В Каюяне в кинешемском отряде праздник: главноуполномоченный С.В. Александровский отдал фушунский этап кинешемцам. Сияет уполномоченный отряда Д.М. Григоров, сияют сестры, назначенные на этап. На этапе же выпросились санитары, из порядочных, и тоже довольны: сидеть без дела в Каюяне становилось скучно.
Что такое Фушун? Что такое этап? Этап — это привал для раненых. Тут они отдыхают, тут их кормят, перевязывают и затем сейчас же отправляют дальше по направлению к постоянным лазаретам, каковы, например, лазареты в каюянских каменных казармах. Этапы, первые этапы, как фушунский, устраивались от позиции на расстоянии двадцати, тридцати верст. В непосредственной близости позиции и на самых позициях опять же были перевязочные пункты для первоначальной помощи раненым и депо лошадей и перевязочных средств для доставления раненых из боевого огня на этапы. Такой пункт был и у кинешемцев, в тридцати верстах от Фушуна, в китайской деревне Иншоупудзе. На кинешемско-вичугском отряде следует, однако, остановиться.
Читатель припомнит, как больно поражали его вести, приходившие во время войны с Поволжья и из Сибири о полном равнодушии состоятельного населения к судьбам раненых и больных страдальцев-солдат. Богачи Самары отказали в средствах на содержание было-устроенного ими отряда Красного Креста. Иркутск не только отказывал в помещениях для раненых, но и настаивал, чтобы вообще в город не ввозили раненых и больных в виду опасности в санитарном отношении. Объясняются эти варварские поступки тем, что ближайшие предки каких-нибудь самарцев или иркутян в самом деле были варварами, — «казачками-разбойничками», чаерезами, спиртоносами, каторжанами, пугачевцами. Калифорнийские типы Брет Гарта! Совсем иною показала себя старая коренная культурная северная Русь, Русь-метрополия, в которой живы старые патриотические предания и старые культурные традиции. Кострома, Вологда, Вятка, Ярославль, Нижний не жалели средств, работали дружно всем населением. Кинешемско-вичугский отряд Костромской губернии был всесословным и содержался на земские, купеческие, дворянские и крестьянские деньги. Крестьяне, кроме того, обложили себя по копейке в месяц с души: эта копейка состовляла в месяц не больше, не меньше, как 400 рублей. По мере того как разгоралась война, росло, а не ослабевало, и «усердие» жертвователей. Так, сначала постановили устроить всего 25 кроватей, а в январе 1905 года их было 185. Из Костромы выехало 6 сестер и по два врача и студента. В январе 1905 года было сестер 26, а врачей и фельдшеров десять. Число санитаров возросло с восьми до двадцати восьми. Самыми крупными жертвователями были, не в пример Самарам и Иркутскам, и самые богатые люди, купцы и фабриканты города Кинешмы и села Вичуги, гг. Коноваловы, Кокоревы, Миндовские, Раззореновы, Кормилицины, земляки Писемского, Васнецова, Менделеева, отца Иоанна, уроженцев коренной северной Руси-метрополии. Уполномоченный отряда Д.М. Григоров тоже костромич, из тамошнего поместного дворянства.
Итак, неугомонные и азартные кинешемцы, на зависть «соседним» курянам и богородицким, получили летучий отряд в Иншоупудзе и этап в Фушуне. Возвратимся к тому, что такое Фушун.
Под Мукденом к началу 1905 года фронт наших и японских позиций растянулся неслыханно. Между крайними пунктами, Синминтином на западе и Синтиндзином на востоке, считали не больше, не меньше, как 180 верст. Вся эта линия и нами, и врагом было укреплена и ограждена батареями, рвами, волчьими ямами и целыми полями заграждений из колючей проволоки. В тылу обеих армий была устроена сеть железных и грунтовых дорог. Позиции представляли собою двойную цепь городков из землянок, полуземлянок и бараков разной величины, где помещались солдаты и офицеры, офицерские собрания, походные церкви у нас, походные кумирни у японцев, кухни, конюшни, канцелярии. Везде были проведены проволоки телеграфов и телефонов. Везде устраивались огромные склады провианта, фуража, снарядов, зарядов, динамита, топлива, строительных материалов; угонялись гурты скота и табуны лошадей, мулов и ослов. В Фушуне разрабатывались, и очень неуспешно, каменноугольные копи. По сети железных и грунтовых дорог и у нас, и у японцев и днем, и ночью бесконечными вереницами двигались транспорты и обозы, свистали паровозы, кричали погонщики, щелкали бичи, горели огни. Происходила небывалая война, стихийная, боролись уж не два народа, а две расы. И все эти звуки, все это движение совершалось под аккомпанемент то редких, то почему-то учащавшихся пушечных выстрелов, то чуть слышно, то громче доносившихся вместе с ветром со стороны позиции. Выйдешь ночью из барака фушунского этапа. Легкий морозец, темно-синее небо с крупными искрящимися звездами. Все тихо, все спят; только где-то, версты за две, идет должно быть обоз, щелкают бичи и визжат, мяукают и хрипят китайцы-возчики. Где-то зарево — горит или какая-нибудь изба, или склад сена, гаоляна, соломы, — китайцы частенько делали такие сюрпризы. Если прислушаться хорошенько, ухо начинало различать далеко на юге, за холмами как будто раскаты грома очень далекой грозы. Глаз ищет зарниц, но их нет. Это — пушки.
