Воспоминания художника о Сталинграде во время Великой Отечественной войны (1942-1943 годы)
Я, Тырин Лев Сергеевич, родился 31 января 1938 года в городе Сталинграде, в доме № 53 на улице Козловской. Ранее дом принадлежал купцу Клеменову Ивану Михайловичу. На каменных воротах дома были высечены большие буквы «К.И.М.». Дом был большой, в нем еще жили Поповы Антонида Ильинична и ее дочери Алиса и Лариса, 13 и 4-х лет от роду, Юркова Пана с сыном моих лет и дочерью постарше примерно на 4 года, пенсионеры Степановы, их имен я уже не помню.
Отец работал судовым механиком на волжском катере и два раза в год уезжал на заочную учебу в институт в Москву. Мать окончила профтехучилище и работала чертежницей при Железнодорожном управлении Сталинграда. Отец меня часто брал на свой катер. Я очень скоро освоился на этом катере, но однажды разбежался, не рассчитал небольшие его площади и улетел за борт в Волгу. Отец выловил меня и сказал: «Так дело не пойдет», - и стал учить меня хорошо плавать.
В домашних условиях со мной любил заниматься дед, второй муж моей бабушки, Фингал Франц Яковлевич, швед по национальности. Его первая жена, русская красавица из поселка Красная Слобода, наотрез отказалась уезжать в Швецию, родила двух дочерей, выдала их замуж. Имена у дочерей шведские, а фамилии от мужей. Умерла его первая жена. В 1941 году сели отмечать сорок дней самого Франца Яковлевича, а по «черной тарелке», висящей на стене, Молотов объявил: «Германия без объявления войны вероломно напала на СССР».
Отец перешел работать по новой специальности на завод «Баррикады». Чем он занимался - то была военная тайна. После войны мы узнали, что отец занимался орудием возмездия - артиллерийским оружием. По радио диктор Левитан сообщал, что оставлен такой-то город, и еще вот такой-то. Затем звучала песня «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силой темною, с проклятою ордой...». Отец высылал нам с мамой вызов в город Омск. Но солдаты войск НКВД ни за что не хотели пропустить нас на левый берег Волги. На нашей Козловской улице появились новые жители. Дети с желто-белесыми волосами и с черными кудрями. Их тоже не пропускали на левый берег Волги. Это были беженцы с западных республик СССР. Однажды по улице прогнали стадо коров. Они призывно мычали, из разбухшего вымени капало молоко. Пастухи стучали палками по ставням окон одноэтажного сектора и просили: «...Пожалейте коров, подоите их, пожалуйста». Бабушка моя, Марфа Ивановна, надоила два ведра, больше не смогла, руки устали. А моя мама и тетя Клава доить коров не умели. По рассказам очевидцев, коров всё-таки переправили на левый берег Волги.
Из рассказов беженцев из западных республик СССР запомнилось, что немецкие войска пришли с сильной, многочисленной техникой и были очень жестокие. По радио звучало, что немцы наступают, форсировали реку Дон, вот-вот будут в Сталинграде. Моя мама и Марфа Ивановна ночью вырыли около дома большую яму и сложили туда много нужных вещей, которых невозможно взять в дорогу. Всё это закопали, притоптали, присыпали всяким мусором. Соседи по дому сделали то же самое. Еще ходил пригородный поезд, и мы приехали в Сарепту. Дочь моей бабушки, Клавдия Николаевна, была замужем за Тимониным Михаилом Филипповичем, директором Литейно-механических мастерских станции Сарепты. Была надежда на него, что он нас куда-нибудь отправит подальше от надвигающейся угрозы с запада. Сам оставить свой директорский пост Михаил Филиппович не имел права. А еще он говорил: «Я же коммунист». Но тем не менее если в Сарепту войдут немцы, у него в затоне на цепи и при большом замке была приготовлена моторная лодка. Он заранее и домик присмотрел в заволжском селении Барбаши.
