Смертию смерть поправ…

Вопреки всему

Так говорит Господь Бог :

от четырёх ветров прииди , дух ,

  и дохни на этих убитых , и они оживут.

Пророк Иезекиилъ (37, 9)

Все мы «родом из детства». Ф.М. Достоевский писал, что человек живёт своими детскими впечатлениями. Я появился на свет через девять лет после окончания войны, в одно из тех счастливых мгновений истории, которые всегда приходят на смену несчастий и потерь. Никто глубже и проще Екклесиаста (царь Соломон) не поведал об этом непреложном движении исторического маятника: «Время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; вре­мя раздирать и время сшивать; время любить и время ненавидеть; время войне и время миру» (Еккл. 3, 3-4,7-8). Сейчас стрелка маятника засты­ла на отметке «60». Прошёл исторический час с мгновения Великой По­беды 1945 года. Продолжит ли маятник и дальше отсчитывать свой мир­ный ход? Детство человека, как, впрочем, любой другой период его жиз­ни, имеет свои вкус, цвет и запах. В моём детстве в хлебе не чувствовался инородный привкус, небо не окрашивалось заревом пожаров, в воздухе не пахло гарью. И, тем не менее, слово «война» имеет для моего поколения основополагающий смысл. Тогда мы об этом, конечно, не задумывались. Задумчивость и анализ – удел зрелости. Можно, наверное, сказать в подражание Екклесиасту: время жить и время вспоминать прожитое.

Из тех далёких лет, напоминающих мне сегодня притулившихся друг к другу грустных детей, до меня доносятся слова незатейливой песенки: «Солнечный круг, небо вокруг – это рисунок мальчишки...» В апреле 2005 года, просматривая документальный фильм о Зое Космодемьян­ской, в котором рассказывается, как немецкие «сверхчеловеки» в нази­дание «русским свиньям» в течение месяца не позволяли жителям де­ревни Петрищево снимать с виселицы тело нашей героини, я снова бла­годарю Бога за то, что Он даровал нам ту Победу, без которой не было бы ни солнечного круга, ни голубого неба, ни грустных детей. Тут же вспоминается картина А. Пластова «Фашист пролетел», где изображён деревенский мальчонка-пастушок, убитый немецким асом. Задумыва­юсь, в чём же между ними и нами разница? Они хотели сделать из Москвы озеро, а мы, вопреки всему, кормили их на улицах Берлина из наших полевых кухонь; они посылали своим Гретхен и Урсулам письма с фотографиями, на которых они позировали на фоне обугленных дере­венских печных труб и повешенных Иванов, Марий, Татьян, а мы, во­преки всему, выносили их детей, стариков и женщин из горящих домов Кенигсберга; их доктора Менгеле двигали вперёд немецкую науку, ста­вя медицинские опыты без наркоза на узниках Освенцима, Майданека, Соласпилса, а наши матери, вопреки всему, делились с пленными фри­цами последним куском хлеба, вызывая у тех возгласы изумления: «О старая матка! Это так удивительно... Русская душа...».

Вспоминается белорус Борис Иванович Синицын, полковник-связист, прошедший всю войну, друг моей покойной бабушки. О его приезде в Москву я безошибочно узнавал по трём отрывистым, словно воинские команды, звонкам в дверь нашей квартиры на Зубовском бульваре. Мы с сестрой наперегонки летели в коридор, чтобы первыми встретить незаб­венного дядю Борю. Он обязательно приезжал накануне Дня Победы. Уходя на встречу с боевыми товарищами, полковник Синицын демонст­рировал нам свой парадный мундир, на котором были почти все возмож­ные воинские ордена и медали. Однажды, когда дядя Боря брился в ван­ной, я разглядывал его могучую спину с огромной вмятиной под правой лопаткой. На мой немой вопрос сорокалетний ветеран ответил: «Оско­лок, сынок», – и одарил меня своей гагаринской улыбкой, так подходив­шей к его звонкой и радостной фамилии. Как-то в разговоре за чаем ба­буля Таня (так мы звали бабушку) спросила Бориса Ивановича о том, как вели себя наши солдаты по отношению к мирным жителям, когда зани­мали территорию Германии. Дядя Боря ответил, что для такой огромной армии случаи насилия в отношении местного населения были неожидан­но редкими. И вовсе не потому, что солдаты боялись подвергнуться нака­занию со стороны командования (этих орлов уже никто напугать не мог), а потому, что общий нравственный дух в армии был здоровым. Как пра­вило, в экстраординарных ситуациях находилось достаточное количест­во людей, способных укоротить тех, кто слишком далеко выходил за рам­ки неписаных для армии-победительницы законов. Так было во все времена. Сравните, например, поведение французов в Москве и русских в Париже в 1812-1814 годах. Вопреки всему советский солдат про­являл милосердие к побеждённым, что можно объяснить только православно-русской генетикой, сохранившейся в нём.

