Голос молодой женщины, вобравший в себя бесконечную усталость и разочарование, прозвучал в трубке и вернул меня к действительности. С трудом оторвался от просмотра очередного интервью, записанного в Хрящеватом и Новосветловке, селах, почти полностью уничтоженных войной. Звонила Надежда Нечипоренко, просившая принять и выслушать ее. И обязательно – без свидетелей, поскольку, пояснила она:
– У меня ребенка хотят отнять страшные люди, бандиты и палачи. –
Надежда вошла в нашу приемную, равнодушно скользнула взглядом по предметам нашей гордости – новеньким, полученным два дня назад из детского фонда «Савва» комплектам женской и детской одежды; в этих вещах остро нуждались сотни беженцев, оставивших в нашем журнале заявки на вещи первой необходимости. Женщина тщательно, с какой-то скрытой опаской прикрыла за собой дверь, присела напротив и достала из изящной сумочки фотографию:
– Вот, вы вначале посмотрите, это моя доченька, моё солнышко. Её хотят отнять.
Девочка лет двух улыбалась с фотографии счастливой детской улыбкой. Косички, сплетенные из волос редкостного тёмно-золотого цвета, заканчивались изящными нежно-кремовыми бантиками, уютно расположившимися на округлых плечиках. Трогательные ямочки на щеках делали улыбку особенно мягкой и притягательной. Только в серо-голубых глазах ребенка просматривалась глубоко спрятанная грусть.
Бабушка и дедушка Надежды приехали в Саратов в тяжелом 1941 году, спасаясь от фашистов. Для них оставаться в оккупации было равносильно смерти, поскольку дедушка, Василий Нечипоренко, был председателем колхоза. У Василия, инвалида детства, левая рука была высохшей, не работающей, поэтому в армию его не взяли, направили работать в саратовский горисполком. После войны он поехал было в родной колхоз, да быстро вернулся, едва избежав мученической смерти от рук бандеровцев. Те хозяйничали тогда почти открыто на Западной Украине, подавляя любое сопротивление и истребляя безжалостно всех сопротивлявшихся. После несчастливого возвращения дедушка тяжко переживал разлуку с Родиной, бесконечными ночами с болью вспоминал растерзанные бандеровцами тела детей своего друга, председателя сельсовета, и раз за разом отказывался возвращаться в родное село. За это его исключили из партии, что не смог пережить. Он скончался от сердечного приступа глубокой ночью, уйдя на кухню, присев на старый сундук в последнем желании избавить близких от потрясений видом смерти. Бабушка подняла сына Николая одна. Радостно нянчилась с маленькой Надеждой, родившейся в восьмидесятом году, когда Николаю был уже за сорок, и надеялась дожить до появления на белый свет правнуков.
Надежда рассказала, что прибыла с ребенком из благополучного запада Украины, из Тернополя, две недели назад. Добиралась долгими объездными маршрутами, через Белоруссию. С трудом, словно выдавливая из себя слова, рассказала, как пять лет назад поехала к родственникам на Западную Украину. К тому времени ей исполнилось двадцать девять лет. Первое замужество оказалось неудачным. Детей в первом браке не было, поскольку муж перенес в детстве свинку, лишившую его радости отцовства. Ощущение неполноценности прорывалось у него дикой ревностью, потом переросло в беспробудное пьянство. После развода родители, спасая от депрессии, чуть не насильно отправили ее в гости к родственникам, на Украину. Там и состоялось знакомство с будущим вторым мужем.
Дома, в Саратове, родители Надежды и бабушка редко говорили на «ридной мове». Надежде украинский язык нравился, притягивала округлость, мягкость речи. Она часто говорила родителям:
– Мам, пап, научите меня украинскому, такой красивый, нежный, песенный язык…
Неудачное замужество и развод вызвали новую волну интереса к родному, «нежному» языку. Так что в ту, первую поездку к родственникам в Тернополь, Надежда ехала с серьёзным настроем – начать говорить на столь полюбившемся ей близком по духу языке.
В Тернополе, в большом просторном доме у маминого брата дяди Остапа, Надежде понравилось сразу. На стенах висели яркие картины из жизни гуцулов: дядя Остап, инженер-механик по образованию, всю свою страстную натуру выражал в живописи. Картины его, отражавшие быт и обычаи горцев-гуцулов нравились всем. Одна из его картин даже попала в местный краеведческий музей. Только вот в союз художников его принимать никак не хотели, а один из местных художников даже назвал его бесталанным «примитивщиком», что оскорбило дядю несказанно Следствием стало вступление в организацию «Тризуб», особо привечавшую всех недовольных. На одной из сходок дядя встретил будущего мужа племянницы, Степана, и стал его поклонником и последователем.
Степан Гомечко был статным парнем среднего роста с живыми темно-карими глазами. Всегда подтянутый, стройный, с ярким румянцем на щеках. Картину портили передние зубы, верхний ряд которых были изогнут и покрыт язвочками кариеса. Степан помнил об этом и старался держать губы плотно сжатыми, отчего лицо его было всегда исполнено сосредоточенности и напряжения. Он закончил исторический факультет госуниверситета и преподавал в школе историю. На собраниях «Тризуба» часто выступал со страстными, убедительными речами, в которых рассказывал о трагической истории Украины и клеймил ее врагов – внешних и особо внутренних.
Степан Гомечко жил неподалеку с родителями в просторном, богато обставленном доме. В один из вечеров Надежду и Степана решили познакомить, устроив дружескую вечеринку. Степан понравился Надежде сразу. Понравились обходительность, стройные плечи, сосредоточенность на лице, во взгляде. Особо притянули крепкие пышные волосы необычного цвета. Когда свет падал на них, волосы наливались темным золотом. Мелькнула мысль:
– Вот бы у ребенка были такие густые, редкостного цвета волосы. Задумалась и загадала… А дальше все покатилось словно по мягкой светлой дорожке. Уезжала в Саратов очарованной, с новыми ощущениями и надеждами.
Степан звонил в Саратов каждый день. Через месяц, получив от Надежды согласие, приехал представляться её родителям.
Свадьбу сыграли в Тернополе. К этому времени Надежда уже сносно говорила на «мове», с пылом читала наизусть стихи великого Тараса (так его называл на собраниях Степан), радовалась своим успехам. Казалось, светлая романтичная дорожка, приведшая её на родину бабушки и дедушки, и дальше будет вести её к настоящему человеческому счастью. А ей так хотелось быть просто любимой и окруженной любящими людьми!
Не знала, что светлая дорожка ведет её совсем не туда, куда стремилась душа.
Когда муж ввел её в большую, красиво обставленную новой мебелью спальню, бросился в глаза большой портрет, висевший в комнате мужа на самом видном месте. Степан подвел молодую жену к портрету:
– Это мой идеал, настоящий борец за Достоинство нашей многострадальной Украины, Роман Шухевич. Знаешь, жил бы в те времена, повторил бы его судьбу. Ты посмотри, я даже стал похож на него в последние годы.
Надежда пригляделась: в самом деле, плотно сжатые губы, удлиненный нос с горбинкой, большие, слегка оттопыренные уши, сосредоточенный взгляд – сходство было несомненное. И тут же вспомнились, словно всплыли из подсознания бабушкины рассказы о пытках, убийствах сельчан бандеровцами в далекие сороковые годы. Внутри что-то ёкнуло и в солнечном сплетении появилось ощущение глубокой внутренней боли, словно какая-то нежить из страшного потустороннего мира вторглась в плоть и стала жадно высасывать жизненную энергию.
В эту ночь Надежде снились страшные сны, казалось, кто-то неведомый прокручивает кадры черно-белой кинохроники массовых зверских убийств с прорывающимися сквозь десятилетия предсмертными воплями, страстными мольбами о пощаде.
Потом эти ощущения боли и «вытягивания» внутренних сил стали повторяться, омрачая семейную жизнь.
Муж часто вечерами ходил на сходки, собрания. Однажды, это было пятого марта, Степан взял её с собой на траурное собрание, посвященное гибели Шухевича. Он и выступил первым, так красиво и страстно, что Надежда почувствовала, как её захватила яростная, самозабвенная волна возмущения и ненависти. Потом были другие торжественные даты, и везде ее муж – на первом месте. Он умел найти нужные слова, взбудоражить окружающих, заставить их глубоко и душевно прочувствовать, насколько они, их дети были оскорблены, унижены. Степан умел воспроизвести прошлое так, словно весь мир переместился на сотни лет назад, когда пришельцы из Польши, Австро-Венгрии ломали жизнь украинцев. Но особо опасны, по его страстному утверждению, были москали – те, что пришли с одной целью, обрусить народ, тех, кто не согласен – уничтожить…
Много и страстно рассказывал о голодоморе… Завершал неизменно:
– Это все они, москали…
Вскоре родилась Оксанка и, казалось, сбылись её мечты о счастливой доченьке с ямочками на щеках и красивыми золотыми волосами.
Жизнь сосредоточилась на ребенке и стала более размеренной, реже стали посещать картины страданий и смерти. Со временем Надежда поняла, что Степаном руководит тщательно скрываемая неудовлетворенность, которая давно грызла ее мужа изнутри, словно тяжелая психическая болезнь. Запомнились слова мужа, бросившего школу, семью и уехавшего на Майдан в Киев. Собравшимся на квартире друзьям и единомышленникам, Степан сказал патетически и жестко:
– Приучить к крови – эту задачу мы почти выполнили... Теперь надо показать, что совесть – это только для своих, для тех, кто с нами. Для чужих, особо для москалей, никакой совести, никакой жалости. Просто как к скотине. Они нас в прошлом за скотов держали, теперь наша очередь!
После этих слов у Надежды привычная боль перешла в тяжелый сердечный приступ…
В конце мая Степан, приехав с Киева на побывку, засобирался на Восток. Его назначили помощником командира в батальон «Донбасс». Прощались холодно.
Звонил муж из зоны антитеррористической операции редко и сразу просил давать трубку дочери, чтобы послушать её детский лепет. Через два месяца в дверь позвонили, потом настойчиво застучали. Басовитый мужской голос за дверь провозгласил:
– От мужа вашего посылочка. В квартиру шагнули двое в камуфляже. Зацокали берцами по паркетной доске. Берцы были особые, с окованными сталью носками. У высокого, представившегося комроты один, правый носок был обсыпан рыжей ржавчиной. Заметив взгляд Надежды, посланец усмехнулся:
– Мы прямо с войны, не успели отчиститься от грязи. Второй добавил:
– Это у него кацапская кровь, она у них ядовитая, даже металл не терпит, ржавеет сразу.
Оба дружно загоготали. Комроты смеялся от души, притопывая правым берцем по паркету.
– Твой Степан далеко пойдет. Место в новой Раде ему гарантировано. А может, будет вице-спикером. Ставку на него сделали ба-альшие люди.
Как бы ни были холодны отношения с мужем, Надежда любила подарки. Когда гости ушли, Надежда с нетерпением протянула руку к изящной барсетке из натуральной кожи. Щелкнула кнопками, откинула тяжелую мягкую крышку и принялась открывать молнию, выполненную из нержавейки, особой ячеистой конструкции. Однако молнию заклинило и не хватало сил, чтобы сдвинуть с места язычок. Помучавшись, Надежда достала из мужниного инструментального ящика плоскогубцы и с новым рвением принялась за упрямую застежку. Ребристый край инструмента, сорвавшись, больно резанул по наружной стороне левой ладони. Кровь цевкой окропила барсетку, попав прямо в открывшееся внутреннее отделение. Пришлось идти за бинтом и зеленкой. Приостановив кровь, Надежда с удвоенным нетерпением достала из кожаного кармашка тяжелый мешочек из желтого вельвета, пропитавшийся свежей кровью. Развязав тесемку, вытряхнула тяжелое содержимое.
На колени упал массивный металлический клубок, блеснувший живыми золотыми отблесками. На толстую золотую цепь, выполненную из тяжеловесных ромбовидных ячеек с извивающимися змеей насечками, были нанизаны перстни, обручальные кольца, кулоны. Особо выделялись несколько перстней «чалма» с выстрелившими яркими лучиками алмазами.
Надеждина кровь легла тонким слоем на рядок обручальных колец и отдала пронзительно прямо в глаза необычным светом. Явственно послышались стоны и пронзительный женский крик:
– Не убивай, пощади! Ведь есть же у тебя жена, дети, родители. Вспомни их! Пощади! Не бей! Спасите кто-нибудь!
Пол качнулся и пополз резко вбок. Надежда безвольно ползла по нему, слыша все более пронзительные голоса, предсмертные вопли и сама запросила пощады и милосердия, не в силах терпеть чужую боль, проникшую в виски, пульсирующую громким мощным метрономом. Потом провалилась в спасительное беспамятство…
Очнулась от детских ручек, Оксанка трогала ее за нос, уши:
– Мама, стаяй, стаяй!
Под вечер пришли свекор со свекровью. С порога сообщили:
– Нам Степан такие подарки прислал и письмо! Говорит, тебе золото выслал, на которое можно будет настоящий дом с участком купить. Вот сейчас от тебя мы пойдем смотреть. Есть такой особнячок неподалеку… Давай-ка, показывай, чего он о тебе подарил.
Надежда кивком указала на раскрытую барсетку. Свекровь слегка подрагивающими руками расстегнула толстую цепочку, ловко подхватила один из перстней и примерила его на безымянный палец. В голове у Надежды послышался стон:
– Будь ты проклята!
Почувствовав головокружение, качнувшись, ушла в ванную и заперлась, испытав мучительный приступ тошноты.
Когда вышла из ванной, свекровь уже примеривала другие перстни, потом кулон. Вложила все в желтый мешочек, взвесила на руке:
– Ну вот, этого на новый дом должно хватить. Какой молодец! Золотой у меня сыночек! и добавила, презрительно поджав губы, – все для тебя старается. А ты, похоже, нос воротишь. Все от москалей проклятых нахваталась…
На следующий день Надежда собрала вещи. Старалась брать только детскую одежду и обувь. Из своей одежды не взяла ничего. Ей казалось, что всё, купленное мужем, будет жить собственной враждебной жизнью. Ведь вещи и украшения вобрали в себя дух насилия, смертельную ненависть, и потому будут терзать её душу, отдаваться в голове голосами, молящими о пощаде и проклинающими. Всю дорогу спала урывками, боялась погружений в сон. От безумия спасали Оксанкины детские пальчики, которые прикладывала к воспаленному лбу.
Приехав в Саратов, Надежда первым делом сняла всю одежду и обувь, надела старенькие материны вещи, и отнесла узел со своим скарбом к мусорным бакам. Потом кратко рассказала родителям о пережитом…
Усталый голос Надежды зазвучал новыми интонациями:
– А теперь вот посмотрите, что мой муж мне прислал. На экранчике телефона высветилось сообщение: «Теперь я депутат Рады. Ты знаешь, что тебя ждет, если не вернешься и не отдашь ребенка – С.Г.».
Надежда помолчала, посмотрела невидящим взглядом в окно:
– Он сильный и безжалостный, меня и дочь сломает, знает тысячу способов. Теперь на Украине пришло их время. Время палачей.
БУНТ ОБРЕЧЕННЫХ
О бунте украинских военных, не желавших расстреливать мирный Луганск, рассказал разведчик легендарного батальона «Заря» Леонид Зверев. Он пытался спасти раненого украинского солдата, брошенного умирать на развалинах аэропорта. И тот в лихорадочном бреду рассказал о десантниках и артиллеристах украинской армии, расстрелянных национальными гвардейцами в бункерах Луганского аэропорта.
Роту днепропетровских десантников перебросили в Луганский аэропорт в начале лета. Следом за ними военные транспортники доставили тяжелые минометы и гаубицы Д-30. Через несколько дней они уже стояли на позициях. Крепкие мужские руки украинских военных вкручивали взрыватели в тщательно протертые снаряды и мины, готовя их к залпам. Перед этой сокрушающей мощью замерла сама жизнь мирного города в тяжком предчувствии разрушений и смерти.
Очередную группу десантников из Днепропетровска с гаубицей Д-30 доставил тяжелый военный транспортник душной июльской ночью. Это был невезучий для пилотов и десантников рейс. Сбитый накануне гигант ИЛ-76 заставил изрядно понервничать всех. При заходе на посадку самолет так колбасило из стороны в сторону, что половина солдат очистила свои и так тощие желудки прямо на металлические заклепки пола. Все облегченно вздохнули и начали креститься, когда тяжелые колеса шасси гулко зашелестели по аэродромным плитам. Но после посадки выяснилось, что гидравлические тележки, с помощью которых разгружались тяжелые составляющие разобранной гаубицы, вышли из строя. Командир роты капитан Подопригора, инженер-механик по образованию, матерясь принялся ремонтировать гидравлику, безуспешно пытаясь найти специальную жидкость, вытекшую из гидроподъемников во время полета. К суетящимся десантникам подошел первый пилот, выматерился и зло бросил:
– У меня трое девчонок на шее да жена инвалид, если не взлечу через полчаса, меня точно сожгут в небе, прямо над вами. Поняли? – И тут же в сердцах добавил. – Ничего вы не поняли, не осознаёте, что воюете с крепкими и очень злыми на вас ребятами, которые теперь никого не прощают. И вам конец здесь, и мне …
Капитан, пытавшийся раскрутить заклинившую гайку, не рассчитал и угодил сорвавшейся правой рукой в срез сварного шва, разодрав кисть руки до сухожилия. Тут же сорвался на крик:
– Где Денис?
Денис, наводчик гаубицы Д-30, выглядел он совсем мальчишкой: острые худые плечи, тонкая шея и небольшой рост, но это никак не мешало ему быть признанным лидером в роте. Было у него какое-то особое мастерство сплачивать людей, находить верные решения. А еще у него была острая, цепкая память, срабатывающая словно часовой механизм. Сработал этот механизм и сейчас. Денис куда-то пропал и подоспел как раз тогда, когда кризис достиг пика. Летчики транспортного АНа, ругаясь, матерясь со слезами на глазах, опять потребовали сгрузить, сбросить разобранную гаубицу, а десантники сгрудились понурив головы вокруг капитана Подопригора, которому неловко бинтовали руку.
Денис тем временем где-то раздобыл несколько кусков пеньковой веревки и плотного брезентового фала, моментально расставил четыре пары солдат у первой станины гаубицы и на ходу скороговоркой разъяснил:
– Запомните, станина весит 310 килограмм, значит на каждого меньше сорока килограмм, продеваем фал снизу и через плечо. Раз-два, взяли...
Тяжелая станина взлетела словно перышко. Солдаты быстро и аккуратно уложили ее метрах в десяти. Через три минуты рядом была уложена вторая станина. Труднее было с пятиметровым стволом, весившим больше тонны. Его тащили двадцать человек, перекинувших прочные веревки и фалы через плечи и приподнимая всего сантиметров на десять над полом трапа.
А Денис уже завязывал петли сбоку массивной люльки и командовал:
– А это уже перышко, всего 110 килограмм.
Через двадцать минут все части гаубицы уже стояли на бетоне. Затвор, весящий тридцать килограмм, Денис гордо перенес сам. Этот последний финальный груз был отмечен капитаном Подопригора: поблагодарил Дениса не по уставу, а приобнял за плечи, похлопал по спине. А еще через минуту самолетные переноски, питающиеся от аккумуляторов, высветили картину предстартовой подготовки: мощные гидравлические подъемники тяжело втянули створки в брюхо самолета, который наконец-то разгрузил свое чрево и готовился к облегченному взлету в ночную темноту.
Сумрачный пилот в майорских погонах подошел к Денису, посмотрел в глаза тяжелым долгим взглядом и неловким движением сунул ему в руки две нарядные жестяные коробки оранжевого цвета:
– Спасибо. Выручил. Успеем затемно взлететь. Значит будем живы… А то ведь, знаешь, трое девок у меня, младшей три года. Без меня пропадут… – потом мрачно добавил, – а может и со мной вместе пропадут. Чтоб всем нашим правителям гореть в аду!
Потом он говорил еще что-то, но слов уже не было слышно за ревом прогреваемых моторов. Через пятнадцать минут едва различимый силуэт, озаряемый отстреливаемыми тепловыми ловушками, замелькал на линии горизонта. Капитан облегченно вздохнул:
– Не сбили…Спаси, Господи, его… и нас, – потом повернулся к Денису, -Ну-ка покажи, чего это он тебе подарил? – и чиркнул зажигалкой.
На оранжевых с черным обводом жестяных коробках было выдавлено крупными буквами «COGNAC MEUKOW». Басовитый голос командира расчета Вадима Дорошкова прогудел восторженно:
-Ребята, живем! Два литра марочного коньяка «Мягков»!
Подсвечивая фонариками, стянули в одно место все части гаубицы, укрыли их брезентом. Капитан выставил часовых у разобранной Д-30, дал команду «отбой» и повел десантников на ночлег. Временной казармой стали бетонные бункеры, заглубленные на два с лишним метра. Офицерам отгородили отдельный кубрик.
Всем показалось, что ее величество Судьба ласково улыбнулась, прикрыв за улыбкой все смертельные неожиданности этой нелепой войны. Никто не подозревал, какая судьба была им уготована.
Утром наблюдали как с взлетной полосы стартовали американские беспилотники – мощные, туполобые создания, несущие на себе горы специальной аппаратуры: они корректировали огонь артиллерии с безукоризненной точностью. Американские инструкторы, не доверяющие украинским коллегам, наносили на карту точки артиллерийских ударов, приводили точные координаты целей, рассчитывали по специальным таблицам количество залпов и расход фугасных снарядов и мин. Все было четко, до автоматизма, в заранее спланированной акции устрашения мирных жителей.
Ополченцы безуспешно пытались сбить крепкие маневренные машины, целя в небо крупнокалиберными пулеметами. Но беспилотники, словно огромные юркие насекомые, уходили от пулеметных очередей. Лишь одна «Игла», пущенная многоопытным ополченцем вдогон, ударила точно и разнесла в куски дорогостоящую конструкцию.
Вскоре первые залпы тяжелых минометов и гаубиц ударили по мегаполису. Стало ясно: решается вопрос жизни и смерти большого красивого города, наполненного прежде детским смехом и скромным человеческим счастьем, а ныне застывшем в скорбном обреченном ожидании начиненных смертью снарядов.
