У самой грани России с Украиной – на просёлочном перепутье между воронежскими селами Поддубное, Кривоносово, Новобелая в мае – море цветов. Даже не наклоняясь к разноцветным колокольцам, чувствуешь дивный степной аромат.
Стараясь не толочь травы, ступаем бережно. Отполированными до блеска прутьями пронзаем на полутораметровую глубину податливую землю. По самую рукоять щупы уходят вглубь, чаще – беззвучно и довольно легко.
Ещё не сровняло землёй старые окопы, вырытые грозным летом 1942.
…Опять 22 июня, опять ровно в 4 часа, как и год назад, в 41-м, враг засучил рукава. Ему снова чертовски везло: в степном Черноземье, на стыке двух армий прорвал нашу оборону. Сквозь эту прореху лавиной хлынули танки, мотоциклетная пехота – не только на север, к Воронежу, но и круто на юг, в большую донскую излучину. Навстречу им из Донбасса устремилась другая вражеская армада. Клещи окружения грозили главным силам на Юго-Западном фронте между реками Донцом и Доном.
До поры до времени ни солдаты, ни командиры о случившемся не ведали и, как и предписывалось приказом, держали оборону по берегам Оскола и Донца. Командарм 38-й Константин Москаленко узнал об опасности от лётчика, разведавшего, что в глубоком тылу, почти в ста километрах за спиною, в районе Россоши движутся танковые колонны противника.
В штабе повеяло смертным холодком.
Приказ об отходе безнадёжно запаздывал. Спешно требовалось любыми силами попридержать бронированные зубья сжимавшихся клещей, чтобы не дать врагу сомкнуть кольцо окружения.
Москаленко возложил эту задачу на самого надёжного комдива 9-й гвардейской Белобородова. Боевое распоряжение обязывало: организовать заслон на рубеже Поддубного и Кривоносово, закрыть фланг и тыл армии со стороны Россоши.
У Афанасия Павлантьевича в распоряжении не было ковра-самолета – пешим ходом даже за сутки невозможно перебросить дивизию за добрые сто километров. Он выбирает тоже самого испытанного ещё в боях под Москвой майора Романова. Командиру 22-го стрелкового полка отдан приказ: двигаясь на машинах, «сосредоточиться на указанных рубежах и организовать оборону фронтом на север».
Позже об этих «минутах роковых» Белобородов вспоминал:
«Сажаем на грузовики около двухсот стрелков, связистов, артиллеристов и миномётчиков полка, с орудиями на прицепе и отправляем по маршруту. Говорю Романову напоследок:
– Успеем мы к тебе на подмогу или не успеем, но Кривоносово держи до последнего. Не удержишь – фашисты запустят танковую клешню в тыл всей армии.
– Удержим, – кивает Иван Никанорович.
Он козырнул, вскочил на подножку грузовика, и скоро степная пыль скрыла автоколонну. Главные силы дивизии двинулись пешком. Это был трудный день».
В небе – ни облачка, зато в степи, насколько хватает глаз, над дорогой висят плотные облака. Зависла пыль столь плотно, что только вблизи можно определить, чья эта колонна – советской пехоты или немецкой.
«Ошибались и фашистские лётчики. Тогда они не бомбили нас, принимая за своих, а наоборот – бомбили своих, принимая за нас».
Романов отлично выполнил приказ. Его отряд на сутки обогнал главные силы дивизии, вошёл в указанный район и занял оборону. Удалось отряду опередить противника: танковые части, наступавшие на юг, подошли сюда позже.
К утру 9 июля уже все, завершив марш, сходу приняли бой с гитлеровскими танками и мотопехотой.
Бойцы 9-й гвардейской стояли насмерть. В том бою подвиги были коллективными.
Между Кривоносовым и Поддубным тридцать фашистских танков с пехотой окружили наших. Воины стояли до последнего. В роще, что южнее села, защищая штаб полка, погибли почти все офицеры.
После полудня вражеские танки ворвались в Новобелую. Гвардейцы в уличном бою сожгли часть машин, истребили пехотинцев.
Из дневника генерал-полковника Франца Гальдера, начальника генерального штаба сухопутных войск Германии, видно, какое значение придавали немцы именно этим боям в наших донских степях.
«9 июля 1942 года, 383-й день войны.
