Двести лет назад, 26 августа (8 сентября) 1812 года, в День Сретения иконы Владимирской Пресвятой Богородицы произошло незабвенное Бородинское сражение…
На рассвете 26 августа Наполеон, горделиво понимающий себя властелином мира, поднялся на окровавленные руины пятиконечного Шевардинского редута и, глядя на солнце, возникшее в тумане за отдалёнными русскими позициями, воскликнул, взбадривая себя: «Вот солнце Аустерлица!»
Но нет! Солнце вставало над Бородинскими полями, над русской землёй.
Нашествию объединённой Европы, которое движимо было дьявольской идеей мирового господства, противостояла объединённая Русь, в своём метафизическом фундаменте – Святая Русь.
I. Знак Аустерлица
1.
Свою мысль о солнце Наполеон тут же влил и в головы солдат, окаменевших перед ним в строе, словно б гипнотизируя, показав на вечное светило: «Так восходило оно в день Аустерлицкого сражения!»
Он был простужен, он провёл бессонную ночь, он жаждал победы и повторения триумфа 1805 года. Под Бородино он возбуждал в себе нетерпение: «Вперед! Откроем ворота Москвы!» Аустерлиц не выходил из головы. Он был знаком его славы, его гениальности. Отсветы сияния Аустерлица лежали на всех, кто был причастен к той победе, отдавшей ему в руки ключи от центральной Европы. Его воинские части с гордостью хранили знамёна, на которых вышито золотом «За Аустерлиц».
Аустерлиц был более чем памятен многом и в русском стане – в том числе самым лучшим генералам – Кутузову, Багратиону, Барклаю-де-Толли, Милорадовичу… Известно, что из 2074 офицеров, участвовавших в Бородинском сражении, 357 человек были ветеранами той, 1805 года, русско-австро-французской войне. Эти 17% офицерского состава и неизвестные нам тысячи нижних чинов были в русской армии хранителями живой памяти об Аустерлице, о гибели 21-й тысячи русских солдат, о горечи поражения. Но и о стойкости, о русской доблести…
Генерал М.И. Голенищев-Кутузов при Аустерлице лишь формально являлся главнокомандующим союзными русско-австрийскими войсками. Присутствие императоров Александра I и Франца I сковывали его инициативу. Более того, был утверждён план сражения, составленный австрийским генералом Вейротером, а тонкий план самого Кутузова – отвергнут. При этом император Александр Павлович, болезненно помня Аустерлиц, уже и много-много позже пенял и тени Кутузова: «В Аустерлицком походе я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надобно действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее».
Кутузов не видел своей вины. Свою точку зрения он изложил. Но настаивать на ней, спорить с Помазанником Божиим, кого ведёт рука Вседержителя, было немыслимым. Кутузов знал, что есть воля Божия.
Вины своей он не видел, о том он говорил и сразу после сражения, например, в письме жене: «Ты слышала конечно об наших несчастиях. Могу тебе сказать в утешение, что я себя не обвиняю ни в чем, хотя я к себе очень строг», говорил уже и после Бородино, через годы. Но счёт к Наполеону в Аустерлице у Кутузова, несомненно, был. Сражение, забравшее семь лет назад тысячи русских жизней, принесло и в семью Кутузовых личное горе. Там погиб его зять, муж любимой дочери Елизаветы – граф Фёдор (Фердинанд) Иванович Тизенгаузен, адъютант государя. Блестящий молодой человек, 23-х летний граф был смертельно ранен со знаменем в руках. Его подвиг Лев Толстой взял Андрею Болконскому в свой великий роман…
2.
Есть некая рифма между двумя чудовищными ранениями Кутузова в голову, когда пули дважды прошли внутри его черепа с обратной стороны глаз. Есть рифма между двумя ужасными сражениями – Аустерлицем и Бородиным.
После первого ранения, 1774 года, полученного в бешеной атаке под Алуштой, Кутузов долго болел, много лечился. Но тогда и мир, Европу посмотрел: средств, выделенных Екатериной II на лечение, хватило молодому подполковнику и на тёплые воды прусских курортов, и на то, чтобы поучиться военным премудростям в Австрии, Пруссии, Италии, Англии, Голландии… Екатерина Великая, поговорив с Кутузовым несколько раз (а Кутузов был златоуст!), заключила: «Надобно беречь Кутузова, он у меня будет великим генералом». Её забота о подполковнике – неоценимый дар Александру I, своему внуку, и её вклад в русскую победу главной войны грядущего века.
После второго, аналогичного ранения через 14 лет, в 1888 году, при осаде крепости Очаков, генерал-майор Кутузов болел недолго. Хотя главный хирург армии и некоторые знакомые полагали, что он не выживет, даже определяли дату – «сегодня или завтра». Находившийся с ним рядом австрийский генерал принц Шарль-Жозеф де Линь, командовавший артиллерией, отправляя донесение императору Иосифу: «Принц Ангальт сменил генерала Кутузова, того самого, у которого в прошлую войну голова была насквозь прострелена пулею позади глаз и который, по беспримерному счастию, не лишился зрения. Вчера этот генерал получил другую, подобную той, рану в голову же, пониже глаз, и умрёт сегодня или завтра». Де Линь был косвенным виновником ранения, он окликнул Кутузова. Кутузов, уже с простреленной головой, успел и попенять принцу: зачем ты меня позвал! Де Линь позже пророчески заметит: «Должно полагать, что судьба бережёт Кутузова к чему-нибудь великому, раз он остался жив после двух смертельных ран». Чудесность события отметил и главный хирург армии Массо: «Если бы такой случай передала нам история, мы бы сочли это басней. Но мы сами видели чудо, случившееся с генералом Кутузовым».
