В домах, кто чем мог, завешивали окна, иначе на свет фашист бросит бомбу. Я, пятилетний малец, тоже соблюдал светомаскировку – опускал шторы, чтобы через заклеенные крест накрест стекла не просочилось ни огонька. Мама сутками дежурила в госпитале, отец на войне, так что приходилось быть за хозяина. Ключи от дома, чтобы не потерять, как крест, на шее носил. Иногда с улицы и двери не мог открыть – силёнок не хватало, соседку просил помочь.
Речка Соломбалка тихим ручейком притаилась в черноте вечера. На берегу – бомбоубежище, прямо под окнами нашего двухэтажного дома. Военные сооружали укрытие второпях, не рассчитав, что там воды будет по колено. Сидеть на лавках было муторно. Ребятишки, да и постарше кто, на свежий воздух нос высовывали, а там по небу – яркие полосы от земли до необъятных высот, это во всю гуляли прожектора, пытаясь осветить вражеские бомбардировщики. Те лавировали во все стороны, будто в кошки-мышки играли. И вот мы увидели, как один из самолетов крест-накрест захватили наши лучи.
– Этажерка летит с фугасками, – уточнил кто-то из взрослых, – у нее двойной хвост, есть за что ухватить. Сейчас стервеца сбивать будут, а ну-ка, пацанва, на место, в укрытие!
Действительно, забухали зенитки, а мы послушно ретировались в убежище, дисциплина в войну – как у взрослых.
Я хорошо помню ту зенитную батарею с круговой рельсовой станиной, колесиками, с жерлами орудий, нацеленными в небо. Рядом – знаменитый судоремонтный завод «Красная кузница», военный объект. «Красна синька, червона наковальня» – так в шутку называли его соломбальцы. А ещё те зенитки охраняли разводной понтонный мост через Кузнечиху. Он связывал Архангельск с Соломбалой и давал возможность перевозить грузы для фронта. Здесь то и дело газовали полуторки – необычные грузовики с высоким агрегатом за кабиной шофера, в который подбрасывали дрова. Нынче такой техники и в помине нет.
Архангельск, от Экономии до Молотовска и дальше, для борьбы с врагом был особо важен, с воздуха город защищали истребители. Вражеские самолеты бомбили нещадно, но не раз, встретив заградительный огонь, они сбрасывали бомбы в море, так и не долетев до цели.
…До войны мой отец – Петр Васильевич – работал в политотделе Главсевморпути. Помню, как его отправили в Ленинград. Повышал квалификацию на курсах вместе с друзьями из Архангельска: Дмитрием Попелем и Александром Плотициным. Мы с мамой, Анной Александровной, тогда вместе с папой поехали.
Всё в памяти живо, только забыл, как отца на фронт провожали. Он добровольцем ещё в финскую воевал. Дома до сих пор хранится документ под грифом «Секретно» на право ношения оружия. Потом, уже с боевым опытом папа учил метко стрелять экипажи судов Севморпути. Лучшие из лучших награждались знаком «Ворошиловский стрелок». Кстати, его друзья, и Попель, и Плотицын, тоже занимались стрелковым спортом. И от фашистов родину защищать ушли все трое.
В жизни Дмитрия Федоровича еще будет работа в «Известиях». Александр Федорович станет первым секретарем Магаданского обкома партии, уже в возрасте вернётся в родной Архангельск и возглавит партком тралфлота.
Папа, после тяжелейшей контузии, полжизни проведет в госпиталях...
ВОЙНА – ЭТО ЕЩЁ И ГОЛОД
На хлебные карточки в разные годы разные кусочки давали. В «гортике», маленьком магазинчике горторга, что как раз напротив нашего дома через речку, всегда были очереди. Ждали, когда хлеб привезут и привезут ли. Здесь люди рассказывали друг другу, что случилось. Выстаивали в очереди и дети, узнавая, у кого батя погиб, а кто и на костылях вернулся. В памяти – фронтовики в гимнастерках с брючиной под ремнем. Частушка даже невесёлая ходила: «Хорошо тому живётся, у кого одна нога, сапога ему не надо и порточница одна»…Сволочную, конечно, шутку война породила.