Первые же артналеты задушили жизнь города и принесли горестный опыт смерти и разрушений. Если утробный вой стодвадцатимиллиметрой мины можно услышать за три секунды до взрыва, упасть лицом вниз, подползти к дереву покрупнее или бетонной стенке и тем самым спасти себя, то снаряд из гаубицы калибром 122 миллиметра прилетал бесшумным невидимым убийцей. Двадцать один килограмм взрывчатки разбивал стены, сокрушал внутренние перегородки, ломал и корежил плиты перекрытия. Спящие дети, женщины, старики пробуждались под адский грохот. Живая человеческая плоть разрубалась сотнями зазубренных, острых как бритва осколков, сжималась смертельно под рушащимися стенами и перекрытиями. Разорванные человеческие тела, бывшие миллисекунду назад смешливыми шумными детьми или светящимися красотой и силой жизни молодыми женщинами, накрывало перебитыми плитами, битым кирпичом и стеклом.
То в одном, то в другом районах города взлетали высоко в небо фонтаны дыма, гари и пламени. Бессильно и обреченно звучали сирены пожарных машин и карет скорой помощи.
Мгновение назад всё здесь дышало жизнью, искрилось мыслями и образами. Теперь же, чудом оставшиеся живыми соседи и родственники, потерявшие смысл существования близкие не знали, как отдать последний человеческий долг, как отпеть в церкви и достойно похоронить останки, совсем недавно бывшие главным стимулом их жизни.
Десантники-артиллеристы из Днепропетровска Вадим Дорошков, Миша Добренко и Денис Селиверстов держались вместе. И это их не раз выручало, спасало от вечно пьяных национальных гвардейцев. Первое их требование было – разговаривать на их западэнской мове.
Главарь одной их группировок нацгвардейцев Охрим со своей командой бородатых головорезов, с презрительным выражением лоснящегося от пота лица наблюдал за сборкой гаубицы.
У Охрима было мощное телосложение, большая круглая голова и короткие жирные ноги. Голова была выбрита до блеска, а посередине – клок жестких черных волос с проседью. Но главным в облике было иное – насыщенная плотоядной жестокостью улыбка. Охрим часто и многозначительно улыбался неповторимой сладкой улыбкой, от которой у окружающих стыла кровь в жилах, потому что так улыбается, предвкушая наслаждение, палач, получающий удовольствие высшей пробы от страданий, от страха жертвы на пороге небытия. Наконец, в этой улыбке отражалась самое сокровенное и самое страшное из всех человеческих страхов – последний вопль жизни жертвы.
– Вот что, дядя, я буду говорить как хочу, и ты никак не помешаешь, а если помешать захочется, у меня на каждое твое желание найдется девять грамм контржелания, – В зазвеневшей тишине прозвучал металлический щелчок затвора Денисова автомата. Денис дополнил свою тираду почти примирительно, поводя зрачком автомата ниже пояса Охрима. – Будь ласка, делай свое дело, дядя, воюй честно. И нам не мешай воевать честно. Одна моя пушка за час сделает работу, которую ты со всей своей братвой за месяц не осилишь. И еще, будь ласка, не улыбайся так сладко, словно десять кур зарезал и сожрал сырыми.
– Десять таких телят как ты, – и Охрим с металлическим чавкающим звуком вытянул из старых засаленных ножен кинжал. На лезвии длинного, хищного клинка были начертаны слова на непонятном языке. Охрим поднес лезвие к губам, слащаво улыбнулся, показывая ряд кривых желтых зубов, и коротко махнул темным лезвием, перерезая невидимую человеческую глотку.
– Знаешь, дядя, первым выстрелом я тебе мошонку прострелю, а потом – точно между глаз, потому как мозги у тебя внизу. По ним и вдарю первым делом.
– Отставить! – В группу спорщиков ворвался пожилой сутулый полковник. – Под трибунал пойдете. Где тут капитан? Чтоб сегодня до вечера гаубицу собрали. Первая пристрелка завтра утром. Все по местам!
Охрим первым тронулся в сторону казармы, широко разбрасывая в стороны короткие кривые ноги.
Вадим, крупный, угловатый, с мощными бицепсами, семенил за Денисом. Признался:
– Знаешь, Денис, честно – я чуть в штаны не наложил. Этот Охрим настоящий убийца. Все испугались, ты один ему в глаза прямо посмотрел. Но как он улыбается: прямо из фильма ужасов!
Сборкой гаубицы реально руководил Денис. Капитан и лейтенант Кошевой стояли в сторонке и вели свои бесконечные разговоры о денежном довольствии и путях обретения собственных квартир. Оба мечтали сбежать из обрыдлого офицерского общежития в Днепропетровске. Надежды свои связывали с этой проклятой войной. Может, хоть теперь офицерам начнут давать жилье и повышать зарплаты. Подопригора даже сказал с намеком:
– Попали бы мы изначально в российскую армию, были бы сейчас счастливыми семейными офицерами с собственными квартирами, ездили бы мирно на учения и стреляли холостыми патронами.
На следующий день стреляли из гаубицы осколочно-фугасными на полном заряде. Пять раз меняли прицел, выполняя команду корректировщика, выехавшего затемно на НП. Потом долго ждали, вдыхая запах подгоревшей на стволе краски.
Под вечер вернулся корректировщик, командир взвода управления лейтенант Кошевой, с серым, ставшим в одночасье дряблым землистым лицом, больно толкнул плечом Дениса и прошел вихляющей походкой в свой кубрик. Поскольку канонада прекратилась, все расчеты разбрелись по аэродрому в поисках глотка чистого воздуха. Денис решил остаться: что-то тревожно стало на душе и грызло какое-то предчувствие. И был прав.
Из кубрика послышались причитания, следом, по нарастающей, плаксивым бабьим голосом – оплакивание. Потом голос Кошевого на истерической ноте стал читать «Отче наш», запинаясь и сбиваясь.
Наконец все прекратилось. Денис развернулся было к выходу, но тут в тишине четко прозвучал щелчок затвора пистолета Макарова. Денис понял все и рванул к кубрику. Лейтенант трясущейся рукой заталкивал пистолет в рот, который никак не желал открываться. Вот это нежелание и спасло его, поскольку Денис на лету, падая на лейтенанта, сумел направить ствол пистолета в сторону. Прямо над ухом сухо грохнул выстрел и пуля тонко противно взвизгнула, отрекошетив от бетонной переборки.
Пистолет с утробным звуком шлепнулся на бетонный пол и застыл на боку. Денис, больно ударившись локтем, успел перехватить руку Кошевого и ухватить двумя пальцами ребристую рукоять пистолета. Спустя мгновение поставленный на предохранитель «Макаров» спокойно улегся в денисов карман. А лейтенант уткнулся лицом в подушку и опять завыл-запричитал по-бабьи. Рядом на тумбочке стояла опустошенная на две трети бутылка дрянной водки, которой нацгвардейцы поделились с десантниками.
Кошевой, размазывая сопли и блевотину, всхлипнул и начал говорить каким-то несвойственным ему голосом:
– Мы все обреченные, преступники мы и негодяи. Сегодня мы расстреляли два мирных дома. Две пятиэтажки. Да-да, Денис, ты сегодня влепил полтонны снарядов в простых жителей, таких же, как твоя мама, как моя жена. Знаешь, в оптику с ЗУММом я разглядел оторванные ноги и внутренности. Их взрывом выбросило из того самого последнего дома, который мы разнесли. Понимаешь, мы не солдаты, мы – убийцы. Мы обреченные. Вот увидишь…
Всю ночь, уединившись в офицерском кубрике, Денис, Вадим, Михаил и лейтенант Кошевой шептались о путях искупления своих преступлений, разрабатывая свой план, планируя свой бунт. Никто из них не хотел быть участниками преступлений и убийств мирных горожан.
В эту ночь капитан Подопригора, у которого раздулась раненая рука, улетел очередным бортом. Кошевой накануне, чуть не насильно изъял у него табельный «Макаров». А свой пистолет он подарил Денису, многозначительно кивнув и указав на готовую к стрельбе гаубицу. И это незначительное событие стало решающим для десантников, определившем их судьбу.
Так получилось: Дениса и остальных десантников, обслуживающих орудие, спас пистолет, подаренный Кошевым. Помогло и то, что весь расчет во время стрельбы работал без бронежилетов. Благодаря этому все могли передвигаться быстро, реагируя на каждую угрозу. А угроза была вполне конкретной и исходила от начштаба «Азова» и сопровождавшего его Охрима. Похоже, начштабу настучал кто-то из своих и он только что получил по рации сообщение, что Денис и его расчет бьют по картофельному полю в полукилометре от окраин города. Начштаба приставил свой АПС к виску Дениса, а Охрим, скаля рот гнилыми остатками желтых кривых зубов, достал свой палаческий кинжал. Денис словно в замедленном гипнотическом трансе наблюдал, как палец начштаба медленно вдавливает матово отсвечивающий курок. Ухватил левой рукой ствол и направил его в небо. Одновременно правая рука сама по себе рванула «макарыча» из-за пояса. Короткий сухой выброс синеватого пламени ударил начштаба сбоку в челюсть. Второй выстрел пришелся Охриму в бронежилет. Только Дорошков среагировал мгновенно и перехватил АПС из руки начштаба. В следующую секунду он зажал в локтевом сгибе шею бешено сопротивлявшегося Охрима. Через минуту отпустил обмякшее тело. А зря!
Денис и Вадим не знали, что уже бесконечно долгие минуты открытые омертвелые глаза лейтенанта Кошевого равнодушно отражали голубое небо Луганска. А бородатый национальный гвардеец по кличке «Гуцул» старательно вытирал об одежду убитого старинный дорогой кинжал, выполненный из дамасской стали. Этот кинжал, принадлежавший деду, известному бандеровскому палачу, резал словно масло восемь десятилетий назад польские глотки, и а потом крошил плоть в украинских и белорусских деревнях. Вот теперь вновь проснулась его ненасытная страсть резать и убивать. Прошло восемьдесят лет с той минуты и секунды последней казни, и опять пришло время палачей…
Это был настоящий взрыв просветления, протест сознания, бунт обреченных. Всё накопившееся за последние недели ощущение подлости и несправедливости этого мира войны и чувство собственной вины прорвалось мощным потоком яростного протеста. Десантники сплотились вмомент, чтобы вырваться из этого морока преступной бойни, в которой врагами объявлены простые мирные люди – старики, дети, женщины. А в союзники назначили откровенных бандитов. Это даже не идейные национал-социалисты, а люди с поврежденной, искареженной психикой, насильники и убийцы, уверовавшие, что только насилием и убийством, страхом смерти, они смогут выстроить новый мир.
Пока одни десантники отстреливались лежа на бетонной полосе, другие лихорадочно сооружали из мешков с песком, кирпичей, стальных швеллеров баррикаду у входа в бункеры-казармы. Первый залп гранатометов баррикада выдержала успешно. Через час ее накрыли плотным минометным огнем…
Дениса ранили в левое бедро, когда сопротивление десантников затухало. Кончались боеприпасы. Нечем было отвечать на залпы гранатометов. Самый тяжелый урон нанесла восьмидесятидвухмиллиметровая мина, рванувшая на скосе баррикады. Она посекла осколками всех оборонявшихся.
Тяжело контуженного и пробитого осколками Дениса втащили в бункер. Там из небытия вывели причитания Мишки Добренко:
– Денис, Денис, не умирай.
Денис пошевелился и сжал крепко Мишкину руку. Тот вложил Денису в руку гранату РГД с ввинченным взрывателем. Предупредил:
– Скоро гады придут добивать нас. Для того и граната, чтоб не мучиться. Вот, я тебе даже усики отогну. Прощай…
Денисов мир качнулся и ушел в беспамятство, в беспросветную ночь. Вытащили на поверхность странные звуки. Впереди и выше блеснул свет фонаря и раздался хищный хруст. В свете двух фонариков Денис признал Охрима и его подручного, Гуцула. Палачи находили жертвы обостренной интуицией, расправлялись с ними с оттяжкой, насладясь их страхом. Вот раздался всхлип и нелепое мычанье. Денис понял – это Мишка встретил смерть от клинка, которого так панически боялся.
На долю секунды в мозг пришел заряд силы. Губы нащупали ребристую головку запала. Пальцы отогнули усики, зубы потянули на себя чеку. Ещё доля секунды – и запал хлопнул, словно предтеча победного гимна. Но вот на бросок сил уже не хватило и Денис толчком отправил гранату к ногам приблизившихся Охрима и Гуцула.
В этом момент силы и истины сошлось воедино всё: свет фонарика, блеск клинка и слащавая палаческая улыбка Охрима, мигом слетевшая от вида крутнувшейся у ног гранаты со сработавшим запалом. Взрыв обозначил новую красно-черную жирную точку отсчета в видениях Дениса. Взрывная волна вознесла его, спасла от ядовитого палаческого клинка и милосердно пронесла в новое путешествие в прошлое, в удивительно четкие, чувственно узнаваемые мелкие черточки картин из прошлой живой жизни. Временами он понимал, что та жизнь, до страшной войны, оторвалась уже от него и живет самостоятельно и отстраненно, и только фрагментами он может вторгаться в нее и испытывать светлое счастье и тепло близких, все то, что удерживало его на кромке живого мира.
Уходил во временное небытие всегда с одним и тем же видением: вдвоем с Маринкой летят на денисовом мотоцикле – «Волчонке». На каплевидном бензобаке черного цвета белой краской выпукло нанесена летящая голова молодого волка. Искристые глаза волчонка исторгают радость полета…Ветер так и норовит приподнять из седла. А сзади Маринкино тело, вжавшееся в его спину и прожигающее таким родным живым теплом всю спину и восторженное сердце. Чувствовал каждый изгиб ее рук, каждую родинку на груди, и вечно смешливые губы вдруг обжигали поцелуем шею сзади. А дорога вдоль набережной пела свою песню. Мелькали как рекламные ролики названия улиц и вывески вдоль голубоглазой речки Самары. И неизменно дорожка вела к любимому заброшенному пляжу на озере Ленина. Кривые чахлые березки в сторонке у берега и медовый запах луговых трав.
Возвращался в мир с одним и тем же видением и остро чувствовал Маринкины губы сзади и каждую ее клеточку, сливавшуюся с его мальчишеским телом. В видениях они вдвоем отрывались от луговых трав и воспаряли над перелесками, над плывущими в глубинной низине речке Самаре, над Днепром. Вот они пролетели над микрорайоном Коммунар. Денис явно ощутил похлопывание Маринкиной рукой по спине. Вот они восхитительно быстро и мягко нырнули вниз и влетели прямо в окно Маринкиной квартиры, благо ее мама на ночной смене на заводе Петровского.
Денис потерял всякие ориентиры времени и пространства. Случались моменты просветления, и в один из этих моментов он распорол перочинным ножом брюки слева у бедра и колена, перетянул туго бинтом рану, нащупал и зажал выходное отверстие чуть выше колена. Кровь стала убегать медленнее, организм потребовал: жить во что бы то ни стало. Первое, чего захотелось нестерпимо – пить. В мозгу побежали живые картинки: безмерная пустыня, песок, зной над головой и внутри. Пересохшее горло бунтует и требует – ползи, ищи.
Пополз. Натыкаясь на одеревеневшие трупы товарищей, руки первым делом ощупывали фляги. Вот, наконец, Добренко. Вспомнился Мишка, совместивший в себе застенчивость, полноту и плавную подвижность. Не шел, катился словно мягкий пушистый шар. А сейчас тело Мишки каменело и пугало своей неподвижностью, столь невозможной, несовместимой с Мишкиным характером. Угасающим усилием воли Денис нащупал слева фляжку. Встряхнул, там что-то булькнуло. Нащупал большую толстую кнопку и непостижимым усилием отстегнул, потянув к себе. И тут же ощутил – фляга пробита насквозь пулей, которая потом раздробила мишкину плоть. Судорожно сжал пальцами пробоины. Свинченная крышка глухо звякнула о бетон. Денис судорожно начал глотать. Казалось, он вливает в горло огонь, или это сама жизнь, уходя из тела, противится своему продолжению и отторгает воду ставшую огненным ядом!
Денис закашлялся и, чудо, присел, облокотившись на одеревеневший труп. Понял, у Мишки во фляге был коньяк, непостижимым образом сбереженный.
С этого момента борьба за жизнь обрела новые черты. Бетонный пол перестал качаться. Денис решительно пополз к трупам погибших, отключив сознание, удалив все ненужное, поскольку цель была одна – вода. В двух фляжках погибших вода нашлась и это было словно молчаливый гимн спасению. Десяток глотков – и почти остановившееся сердце нерешительно, потом требовательно застучало, словно намереваясь вырваться из грудной клетки. Денис пополз к выходу из бункера. В пути два раза отдохнул, припав лбом к прохладному бетону.
В развалинах за толстой бетонной плитой оборудовал себе убежище в тщетной надежде выстоять и выбраться живым из этого ада. На следующее утро наблюдал, как нацгвардейцы вытащили тела десантников из бункера. Рядом уложили трупы Охрима и Гуцула. Потом всех погибших обильно облили авиационных керосином и подожгли. К вечеру обгорелые останки разбросали по глубоким воронкам вдоль взлетной полосы и забросали битым кирпичом.
Попросил Бога о совсем малом – о том, чтобы севший аккумулятор телефона дал возможность записать его послание маме и матерям Днепропетровска. Щелкнул клавишей записи и осипшим голосом проговорил:
– Дорогая мама, передай всем остальным матерям солдат нашей роты. Мы не стали выполнять приказа на уничтожение таких же, как вы, матерей Луганска. Мы сопротивлялись. Мы взбунтовались. Но нас было в пять раз меньше, чем нацгвардейцев. И у нас совсем не было патронов. Нас всех убили. А тела облили керосином и сожгли прямо на взлетной полосе. Потом останки разбросали по воронкам за бетонными плитами. Там много таких воронок. А вам всем пришлют извещения, что мы пропали без вести. Мы ушли в другой мир без погребения и покаяния. Молитесь за наши души и не верьте тем, кто правит сейчас Украиной. Прокляните их. Пусть ваше проклятье станет для них началом позорного конца, пусть сгинут они все. Мы очень хотим, чтобы о нашем бунте, бунте обреченных, узнал весь мир…
Телефон тихо бессильно пиликнул. Энергия кончилась.
Разведчик батальона «Заря» Леонид Зверев услышал стон из-под широкой бетонной балки. Внимательно осмотрел каждый квадратный сантиметр у широкой щели, ища растяжки, столь любимые нацгвардейцами.. Заглянул в щель – и отпрянул. Высохшее тело, покрытое язвами и въевшимся пеплом, явственно шевельнулось. После нескольких попыток без особого труда вытащил раненого наружу. Парень был жив и в сознании. По обрывкам формы и разодранной тельняшке угадывалось – днепропетровский десантник. Парень каким-то сверхусилием расстегнул левый верхний карман униформы и достал украинский паспорт. Виталий прочел:
– Денис Селиверстов, Днепропетровск, улица Правды, дом 25, кв. 37. Спросил, это твой?
Парень моргнул в ответ и достал следом из другого нагрудного кармана сотовый телефон. Жестом попросил приблизиться и прошептал:
– Здесь на телефоне вся правда о нас, о нашем бунте обреченных. Сообщи родителям, маме… Прощай…
Словно некая жизненная пружина лопнула, высохшее тело паренька перестало сопротивляться смерти. Жизнь из него ушла, выплеснув в бескрайный мир рассказ о бунте обреченных, о трагедии подлой, проклятой тысячами сердец, войны.
БОРЮЩИЙСЯ ЛУГАНСК:
ГИМН ПОБЕДЫ И РЕКВИЕМ ПАВШИМ
Совместно с ЗАО «Независимое Саратовское Телевидение» мы посчитали своим долгом увидеть своими глазами и рассказать саратовцам правду о необъявленной войне в Донбассе. В нашу группу вошли Максим Пустовалов, оператор ЗАО «Независимое Саратовское Телевидение,
Павел Батькин, командир отделения ополченческого батальон «Заря», Александр Зуев, руководитель общественной организации «Саратовский источник», член правления Саратовского регионального отделения Союза журналистов России.
Постараюсь рассказать о том, что увидели собственными глазами, что сняли на камеру. Мы по-разному восприняли увиденное, но до сих пор в ушах звучит реквием павшим и гимн тяжелой, жертвенной победы, одержанной ополченцами и населением Луганской республики…
Российский пункт пропуска границы «Донецк» стал в последние месяцы своеобразным индикатором, показывающим накал борьбы на многострадальной луганской земле. Перед ним – гигантская, длиной в три километра, очередь машин с луганскими номерами. Беженцы, поверившие в перемирие, возвращаются в покинутые в разгар боев дома.
Останавливаемся у одной из оживленно беседующих групп ожидающих. Выясняем, что эта группа беженцев направляется в родные дома в большое пригородное село Хрящеватое. Из сводок они слышали о том, что там шли ожесточенные бои, и вот теперь люди говорят о самом главном: живы ли родственники и соседи, сохранились ли их дома и имущество, смогут ли они перезимовать.
Никто из нас не знал тогда, что нам предстоит встретиться с этими же людьми в разгромленном селе, увидеть их слезы и упреки. Мы не могли предполагать, что придется услышать леденящие душу рассказы очевидцев, для которых вторжение национальной гвардии и батальона «Айдар» стало событием, взорвавшим их внутренний мир, разделившим его на «до» и «после».
Мы не знали, что услышим рассказы о массовых грабежах и изнасилованиях, увидим незахороненные трупы в обрамлении неразорвавшихся снарядов и мин.
Мы считали, что наши российские журналисты зачастую просто сгущают краски, преувеличивая трагизм этой необъявленной войны. Оказалось, наоборот – только начинаем узнавать, что на самом деле происходило и происходит. Нам еще только предстоит масштабное видение страданий простых людей. И мы просто обязаны дать оценку происходящему. Без этого наше будущее превратится в лицемерный фарс.
И еще одно впечатление от границы. Многочисленный поток людей и машин в сторону Луганска, строгость терминалов, спокойная доброжелательность российских пограничников и луганских ополченцев резко обрываются в приграничном Изварино. Луганщина встречает выжженной землей, испещренной воронками. В пятистах метрах от пункта пропуска, по левой стороне дороги – разбитое взрывами здание, прокопченное пожаром, который некому было тушить. Сразу ощущаешь – это территория войны.
С той стороны границы нас встречают ополченцы. Обветренные лица, застиранный камуфляж не гармонируют с качественным оружием, которым они оснащены. Из бесед узнаем, что все они участвовали в жестоких боях в изваринском котле. Оружие взяли у сдавшихся солдат украинской армии. Их было в несколько раз меньше, чем украинских силовиков, у них было совсем мало бронетехники, но победа осталась за ними. А ещё они рады тому, что значительная часть украинских военных осталась в живых и пересекла российскую границу. Для сдающихся врагов они оставляли специальные коридоры.
