его негодным к службе в армии. Рана, полученная в 1944 году, и не залеченная, дала какие-то осложнения. Отпустили и забыли о нем на много десятилетий! В 1970-х годах он пошел в военкомат напомнить о себе, службе в Чапаевской дивизии, что был не последним бойцом на передовой! Ответ Военкома: «Документы 25-й Чапаевской дивизии первого формирования были уничтожены при эвакуации из Севастополя. Предъявите газету с речью И.Е. Петрова о Вас. Это будет являться основанием для официального признания Вас участником Великой Отечественной войны». Махнул рукой Виктор Дмитриевич и до самой кончины больше ни ногой в военкоматы. Моему мужу дядя Витя еще в 70-е годы сказал об обороне Севастополя так: «Мы бы никогда не сдали Севастополя, но нас в июле 1942 года бросили все командиры, некому было командовать! Хочу одного, чтоб на моей могиле была надпись: «Здесь лежит Виктор Дмитриевич Зайцев, защищавший Севастополь в 1941-1942 годах». Когда я с семьей бываю в Севастополе, мы всегда посещаем его могилу. За ней смотрит и мой брат Александр Степанович.
Вечная Память и Слава всем Зайцевым, защищавших Севастополь и Вечный Покой!
Людмила Степановна Шигина (Зайцева)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
