Письмо в будущее с неожиданным продолжением

К 70-летию Великой Победы

Напомним читателю начало недавнего рассказа.

…Не поверишь, что среди городского шума, под асфальтным двором автошколы кроется подземное царство. Десяток ступенек вниз – и ты в стародавнем прошлом. В подвальном мраке светлый лучик фонарика выхватывает каменные палаты. Четырёхгранные краснокирпичные колоны. Щербатые стены. Овальные проёмы из зала в зал. Их разделяли двери – об этом напоминают ржавые кованые навесы. Чем скреплены искусно выложенные потолочные своды? Века ведь стоят нерушимо.

Изначально это были купеческие владения, в которых хранили скоропортящийся продукт-товар.

В иные годы здесь принимали невольных гостей…  тюремные камеры.

Кто знает, какие нечеловеческие муки впитали и хранят в себе выщербленные стены, вбитые в камень железные крюки, кольца.

Об этом мы теперь знаем из первых рук.

Больной, зато живой, он вернулся домой. Вырвался из фашистских застенок. Придя в себя, поверив в случившееся, добыл из тайничка саморобную, размером в ладонь книжечку. Раскрыл чистый лист, макнул химический карандаш в водичку и невытравимо стал писать: «5 августа 1942-го года нас, 50 коммунистов, посадили в подвал. Здесь уже сидели евреи, 35 человек. Их вечером вывезли и расстреляли. 6 августа вызывали на допросы в гестапо. В три часа дня 7 августа 12 человек отпустили. Остались 38 человек. Мы их уже больше не увидели. Они были приговорены к расстрелу. 8 августа в 5 часов утра гестаповцы совершили великое злодеяние».

Думал ли сапожных дел мастер, что он писал в будущее? 

*  *  *

Жительнице села Новая Калитва Козаевой из Москвы передали пакет с затёртой самодельной блокнотной книжкой. Странички надёжно прошиты крепкой нитью, аккуратно исписаны химическим карандашом – потому не выцвел, хорошо сохранился текст. Приложено письмо:

«Раиса Ивановна, здравствуй!

Рая, мне в руки давно попали эти материалы - дневник какого-то жителя города Россоши. Я сделал для себя ксерокопию и думал передать в редакцию газеты «Красная звезда», всё же материал патриотический и о войне. Но как-то не получилось, всё некогда. А тут подумал, что надо передать в воронежские или россошанские газеты, там это будет актуальнее, для людей интереснее. И, в конце концов, вышел на тебя. По принципу «...отдам котёнка в добрые руки». А они у тебя в этом плане самые добрые. Потому  передаю тебе этот дневник.

Хотелось бы, чтобы «ружьё выстрелило». Ради памяти погибших отцов наших, всех погибших, которые за победу отдали самое дорогое - свою жизнь.

Рая, мы с тобою относимся к интересному поколению. Мы из  поколения, чьё детство опалено пламенем войны. Мы не по годам рано стали взрослыми. Это мы видели, как, получая похоронки, наши матери падали подстреленными птицами. Это нам пришлось терпеть нужду, преодолевать страшные трудности бытия: бедность, холод, голод и горечь гибели на фронте отцов.

Сейчас, когда в дни всенародного торжества в честь 70-летия Победы, тёмные силы хотят умалить величие подвига нашего народа, нам надо бороться за правду. То левые, то правые, то красные, то белые начинают сеять сомнения в наши души, мол, если бы Сталин повёл себя по-другому, то не было бы и войны. А некоторые выставляют нас агрессорами. Только, Рая, никогда, ты слышишь - никогда, эти силы не убедят сына погибшего солдата, что отец, защищая порог своего дома и своих детей, был неправ.

Вот поэтому и прошу тебя - дай ход этому материалу. Я верю - у тебя получится.