За покупками на дорогу я и бабушка, Марфа Ивановна, пошли на рынок в Красноармейск. С нами была попутчица, беженка из Белоруссии. Всё время, пока шли на рынок, она рассказывала, что они пережили от немецких бомбежек. Говорила, что вырвались из ада. На базаре еще было обилие продуктов из сел, не занятых немцами. Мы с бабушкой уже всего накупили, что требовалось, решили подождать белоруску у ворот рынка. Мы уже были за воротами рынка, когда прилетел немецкий самолет и сбросил бомбу в центр рынка. 8 августа был воскресный день и народу на рынке было много. В воротах рынка образовалась давка. А летящая бомба ужасно так воет уже близко. Бабушка толкнула меня в канаву и накрыла собой. Взрывная волна была такая сильная, что я выкатился из- под бабушки, вскочил на ноги, закашлялся от серы и прочих удушливых газов, и уже не узнал наш мир, который видел несколько секунд назад. С неба падали на провода и ветки деревьев какие-то липкие красные массы. Бегала девочка вокруг женщины и что-то кричала, зажав живот руками. А из-под рук вываливались какие-то шланги, серые и лиловые. Позднее я узнал, что это был кишечник. Бабушка что-то мне кричит, закашлявшись, но в ушах от взрыва звон. Схватив за руку такого непонятливого, а в другую руку - сумку с продуктами, она побежала по прямой дороге в Сарепту. А над домами частного сектора летали немецкие самолеты и сбрасывали бомбы. Над домами стоят столбы дыма и огня. Навстречу нам, бегущим в Сарепту, очень низко летит немецкий самолет, расстреливая бегущих уцелевших покупателей рынка. Вот самолет уже перед нами, видно лицо летчика в авиационных очках. Он смеется, убивать людей ему нравится, на его лице счастливая улыбка, улыбка убийцы. Бабушка толкнула меня вправо и сама туда же отскочила. Я упал, от меня буквально в полуметре столбики пыли от трассирующих пуль. Свернули с прямого пути и по проулкам Красноармейска добежали до сарептского дома Тимониных. Слава Богу, они все живы, и моя мама тоже!
Но вот неприятность. В сарептском затоне стояла железная баржа с боеприпасами. При бомбежке немецкая бомба попала в эту баржу. Произошел мощный взрыв, и от взрывной волны вылетели чуть ли не все стеклянные окна. На следующий день планировалась поездка семей железнодорожников вверх по Волге до Сызрани. После неудачного похода на Красноармейский рынок у бабушки разболелись и сердце, и голова. Вызвали ей врача, еле нашли нужное лекарство. Война... Очень много появилось всевозможных дефицитов. Всё-таки Михаил Филиппович дня через три в полночь посадил нас, свою жену, маму мою, меня и бабушку на пароход, шедший вверх по Волге в Куйбышев.
Пристань «Красноармейск» находилась там же, где и сейчас. Там, где памятник Ленину, торчали стволы нескольких зениток. Пароход, на который мы попали, уже долго не отходил, не мог отчалить от пристани, ждали семью какого-то начальника. Наконец, удар в колокол, - он же рында, - и мы отчалили. Путь по Волге вверх оказался тоже небезопасен. Немецкие самолеты набросали по волжскому фарватеру «рогатые» мины на якорях и перепутанных между собой веревках. А на дне лежали акустические мины весом в тонну. Пароход часто останавливался, матросы на шлюпках подплывали к «рогатым» минам, резали веревки, толкали мины вниз по течению.
Небо стало серым, прилетела немецкая «рама» и с противным звуком, похожим на треск, стала кружиться над пароходом. Вокруг нас еще всё серое, а «рама» освещена лучами солнца, выходящими из-за горизонта. Вслед за «рамой» появились два истребителя-«мессершмидта». Стали сбрасывать на пароход бомбы. Капитан и рулевой удачно маневрировали по воде, делая круги, фонтаны брызг обдавали людей. Я сидел на носу парохода с ломтем арбуза в руках, а мои родственники убежали в туалеты, у них расстроились желудки. Очередь в туалет была большая, все, кто не мог терпеть случившуюся «медвежью болезнь», садились у борта парохода и справляли нужду. Матрос со шлангом тут же смывал нечистоты за борт. Внезапно последовал сильный удар в корму парохода и я чуть было не улетел в Волгу, вовремя ухватился. Пароход завилял, медленно пошел вправо и врезался в правый берег реки. До берега оставалось метров пять. Спустили шлюпки, а некоторые и вплавь, ругаясь, стали выбираться на берег, досадуя, что снова попадаем на правый, а не на левый берег Волги.
Берег был высокий и крутой, но всё же удалось найти тропинку и выбраться наверх. Посмотрел на пароход, а его уже не было, только торчал нос, мачта и трубы. На берегу две шлюпки и команда с парохода. Похоже, пострадавших и погибших не было. Легко отделались. На этом берегу была Ельшанка, пригород Сталинграда. Пришли на свою улицу Козловскую, своими ключами открыли квартиру. Все жители нашего дома, наши соседи, пока что были здесь. Только Пана Юркова с двумя детьми сумела уйти в какой-то хутор Сталинградской области, где и переждала без потери членов своей семьи всю войну.