Въезжаем в знаменитый Краснодон. Ополченцы гордятся тем, что Краснодон в основном удалось уберечь от разрушительного артиллерийского огня. Это случилось благодаря умело расставленным засадам и котлам, в которых были перемолоты основные силы украинской армии. В городе быстро восстановили электросети, заделали воронки, дали воду. Когда проезжали город, люди с удивлением присматривались к нашим саратовским номерам, потом запоздало махали вслед. Сидящий рядом ополченец из легендарного батальон «Заря» Павел отмечает:
– Прямо идиллия какая-то. Совсем недавно город был совсем другим, на улицах не то что людей, домашних животных не было видно…
Подъезжаем к блокпосту. Ополченцы предупреждают об опасности приближения к побитой технике. В местах недавних боев остались неразорвавшиеся мины и снаряды, кое-где растяжки, заминированы обочины, это особо опасно.
За Краснодоном дорога стала совсем безлюдной. Никаких машин – ни встречных, ни попутных. Повсеместно воронки. Черная точка на левой обочине наконец превратилась в отдающий свежей гарью украинский танк Т-64.
Многоопытный боец, шахтер-пенсионер Павел Батькин внимательно осматривает разрушенный танк и с ходу выдает его характеристики:
– Это серьезная модернизированная вражеская машина, Т-64 «Булат». Сделана в Харькове. И что за глупая привычка говорить об украинской армии как о слабой и неспособной! Армия сильная и хорошо оснащенная. Вот взять этот танк: пушка калибром 125 мм гладкоствольная, бьет на 2,5 км., и бьет очень точно. Вот смотрите – указывает на лобовую часть и лежащую в стороне башню – накладная броня. Этот танк из бригады «Лесные волки». Он поддерживал нацгвардию и немало бед натворил. Указывает на обгорелую краску на пушке – минимум двадцать снарядов успел выпустить. А взяли его наши ополченцы из батальона «Заря» управляемой противотанковой ракетой «Фагот». Вот смотрите – показывает на пробоину. После попадания сдетонировал весь боезапас и вот результат, – Павел указывает на лежащую в стороне башню, сорванную взрывом огромной мощности.
Мы не предполагали тогда, что увидим целые кладбища разбитой техники в селах Новосветловка, Хрящеватое, в районе аэропорта. Там массово гибли люди с обеих сторон и более всего – гражданское население, там решалась судьба Луганска. Об этом в следующем очерке.
ЧУДО НОВОСВЕТЛОВКИ
Новосветловка и Хрящеватое – недалеко от Луганска. Именно там прошли жестокие кровопролитные бои за город. Захват этих сел означал блокаду города с важнейшего юго-восточного направления.
Украинские силовики стянули сюда огромное количество бронетехники и артиллерии. По свидетельству местных жителей и ополченцев, эти войска были прекрасно экипированы, имели по несколько комплектов снарядов, мин и других боеприпасов.
Вот что рассказала нам Марина Петровна, жительница села Хрящеватое:
– Половину села около школы заняли воинские части из Днепропетровска и Запорожья. Вместе с ними мы сидели в школьном бомбоубежище. Они с нами делились своими пайками. Хорошие вежливые ребята. Воевать они не хотели и открыто об этом говорили. Просто боялись, что их семьи потом будут терроризировать. А вот вторую половину села занял батальон «Айдар». Что они творили! Грабили, насиловали, уносили из хат все ценное, даже компьютеры, принтеры. Но Бог их наказал. Ополченцы перебили больше половины их батальона.
На въезде в Новосветловку стоит церковь старинной постройки. Когда становишься напротив входа, возникает удивительное ощущение: кажется, что церковь чудесным образом воспаряет в небо, удаляясь ввысь все более стремительно.
С крыши и купола церкви раздается стук нескольких молотков, что изрядно удивило: изрешеченный купол и разбитую крышу с каким-то страстным рвением ремонтируют местные жители. И это в условиях острого дефицита материалов. Более того – дома в селе разрушены и, казалось бы, их надо ремонтировать в первую очередь.
Один из плотников просто сказал:
– Чудо здесь Господь сотворил! Вот мы и воздаем должное.
Об этом чуде рассказал нам атаман Луганского округа донских казаков Леонид Александрович Рубан. Накануне решающего сражения айдаровцы, щелкая затворами автоматов, согнали в церковь 65 человек. Держали их там сутки, не открывая дверей. На второй день выгнали на улицу, выстроили в колонну и погнали по полю. Угрожали автоматами тем, кто хотел шагнуть в сторону. Как потом выяснилось, айдаровцы решили таким образом разминировать площадку, на которой собирались установить артиллерию. Каждая из противопехотных мин на этом поле могла уничтожить половину из согнанных на поле людей. И случилось чудо – все 65 человек прошли по минному полю, и ни одного взрыва не прозвучало. Жители разошлись по домам под матерный аккомпанемент оккупантов.
Чудом можно назвать и победу ополченцев в неравном сражении у этих сёл. Многократно превосходящие ополченцев в живой силе, бронетехнике и артиллерии силовики были разбиты, практически вся боевая техника попала в руки ополченцев, либо была уничтожена.
Мы побывали в том месте, где силовики попытались устроить танковую засаду. Перед танками и бэтэрами были сооружены земляные валы, все подходы к позициям заминированы. Что из этого получилось, видно на фото и в наших комментариях.
Новосветловка, сентябрь 2014 года
О СОЛДАТАХ И ПАЛАЧАХ
После выхода новостных сюжетов на саратовском НСТ и первых публикаций в блоге получил множество трогательных отзывов, телефонных звонков. Незнакомые люди приходят в приемную, стараются заглянуть в глаза, спрашивают с разными интонациями: «Как там? Неужели всё так плохо и жестоко?» И еще шквал звонков от беженцев с вопросом: «Когда сможем вернуться?» Порою совершенно незнакомые люди произносят столько теплых слов, что становится неловко. Прочел и отзывы. Их немного. Подспудный смысл один: кому-то очень важно во всем обвинить Россию и поддержать всесильный Запад.
Решил с оппонентами не дискутировать, поскольку по существу, по главным вопросам ничего не прозвучало. Надо спешно работать дальше и попытаться осмыслить услышанное и пережитое.
Один из читателей, назвавший меня «дедушка Зуев», выступил в мою поддержку и довольно жестко прошелся по язвительным комментариям. Может и правильно, но я не поддерживаю. Считаю, сейчас настало время готовиться к новому, неожиданному развороту событий. Можете не сомневаться, с Украины движется новый вал жестокости и агрессии, попыток реванша за военное поражение. Но его не стоит останавливать враждой и ненавистью. Нужны иные решения. Их поиском надо заниматься всем вместе, сейчас, без промедления.
Сегодня остро дискутируется вопрос: «Нужно ли далее рассказывать о войне на юго-востоке Украины?»
Первая часть ответа заключается в очевидной истине – эта война начала радикально менять мир. Что важнее – она уже изменила многое у нас, в России. Меняется стремительно наше государство, его экономика, наши представления о будущем. Что очень важно, до сих пор в этой гражданской войне много непонятного, непредсказуемого. И эта неизвестность побуждает: пришло время увидеть реальную опасность, исходящую от этой войны для всех нас уже в ближнем будущем.
Что видно невооруженным взглядом – противостояние выросло в непримиримую вражду. Цепочка событий, приведшая к огромным потерям с обеих сторон, особенно среди мирного населения, сделала мучительно трудным подлинное, настоящее примирение. Более того, среди мирных людей, простых жителей Луганска, мы все чаще слышали призывы к мщению, к истреблению «укропов» – так большинство жителей называют украинских военных.
Скажу сразу, я категорически против таких, изначально непримиримых мнений и определений, поэтому предпочитаю просто называть противников ЛНР – силовиками. Хотя должен отметить, часть вооруженных сил Украины, территориальные батальоны «Айдар», «Азов», «Днепр» и другие можно с полной определенностью называть насильниками и убийцами, военными преступниками.
Настойчиво опрашивали людей, столкнувшихся с украинскими силовиками, брали интервью у ополченцев, вызволенных из плена. И постепенно стал проявляться портрет, точнее портреты представителей тех сил, что пришли усмирять Донбасс.
Подавляющее большинство украинских силовиков – военнослужащие по контракту и срочники. Они стремятся воевать, не убивая никого, и сами избегают «подставляться». С легкостью делятся с мирным населением американскими сухпайками и мечтают об одном – о приходе замены. Когда офицеры отворачиваются, крутят в сторону ручки наводки тяжелых минометов и орудий, чтобы снаряды и мины не крушили жилые кварталы. Когда их окружают, предпочитают сдаваться в плен, особенно, переходя границу – российским властям. Так произошло в котлах близ Изварино, под Иловайским.
Вторая часть силовиков – национальные гвардейцы. Это в основном молодые люди, прошедшие школу майдана. Среди них немало бывших футбольных фанатов, научившихся впрыскивать себе адреналин в фанатских побоищах. Воюют они бесталанно, несут большие потери. Любители «почесать кулаки». Один из казаков, попавших в плен, рассказывает:
– Поставили меня на таком месте, чтобы каждый проходящий нацгвардеец мог ударить. Они это и делали по несколько раз в день, проходя мимо. Некоторые подходили специально, чтобы ударить кулаком или пнуть. Скоро лицо превратилось в сплошной синяк, тогда стали бить больше по груди, по ребрам. Два ребра сломали. Когда узнали, что готовится обмен на их пленных, бить перестали, дали еду и воду…
Самые агрессивные и безжалостные – боевики специальных батальонов «Айдар», «Азов», «Днепр» и т.п. Воюют они стойко. Это люди особого склада характера, непримиримые. Палачи!
Для них издевательства, пытки, казни не просто привычное дело. Это то, что доставляет удовольствие. Их немного в общей структуре военных подразделений. Но их «слава», их дух пронизывают всю украинскую армию. Их страшно боятся не только жители оккупированных территорий, их едва терпят и смертельно опасаются военнослужащие обычных армейских частей. Это точно то же самое, что подразделения СС в гитлеровской Германии, наводившие ужас на части Вермахта.
Попавшие к ним пленные редко остаются в живых. Но перед тем как умереть они претерпевают такие пытки, которые могут присниться только в страшных снах. Об этом ходят легенды, заставляющие всех ополченцев, особенно казаков, носить в разгрузках по две гранаты РГД и Ф-1 с ввинченными взрывателями, не расставаясь с ними даже в моменты отдыха и сна. При угрозе плена – только самоподрыв!
В батальоне «Заря» нам перебросили на флэшку видеозапись: один из немногих выживших после плена в батальоне «Айдар» ополченец, ставший инвалидом, показывает изуродованное, изрезанное тело и рассказывает об изощренных пытках. Эту запись нельзя показывать. Но знать об этом надо всем!
А то, что рассказывают местные жители, пережившие краткий период властвования айдаровцев в селе Новосветловка, воспроизводит зверства зондеркоманд СС из хроник Великой Отечественной. Под Донецком нашли 480 тел бессудно убитых со следами пыток. Нам еще предстоит узнать о массовых захоронениях близ сел Хрящеватое и Новосветловка. Когда мы приезжали в эти села, нам просто показали издалека изощренно заминированные холмики земли…
Очевидно, что именно айдровцы, азовцы, члены Правого сектора стали той определяющей силой, которая берет за горло действующие украинские власти. Один из командиров ополченцев считает, что общее количество таких боевиков едва превышает сорок тысяч, но именно они становятся ведущей, определяющей силой современной Украины.
ЖЕНСКИЕ МЫСЛИ НА МУЖСКОЙ ВОЙНЕ
Прошло почти три недели после возвращения из Луганска, но образы людей, прочно впечатанные в память, раз за разом встают передо мной. Они требуют: надо оторваться от повседневности, суметь написать об этом, поскольку происходящее там, в Донбассе – не чужое, а наше собственное настоящее и будущее.
Три дня назад дозвонились из Луганска ополченцы и женщины, просившие привезти лекарства для тяжело больных пенсионеров. Это была истинная удача, поскольку две недели сам я пытался многократно дозвониться, но связи не было.
Ополченцы предупредили, в прошлый раз нам просто изрядно повезло: первые дни мы путешествовали без охраны и без оружия. Напомнили, перемирие не пресекло частые рейды разведывательно-диверсионных групп и наша машина с саратовскими номерами для таких групп – лакомый кусок. Один из звонивших так и высказался:
– Вы же не сможете их убеждать, что посчитали важным лично всё увидеть, попытаться разобраться и осмыслить. Вас никто и слушать там не станет. Вы для них – выгодные пленные. Чувствуется, вы просто не знаете в полной мере, а может не верите, что там делают с пленными…
Что мы увидели за четыре дня наших поездок по городам, селам, по местам ожесточенных боев?
Ответ на этот вопрос потребует серьезного осмысления десятков интервью, страстных дискуссий и многих порою очень трагичных высказываний и противоположных точек зрения. Один из командиров ополчения справедливо заметил:
– Мы не осмыслили ещё, каково женщинам на этой войне. Их переживания во сто крат больнее, чем все наши потери и горечи.
Не случайно поэтому сегодня в первую очередь вспоминаются луганские женщины, пережившие множество военных невзгод.
Ирина из села Новосветловка рассказывала как невыносимо, когда больному ребенку нужно молоко, а его невозможно добыть, даже рискуя жизнью под ураганными артиллерийскими обстрелами. Когда последний стакан муки сиротливо стоит на полке в крохотном, душном подвале и на него же, на последний шанс утолить голод и поддержать жизнь, смотрят голодные детские глаза. Трудно передать материнское отчаяние на этой необъявленной войне.
Мелькнувшие на экранах центральных телеканалов сцены детских похорон словно прошли по касательной мимо, минуя сознание телезрителей. А вот на местах, где эти похороны состоялись, в городах и селах луганщины, ощущаешь совсем иное. Словно тысяча похоронных оркестров вдруг заиграли реквием погибшим на этой безумной войне. Этот реквием не слышен в Киеве, в Брюсселе, в Вашингтоне. Не очень его слышат и в российской глубинке, пусть и наводненной тысячами беженцев.
Это не в укор русским людям, умеющим сочувствовать и сопереживать. Просто последние десятилетия всех нас упорно пытаются переделать, переиначить наше сознание, внедряя притягательные и одновременно необычайно жестокие рыночные истины и законы. Оттого внутренний баланс непроизвольно сместился, отгораживая все больше индивидуального пространства желаниям взять от жизни побольше удовольствия, не обращая внимания на чужие беды и страдания.
Женщины часто рассказывают о довоенной жизни… Представьте себе Донбасс ранней весной, совсем недавно жизнь здесь била ключом: усердно дымились доменные печи, грохотало оборудование крупных машиностроительных заводов, крутились подъемники у шахт, выдавая миллионы тонн лучшего в мире коксующегося угля. Комбайны убирали урожай с выровненных, прямо-таки рафинированных полей, пенсионеры получали свои гривны (хоть скудно, на зато стабильно), дети ходили в детские сады, школы, колледжи. И вдруг, практически в одночасье, все рухнуло. В самом центре этого жизненного крушения – ценность человеческой жизни, заваленная осколками снарядов и битым кирпичом, смешанным с человеческими останками.
Об этом взволнованно говорит Марина Николевна, родившаяся в Луганске и прожившая там всю жизнь. Сейчас она живет на улице имени Шевченко, только не Тараса, а Василия, в прошлом секретаря обкома КПСС. Ей 56 лет, работала до недавнего времени в городской службе, занимающейся геодезией. Любит петь, обожает хоровое пение, ценит и русские романсы и украинские народные песни. Марина Николаевна ходила на все митинги, 11 мая даже работала в участковой избирательной комиссии. Помедлив, вдруг взрывается тирадой:
– Но кто ж знал, что все так повернется? Кто знал, что нас будут бомбить и истреблять? Помните, когда Янукович сдался, отдал власть бандитам, он обосновал это тем, что не хотел проливать кровь, не хотел детских слез. И что получилось? Мы захотели независимости, и что получилось?
Иногда думаю, что схожу с ума. Сейчас не только я, но все уже понимаем, что новая киевская власть нас все равно уничтожила бы. Поверьте, сделали бы это с полной гарантией и без этой войны. Но только позже, лет этак через десять-двадцать. Так может быть пожили бы еще спокойно лет десять, пусть униженными и оскорбляемыми? Но были бы хоть сыты и одеты.
Неужели судьбой предназначено нам пройти через эти страдания и смерти? Но вот хотела бы я знать, кто так распорядился? Какое они наказание понесут?
Но опять и опять возвращаюсь к одному: был ли у нас всех шанс не воевать, решить все мирно? И отвечает сама же: «Не было у нас такого шанса! И не будет!»
Об этом же нескладно, сбиваясь, говорит Ирина из Новосветловки. Ей тридцать четыре года, но испытания последних недель словно выжали разом жизненные силы и выбили пряди седины на висках. Заметив сочувственный взгляд, Ирина печально кивает головой:
– Все эти недели ни умыться, ни поесть, ни спать толком. От полного помешательства только дети спасают. Их двое, старшему, Алеше – девять, младшенькой, Оленьке – всего три. Муж, Сергей, комбайнер, потомственный житель Новосветловки, пропал во время боев.
Ирина сняла траурный платок, и разом выдавив из себя нерешительность, рассказывает:
– Моё сердце чуяло, что все эти референдумы кончатся плохо. И я настояла, чтобы мы с мужем ни в чем не участвовали – ни в референдуме, ни в митингах. Мой отец, очень мудрый человек, часто говорил: «Надо быть за ту власть, которая у власти». Муж думал по-другому, но меня послушался. Он вообще меня обожал, и главные решения всегда оставались за мной. И мы просидели дома все время. С соседями, которые ходили к нам и пытались агитировать, стали меньше общаться.
Когда в село пришли айдаровцы, я перекрестилась и подумала:
– Слава Богу, мы ни в каких протестах не замешаны. Кто знал, что я ошиблась смертельно! На второй день оккупации пришли трое в камуфляже из батальона Айдар. Первым делом приказали показать им руки. Сразу сняли у меня два кольца: обручальное и перстень. У мужа тоже сняли – обручальное. Сказали: это на нужды антитеррористической операции. Я сразу все им рассказала о нашем неучастии в референдумах и митингах. Их старший ответил: «Все вы теперь как … брехливые. А у мужа твоего морда подозрительная. Мы проверим». И увели, руки за спиной скотчем связали.
На следующий день побежала к их командирам, плакала, просила. Мне ответили:
– В списках задержанных нет его, значит отпустят.
Только женщина – соседка, она у нас соцработником была, сказала, что раз скотчем руки сзади связали, значит, плохи дела. Так и не вернулся мой Сережа. Я и поняла тогда: если б он был в ополчении, был бы жив наверняка, он ведь ловкий, сильный.
Женщина в слезах рассказала, как рванула после победы ополченцев в лесопосадки, где виднелись свежие холмики земли, как ее удерживали соседи и командиры, как казалось, что холмики эти ещё шевелятся и расстрелянные пытаются выбраться. Хмурый ополченческий комроты сказал:
– Судя по захоронениям, там человек двадцать… Вот разминируем, раскопаем. Закурил, отвернулся и фуражку снял.
Ирина вытерла слезу, всхлипнула:
– Есть надежда, но ничтожная. Ведь я запомнила того, чернявого, с гнилыми зубами, ихнего старшего, того, что кольца наши снимал. Он на соседней улице девчонку двенадцатилетнюю забрал, увел и изнасиловал, хотел убить потом, да она сумела сбежать. Сейчас в больнице, в городе. Все они изверги, для них жизнь человеческая ничто, даже детей не жалеют. И потому чует моё сердце, что Сереженька мой неживой уже…
После этого рассказа мне, признаться, стало трудно начинать другие беседы. Встречавшиеся люди, словно оглушенные, едва слышали вопросы, отвечали невпопад. У одного из домов с разрушенной крышей окликнули и приостановили молодую женщину с красным пластиковым ведром. По всему было видно, что она местная. Так и оказалось.
Светлана рассказала, что смогла уехать из села в самый разгар боёв. Ей просто очень повезло, что вся её семья выжила. А погибших здесь – чуть не половина жителей. «А вон там подружка моя». – Светлана показал через плечо нашего оператора, Максима. Там, в двадцати шагах от нас, в палисаднике у полуразрушенного дома, на скорбном земляном холмике стоял деревянный крест.
– Подружке моей всего тридцать два года было. Весёлая, смешливая была. Не усидела в подвале. Только вышла в палисадник воздуха свежего вдохнуть, села на скамеечку – тут ее и накрыл взрыв. Так весь день разорванное взрывом тело и пролежало. Только к вечеру мы с соседями ее неглубоко зарыли. И знаете, хоть рассказывайте потом об этом, хоть нет – тут такое творилось… О чем и говорить трудно. Многих у нас поубивало. Кто-то сумел уехать живым. Но вот собаки остались. Им что-то нужно было есть. И началось людоедство. Так одичавшие псы и подружку мою раскопали… Мы уж потом всё опять захоронили. Скоро вот кладбище разминируют, тогда уж всех перезахороним.
Светлана посмотрела в глаза долгим тяжелым взглядом и сказала:
– Уехать хочу. Не смогу здесь жить. Кругом кровь и смертей столько, что память будет придавливать, жить спокойно не даст. Да и нет уверенности, что «укропы» не вернутся. Как там, в России, примут?
Подходим к центру села Хрящеватое. Детский сад на восемьдесят мест, гордость села, построен совсем недавно и вот теперь разрушен несколькими прямыми попаданиями. Северный угол разбит осколками и огромным упавшим тополем, из-под ствола которого видна рука придавленного деревом трупа. Оксана, воспитательница ясельной группы, отворачивается и неуверенным шагами идет к центральному входу в здание:
– Этот убитый – из батальона «Айдар». Божье наказание всем им! Знаете, сил нет смотреть на всё это, сил нет на то, чтобы захоронить всех погибших по-человечески. Кладбище заминировано. Сколько людей похоронили в огородах и палисадниках без гробов и молитвы!
В гражданских войнах военная сторона событий всегда превалирует, мы всегда начинаем говорить об авианалетах, артобстрелах, танковых атаках, но хотим того или нет, на определенных этапах на первый план выходят простые жизненные нужды: население надо накормить, одеть, больных и пожилых людей лечить, детей учить в школах, детских садах, вузах, колледжах.
