Повторите прогулку, которую мы сделали в прошлый раз. Это не будет слишком однообразно, потому что мы взглянем на вещи совсем с другой стороны. Прошлый раз мы видели старый Китай, теперь будем искать одну современность.

Центром нашего общества был только что приехавший из России соотечественник, человек просвещенный и с определенными взглядами на Китай и на отношение к нему Европы. Это был новый начальник ближайшего полустанка железной дороги.

Поля, которые мы уже видели, тотчас же обратили на себя внимание просвещенного соотечественника, и он, вникнув в способы обработки земли и приемы возделывания растений, сказал:

— Видите, какая высокая культура! Куда нам, дуракам, до китайцев! Не нам их, а им нас следовало бы идти покорять.

Вот, уже знакомая нам деревенька. Просвещенный спутник любознательно заглядывает во двор одной из фанз. В дверях фанзы стоит дебелая китаянка, с прической в виде бабочки, с искусственными розами и лилиями на лице, в длинной синей кофте. Она тотчас же, завидев нас, поворачивается и, переваливаясь, как утка, на изуродованных ногах, скрывается внутри жилья.

— Очевидно, мы, россияне, не сумели возбудить в туземцах доверия, — говорит спутник.

Но вслед затем мы видим доказательство обратного, — доверия. Из фанзы выходит тощий китаец, супруг тучной китаянки, выводит с собою пару ребятишек, вытирает им носы и велит целовать нам руки и просить подачки. Китаец и китайчата изрядно грязны, ухватки их попрошайнические. Жилье, приличное снаружи, устроено нелепо. Его устройство, когда-то, много столетий тому назад, выработанное на далеком теплом юге, непригодно здесь, в Маньчжурии. Стены тонки, двери из тоненьких дощечек; жидкие оконные рамы — одиночные. Точно так же китаец живет, не только здесь, не только в каком-нибудь Айгуне, против нашего Благовещенска, где зимою бывает 35 градусов мороза, но и на устьях Аргуни, на границе с Забайкальем, угощающим и сорока пятью градусами холода. Некоторые из компании удивлены, как это в самом деле китаец не додумывается до жилища несколько более теплого!

— Да зачем ему додумываться! — разрешает недоумение просвещенный спутник. — Ведь, вот, сами видите, жив он и так.

Китаец в самом деле удивительно живуч и уморить его можно или отрубив ему голову, или в беспомощном возрасте выбросить на выгон. Начальство рубит народу головы походя. Родители с лишними детьми тоже не церемонятся. Однажды к нашему дипломатическому чиновнику в Мукдене приходит встревоженный солдат его конвоя и докладывает:

— Ваше высокородие, наискосок, у купца Фухайки жена родила, а он дите через забор в проулок перекинул. Уж свинья объедать начала.

Наш молодой дипломат, всего год тому назад окончивший университет, г. Усатый, в ужасе и посылает за китайским полицмейстером с настоятельной просьбой прибыть немедленно по крайне важному делу. Китаец является. Его ведут к трупу:

— Вот!

— Это и есть важное дело?! — в глубоком недоумении спрашивает полицмейстер. Он велит повернуть трупик так, потом этак, всматривается. — Да и девочка к тому же! — восклицает он. — И из-за этого вы изволили себя обеспокоить? Напрасно. Фу-Хаю, очевидно, эта девочка не понравилась.

Спутник, которому рассказали этот случай, не смутился.

— Собственно говоря, сказал он, — между поступком господина Фу-Хай и какой-нибудь европейской «цвейкиндерсистем» не вижу коренной разницы!

— Ну, есть и разница, хотя, конечно, несущественная: — европейцы своими излишними «киндерами» не откармливают свиней.

Просвещенный спутник внезапно поморщился. Впоследствии было замечено, что китайскую ветчину он ел с меньшим аппетитом, чем привозную, тамбовскую.