…Наступление южнее Дона развивается. Общее впечатление: противник удерживает позиции в районе Лисичанска и южнее Россоши, а на восточном участке отходит. Западнее Айдара, по-видимому, лишь упорно сопротивляющиеся арьергарды. Сомнительно, удержится ли противник в Айдаре и станет ли его оборонять, поскольку мы уже пересекли Богучар в районе Талов. Решение. Продвинуть 40-й танковый корпус вдоль дороги Россошь – Ростов…»
В книге мемуаров «Сталинградский кошмар» начальник управления кадров шестой армии, «паулюсовской», Вильгельм Адам тоже свидетельствует, что «9 июля к ним прибыл начальник штаба 4-й танковой армии с приказом принять командование 40-м танковым корпусом, втянутым в ожесточённые бои под Кантемировкой». И ещё – «корпус оказался не в состоянии преградить путь советским войскам… Русские всё время уходили через широкие бреши и избежали окружения».
…Ночью в штаб дивизии, расположенный в Новобелой, прибыл связной от генерала Москаленко с приказом об отходе, какой означал, что основные армейские части вырвались из вражеских клещей. Можно теперь снимать заслоны.
Вновь бессонная ночь. Пропахшие пороховой гарью бойцы уходили горчливой полынной степью туда, где скоро развернётся одно из величайших сражений в истории войны – Сталинградское.
* * *
Восстановить подробнее все обстоятельства июльского боя в степи оказалось, к сожалению, невозможно – слишком поздно подступились к поиску. Школьным следопытам вместе с учительницей Людмилой Викторовной Митусовой, подвижницей-краеведом, сейчас она глава Кривоносовского сельского поселения, уже не удалось найти живых участников сражений. Записали лишь воспоминания местных жителей.
– Хоть небо было ясным, в степи тогда будто гром громыхал. Ночью горело – вроде кто скирды соломы жёг, – так утверждали очевидцы.
В слободе Новобелой не забыли, что во дворе машинно-тракторной станции долго немцы ремонтировали подбитые танки.
– Вместе с подружками пошла в лес по ягоды, – рассказала в Кривоносове Евдокия Павловна Кичатая. – Земляника как раз поспела… Встретили наших солдат. Они попросили принести поесть. Пока сходили домой, собрали узелки – там загремел бой. В селе стёкла в окнах звенели. Дня через два немцы послали хоронить убитых. Ездили мой отец Павел Андреевич, другие односельчане… Раз и я была там с батей.
В одной могиле захоронили двадцать солдат. Остальных больше прикапывали на месте. Могилки там разбросаны по всему лесу.
– Дня через два, – припомнила ещё Евдокия Павловна, – к нам в хату осторожно постучался раненый солдат. В саду их собралось шестеро. Мама носила туда еду.
Такие скупые свидетельства.
Следопыты из молодежных поисковых отрядов весной 1992 года выезжали на поле боя, чтобы найти и перезахоронить останки безымянных героев, попытаться установить их имена.
Раскопки предполагаемых могильных ям оказались безрезультатными. Очевидцы запамятовали их точное расположение. Разведка со щупами тоже не дала результата. В наушниках металлоискателя звенело часто. В земле находили то приплюснутый под коптилку обломок медной орудийной гильзы, то даже танковую железку. Но так и не встретили ничего важного, существенного, что помогло бы поиску. Будто дубрава не пожелала открыть свою тайну.
Безымянные
Где только что прошёл танк, по гусеничному следу в примятой травяной зелени кроваво алела раздавленная железом земляника.
– А сладка-то!.. – по-мальчишески делился механик-водитель. – Да много как её нынче уродилось!
Командир же вроде не услышал приглашения попастись на ягодной поляне, оглядел окрестность. Неподалёку, сквозь заросли акаций, белели хаты села. Совсем рядом начинало золотиться хлебными волнами пшеничное поле. Отсюда, со степного всхолмья, хорошо просматривалась просёлочная дорога в сторону Россоши, по какой недавно катил-поднимался их танк. Отсюда – дали неоглядные во все стороны света, поля, луг с редким кустарником и опять поля.
Расстелил полотно карты, развернул его строго по линии «север-юг», вновь начал сверяться с местностью. У подбежавших ватажкой из сельца вездесущих хлопчиков сразу спросил:
– Воронежцы, шрамовские будете?
– У кого в колодце вода студёней? – допытывался водитель. – Принесли бы… На танке покатаю…
– А вы не брешете, дяденька? — спрашивал самый отчаянный.
– Прокачу – а то как же!
Босоногие пятки только сверкнули. Потянулись гурьбой ребята по выгону наперегонки. Возвратились тоже быстро, но уже с чьей-то мамой. Несли в ведёрке, стараясь не расплескать, холодную родниковую водичку. А женщина шла с двумя крынками, прижав кувшинчики к себе, будто грудное дитя.