Сегодня Луганск – город, в котором остро не хватает денег, мало гривен, нет рублей и долларов. Нет электричества, воды, не работает канализация, нарушена система продажи продовольствия, нет ни пенсий, ни зарплат.
В этих условиях можно было бы ожидать массовых протестов. Но их нет… Кого бы мы ни опрашивали, подавляющее большинство людей мечтает об одном – чтобы никогда, ни при каких условиях на их землю не ступила нога нацгвардейца. Готовы всем поступиться ради этого. Конечно же, это временный парадокс. Поскольку сейчас, сегодня, все остальное – вторично.
Отмечу – это ситуативное, сегодняшнее настроение, завтра нужно будет однозначно решить вопрос с продовольствием, пенсиями, медицинским обслуживанием, образованием, зарплатами бюджетников. А пока все словно замерло, приостановилось на Луганской земле, словно прислушиваясь к женским мыслям…
ПОСЛЕДНЯЯ ПУЛЯ БРОНЕБОЙЩИКА ФЁДОРА
Есть такая удивительная речка Деркул, текущая вдоль прочерченной враждебными силами границы России и Украины. Летними вечерами места эти необычайно красивы, притягивают спокойствием и гармонией, от которых так и веет вечностью, незыблемостью единения природы и человеческого бытия.
В том месте, где Деркул впадает в Северский Донец, наблюдаются иногда странные явления: в полночь вдоль берегов речки в вечерней дымке появляются светящиеся блики. Иной раз они создают причудливые фигуры, которые движутся по спирали, уходя в ночную тьму. Движение по кругу и вверх создает ощущение огромной трубы, уходящей в дальний космос. Кто-то видит в движущихся картинках прошлое, кто-то будущее. Но увидевшие что-то особенное, что-то очень важное, никогда об этом не рассказывают. Никому. Потому что перед каждым явившимся сюда ставится главное условие чудесного осмысления себя в прошлом и будущем – умолчать об увиденном, сохранив глубоко внутри истинные образы…
Кстати, если провести прямую линию от точки слияния двух рек строго на запад, то по прямой линии отсюда до Луганска всего тридцать километров.
Только вот этим летом ночную тишину нарушает утробный грохот и скрежет со стороны Луганска. Если прислушаться сосредоточенно, то сквозь эти неясные шумы дальних множественных взрывов крупнокалиберных снарядов явственно прослушиваются предсмертные крики детей и женщин.
Мой собеседник Федор Максимович Елистратов, шахтер-пенсионер из Макеевки, привез меня на это место, которое он называет «центром земного притяжения». Неподалеку отсюда живет дремотной жизнью небольшой российский городок Донецк (тезка миллионного Донецка-гиганта, того самого, где гибнут женщины и дети). В нем – семья младшей сестры, близкого ему человека, принимающего сердечно все его душевные порывы. Уютный, светлый, всегда нарядный и притягательный городок расположился в крутом изгибе российско-украинской границы. Жители городка шутят:
– Нам повезло, спрятались за российским кордоном. А старший наш брат Донецк-большой мучается сейчас на чужбине.
Сюда, в российский Донецк, Федор Максимович приезжал пять лет назад после страшной катастрофы на шахте и своего чудесного спасения, когда от взрыва метана погибло двадцать восемь товарищей, а он чудесным образом спасся, пробыв трое суток в кромешной тьме разрушенного забоя без света, воды, еды. В этот уютный городок притянуло его и после того, как встал на ноги после тяжелого ранения, полученного во время неудачного для ополчения боя под Горловкой. Теперь вот он дохаживает последние отпускные дни перед возвращением в родной ополченческий батальон.
Предваряя долгий рассказ о пережитом в последние месяцы, Федор признался:
– Знаешь, многое я пережил-перетерпел: и предательство, и гибель друзей, и собственную подлую немощь. Но вот одно переживание до сих не могу забыть и прохожу его бессонными ночами, память моя раз за разом восстанавливает заново один и тот же военный эпизод, и оттого болею душой, очень тяжело болею. А началось все с моего вступления в ополчение. Все мы – родственники, друзья, соседи тогда переживали, не спали ночами от вестей из Киева. Ходили на работу, в магазины за покупками словно тяжелобольные люди, у которых отобрали здоровье, отобрали надежду и смысл жизни. Вот тогда и решил однозначно – иду воевать против того мироустройства, которое нахально пришло к нам из Киева, причем иду я один, а сын Трофим, которого только год как женил – остается жить и род наш продолжать…
А дальше Федор Максимович рассказал, как странно и не очень удачно началась его служба в ополчении, как он долго и страстно доказывал свою методу войны с хунтовской бронетехникой командиру ополченческого батальона. Все было тогда, весной, конечно же условным – «рота», «батальон». Едва вооруженные и не обученные военной дисциплине небольшие отряды были больше похожи, по определению Федора, на «цыплят, впервые вышедших на просторный огород».
Очень переживал Федор, когда танки и бэтэры[1] украинской армии подступили к соседним поселкам и грозно ворочали огромными стволами пушек и крупнокалиберных пулеметов. Было у ополченцев в отряде несколько гранатометов. Но первые стрельбы из них всех разочаровали. Не так-то легко было попасть в движущиеся бронированные чудовища. А гранатомет РПГ-7[2], после стрельбы из которого кумулятивной гранатой лопались барабанные перепонки, многие ополченцы невзлюбили и предпочитали пользоваться «мухами», несмотря на то, что из них броню не пробить.
Автором главной идеи о борьбе с БТРами стал его сын Трофим. Он предложил взять из городского музея противотанковое ружье, которое, по его разумению, будет с легкостью пробивать броню вражеских бронетранспортеров. После такого предложения сына Федор не спал две ночи, еле дождался открытия городского музея боевой славы, закрытого было на ремонт. Там он договорился со смотрителем – старым подслеповатым Ерофеем, которого знал еще по работе на шахте, где до ухода на пенсию он работал горным мастером. Подойдя к стенду, он долго щупал, осматривал ПТРД[3] – нескладную махину двухметровой длины, гладил уважительно ручку затвора, взводил толстую мощную пружину. Только вот использовать музейное ружье в бою не было никакой возможности, поскольку чья-то опытная рука повредила затвор старинного оружия.
Из музея ноги сами понесли его в церковь святого Архангела Михаила. Там он долго молился слева от алтаря, подошел к поблекшей двухвековой намоленной иконе Архангела Михаила и неожиданно для себя встал на колени, склонился низко с мыслью «Благослови…», припал лбом к прохладному щербатому полу, ощутил кожей лба каждый бугорочек нескладно уложенной половой плитки. И вдруг услышал явственно наставление, произнесенное сильным раскатистым мужским голосом на старославянском языке, в котором четко понял одно слово «Благословляю», произнесенное громко и чисто, в котором «я-я-а» растянулось в долгий звук, многократно усиленный эхом под церковным сводом и глубоко отозвавшийся глубоко внутри. С этим звуком Федор и вышел из церкви.
Через день с бутылкой водки «Мягков» пришел к жившему по соседству старому знакомому из дружной шахтерской бригады, Виталику Ушакову, ушедшему контрактником на военный склад в небольшом поселке Володарка. Сейчас сосед жил вольной жизнью, пьянствовал и кутил, как он выражался, «со всей душевной силой».
По слухам, Виталик приторговывал оружием с воинских складов в Володарке, это и натолкнуло Федора на попытку добычи желанного ружья. Выпив полстакана добротной водки, нетерпеливо начал задавать вопросы соседу и понял – попал в точку. Понял, что не случайны были слухи о торговле оружием с громадных воинских складов Володарки. Все знали – на складах площадью в десяток гектаров хранилось оружие времен Великой Отечественной войны в несметных количествах. Только винтовок и пистолетов хватило бы на вооружение всего населения Украины. После киевского Майдана и начавшихся по всей Украине криминальных разборок люди стали искать оружие: кто для самозащиты, кто наоборот – чтобы грабить награбленное. Особо ценились в продаже надежные фронтовые пистолеты ТТ, коими успешно приторговывал с бессчетных военных складов Виталик.
Виталик поначалу удивлялся и даже насмешничал, издевательски закидывал вопросами Федора, но вскоре как-то невзначай вспомнил о дальнем складе, на котором хранились древние, как он выразился, противотанковые пугачи. Издевательски заметил:
– ПТР[4] я тебе добуду, только вот пугнешь фашиков из пугача, так они по тебе из пушки к-а-а-а-к вдарят! Так ошметки и полетят. – Потом, заметив крутой взгляд Федора, пьяно икнул и принялся извиняться.
Через неделю уазик-таблетка украинской армии привез в укромное местечко в лесопосадках два закрученных в рогожу противотанковых ружья конструктора Дегтярева 1942 года выпуска и три десятка бронебойных патронов огромного размера.
Вот так и появился в ополченческих байках знаменитый «дядя Федя», спаливший из ПТР девять вражеских бронетранспортеров и самоходную пушку «Нона».
Первые стрельбы из ружья провели в лесопосадках. Федор на срочной службе в армии научился стрелять из снайперской винтовки Драгунского и даже имел поощрения за меткую стрельбу от командования бригады. Теперь руки и глаза сработали автоматически, точно вспомнив все приемы дальней стрельбы. В белый мешок, набитый землей с песком и выставленный за двести метров, пуля попала с первого выстрела. Только вот отдача была такой силы, что правое плечо сразу онемело и травмированная рука повисла бессильно. Ещё через минуту в онемевшее плечо пришла боль и Федор испугался, что выбило кость и теперь, так и не поучаствовав в настоящих боях, придется долго лечиться. Но Бог миловал – все обошлось огромным кровоподтеком и ноющей болью ключицы. Зато результат был потрясающим! Пятнадцатимиллиметровая пуля насквозь, словно кусок масла, прошила толстый мешок, ударила в ствол дерева, стоящего за мешком и зажгла его словно спичку. С любопытством наблюдавшие за испытанием ополченцы, минуту назад посмеивавшиеся над причудами Федора, примолкли и старательно притушили воспламенившийся вокруг срезанного дерева сухостой… А Федор, уверовав в свое предназначение, отметил свою победу в ночном одиночестве, раз за разом смазывая почерневшее плечо облепиховым маслом.
Потом Федор обнаружил на ружье специальный выступ, к которому надлежит прижимать щеку при прицеливании, и сообразил: надо при стрельбе очень плотно, с усилием прижать приклад к плечу и в момент выстрела напрячь хорошенько мышцы торса, принимая всем телом отдачу. Сам упор приклада снабдил двумя слоями поролона, прижав их синей изолентой.
Через день, на рассвете, за Федором, дежурившим в ночь на блокпосту, примчался на стареньком уазике командир батальона. Командир был небрит и глядел на Федора оловянными, опухшими от бессонницы глазами:
– Федя, от тебя сейчас все зависит, выбивают они нас с двух блокпостов, берут в окружение. У них три бэтээра, лупят из пулеметов – головы не поднять. У нас пятеро раненых и семеро двухсотых…
Через минуту Федор сидел в машине в обнимку с двухметровым ружьем, заботливо обмотанным байковым одеялом. А через полчаса Федор вместе со вторым номером – Митей Полосухиным подползал к чадящему блокпосту с южной стороны села. Зажженные покрышки чадили нещадно. Из клубов дыма доносилось «Слава Украине» и скоро толпа галдящих национальных гвардейцев, скрываясь за двумя бэтээрами вышла на асфальт. Федор пополз в сторону, чтобы стрелять точно в борт. Установил сошки, прикинул: сбоку бронебойно – зажигательная пуля должна была ударить под углом градусов в семьдесят, чтобы наверняка пробить броню. Прицелившись, Федор начал стрелять, не прячась от защелкавших вокруг пуль. За три минуты расстрелял весь боезапас – все пятнадцать бронебойно-зажигательных патронов. Только после последнего выстрела начал воспринимать мир и ощутил в полной мере сделанное – в первом бэтээре что-то заскрежетало, из него стали выскакивать чумазые нацгвардейцы. А вот второй одномоментно зачадил сизым дымом, через него вырвался клок пламени, потом БТР вспыхнул костром, из которого стали выпрыгивать и метаться горящие фигурки… И тут только услышал всхлипывания Мити. Одна из пулеметных пуль, пролетевшая между ними, пропорола Митину левую скулу и оторвала ухо. Между тем ополченцы ударили по наступавшим длинными автоматными очередями, со стороны неприятеля стрелять перестали, горящие фигурки угомонились, превратившись в небольшие чадящие костерки. Нацгвардия отступила, бросив своих убитых…
Вечером на поминальном ужине командир батальона, помянув погибших, подошел к сидящему Федору:
– Слава тебе, Федор Максимович. Если б не ты со своей артиллерией, мы бы все тут полегли. Полегли, но не отступили, потому как нам нельзя вот так взять и убежать. Опозориться. И комбат поклонился в пояс.
С того дня военная фортуна не оставляла Федора. Перед рассветом он с тремя ополченцами подполз к подбитым БТР-80 и самолично забрался в один из них, надергал патронов из металлической ленты КПВТ. Во второй, сгоревший, лазить не стали, поскольку весь боезапас там взорвался. Всего добычей Федора стало 32 патрона, каждый из них тяжелой двухсотграммовой тушкой укладывался в толстостенный рюкзак. Этот бесценный увесистый груз тащил на себе лично, не доверяя молодым помощникам.
С того удачного дня первой военной победы Федора многое сместилось в его понимании военного дела. За собой он видел особую роль защитника и спасителя милой ему Макеевки. А родных ополченцев он стал воспринимать как братьев, остро нуждающихся в его военном мастерстве. Надо сказать, дела у ополченцев пошли на лад. Национальная гвардия после уничтожения двух своих БТР-80 потеряла охоту штурмовать блокпосты ополченцев. Потом им на смену подошли десантники из Днепропетровска. Поначалу они не хотели воевать, поскольку все были по сути простыми русскими и украинскими парнями, согнанными на войну. Поэтому противостояние заключалось в основном в том, что матерно обкладывали друг друга да перестреливались сигнальными ракетами. Но однажды десантников словно кто-то с цепи спустил. Они разметали зажженные покрышки и прорвались на трех БМД-2[5] к городским улицам. Произошло это в день, когда Федор и подлечившийся Митя дежурили на блокпосту с другой стороны города. За Федором приехал на потрепанной четверке пожилой шахтер-пенсионер Михалыч. Федор уже выбежал из траншеи к дороге в боевой готовности. Через весь город слышны были громкие очереди тридцатимиллиметровых пушек и бесполезное уханье РПГ-7. Когда миновали центр города, Михалыч совсем сдал, зубы в стальных коронках и протезах стали выбивать дикую дробь и Михалыч обессилено остановил машину, открыл дверцу:
– Ребята простите, не могу я, – и опустился в придорожную траву, держась за сердце.
Место за рулем занял проворный Митя, резко, со свистом задних колес бросивший машину вперед. А прорвавшиеся на окраину города БМД поливали все пространство перед собой из тридцатимиллиметровых пушек, снаряды летели вдоль улиц, срезая крупные тополя и акации, разбивая в брызги кирпичные стены, прошивая и корежа легковые автомобили.
– Пьяные, похоже, гады, – понял Федор, – сейчас вас ублажу.
Пригибаясь, перебежали детские игровые площадки и увидели две БМД, стоявшие на перекрестке спиной друг к другу, развернув длинные хищные стволы пушек.
Федор залег у основания небольшого рекламного щита, восхваляющего новые компьютерные игры. Спустя секунду весь мир превратился в прицел. Первый свой выстрел не услышал, потом лишь фиксировал голос Мити, считавший выстрелы. Очнулся, когда Митя стал трясти за плечо и орать прямо в ухо:
– Горят они, дядь Федь, горят. Патроны побереги, нам еще двух сжечь надо. Федор увидел картинку словно во сне. Оба БМД вспыхнули жаркими факелами. С боковой улицы к ним устремились две других машины, одна из которых тут же получила в борт кумулятивную гранату. И тогда последний оставшийся целым БМД, ревя двигателем, рванул наутек. Федор, крича, схватил правой рукой деревянную ручку, крепившуюся в центре ружья и побежал вслед за ревущим чудищем. Потом, видя, что БМД уйдет, остановился и стал стрелять стоя, держа двадцатикилограммовую махину на весу. Хотя до удирающего врага было больше двухсот метров, Федор видел серебряные искры попаданий зажигательных пуль в алюминиевую броню. Вражеская машина издала громкий скрежещущий звук: одна из пуль с вольфрамовым сердечником пробила броню, стенку двигателя и смяла поршень. Машина словно зверь завыла плавящимися подшипниками и встала. Выскочившие десантники отбежали в сторону и подняли руки: шансов пробиться с оружием из окружения у них не было.
Когда в штаб батальона привели пленных, те рассказали, что ночью кто-то перерезал горло часовому. А всего день назад они дружно, всем десантным батальоном отметили его девятнадцатилетие и парень красиво пел песни под гитару…
Командир батальона запретил всякие празднества по случаю победы над десантниками, поскольку все ожидали новых атак подтянувшегося к городу батальона «Днепр», сплошь состоящего из боевиков правого сектора. Только на следующий день Федора все-таки поздравили и перед строем сердечно поблагодарили. А балагур и юморист Митя нарисовал на большом листе ватмана «Портрет в движении», на котором Федор был изображен с любимым двухметровым ружьем. На дружеской карикатуре ружье было в четыре раза больше самого бронебойщика. Гвоздем шаржа было изображение Федора с короткими кривыми ногами, на которых он догонял вражескую десантную машину. В заключении в поэтической форме было описано огорчение Федора, когда он увидел, что восемь тонн дорогостоящего алюминиевого лома удирают от него, поэтому всеми уважаемый пенсионер рванул стометровку, поскольку он уже спланировал сдать алюминий на металлолом и купить на полученные деньги любимой женушке самое красивое платье от французских кутюрье. Дружеский шарж имел большую популярность. Теперь все в городке только и говорили об успехах Федора и будущих победах доблестных ополченцев.
А дальше Федор стал сам охотиться на БТР. Ему нужен был непременно БТР-80, поскольку тот был снабжен пулеметом КПВТ со столь нужными его драгоценному ружью патронами с бронебойно-зажигательными пулями. Понимающий комбат выделил ему в поддержку аж десятерых ополченцев. Тогда и разработал Федор свою первую наступательную операцию. Не знал, что его подстерегает главная опасность гражданской войны…
Засаду он продумал безукоризненно: четко спланировал провокационное нападение на блокпост нацгвардии. Те, конечно же, вызвали подкрепление на двух БТРах. Оба БТРа Федор поджег в ста метрах от атакованного блокпоста, умело пробив броню в тех местах, где сидели механики-водители. Выскочивших нацгвардейцев забросали гранатами. Теперь надо было достать снаряженные пулеметные ленты. В одну из машин полез Митя, во вторую сам Федор. Не знал он, что там, на окровавленном водительском сиденье сидит умирающий восемнадцатилетний парнишка. Когда Фёдор начал вытаскивать его, тот застонал и стал звать мать из далекой Винницы. Звал громко и надрывно, так просят умирающие в страстном желании урвать от смерти еще хоть минуту. Федор закричал страшным голосом, зовя на помощь санитара. Тот подошел, бросил взгляд на страшную рану и брякнул:
– Так ты ж Федор Максимович, всю грудную клетку ему распорол, тут уж ничего не поделаешь.
Парнишка умер на руках у Федора через минуту, шепча «мамо» и испуская кровавые пузыри…
Эта смерть разрушила весь складный мир вокруг. Все исчезло, кроме омертвело раскрытых голубых глаз, хриплого «мамо» и страшных кровавых пузырей у краешков губ. Реальность вокруг Федора взорвалась и перестала существовать…
Забыв у бруствера любимое ружье, Федор петляющей походкой пошел в лесопосадки, размазывая по лицу и волосам кровь, начавшую сворачиваться в липкую бурую жижу.
Второй бронебойный номер – Митя сострадательно (вопреки строгому сухому закону, введенному в ополчении) добыл бутылку водки, соленых огурчиков и с настоятельной требовательностью заставил Федора выпить стакан залпом. Федор безотчетно все выполнил. Выпил водку словно воду. Если бы ему сейчас дали стакан расплавленного металла, он и его выпил бы бесчувственно, может даже с облегчением…
Но водка дала обратный эффект. Обезумевший Федор начал пинать и бить кулаком свое прославленное ружье, ударил кулаком несколько раз по затвору, разбив в кровь костяшки правой кисти…
Потом пришло просветление и плачущий бронебойщик поставил в угол своё ружье и стал молитвенно просить прощения. Обращался к нему как к живому высшему существу. Ведь ружье его спасло десятки, а может сотни жизней простых людей родной Макеевки.
Ночное безумие Федора закончилось тревожным утром, когда комбат поднял по тревоге весь батальон и, усилив блокпосты, расставил людей с новенькими РПГ-9 у заминированных обочин на въезде в город. Комбату уже доложили о беде, приключившейся с Федором, и он приказал Мите остаться рядом с Федром «до выздоровления». Едва успели заспанные ополченцы выскочить из школьного спортзала, как в двадцати метрах от входа рванула первая 120-миллиметровая мина. Шестнадцать килограммов осколков с рваными краями пробили двери, срубили крупные ветки деревьев, изрешетили две легковушки, стоящие у стены. Федор вышел в этот момент на улицу по нужде, но чудесным образом все осколки миновали его. Видно кто-то свыше решил сберечь его жизнь, поскольку не все главные дела он сделал на этом свете.
Через день Федор уже дежурил на блокпосту, заботливо укутав байковым одеялом свою «двухметровую ненаглядную». Комбат, разглядев синяки под глазами, решил было дать Федору еще два дня «на восстановление», но Федор настоял на включении его в боевую работу, поскольку стал панически бояться одиночества.
Дежурство на блокпосту ожидалось тревожное. К национальной гвардии, обосновавшейся всего в пяти километрах, подошла на подмогу целая колонна бронетехники, включающая несколько самоходных артиллерийских установок «Нона», которые в совсем недавнем прошлом нанесли ополченцам серьезный урон. Тогда спасло только то, что у противника не нашлось опытных операторов-наводчиков и все снаряды легли с большим перелетом.
Федор, по приказу комбата, установил своё ружье в ста метрах от блокпоста и тщательно замаскировался, но совсем забыл о дульном тормозе, который гасил мощную отдачу от выстрела.
