Прошедшая ночь, как и все прочие в последнее время, выдалась кошмарной: тупо, но противно, ныла застуженная поясница, наплывами острой боли не давала забывать о себе поломанная в горах Джелалабада нога, дурные мысли разламывали голову. Жена тоже видать скверно себя чувствовала: ночью три или четыре раза вставала с кровати, ходила на кухню, хлопала дверкой холодильника, по комнате носился стойкий запах корвалола.
Всю ночь на улице лил дождь, он то утихал на время, то вновь дробно стучал по крыше из металло-черепицы и металлическим подоконникам, но к утру совсем прекратился.
Сегодня была среда, но Федор Басенко никуда не торопился, у него был выходной.
Федор лежал с открытыми глазами, прислушивался к своему состоянию, думал решаться ему или нет ложиться в больницу лечить спину.
– Ну, заширяют меня уколами, сделают «блокаду» и что? – Размышлял Федор. – На время боль отпустит, а потом вновь начнет донимать, а от уколов этих, говорят, почки «летят». Но, с другой стороны, сколько можно терпеть боль?
Из своей спальни тяжело ступая, чуть припадая на левую ногу, вышла жена. На ходу запахивая полы темно-вишневого, в белый крупный горох, байкового халата, она попыталась было начать делать зарядку, но тут же передумала и тяжело опустилась на диван в зале.
Федор сквозь открытый проем двери своей спальни все это хорошо видел, но голос не подавал, лень было.
– Тоже не спал всю ночь? – спросила жена и вновь начала махать руками имитируя упражнение. – Спина опять или нога?
– И то, и другое, видно пора на стационар.
– А чего ж ты тянешь время, мучаешься?
– По той же причине, что и ты, надеюсь на авось. Кстати, ты знаешь чем мы русские, отличаемся от иностранцев? Любой иностранец идет в больницу за год до болезни, а мы туда спешим за пять минут до смерти.
Жена засмеялась. И тут же заметила:
– В наших больницах не лечат, в калечат, деньги вымогают и ничем не помогают.
– Кому как, – не согласился Федор.
– Понятное дело: министры и депутаты Госдумы у других врачей лечатся.
Федор ничего не сказал, он был согласен с женой, а она, сделав еще несколько легких упражнений, ушла на кухню готовить завтрак.
Федор жалел жену, старался ее никогда не обижать, хотя получалось это не всегда, тем более, что жена была очень обидчивой. Хорошо хоть не могла долго обиду носить в себе. В последнее время она стала жаловаться на боли в сердце, Федор гнал ее в больницу, заставлял провериться, но она ссылалась на занятость на работе, все откладывала и откладывала.
– Смотри, доиграешься, – грозился Федор.
– На себя посмотри, – следовал моментальный ответ.
Жена преподавала математику в средней школе, целыми днями пропадала на работе, а по вечерам, до поздней ночи еще отчеты и планы какие-то писала.
– Дурдом! – Ругался Федор, имея ввиду всю систему образования в стране.
– А у Вас на хлебокомбинате порядки разве лучше?
Федору крыть было нечем, он давно уже для себя решил, что в России нормальной жизни никогда не будет и не потому, что нам кто-то постоянно мешает жить, как живут люди в цивилизованных странах, а потому, что мы так жить не хотим и не умеем. Причин на то много, но главная из них, как сказал когда-то Пушкин, что мы ленивы и не любопытны. И Тютчев далеко не дурак был когда выдал: «Умом Россию не понять, аршинам общим не измерить...»
– Кто нас может понять, если мы сами себя не понимаем, – горестно вздохнул Федор и встал с кровати.
На улице к тому времени стало совсем светло, даже солнечно, небо очистилось от туч, было ясным, емким, листва на вишнях и абрикосах полыхала зеленым огнем.
И вновь Федор вспомнил о сыне. Он гнал от себя, вернее пытался гнать тревогу о нем, но это было выше его сил. А тут еще по телевизору долго и нудно показывают что творится в Луганске и Донецке. Люди гибнут, как мухи ни за понюшку табаку, как сосед дед Егор говорит. И Виталик там, в этой мясорубке! Вот уже три недели ни слуху от него, ни духу. Раньше хоть звонил, а последние восемь суток – словно в воду канул. Благо, хоть жена не знает где он и чем занимается, а то она бы умом тронулась. У нее, итак, сердце ни к черту.
– Ох, Виталик, Виталик, как я тебя просил не ехать туда!
Федор вздрогнул от того, что он произнес эту фразу вслух, громко и с тревогой посмотрел на кухонную дверь.
Виталик оказывается и раньше ездил в Луганск или Донецк, Федор сам толком так и не узнал в каком именно месте воюет его сын, но тогда это сыну удавалось скрывать от родителей. Два раза ездил туда, по две недели там был – и все шито-крыто: приезжал оттуда, как ни в чем не бывало, небылицы о том, как в командировках – раз в Москве, а другой раз в Питере был, рассказывал. Да как складно, стервец, врал!
