Мой дедушка, Сухоруков Николай Фёдорович, был ещё маленьким мальчиком в далёкие и грозные сороковые. Но и его детство обожгло войной.
Когда началась война, моему деду было восемь лет, его младшей сестрёнке Лиде – три. Всего лишь первый класс мальчишка окончил. Лето впереди, каникулы, живи и радуйся! Но война заставила тогдашних первоклашек разом повзрослеть, и на их плечи тяжёлым грузом легло военное детство.
В 1940 году, перед самой войной, дедушка со своей мамой, моей прабабушкой Анастасией Михайловной, и младшей сестрой Лидой переехали из села Каурец Пензенской области в Подмосковье, в город Электросталь. Прабабушка была глубоко верующим человеком. По воспоминаниям дедушки, а потом и мамы, лампадка в «святом» углу горела постоянно. Муж её, мой прадедушка Фёдор, был «партийцем», членом сельского совета, и иконы в доме и жена-богомолка очень ему мешали. Вот и пришлось прабабушке Насте, забрав семилетнего Колю и двухлетнюю Лиду, уехать к родственникам.
Устроилась на завод. Получили комнату, начали обживаться. И тут война…
Два старших брата прабабушки Анастасии, Константин и Василий, добровольцами ушли на фронт. И всю войну, с1941 по 1945-й, воевали в пехоте. Прошли пешим ходом от Москвы до Берлина!
Осенью сорок первого Москва и её окрестности были на осадном положении. Колина мама, моя прабабушка, работала на заводе сутками. «Всё для фронта, всё для победы!» Заботы о маленькой сестрёнке и обязанности по дому взял на свои совсем ещё мальчишеские плечи её восьмилетний сын. Чтобы отоварить продуктовые карточки, нужно было выстоять на морозе не один час, а потом ещё суметь донести продукты до дома – ведь у невысокого, худенького мальчишки, каким был тогда дед, их могли отнять ребята постарше. Да и взрослые находились такие, которых тоже приходилось опасаться. Всё время начеку, зазевался – остался голодным.
Дошёл до дома – там Лида. Сидит тихо, как мышка, ждёт брата. Он для неё – и папа, и мама, и друг, и защитник, в общем, – весь мир.
На всю жизнь запомнил дедушка зиму 1941-1942 годов. По утрам, обвязав Лиду платком, через весь город Николай на «закорках» тащил сестрёнку в детский сад. А может и не сад это был вовсе, а так, место, где взрослые или старушки по очереди с «малыми» сидели.«Иду по городу, темно, ветер, снег в лицо, колючий такой. Народу на улицах почти никого. Лидок за спиной сопит. Я её платком к себе привязывал, теплее так-то, да и точно не потеряю, даже если упаду или пихнёт кто»,– вспоминал он.
Сдав сестрёнку с рук на руки, бежал в школу. «Холодно было очень, – рассказывал дедушка, – руки стыли так, что карандаш из замёрзших пальцев не вынуть было». После занятий бегом домой, немного протопить комнату и сготовить обед. Эту нехитрую снедь нужно было укутать как следует, чтоб не остыла, и отнести на завод, матери. Следующий забег – забрать Лиду. И только к вечеру, вернувшись с сестричкой домой, ему удавалось поесть самому. Приходилось мальчишке солоно: и сестрёнку обиходить, и прибрать, и постирать, и готовка вся на нём…
А ещё нужно было следить за затемнением. Дед часто говорил, что это только в кино легко делали – завесили окно одеялом, и готово. На самом деле нужно было не просто завесить, а плотно заправить края одеяла в щели между рамами. Если военный патруль, что дежурил на улицах города, заметит хоть малую полоску света в окне, то нарушителей светомаскировки заберут в комендатуру. По военному времени это считалось пособничеством врагу, указывало, куда нужно сбрасывать с самолёта бомбы. Поэтому Коля исправно следил за окнами. «Операцию» по затемнению он проделывал с помощью ножниц, затыкая ими края одеяла в оконные щели. Однажды, поправляя затемнение, он упал с подоконника и ножницами глубоко распорол щеку. Ему было больно и страшно. Он кричал, а маленькая Лида испугалась пуще брата, и ревела ещё громче. «Кровь хлещет рекой, слёзы градом, Лидуся орёт с перепугу громче меня. И во всей квартире взрослых никого – все на заводе, – рассказывал дедушка. – А больше всего боялся, что патруль пойдёт: одеяло-то я с окна на себя стащил, когда падал.
Сам себе оказал первую помощь, и снова на подоконник, одеяло вешать». Навсегда остался на левой щеке дедушки глубокий шрам – военное ранение, шутил дед. И память восьмилетнего мальчика тоже получила «ранение» – дед не мог спокойно видеть ножницы у кого-либо в руке, начинал тревожиться, просил быть аккуратнее, осторожнее. И долго хранилось у нас в семье чёрное, тяжёлое «одеяло затемнения».
И ещё один шрам оставила война дедушке Николаю. Не мог он спокойно видеть брошенный хлеб. Если увидит на улице, обязательно поднимет, пристроит на обочину или на забор, птицам – чтобы не затоптали. И домашним не позволял выбрасывать даже маленькой корочки, всё аккуратно резал, сушил сухарики.
Вот такое было у моего дедушки военное детство. Вернее, совсем его не было. А в сорок шестом он ушёл на завод. Семью кормить нужно… И совсем оно закончилось – детство, которое и так украла война.
Алексей Козлов, уч. 9 «А» кл., МОУ СОШ № 6 им. Л.И. Ошанина, г. Рыбинск
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