Дульный тормоз в этот раз сыграл свою зловещую роль. Если раньше Федор заботливо расстилал под него кусок плотного брезента и мощная пороховая струя била в него, не поднимая пыли, то сегодня все получилось нескладно. Самоходка приблизилась неожиданно быстро. Стреляла с коротких остановок прямой наводкой по позициям ополченцев. Чувствовалось, что оператор – наводчик имел солидный опыт артиллерийских дуэлей. Он хладнокровно разметал все полевые сооружения ополченцев. Все пятидесятисантиметровые фундаментные блоки, прикрывавшие блокпост, в пять минут превратились в труху, а горящие покрышки разметало на полсотни метров.
Федор прицелился в стык боевой башни и корпуса. Привычно нажал на спуск – и сразу ослеп: струя пороховых газов из дульного тормоза подбросила вверх столб пыли и мелких веток, так что после этого первого выстрела Федор подхватил свое ружье и отчаянно заметался, пытаясь выбраться из пыльного облака. В этот момент совсем близко сзади ударил взрыв 82-миллиметровой мины. Веер осколков пробил левое предплечье и ударил поверх левого обреза бронежилета, разбив ключицу. Превозмогая боль, Федор все же разглядел как 120 мм самоходная пушка «Нона», столь нелюбимая ополченцами, загорелась синим бесцветным пламенем. Через несколько минут рванувший внутри боезапас сорвал башню с пушкой и отбросил ее на десяток метров в сторону. Но Федор уже не видел этого, погружаясь в хаотичный мир тьмы, в котором вспышками возникали лица жены, Трофима, комбата и покойных друзей, сгинувших в забое во время аварии.
Тяжелораненого Федора довезли до городского госпиталя, потом, по ходатайству комбата, с трудом перевезли в Ростов-на-Дону, где ему сделали три операции. Теперь он поправляется и отмерил себе последние дни вынужденного отпуска. С нетерпением ждет свидания с милой душе «двухметровой красавицей», поглаживая здоровой рукой тяжелый патрон в правом кармане.
Душу шахтера греет одно – сын с женой и внуком обустраиваются в далеком мирном Саратове. А это значит – будем жить!
ЧЕРНАЯ ВОРОНКА НАД АЭРОПОРТОМ
Павел не мог понять, почему война – кровавая, уничтожающая все смыслы жизни, не понимаема теми, кто не воюет.
Как это возможно: одни живут на грани жизни и смерти, на ребре высочайшего в мире хребта, разделяющего добро и зло, на границе, атакующей мир тьмы. А рядом – безудержное поглощение всяческих благ и плотских утех. Два разных мира живут параллельно и почти независимо друг от друга. Ведь это ненормально, это параллельное существование двух миров неизбежно разрушит нашу реальность, превратит ее в прах. Потому что все мы – один большой организм, одна реальность. Если у организма какая-то часть ранена, больна, то миллиарды клеток, соединенных в тончайшие нервные нити, должны передать в центр сигнал боли и страданий. И организм сразу же начнет лечение. Но если этого не происходит – то это означает смертельную болезнь всего организма. Это означает безнадежность впереди. Поэтому с происходящим никак нельзя соглашаться, иначе придет полное саморазрушение.
В первые месяцы военных действий никто не думал, что возможна такая война. Первые кадры телевизионной хроники с пушками крупного калибра, прицепленными к армейским грузовикам, вызывали смех и ощущение бутафории, фантазий свихнувшихся политиков. Первые разрывы ошеломили. Павел вспомнил, как со своим отделением охранял вход в здание бывшего областного СБУ, когда впереди, метрах в ста, рядом с троллейбусной остановкой разорвалась мина калибром 120 мм. Она разорвала, разрубила на куски пятерых пожилых людей, ожидавших троллейбус. Такая мина – мощное оружие на войне, против мирных жителей – оружие подлое, несущее шестнадцатикилограммовую смерть, взрывающуюся более чем двумястами осколками, каждый из которых готов разрубить человеческую плоть, разорвать сосуды, перебить кости. От осколков, летящих низко над землей (так продуман взрыв), нет спасения, нет таких бронежилетов. И минометчики об этом знают хорошо.
Стреляли из захваченного украинскими военными аэропорта, от него исходила главная угроза. Оттуда стартовали американские беспилотники – крупные, тупоносые, ловко уходящие от зенитчиков. Беспилотники, словно истинные небесные хозяева, облетали город. Тогда никто не понимал, что это начало разгрома, стирания с лица земли жилых домов и густонаселенных кварталов, причем, военными объектами их никто не считал. Просто начиналась акция уничтожения и устрашения уничтожением.
После первых облетов беспилотниками начались обстрелы крупнокалиберными минометами, потом гаубицами, потом реактивными снарядами «Град» и «Ураган»
Командир батальона «Заря» отдельно собрал ополченцев, идущих к аэропорту. Говорил мало. Потом дал слово бывшему офицеру украинской армии, бритому наголо пожилому полковнику с набрякшими синевой мешками под глазами, перешедшему на сторону ополченцев два месяца назад.
Полковник рассказывал о том, кто и как сегодня готовит украинских офицеров и украинскую армию для войны на Востоке, как готовятся акции по уничтожению городов и поселков, по зачистке территорий, по противодействию партизанам. По этим инструкциям ведется явная и тайная война; руководствуясь ими, нацгвардия и СБУ зачищают города и поселки по критериям «покорности». Примерно четвертую часть этих самых непокорных – пытают и расстреливают в лесопосадках. Их трупы на освобожденных территориях, присыпанные тонким слоем земли, потом откапывают ополченцы. Всех исполнителей инструктируют по американским канонам украинские офицеры, каждый из которых прошел стажировку на специальных тренировочных базах в Соединенных Штатах Америки. Каждый офицер украинской армии не реже чем раз в год повышает квалификацию и получает инструкции от министерства обороны США, ЦРУ и АНБ. Украинские генштаб, Служба национальной безопасности, МВД – всё подпитывается энергией американского доллара. На каждых четырех сотрудников генштаба, СНБ МВД приходится американский куратор, контролирующий и направляющий. Получается, что каждый офицер подчиняется прежде президенту США и лишь после этого выполняет указание президента Украины.
По этим инструкциям ведутся массированные артиллерийские обстрелы городов и поселков по принципу ковровых бомбардировок. Американские спецы не рекомендуют ввязываться в ближний бой. Тактика совсем другая: вначале густо положить крупнокалиберные снаряды, проутюжив целые кварталы и уничтожив для острастки строения и мирных жителей. Потом – зачистка, энергичная и безжалостная. Эффективность тактики проверена во Вьетнаме, Ираке, других локальных войнах.
Подполковник снял массивные очки, протер повлажневшие глаза грязным носовым платком и завершил:
– ООН насчитало сегодня три тысячи погибших в конфликте. Это насмешка над истиной. Реальные потери мирного населения многократно больше. Просто перестали считать. Надо посчитать по-настоящему, включая многочисленные захоронения в городах на площадках вблизи жилых домов, поближе к подвалам, в которых можно укрыться от очередного налета. Когда подсчитают реальные потери – ужаснутся содеянному.
Комбат завершил инструктаж коротко: нельзя, чтобы враг по воздуху перебрасывал артиллерию и боеприпасы. Зенитчикам надо дежурить круглые сутки. Ни один военно-транспортный самолет не должен приземлиться, поскольку это будет означать смерть сотням и тысячам мирных горожан.
Сменили дежурную группу к полуночи. Черное небо над аэродромом было необычным. Оно притягивало. Чем ближе к взлетно-посадочной полосе, тем слабее земное притяжение, тем явственнее чувствуется, что небо втягивает тебя, отрывает от теплой земли, в которой всегда можно найти укрытие от взрывов, все ближе подбирающихся к залегшей группе прикрытия. А впереди и по бокам рассредоточены главные действующие лица – бойцы с переносными зенитно-ракетными комплексами «Игла». Именно им сегодня предстояло решать жить или не жить Луганску.
Слышал, как командир стрелков-зенитчиков командовал:
– Петя, Семен, Шамиль, бьете на встречном курсе. Остальные двое работают на догонном. Они южнее нас на полкилометра. Стрельба по красной ракете.
Разведка сообщила, что этой ночью ожидаются большие транспортники с живой силой, крупнокалиберными минометами и боеприпасами. Всю ночь раскатами наползал гул двигателей и казалось: «вот оно». Но главное началось под утро, когда уже все готовились отползать под защиту мешков с песком на подходах к широкому шоссе. Гул надвигался с запада. Двигатели работали с каким-то надрывом. Даже неопытному бойцу было понятно: летит огромный самолет с предельно тяжелым грузом. Самолет шел очень низко, на пределе своих возможностей, без огней. Павлу подумалось:
-А ведь на такой малой высоте его никакая ракета не возьмет.
Потом в голову полезли явственные образы: на жестких десантных скамьях, тесно прижавшись друг к другу сидят крепкие молодые ребята в шлемофонах и бронежилетах. Вот один из них, совсем мальчишка, с темно-русыми волосами, пышными черными бровями, карими глазами и по-девичьи румяными щеками – сколько таких ребят-красавцев в Днепропетровске – стал истово креститься и читать «Отче наш…». Достал иконку – подарок матери, приложился к ней губами.
Сидящий рядом лейтенантик в форменной фуражке с высокой тульей, с плечами, не утратившими еще юношеской хрупкости, расстегнул нагрудный карман и достал фотографию жены и трехлетней дочери, завернутую в пластиковый файл. В памяти возник образ жены в пышном свадебном наряде, через долю секунды открылись узорчатые двери роддома из которых выплыл на родных руках маленький кричащий сверток с пронзительно родными крошечными губками. Потом радостные лица родных и близких, озаряемые светлыми бликами от вспышек фотоаппаратов, стали обрамляться черными траурными лентами… Посмотрел на любимых запоминающе, вспомнил в который раз тайный эпизод семейных радостей, первой близости с любимой. Показалось – вот она улыбнулась, но как-то грустно. Так улыбаются прощаясь…
Натужный гул двигателей на секунду перекрыл негромкий хлопок и самолет качнуло. Лейтенант успел убрать фотографию в наружный карман и застегнуть пуговицу. Самолет качнуло ещё раз, резко и тряско потащило в сторону…
Рядом с Павлом прямо в ухо грохнула ракетница, бросив в небо ярко-красный плевок с дымным последом. И тут же, без паузы, с утробным шипением в небо рванулись огненные стрелы. Глаз улавливал, как, повинуясь головкам самонаведения, выбрасывая яркие искры корректирующих сопел, ракеты меняли курс, прорываясь к жертве – огромному самолету, чей контур только проявился в небе и сразу же обозначился короткими яркими вспышками. Это был могучий ИЛ-76, собранный ровно двадцать пять лет назад в далеком Ташкенте.
Тогда его создатели, после первого взлета на летно-испытательной станции, пожелали ему сто тысяч легких взлетов и мягких посадок. А летчик-испытатель, впервые поднявший его в воздух, ласково погладив широкие передние колеса и потеревшись плечом о стойку шасси, мысленно пожелал мирного, только мирного неба, пусть затянутого тучами, блистающего молниями, но мирного. И тысячи людей, вложивших в самолет свою жизненную энергию, весь свой внутренний потенциал, труд и смысл жизни содрогнулись интуитивно и неосознанно, ощутив крушение и смерть своего детища.
А самолет падал, заваливаясь в смертельный крен, и оба пилота тянули на себя ручки управления, не осознавая, что перебитая во многих местах гидравлика уже не способна передать импульс спасения на элероны, закрылки и руль высоты. Самолет дрожал всем своим огромным телом, посылая в окружающее пространство предсмертный рев уцелевших ещё двигателей, пытающихся последним усилием форсажа спасти себя от падения.
С земли падение гиганта смотрелось как вселенская катастрофа. Огромный корпус явственно корежился и содрогался. Вот один из пилонов двигателя, в который влетела зенитная ракета, оторвался и горящим факелом врезался в ставшую совсем близкой землю. Следом и вся махина ударилась о бетон, выбрасывая высоко в небо тысячи искр и всплесков огня. Ополченцы, повинуясь инстинкту спасателя, бросились к месту падения гиганта. Командир роты, матерясь и крича осипшим голосом «Стой!», стал стрелять из ракетницы над головами бегущих к самолету людей. Ополченцы остановились не сразу. Увидели, как на аэродроме засуетились военные, раздались крики, команды. Десятки автомобилей с включенными фарами рванулись к месту крушения.
Павел поднял голову и явственно увидел зависшую над аэропортом черную воронку, стремительно и яростно втягивающую в себя светлые точки и блики из огромного костра, выстреливающего в черное пространство горящие осколки, бывшие минуту назад живым творением человеческого гения.
Все ополченцы поняли – это победа. Очередная крупная победа. Сбитый гигант означает спасение от артиллерийских снарядов сотен женщин и детей. Но радости от победы не было. Никто не торжествовал, друг друга не поздравляли.
А грозные снаряды и мины, чьим предназначением было уничтожение непокорных горожан, рвались сейчас в огне, не оставляя шансов живым еще десантникам выбраться из ада горящего алюминия.
Петр Панфилович Наливайко пробуждался после получасовой дремоты и с трудом возвращался к действительности. Этот фрагмент из старой киношной песни, переделанной на свой лад пожилым бойцом, стал ключевым, засев в памяти подобно старой заигранной пластинке, назойливо чиркающей в мозгу.
– Михалыч, кончай про свои два стакана – недовольный голос связиста третьей роты Вити Заворотина резонансно отозвался болью в правом виске. В пальцы правой руки Петра ткнулось что-то горячее, скользкое и показавшееся опасным. Сработал сигнал тревоги, заставивший собраться, сконцентрировать все внутренние силы. Это помогло. Новая реальность пришла ощущением майской свежести в воздухе, насыщенном ароматом цветущих яблонь. В ту же долю секунды Петр очнулся и понял, что ему с самым доброжелательным видом вручают стакан горячего крепкого чая, настоянного на листьях смородины и цветках ромашки.
– Ты чего, Петя. Опять возмечтал о своей Марии Николаевне? – В висках Петра, командира третьей роты батальона «Восток», гулко вибрировала кровь. Это был громкое и в то же время устойчиво-крепкое биение сердца, надежно служившего своему хозяину все последние месяцы тяжелых боев под Славянском. Его рота имела потери только «трехсотые», в то время как в других ротах было много «двухсотых»[6]. И этот факт его возвышал и несказанно радовал.
Петр нехотя потянулся и поставил на ладонь, обмотанную свежим белоснежным бинтом, обжигающий стакан чая. Похоже, в смешном фольклорном изыске Михалыча две пули и два стакана отражали две жизненные противоположности его бытия. На войне так бывает.
А за бетонными блоками, стоящими перед ним неровной линией, цвели изысканным белым цветом стройные яблони. Они явственно светили прямо в глаза лучиками яблоневых цветов. Этот образ был настолько четким и пронзительным, что Наливайко разглядел маленьких мохнатых пчел, собирающих нектар с цветков.
– Господи, какое чудо наша земля! Какое чудо майский яблоневый цвет и такой яркий неповторимый мир вокруг, – подумалось Наливайко. И тут же боковое зрение услужливо подбросило другую картинку – боевую башенку БТР с развернутым в сторону яблонь длинным стволом КПВТ[7].
В мозгу у Петра всплыли знакомые боевые характеристики разной боевой техники и вооружений и он сразу вспомнил весь свой афганский опыт, начиная от свернутого бинтика в левом кармане и маленького флакончика спирта в правом. Он вспомнил, что в его батальоне, охранявшем и оборудовавшем аэродром в Баграме[8], более половины младших офицеров оказались в ташкентском госпитале с диагнозом «гепатит». Только он и несколько офицеров, последовавших его примеру и протиравших руки и ложку спиртом, остались тянуть лямку под Баграмом. Потом он,
Там, в Афганистане, Петр Панфилович Наливайко, окончивший год назад Ташкентское высшее общевойсковое училище, из взводного быстро вырос в командира роты. Тогда ему пришлось все силы бросить на обучение молодых солдат, прибывающих в роту. Особо трудно было обучать важнейшему на войне приему – метанию наступательной гранаты из положения «стоя». Вся закавыка состояла в том, что метавший гранату солдат-новобранец после броска должен оставаться стоять, поскольку осколки от наступательной гранаты не долетают до наступающего бойца. В том и фокус, что враг, рядом с которым граната взрывалась, ошеломлен, контужен, ранен осколками, а за это время боец просто обязан расстрелять его из положения «стоя» и добежать до врага, а самое главное при этом – остаться живым.
Вот для этого и стоял офицер рядом с солдатом. Единственное, что делал незаметно Наливайко – прикрывал офицерским планшетом пах. Дело в том, что осколки и в самом деле не долетают до стоящих, а вот запал, точнее его фрагменты, иногда долетали. И на практике этот непредсказуемый запал зачастую летел на уровне паха и мог оставить офицера инвалидом, не способным иметь детей. А детей Петр Наливайко хотел очень, потому что страстно любил молодую жену, Марию Наливайко, ждавшую его в далеком мирном Ташкенте в общежитии ТашГИПРОГОРа, где она работала архитектором. Детей они завести не успели.
Такую же жесткую практику обучения новобранцев Петр Наливайко ввел и в ополчении Донбасса, в котором он возглавлял вначале третью роту ополченцев, а совсем недавно по совместительству стал заместителем командира батальона по обучению новобранцев. Особо пригодился его опыт стрельбы из гранатометов. Здесь обучение было особо трудным, особенно из РПГ-7. Его Петр про себя называл «контузмёт», поскольку у неопытных бойцов он вызывал контузию, иногда тяжёлую. Петр всегда сам объяснял ополченцам, что РПГ-7 просто похож на большой дробовик слоновьего калибра. При выстреле ту самую часть трубы, в которой происходит взрыв порохового заряда, надо прижимать головой к плечу. А заряд срабатывает аккурат протии уха. И если боец неподготовлен, то после гранатометного выстрела он просто выбывает из строя на пару часов. Пришлось применить старый, испытанный в «афгане» прием – дербанили старые ватные матрасы и делали из ваты маленькие подушки у правого уха, закрепляли их бинтом. Это всегда выручало и контузий было намного меньше. Тех бойцов, кому вручались «мухи», учить было проще простого. Главное, чтобы сзади никто не стоял и не сгорел от реактивной струи.
Петр поднес к губам пузатый граненый стакан, любимую посуду Михалыча. Губами ощутил мягкий вкус травяного чая. Сразу пришел аромат цветущего сада, расцветшего в полную силу в срединной России, где гармония природы, удивительное сочетание цветов, запахов и метафизической тайны русского бытия незаметно вводит восприимчивого человека в состояние легкого, удивляющего и манящего транса.
Михалыч был как раз таким восприимчивым человеком, влюбленным в жену, сына, внука, в родной дом и сад. Он был удовлетворен всем, что дала ему жизнь, и не просил у судьбы денег, славы, чинов и почестей.
– Редкое качество у человека, дай Бог каждому вот так думать и жить – сразу на земле все конфликты и войны прекратятся – подумал Петр. И тут же мысленно осекся – Михалыч, если правильнее – Кожухов Федор Михайлович вот уже месяц как записался в ополчение Донецкой народной республики. И несмотря на то, что Федору Михайловичу исполнилось 55 лет – он исправно тянул лямку бойца ополчения. Можно сказать, успешно прошел курс молодого бойца и даже побывал в двух боестолкновениях. В последнем он очень даже удачно выстрелил из гранатомета и поджег бронетранспортер национальной гвардии, неосторожно подошедший к засаде ополченцев. Правда, после гранатометного выстрела у Михалыча потекла кровь из правого уха и явственно проявилась приличная контузия. Но это нисколько не огорчило его. Напротив – он с гордостью рассказал об этом своей «старухе», приехавшей к нему на блокпост с продуктами и сменным термосом свежезаваренного травяного чая. У жены затряслись мелкой дрожью руки, но Михалыча это не очень смутило.
А Петр с удивлением размышлял о судьбах человеческих, о Михалыче, которого все в жизни устраивало и очень часто даже радовало. Часто возвращался к вопросу: «Почему же Михалыч, такой удовлетворенный жизнью и судьбой пошел на войну? Может, именно этот вопрос Петр все чаще задавал себе, чтобы разрешить эту странную загадку – почему он, Михалыч, другие вступили в ополчение, а сосед – Гриша Крутьев так и трудится на шахте, получает исправно зарплату, пропускает после смены свои законные сто грамм на кухне и не думает идти воевать. Так в чем же дело?
Словно отвечая на этот заклятый вопрос, Михалыч, сделав глоток чая и подняв взгляд куда то высоко, вдруг заговорил об этом, о главном.
– Видишь ли, Петя, смотрел я по телевизору на все эти безобразия на Майдане, в Киеве, возмущался, негодовал, но никогда и в мыслях не допускал, что воевать решусь против них. Наоборот думал, стерпится – слюбится. Как-нибудь поладим. Ведь они такие же как мы, славянских кровей. И я говорю на ридной мове. Мы друг друга понимаем. Да вот случилась такая история: поехал я к тетке на день рождения в Харьков. Тетка-то старенькая, уж очень просила меня: «Федя, приезжай, может последний раз перед смертью тебя увижу». Я и поехал. Было это два месяца назад, аккурат 22 марта, после крымского референдума. Живет тетка на улице Шахтерской, недалеко от центра. И метрах в ста от теткиного дома увидел я страшную драку. Парни молодые, человек двадцать, с красно-черными повязками на лицах били ногами и битами двоих совсем молоденьких ребятишек с георгиевским повязками на рукавах. Бьют – не то слово. Убивают. Да приговаривают: «Вот вам, москалям подарок от Георгия Победоносца. Раньше вы нас били. Теперь мы вас убивать будем. Подбежал я к ним и попросил:
– Дети, смилуйтесь, ведь у них матери, сестры дома их живыми ждут. Красно-черные на минуту остановились. Посмотрели на меня, загоготали. Потом двое обхватили меня, руки вывернули. Сказали:
– Смотри, москаль поганый, раз пришел. Начали на моих глазах тех ребят убивать. Били ногами в пах, зверски, чтобы мальчишки те детей не могли иметь. Потом по почкам коваными ботинками. А потом – по головам битами. По-моему, убили их. У обоих были виски да затылки разбиты. Меня убивать не стали. Пнули несколько раз сзади коваными ботинками. Попрощались словами:
– Помяни, дед, через пару месяцев и тебя, и твою москалиху, и твоего москаленка порешим. Придем и порешим, чтоб землю нашу украиньску не поганили.