Я хочу напомнить об этом «белым» патриотам, утверждающим, что никакого христианского духа в советской армии быть не могло. «Дух ды­шит, где хочет», и ему не помеха никакие идеологические казематы. Ча­стым гостем нашего семейства был другой ветеран войны, крупнейший историк Николай Николаевич Молчанов, написавший лучшую моно­графию о президенте Франции, генерале Шарле де Голле, выдающемся борце с фашизмом. Великий француз искренне любил наше Отечество, воспринимая его историю как единую. Вот у кого следовало бы поучить­ся нашим «белым» патриотам. Больше всего в генерале де Голле меня поражает его непоколебимая вера в победу СССР в самом начале войны. Когда для нас, казалось бы, всё было кончено, он, не задумываясь, 27 сентября 1941 года, отправляет Сталину послание с такими словами: «Я не сомневаюсь, что благодаря героизму советских армий победа увен­чает усилия союзников». Коммунистическая идеология, господствую­щая в СССР, не мешает генералу восхищаться «вечной русской армией».

Одним из ярких воспоминаний моего отрочества является встреча с со­ветским кинорежиссёром и актёром Сергеем Фёдоровичем Бондарчуком, организованная в нашей школе кем-то из учителей-ветеранов. Какая уди­вительная всё-таки была пора! К тому времени режиссёр уже прославился как автор фильма «Судьба человека» и приступил к работе над киноэпо­пеей «Война и мир». Помню, я решил «отличиться» и спросил маэстро, ка­кой актёр, по его мнению, выше, Марчелло Мастроянни или Жан Габен (дело в том, что мой отец всё время спорил с бабушкой об этих мастерах кино, отдавая предпочтение последнему). Не помню ответа Сергея Фёдо­ровича, но спустя годы я понял, что на мой вопрос в тот день отвечал ху­дожник, превосходящий именитого итальянца и ни в чём не уступаю­щий гениальному французу.

Среди шедевров, созданных Бон­дарчуком, выделяется фильм по од­ноимённой повести М.А. Шолохо­ва «Судьба человека», о котором непререкаемый авторитет мирово­го кино Федерико Феллини сказал всего три слова: «Поистине христи­анская картина». Такая характерис­тика кажется на первый взгляд не обоснованной, поскольку в «Судь­бе человека» формально ничего не говорится о христианстве, к тому же фильм вышел на киноэкраны в 1959 году – в самый разгар хру­щёвских гонений на Церковь. Опять вопреки всему! «Белый» па­триот недоуменно пожмёт плечами и спросит: «Да где же вы там усмо­трели Христа и Православие?» То-то и чудо, что везде – вся сюжетная канва, весь образный ряд «Судьбы человека» просто дышат христиан­ством. Поразительно, как не учуяли этого цензурные ищейки. Этот фильм повествует о внутренней свободе русского человека, связан­ной с его неизбывной верой в Бога, сохранившейся, вопреки всему, под большевистско-коммунистическим прессом. Насколько ясно сами Шолохов и Бондарчук осознавали то, что им удалось выразить? Скорее всего, мы имеем дело с сократовским па­радоксом: «Настоящие поэты говорят больше, чем понимают сами». Наверное, в этом и заключается тайна гениальности.