Мои родственники, еще толком не успевшие отдохнуть и обсушиться, снова пошли на вокзал Сталинград-2. Однако попасть в Сарепту уже было невозможно. Железнодорожные пути во многих местах были повреждены, висело объявление на кассе. Ходили на берег Волги, по берегу были насыпаны кучи зерна. Вероятно, не хватало водного транспорта, чтобы переправить зерно на левый берег. Хлеб на элеваторе охранялся солдатами НКВД. Всё есть: вода в Волге, и зерно, никем не охраняемое. Были у нас и хлебные карточки, но магазины были почти все разграблены, а хлебозавод работал наполовину. Света нет, водопровод немцы уже разбомбили.
До 23 августа 1942 года налеты немецкой авиации были единичными. И вот наступил день 23 августа, день массированного налета немецкой авиации на город. Я стоял в этот день в воротах своего дома и смотрел, как дети более старшего возраста на улице Козловской играли в «клеек» - это что-то подобное «городкам». Дети меня знали, кто-то крикнул: «Левка, иди, помогай!» - от удара палкой все деревянные фигуры разлетались, следовало возвращать их в нужное место, ставить очередную фигуру. Игра была нарушена непонятным звуком, нарастающим со стороны вокзала Сталинград-1. Что-то черное и страшное надвигалось на нас. Это были немецкие самолеты, при приближении их можно было хорошо рассмотреть.
Первый самолет выпустил в небо выше себя белую ракету, после чего со всех самолетов начали сбрасывать бомбы. Я стоял, как завороженный, не слышал крика матери, бежавшей ко мне. Мать дала мне подзатыльник за непослушание и потащила бегом в подвал купеческого дома. Туда же сбежались чуть ли не все обитатели улицы Козловской. Затем удар потряс землю и здание, меня как будто что-то укусило за голову, боль дошла до самых пяток. Дышать стало нечем. В некоторых местах потолок обвалился, и языки пламени освещали что-то ужасное. У меня по лицу текло что-то сладко-соленое, до самых губ. У бабушки подбородок стал темно-красный, на ее одежду капала кровь. Мать подтащила меня к маленькому окошку, попросила поднять вверх руки, и два чужих деда лет шестидесяти или поболее, оказавшихся не в подвале, выдернули меня из этого ада наружу. Они разбили стекло маленького оконца, единственного в подвале, выломали деревянную обшивку и выдергивали людей из подвального ада. Не всех удалось спасти. Кого завалило, а кто и задохнулся. Оказывается, эти деды еще до бомбежки договаривались, что если вас завалит, будем вас спасать, а если нас завалит (они прятались в колодце), то спасете нас.
А затем бегом по улице Козловской к школе № 15. В ней был военный госпиталь. Каменное здание пока что уцелело от бомбежки. Пострадавшие стояли очередью. Мы заняли очередь. У бабушки вынули осколки из подбородка, а у меня из головы, вживую, без всякого замораживания. У меня и сейчас на голове с левой стороны шрам как напоминание о тех горячих денечках.
Бегом, скорее к речке Пионерке (она же и Царица). Асфальт стал мягкий под ногами, как повидло. По улице Козловской, по домам деревянным частного сектора пламя волнами перекатывалось от дома к дому. Пламя гудит, завывает своей особой музыкой, звуком. От домов с треском летят и стреляют головешки. Раскаленный воздух поднимается вверх, создает свой особый горячий ветер. Надо как можно скорее добежать к реке. Но как из нее пить воду? Вода в реке от копоти стала черной. Значит, надо к Волге. Над Волгой проходит железная дорога. На ней горят вагоны с боеприпасами. Снаряды от огня рвутся, осколки летят в разные стороны. Добрались, добежали до мельницы Гердхарда, там основная пристань Сталинграда. Весь берег около пристани забит людьми. На Волге сплошные гудки катеров и пароходов. Три парохода, забитых людьми, тонут подожженные... Переправа с 23 августа разрешена, но моя семья в этот ад идти не решилась.
Ночевать ушли в Ельшанский овраг, в землянку Петровича и Марии Ивановны, сестры моей бабушки Марфы Ивановны. Их дом на «Даргоре» сгорел гораздо раньше, при единичных бомбежках города, теперь они жили в землянке в овраге. Наша семья решила переправляться через Волгу ночью. Следующие три дня Волга была в огне, по ней плыла горящая нефть от разбомбленных нефтеналивных барж и нефтебаков, стоявших на берегах Волги.