Очередь оживала, когда привозили хлеб: вспоминали, кто стоял и за кем, пересчитывали номера. Продавец здоровенным ножом рассекал буханку на две части, потом четвертовал. Такую четвертушечку и выдавали нам с мамой по карточкам. На какое время – уже не помню, но хлебца хотелось всегда. Отсюда и удивительная история, которую нельзя забыть.
Мама работала с утра по позднего вечера, меня, ещё совсем маленького, приходилось оставлять у родственников и знакомых. И вот везёт она меня как-то вечером домой на санках, а в мосточках дыра. Санки в бок, я и вывалился.
Обернулась мама, забеспокоилась. А тут какой-то иностранец – поднял меня, усадил в санки и по голове гладит. До сих пор слова его на слуху: «Кароший мальтшик, кароший». И положил мне на колени кирпичик белого хлеба.
Для голодных людей подарок был царский. Пришли домой, буханку у окна положили, глядим, любуемся. Хлебушек такой белый-белый, с зажаристой корочкой. А есть боимся – вдруг, отрава. Иностранец, конечно, союзник, но всё равно чужой. Мама отломила кусочек, попробовала – вроде бы ничего... Так и отщипывали хлебушек потихоньку, пока всю буханку не умяли.
Потом, став моряком, я понял, что такой хлеб пекут только на судах. И подарить его мог человек, который с конвоями ходил из Америки в наш город.
Так бы хотелось через много лет встретить его, поблагодарить, стол душевный накрыть.
Может, и нет давно того моряка, а соломбальский мальчишка помнит его до сих пор.
Впрочем, как бы союзники ни помогали, их продукты, в том числе тушёнка, прозванная в народе «второй фронт», главным образом уходили на фронт. Архангельск голодал. Мама, которую я и так не видел сутками, взяла на дом дополнительную работу. Из марли шила накомарники для кроватей раненых, которых вывозили из Ленинграда по Дороге жизни. За это ей давали тарелку супа, иногда и ложка каши перепадала.
Для переноски обедов были специальные судки. Мама в госпитале отказывалась от еды, домой сыночку несла. Вкус того постного супа тоже остался в памяти, ведь он помогал выжить.
А ещё многих спасло от голодной смерти тюленье сало. Зверя добывали на Белом море, тюленину поставляли в госпитали, а частники даже продавали её на рынке в Соломбале. В войну холодильников не было, мясо отдавало ворванью, сало более-менее сохранялось. Помню на рынке целые ряды сала с легким жёлтым отливом. На этом, по тем временам, «деликатесе» жарили картошку. А те жиры, что в магазинах продавались, – сало лярд, маргуселин – людям были не по карману.
В начале войны я, как говорится, пешком под стол ходил, но взрослел быстро.
Когда судно приходило со зверобойки, и туши морского зверя выгружали на берег, вокруг собиралась толпа. Детишки слезно моряков донимали:
– Дяденька, дай мяска! У меня мамка дома лежит голодная...
Паренек, что постарше, помню даже имя его и фамилию, посмекалистее был. Он мешочек на живот привязал и собирал крохотные ошмётки, что отлетали от веревок при выгрузке. Голод есть голод.
В те времена в Соломбале все дома деревянные были, в каждом дворе – маленький огородик. Картошку выращивали и кое-какие овощи. Очень нравился турнепс, если ножичком его в кашицу перетереть. А репку и брюкву, что в русской печке томились, и сейчас бы в охотку поел.
Где-то к концу войны тушёнка американская появилась, такие продолговатые красненькие банки с ключиком на боку. Через много лет её вкус мне напомнит «Завтрак туриста»,
консервы советского времени.
ПОБЕДА, А ПАПЫ ВСЁ НЕТ…
Архангельск и Соломбалу уже не бомбили. По улицам бодро маршировали солдаты, и запевала во всю мощь своего горла призывал к храбрости: «Смелее в бой, смелее в бой, краснознамённая»... Солдаты и матросы отправлялись дальше гнать фашистов с нашей земли.
А потом, будто мама погладила по головушке, разнеслось по домам: «Победа!»