– Утрешнее молоко, в погребе стояло… Не погребуете? Прямо из глечика пейте, – приговаривала она, угощая нежданных пришельцев.
Танкисты стали тут на постой по-хозяйски. Машину загнали в ближний раскоп, где местные жители брали песок. Ствол развернули в сторону просёлка. На стволе развесили просушиться потные рубахи, гимнастерки. И так жарко – а в танке вообще адово пекло… Сами же расположились на привал в тенёчке одинокой груши-дички. Гостили недолго. Поблагодарили за угощение. Командир отослал всех назад, в село.
– Тут скоро будет горячо, – сказал он, часто бросая взгляд на просёлок.
Действительно, там послышался нарастающий гул моторов. Из яра на подъём по склону медленно шли в гору тягачи с пушками в упряжи.
– Ого, сколь их прёт! – то ли удивился, то ли напугался словоохотливый водитель.
– Все наши будут, – резко оборвал командир. – К бою! Без команды не стрелять
Средь бела дня в степной долине заполыхали костры.
Было это у воронежского села Шрамовка, тогда Михайловского, ныне Россошанского района. 1942 год. Июль. Число, скорее всего, 8-9-е…
Я знаю: вспыхнула недаром
У нас под Россошью трава.
Уже и немцы за Айдаром,
И под угрозой Калитва.
Так после о тех чёрных днях фашистского нашествия скажут в стихах.
Прорвав оборону, немцы стальной лавиной хлынули в брешь, устремляясь как на север, к Воронежу, так и круто южнее – в сторону Сталинграда, окружая, хватая в клещи наши полки, дивизии, армии, какие чаще внезапно остались разъединёнными, разрозненными, без связи со штабами, с командованием.
В том спешном отступлении, конечно, не обошлось без паникёров. Но не сплошь все были таковыми. Отходили и расчётливо, без приказа, сами принимали решение встать в заслон на основных путях-дорогах, хоть как-то придерживая неотвратимый вражеский натиск.
Помните свидетельство Михаила Шолохова? «Было что-то величественное и трогательное в медленном движении разбитого полка, в мерной поступи людей. Измученные боями, жарой, бессонными ночами и долгими переходами, они готовы снова, в любую минуту развернуться и снова принять бой».
Нередко такой бой оказывался неравным, для отступающего – последним. Прискорбно, но то жаркое лето в уже написанной истории Великой Отечественной остаётся белым пятном. Как и его герои, чаще неизвестные…
Об одиночном танковом экипаже, какой разгромил целую вражью колонну, я услышал в случайном разговоре. Мой собеседник не был очевидцем, но доподлинно знал, что танкисты те погибли. А вот немцы вроде бы после боя вели себя необычно: поразившись храбрости русских – трое ведь приняли бой с целым подразделением! – решили похоронить погибших танкистов с должными воинскими почестями. Даже салютовали над свежей могилой…
Случай редкостный. Ведь больше знаем, как люто свирепствовали на нашей земле фашисты. В недальней стороне, на Дону, считай, ни за что ни про что расстреляли мирных жителей, полностью сожгли село Басовка. Почти в каждом городе, в селе не обходилось без расстрелов, убийств. Тут же – просто рыцарский поступок.
Подробности события полувековой давности пытаюсь разузнать у старожилов. Хоть воды в тех криницах военных лет утекло немало, да и колодцы те порушились… Женщина из Шрамовки, что привечала бойцов молоком, в 60-е годы выехала будто в город, доживает век близ своих детей. Свидетелей боя не нашлось. Помнили же о нём многие. Указали, где танк стоял, на какой дороге – она сейчас непроезжая, заросла травой, затянута землей, – поднимались к селу немцы. Помнят, что всю короткую ночь полыхали-горели в кострах искорёженные снарядами вражьи машины и пушки.
Рыцарские же похороны на поверку оказались красивой выдумкой. В жизни всё было куда обыденней. Жители – покойный дедушка с женщинами – сами захоронили погибших – командира и водителя. А вот третьего их товарища возле обгоревшей машины не нашли. Посчитали: или сгорел в огне, или немцы увели с собой… Обнаружили его чуть позже - выкосили в пшенице на ближнем полe. Уходил он израненным, с собой в командирской планшетке уносил документы всего экипажа. Да раны оказались смертельными…
Бумаги те, вроде, приберегла-схоронила та женщина, короткая знакомая танкистов. После оккупации переписывалась с их родными, письма получала откуда-то с Урала…
Останки воинов вроде бы после перезахоронили в братскую могилу в ближнем селе Митрофановка. Родные, видимо, знают, где покоятся их близкие. Для жителей Шрамовки, как для нас с вами, танкисты же так и остаются безымянными.