Обозрел спутник и знакомую читателю деревенскую кумиренку. Куклы богов чрезвычайно его заняли. Он выбрал самого благообразного, должно быть, из добрых, белолицего, благодушного, жирного, с довольным видом покручивающего длинный ус, сделанный из конского хвоста, и, желая узнать, из чего бог слеплен, стал щелкать его по животу. Маленькие китайчата, выбежавшие при нашем приходе из школы, где их учил старый, худой и заплатанный бонза, сочли это остроумной шуткой и сами начали щелкать своих богов по животам, щекам и лбам. Кумирня была в беспорядке. Один разбитый пополам бог, с огненно-красным лицом, с рогами и оскаленными зубами, валялся на полу. Фрески на стенах исцарапаны. Китайцы говорили, будто это сделали наши солдаты. Если бы и так, все же достаточно было времени и склеить бога, и поправить живопись. Солдат я не виню: тот, который сокрушил рогатого идола, конечно, был уверен, что за это ему простится несколько грехов на страшном суде.

Мы в городе. Китайцы, под надзором наших солдат, вывозят с улицы груды зловонного сора, накопившегося в течение десятилетий. Эту нашу меру спутник в санитарном отношении нашел полезной, хотя все-таки не мог не усмотреть в ней элемента насилия.

— Китайцы нас об этом не просили, — сказал он.

— Да мы делаем это не ради них, а для собственной пользы, в предупреждение болезней.

— Не надо было лезть сюда.

Пошли по лавкам: наши дамы на этот раз покупали специально вышивки шелком. Оставались в лавках часами, перерывали все сверху до низу. Вдруг в темном углу лавки смятение: купец стал «играть» с одной из дам. На помощь явился сначала просвещенный спутник, который ограничился тем, что сказал китайцу, за неумением объясниться по-китайски, на русском языке и с суровостью в голосе:

— Однако, милостивый государь, это уж излишняя вольность телодвижений!

Потом подоспел офицер, который отпустил «милостивому государю» несколько нагаек. Милостивый государь извинялся и говорил, что больше не будет. Когда возмущенное общество уходило из его лавки, он умолял вернуться.

После лавок мы попали на тюремный двор, рядом с двором полицмейстерского дома. Тут и тюрьма для преступников и долговая «яма». Последняя — яма и есть, — большой каменный подвал, без малейшего окошка или отдушины. Одна небольшая толстая дверь, а в ней прорезано оконце, запирающееся снаружи. Караульный откинул оконце, просунул внутрь зажженную спичку и пригласил нас заглянуть. Плотная груда лежащих и сидящих прямо на голой земле человеческих тел. Полный мрак. Воздух ужасный. Никто из заключенных на нас даже и не оглянулся.

— Зато им тут тепло, — сказал караульный, когда мы нашли яму «пу-шанго», что на китайско-русском жаргоне, состоящем, кстати сказать, из слов английских, корейских, бурятских, португальских, татарских, но не русских и не китайских, означало «нехорошо».

Отсюда мы направились к тем, кому холодно, к помещению уголовных арестантов. Эти содержатся над землей в неотапливаемых сараях, разгороженных на несколько отделений сквозными переборками из вертикальных толстых палок. В проходах сидит стража, в синих кофтах, черных чалмах, с красными круглыми нашивками во всю грудь и спину, на которых какие-то черные надписи. За решетками, тоже в темноте, тесноте и смраде, арестанты. Должников кормят кредиторы, а уголовные должны надеяться больше на милостыню. Они худы, как скелеты, желты, как мумии, с лихорадочно горящими глазами. Косы не заплетены, волосы давным-давно не чесаны и не стрижены, плащами падают на плечи и спину и дыбом стоят на лбу и темени. Звери, а не люди. Одетые в дырявые бумажные блузы, полубосые, от холода они сбились в плотный комок, дрожат так, что щелкают зубы и... улыбаются. Китаец и японец всегда улыбаются.

Наш просвещенный спутник примолк еще при созерцании долговой ямы, а тут, при первом же взгляде на по истине ужасное зрелище, торопливо достал кошелек, выгреб оттуда все, что там было и бросил в комок дрожащих людей. Комок распался, и началась охота за рассыпавшимися монетами.

— Вот, это, — сказал спутник, — действительно темная сторона китайской культуры. У нас, например, в уездном остроге раз как-то завелась цинга; так смотрителя сейчас же под суд отдали!..

Потом нам показали жирную, тщательно причесанную и нарумяненную китаянку, которая отравила мужа. Эта содержалась отдельно и совершенно так, как в зоологических садах содержатся звери. В глубине — клетушка, а перед нею клетка. И топталась на площадке этой клетки китаянка, как зверь, скучающим взглядом посматривая на небо, вдаль, себе под ноги и лишь искоса на зрителей. Послезавтра ее должны были казнить какими-то мучительными китайскими казнями.