26 августа 1942 года мы выстояли большую очередь и в ночь с 26 на 27 августа зашли на палубу парохода «Иосиф Сталин». Однако всё повторилось, как при переправе днем. Пароход должен был следовать до Куйбышева. Немцы ночью сбрасывали над Волгой осветительные ракеты. Пароход был уже на середине реки, когда появились самолеты, сбросившие на нас зажигательные бомбы. С чемоданом в руках и со мной на спине мама плыла рядом с плывущим по течению пароходом, превратившимся в огромный пылающий факел. Моим родственницам и мне повезло, мы выплыли, но опять к правому берегу Волги. Течением нас прибило не к левому, а к правому берегу. Снова оказались в Ельшанке, надеясь, что зимой, по первому льду, попадем на левый берег в Красную Слободу. Там у бабушки был свой дом. Она просто оставила его или подарила своей племяннице. Племянница жила с дочкой, муж ее на фронте воевал с немцами.
Жили то в подвале, то в вырытых в земле щелях, то в погребах. Шли постоянные бомбежки и обстрелы города. В перерывах между бомбежками ходили на элеватор за зерном. Элеватор защищали бойцы отдельной 92-й стрелковой бригады Тихоокеанского флота. Под гимнастерками у них были тельняшки, а бескозырки - за пазухой. Они делились с детьми и кусочками хлеба, и рафинадом. Могли дать несколько ложек солдатской каши из котелка. Бойцы в неравных боях погибли. Элеватор захватили немцы, из его подвалов выгнали спасавшихся там горожан. Голод гнал людей на элеватор, чтобы как-то ухитриться найти хоть немного зерна. Румыны и западные украинцы, называвшие себя бульбанистами (сыновьями Тараса Бульбы), угрожая оружием, прогоняли непрошеных гостей, а тем зерном кормили лошадей-тяжеловозов красно-коричневого цвета.
В конце октября 1942 года гитлеровцы стали выгонять гражданское население за город. Мы попали в колонну 5 ноября. Гитлеровцы построили нас в большую колонну и повели по дороге на Гумрак. Колонну сопровождал конвой из мотоциклистов. На тех, кто пытался выйти из колонны во время движения, кричали: «Цурюк! Цурюк!» (в переводе с немецкого - назад, назад). После предупреждений, тех, кто не хотел вернуться в колонну, расстреливали. Днем шел дождь, к вечеру подморозило. Многотысячная толпа полураздетых людей остановилась на ночлег. Охрана на мотоциклах куда-то уехала, вероятно, греться в теплое место. Когда утром снова двинулись в путь, на месте стоянки остались умершие и замерзшие люди в скрюченных позах. Поздним вечером 6 ноября нас посадили в товарные вагоны и повезли в западном направлении. Не очень-то мы далеко и отъехали за пару часов, как поезд начали бомбить. Потом, после войны, было мнение по этому факту, что эшелон бомбили наши летчицы, которых немцы называли «ночные ведьмы». Остановились где-то в степи, ночью. Машинист, его помощник и кочегар были русские, как и мы, подневольные. Открыли задвижки на первом от паровоза вагоне, а вышедшие оттуда сталинградцы открыли другие вагоны. Зажгли костры из сухой травы. Охраны немецкой мало, они для порядка постреляли в воздух и полезли греться на паровоз. Мы обратили внимание на то, что некоторые тихо, крадучись, ушли в темную степь. Мы последовали их примеру. Когда посчитали, что ушли далеко от эшелона, в каком-то овражке нашли замерзшую лужу, набрали воды, сварили из припасенного с элеватора зерна кашу. Сложили в кучу мешок, чемодан и прочую поклажу, легли на эту кучу спать, накрывшись большой клеенкой. Она нас спасла и в предыдущую ночь. Под клеенкой, когда человек дышит, согревает себя своим дыханием, кислорода мало, зато теплее. Спокойно, хорошо выспавшись, доевши кашу, определились по солнцу, в какой примерно стороне должен быть Сталинград.
В степи попадались разбитые танки и прочая техника, наша и немецкая. Вышли на какую-то безлюдную дорогу, почти было темно, нашли овраг, где можно было переночевать вторую ночь нашей свободы. Нигде лужицы с водой не оказалось, спать легли голодными. Земля в овраге оказалась на удивление мягкой и упругой. Однако спокойно спать не пришлось. Где-то вдали послышался волчий вой, который приближался. На гребне оврага показалась стая волков с горящими глазами. Видно было, как из уголков пасти капала на свежий снежок голодная жгучая волчья слюна. Тетя Клава взяла в руки кремень, кресало и пучок трута, стала высекать огонь. Подожгли старые газеты и немецкие листовки, стали размахивать ими над головами. Волки не спеша по откосу оврага спустились на его дно. Метрах в пятидесяти от нас начался волчий пир, немного разгребая тонкий слой земли, чуть присыпавший трупы, перемешанный со снегом. Было слышно, как они рвали, вероятно, человеческую плоть. Рычание, повизгивание, скрежет зубов о кости. Волчья вакханалия продолжалась долго. Передохнув немного, они снова продолжали свой пир. Разумеется, все мы не спали. Не осталось уже газет и листовок, чтобы отпугивать хищников. На рассвете волки ушли.