Наши западные недруги всегда склонны были объяснять невероятные стойкость и терпеливость русского человека чем угодно, особенно раб­ской психологией славянина, но только не внутренней христианской свободой. Им было невдомёк, что такие колоссальные напряжения в своей истории русский народ всегда переносил потому, что не утрачи­вал христианского идеала и понимания, пусть временами и мутнеюще­го, что он живёт ради Бога. В годы Великой Отечественной войны, пе­ред которой коммунистической партией, казалось бы, всё было сделано для того, чтобы русские забыли свои идеалы, забыли своего Бога, про­явилась эта непостижимая и совершенно неожиданная для гитлеровцев внутренняя свобода русского Ивана.

В «Судьбе человека» есть два потрясающих момента. Один, когда пленных, раненых, измученных русских солдат фашисты загнали в пра­вославный храм и заперли там. И вот одному солдату стало плохо и ему потребовалось выйти на улицу. Немцы, глумясь, не выпускали его. Он не захотел осквернять храм Божий, стал изо всех сил стучать в дверь, и фашисты, разозлившись, расстреляли его. В фильме показано, как се­рьёзно и глубоко отнеслись к происшедшему другие пленные, боль­шинство из которых считали себя неверующими. Нет сомнения, что этот мученический подвиг останется в их сердцах до конца жизни.

И второй момент, когда рядовой Соколов, главный герой произведе­ния, в исполнении самого Бондарчука, вступает в поистине эпический поединок с комендантом лагеря. Немец, издеваясь над измождённым до последней степени Соколовым, предлагает ему выпить полный стакан водки. Тот выпивает его медленными глотками, глядя фашисту прямо в глаза, и отказывается от куска хлеба с салом! Так происходит дважды.

В Соколове поражает сочетание удивительных качеств: мужества, силы духа и кротости. Ничего от громких слов и позёрства, ничего специфичес­ки героического, всё скромно, даже обыденно. Переломный момент в по­единке наступает, когда комендант протягивает нашему герою третий ста­кан с предложением выпить за победу Германии. Соколов отказывается и без слов ставит стакан на стол. Тогда фашист предлагает ему выпить за собственную погибель. Русский солдат отвечает, что за свою погибель, из­бавление от мук он выпьет с радостью. И опять медленно выпивает стакан, без отрыва глядя немцу в глаза, отламывает крупицу от кусочка хлеба и го­ворит, что к расстрелу готов. Всё это он делает тихо, без ненависти, стано­вясь поистине непобедимым. Фашист утрачивает над ним всякую власть, признаёт своё поражение и говорит: «Ты настоящий русский солдат».

Здесь в очном поединке сошлись два архетипа, романо-германский (латинский) и великорусский (православный). С одной стороны – гор­дыня, презрение к людям второго сорта, недочеловекам, с другой – сми­рение, тихость, несгибаемая воля. Прямо как в лермонтовском «Бороди­но», где «тих был наш бивак открытый», где «слышно было до рассвета, как ликовал француз»... А ведь Священное Писание свидетельствует, что гордого человека неизбежно ждёт посрамление.

Следует подчеркнуть, что история Великой Отечественной войны не знает ни одного случая, чтобы немецкий ас пошёл на таран или чтобы кто-нибудь из представителей «высшей расы», обвязанный гранатами, бросился под танк или лёг грудью на амбразуру пулемёта. Русофобы всех мастей пытаются находить самые нелепые и вздорные объяснения героизму Талалихиных и Матросовых, но никогда не признают, что рус­ский воин в критические моменты всегда черпает силы в тех духовно-нравственных началах, которые выработаны Православием. Чаще всего в качестве главной причины русско-советского героизма они выдвига­ют коммунистическую оболванивающую пропаганду. Но тогда возника­ет вопрос: почему гитлеровцы, которых не меньше подвергали геббельсовской пропагандистской обработке, внушая, что нет ничего выше, чем отдать жизнь за фюрера, не шли на ночной таран, не взрывали себя в подводной лодке, не желая сдаваться врагу?

Соколов из «Судьбы человека» не уникален, а типичен. Я узнаю его черты и в дяде Боре, и в Николае Николаевиче, и в брате бабули Тани, Владимире, чемпионе Балтфлота по гиревому спорту, морском пехотинце, героически погибшем в рукопашном штыковом бою.