Вот и пережили детки войну. Только и впереди несладкая жизнь, у всех ребят из нашего квартала отцы погибли. Мой, после тяжёлого ранения, лежал в госпиталях и смог вернуться домой только через… девять лет. Папа есть, а вроде бы его и нет. Однажды (я был ещё совсем маленький) с папиной работы пришёл дядя, расспрашивал, как живём, а потом подарил мне, якобы от отца, машинку стального цвета. Тогда я и осознал, что папы долго не будет дома, а машинка стала любимой игрушкой на все детские годы
Но каким бы тяжёлым не было время, ребятня остаются ребятнёй – со своими занятиями и мечтами. Во двор небольшого домика на улице Гуляева (видимо, там контора какая-то была) как-то привезли гору противогазов. Рядом каски выгрузили, и наши, и даже немецкие на земле лежали. Взрослым умом понимаю, что с поля боя. Пронырливая ребятня часть этого груза по домам растащила. Из противогазов очки вырезали, резинки для рогаток. Трубки использовали для разных целей, коробки распатронивали – любопытно было посмотреть, что внутри. Сумки пригодились для учебников. А каски куда? Советская у меня на почётном месте стояла, а фашистскую приспособил под ночной горшок.
Кстати, зимой наши бойцы под каски подшлемники одевали, вязаный мешок с вырезом для носа и глаз. Иногда такие перепадали и ребятишкам. Они загнут вверх ту часть, что закрывала лицо, и чем тебе не модная шапка.
От нас по соседству, через речку, стоял уютный одноэтажный домик, где жили Двинины. Не знаю, имеет ли фамилия отношение к Северной Двине, но люди это были замечательные. Я часто бывал у них дома, когда мама в войну долго работала. У хозяйки две дочери Надя и Маша и сыновья Володя с Сергеем, которые на войну ушли. Бывало, приведёт меня Надя на нашу квартиру, а там даже в умывальнике – лёд. Одеялом укутает. Давай, говорит, надышу, чтоб теплее было. Так и засыпал под дыханье соседки.
Зато какой праздник был, когда Володя с Сергеем вернулись с фронта. Володя, правда, с пулей в голове, не смогли врачи вытащить. Зато Серёга – вся грудь в орденах. Он после Германии даже в Японии успел повоевать. Чемодан привез трофейный, полный японских кимоно самых завораживающих расцветок. В Соломбале таких и не видывали. Соседские девушки приходили, рукава оценили сразу: из одного можно кофточку сшить, из другого юбку.
Надомницам, что без работы в войну сидели, сразу дело нашлось, кимоно на платья перешивать. Кстати, портным прямо на квартире можно было заказать костюм, пальто или другую одежду. Обычно что-то из чего-то переделывали, но как мастерски.
Соломбала потихоньку оживала. На углах улиц грузины свои места заняли, ботинки да сапоги чистили-надраивали, шнурками и подковками торговали.
В центре Соломбалы рядом с гастрономом работал кинотеатр «Революция». Там перед каждым сеансом оркестр играл, выступали солисты. Приезжала даже Клавдия Шульженко, про синий платочек пела. После войны на вечерних сеансах показывали фильмы, взятые в Германии в качестве трофея. Так сообщалось в титрах. А ещё были мультфильмы «Бемби», «Белоснежка и семь гномов». Ребятишки во все глаза смотрели и те, и другие.
У нас дома был патефон, первый «музыкальный инструмент», который я с малолетства освоил. Пластинки с фронтовыми песнями до сих пор сохранились.
В семье Двининых возвращение с фронта праздновали достойно. Сергей каждый месяц за ордена получал, специальная орденская книжка была. Этих денег хватало и стол накрыть. Помню самовар, из которого однажды пили какао (по тем временам большая редкость). А ещё состязание двух фронтовиков, поспоривших, кто выпьет больше наперстков водки, подряд и без закуски. По-моему, остановились на тридцати.
Дружба с семьей Двининых продолжалась и в мои зрелые годы.
ОДИН ПОСРЕДИ ДВИНЫ
Про мальчишек, чье детство выпало на военное и послевоенное время, много баек ходит. Конечно, тяжело было. Но мы не хулиганили и не воровали. Ставили задачи по укреплению характера, иногда переигрывали, но иначе соломбальцы не были бы соломбальцами. Зимой делали сальто с сараев, раскинув руки планировали с крыши в сугроб. Летом по Соломбалке проплывали от моста до моста. По Северной Двине на вёслах и под парусом ходили. По улицам «попа гоняли».