Следующую ночь мы ночевали уже в доме заброшенного хутора. Клавдия Николаевна Тимонина, жена начальника Литейно-механических мастерских станции Сарепты, взяла у мужа блокнот с календариком на 1942-1943 годы. Она записала очень редкое состояние и видение, которое нигде с нами более не повторится.
11 ноября 1942 года мы шли между развалинами разрушенного Сталинграда, стараясь не попадаться немцам на глаза. Все подвалы города уже были заняты немцами, и мы шли в сторону Елынанского оврага к сестре бабушки Марии Ивановны. Там редко бывали облавы. Была пасмурная погода, мелкая изморозь, то ли дождь, то ли мокрый снег. Шла обычная перестрелка между воюющими сторонами. Серое небо со стороны Заволжья стало медленно раздвигаться, в появившемся пространстве безоблачного чистого неба появилось изображение женщины с ребенком на руках. Бабушка несколько раз, превозмогая боль от раненой челюсти, сказала: «Это икона Казанской Божьей Матери». Перестрелка между позициями стала затихать и прекратилась совсем. Значит, это явление наблюдали не только мы, но и воюющие стороны. Явление это держалось в небе почти час. В Елынанском овраге тоже это явление было замечено как добрый, духовный знак...
Землянку Марии Ивановны и ее мужа Петровича углубили, задней стеной ее была земля оврага. Время было голодное, с продуктами - сплошной голодомор. Ходили за зерном на элеватор, где в отсеках остался почти весь горелый хлебный запас. А тут еще немецкий снайпер развлекался, отстреливая гражданское население, идущее в подвалы за зерном. В соседней землянке жил мальчик с матерью, бабушкой и дедом. Было ему лет 11-12. Я с ним подружился. У мальчика был перочинный ножик, он постоянно что-то строгал: то пистолет, то винтовку. Военное время сказывалось и на детских играх и развлечениях. Звали его Юркой. На руках у него были болячки, из-за чего мать запрещала мне водить с ним дружбу. Хватало того, что у ее сына на голове была болячка на месте ранения, полученного при бомбежке. Болячка постоянно чесалась. Мать посыпала ее пеплом, но и он не помогал.
В ноябре, числа 14 или 15, к оврагу пригнали пленных наших солдат. Работавшие на немцев бывшие солдаты Красной Армии назывались хиви. Солдаты стали лопатами вырубать ступеньки в скользкой замерзшей земле крутого склона оврага. Когда ступени были готовы, началась облава. Из землянок забирали детей и подростков, младенцев, грузили их в крытую брезентом машину. Забрали Юрку и меня тоже. Отвезли в подвал, раздели. Раздетых детей немцы уводили в соседнюю комнату. Затем выводили, иногда выносили ставшие синими тела детей. Некоторые пытались найти свою одежду и одеться, других просто корежило, кого-то трясло после этой «страшной» комнаты. Подошел ко мне дядька с подковообразными усами, сказал: «Раздевайся, хлопчик». Сорвал шапку, увидел на голове болячку и, схватив за руку, потащил за собой в «страшную» комнату. Что там было? На кушетке лежали обнаженные дети, а к руке шла резиновая трубка с иглой на конце. Подошел немец в серой блестящей клеенчатой одежде с марлевой повязкой на лице, посмотрел на мою голову и сказал: «Вэк!» Солдат, украинец-западник, отвел меня в сторону и толкнул в угол, где еще были три ребенка и Юрка. Юрку забраковали по поводу его болячек на руках. Дальше - страшнее не придумать. Побросали совсем раздетых, ставших голубыми и синими детей в кузов машины. Схватили Юрку и меня и тоже бросили в кузов. Бросив на детей лопаты, у задней стенки сели четверо хиви. Вывезли в поле и сбросили тела в окоп. Хиви стали засыпать еще живых и полуживых обескровленных детей. В свои годы я еще никаких решений не в состоянии был принимать. Юрка побежал по дну окопа, я следом за ним. Вероятно, в этот окоп не первый раз были сброшены обескровленные тела детей.