Известно, что понятие «русский» далеко выходит за рамки конкрет­ной национальности. И это особенно наглядно продемонстрировала Ве­ликая Отечественная война. Для Запада наша многонациональная ар­мия была русской (прилагательные красная, советская здесь вторич­ны). И не только потому, что её ядро составляли этнические русские, а потому ещё, что скреплена она была особым великорусским духом. Великороссом мог стать человек любой национальности, если он при­нимал выработанную столетиями систему ценностей, основанную на Православии. Великороссами становились этнические шотландцы, французы, немцы, армяне, грузины, да кто угодно. Удивительно, что при этом они не утрачивали своих национальных особенностей. Никог­да и нигде в истории не существовала такая уникальная общность лю­дей, как великороссы. Коммунистический термин «советский народ», без сомнения, есть лишь синоним великорусского. Немцы были убеж­дены, что великорусско-советская общность подобна крашеной глиня­ной стене, которая разлетится на куски при первом же ударе кованого германского сапога. Но глаза фрица выпучились от боли и удивления, когда его нога вместо глины наткнулась на железобетон.

В этой связи вспоминается великий фильм режиссёра Резо Чхеидзе «Отец солдата» (1964 год). Идёт Великая Отечественная война. Старый могучий крестьянин, Георгий Махарашвили, в исполнении гениального Серго Закариадзе, приезжает из далёкого грузинского села в южнорус­ский городок, чтобы навестить находящегося в госпитале раненого сына-танкиста. Но оказалось, что тот уже выписался, и старик в дальнейших поисках попадает на фронт. Как и «Судьбу человека», этот шедевр я смо­трю всю свою жизнь и не могу насмотреться. Без сомнения, к нему в пол­ной мере приложимы те же слова: «Поистине христианская картина». В начале фильма Махарашвили оказывается среди отступающих совет­ских солдат, которых немцы гонят по загоревшемуся пшеничному полю. Вопреки всему, вместо того чтобы спасаться самому, старый крестьянин хватает рогожу, пытается ею укротить бушующее пламя. И в отчаянии призывает: «Помогите! Хлеб горит». Его не волнует шквальный огонь не­мецких автоматов. Рядом с ним замертво падают бегущие в панике сол­даты, но Георгий не думает о собственной жизни. Кто-то из отступающих кричит ему: «Брось всё... Отходи!» Но старик не может бросить хлеб -Божие творение. Он имеет для него сакральный смысл. На Божествен­ной литургии хлеб прелагается в Тело Христово – И когда они ели, Иисус взял хлеб и благословив преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое (Мф. 26, 26).

Во второй половине фильма, уже рядовой, Георгий Махарашвили вме­сте со своей воинской частью оказывается в пригороде Берлина. Идёт апрель 1945 года. Тут он видит брошенный виноградник, нежно берёт в руки лозу и по-грузински поёт: «Ты откуда взялась, лоза любимая, об­радовала ты меня, родимая». Вдруг наш Т-34 влетает в виноградник, на­чинает давить его, и Махарашвили, словно скала, вырастает перед тан­ком. Водитель требует, чтобы старик уступил дорогу, но тот грозно гово­рит: «Что ты сделал, это же виноград, ты не видишь?!» Танкист отвеча­ет: «А ты видел, что они у нас делали?!» Махарашвили отвечает: «Это они делали, а ты что, фашистом стал. Иди сюда, вот немецкий мальчик (указывает рукой на мальчонку, стоящего неподалёку), иди стреляй!»

Водитель, сразу присмирев, произносит: «Что я, фашист, что ли?» (Вот то самое, о чём говорил нам дядя Боря.) Старый грузинский крестьянин с неподражаемым закариадзевским акцентом продолжает говорить о ви­нограде: «Ему не больно, да? Это же живой, слушай. Ты его не сажал, ты его не пахал, ты его только кушал...» Перед нами удивительно трогатель­ная детская душа, видимо, и не подозревающая, что образ виноградника -один из важнейших в Евангелии. Он символизирует собой мир, сотво­ренный Отцом Небесным. Виноградная гроздь – это образ соборного единства (ягодка к ягодке!) христиан, то есть Церкви. Виноградное вино прелагается на Божественной литургии в Кровь Господа нашего Иисуса Христа. В Евангелии от Матфея читаем, как на Тайной Вечери Господь, взяв чашу, и благодарив, подал им и сказал: пейте из нея все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая, во оставление грехов (Мф. 26, 27-28). В «виноградной» сцене «Отца солдата» запечатлена подлинная христианская любовь. Я предполагаю, что режиссёр, работая над фильмом, мог и не думать об этих тончайших духовно-нравственных связях, но его душа, его сердце и интуиция сами подсказали ему столь ге­ниальное решение. Перед нами поистине грандиозный и в то же время трогательно проникновенный образ православного великоросса-грузина. Надеюсь, нынешняя Грузия ещё не раз вспомнит Георгия Махарашвили. И не только Грузия...