Настоящий Фушун — это китайский уездный город, такой же, как и Каюян. Фушун русский, в двух верстах от первого, состоял из двух деревянных бараков и одного вагона первого класса Маньчжурской железной дороги. В одном бараке помещалась станция железной дороги, сорокаверстной ветки, проведенной из Мукдена к Фушунским копям. Другой барак и был тем лакомым этапом, которым завладел кинешемский отряд. В вагоне помещалось все управление общества Фушунских каменноугольных копей, состоявшее из двух лиц: управляющего, горного инженера А.Е. Калистратова, и бухгалтера, А.Р. Шумана, добрых людей, которым я очень обязан. В Фушуне кончалась ширококолейная железная дорога и начиналась «дековилька», шедшая дальше на восток еще на 60 верст. Два раза в день составлялись и нагружались разной разностью по 150 пудов на платформу поезда дековильки, запрягались ослы, мулы и лошади, старичье-запасные брали в руки китайские бичи и, под китайские понукания и крики, усвоенные солдатами, поезд трогался в путь, на левый фланг.
Барак фушунского этапа был сдан кинешемцам военным ведомством с недоделками, несмотря на то, что обошелся в огромные деньги. Самое главное, что не было помещения для сестер. Поэтому сначала выехали уполномоченный и мужской персонал, а сестры должны были явиться потом, когда будет готово для них прибежище. Вместе с мужчинами прибыло все необходимое для «развертывания» этапа: аптека, белье, провизия, солома для матрацов, мелкая древесная стружка для подушек, бревна и доски для дополнительных построек и даже китайцы-плотники из Телина. На месте китайцев нельзя было достать ни за какие деньги: японцы дали им знать, что тех, кто будет работать для русских, они при первом удобном случае повесят или проткнут штыком. Бревна и доски давно уже были израсходованы армией.
—Великолепно, отлично! — приговаривал уполномоченный. — Все образуется, все устроим, все доделаем. — А ведь барак-то, — обращался он ко мне, — хоть и дорог, а премилый!
Премилым я барака не находил. Это была огромная длинная полуземлянка, с земляной крышей, с четырьмя рядами нар внутри, с дюжиною печек-теплушек из листового железа. Пользы от печей было однако мало, потому что топливом еще не запаслись, а нагревали их, чем Бог послал, и всего два раза в сутки: вечером, когда раздевались, отходя ко сну, и утром во время одеванья. В эти минуты температура поднималась до 4 градусов тепла. В остальное время в бараке стояли небольшие морозы, так что застывала вода.
Днем кипела работа, «великолепная» работа, которою неутомимо руководил уполномоченный, в свирепой папахе, в пиджаке, давно уже просящемся в отставку, в высоких сапогах, с аршином и молотком в руках и с pincenez, которое то и дело соскакивало, но искусно подхватывалось в воздухе его обладателем. Разбирались бесчисленные ящики с бельем, платьем, провизией, лекарствами, перевязочным материалом. Откуда только не пришли эти ящики, — буквально со всего света! Сушеные фрукты и овощи из Франции и Калифорнии, солонина из Гамбурга и Риги, сгущенное молоко из Швейцарии и Англии, колбаса, знаменитая копченная московская колбаса, из Первопрестольной, мороженая кислая капуста из Хабаровска, коровье масло из Сибири, Одессы и Москвы. Большая часть было не покупное, а пожертвованное. Кто только не слал в Маньчжурию, на край света, что и сколько мог: — и обе наши Императрицы, и князья и княгини, и купцы, и крестьянские ребятишки! Ни один из бесчисленных лазаретов, которые я видел, не терпел недостатка ни в чем, — ни даже в лакомствах, ни даже в рождественских подарках. Заботились о солдатах, о сестрах, врачах, санитарах всею Россиею, от столиц, до глухих ее углов. Не все только отблагодарили ее, как следовало бы...