Федор, случайно, от Тамарки Суриковой – уборщицы у них на хлебокомбинате узнал, что его Виталик с ее Тимкой «воевать на Донбасс ездят».
Тамарка – балаболка, пьяница, ей Федор сначала не поверил, спросил не по пьянке ли ей такая чушь пригрезилась? Она ему в ответ и выдала:
– Я может быть и пьяница, но знаю и вижу чем мое дите занимается, а Вы, даже трезвые и грамотные, кроме собственных носов ничего видеть не желаете. Ты у Виталика своего спроси, спроси, глядишь, он перед тобою и откроется.
Через два дня после этого разговора Виталик сказал дома, что он вновь едет в командировку.
– Что-то ты зачастил, сына, в последнее время, раньше такого не было.
– Мамуль, времена меняются, ты же сама знаешь: под лежачий камень вода не течет. А у меня бизнес, крутиться надо.
Федор тогда промолчал, не стал вступать в разговор, а потом, когда жена ушла на работу, спросил:
– Опять в Донбасс?
Сын, укладывавший в тот момент в большую спортивную сумку свои вещи, с удивлением посмотрел на отца:
– А ты откуда об этом знаешь?
– Телевизор смотрю.
– Так ведь меня там не показывают. Тетка Тамара, видать, разболтала, а я ведь просил ее держать язык за зубами.
– Значит, плохо просил, магарыч не поставил ей.
Сын засмеялся.
– Ставил, папуль, ставил, но ей хоть сколько – все мало.
– Так почему она знает про ваши, так называемые, командировки, а мы с твоей матерью нет?
– А ты не догадываешься? Расстраивать не хотел Вас.
– А в неведении нас держать – это лучше?
– С моей точки зрения – да, лучше.
Федор ходил в волнении по комнате, наблюдал за сыном, ждал когда он еще что-нибудь скажет.
– Что молчишь? Хотя бы в двух словах мне рассказал, зачем ты туда ездишь?
Сын резким движением застегнул молнию на сумке, поставил ее подальше в угол, сел в кресло.
– Воевать я туда езжу, папуль, воевать. Кстати, как и многие другие из нашего города.
– Что, так много в нашем городе дураков, которые ни за что, ни про что рады свои бошки под пули подставлять?
Виталик несколько секунд сидел молча, опустив голову и словно о чем-то думал.
– Зря ты нас оскорбляешь! Те, кто ездит на Донбасс – далеко не дураки, – сказал он и грустно вздохнул. – У каждого из нас свои взгляды на жизнь, свое видение той или иной ситуации. Ты об этом знаешь не хуже меня. Может я буду говорить сейчас излишне пафосно, но по-другому просто нельзя. Так вот... В Донецке и Луганске люди встали на защиту родной земли, они поднялись против мракобесия фашиствующих националистов. Кстати, твой дед, а мой прадед, погиб в сорок четвертом году в Польше, воюя с фашистами. Мы тоже теперь против той же мрази воюем. В Донецке и Луганске от мрази защищают Русский мир. В свое время при помощи таких, как Горбачев был развален Советский Союз, теперь тоже самое пытаются делать с Украиной. Нас, россиян уже, фактически, разорвали границами с Украиной, теперь пытаются разорвать нашу сущность, наши души...
Неожиданно для Федора, сын вытащил из кармана джинсов пачку сигарет, открыл створку окна, закупил.
– Ты, что, разве курить начал? – удивился Федор.
– Иногда... Это ерунда... Брошу потом... Ну, так вот, как сказал однажды Достоевский, не по поводу Украины, конечно, но тем не менее, там Дьявол с Богом борются, а поле битвы – сердца людей. Мое сердце принадлежит Богу, поэтому спокойно смотреть на то, что происходит в Донецке и Луганске я не могу и не хочу.
– А о матери ты подумал? В случае чего – ты ведь у нас один единственный, да к тому же не женатый, не имеющий детей.
Федор разволновался и попросил у сына сигарету, он уже лет десять, как бросил курить, но тут ему опять очень захотелось хоть чем-нибудь себя одурманить.
– Конечно, папуль, думал. Ты, думаешь, мне легко? Но, что делать? Ты же прекрасно знаешь: природа фашизма такова, что естественное состояние защитить себя от перерождения и подчинение чужому приводит к уродливому искажению своего. Опять сошлюсь на Федора Михайловича: «Не люби ты меня, а полюби мое» – его слова. Поэтому будем защищать свое, во что бы то ни стало.
Федор бросил окурок в окно, подошел к сыну, обнял его сзади за плечи.
– Эх, сынок, сынок, затуманили Вам, молодым, мозги чем попало, день и ночь долдонят по радио и телевизору о патриотизме, Русском мире, а сами только то и делают, что воруют, воруют и воруют. Ты погляди на наше правительство – кого там защищать? Они Россию губят без зазрения совести, кругом коррупция, круговая порука.
