31 августа 1944 года. Окраина Бухареста. Короткая – для разведки – пауза меж атаками. Случайный фотограф показывает «лейку». Есть возможность сделать снимок, чтобы послать его домой – на Каргопольщину. Кто знает, что будет через час, не говоря уже о том, что будет через сутки. Второй Украинский фронт ведёт наступление. На острие штурма – 363-й гвардейский тяжёлый самоходный артиллерийский полк прорыва, его, Ивана Третьякова, полк.
Предыдущий огневой бросок для него, гвардии лейтенанта, обошёлся, по счастью, без крови. Пятна на гимнастёрке – это от пороховой грязи и пота. Только синяк под левым глазом, где неведомо посаженный, – то ли от ошмётка вздыбленной земли, то ли в рукопашной... Но глаза... Плотно стиснутые губы как задавленный крик атаки. А в глазах усталость. Скорбь по только что погибшим товарищам и безмерная усталость. Ведь уже третий год он в боях. День за днём – смертельная опасность: штурмы, атаки, обстрелы, бомбёжки, наведение под огнём мостов, очистка минных полей... И нет, кажется, этому конца...
Он был хорошим офицером и грамотным специалистом, даром что прошёл ускоренный курс Борисовского военно-инженерного училища. Фронт быстро учит. А за три года боёв лейтенант Третьяков стал не просто полковым инженером – профессором сапёрного дела. Недаром ему прочили высокую карьеру. За месяц до Победы у него на руках были документы на учёбу в военную академию. Но то ли на роду было написано, то ли рок-судьба, но в самый последний день перед сдачей дел и отбытием в Москву – это было 15 апреля 1945 года, – он был тяжко ранен: осколок снаряда разворотил руку и бедро.
После трёх лет боёв почти столько же – госпиталей. Десяток сложнейших операций. Ногу хотели ампутировать – отстоял, но её укоротили на десять сантиметров. Тебе двадцать пять лет, а ты калека калекой. Рука ослаблена, без костыля шагу не сделать.
Вот отрывок из письма Ивана Поликарповича, в котором он приоткрыл правду своей послевоенной жизни. Нет, не пожалиться надумал, не в жилетку поплакаться земляку да младшему коллеге. Это письмо старый солдат написал, когда прочёл мой роман «Свиток», и в горькой судьбе фронтового калеки дяди Феди увидел собственные мытарства.
«... Я остался с ногой, укороченной, искалеченной, но всё-таки — своей. Она не гнётся в бедре, и я не могу застёгивать чудовищный ортопедический ботинок с каблуком в 10 см. Делаю это, когда некому помочь, с помощью разных приспособлений, крючков, длиннющих нарощенных шнурков, которые и завязываю, намотав один конец на безжизненную правую руку, а с другим концом управляюсь левой ногой, как рукой; ботинок уродлив, в три раза тяжелее обычного, хотя в молодости я этого почти не ощущал. И сижу я бочком, надиван и в кресло не сажусь — придётся полулежат; по мне — стул, табуретка, да повыше, чтобы негнущуюся в бедре ногу подогнуть хотя бы в колене; если приходится бывать на совещаниях — стараюсь занять крайнее справа место, а если попадаю в середину, то невольно сижу спиной к соседу справа (иные и обижались: отвернулся!). Ногу вообще трудно пристроить. А если где приходится чего-то ждать, то присесть на что-нибудь я не могу — так и стою, бывало, часами...
Был период, когда я бросил костыли, а затем и палку (он совпал со временем, когда стали людям внушать, что инвалидов надо всюду пропускать без очереди). С виду я вроде здоров, и как же орали на меня те, кто, всю войну просидел в тылах, а особо их жёны, все ставшие вдруг «ветеранами»: «Он не инвалид!» А одна дама, помнится, устроила мне почти что медосмотр: руки есть, ноги есть, и я имел удовольствие сказать ей на ухо, что есть всё прочее... Без очередей мне ничего не доставалось, но не жалею об этом — это были счастливые дни, когда меня принимали за здорового! Ведь не знали они, что на пригорок мне не подняться, с него не спуститься, в снег и на болоте мне гибель и по скользким мосткам и дощечкам, по брёвнышкам мне не пройти — я на асфальте падаю, и даже в комнате, зацепившись ногой за какую-нибудь тряпку, падаю плашмя, и всегда на покалеченную руку и ногу...»
Другой бы в своём горе-злосчастии зачах, ушёл в себя да вскорости и спился бы в какой-нибудь промартели. А у него, русского Ивана, оказалось столько воли и сил, что хватило бы и на дюжину, словно Господь вселил в него дух павших боевых товарищей. А всё для чего? Для того, чтобы он поведал о них, своих кровных братьях, рассказал честно и без лукавства о войне и о том, что сам пережил и испытал.
Иван Третьяков – один из тех, кто связан понятием «лейтенантская проза», это Ю. Бондарев, В. Быков, К. Воробьёв, В. Курочкин... Но он и среди них наособицу. Чрезвычайно плодовитый, наш земляк выпустил тридцать книг прозы. И это при том, что тридцать лет кряду был главным редактором журнала «Литературный Азербайджан» и перевёл на русский язык двадцать пять повестей и романов. Его сверстники-писатели тоже хорошо потрудились на ниве военной прозы. Но он единственный среди них, кто проследил одну фронтовую судьбу от января 1942 года и почти до Победы и написал ни много ни мало десять полновесных романов с одним главным героем – лейтенантом Горячевым.
Горячев – плоть от плоти своего великого поколения. Поговорка «Береги честь смолоду», эпиграф пушкинской «Капитанской дочки», для него значит то же, что и для Петра Гринёва. Он честен в бою, инициативен, смекалист, храбр, что мы видим от романа к роману. Но придёт пора, он не струсит и в стычке со старшим по званию – командиром полка, которого к самодурству подталкивает его ППЖ – походно-полевая жена, спесиво-смазливая связистка... Горячев совестлив. Своих бойцов он бережёт, не делая карьеры на солдатских кровях. Оттого и остаётся «Вечным лейтенантом», как называется один из романов. Более того, когда по недогляду, малой оплошности гибнет от мины немолодой солдат – отец семейства, Горячев места себе не находит. Причём переживаниям его посвящены не просто две-три страницы – война без жертв не бывает – Горячев изводит себя на протяжении почти целого романа, так его терзают угрызения совести.
Совесть – это и есть главное мерило Ивана Поликарповича Третьякова, солдата, писателя, гражданина, моего земляка и старшего друга. Его нет на земле уже пять лет. А для меня он по-прежнему жив, и я постоянно веду с ним безмолвный разговор…
Михаил Попов (Архангельск)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