Мы бежали по мягкой упругой земле, из которой иногда торчали то детская ручка, то ножка. Долго бежали, обессиленные, сели на краю окопа. Никто за нами не гнался, никто в нас не стрелял. На наше счастье, в степи появился движущийся человек с тележкой, вероятно, гражданский. Это был старый человек - дед. Он гвоздодером отдирал деревянную обшивку окопа и складывал ее на тележку. Дед был словоохотливый. Он сочувственно отнесся к Юркиному рассказу о наших приключениях, точнее, злоключениях. Сказал, что он воевал в ту, прошлую германскую войну, Первую мировую. Германия - враг серьезный, а преодолеть его будет трудно, но дед верил в победу Красной Армии. Был уже поздний вечер, мы с Юркой пришли к этому деду домой. Дом у него был в поселке Городище, дом с верандой. Вот на этой веранде мы с Юркой и переночевали. Жена деда, его бабка, сказала: «Чужих детей не бывает», - дала нам по кружке заваренного чая с солодкой и по черному сухарю. Хата деда была полна людей. Это были в основном беженцы из Сталинграда. Под их расспросы - кто мы и на каких улицах жили - мы с Юркой и заснули. А утром все домочадцы вышли провожать нас за ворота. Жена деда по русскому православному обычаю нас перекрестила, дед указал, по какой дороге идти, чтобы попасть в Сталинград.
На нашем пути вдали стояла мехколона, машины, танки и прочая немецкая техника. Юрка имел уже опыт общения с немцами, и я ему вторил, что с немцами лучше не встречаться. Стали обходить эту колонну стороной. Увидели овраг и по нему пошли. В овраге были трупы одетые и раздетые, и гражданские, и солдаты Красной Армии. Пришлось их обходить, пряча глаза от неприятного зрелища. Заметив ведущую из оврага вверх тропинку, пошли по ней.
Только высунули головы из оврага - опять немцы, та же колонна. Нас заметили и тотчас же схватили. Отвели к машинам, между которыми стоял раскладной столик и такие же раскладные стулья. За столом сидели немецкие офицеры. Один офицер при нашем появлении заулыбался, как добрым старым знакомым. На чисто русском языке сказал: «Ребята, долго, вероятно, шли, проголодались. По русскому обычаю просим к столу». Угостили нас горячим кофе с мармеладом. Разговор офицер повел издалека: о маме, о папе, где жили, где сейчас живете, к какому дяденьке мы должны прийти и где этот дяденька. Наш рассказ его не удовлетворил. Офицер перешел на угрозы и крик. Затем, связав нам руки и подвесив на стволе танка, нас отлупили. При первых же ударах плетки от своего крика я охрип, потерял голос и больше ничего не мог рассказать. Офицер ткнул в меня пальцем, сказал, что я - дитя неразумное и меня взяли для прикрытия. А Юрка - опытный разведчик- партизан. Такой ерунды наплел, а главного партизана, их главного врага, не выдал. Всхлипывая, Юрка оделся сам, одел и меня. Стоящему рядом солдату офицер сказал, указав на нас, уже знакомое «Вэк!» - Солдат, поправив винтовку на плече, сказал нам «Шнель!» и повел нас к этому злополучному оврагу. Достал губную гармошку, играя, повел нас по краю оврага. Затем игра прекратилась, и он стал снимать винтовку с плеча. Юрка шепчет: «Левка, прыгай в овраг, в нас сейчас стрелять будут». Видя мою нерешительность, он меня толкнул. Я полетел кубарем в овраг. Вскочили на дне оврага и опять побежали. Мы падали, опять вскакивали и бежали. Пули летели со зловещим свистом где-то рядом. Немецкий солдат решил, что мы ранены и умрем мучительной смертью. Может, он вспомнил своих детей и не побежал нас добивать.
К вечеру этого злосчастного дня мы выбрались на центральную дорогу, ведущую из села Карповка в Сталинград. Опять проблемы, где заночевать. Нашли разбитый у дороги наш танк, дорогой для нас танк Красной Армии. Холодно было в нем, но не замерзли окончательно. Дорога из Сталинграда в Карповку многолюдная, жители ходили в Карповку за продуктами. По обочинам дороги на столбах и деревьях встречались повешенные. Никто не удивлялся, это стало обычным делом, обычным дополнением к Сталинграду и Сталинградской области, занятой врагом.
Следующую ночь ночевали в подвале какого-то дома в несколько этажей. Гражданского населения там на ночь набилось, что называется, до отказа. Никто на нас не обратил внимания и никто нас не выгнал. Спали головой к стенке, Юрка обратил внимание, где возле наших голов бегают и попискивают мыши. Он в темноте пригляделся и увидел мышь, уцепившую зубами кусок макухи (жатых от отжатия подсолнечных семечек). Тащила, вероятно, в свою нору. Это проделывала не только одна мышь. Оказывается, старая бабушка спала на целом большом мешке с этой макухой. Мыши прогрызли дырку в нижней части мешка и таскали макуху в свою нору. Была темная непроглядная ночь в подвале, и Юрка ухитрился набить макухой свои и мои карманы. Утром перед уходом он не стал благодарить бабушку за макуху. Неизвестно, как она прореагирует, но показал бабке пальцем, что большая дырка в ее мешке с макухой. Весь день мы грызли макуху и заедали ее чистым снегом, где попадался.