Касьяновские разведчики
Три фронтовых награды у ветерана Крутьева: медаль «За отвагу», ордена Красной Звезды и очень редкостный – Богдана Хмельницкого.
– За что получил? – переспрашивает Николай Потапович. – За то, что воевал.
Пехотинец, стрелок, разведчик. Держал в руках и пулемёт, и снайперскую винтовку, и автомат.
Год рождения 1925-й. В армию был призван весной 1943-го. Курс молодого бойца проходил в Поволжье. Осенью попал на фронт в уже прославленную Лозовскую 35-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Освобождал Украину и Белоруссию, Польшу, брал немецкие города. День Победы встречал на Эльбе, встречался с союзниками. «Американцы – весёлый народ. Хотелось им увидеть, как русские водку пьют. Но нас предупредили об этом, свою мерку знали. Охочи к борьбе, всё им с нами силой хотелось померяться – кто кого быстрее на лопатки уложит. Молодыми мы были, кровь играла».
Крутьев трижды ранен да ещё и контужен. Считает, что везло. Вернулся домой живым, встречает два юбилея сразу – 65 день Победы и собственное 85-летие.
Однажды Крутьев за малым не расстался со своей частью. «В Белоруссии это было. Иду из госпиталя, глядь – на улице стоит земляк Петька Михайлов. Обнялись, он мне, что брат родной. А уже слыхали, что вроде есть приказ Сталина – родичам можно воевать вместе. Пошли к его командиру, разрешил остаться. Но ещё не обжились, не наговорились, вызывают меня в штаб – за тобой приехали. Командир роты заявил: «Не отпущу, кого угодно взамен отдам».
Так и не довелось односельчанам повоевать в одном окопе. А очень хотелось Крутьеву служить вместе с Петром Тихоновичем Михайловым. Ведь они ещё на гражданке хлебнули военного лиха в cвоей Касьяновке, в родимом воронежском селе, что под Кантемировкой.
* * *
В первые дни июля сорок второго хлопцев вызвали в военкомат. В армию ещё по возрасту не вышли, а вот бричку им доверили. Погрузили документы районных контор, велели доставить бумаги в Калач. С парнями отправили в дорогу двух медсестёр. Уже за Талами немец запруженный грейдер бомбил. Подобрали раненых, девчата их перевязали. Богучар горел. Донская переправа забита. Советуют на Казанку правиться. Но попутчики из военных рассудили иначе. Нашли лодку. В ней разместились сами, девчат взяли и одёжку у парней. Бричку сняли с хода, бесколёсную телегу вместе с лошадьми затащили в воду.
– До середины реки плыли благополучно. Бричка с ящиками на плаву, кони впереди, мы сбоку держимся, – вспоминает Крутьев. – А дальше не хватило сил. Утонули лошади, пропали наши документы. Еле сами выбрались. Течением, конечно, отнесло далеко вниз. А народу на том берегу тьма. Ходим в исподнем, хорошо, к вечеру нашли своих девчат с вещами, переоделись.
На пересыльном пункте попутчиц направили в медсанчасть, а нас – в колхоз. Там мы никому не нужны. Советуют домой идти. В Петропавловке услыхали, что Кантемировка уже под немцами. Тут нас встретил земляк Калюжный, старший лейтенант, районный чекист, и стал готовить парней к возвращению в Касьяновку для подпольной работы в тылу врага. Попытались нас переправить через Дон у села Гороховка. Лодку обстреляли, пришлось вернуться. Переплыли реку тёмной ночью близ Подколодновки, незаметно выбрались на берег. В темноте заблудились. Под утро в воронке залегли, нас в ней немцы сцапали. Кабель связи повредило, вот и шли они по проводу и на нас набрели. В Богучаре допрашивали. Говорим, что гоняли колхозный скот за Дон, домой путь держим. Отправили под конвоем в Кантемировку в концлагерь. Там удалось передать матери, где находимся. С матерью отпустили.
Когда наши отправляли ребят в тыл, задание дали простое: пожить с месячишко в своем селе, осмотреться, запомнить, какие части стоят, какие укрепления строят. А затем степными дорогами вновь перейти линию фронта к нашим.