С уважением и самыми добрыми намерениями сын погибшего солдата - рядового 1277 стрелкового полка 377 стрелковой дивизии, первого номера пулемётного расчёта Романовского Фёдора Григорьевича –

полковник в отставке Иван Фёдорович Романовский»…

*  *  *

Как и договаривались, с Анатолием Васильевичем встретились, когда рассказ о его отце Замурий Василии Акимовиче, странички из его записей военных лет были размещены на сайте «Русское воскресение» (12 июня сего 2015 года) и опубликованы в печати. Я вручил ему дневник Василия Акимовича и вернул фотографии, взятые из семейного альбома.

Мой собеседник расставаться не спешил. Рассуждали о том, склоняется или нет его фамилия.

- Мы не склоняем, - заявил Анатолий Васильевич.

Высказал ему свою точку зрения – «письмо Замурий, от Замурия и письмо Замурию». Окончание ясно передаёт смысл выражения, а склонение фамилии  её не искажает.

Поговорили о погоде. После изнуряющей жары июльские дожди должны бы поправить посевы. Живём ведь в городке среди полей и, что называется, пуповиной повязаны с сельскими делами и заботами.

И вдруг Анатолий Васильевич удивил неожиданным поворотом в нашей беседе.

- Я ведь вам не всё рассказал о себе. Василий Акимович и Екатерина Васильевна мои названые родители. Усыновили меня, рискуя собственной жизнью. Об этом почти никто не знает. Так что я и сейчас голову морочу – говорить вам об этом или умолчать?

Скажу!

У Замурий своих детей не было. В октябре 1941 года зашла к ним родственница. Работала она в военном эвакогоспитале, каких уже немало размещалось в городе. Спрашивает, вы слышали, что немцы пассажирский поезд на станции Райновская разбомбили. Раненых сутками выхаживаем. Еле на ногах держусь. Это беженцы из Одессы. Евреи в большинстве. Меж ними хлопчик, с годик ему. Сам уже ходит. Не говорит, может, пока с перепуга. Мать в том огненном аду прикрыла его собой.  Сама погибла, а дитё спасла. Хорошенький такой малышок.

Не знаю, как было – Василий Акимович и Екатерина Васильевна забрали меня к себе домой и усыновили. А вскоре – фашистская оккупация. Понимаете, донеси кто в комендатуру, и дневник бы отец не написал, да и мы здесь бы не беседовали…

*     *      *

Свидетельство о бомбёжке поезда есть на страницах повести «Жестокие глаголы». Так это запомнил школьник из ближнего к станции Райновская села Морозовка, во взрослом будущем известный поэт Алексей Прасолов.

«…Каждое утро, открыв глаза, я видел на этом окне жёлтые бумаж­ные кресты, мною же наклеенные на стёкла, а на стене - прикноплённые вместо обоев газеты ещё первых дней вой­ны. На их страницах чернели контуры немецких самолётов всех типов, находящихся в разных положениях: летящих в упор, отвесно пикирующих, схваченных в профиль. Все эти разновидности летающей смерти изображались для того, чтобы её безошибочно распознавать в небе, - весь герман­ский воздушный флот день и ночь висел над моей крова­тью, неподвижный, обеззвученный, но грозный. К этому времени я уже въявь видел над головой крылья с чёрно-белыми крестами, слышал звук чужих моторов и запомнил навсегда взрыв первой бомбы, брошенной осенью прошлого года на станцию Райновская.

У нас шёл урок русского языка.

Учительница Анна Фёдоровна, молодая, с чуть откинутой назад головой, что придавало ей независимый вид, стояла у стола и. словно к чему-то прислушиваясь, смотрела в пространство. Это стало замечаться за ней всё чаще, осо­бенно после того, как её муж ушел на фронт. Видимо, тос­ка одиночества застигала её и здесь, и класс чувствовал это: в такие минуты у нас становилось тихо, и молчаливая, уже не детская печаль осеняла наши души. Помню, мне было грустно и сладко видеть неподвижное, светлое в сво­ей молодой худобе лицо учительницы, госпитально-белую марлю, которая охватывала сегодня её простуженное гор­ло, подчёркивая во всём облике Анны Фёдоровны нечто чистое, гордое и страдальческое…

А урок русского языка продолжался. И, как это бывало часто, всё шло вне меня; а я, отдавшись воспоминаниям, наблюдал со стороны за тем, как учительница вела паль­цем по нашим фамилиям в журнале, точно по клавишам, иногда слегка упирая палец в отдельные из них; в этих слу­чаях в классе там и тут рождались шумы беспокойства - ёрзанье, вздохи. Всё это объяснялось не тем, что мы гото­вили уроки по русскому хуже, чем другие, - нет, мы не любили заучивать правила в их книжной категорической точности. Наверное, это участь всех на свете правил.