И ведь по-русски все говорили, чтоб я понял…
Михалыч поставил стакан с чаем в нишу и тяжко вздохнул:
– С тех пор и пришел переворот в сознание. – Михалыч поясняюще повертел пальцем вокруг правого уха, где еще была видна капля малиново запекшейся крови.
Петр прихлебнул поостывший чай. Вкуса не почувствовал.
– А ведь Михалыч всё это верно уловил, на уровне подсознания. Такими, какие мы есть сейчас, на нашей родной земле не выжить. Забьют. Там, на той стороне столько ненависти, что никакими словами и мирными делами ее не остановить. Затопит, смешает с грязью, мусором и утянет в небытие. Да вот в чем беда – не все это поняли. Женщины всей силой своей интуиции это ощущают, потому и кричат истерично. И правильно! А мужики думают – пройдет, перегорит. Слепцы! Да что ж сделать надо, чтоб все увидели и осмыслили?
Михалыч приподнялся, потянулся и сел на бетонный блок поверх бойницы. Видно те убиваемые ребята так ярко и больно предстали перед ним, что захотелось вдохнуть в грудь свежего воздуха, распрямить спину.
У Петра в голове словно высвеченная ярчайшим прожектором встала сцена гибели тех ребят, чьи прегрешения были только в доброй памяти по павшим в ту Великую войну, да одетой на левые руки георгиевской ленте. Видно те убитые правосеками мальчишки во имя чего-то высокого решились на смертельный риск и повязали черно-оранжевые ленты на руки, ставшие смертельной меткой.
Лишь спустя секунду в мозг ворвалась тревога – уже больше недели как на вражеской стороне объявился снайпер. Со страстной силой ухватил Михалыча за колено и потянул вниз. Это движение совпало со странным, чавкающим звуком и звонким хлопком лопнувшего стекла. Обмякшее тело Михалыча вяло и безвольно сползло на Петра. Крупнокалиберная пуля пробила сердце и сколола край стакана из толстого стекла, сжатого левой рукой. Петр вспомнил – Михалыч был левшой. Только вот из гранатомета стрелял с правой руки.
Петр бережно уложил обмякшее тело и рванул к «Утесу»[9], окруженному белыми мешками с песком. Ударил длинной очередью по лесопосадкам. Мстительно смотрел на толстые ветки, сбитые крупнокалиберными пулями. На миг показалось, что с одного из деревьев грузно свалилась бесформенная зеленая масса. Потом бросился к Михалычу.
Тот лежал на спине и капли травяного чая стекали на пробитую грудь с крепко зажатого в левой руке стакана со сколотым верхом. Крупнокалиберная пуля из «Кончара»[10] ударила со спины, пробила сердце, грудь, сколола верхнюю часть стакана и ушла в деревья. Подбежали ополченцы.
Молча стали снимать каски. Встревожено зашипела рация – комбат запрашивал обстановку, интересовался по какому поводу стрельба.
Хоронили Михалыча в родном Красном Лимане. Командование напрочь запретило ополченцам появляться на захваченной врагом территории, потому на похоронахбыли только немногочисленные родственники да соседи. Многие односельчане побоялись прийти – национальная гвардия теперь стреляла и по похоронным процессиям.
На рассвете следующего дня Петр пробрался к свежей могиле и закрепил на православном деревянном кресте чуть ниже уровня набросанной земли тонкую алюминиевую пластину, на которой ночью старательно выцарапал:
«Здесь лежит герой, павший за честь
и жизнь земли русской».
Прилег боком на теплую землю, стараясь хоть немного отдохнуть, унять усталость и онемение в ногах, особенно в правом колене, прошитом осколком еще в ту, «афганскую» войну. Висок коснулся похоронного венка, сплетенного из ароматных хвойных веток. Теплая земля обняла Маркина и словно на качелях бросила куда-то очень далеко…
Александр Зуев, Петр Стрелков.
Славянск – Саратов.
5 июня 2014 г.
ОЧЕРКИ: БЕЖЕНЦЫ В САРАТОВЕ
ОПОЛЧЕНЕЦ, УРОЖЕНЕЦ САРАТОВСКОЙ
ОБЛАСТИ О ВОЙНЕ И О СЕБЕ
Командир отделения легендарного батальона «Заря» Батьков Павел Викторович о войне в Донбассе: мы воюем с людьми, утерявшими само понятие совести. Совесть для них химера, от которой они избавляются как от ненужного хлама.
Встречался со многими ополченцами на границе России и Украины, становящейся границей двух миров. Записал все их рассказы об этой войне, не поддающейся осмыслению в привычном видении мира. Но самая интересная, знаковая встреча произошла в Саратове. Здесь я встретил яркого и необычайно сильного духом человека, дважды раненного фронтовика, прошедшего самые тяжкие сражения, потерявшего многих друзей и не впустившего в душу страха. Впервые смог сфотографировать человека войны, готового рассказать всю правду о пережитом.
Павел Батьков говорит о себе и о войне открыто и честно, без прикрас и преувеличений. Временами чувствуется, что картины страшных военных эпизодов настолько ярко встают перед ним, что требуется сверхусилие для того, чтобы справиться с передачей образов с кровавой, немыслимо жестокой войны, войны на уничтожение людей, не пожелавших стать бессловесным быдлом в новой Украине.
Павел Викторович, уроженец Саратовской области, отработав на шахтах Донбасса двадцать лет, в сорок три года стал пенсионером. Выйдя на пенсию, хотел узнать побольше о мире, о людях, мечтал путешествовать. Но грянул Майдан, разделивший действительность на «до» и «после». Февральский путч в Киеве на Донбассе встретили настороженно, начались митинги протеста. Потом начался захват зданий обладминистраций. Но никто и не представлял себе тогда, КАКОЙ будет начинавшаяся весной война.
Павел описывал потрясающие картины трагических боев за Луганский аэропорт, попытки ночных атак на аэропорт и взлетную полосу. Вспомнил товарищей, в совершенстве овладевших переносными зенитными ракетными комплексами, устаревшими, но еще вполне действенными, как многое из того, что было создано в СССР. Воспроизвел в памяти залпы по ночному небу, в котором к аэродрому приближался огромной глыбой военный транспортник ИЛ-76, набитый до отказа минометами и десантниками, заточенными на минометное уничтожение городских кварталов. Не верилось, но свершилось – огромный корпус самолета вспыхнул факелом, врезался в землю и превратил в прах и пепел сотню людей и целый склад оружия и боеприпасов.
Вспомнил о женщинах-снайперах, отработавших профессиональный снайперский прием стрельбы в низ живота ополченцам. Мало кто из ополченцев выживал. Но все, и умершие и выжившие, испытывали дикую, немыслимую боль, и сознания при этом не теряли. Снайперши знали об этом, и старались выложиться на «все сто». Павлу пуля женщины-снайпера угодила в верхнюю часть бедра. Он обернулся на крик товарища – тот окликнул его и спас жизнь – пуля прошла навылет, пробив мягкие ткани.
Пожалуй, самый тяжелый эпизод связан с зачистками батальона «Айдар». Когда ополченцы узнали о гибели двух молодых ребят, Игоря Корнелюка и Антона Волошина – корреспондентов российского телевидения и варварском уничтожении большой группы женщин и детей, бежавших от оккупантов, весь батальон поднялся на справедливое возмездие. Батальон Айдар был тогда уничтожен после шести яростных атак. Павел был тяжело ранен в четвертой атаке излюбленным приемом айдаровцев – миной, разрывающейся в воздухе и пробивающей с близкого расстояния бронежилеты. Павел получил тогда девять осколков в спину и ногу. Долго лежал в госпитале. Хирурги-кудесники в Луганской больнице сшивали Павла по кусочкам. И им удалось многое – Павел почти здоров, но в строй ему возвращаться нельзя: осколками задет позвоночник, его теперь надо усиленно лечить.
Мы с Павлом решили рассказать обо всем пережитом в серии очерков в ближайшее время.
А ещё Павел отметил о начавшихся переговорах и перемирии:
– Переговорщикам из Киева верить нельзя. На той стороне, чьи правители называют себя Украиной есть только неудовлетворенная ненависть и ненасытное желание истребить инакомыслящих. А ещё там огромные нагромождения лжи, настоящее умопомешательство в средствах массовой информации. Поэтому все перемирия будут сорваны. Надо готовиться к войне, тяжелой и долгой.
БЕЖЕНЦЫ ИЗ РАЗГРОМЛЕННОГО
ПЕРВОМАЙСКА: МИР РАЗДЕЛИЛСЯ…
Встречен после командировки шквалом звонков и новых обращений, в которых очень выпукло высвечивается новый вал ожесточения в гражданской войне. Вновь всплывают географические ориентиры и названия городов, в которых умирают страшной смертью десятки и сотни людей. Вчера, например, обратилось две группы беженцев из Первомайска, расположенного километрах в семидесяти к западу от Луганска. Одни выехали из города 4 августа. Вторые – на три дня позже. Как выяснилось, эти три дня разделили их беженский мир на две группы – успевших уйти живыми и тех, кто волею судьбы попал под шквал смерти и стал свидетелем массовой гибели своих друзей и соседей. По свидетельству второй группы беженцев, за эти дни в Первомайске убито и ранено 300 мирных жителей. Первая группа получила телефонные подтверждения этой страшной правды. Один из микрорайонов этого несчастного города накрыло залпом из крупнокалиберных реактивных установок «Ураган». Просмотрел сводки. Удар действительно по городу нанесли. Скорее всего, по ошибке. Но как-то все притерпелись к смертям женщин и детей настолько, что сегодня новость промелькнула привычным стереотипом и выражать протесты, искать виновных никто не торопится.
Побеседовал с беженцем из Донецка Виктором Федоровичем, пятидесятилетним металлургом, разливщиком стали, прибывшим в Саратов всего три дня назад. Он рассказал, как пробирался кратчайшей дорогой к приграничному пропускному пункту Изварино, ползком уходил от минометных обстрелов. На закате дня наблюдал из кустов, как солдаты – срочники украинской армии хоронили своих погибших в воронках и мелких, по пояс окопчиках. Мальчишки в солдатской форме плакали, рыдали во весь голос, но у них не было сил закапывать своих погибших даже в мелкие окопы и воронки. Все силы отобрала война. Они кидали в кусты свои саперные лопатки, отдающие трупным запахом, бросали наземь свои автоматы, топтали их тощими ногами, размазывали слезы и шли к российской границе с белыми флагами. Следом за ними вышел и сталевар к российскому пункту пропуска. Теперь он в Саратове, где его ждали дети и внуки, заблаговременно бежавшие от войны. Им он не стал рассказывать об удушливом трупном запахе в изваринском котле. Ему хочется поскорее забыть о том мире ненависти, в который пришло полное забвение ценности человеческой жизни. Надеется, что в Саратове ему, его детям и внукам это удастся. Возвращаться в Украину он ни при каких условиях не желает.
Пересказывая прямую речь беженцев понимаешь: конечно же, не в географии дело, не в массовой гибели мирных жителей, происходит нечто большее, изменяющее мир. И все мы стоим на этом изломе…
Не могу не ответить на эпатажное выступление ФМС с язвительными упреками в мой адрес. Самое пикантное в этой ситуации – достоверное знание сотрудниками ФМС моей правоты в последней публикации и приведенные мною конкретные нарушения прав беженцев в довольно резких телефонных переговорах. Собрали правление и решили – на попытки ударить ниже пояса отвечать не будем. Сегодня главное – объединить усилия и достойно принять беженцев. Новые волны беженцев – соотечественников видят в России Родину-мать, надеются на нас, российское общество и власть. Все мы проходим очередное испытание, на этот раз – испытание беженцами. Давайте пройдем его достойно…
Важнейшие приятные новости: за последние недели со стороны всех областных принимающих правительственных структур существенно возросло качество приема беженцев с Украины. Особенно это проявляется в документировании, которое ведет управление ФМС. В каждом районном отделе ФМС беженцев с Украины принимает только первое лицо. Реально начали выполняться указания Президента Путина В.В.: статус лица, ищущего убежища, дается в течение трех дней. Все процедуры медосмотра, включая анализ крови на СПИД, бесплатны. Эти достижения в сумме – знаковое изменение всего качества работы государственных структур. Особая благодарность, конечно же, – всем коллективам районных центров, принимающих беженцев. Люди в центрах по-настоящему окружены заботой и милосердием.
Одно очень важное для беженцев сообщение. Все соотечественники, прибывшие из Луганской и Донецкой областей и получившие статус временного убежища, обрели право принять участие в Программе переселения соотечественников в Саратовскую область. По моим наблюдениям, более двух третей имеют все шансы стать участниками программы!
Это значит, что они могут получить хоть небольшое, но вполне реальное денежное воспомоществование и гражданство России в упрощенном порядке.
Наши консультанты ждут беженцев в консультативном центре по адресу: ул. Кутякова, 138-Б офис 41, тел. 52-05-93. Там же работает пункт гуманитарной помощи.
ОПОЛЧЕНЕЦ О БЕЖЕНЦАХ: ОСТАВШИЕСЯ В ЗИМУ ВЫМЕРЗНУТ
В нашу приемную приходит все больше беженцев с Луганска и Донецка. Они разные, но чем-то очень похожи друг на друга. Все находятся в состоянии тяжелого стресса, который, похоже, пройдет нескоро. Их тяжело разговорить, настроить на мирную доверительную беседу.
Люди категорически отказываются фотографироваться, с боязнью рассказывают о пережитом во время бегства от бомбежек. В каждом из них поселился страх, тяжелый и неизбывный. Боятся прежде всего за близких, друзей и родственников. Говорят: любая информация через Интернет в секунды станет доступной всесильному «Правому сектору» и СБУ, которые сейчас, в эти дни и минуты, когда ополченцы начали успешное контрнаступление, ведут зачистки в Артемовске, Славянске, Краматорске, Мариуполе других городах Юго-Востока. Зачистки ведут частные батальоны «Айдар», «Днепр». По сути это банды радикалов и бандитов. Принцип зачисток простой: «не нравится мне твое лицо». А после два варианта – публичная отправка в СБУ или пуля в затылок в лесопосадках. Но бывают варианты и похуже…
И первое, что бросается в глаза – стремление спрятаться, словно вот-вот прозвучит заоблачный рев штурмовика и следом немедля ударят по живому кварталу реактивные снаряды. Или еще хуже – за углом спрячутся люди в черных балаклавах и вырастут на пути внезапно, всесильные, душащие ненавистью, и накажут безжалостно и кроваво «за сепаратизм».
Есть и совершенно иная категория беженцев. Это семьи ополченцев, воюющих на Донбассе. У них другие установки. На прошлой неделе навестивший семью в Саратове ополченец Дмитрий Иванович, в недавнем прошлом учитель истории одной из донецких школ, высказался прямо и резко:
– Вы здесь, в России, обросли жирком. Не поняли еще, что надо готовиться к войне, пусть к холодной, до времени. Сегодня воюют с нами, так кажется. На самом деле – началась война против России. И напрасно говорят, что победителей в этой войне не будет. Победитель будет. И он получит всё, и прежде всего – безнаказанность. Побежденный может жизнь свою и сохранит, но жить будет по законам победителя. Для русских на Украине это значит позорное и подлое увядание, стирание с земной карты.
На мой вопрос о том, сколько еще беженцев ожидать России, собеседник ответил без раздумий:
– Осенью ждите ещё столько же, примерно миллион, даже больше. И избавьтесь от иллюзий о мирных переговорах. Потому что началась война на истребление. Зима эта будет морозной, с ветрами. Военные с двух сторон будут согреваться, выживать для того, чтобы убивать друг друга. Остальные вымерзнут.
ОЧЕРКИ О НЕЗАВИСИМОСТИ И
РАЗДЕЛЕННОСТИ УКАРИНЫ
УКРАИНА ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД: ПРЕДТЕЧА БЕД
В эти дни небывалой общественной активности, связанной с кризисом на Украине, многие значимые слова и события каким-то странным образом ускользают из общественного сознания, хотя, казалось бы, все происходит наяву, все очевидно.
Как-то осталось незаметным высказывание московского лидера крымско-татарской диаспоры, проживающего в Москве. Человек почтенного возраста вполне искренно и без намерения обидеть широкую русскую аудиторию высказался о рабском прошлом русского народа, наложившем отпечаток на день сегодняшний. Это определение, высказанное российским гражданином, напрямую связано с сутью событий на Украине, а главное – общественным резонансом вокруг них.
Двадцать три года назад произошло то, что определили словосочетанием «разрушение Советского Союза». Политическое, экономическое и иное разрушение вполне понятны, трактуются и понимаются теми стереотипами, которые нам всем очень крепко внушены, впечатаны в наше сознание.
На самом деле, это сугубо внешнее обозначение во многом непонятого и неизученного феномена разрушения, выражающегося в агрессии, готовности пытать, убивать одних и самопризнании жертвой других. Вот этот психологический феномен агрессора и жертвы, точнее один из аспектов его, хотелось бы обсудить.
Двадцать лет назад мы основали нашу приемную, которая стала своеобразным центром поддержки вынужденных переселенцев, беженцев из всех бывших республик СССР, за исключением Беларуси. Напомню: на момент разрушения СССР за границами РСФСР осталось двадцать пять миллионов этнических русских. А сколько граждан СССР с вписанными в графу «национальность» словами «украинец», «белорус», «грузин» и т.п., но на деле считающих себя русскими – этого не пытался подсчитать никто. За десятилетие – примерно с девяностого по двухтысячный годы в Россию прибыло, а точнее – вернулось на историческую Родину более двенадцати миллионов человек. В Саратовскую область – около трехсот тысяч. Все они более-менее адаптировались, поскольку в этническом плане составляли почти точную копию этнической картины РСФСР. Это, кстати, очень существенно поддержало Россию в демографическом плане и закамуфлировало просто убийственные потери коренного русского населения за последние двадцать лет.
Теперь можно сказать с полной достоверностью: миллионы русских людей двадцать лет назад были принесены в жертву. И большинство покорно превратились в жертвы. Вот так и случилось – были крепкими, сильными, умными, уверенными в завтрашнем дне и вдруг, в один миг необратимо стали жертвами. Правда, немногие пытались сопротивляться. В Приднестровье удалось вооружиться и отбиться, в Таджикистане отряды самообороны, защитив жизнь детей, стариков, женщин, почти организованно отбыли в Россию. В других местах русские не сопротивлялись, а засобирались в Россию и, помолившись на могилах предков, покинули родные дома, неся на плечах позорную кличку оккупантов…
Это констатация фактов.
Итак, о нашей приемной. Каждый из обратившихся получал ответы на множество вопросов, которые есть у стандартного иммигранта: как и где снять временное жилье, где трудоустроиться, наконец, где подешевле зубы подлечить. Потом, может самое главное – касающееся сегодняшней темы, каждый из обратившихся при нашей помощи формулировал и писал заявление в управление Федеральной Миграционной службы, чтобы его могли признать вынужденным переселенцем или беженцем. Тогда мигрантам, признанным беженцами, выдавались мизерные субсидии, оказывалась помощь в трудоустройстве. В заявлении излагались мотивы вынужденного отъезда из бывших республик СССР. По ним и судили – давать такой статус или нет.
Напомню, всего в те времена беженцами и вынужденными переселенцами в Саратовской области признали без малого пятьдесят девять тысяч человек!
Изучение и анализ написанных заявлений особо ярко высвечивают: людей из бывших республик СССР изгоняли в основном просто за то, что они считали себя русскими. Были, конечно же, и другие причины, но они распределились в основном так:
71% были вынуждены уехать из-за того, что посчитали себя русскими и не захотели стать гражданами иностранных государств, 16% – из-за трудностей в освоении национальных языков, 9% – из-за потери работы, 4% – по другим причинам. Напомню, это был взгляд «изнутри», своеобразная проверка на самоощущение, «на русскость». Мотивы переезда зачастую накладывались один на другой, мы просто выделяли, какой был доминирующим, а именно так характеризовали сами переселенцы причины исхода. Людей жестко и бескомпромиссно заставляли принимать гражданство вновь созданного государства, изучать новый государственный язык и, образно говоря, кланяться в пояс новым правителям. Замечу, большинство из вновь созданных государств никогда не существовали в мировой истории как самостоятельные. Они состоялись только благодаря русскому народу-донору, отдавшему свою кровь в те новые провинции, ставшие российскими два века назад.
Основная масса переселенцев была из Средней Азии, Казахстана. Но были и из Западной Украины, всего их в наших журналах зафиксировано 98 человек. А это составляет менее одного процента от всех, кто в те времена побывал у нас. Совсем немного, казалось бы.
Но главная отличительная черта, резко выделявшая переселенцев с запада Украины – крайняя, изощренная жестокость по отношению к ним.
Вот свидетельства, которые мы записали.
Мария Семеновна М., беженка из Ивано-Франковской области. Первого сентября 1994 года её двенадцатилетняя дочь Дина М. возвращалась в праздничной школьной форме домой. Ей накинули на голову мешок, затащили в какой-то сарай. Девочка только успела заметить, что это были ребята 16-17 лет в нарукавных повязках с изображением трезуба. Девочке заткнули рот кляпом, задрали платье над головой вместе с руками и связали там крепкой веревкой. Потом избивали плеткой из веревки и кричали: «Жиды и москали, геть!». После избиения вытолкнули на улицу и сказали: « Три дня даем на отъезд, не уедешь – будем избивать и насиловать каждый день». Девочка после этого начала заикаться, отказалась выходить на улицу, не могла спать ночами, кричала, звала на помощь во сне. В милиции и в школе посоветовали не писать жалоб, а уезжать. Мария Семеновна через два дня уехала в Саратов.
Миграционная служба признала семью Марии Семеновны беженцами.
Виктор Абрамович Ч., вынужденный переселенец из Львовской области, обратился в приемную в октябре 1994 года. Переехали в Саратов из-за избиения и издевательств над сыном и угроз жене. Месяц назад тринадцатилетнего сына Володю Ч., возвращавшегося из школы избила группа молодых парней с нашивками в виде трезуба. Его затащили за забор, связали, острым ножом распороли брюки снизу до пояса. Потом на бедре левой ноги сигаретами выжгли букву «М» – москаль. Кричали: «Всех москалей и жидов перебьем». Хотели выжечь букву «М» на правой ноге, но сигареты кончились…
Мальчик после этого долго не мог прийти в себя, по ночам стал задыхаться, кричать, за несколько дней похудел на пять килограммов. А выжженная побагровевшая «татуировка» осталась на всю жизнь – признаком, клеймом национальной принадлежности.