Далее нас повели на полицмейстерский двор и показали деревянную клетку, гораздо выше человеческого роста. В нее помещают, поставив на табурет, человека со связанными руками и ногами. Голова его, находящаяся выше клетки, ущемляется двумя досками с вырезом для шеи. Табурет убирается, преступник повисает на шее и висит, пока не умрет.

— Это китайский мадама кантами буду. Мадама ломайла, — пояснил нам китайский острожный надзиратель.

Мы поняли, что в этой клетке послезавтра будет казнена (кантами), убита (ломайла) та «китайская мадама», которую мы только что видели.

Хотели нам показать и еще разные орудия казни, но дамы запротестовали, и мы отправились к кумирням, которые занимают целый квартал вблизи знакомой нам древней башни. Архитектура, план, убранство, статуи, живопись в кумирнях такие же, как и в деревенской кумиренке. Но все это огромное. Статуи — великаны, гиганты. Когда нам отворили дверь в самую великолепную из кумирен, нас чуть не сбила с ног выскочившая оттуда свинья с поросятами. Следы ее пребывания в храме встречались в изобилии.

— Вот, вам китайская религия! — обратился к просвещенному спутнику другой спутник, до тех пор упорно молчавший, но сжимавший губы все плотнее по мере того, как первый обнаруживал свои взгляды.

— Что-ж, религия! — нимало не задумываясь возразил просвещенный. — Известно, что китайцы — рационалисты.

Молчаливый спутник вдруг побледнел.

— Как вы свободно распоряжаетесь с понятиями! — совсем плачущим голосом заговорил он. — Как вы понимаете слова! Рационалисты! Свинья с поросятами, это — рационализм! Так вот же вам и почище рационализм: японские попы при храмах в своих квартирах содержат кабаки и гейш. Не верите? В Нагасаках тридцатого октября 1897 года в храме Сува сам видел. Все-таки не верите? Так я вам свидетелей поставлю, троих страховых инспектаров. Из Владивостока в Одессу со мной ехали на «добровольце»... Целуйтесь с вашим рационализмом! — уже пропищал внезапно огорчившийся спутник, круто повернулся, ушел, сел на свою лошадь и один уехал домой.

Русская ссора было готова. После этого неожиданного столкновения спутники, просвещенный и молчаливый, не подавали друг другу руки. За глаза первый второго называл клерикалом, а второй первого менее изысканно: — балдою.

Визит к местному начальнику китайских войск и главному администратору. Дом, конечно, во дворе, за высокою стеною. В одной половине дома сам начальник, в другой его жены и дети. Вдоль ограды небольшие домики стражи и домочадцев. Фасад главного дома в резьбе, красках и позолоте. Внутри вдоль стены покрытые богатыми коврами кирпичные нары, в то же время и печи, как в европейских оранжереях и теплицах, по стенам шелковые вышивки, бумажные китайские картины. На многочисленных столах и столиках, застланных цветными скатертями, лакомства и фрукты и, чуть не на каждом, часы европейского изделия. Хозяин — высокий, сухой, с орлиным носом, с жидкими, но длинными усами и бородой, старый маньчжур, держащий свои больше жадные черные глаза опущенными. После угощения чаем и сластями он проводит нас к женам и дочерям, которые в ожидании нас выстроились шеренгой. Они здороваются с нами, неумело протягивая руки и говоря: «зда-ля-сту». Старшая дочь — прехорошенькая брюнетка, которую, в европейском платье, вы не отличили бы от цыганки московских или петербургских хоров. Когда мы вернулись на половину хозяина, мы застали там толпу армян, греков и евреев, шумевших, как на базаре, без всяких церемоний что-то громко читавших, писавших, подписывавших и требовавших от хозяина. Выдающуюся роль в толпе играла еврейка, приказчица крупного поставщика армии, ездившая верхом не хуже любого казака, не раз побывавшая в глубине Монголии для закупок скота, и искрестившая всю Маньчжурию. Толпа инородцев была поставщиками мясного скота и обозных лошадей для войск. Глава местных войск и администрации продавал животных поставщикам.

— Страшные деньги наживает, — объяснили нам. — И как просто это у них делается! Объявил, что тому, кто продаст помимо него хоть одну животину, он отрубит голову. Сам платит гроши, а продает в тридорога: уже, говорят, миллионер.