…Рука Анны Федоровны остановилась - Тоня Весницкая,сидевшая вблизи стола учительницы, увидела под её паль­цем свою фамилию и поднялась. Крупная, белокурая, с крутым, как бы надвинутым на глаза лбом, она встала на глянцевито-тёмном фоне доски, ожидая вопроса.

- Скажи, что называется глаголом?

Учительница умолкла, по-прежнему прислушиваясь и что-то глазами ища в пространстве над нашими головами, под потолком. Услышали и мы: высоко, над железной кры­шей, отзываясь в ней нарастающе-угрюмо, шёл прерывис­тый, будто скребущий по небу сдвоенный звук авиацион­ных моторов. В полутора километрах отсюда, за рекой, на­ходился аэродром, гулы в воздухе и на земле стали давно привычными, и, глядя на учительницу, мы, наверное, ждали услышать что-то другое. А Тоня, пользуясь затишьем в классе, насупила брови - сводила в один фокус все свои познания о глаголе, так неожиданно рассеянные вызовом к доске. Для начала она выложила самое сущее, как бы ограждающее её от учительницы:

- Глагол - это часть речи...

На задней парте кто-то из мальчиков, очень похоже под­ладившись под Тонин голос, продолжил:

- Часть речи... Упалабаба с печи... Дали бабушке укол... Называется глагол...

Анна Фёдоровна в такт моторному гулу, а заодно и сло­вам озорника машинально покачивала головой. Но никто не засмеялся, даже тогда, когда она сказала Тоне:

- Правильно. Приведи, пожалуйста, пример.

Тоня покраснела от стыда, взгляд, как птица из огня, метнулся в окно и схватил то, что сразу попалось,- толь­ко что пролетевший самолёт. Послеполуденное небо было прозрачно, как осенняя устоявшаяся вода; самолёт с высо­ко торчащим килем, с удлинёнными моторами разворачи­вался над горой, над бурой гривой железнодорожной по­садки. Я ещё слышал, как Тоня приводила пример:

- Самолёт что сделал? Улетел...

Нет, Тоня, он развернулся над маленькой станцией, скрытой горою от наших глаз, сделал плавный крен на ле­вое крыло, и, невидимая на большом расстоянии даже в таком чистом небе, от него оторвалась первая в нашем краю бомба. Гром взрыва, усиленный над нами железной кры­шей, сначалаприбил всех к партам, а тебя отшатнул от окна. А потом мы вскочили. Анна Фёдоровна распахнула дверь и встала у порога, раскинув руки крестом.

- Спокойно. Быстро всем в убежище.

До сих пор слышу этот перехваченный белым бинтом голос. Толпа наша ударилась о живой крест на своём пути и не отхлынула, а прильнула к нему; и так - один под пра­вой, другой под левой рукой учительницы - мы по двое, без свалки проскользнули к дверям. Преодолев расстояние от станции, нашего слуха достиг вой сирены. В ушах шуме­ла напирающая кровь, и всё колыхался - тяжело и оглу­шающе - звук разрыва, чуждый всему живущему на земле глагол...

То было в прошлом, сорок первом…»

Давнюю трагедию помнит и сейчас старожил Иван Никифорович Гончаров.

- Мне девять лет. Я играю в поле рядом с железнодорожной насыпью. Мимо со стороны станции Митрофановка прошёл пассажирский состав. У вокзала Райновской уже стоял товарняк. Как выяснилось после, воинский эшелон с боеприпасами. Всё как обычно: перекликались гудками привычно паровозы. Но тут их перекрыл рёв самолета. Я только фашистские кресты на крыльях успел отметить. Как я теперь понимаю: пилоту, как компасная стрела, точный курс указывали рельсовые пути. На подлёте к станции, ближе к железнодорожным составам фашист безошибочно открыл бомболюк.

