В середине августа 1941 года, в ясный солнечный день во время ожесточенного боя я упал на траву. Что-то ожгло грудь у левого кармана гимнастерки. Безотчетное чувство заставило ладонь левой руки крепко сдавить место тупой боли. Я понял, что ранен. Пытаюсь подняться, но тело не повинуется. С трудом приподнимаю голову и смотрю вперед. То, что я увидел, было странным: в небе извивались черно-зеленые полосы, деревья меняли окраску — из зеленых становились красными и, как живые, кружились и падали вокруг меня. Потом небо и земля смешались и исчезли. Как долго я был без сознания — не знаю.
...Лежу на животе с закрытыми глазами. Вспоминаю, что упал на траву. Делаю попытку правой рукой захватить стебельки этой травы, но ее нет. На мгновенье приподнимаю веки. Я лежу на песке. Снова закрываю глаза, снова впадаю в беспамятство. Как оказался я на другом месте — не на траве, а на песке, осталось для меня загадкой, и она была разгадана спустя четыре долгих года, когда я вернулся на родину, в родное Зенкино. Там мне сообщили, что в сентябре 1941 года в село приезжал из госпиталя мой товарищ по курсантской роте Николай Катасонов. Он говорил, что был последним человеком, который видел меня живым. Связь моей «смерти» и его ранения была изложена им так.
В разгаре боя во время коротких перебежек Катасонов споткнулся о мое тело. Споткнулся, может быть, потому, что правая нога плохо ему повиновалась: задела вражеская пуля. Разгоряченный, он вначале не почувствовал сильной боли, сам наложил на рану повязку и, ковыляя, бросился вперед. И вот — споткнулся об меня. Превозмогая боль, он потащил меня к походной санчасти. На песчаном берегу Топ-озера перед ним упала мина...
С разбитой скулой, с заплывшими кровью глазницами, его кто-то вынес из огня и отправил в тыл. Наши отступали. Меня оставили на территории, которую занял противник. Видимо, посчитали убитым. Перед заходом солнца я снова почувствовал себя способным к мышлению. Воспаленное сознание подсказало, что я ранен не в грудь, а в живот. Правой рукой нащупываю вывалившиеся кишки... Но почему они такие твердые и бесчувственные? Ах, да, они успели высохнуть. Но разве может человек жить в таком состоянии? Отрываю левую руку от груди. Куски спекшейся крови стянули пальцы. Нет, ранен все-таки в грудь, и именно здесь я начинаю ощущать ноющую боль. Но что под животом? Ощупываю живот правой рукой. Это не ссохшиеся кишки, а патронташ, прихваченный к ремню. Мысль дальше этого не пошла. Не было сил думать. И вдруг я услышал голоса. Свои, я спасен... Не знаю, какие силы двигали мной, но я встал на колени.
Два вооруженных человека в чужой военной форме стояли в нескольких шагах от меня. Надо что-то делать. Рука скользнула к поясу, где были две гранаты-лимонки, и безжизненной плетью провисла к земле. Опять какие-то разноцветные полосы забегали перед глазами, качнулась земля. Защелкали затворы, раздались угрожающие возгласы. Один из врагов подскочил ко мне и свалил прикладом на песок. Когда я открыл глаза — увидел, как в руках синеглазого паренька с копной светло-русых волос (он был без головного убора) сверкнул нож. Сопротивляться нет сил. Это смерть. Совсем не страшно. Закрыв глаза, жду удара ножа в грудь, но удара нет...
Я вскрикнул от внезапной боли: меня поволокли по песку. Ремень с гранатами и патронташ были обрезаны (вот зачем понадобился нож). Появились брезентовые носилки. Теперь я увидел уже четырех чужих солдат. У двоих были санитарные повязки на рукаве. Подменяя друг друга, они тащили носилки через заболоченные ложбины, тащили долго, с отчаянием вырывая сапоги из цепкой грязи. Где-то по соседству трещали автоматы, слышались одиночные выстрелы. Когда над головами финнов свистели пули, они нараспев ругались: «Saatanal!» Во время этого перехода я опять и опять впадал в беспамятство. А когда на какие-то минуты сознание приходило ко мне, я думал: «Несут... А почему не сбросят в болото?» Финским парням удалось дотащить меня до санитарной палатки, где мне и моему товарищу по курсантской роте Андрею Базунову (он был ранен в плечо и к тому же контужен) оказали первую помощь. Теперь за давностью этих событий невозможно узнать фамилии моих спасителей, которые не осрамили честь и достоинство своего народа-труженика, не дали умереть человеку на песке Топ-озера.
Провал памяти. А потом — темная ночь. Лежу в моторной лодке. Лодка рвется вперед, толкает меня из стороны в сторону. Преодолевая нестерпимую боль, слабо лепечу: «Холодно... холодно». Мне чем-то мягким укутывают ноги, и слышу русские слова. Кто же это может быть? Ах, да, это Базунов. Финны увозили нас на западный берег Топ-озера, в свой тыл. Прощайте, края родные...
Николай Дьяков
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