Доски и бревна подвезены к самому бараку по рельсам в вагонах, мигом выгружены, и тотчас же приступлено к работе. Внутри барака делаются перегородки для аптеки и мужской спальни. Рядом с ним сколачивается небольшой барак для помещения сестер, который они найдут тоже великолепным, как великолепен в глазах отряда и весь Фушунский этап. Сестры тоже будут спать в шубах, есть в рукавицах и мыться кусочками льда. Весельчак-повар находит великолепной и свою кухню, — чугунную плиту и котел, под открытым небом, в которых он готовит щи из хабаровской капусты с чикагской солониной и сосиски из Франкфурта с тертой картофелью, происходящей из огородов близ города Читы.
— Одно только удивительно, — говорит он. — Кажется и кухня, а уши мерзнут! Поди-ко, в крыше где-нибудь дыра.
Санитары, в черных папахах и желтых полушубках выше колена, целые дни набивают соломою и стружками матрацы и подушки.
Весело и дружно работалось. Особенно повеселели, когда прошел слух, что Мищенко причинил японцам крупную неприятность в Инкоу. Впоследствии, к сожалению, оказалось, что неприятность была менее значительна.
Работы по развертыванию этапа были кончены, были вызваны из Каюяна сестры, которые приехали с сияющими удовольствием лицами и тоже все нашли великолепным. На следующее утро часть их, почитавшая себя еще более счастливыми, должны были выехать на китайских ломовых платформах в учреждение еще более великолепное, на перевязочный пункт, в непосредственной близости позиций, в деревню Иншоупудзе. Я собирался ехать с ними, но вышло иначе. Лег я здоровым, а проснулся с серьезным конъюнктивитом. Плохо было поутру, к полудню стало хуже, а к вечеру дело было уже совсем дрянь. Лечиться тут, на этапе, было не удобно уже потому, что замерзали глазные капли и примочки. Ехать в Мукден? Но тамошние гостиницы были еще холодней и вдесятеро неудобней фушунского барака. Вдали, в версте, заманчиво чернелся культурный вагон А.Е. Калистратова. Нечего делать, пошел к вагону, объяснил свое положение, и меня приютили в одном из купе. В тепле и при помощи одного из фельдшеров отряда, я оправился в несколько дней.
Когда я был в Фушуне, каменноугольное предприятие агонизировало, и тоже по милости японцев. Уголь в Фуншуне великолепный. Лежал он чуть ли не на поверхности земли, по скатам небольших холмов. Китайцы его не трогали потому, что залежи находились на таком расстоянии от каких-то императорских могил, на котором воспрещается тревожить недра земли, в которых спят сном вечным императоры и императрицы. Главнокомандующий требовал самой широкой разработки угля для надобностей железных дорог. Общество было заинтересовано в том же, потому что платили хорошо. Но... японцы не пожелали и дело стало: рабочие не шли ни за какие деньги, боясь японских угроз. Вместо тысячи человек шевелились, как сонные мухи, какая-нибудь сотня, да и то не настоящих работников, а бродяг и, пожалуй, японских шпионов. Нехотя выносили из шахты корзины с углем. Нехотя отливали оттуда же воду, да еще с явным расчетом, чтобы воды за ночь прибыло столько, сколько отлили ее за предыдущий день. Иногда приходили какие-то великолепные китайцы, в шелках и дорогих мехах, выдававшие себя за подрядчиков, поставляющих рабочих из Чифу. Они уверяли, что презирают японцев, долго беседовали через переводчика деликатнейшими тенорками, с изысканейшими интонациями, и изнеженными придыханиями, но рабочих не приводили. А.Е. Калистратов иногда приходил в отчаяние, но со своим случайным гостем был неизменно приветлив. А.Р. Шуман неизменно же из ничего при помощи китайца-повара и жестяной печки-картонки стоявшей под открытым небом творил кулинарные чудеса. В гостеприимном вагоне забывалось, что в тридцати верстах отсюда стоят сотни тысяч людей, вооруженных как никогда еще не были вооружены вражеские армии, что каждый день, каждый час враг может прорваться сюда, перевернуть вверх колесами наш вагон, а нас отправить куда-нибудь в Токио. Не верилось, что находишься в самой глубине страны, которая всего несколько лет тому назад была неизведанной и таинственной, чуть не как северный полюс. Прошел слух о готовящемся нашем наступлении на врага, далекие пушки в самом деле стали говорить громче и чаще. Я, оправившись, поспешил в Мукден.
Владимир Дедлов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