Но вскоре в Касьяновке появился сапожник, вроде из военнопленных, таких тогда немало бродило по сёлам. Он-то взял парней под своё крыло.
– Возвращение наше отменил. Давал простые поручения. Скажем, сходить к родичам на станцию Журавка и разузнать, какие, с чем идут поезда, как охраняются. Увидеть, запомнить и после рассказать ему обо всём. Нас не посвящал в то, как передавал эти сведения. Замечали, ночью иногда исчезает из села. Осторожничал «сапожник» не напрасно, лишнее нам знать было ни к чему.
Вскоре он пропал вовсе, не предупредив нас.
За две недели до прихода освободителей хлопцев арестовали.
– Полицаи отвели нас в Белолуцк Луганской области. В тюрьме излупили шомполами. В камере с нами сидели мужики постарше, бойцы из окруженцев. Посоветовали говорить, как было. Раз «сапожник» исчез, выдавать вам некого. Зато бить не будут. Немецкий офицер допросил и больше действительно не трогал. Взяли нас с Петром дрова пилить. Немец-охранник прячется от ветра, стоять-то ему холодно. Улучили момент и – тикать. Стрелять он начал, когда мы в лозняк отбежали. Отсиделись в болоте, а погодя пошли домой. В селе Куликовка староста помог – предупредил, что впереди теперь линия фронта, посоветовал лучше тут дождаться наших.
– Жили у бабки, где квартировала учительница. Молодая, к ней приставали немцы. Она назвала меня своим мужем. Немец только посмеялся, очень уж сопливый вид был у «главы семьи». А тут им стало не до нас. Ночью убрались. А следом в Куликовку вошли наши танки.
* * *
После войны судьба разбросит друзей. Михайлова на шахты в Донбасс. Крутьев пригодился, где родился, колхозным агрономом работал. Спустя годы он узнал, что в «сапожниках» был разведчик Степан Гонта, родом из Украины. Он-то и обнял Николая Потаповича при встрече…
Беседуем с Крутьевым.
– Орденом Богдана Хмельницкого за что наградили? Памятный случай. 1944-й год. Наша дивизия в составе войск Первого Белорусского фронта участвовала в наступательной Люблин-Брестской операции. Где-то на границе с Польшей на рассвете спокойно перешли вброд через речку. Разделись, одежду и оружие над головой, сухими вышли из воды. Боевым порядком движемся дальше. Тут глухой залп.
Припали к земле. Осмотрелись – впереди укрепление, крепость из камня и бетона. Попытались двинуться вперёд – ударили огнём прицельным. Спас нас грейдер. У всякой дороги есть кювет. В него мы и свалились. Надёжное укрытие. Переговариваемся – командир взвода куда-то пропал. А я его помощник – замкомвзвода. Решаем – ползком подбираться поближе к крепости по кюветам. Где они помельче, глубже зарываемся.
Дорога вывела нас во вражеский тыл. Броском бы кинуться на эту крепость, ниши забросать гранатами. Но наши артиллеристы долбят камень снарядами. Нас осколками посекут.
Той же кюветной дорогой послал связного в роту. Ротный доложил командиру батальона, что взвод под стенами укрепления. Тот не поверил, засомневался. Меня хотел вызвать.
Долго рассказывать. Короче – переползло к нам подкрепление. Пушкари прекратили огонь. Крепость мы взяли без потерь. Здесь я первый раз увидел прикованного цепью к оружию немецкого пулемётчика. Мёртвого, в чёрном обмундировании. Дальше такие смертники попадались чаще, тоже в чёрной форме.
Раз я принял командование взводом, то меня и представили к награде.
Попозже орден вручил сам командующий фронтом – Константин Константинович Рокоссовский. Красавец мужик. Уважали мы его.
* * *
Необходимая справка. Орден Богдана Хмельницкого трёх степеней учреждён Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 ноября 1943 года. Орден первой степени – полководческий, генеральский. Его удостоены 323 человека. Орден второй степени – командирский. Им награждены 2400 командиров корпусов, дивизий, бригад, полков, партизанских соединений. Орден третьей степени вручался рядовому, сержантскому, старшинскому и офицерскому составу «за смелую инициативу и решительность, проявленные в проведении боевой операции, обеспечившей нанесение врагу поражения, захват важного рубежа». Среди награждённых 5 700 воинов.
На выходном костюме у Николая Потаповича Крутьева сверкает орден Богдана Хмельницкого третьей степени за номером 3296.
Пётр Чалый (Россошь Воронежской области)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