К вечеру познакомились с группой ребят, мальчиков и девочек. Чем они питались, чем промышляли? Они остались без родителей. Везде валялись тела убитых солдат Красной Армии и солдат полевой шестой армии под командованием Ф. Паулюса. Они обшаривали убитых, находили какие-то сухарики, консервы. В основном это были вещмешки солдат Красной Армии. Немецкие солдаты встречались редко, немецкая похоронная команда работала четко, исправно и добросовестно. Ночевали мы вместе с группой детей в их, ими же оборудованном, наподобие бункера, подземелье. От запасов макухи ничего не осталось. Пришлось ею добровольно-принудительно поделиться с новыми друзьями.
У Юрки были на ногах такие маленькие, по его ноге, валенки с калошами, а у меня - ботинки без теплой подкладки и шерстяные носки на ногах. Мои ноги так сильно перемерзли, болели, я уже не мог идти и плакал. Юрка нашел выход. Мой шарф под воротником, вернее, его концы, перевернул назад. Я лежал на спине, а Юрка тащил меня за концы шарфа по снегу. Благо, что шарф на мне был не детский, а взрослый. У меня к болям в ногах добавилась боль от еще не заживших рубцов немецкой плетки.
Вот и крутой спуск в Елынанский овраг. Ступеньки от снега и льда опять сгладились. Кубарем скатились на дно оврага. Подошел Юрка на спине со мною к двери нашей землянки и крикнул: «Тетя Зоя, возьмите своего Левку!». Мать так и ахнула, думала, нас увезли в Германию. А Левка тут, руки целы, ноги целы, голова - где ей и положено быть. Только на спине торчат клочья ваты из подкладки. Мать меня стала лечить. Носки мои прохудились. В чистые, целые носки насыпала сухой горчицы. Взяла немецкую листовку с изображением товарища Сталина с топором в руках вокруг сделанных им гробов, и с обратной стороны, а не со стороны рисунка, наложила мокрой горчицы. Укутала - и поближе к горячей печке. Благо, что еще было чем ее топить. За несколько дней я пропотел хорошо, горло перестало хрипеть, но ноги распухли, и я уже ходить больше не мог.
Меня, лежачего больного, стал навещать мой спаситель Юрка, жаль, что узнать его фамилию никто не догадался. Он и всю нашу историю со взятием крови по просьбе моей мамы рассказывал несколько раз.
Тетя Клава по специальности была продавец продовольственного магазина, привыкла писать всякие отчеты с названием продуктов и цены, что продано, а что нет. Писала химическим фиолетовым карандашом. Взяв у своего мужа записной, довольно-таки объемистый с цифрами на 1942-й и 1943 годы, блокнот, не поленилась записывать всё, что с нами происходило. Долго он был в семье, я много раз читал и кое-что записывал, а потом этот блокнот пропал.
***
Вернемся в землянку Елынанского оврага. Питались корнями от трав, варили кожаную обувь, очень долго резали на кусочки и жевали. Очень вкусный был язычок от обуви. Его в вареном виде отдавали всегда мне. Гражданское население Елынанского оврага гонялось за шкурой лошади. Немцы лошадей поели и шкуры повыбрасывали. Только раз досталась и нам такая шкура. Ее палили над костром, затем резали на мелкие кусочки и долго варили. Утром, когда за ночь всё остывало, из вареной шкуры получался холодец. Но как мы эту шкуру экономно не расходовали, она закончилась. У меня от голода распух живот. Как-то утром проснулись, а хозяин и мастер, который вырыл землянку, сделал прекрасную печку, оказался холодным, умер во сне. Его отнесли в другой конец оврага, где складывали умерших.
Утром 31 января 1943 года тетя Клава подошла ко мне, укутанному с головы до пят чем было, и сказала: «Левка, у тебя сегодня День рождения, тебе стукнуло, непослушнику, пять лет». Не был я хорошо воспитан и даже не поблагодарил тетку Клаву за поздравления. Она взяла большую алюминиевую кастрюлю, чтобы набрать чистого снега и вскипятить с какой-нибудь травой. Взглянула на противоположный гребень Елынанского оврага и ахнула, хотела вскрикнуть от перехватившей ее радости, восторга, но спазмы сдавили ее горло. Она так и села на снег. На противоположной стороне оврага, на его гребне, стояли танки, выкрашенные в белый цвет, с красными звездами на башнях. Наши пришли! Тетка Клава влетела в землянку, бросила кастрюлю на земляной пол. Кричит: «Левка, Левка! Чертяка безногий, тебе там подарок! Там наши пришли!» - Все женщины выскочили смотреть на танки. Я же идти любоваться своим подарком не смог.