Все это Виктор Абрамович описал в своем заявлении в управление ФМС. Его семью признали вынужденными переселенцами.
Зинаиде Федоровне В., учительнице русского языка, беженке из-под Хмельницкого, подростки с криками «Москали, геть» камнями, брошенными с близкого расстояния, выбили два передних зуба и ранили левую грудь. В результате, уже после вынужденного переезда в Саратов, у неё стал развиваться рак молочной железы.
Зинаида Федоровна и ее семья признаны вынужденными переселенцами.
В большинстве обращений беженцев с Западной Украины описывались такие же случаи, иногда более трагичные.
Утверждаю: подобных заявлений с описанием изощренных жестокостей мы не встречали в других группах переселенцев из Средней Азии, Казахстана, Закавказья, Молдовы. Там тоже обзывали оккупантами, не давали продать жилье, угрожали расправами. Но нигде так жестоко не издевались над людьми за этническую принадлежность, как на Западной Украине. В те времена там уже исподволь начались процессы восстановления национал-социализма, ставшего все шире расползаться на восток.
Мы тогда обратились от лица всей организации к президенту Ельцину и Государственной Думе с отдельным обращением по поводу жестокости и нетерпимости к русским на Западной Украине. Но ответа не последовало. Власти тогда было не до того. Позже я понял: «незалежна Украйна» уже тогда стала особым проектом всесильного Запада, и в этом проекте нацизм стал доминирующей составляющей антирусской системы.
Наблюдая за современными телевизионными трансляциями с киевского Майдана, я невольно вспоминал об известных мне свидетельствах нечеловеческой жестокости украинских нацистов. Становилось понятно, на Майдане они, не особо себя афишируя, берут власть для того, чтобы свои национал-социалистические идеи претворять в жизнь. Несомненно, после 1994 года у них только укрепилась уверенность в своей безнаказанности. У них, скорее всего, родились дети, такие же крепкие мальчуганы, какими они сами были двадцать лет назад. В этих ребятах также выращена неистребимая ненависть ко всему русскому, еврейскому. У них теперь есть оружие. Много оружия. И они, конечно же, намерены переделать мир по своим нацистским канонам, начав с родной Украины. Все закономерно. Двадцатилетний жизненный виток поднял на новый, более высокий и успешный уровень их ненависть и неудовлетворенность, которые многие на Западе сочли пассионарным, революционным порывом.
Считаю, теперь можно вернуться к тому тезису о якобы «рабском» характере русских, который прозвучал от лица лидера крымско-татарской диаспоры в Москве. Русский народ, русский характер очень терпим и терпелив. И это создает иллюзию безнаказанности. Кому-то, например боевикам с Майдана, может показаться, что по отношению к русским можно позволить себе все. Но русские, как и все сильные традициями люди, снисходительно терпят уколы и наветы, а потом – смотри историю России.
Никто не понял, что сейчас происходит то, что неизбежно должно было произойти – просыпается русское самосознание, то самое русское самосознание, о котором настойчиво говорил генерал Скобелев, сто пятьдесят лет назад предвидевший мировые войны, пресловутый «Дранк нах Остен» и попытавшийся сместить губительную для России царскую династию, за что и был убит в возрасте 38 лет.
Но русское самосознание как раз против войн. И призывы к президенту Путину – не применять силу, не допустить войну – надо бы в первую очередь адресовать Майдану и самозваному правительству в Киеве.
Ни у кого не должно быть сомнений: на сегодняшний момент войну сдерживает только Россия и, надеюсь, будет сдерживать. Но есть предел, далее которого переходить нельзя ни в коем случае. Вторая сторона – Украина, уже давно этот Рубикон перешла. И беспринципно говорить об удержании России от ответных мер. Хочется сказать всем обращенцам, засыпавшим российское правительство призывами о мире: остановите национал – социалистов с Майдана, оккупировавших Киев, и будет мир. Однако заставить нынешнюю киевскую власть избавиться от нацистов – это все равно, что кастрировать насильника. Тогда и насилие не состоится. А Киев на это не пойдет при любом раскладе, поскольку у него обязательства перед Западом.
Так что господа, призывающие к миру, сейчас уместно направить ваше главное, основное, решающее обращение не к Путину, а к киевским заговорщикам, расстрелявшим свой же Майдан ради успеха переворота. Можно обратиться и к их западным покровителям. От них и зависит, будет конфликт перерастать в вооруженный или разрешится мирно.
Будем откровенны. Война ведь давно уже идет, незримо перерастая из одной фазы в другую. И остановить ее можно только по обоюдному соглашению сторон. И что делать, если одна из сторон, опираясь на нацистскую идеологию, ничего и слышать не хочет о правах русских на юге и востоке страны?
Хотел бы привести одно, очень важное для меня мнение. Из Израиля позвонила Мария Семеновна, о которой я уже упоминал. Она с семьей уехала в далеком девяносто пятом на землю обетованную. Виделись мы с ней последний раз в тяжелом феврале девяносто пятого года. Наша организация тогда собирала теплые вещи для вынужденных переселенцев из Чечни, прибывших в Саратов после начала первой чеченской кампании. Мария Семеновна пришла попрощаться перед отъездом в Иерусалим и принесла в подарок чеченским беженцам почти новую дубленку желто-оранжевого цвета. Это было как раз вовремя – мы отправляли очередную машину в переполненный Красноармейский центр временного содержания переселенцев. Вместе с ней пришла попрощаться дочка Дина, начавшая оправляться от тяжелейшей травмы.
Через семь лет, в начале двухтысячных, в адрес нашей приемной пришло письмо с фотографией. На ней были Мария Семеновна и улыбающаяся, высокая статная девушка в форме офицера Армии Самообороны Израиля – Дина. Мы тогда порадовались и повесили фото на видное место. И вот два дня назад раздался звонок из Израиля (благо телефон наш не менялся за все двадцать лет работы). Звонила Мария Семеновна. Поспрашивала о делах, передала привет от Дины. Потом разрыдалась в голос и прокричала в трубку: « Мы в Израиле собираем помощь людям, пострадавшим от нацистов на Украине. Вы там держитесь, не поддавайтесь этим нацистам, этим гадам! А главное – не верьте им, никогда не верьте! Не отступайте!». На этом связь прервалась. Через минуту пошел повторный вызов, но в трубке звучали только короткие гудки…
Спасибо, Мария Семеновна, за вашу память и ваши тревоги! Хотелось бы, чтобы вас услышал не только я, но и тысячи других у нас в России и за рубежом.
И еще о заклинаниях «О единой и неделимой». Заклинаниях, переходящих в завывания. Не говорю уже о том, что «единой и неделимой» в истории не было никогда. Это появилось только в виде мощного, хорошо профинансированного западного проекта двадцать с небольшим лет назад. За этот период только в Европе произошло несколько разделений. Чехия разделилась со Словакией, мирно и спокойно. Югославия разделилась на несколько стран кроваво и мерзко, это худший вариант. Будем оптимистами, этому учит и история – в будущем, скорее всего, возможны сближения, воссоединения. Так что не стоит страдать, думая о возможном разделении как о вселенской катастрофе. Надо думать о том, чтобы украинцы, русские, крымские татары, греки и другие этносы жили в мире, уважали другу друга и ценили, чтобы языки, национальные культуры процветали. И не так уж и важно – будет это в рамках одного, двух или трех государств или автономий. Важно, чтобы этот мир был реальностью, а не химерой, выращенной очередным западным проектом на дрожжах национал – социалистического Майдана.
Саратов. 7 марта 2014 года
МОСКВА-СИМФЕРОПОЛЬ: СЛЕПОЙ ПОЕЗД
Наш поезд Москва-Севастополь номер семнадцать выехал с Курского вокзала буднично и аполитично. По крайней мере, так хотелось бы думать. Ведь поезда всегда лишь средство передвижения в нашем вечно спешащем мире, в котором особенно важно успеть, не опоздать, перегнать, ускорить. Позже, во время поездки выяснилось, что в пору кризисов поезда могут становиться частью большой политической игры.
Наш вагон, выкрашенный в «жёвто-блокидный» цвет, заполнен менее чем наполовину, причем часть пассажиров едет до российской границы, до Белгорода. Спрашиваю проводниц:
– Неужели поезд часто ходит полупустым?
Те машут руками и сообщают:
– У нас в Крыму такое творится, что мало кто решается ездить.
Размышляя, что же «такое» становится однозначным фактором страха, представляюсь проводницам и рассказываю о своей журналистской миссии – увидеть собственными глазами крымский референдум и передать это своё видение саратовским читателям. Проводницы, женщины средних лет, делают большие глаза, а одна из них, Юлия, говорит:
– Ради Бога, не говорите, что вы журналист украинским погранцам, они вас в момент заарестуют. – Потом в два голоса рассказывают о бесчинствах на границе, об агрессивности украинской СБУ, притеснениях русскоязычных и завершают посылом: «Скорей бы уж!». Имеют в виду конечно же референдум. Милые проводницы сочувственно сочиняют мне легенду о том, что я еду в Крым к друзьям на юбилей и завершают полушепотом, осматриваясь по сторонам:
– Никто и знать не должен, что вы журналист.
Переход на конспиративный режим огорчителен, но решаю потерпеть, тем более что моя легенда все же близка к действительности. Двадцать лет назад мы с ташкентскими друзьями и коллегами по работе разделились, большая часть уехала в российский Саратов, некоторые – в Крым. С уехавшими в Крым друзьями, крымскими татарами и армянами по национальности, мы поддерживали связь, радовались хорошим новостям, скорбели об ушедших из нашего мира, приглашали друг друга в гости. Теперь проявлялась хорошая возможность встретиться, вспомнить ностальгически о добром и наивном советском прошлом, в котором не было разделений по границам и национальностям.
В Белгороде нас ожидала короткая остановка и небрежный визит российских пограничников. В вагон вошли двое мужчин в форме. Один из них улыбнулся и поздоровался. Второй зевнул и попросил паспорт. Взглянул небрежно на вторую страницу и сразу же вернул. Никто ни о чем не спрашивал и ничего не досматривал. Зато проводницы заспешили, засуетились и стали спешно опускать оконные шторы, фиксировать нижние планки. Плотные, очень прочные шторы сразу ограничили жизненное пространство вагона. Предупредили:
– Шторы на Украине не поднимать. Там западэнцы могут камень кинуть, такие случаи были. Так хоть осколки стекла никого не поранят.
Вагон сразу ослеп, превратился в закрытое защищенное пространство на вражеской территории. Когда я высказал такую мысль старшей из проводниц Юлии, она грустно улыбнулась в ответ:
– Вы все шутите. А мы в последнее время только и видим, как нас, русских, жмут и выживают. Сами скоро увидите.
К зоне украинского пограничного досмотра на станции «Казачья Лопань» наш вагон прибыл с восемью пассажирами. Проводницы попросили всех сидеть на местах и «не говорить лишнее».
Скоро и в самом деле вагон заполонило воинство в камуфляже с подозрительными взглядами исподлобья. Проверяющие, громко топая подкованными ботинками, быстро заполнили вагон. Их было явно больше, чем нас, пассажиров. Вошедший в купе молодой пограничник долго и внимательно рассматривал мой паспорт, заполненную миграционную карту, потом строго спросил:
– Знаете, что на Украине происходит?
Я ответил, что знаю и пытаюсь понять. И что, на мой взгляд, кто-то извне пытается разрушить наш мир братства. Пограничник ответил взглядом, наполненным растерянностью и неуверенностью. А сзади него проводница Юля уже делала мне страшные предупреждающие глаза. Пришлось остановить мою тираду. И вовремя. За плечами пограничника показались колючие глаза человека в штатском. Он бросил пограничнику:
– Оформляй.
По коридору повели молодого щуплого паренька с худыми острыми плечами, лет двадцати от роду. Сзади его конвоировали двое крепких ребят в камуфляже с надвинутыми на лоб черными беретами. Бравый пограничник доложил по рации:
– Снимаем одного гражданина России. Подозрительных предметов не имеет, но не разъяснил четко, почему следует в Крым.
По коридору прогрохотали тяжелые армейские ботинки – еще одного бедолагу выводят. Подумалось:
– Всю Украину пытаются заполнить страхом, ввести вопящий Майдан в души. А проверки «на верность Украине» сделать главным критерием человека. И не важно, что нацизм явно трансформируется в национальную стратегию Украины. Так что нынешние полуфашистские правители поставили задачу – изгнать русский дух. Что за дурость вводить такой настрой и запрещать въезд человеку просто за то, что он что-то не сказал о цели своей поездки?
Опять прогрохотали черные ботинки, и в купе вбежала маленькая лохматая серая собачка с черными пятнами на висячих ушах. Похоже, это была собачья проверка на наркотики и взрывчатку. Песик уверенными шажками прошёлся по полу и задрал мордашку. На меня глянули собачьи глаза, как и у хозяина, наполненные растерянностью и неуверенностью. Может, показалось?
Наконец пограничник ставит на миграционную карту оранжевый штемпель. Опять грохот армейских ботинок – проверяющие покидают вагон. И поезд, нехотя, рывками, с каким-то недовольным скрежетом, начинает двигаться.
В дверь просачивается Юрий Иванович, чернобылец, следующий лечиться в санаторий, расположенный недалеко от Симферополя. Его после долгого допроса в Украину все же пустили. Прикладывает палец к губам и шепотом сообщает, что в пятом купе остались двое СБУшников – сидят и слушают, о чем мы говорим.
Вот так мы и едем через всю Украину с зашторенными окнами в полупустом вагоне, ожидая очередного набега проверяющих. Что и случается в Мелитополе. Там опять в вагон входят люди в форме и в штатском, внимательно оглядывают немногочисленных пассажиров. Опять колючие взгляды крепко сбитых мужчин в форме и в штатском. Но Бог милует, в этот раз из вагона никого не выводят.
Наконец под чуть приподнятой шторой удается разглядеть полоску воды.
О том, что мы подъезжаем к Крыму, говорит появившийся слева палаточный лагерь на берегу Сиваша. У палаток на шестах сушится рыба. Юрий Иванович сообщает:
– Вон рыбаки обосновались. Смотри сколько рыбы насушили. Через секунду его слова опровергают два БТРа с «жевто-блокитными» флагами. Длинные стволы крупнокалиберных пулеметов направлены на Крым. Большая часть украинских десантников сидят с удочками на Сиваше.
Скоро появились посты самообороны, мелькнули красноверхие папахи казаков. В кустах мельтешат фигуры в сером пятнистом камуфляже – это уже крымский Беркут. Всех самооборонцев раза в два меньше, чем собрано на украинской стороне. Похоже, обе стороны скоро начнут оборудовать в этом месте настоящую границу.
Улыбающиеся проводницы обходят весь вагон и поднимают шторы. Солнечные лучи в мгновение заполняют тесное вагонное пространство. Кажется, что поезд ускорил свой ход и побежал веселее. Вглядываюсь в график движения поезда. Менее чем через два часа Симферополь, а до Севастополя, то есть через весь Крымский полуостров поезд пробегает всего за три с половиной часа. Вспоминаю, что Крым в три раза меньше нашей Саратовской области. Об этом же вспомнил и Юрий Иванович, пробурчав:
– Ну что за идиоты там, на Западе! Неужели непонятно, что не за территории боремся, а за русского человека, за его душу, в которую эти гады наплевали?
Симферопольский вокзал встречает нас развевающимися российскими флагами и атмосферой радостного возбуждения. Нас никто не досматривает. На перроне много людей, все улыбаются и приветливо здороваются. У подземного перехода группа мужчин с георгиевскими ленточками. Один из них подхватывает мой чемодан и сразу поясняет:
– Я бесплатно. Просто мы очень радуемся российским поездам и людям из России.
Меня тоже охватило праздничное настроение и все же непроизвольно задаю вопрос:
– Что же вы людей не досматриваете, мало ли чего могут привести? Может кто-то из Правого сектора пожалует?
Мужчина отвечает:
– А знаете, надоело бояться и не доверять. Вот увидите – мы управимся и без проверок.
Симферополь, 15 марта 2014года
РЕФЕРЕНДУМ СО СЛЕЗАМИ НАДЕЖДЫ И
РАЗМЫШЛЕНИЯМИ О БУДУЩЕМ
Мне очень хотелось узнать, о чем думает простой житель крымской глубинки, идущий голосовать на сельские избирательные участки. Поэтому решил ехать в преимущественно сельский Симферопольский район. Мы выезжаем в 7-30, за полчаса до начала голосования. Ранним утром в Симферополе пошел холодный дождь, переходящий в снег. Абрикосовые деревья, которые в изобилии растут на симферопольских улицах, уже начали цвести. Казалось, падающие снежинки обжигают холодом нежно-сиреневые соцветия.
– Опять урожая не будет, горько сожалеет таксист Олег, с которым мы проталкиваемся по запруженным улицам города.
На избирательных участках Симферополя в восемь утра – настоящие очереди. Очень хотелось хотя бы на минуту приостановиться и спросить людей о настроении и надеждах. Останавливаемся у очереди, растянувшейся метров на двадцать перед входом в избирательный участок. Люди стоят плотно, по три-четыре человека в ряду. Представляюсь стоящим в очереди, рассказываю, что направлен журналистской организацией Саратовской области. Все в очереди заулыбались, пожимают руку. Пожилой мужчина в камуфляже подошел и обнял:
– Спасибо, брат, всем саратовцам низкий поклон.
Спрашиваю молодую женщину по имени Дина, стоящую в конце очереди, что она чувствует в связи с референдумом. Дина смахивает набежавшую слезу и говорит:
– До сегодняшнего дня не было у нас такой большой радости, такого объединения людей. Те, кто были в ссоре, помирились. Мы все объединились по-братски. Мы все победили страх и рознь. Посмотрите – сколько счастливых людей вокруг.
На этой мажорной ноте прощаюсь, тем более что быстро продвигающаяся очередь уже приблизилась к входу в участок.
Едем дальше – в Симферопольский район, в знаменитую Салгирскую долину. Местный житель Олег, водитель такси, взявшийся подвезти меня до сельских избирательных участков, рассказывает о сельских проблемах, о нищенских зарплатах и пенсиях:
– Вы знаете, пенсии здесь девятьсот – тысяча гривен. В российских рублях это будет около четырех тысяч рублей. А чтобы отопить небольшой дом, только за газ надо платить самое меньшее – пятьсот гривен. Оставшегося и на питание не хватит. Вот люди и ходят в лес, собирают грибы, кто-то браконьерничает, ловит рыбу сетями, глушит динамитом. Трудно всем. Особая проблема – бензин и солярка. Их стоимость почти в два раза выше, чем в России. А потому любой товар, произведенный Крыму, становится неподъемно дорогим. И сельское хозяйство, и любое производство здесь просто нерентабельны.
Километров через десять прижимаемся к обочине. Здесь, по берегам речки Салгир, двадцать лет назад начались самовольные захваты земли крымскими татарами, переселявшимися из Узбекистана, Таджикистана. Теперь это место, бывшее прежде лесопосадками, плотно застроено небольшими скромными домами. Здесь расселилось около пяти тысяч крымских татар. Олег поясняет:
– В те времена из Киева только наблюдали за самозахватами земель и исподволь подогревали население к противостоянию. И никто из властей не помог крымским татарам хоть чем-нибудь. Им, конечно, обидно. Несправедливо их выселили, теперь несправедливо относятся, власти из Киева их не поддержали и все время пытаются создать из них противовес русскому населению, столкнуть с людьми других национальностей.
Через три километра сворачиваем с шоссе и въезжаем на территорию Добровского сельсовета, включающего двенадцать сельских поселений. Петляем по разбитой грунтовке. Наши саратовские дороги, которые мы так громко ругаем – настоящее совершенство по сравнению с сельскими дорогами Крыма. Прошедший дождик пробил небольшие, но довольно глубокие канавки, так что двигаться приходится с большой осторожностью – машина то и дело чиркает днищем по грунту.
Подъезжаем наконец к избирательному участку, расположенному в сельском клубе. Над высоким деревянным крыльцом развивается только флаг Крымской автономии. Олег поясняет: так решил центральный избирком и люди с большим сожалением снимали отовсюду российские флаги. Народу много. Все радостные, возбужденные. Охрана есть, но люди в форме смешались с потоками входящих и выходящих избирателей. Все расслаблено улыбаются.
Представляюсь людям с красными повязками, меня сразу ведут к председателю избирательной комиссии Лебедевой Раисе Алексеевне. Рассказываю о том, как единодушно саратовчане поддержали братский Крым, как трогательно решили поддержать объединение Крыма с Россией.
Раиса Алексеевна рассказывает о своем участке:
– Наш избирком охватывает часть села. Наше село, Пионерское, самое большое в округе и включает три избирательных участка – Эски Сарай, Горное и само Пионерское. В списки нашего участка внесено 1793 человек. 80 из них не могут передвигаться и будут голосовать на дому. Явка сегодня потрясающая. Раньше на выборы не приходило и половины избирателей, а сегодня до десяти утра проголосовали четыреста человек. Такого никогда не было! Многие люди, которые раньше никогда не голосовали, пришли выразить свою позицию. То есть в списках они были, но на выборы не ходили, считали их профанацией. Наш округ многонациональный: русские, армяне, греки, крымские татары
Греки проголосовали почти все. Такого подъёма никогда не было. Армянская и греческая общины очень хорошо помогали в подготовке. Что касается крымских татар, то бойкот референдума – это выбор их лидеров. Но сегодня меджлис уже не управляет всеми крымскими татарами. Много семей пришли и проголосовали. Вот, можете переговорить с ними.
Раиса Алексеевна подводит меня к небольшой группе проголосовавших.
Молодой парень лет двадцати пяти Изет, крымский татарин, попросил:
– Вы только не фотографируйте и не пишите мою фамилию. Моя семья, пришедшая голосовать «за», не хочет, чтобы об этом узнали соседи. Мы ведь много пережили, когда захватывали землю здесь, когда нам в крошечные дома не давали электричества, газа. Мне тогда было пять лет, но я хорошо помню, как тяжело тогда было выживать. А что делать – нас вытолкнули из Узбекистана и мы просто вынуждены были возвращаться на родину, в Крым. Другого пути у нас не было. А сегодня все обиды нужно забыть. Надо вместе достроить наш общий дом и сделать его уютным, добрым, родным для всех.
– Лариса Алексеевна, когда в крымской глубинке возникла мысль о референдуме?