Потрясает финал картины, когда отец находит сына во время боя в од­ном из зданий Берлина. Сын умирает у него на руках. Последние слова главного героя фильма исполнены библейской глубины, неизбывной ро­дительской боли и христианского смирения: «Как ты вырос, сынок мой, какой ты стал большой. Что сказать матери твоей, сынок?» И слышится нам, что это уже не плач...

И, конечно, не забыть последний кадр картины, в котором перед нами уже не глаза грузинского крестьянина, а исполненный величия, спокой­ствия, уверенности взор святого Георгия Победоносца. Как можно сыграть такое? Полагаю, что и сам актёр вряд ли сумел бы это объяснить.

Вот вам и советское кино, вот вам и идеологическое удушье. Сейчас вро­де бы всё можно, а каков результат?! Надо особенно подчеркнуть, что луч­шие советские ленты прежде всего глубоко эпичны; эпичность – фамиль­ный знак великого советского кино, как экзистенциальность – западного.

Высочайшим образцом такого искусства является фильм Григория Чух­рая «Баллада о солдате» (1959 год). Слово «баллада» указывает опять же на героико-эпический стержень картины. Подлинный эпос глубоко траги­чен и, следовательно, религиозен. В нём всегда проступает Божий Лик. (Вот почему, кстати, либерализм не выносит эпичности.) Неизгладимое впечатление оставляет финальная сцена картины, где сын в последний раз всматривается из кузова грузовика в тающую в дорожной пыли фигуру матери. Прощание – извечно щемящая интонация русской жизни.

Родимое тепло у русского человека всегда ассоциировалось с милым женским образом: невесты, жены, матери. Я не могу оторваться от экра­на телевизора, когда показывают фильмы «Летят журавли», «Дом, в ко­тором я живу», «Жди меня», «В 6 часов вечера после войны». В юности я был просто влюблён в образ Вероники из картины «Летят журавли», в конце которой главная героиня в исполнении неподражаемой Татьяны Самойловой приходит на вокзал с цветами в надежде встретить своего любимого. Но он уже никогда не приедет, он погиб. Она понимает это, на её лице отражается боль невосполнимой утраты, но тут к ней подхо­дит один из вернувшихся солдат, поздравляет с Победой, и в глазах Ве­роники проступает та нездешняя радость, которую Господь посылает человеку только за смиренное перенесение невыносимых скорбей. И она, озарённая пасхальным светом Победы, раздаёт цветы из своего букета людям в знак высшей благодарности.

О русской женщине замечательно написал немецкий философ Валь­тер Шубарт: «Никакая другая женщина, по сравнению с русской, не мо­жет быть одновременно возлюбленной, матерью и спутницей жизни». Немец пришёл к нам, чтобы прихватить побольше жизненного пространства для своего Vaterland ' a (земли отцов), а мы защищали свою Родину-Мать. В этом заключается один из главных религиозно-мистических мотивов прошедшей войны.

С детских лет люблю смотреть на плакат «Родина-Мать зовёт», на кото­ром грозный женский лик не оставляет никаких надежд на успех герман­скому псу-рыцарю. Здесь мы опять прозреваем черты внеидеологического великорусского архетипа. Это один из самых мощных по силе воздействия плакатов, совершенно не вписывающийся в атеистический пропаган­дистский ряд. Слова «Родина-Мать зовёт», как и слово-обращение вождя «Братья и сестры!», были знаком великого эпоса, свидетельствующим о полнейшем крахе ленинско-троцкистского большевизма.