Сейчас берега речки заросли кустарником, и там уже не играют дети. А ведь раньше берег был для них всем: запускали змеев и самолетики, собирали игрушечные парусники и подводные лодки с резиновыми моторчиками.
Теперь берега чужие, да и сама Соломбалка не та. Даже ивы над ней погрустнели, потому что нет на реке ни одной лодки, стоянка для катеров теперь где-то на Кузнечихе. А я помню большие шлюпки под военным флагом, где моряки отрабатывали владение вёслами. Вёсла тяжелые, с противовесами. «И-и р-раз»,– командовал сидящий на корме, дирижируя рукой, вёсла напрягались, и шлюпка, слегка клюнув носом, рвалась вперед. Так тренировались и курсанты военной мореходки, которая была здесь же.
Как тут не вспомнить самодельную плоскодонную байдару, которую кто-то выпустил по течению. Поймал я её тогда, просмолил, из мешков сшил паруса, поставил мачту и – вперед, на простор. Было мне тогда лет одиннадцать.
На берегу похохатывали над такой конструкцией лодки, а байдару на Северную Двину выгнало. Ветер надул паруса и не выдохнул. И понесло мой «карапь» туда, где уже и людей нет. Волна бьёт по бортам, заливает лодку, а вычерпывать воду нечем, даже банку не захватил. Но, как говорится, голь на выдумки хитра: снял с себя шаровары, мочил их и воду за борт отжимал. Самое удивительное, что без вёсел на простор выскочил. К счастью, свежий ветер на остров Молодежный меня домчал. А дома уже тревога. Парни постарше на катере за мной приехали. Байдару на буксир взяли и доставили её домой. Лодку ту мать ночью отправила по течению, да только через несколько дней приплыла она обратно ко мне, тогда уж и вёсла соорудил, и банку для откачки воды с собой брал.
Кстати, под байдарки приспосабливали так называемые волокуши, похожие на лодочки. Во время войны на них вытаскивали из боя раненых. А вот для водных путешествий эти лодочки явно не годились.
То, как пловцами становились, статья особая. Самые маленькие ребятишки сначала Соломбалку учились переплывать. Освоившись, уже смело купались в речке, ныряли с плотиков для полоскания белья. А там уж ставили задачу от моста до моста доплыть по течению. Купались в Соломбалке даже в сентябре. Опускали в воду руку, и если она терпела холод, то, побросав сумки, дружно прыгали в речку.
Делали и заплывы брассом на остров Молодежный в сопровождении лодок; течение сильное на Двине, но ребята справлялись. Я как-то решил в одиночку на другой берег перебраться. Поплыл, а тут буксир здоровенный плот тащит. Не растерялся, выскочил на бревна, перебежал плот и снова по курсу. Первая «кошка» была похожа на сотни ёжиков. Это в песке острова росли веточки ивы. Любопытство гнало дальше. На другой стороне острова за водной гладью выглядывала вторая «кошка». Доплыл и до нее. Дальше третья «кошка» звала. Но там уже совсем маленькая речушка отделяла высокий берег, в котором построили свои гнезда ласточки.
Конечно, Северная Двина не всегда праздничная. Сильное течение, волны с гребешками. Ветер нет-нет да и охолонёт твою прыть.
Помню, возвращались мы с Молодёжного. Такой шквал налетел, что завертелось всё вокруг, потемнело. Над водой несло песок, кусочки каменного угля. Парни постарше вёслами молотили. Я встал вместо паруса, ветру спину подставил. Сообща справились с ненастьем и попали-таки в родную Соломбалку. Другую лодку, что вместе с нами вышла, пронесло дальше. Её потом военные моряки поймали, слава Богу, вместе с ребятами. Так вот и путешествовали. Это к вопросу о том, откуда в Соломбале «водоплавающие» берутся.
МУЖАНИЕ
В школу я пошёл в 45-м. С противогазной сумкой вместо портфеля. Помню, возвращаюсь с уроков, а какой-то пацан задираться стал. Ну и начал я его этой сумкой мутузить. А рядом брат мамы Александр Александрович Киснемский оказался. Он воевал, потом стал директором 22-го лесозавода. Узнал меня, засмеялся. Приходи, говорит, в гости, я тебе настоящую сумку дам.