Председатель избиркома встала вполоборота, наморщила лоб. Потом посмотрела пристально в глаза:
– Знаете, несколько месяцев назад, когда разгорелся киевский Майдан, многие из нас задумались – что же реально происходит? Ответ был один – с Запада идет волна насилия и жестокости. Нам не простили Великой Победы наших отцов и дедов. Решили сломать наш мир и переделать его по своему, по западному образцу.
Стоявшая рядом учительница истории местной школы Вера Исмаиловна перебивает:
– Либеральный Запад для нас совсем не либеральный, не демократичный. Они очень старались, но не смогли нас сломать за двадцать лет «незалежности». Вот теперь решили вырастить украинский национал-социализм, почти в точности повторяющий национал-социализм немецкий, образца 1933 года. Так же, как тогда, либеральная Европа и США приняли решение уничтожить русский дух, русскую идею, Россию силами нацистов.
Но, слава Богу, у нас у всех проснулись гены наших предков. В России – то же самое. Люди проснулись, решили бороться. Никто теперь не отступит.
Соня Степановна, жительница села Пионерское:
– Мне 58 лет и я впервые пришла на избирательный участок. Все последние десятилетия, начиная с 1991 года, я жила, не веря власти, даже нашей местной, а тем более – кевской. Все эти годы было бесполезно за что-то голосовать. Все решали без нас. И год от года становилось все хуже и хуже. Толчком для меня и моих родственников послужил киевский Майдан. Вы даже не представляете, что этот Майдан означал для нас, крымчан. Он означал диктатуру антирусских, антироссийских сил. Я сама армянка, но жива русским духом, который начали изгонять. Когда две недели назад, 28 февраля наш крымский парламент начали захватывать антирусские силы, я стала собирать вещи и готовиться к отъезду в Россию, потому что Майдан в Крыму – это погромы и насилие, в этом никто не сомневался. Мы всю ночь не спали, а когда наутро узнали, что самооборонцы с оружием охраняют парламент и там собираются депутаты – тогда мы все поняли, что надо бороться, а не бежать из родных мест. Теперь мои родственники – в отряде самообороны. А я, как видите, пришла проголосовать, обошла всех соседей, родственников. Уверяю вас, никто в стороне не остался, все голосуют за Россию.
Я уже покидал участок, когда подъехали две машины. Из первой выбрался молодой человек с загипсованной правой ногой, вытянул с заднего сиденья костыль. Морщась от боли, опираясь на короткое перильце, стал подниматься по ступенькам. Решил спросить, почему он сам решил приехать на участок, ведь ему должны были привезти урну для голосования на дом. Мужчина, Михаил 33 года, грек по национальности, опустив бюллетень повернулся ко мне:
– Мы все почувствовали, что пришла беда. И все бытовое как-то отошло в сторону. Создали отряды самообороны. Решили бороться. До конца. Не отступать. За пару последних месяцев изменились все мы и мир вокруг нас. По-моему, мы с Россией вместе входим в новый мир. И хорошо, что весь Запад против нас. Ведь мы разрушили весь их проект. Проект уничтожения России как государства. Теперь взбесившиеся западные политики выплескивают наружу огромный потенциал накопившейся ненависти ко всему русскому, к тому, что им никак не удается уничтожить, несмотря на триллионы долларов, вложенные в многочисленные антирусские проекты. Маски сброшены. И это очень хорошо для всех нас. Теперь мы видим врагов в лицо.
Приведу без комментариев ряд высказываний избирателей, пришедших на избирательные участки №№ 22, 19 Симферопольского района и № 9 города Симферополя.
Константин, 38 лет, родился и вырос в Салгирской долине, работает в турецкой фирме в Симферополе:
– Знаете, в последние месяцы все мы здесь стали одной семьей. За это надо сказать Западу просто огромное спасибо!
Посмотрите, за последние двадцать лет весь русский мир стал превращаться в придаток Запада. Мы исчисляем все долларами, мы плаваем в грязном ядовитом океане биржевых спекуляций и виртуальных благ. Мы живем в мире олигархического капитала, навязанного Западом.
Наконец, на сопротивляющуюся из последних сил Россию направили юных украинских нацистов. Они решили, что это решающий удар по русскому миру. А оказалось – это огромной силы удар, заставивший всех нас проснуться и по-настоящему осмыслить все события последних десятилетий. Ведь Запад боролся всё это время не с советской идеей, не за права и свободы человека, не против коммунистической диктатуры. Запад только сейчас показал свое настоящее лицо – волчью пасть, устремленную на пожирание России и русской идеи. Просто обнажилось настоящее обличье этой многовековой войны на уничтожение России.
Атаянц Сергей Арташесович, депутат Добровского сельского совета по округу № 9:
– Мои родители, как и крымские татары, были депортированы с Крыма в 1944 году в Узбекистан. Там я и родился в 1946 году. Мы вместе пережили много невзгод. Вместе вернулись в Крым, и вместе испытали равнодушие и неприязнь чиновников из Киева, для которых мы – чужие люди, фишки в политической игре. Когда я увидел национал-социалистический Майдан, понял – отступать некуда.
Когда Россия решилась вступиться за нас, мы поняли и осознали, что потери экономические для России будут просто огромные. Но мы будем вместе и вместе все преодолеем. Даже лучше так – вместе преодолеть и вместе победить проклятый нацизм.
Мы сейчас видим, что Россия становится другой, выходит из под контроля Запада и просыпаются в ней бескорыстие и справедливость, ранее свойственные русским людям. А значит, мы все вместе уйдем из под ига США и Западной Европы, которые даже перестали скрывать свои двойные стандарты. Они давно ведут против нас всех скрытую войну. И хорошо, что война эта стала явной, неприкрытой. Теперь нам легче их одолеть.
Виктор Федорович, пенсионер, уроженец Мелитополя:
– Сегодня всем стало понятно, что Украина нужна Западу только для одного – для удара по самому уязвимому месту России – по бескорыстному, душевному, братскому чувству русских к украинцам, к общим жизненным корням.
Они попытаются экономически задушить нас с Россией. Но ничего у них не получится. В России есть все – и полезные ископаемые, и нефть, и плодородные земли, и крепкая промышленность, особенно оборонная. Пора уйти от гибельного западного диктата и жить по своему усмотрению. Брать с Запада все лучшее и применять у себя. И не воевать с ними, не злобиться.
У избирательного участка номер девятнадцать Симферопольского района встретил группу цыган, выходящих с участка. Попросил высокого статного мужчину высказаться о референдуме.
Геннадий Роман, 32 года, цыган:
– Нас здесь живет почти триста человек. И все проголосовали за Россию. Наши братья, цыгане из Ивано-Франковской области и Ровно рассказали, что там делают с цыганами правый сектор. Они просто по ночам пытают наших братьев там, на западе, грабят и убивают. Это в точности та картина, что делали СС и бандеровцы с цыганами в 1941-42 году по приказу Гитлера. Дедушка мне об этом рассказывал. Просто весь мир пока не знает об этом, потому что Запад и США скрывают. А мы, цыгане, знаем. Вы знаете, что генерал Красной армии и главный русский партизан Ковпак был цыганом? Вы знаете, что УПА, Бандера и Шухевич боялись его как огня? Так вот – референдум наш, это только начало, мы с украинским нацистами будем бороться так, как наш герой Кавпак. Наша война только начинается.
Симферополь, 16 марта 2014 года
ВСТРЕЧА С ПРАВЫМ СЕКТОРОМ:
ВОЙНА ДО КОНЦА
В качестве маленького, но обязательного вступления должен сказать, что эту статью подготовил бессонной ночью с 16 на 17 марта в Симферополе. Приехав в Саратов, долго сомневался стоит ли вообще публиковать «прямую речь» молодых членов «правого сектора». И лишь после просмотра нескольких последних репортажей с Восточной Украины все же посчитал необходимым опубликовать записанное.
Референдум подходил к концу, и мы на машине Константина, одного из самооборонцев, возвращались в город из Симферопольского района. Остановились перед небольшим городским избирательным участком. Было три часа, и поток восторженных симферопольцев, выстроившихся утром в плотные очереди, уже завершался. Зашли на участок, чтобы сфотографировать прозрачные урны – в них весомым грузом лежали заполненные бюллетени. К трем часам на многих участках проголосовали 60-70% избирателей.
В углу обширного зала для голосования небольшой кучкой толпились самооборонцы – четверо седовласых людей в камуфляже. Один из них держал за ухо русоволосого зеленоглазого мальчишку лет шестнадцати. Тот говорил срывающимся голосом:
– Не бейте, вам за это голову оторвут!
Подходим к этой живописной группе. Я представился и попросил не закручивать ухо. Подоспевший председатель избирательной комиссии, пожилой мужчина-инвалид с неловко заправленной культей левой руки похлопал по плечу самооборонца, указал на парнишку правой рукой:
– Вот, пытался зеленку в урну залить.
На столе рядом стояло три пятидесятиграммовых пузырька с аптечной зеленкой. Указательный и большой пальцы левой руки у мальчишки были испачканы ядовитой зеленью. Небольшой мазок виднелся и на левой щеке.
– Петрович, отпусти ухо. Я уже вызвал милицию, сейчас за ним приедут. – Потом повернулся к мальчишке, неловко толкнув меня культей. – Бить тебя мы не будем, не надейся. А вот твоей зеленкой на твоем же лбу напишем «Гаденыш».
Парнишка оправил темно-синюю куртку и огляделся вокруг испуганным взглядом. Присмотрелся к нему внимательнее: молочно-белая кожа с брызгами веснушек на щеках и вздернутом кверху носике. Худые плечи и тонкая шея с грязноватыми разводами говорили о том, что юноша не дружит со спортом. Одет хорошо – дорогие джинсы, фирменные кроссовки вещали, что парнишка не обделен родительской любовью, а мятая светло-зеленая рубашка с грязным воротничком словно утверждала – он уже несколько дней путешествует вдали от дома.
Тем временем председатель комиссии изучал его паспорт, выданный в далеком Тернополе. В паспорт был вложен билет на поезд Симферополь-Киев, который должен был отправиться через три часа. Согласно данным паспорта юношу звали Микола К. и было ему почти семнадцать лет.
На избирательный участок продолжали приходить люди. Мы с председателем подошли к группе избирателей пенсионного возраста. Начал было задавать им вопросы, но получилось наоборот – пенсионеры забросали меня вопросами о российских пенсиях и льготах пенсионерам. Признаться, я уже привык к подобным «интервью наоборот», когда приходится отвечать на массу вопросов – сколько, например, стоят коммунальные услуги и есть ли пенсионерам скидки, есть ли в России магазины для бедных, сколько стоит молоко и масло, наконец, длинные ли очереди в поликлиниках. Наконец пенсионеры констатировали – в России лучше всё, а главное – теперь в Крыму настанет мирная жизнь и никакие «фашики» – так называют украинских националистов, не приедут «учить жизни».
Поздравив заранее пенсионеров с повышением пенсий, отправляюсь в угол, где сидит задержанный «фашик» под бдительным присмотром пожилого самооборонца. Вношу предложение задержанного отпустить к маме с папой, не дожидаясь приезда милиции. Спрашиваю паренька, есть ли у него родители и кем работают.
Воодушевленный возможностью избежать наказания «фашик» сообщает, что мамка у него – учитель начальных классов городской школы, а отец в той же школе преподает математику.
Подошедший председатель избиркома отводит меня в сторонку и сообщает: милиция занята очень и смогут приехать только через два-три часа, а посему возлагает на меня ответственность за отсылку «гаденыша» в родной Тернополь. На том и порешили.
Через двадцать минут мы с Миколой уже сидели в небольшом кафе недалеко от избирательного участка, пили чай с сахаром и беседовали «за жизнь». Через пять минут к нам присоединился Василько, как выяснилось – друг и напарник Миколы. Василько – не в пример Миколе, парень крепкий, накачанный, со смуглой кожей и прищуренными карими глазами. На избирательный участок не вошел, поскольку оставался прикрывать отход своего напарника. По всему чувствую – Микола старший, идейный лидер. Хорошо говорит по-русски, с каким-то мягким акцентом, сглаживающим, смягчающим русские «г», «д». Интересно зазвучала и «е», преобразуемая в «э». Словом, наша беседа мне все больше нравилась. Ребята явно воодушевились, найдя в моем лице внимательного слушателя. Поначалу максималистское, настойчивое стремление переделать мир звучало очень даже интересно. Но потом… Это «потом» заставило меня долго сомневаться, прокручивая раз за разом запись на диктофоне.
Друзья объяснили, что хотели впятером въехать в Крым на машине, стареньком БМВ, принадлежащем отцу Василька, но на Перекопе их задержали, отобрали алюминиевые щиты и каски, что лежали в багажнике, и развернули обратно. После этого они вдвоем купили билеты на ближний поезд до Симферополя. На поездку остальных членов команды денег не хватило.
Микола проявил завидные знания по истории – рассказал, что Тернополь (Тарнополь) был ранее оккупирован австрияками, поляками, потом – русскими. Самыми опасными оккупантами Микола назвал русских. Его товарищ при этом энергично утвердительно кивнул.
Затем многозначительно отметил, что русские – вовсе не славяне, а смесь финно-угров и татаро-монгол.
Потом последовала краткая лекция о том, что Майдан – главная сила Украины и руководит им не кто иной, как Дмитро Ярош и батька (кто такой батька я так впоследствии не разобрался, видимо кто-то из самых близких старших товарищей Яроша).
Затем Микола сообщил, что нынешние украинские руководители – Яценюк и Турчин – нехристи, один саентолог, другой – баптист-пятидесятник. Батюшка в Тернополе их нехристями объявил. Так что их по-любому уберут рано или поздно, поскольку «Правый сектор» не верит американцам и НАТО, не верит Польше и немцам. Но сейчас главное – разобраться с русскими на востоке. Потом можно будет устранить всех олигархов и «нехристей», которые всего лишь временные союзники.
Он считает, главное – всех на востоке страны надо заставить говорить и думать только по-украински. А всех, кто не согласен – изгнать, кто сопротивляется – устранить. Когда я поинтересовался:
– Что значит устранить?
Микола усмехнулся по поводу моей непонятливости, а Василько ответил прямо:
– Застрелить, вот ведь в нашей сотне (на Майдане) за предательство тоже расстреливают.
Так что, по мнению моих неожиданных собеседников, вопрос будет решен однозначно – всех заставить забыть русский и Россию. Кто не согласен – изгнать или застрелить. Вот все решение проблемы, разработанное в недрах «Правого сектора» и «Свободы» и внедренное в умы украинской молодежи…
Как оказалось, и Микола и Василько уже проходили военную подготовку в летних лагерях под Тернополем, потом на Майдане и даже стреляли из автомата по одному разу.
Микола сообщил, что обучается в колледже и что из его группы больше половины парубков вступили в «Правый сектор». Такое же решение приняли многие другие студенты в Тернополе.
– Вы знаете, я против насилия, – глубокомысленно заявил он. – Но теперь войны не избежать. Наши все хорошо вооружились и не простят Крыма. Все парни с Львова, Ровно, Тернополя обучаются сейчас военному делу. И они будут воевать обязательно. Никто не удержит. Меня просто пока не взяли, в резерве держат, говорят – мал еще.
Мы не верим нынешней Верховной Раде, не верим министрам. Майдан их все равно сметет. Мы против американцев и НАТО. Но главный враг – Россия и русские. Тут Василько прервал Миколу:
– Вы совсем не понимаете, что происходит. Никто не смирился. Просто собираемся силами. Главная война впереди. И у нас будет единое сильное украинское государство. Кто не согласен – выгоним или уничтожим. И заживем спокойно и мирно.
– Вдумайтэсь, нет вы вдумайтэсь, – юноша дважды произнес это слово и мне в самом деле подумалось – насколько схожи наши языки и насколько страшна разделившая нас пропасть, которую прорубили на «незалэжной» в сознании таких вот юнцов за последние двадцать лет. Наморщив лоб, ссутулившись и приподняв острые плечи вверх, Микола продолжил:
– Все века то немцы, то поляки пригибали нас, оккупировали. Вы знаете, как австрияки Львов называли – Лемберг. Но самые страшные – русские, они устраивали то коллективизацию, то голодомор. Теперь вот Крым отняли, хотят отнять Харьков, Донецк, Днепропетровск. Ну и потому все наши уже едут воевать на восток. И пусть много крови прольётся. Украйна после того будет единой и неделимой. И счастливой.
С минуту ребята внимательно наблюдали за моей реакцией. Потом Микола и его напарник дружно взглянули на часы, висевшие у входа в кафе. Встали и вежливо попрощались. До поезда оставалось менее часа. Пройдя пару шагов, Микола повернулся и сказал вполголоса:
– Спасибо, что не били.
Симферополь – Саратов. 17 – 20 марта 2014 г.
КРЫМСКИЙ РЕФЕРЕНДУМ: РАЗРУШЕНИЕ
ИНФОРМАЦИОННЫХ ИДИЛЛИЙ
Признаюсь, вернулся с крымского референдума с определенными крамольными мыслями о западной журналистике. Даже небольшие фрагменты из рассуждений наших западных коллег заставляют серьезно задуматься, чтобы более спокойно воспринять хаос и наползающую информационную шизофрению событий вокруг Украины и Крыма в частности.
Поначалу меня удивляло, что все мои попытки пообщаться с многочисленными западными телевизионщиками, прибывшими в Симферополь, оканчивались не то чтобы полным провалом, но холодным, точнее ледяным равнодушием, полной блокадой человеческих эмоций. Все время хотелось задать вопрос:
– А сами вы лично, что думаете, что чувствуете, что вас взволновало?
Несколько позже я начал понимать причину такого странного, в чем-то даже обидного отношения.
Признаюсь, для меня западная журналистика была все постсоветское время не то чтобы кумиром, но серьезным образцом для подражания, своеобразным эталоном принципиальности и главное – многогранности, может быть, объемности образов, создаваемых пером, точнее – телевизионной камерой.
Лишь однажды, пятнадцатого марта, накануне референдума, у входа в нашу гостиницу, расположенной на улице Матэ Залки, оператор эстонского телевидения поинтересовался: «А кто это, Матэ Залка, откуда в Крыму всплыла венгерская фамилия?». Я разразился целой тирадой о легендарном генерале Лукаче финно-угорского происхождения, герое и рыцаре войны в Испании, разгромившем наголову ряд соединений испанских и немецких фашистов. Но после первых фраз об испанской войне и советском прошлом оператор как-то поскучнел. И спустя минуту останавливающе и разочарованно махнул рукой: «О кей!».
Наконец отгремел референдум. Отгремел в прямом смысле: небо над ночным Симферополем взорвалось невиданным салютом.
Многие журналисты в этот вечер, после завершения референдума, ужинали поздно, в небольшом кафе на восьмом этаже гостиницы. В кафе было уникальное правило – посетителям разрешалось вечером приносить с собой спиртное. Иностранцы-телевизионщики распивали текилу и виски, купленные на соседнем рынке «Киевский». Я принёс с собой купленное там же молодое крымское сухое «Инкерман». Журналисты с Запада, даже из Варшавы и Таллина, предпочитали общаться между собою на английском. Мне очень, прямо до зуда, хотелось, показать свое знание английского и при случае пощеголять запомнившимися поговорками, афоризмами, которыми он так богат. Но очень вовремя остановился в этом, как потом понял неудачном устремлении, поскольку услышал неожиданно прямую речь наших доблестных коллег – журналисты с Запада громко, темпераментно, в каком-то яростном стиле говорили на очень интересные темы. При этом меня не просто не замечали, а демонстративно игнорировали. Что ж, по-моему – хороший, поучительный урок на будущее.
Например, болгарский журналист, полный смуглый мужчина средних лет (единственный из присутствовавших, ответивший на мое «приятного аппетита» что-то вроде «добре»), возбужденно говорил соседу по столику:
– Понимаешь, эта «задница» (имея в виду своего телевизионного начальника) требует, чтобы я нашел ему человека с автоматом Калашникова у входа в избирательный участок. И хорошо бы, чтобы автомат был направлен на вход или на какую-нибудь бабушку. Но весь город оббегал – и нет людей с автоматами, даже с пистолетами. И этот гад обещал меня уволить!
За соседним столиком немецкий журналист говорил коллеге из Прибалтики:
– Ездил по сельским участкам, уехал от Симферополя на двадцать километров и нашел наконец крымских татар, идущих голосовать. Так они отказались сниматься! И даже обозвали меня нехорошо по-русски. Сказали, чтобы я ехал в меджлис, где мне пятки и еще кое-что оближут. И что теперь скажу своему шефу?
Таллиннский коллега делился с соседями по столику огорчением – не смог записать ни одного протестного сюжета и теперь опасается, что из зарплаты вычтут деньги, затраченные на поездку в Крым.
За другим столиком молодой вихрастый телеведущий поднял стакан с текилой и сказал, указав на обслуживающую нас официантку: «Вот кому я завидую. Мы с ней лакеи. Но она просто нас обслуживает и ей нет нужды врать! А мы прислуживаем и врем!»
Честно говоря, крамольные разговоры западных коллег были настолько насыщены желчью и однотипны по своей сути, что мне захотелось поскорее уйти и забыть эти многочисленные тирады. И если первое я сделал незамедлительно, то в памяти по сей день настойчиво всплывают некоторые огорчительные слова западных коллег. А потому решил частью воспоминаний поделиться с саратовскими журналистами. Заранее извиняюсь, если кого-то разочаровал, поскольку «dream» о свободе западной журналистики и вообще о возможности такой свободы грешно разрушать. Но что поделать…
Симферополь-Саратов, 18-19 марта 2014 года
[1]БТР (Бронетранспортёр) – боевые бронированные машины, предназначенные для транспортировки личного состава к месту ведения боя.
[3] Ручное противотанковое ружье Дегтярева создано для борьбы с фашистскими танками в августе 1941 года; показало высокую эффективность в начальном периоде Великой Отечественной войны.
[5] Советская боевая гусеничная плавающая машина десанта. Состоит на вооружение украинской армии. Изготовлена из алюминиевых сплавов. Вооружена 30мм автоматической пушкой и двумя пулеметами.
[6] Трехсотые – условное обозначение раненых бойцов; двухсотые – убитые в бою
[7] КПВТ – крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый, калибр 14,5 мм.
[8] Баграм – провинция в Афганистане, в которой в годы афганской войны советскими войсками был построен мощный военный аэродром)
[9] «Утес» – крупнокалиберный пулемет НСВ-12,7 «Утес» кал. 12,7 мм
[10] «Кончар» – тактическая крупнокалиберная снайперская винтовка кал. 12,7 мм.
Александр Зуев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