Священная, глубоко религиозная в своей основе, война всё расставила по надлежащим местам. Ярчайшим подтверждением этого вывода явля­ется победный номер газеты «Красная звезда» за 10 мая 1945 года. Пора­жает, что все материалы в ней откровенно антипартийны. В «Обраще­нии тов. И.В. Сталина к народу» вы не найдёте ничего, что напоминало бы о большевистской революции, партии, классовой борьбе и тому по­добном. Сталин говорит не о победе рабочего класса и трудового кресть­янства, а о победе «нашего народа». Он делает совершенно антимарк­систский историософский вывод в духе «реакционных» консерваторов Н. Данилевского и И. Аксакова: «Вековая борьба славянских народов за своё существование и свою независимость окончилась победой над не­мецкими захватчиками и немецкой тиранией». То есть речь идёт не о по­беде в конкретной войне, а о победе в вековой борьбе! Это националь­ный, великорусский, а не классовый, взгляд на историю. В тональности сталинской мысли «звучит» в этом же номере и голос Николая Тихоно­ва: «В ночной тишине торжественной Москвы прозвучал мерный голос диктора, произносившего эпические слова о безоговорочной капитуля­ции фашистской Германии. Дыхание истории стало ощутимо каждому». Бросается в глаза также, что У. Черчилль обращается к «русскому (а не советскому! – А. Ш.) народу от британской нации».

Но особенно знаменательным является то, что слово «партия» с ма­ленькой буквы употребляется всего три раза ближе к концу номера, а слово «Бог» и его вариации – восемь раз и с большой буквы! Разве не показательная арифметика?! Поймут ли когда-нибудь наши либералы и «белые» патриоты, что в прошедшей Священной войне столкнулись не идеологии – фашистская и коммунистическая (это абсолютно вто­рично), а два архетипа – романо-германский (латинский) и великорус­ский (православный)? Неужели они всерьёз полагают, что Запад не на­пал бы на нас, сохранись «старая» Россия? В таком случае чем можно объяснить объявление войны кайзеровской «братской» Германией цар­ской «родственной» России в 1914 году? Рассматривая плакаты, знамё­на, ордена и медали Великой Отечественной, ловишь себя за мысли, что чисто коммунистическая символика на них перестаёт быть самодовле­ющей, а на плакате «Родина-Мать зовёт» и вовсе исчезает. Красное оде­яние Матери начинает ассоциироваться с пасхальным жертвенным цве­том. Иконописец Игорь Кислицын как-то заметил: «Россия цветёт красным». Можно, наверное, сказать, что большевики узурпировали красный пасхальный цвет, и война возвращает ему его изначальный христианский смысл.

На большинстве плакатов военной поры мы видим красные знамёна и красные звёзды, призывы «За Родину, за Сталина», «Вперёд на Запад», «Все на защиту Москвы»... Здесь уже нет никакой партийной идеологии, а только архетипы – Родина, Запад, Москва. Нельзя не заметить знакового несоответствия в одной из самых высоких наград того време­ни – ордене Отечественной войны: в центре пурпурной звезды запечатлены серп и молот, обрамлённые словами «Отечественная вой­на». Но ведь серп и молот – символы безрод­ного богоборческого интернационала, диаме­трально противоположного религиозному понятию – Отечество. Это, кстати, побуждает «красных» патриотов буквально канонизиро­вать героев войны, а в самой Великой Победе видеть некую особую новую церковь и «крас­ную икону». Один покойный протоиерей, тя­готеющий к этой патриотической группе, прямо канонизировал Иосифа Сталина, пуб­лично заявив: «Святый Иосифе праведный, моли Бога о нас». Некоторые сочиняют «вож­дю всех времён и народов» акафисты! Думаю, товарищ Сталин вряд ли бы одобрил такое увековечивание своего имени.