Быстро были отремонтированы шпалы и рельсы железной дороги до Сарепты. Мать меня на своих плечах принесла в Сарепту. Стали жить в доме Ивановых, этот дом пустовал. Хозяйка Иванова Анна Кондратьевна сумела уехать в Сибирь.
Ходить я не мог. Меня показывали очень видным специалистам по костным заболеваниям ног. А те в один голос заявляли: «Чего же Вы хотите, сколько времени Ваш ребенок не ел и жил в холоде». Даже удивлялись, что я выжил. Говорили, что нарушен солевой обмен, надо регулировать соли. А как регулировать и какие соли принимать, не знали. Лечили и таблетками, и укусами пчел.
***
В 1945 году, в год Победы, я пошел в школу в первый класс. Первая учительница у меня была Сусанна Афанасьевна, и другой учитель, Гаврилов. В школу ходил, опираясь на палочку, ребята дали мне кличку «скороход». В старших классах ходил уже без палочки.
Узнавали по поводу моего спасителя Юрки. Он ушел из своей землянки и пропал без вести.
Я окончил школу, работал. Подошло время служить в армии. Служил с 1959-го по 1960 год. На учениях пробежать 10 километров, да еще при команде «Газы», не смог. Попал в ОВГ - окружной военный госпиталь в Ростове-на-Дону, который на Таганрогском шоссе. Признали - годен к нестроевой службе. Во время войны - только в стройбат или в плавсостав. Красный военный билет мне оставили. На никакую войну более я не попал ни в каком виде.
В 1962 году я сдал экзамены в Ростовское художественное училище им. М.Б. Грекова, на живописно-педагогическое отделение. Окончил училище в 1967 году. Специальность - преподаватель рисования и черчения в средней школе. Преподаватели были по спецпредметам: Резван Алексей Васильевич - по живописи, Дашанский Феликс Эдмундович - по рисунку, муж и жена Лобко - по скульптуре и лепке, Горчаков Вадим Анатольевич - по истории искусства, Резниченко В.А. - по композиции, он же и директор училища. На старших курсах Лень Виктор Григорьевич - по живописи и скульптуре, Мирзоев Э. - по рисунку.
Посчитал, что такого образования недостаточно, сдал экзамены в Украинский полиграфический институт им. Ивана Федорова. В 1986 году окончил полный курс по специальности «графика», специализация «художественное и техническое оформление печатной продукции», г. Львов. Преподаватели полиграфического института: Чарышников Юрий, Таранов Николай Николаевич, Иванов В.П., Овчинников Владимир, Попов Анатолий.
С 1992 года по 2003 год работал преподавателем рисунка, живописи и композиции в гимназии № 4 архитектурно-художественного профиля.
Многие мои воспитанники стали призерами международных выставок-конкурсов «Дети и книга». Участвовал в организации Международного и Всероссийского конкурса-выставки «Дети Русского Севера и Аляски в защите природы», 1998 г., Всероссийского литературно-художественного конкурса, посвященного 300-летию Российского флота. В 2003 году вышел на пенсию. Являюсь постоянным участником выставок и конкурсов. В 1983 году принял участие во Всероссийском конкурсе «Отечество мое», проведенном редакцией журнала «Рабоче-крестьянский корреспондент», был награжден дипломом и премией за второе место.
Являюсь участником городских, областных и зональных выставок, посвященных 30-летию и 60-летию Сталинградской битвы. В 2014 году получил удостоверение члена ТСХР.
Лауреат (1 премия) - 2016 год, подноминация «Графика», номинация «Изобразительное искусство» Международной премии «Филантроп» за выдающиеся достижения инвалидов в области культуры и искусства.
Примечание:текст воспроизведен по рукописным дневниковым записям Тырина Льва Сергеевича. Орфография и пунктуация автора сохранены.
Об авторе
Тырин Лев Сергеевич, член творческого Союза художников России.
Родился 31 января 1938 года в Сталинграде. Окончил Ростовское художественное училище им. М.Б. Грекова и Украинский полиграфический институт им. И. Федорова в г. Львове. Автор более чем 200 линогравюр. Основная тема Великая Отечественная война и Сталинград во время войны. Принимал и принимает участие в разного уровня конкурсах и выставках. Преподаватель лицея № 4. Награжден многочисленными грамотами и дипломами Волгоградской областной администрации. Всё свое большое творческое мастерство посвятил народу, городу Волгограду и России, которых он любит.
Лев Тырин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