Так и появилась у меня офицерская полевая сумка с ремешком на плече. Там были отделения для карандашей, линейки, других принадлежностей. Лучший подарок на долгие годы и предмет зависти ровесников. Кстати, сын маминого брата Виктор Александрович со школы юнг начинал, дослужился до капитана первого ранга, а после демобилизации работал заместителем председателя Соломбальского райисполкома.
В первом классе нам по паре чайных ложек сахара выдавали. Распределяла учительница
– молоденькая, только-только после училища. Делит она песок, краснеет, а по партам шепот: «Отбавляет, отбавляет...» Но мы не обижались, есть-то хотелось всем.
Одному пареньку тогда даже ботинки выдали, не в чем было в школу ходить.
Время шло, и жизнь потихоньку начинала налаживаться. Года через два-три уже и книжки покупали, и фотоаппарат «Комсомолец» осваивали. Помню, как в шкаф залезал пленки проявлять.
Мы с дружками уже с гармошки перешли на гитару, потихоньку ноты учили, в дом пионеров пошли в духовой оркестр. Прыгали на лыжах с самодельных трамплинов, пируэты на коньках выделывали.
Когда после войны на берегу Соломбалки сравняли с землей бомбоубежище, привезли саженцы. Был такой энтузиаст Евтяев (имя его, к сожалению, забыл), под началом которого сажали кусты смородины, саженцы березы и тополя. У моста на Левачева, в те годы центрального, даже фонтан соорудили, людям хотелось жить красиво.
Школяры подросли, стали на работу устраиваться. Некоторые уже зарплату домой приносили, матерям помогали. Я пошел на 176-й военный завод, что рядом с «Красной Кузницей», в то время засекреченный. Там боевые корабли в ремонте стояли, директор с погонами ходил. Полгода у опытного специалиста Коптева науку познавал, потом сдал на третий разряд слесаря и получил право работать самостоятельно.
До сих пор трудовую книжку храню, где в верхних строках запись: «Торжественно-клятвенное обязательство принято». Присяга в тринадцать-то с небольшим... Но ведь это было!
Помните, у Маяковского: «Вставай, иди, гудок зовёт, и мы приходим на завод...» А ещё в популярной послевоенной песне – «пропел гудок заводской». Гудок в Соломбале в семь утра, первый, мог разбудить любого спящего. Через полчаса он «пел» чуть короче и совсем коротко ещё через 15 минут. Когда начинался рабочий день, заливался во всю ивановскую. С опоздавших на работу спрашивали по всей строгости.
НЕ ТОЛЬКО ОПАЛЁННЫЕ, НО И ЗАКАЛЁННЫЕ
На заводе я проработал до совершеннолетия. Потом учеба и десятилетка в пароходстве, на судах загранплавания. И жизнь, отданная морской журналистике.
Кем стали мои ровесники из нашей округи? Толя Дьяконов – главный архитектор Архангельска, Игорь Сосновский – инженер-строитель, Витя Афанасьев – судостроитель, Генка Болотов – актер, Алик Кондратов – капитан дальнего плавания, Женя Дьяков и Валя Ширшов – механики пароходства, братья Витя и Миша Губины – пианисты, Ленька Куйкин – художник, Федя Андреев – радиооператор, Толик Дерягин – моряк, Валя Алексеев – инженер, Серега Чебыкин – летчик. Это только парни, с которыми мы росли вместе и постоянно общались. А сколько таких по всей Соломбале наберётся!
Дети, опалённые войной, – говорят про нас. Может, не опалённые, а закалённые?!
Об авторе
Эрнст Петрович Зеленин родился в корабельной Соломбале, в июле 1938-го. Профессиональный моряк, до прихода в журналистику работал на судах дальнего плавания. Член Союза журналистов России. В девяностых – собственный корреспондент норвежской газеты «Barents-nytt» по Архангельской области. Более 30 лет – пресс-секретарь Архангельского рыбакколхозсоюза, прошёл с рыбаками колхозного флота по всем морям. Почетный работник рыбного хозяйства России, среди наград – медаль ВДНХ за фоторепортажи и медаль «300 лет Российскому флоту». Лауреат XIV областного конкурса «Книга года-2015» за книгу «Койда. Берег штормов».
Эрнст Зеленин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