Взрывной волной меня кинуло на землю. Когда поднялся, то увидел чёрное небо в дыму. Ещё рвались мины, снаряды, горели вагоны, из-под каких железные колёсные пары летели, кувыркались, как игрушечные.

Живы остались пассажиры в конечных вагонах. У нас ночевала семья – женщина с детьми. Уехали они вскоре. Говорили, что на станции Подгорной опять попали под бомбёжку…

В Государственном архиве общественно-политической истории Воронежской области хранится подлинник документа тех давних лет.

• . •..,■    •   ____

«№ 68. Из политдонесения Россошанского райкома партии

обкому ВКП(б) о последствиях налётов вражеской авиации

14 октября 1941 г.

За последнее время над Россошью участились случаи почти ежедневного появления вражеских самолётов, ко­торые 6 октября1941 г. бомбардировали ст. Райновская - людской эшелон эвакуированных и товарный сос­тав, в котором находилось 22 вагона боеприпасов. В ре­зультате бомбёжки состав с боеприпасами взорван, и людской эшелон понёс большие жертвы - 360 человек убито и 366 ранено. Посёлок при ст. Райновская сожжён, железнодорожные пути на протяжении150 мбыли разру­шены.

РК ВКП(б) принял немедленные меры к оказанию медицинской помощи пострадавшим. Для быстрого вос­становления железнодорожного   пути было   направлено более 500 человек рабочих и колхозников,а также пере­ключена часть рабочих железнодорожного узла. 7 октября1941 г. к 10 часам утра движениепоездов было восстанов­лено.

12 октября1941 г. на перегоне между ст. Россошь и разъездом Райновская на 401-м километре вражеским самолётом бомбардировано 2 пассажирских поезда №11 и 16, в которых разбито 2 вагона и взорван котёл одного паровоза. Имеются убитые 20 человек и раненых75 человек.

Кроме бомбёжки, вражеские самолёты производят обстрел из пулемётов Россоши, а также отдель­ных населённых пунктов района...

Секретарь райкома ВКП(б)   А. Друзь».

 *     *     *

…Сверкнула молния в серых тучах. Ударил гром. Вновь закапал дождик. Он загнал нас с Алексеем Василевичем на почту.

- О том, что отец и мать мне названые, - продолжил говорить Замурий, - узнал в четвёртом классе. Нашлись доброжелатели, просветили.

Признаюсь, для меня эта новость прозвучала впустую. Мои расспросы нисколько не встревожили ни отца, ни мать. Мама отмахнулась, мол, мало что люди брешут…

Уже перед кончиной отец сказал мне: «Лёша, на чердаке найди жестяную банку. Там почитаешь ещё мои сочинения. О себе узнаешь».

Я не придал особого значения его словам. Вспомнил об этом, когда уже продал родительскую хатёнку. Заехал на подворье, а там новые хозяева уже сломали старьё бульдозером. Экскаваторным ковшом погрузили весь хлам в кузов самосвала и вывезли на свалку.

Ругнулся, конечно, на свою безалаберность.

А потом думаю: чего я нервничаю? Для меня род мой идёт от Замурий Василия Акимовича и Екатерины Васильевны. Вырос я не в нужде. Меня выучили. На ноги встал с поддержкой родителей. Как говорят: дом построил, детей и внуков воспитал, не одно дерево – сад вырастил. В локомотивном депо был не последним машинистом электровоза. В пору электрификации железной дороги профессия моя была в особом почёте. Электровозник что космонавт. Жизнь моя, в общем и целом, сложилась не хуже, чем у других.

А не будь в ней моих родимых, пусть и названых, отца с матерью, кто знает – куда бы завела судьба? И был бы я таким, какой есть?..

Пётр Чалый (Россошь Воронежской области)

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"