– Все я вижу, папуль, все я знаю, но... Всему свое время. Поверь, их тоже не мятные пряники впереди ждут, с них спросят и еще как спросят... Я как-то в Донецке Евангелие от Луки читал, так там сказано: «Есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними.» Повторяю, всему свое время... Ты сам, если бы хоть полдня в Новороссии побыл, то наверняка после автомат в руки взял и на бандерлогов пошел. Там ведь дети воют, дети! В Отечественную войну молодогвардейцы против гитлеровцев бились, теперь их потомки головы свои за Русский мир кладут. Ты, например, знаешь, что в Лисичанске 22 мая случилось? Там пятьдесят восемь мальчишек и девчонок, практически безоружные против бандеровской нечисти город пытались держать. Восемнадцать человек всего живых из них остались. Под танки и БТРы с гранатами бросались, причем девчушки шестнадцатилетние. Взрослые ополченцы отступили, а дети – бились...
Виталик закурил новую сигарету и протянул пачку отцу. Потом они долго сидели молча, дымили.
Виталик был умницей, у Федора и его жены проблем сыном не было: в школе учился хорошо, занимался в музыкальной школе, научился играть на гитаре, потом боксом несколько лет занимался, институт как-то незаметно закончил. Однако преподавать русский язык и литературу не пошел, открыл сначала автомастерскую, а потом салон диагностики автомобилей.
Федор был доволен: все-таки сказались его гены в сыне и он сделал главную свою ставку жизни, увлекся автомобилями.
Федор с самых соплей за рулем, как перед армией еще автошколу закончил, руль схватил, так до сей поры из рук своих его не выпускает, таксистом долгие годы работал, теперь вот на хлебокомбинате пристроился хлеб и прочее по торговым точкам развозить, по возможности еще и сыну в его работе помогает. Сыну через пол года тридцать лет стукнет, а он все никак семьей не обзаведется, жена волнуется, с расспросами к сыну пристают, сын лишь отмахивается и смеется:
– Успею еще хомут на шею свою надеть...
Может он в чем-то и прав.
Федор себя молодым вспоминает: от девок отбоя у него не было, женился рано, сразу, как из Афганистана вернулся.
Афган. Попал Федор туда в 1981 году после окончания училища в прикарпатском военном округе. Был сначала бортмехаников на «Ми-8», а потом еще и бортстрелком.
В Кандагаре в июне днем жара достигла сорок и более градусов в тени. Пекло! Вертолеты поднимались в такую жару с трудом, ибо двигатели теряли мощность. Бывало, что двигатель просто не запускался, на такой случай Федор держал в вертолете бочок с водой, плеснешь из кружки через люк и воздухозаборник – двигатель начинает работать. А вообще, война в Афгане доказала: надежнее машины, чем «Ми-8Т» ни в одной армии мира на тот момент не было, менее чем за один час можно было заменить поврежденный двигатель на новый. Кроме того смекалистые бойцы на дверях вертолета устанавливали пехотный гранатомет «АГС-17». Тренога с гранами крепилась растяжками, чтобы он не вылетал из кабины, стрелять можно было метров с восьмисот, веер осколков вскашивал даже траву в радиусе семи-восьми метров от места взрыва. Ох давали они «духам» иногда прикурить! Летали на поддержку наземных частей, эвакуировали раненых, ставили мины. Иногда на базу возвращались имея по пять пробоин в лопастях и даже с простреленными баками и наполовину простреленными трубопроводами, которые приходилось руками держать.
А еще была охота за караванами в пустыне. Там тоже весело было.
В Джелалабаде, куда потом перекинули экипаж Федора, летать было трудно, там в основном местность гористая, порой при эвакуации сесть негде было, приходилось приземляться на одно колесо, поддерживая вертолет винтом, пока десант грузился в машину или грузили раненых.
Во время одной из таких погрузок Федор сломал себе ногу: он бросился помогать, нечаянно попал в мощный воздушный поток и его бросило на камни.
Всякое бывало, на войне, как на войне. Теперь, вот говорят:
А в Донецке и Луганске не глупые? Чем там люди провинились и перед кем? За что им там такие муки? За что Виталик там воюет? От него уже три недели никаких вестей нет, обещал через две недели домой вернуться, а уже три прошло. Жена, места себе не находит, спрашивает у Федора:
– Почему Виталик за все время ни разу не позвонил?
Что ей может Федор сказать, если он сам места себе от переживания не находит, не спит по ночам? Душа по сыну так болит, что Федор уже ни боли в спине, ни на боли в ноге внимания не обращает. Почему молчит сын? Почему он так долго не едет домой? Нет на эти вопросы пока ответов.
Александр Тарасов (Белгородская область)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