Это — китайская администрация, да и торговля тоже.

В заключение нашей поездки мы посещаем шотландского миссионера, он же и врач. Это — молодой черноглазый и черноволосый свежий человек, с английскими размашистыми манерами людей, привыкших к физическому спорту, радушный (когда нужно, англичане очень радушны), прямой откровенный (и откровенность англичане в случае надобности изображают отлично), в хорошо сшитом пиджаке и белоснежном белье. В одном из глухих переулков он с женой устроили из фанзы прекомфортабельное гнездышко. Правда, больница миссионера была немногим лучше тюрьмы, которую мы только что осмотрели. Англичанин объяснил нам, что больница временная, а прежнюю, хорошую, разрушили боксеры. Во время боксерского восстания он с женой и детьми бежали, в чем были одеты, и приютились у русских, которые на некоторое время дали мужу место врача при каких-то угольных копях. Англичанин показал нам своих детей, краснощеких, чистеньких и хорошо одетых, но не жену, которая извинилась нездоровьем; принес печений, размашисто, ловко и быстро заварил чай, усадил и заговорил о китайцах.

— Китайцы, — говорил он, — как, впрочем, и вся Азия, все эти китайцы, японцы, индусы, пережили свою прежнюю культуру и впали в духовное варварство. Самое главное то, что они потеряли Бога. Бог потерян ими и в личной жизни, и в общественной, и государственной. Двигатель их жизни — поддержание своего физического существования. Смирные думают о куске хлеба; бойкие и хищные — о наживе, о богатстве, с которым, однако, приобретя его, не знают, что делать. Китайцы с виду кротки и вежливы, но в сущности злы и черствы. Стоит им только понюхать своеволие, лизнуть крови, как сейчас же в них обнаруживается зверь без Бога, гуманности и нравственности, — мы, миссионеры, кое что знаем об этом. Но и в обыкновенное время они — плохие люди. Вы видели их тюрьмы, их орудия пыток и казней. Я видел самые пытки и казни. Все это — мучительство, которое немыслимо в стране, хотя бы слегка затронутой христианством, которое мы стараемся внести в этот очерствевший душою народ. Администрация китайцев невежественна и жестока. Она существует, как будто только для того, чтобы грабить народ, а чтобы он не взбунтовался, терзать и казнить его. Народ еще невежественнее. Китайцев считают поголовно грамотными. Это совершенно неверно. Чтобы быть грамотным в европейском смысле, надо затратить на изучение иероглифов долгие годы; простой же народ знает всего два, три десятка знаков, необходимых в домашнем быту, но не в состоянии прочесть ни одной книги, даже ни одной афиши, которые вы пишите таким изысканным языком и в таком изобилии расклеиваете по стенам. Исторические предания забыты, — вы видели, в каком состоянии их памятники. Вы видели и их храмы, — это народ без религии. Китай, это — море, но море загнившее. Только начала христианства и европейской нравственности могут всколыхнуть, разбудить и освежить заснувшую китайскую душу. А вы, господа русские, уж извините меня, вашим образом действий делаете китайца еще более жадным, распущенным и грубым. Ваше безалаберное нерасчетливое хозяйничанье, не только теперь, во время войны, но и при постройке железной дороги, подняло цены на продукты и рабочие руки страшно, по крайней мере вдесятеро, — во столько же увеличилась и китайская алчность. Вы не умеете поддерживать дисциплину, и китайцы у вас разленились: — противно смотреть, как у вас ковыряет землю землекоп и машет топором плотник. Ваше личное отношение к китайцу невозможно: — вы или лупите его нагайкой или обращаетесь за панибрата. До вас китаец, если и не любил европейца, то все же признавал человеком, выше себя. Теперь он хлопает вас по плечу, толкает на улице, протягивает вам руку, без всякой опаски подсмеивается над вами. Вы рассказали, что китаец-лавочник осмелился оскорбить одну из ваших дам. Несколько лет тому назад, когда вас тут не было, что-либо подобное было не возможно...

— Позвольте-с, — прервал все более разгорячавшегося англичанина просвещенный спутник. — Позвольте. Мы желаем быть гуманными.

Англичанин разом умолк.

— Желать мало. Надо уметь быть гуманным, — резко сказал он.

И спохватился.

Пожалуйста, господа, еще, чаю, еще фруктов?

Владимир Дедлов

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"