Видимо, эта «красная» канонизация побу­дила православного публициста диакона Ан­дрея Кураева дать «белый» отпор: «За Родину, но не за Сталина». Получа­ется произвольное рассечение реальности. Сейчас российские и украин­ские либералы требуют запретить установку в Ялте памятника знаменитой конференции с участием Сталина, Черчилля и Рузвельта. Настаивают, чтобы на скамейке восседали только бронзовые английский премьер и аме­риканский президент, а место вождя СССР оставалось пустующим. Воис­тину маразму нет предела! Трезвым православным людям надо быть про­зорливее, чтобы не впадать в крайности в осмыслении прошедшей войны. Предлагаю вниманию читателей стихотворение замечательного русско­го поэта Сергея Попова «Родительская суббота», в котором, на мой взгляд, содержится истинно православное понимание Отечественной войны:

На Родительскую субботу

Полагается помянуть...

А особенно ту пехоту,

Что внезапно отправилась в путь, -

Неотпетую, непрощёную

В окружении красных снегов...

А особенно некрещёную —

Всю, что нас спасла от врагов.

Сейчас в православных СМИ много говорят и пишут о чудесах Божиих, бывших во время Великой Отечественной войны, о явлениях Божией Матери (например, в небе Кенигсберга) и других знамениях. Я пола­гаю, что самое большое чудо может увидеть каждый, кто сопоставит ключевые, поворотные даты войны с церковным календарём. Немцы напали на нас в воскресенье 22 июня 1941 года, в день Всех святых в земле Российской просиявших (переходящий праздник). «Фашистов сила тёмная» объявляет войну всем русским святым, то есть Русской Православной Церкви. В этом заключается духовный смысл Великой Отечественной войны: Россия-СССР билась за веру православную с тёмными сатанинскими силами.

Закончилась война в дни Пасхи Христовой. В 1945 году Светлое Христово Воскресение праздновалось 6 мая. На это же число приходит­ся память великомученика Георгия Победоносца, небесного покровите­ля маршала Георгия Жукова. 7 мая в городе Реймсе был подписан предварительный протокол о капитуляции, 8 мая – окончательный акт капитуляции. Такие совпадения случайными не бывают. Духовный смысл Великой Победы в том, что Церковь победила сатану, Георгий Победоносец поразил древнего змия. Жизнь победила смерть. Сопоста­вим ещё несколько дат. 5-6 декабря 1941 года, в день памяти благовер­ного великого князя Александра Невского, советские войска перешли в контрнаступление под Москвой по всему фронту. Это было началом коренного перелома в ходе войны.

5 июля 1943 года, за день до празднования Владимирской иконы Божией Матери (празднество установлено в память спасения Москвы от нашест­вия хана Ахмата в 1480 году), началась Курская битва, которая победо­носно завершилась 5 августа 1943 года, в день празднования Почаевской иконы Божией Матери. А на следующий день, 6 августа, праздновалась память мучеников благоверных князей Бориса и Глеба, которые всегда покровительствовали русскому воинству. (Именно они явились в чудес­ном видении одному из воинов дружины князя Александра накануне знаменитой Невской битвы в 1240 году и пророчествовали русским побе­ду над шведами.) 6 ноября 1943 года, когда советские войска взяли Киев (мать городов русских), Церковь праздновала икону Божией Матери «Всех скорбящих Радость». 24 июня 1945 года, в День Святой Троицы, в Москве на Красной площади состоялся Парад Победы. С этим днём в том году совпало празднование иконы Божией Матери «Милующая». Господь помиловал и спас Россию! Нельзя не заметить особого покровительства Божией Матери нашему Отечеству во время войны.

Приведённых примеров, я полагаю, достаточно, чтобы понять, Кто был источником нашей Победы. Накануне Светлого Христова Воскре­сения, на службе Великой Субботы, мы читаем слова пророка Иезекииля, вынесенные в эпиграф. И вот наступает Пасха Христова и сбывается ветхозаветное пророчество: вопреки всем законам природы и дьяволь­ским козням воскресает Богочеловек Иисус Христос. Промыслительно, символично и утешительно, что Великая Победа была одержана в дни Светлой седмицы!

Мы твёрдо веруем и уповаем, что произойдёт великое чудо – воскрес­нут павшие и вместе мы пропоём победные пасхальные стихиры: «Вос­кресения день, и просветимся торжеством и друг друга обымем... и тако возопиим: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и су­щим во гробех живот даровав».

Священник Александр Шумский

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"