Михаил Илларионович вернулся в строй через три с половиной месяца; он выиграл схватку со смертью. Через такой же срок после Бородина русская армия будет гнать и гнать остатки наполеоновской орды так, что те, порой, будут счастливы сдаться в плен, получить шанс выжить.
3.
Не забывал об Аустерлице и поручик Фёдор Глинка, через три дня после Бородинского сражения он запишет: «Я был под Аустерлицом, но то сражение в сравнении с этим – сшибка!.. Надобно иметь кисть Микеланджело, изобразившую Страшный суд, чтоб осмелиться представить это ужасное побоище». Сам он, поэт, владел пером и оставил нам такую бесценную картину накануне сражения. Он записал 25 августа за несколько часов до боя: «Я почти целый день просидел на колокольне в селе Бородине. Оттуда в зрительную трубку – всё как на ладони! Они роются, как кроты, в земле; строят преогромные редуты, а пушек, пушек, и сказать страшно! На одном только окопе насчитал я – сто! Но не один я задержан был любопытством на колокольне: многие генералы всходили туда же… Но вот уже сумерки! Ветер поднимается с воем и гудит по шалашам…»
Адъютант Кутузова в 1812 году Александр Михайловский-Данилевский, летописец войны, оставил нам такую воистину эпическую картину: «…под Красным, обратив Наполеонову армию в нестройные, безоружные толпы одурелых людей, Кутузов сел на скамью. Погода была ненастная, и над ним поставили намет из отбитых в тот день французских знамен. На одном было написано золотыми буквами: "За победу под Аустерлицем". Посмотрев на надпись, Кутузов сказал нам: "Господа! Вы молоды; переживете меня и будете слышать рассказы о наших войнах. После всего, что совершается теперь, перед нашими глазами, одной выигранной мною победой или одной понесенной мною неудачей больше или меньше, всё равно для моей славы, но вспомните: я не виноват в Аустерлицком сражении"».
Аустерлиц для России был серьёзной раной. Это не могло не мучить. Это и притом, что с 1805 года все семь лет Россия вела непрерывную череду войн – с Францией, Персией, Турцией, Швецией.
За эти годы в императоре Александре I произошёл душевный перелом. Утверждают, что до войны 1812 года он не читал Евангелия и был равнодушен к вере. Но вряд ли это так. Известно, что ещё до начала Отечественной войны он лично руководил изготовлением походного храма во имя святого благоверного князя Александра Невского. С этим храмом он прибудет на Пасху 1812 года в Вильно. С этим же храмом он завершит в 1814 году поход в Париже. А о том, что религиозность христианского государя была укреплена и созрела именно в испытаниях Отечественной войны, мы знаем из его уст: «Пожар Москвы осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я до сих пор не ощущал. Тогда я познал Бога. Во мне созрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование Его имени и славе».
Поэтому Бородинское сражение, открывшее путь Наполеону на Москву, можно назвать провиденциальным. Это как второе ранение Кутузова, которое случайным не назвать. Ранение тяжёлое, но не смертельное, а вразумляющее.
Когда Наполеон смотрел с Шевардинского редута на солнце, лелея свою гордыню, русский лагерь спал. Нам несложно увидеть эту картину. Перед самым сражением Фёдор Глинка сидел со свечкой над письмом: «С 25 на 26. Глубокая ночь. Все безмолвствует!.. Русские, с чистой, безупречной совестью, тихо дремлют, облегши дымящиеся огни. Сторожевые цепи пересылают одна другой протяжные отголоски. Эхо чуть вторит им. На облачном небе изредка искрятся звезды. Так всё спокойно на нашей стороне. Напротив того: ярко блещут устроенные огни в таборах неприятельских; музыка, пение, трубные голоса в крики по всему их стану разносятся. Вот слышны восклицания! Вот еще другие!.. Они, верно, приветствуют разъезжающего по строям Наполеона. Точно так было перед Аустерлицким сражением. Что будет завтра? Ветер гасит свечу, а сон смыкает глаза. Прощай!»
II. Активизация памяти
1.
В юбилейные дни на Бородинских полях многолюдно.
Тысячи, десятки тысяч устремляются сюда, в эти августовско-сентябрьские зелёные пространства. Электрички выплёскивают из себя одиночек и большие группы, порой, в камуфляжах, – с рюкзаками и палатками; автомобили всех видов, цветов и марок выныривают сюда с трёх направлений и тут повсюду жмутся к обочинам дорог; из иных выгружаются велосипеды, это разумно, только так здесь беспрепятственно можно увидеть всё, побывать везде, а иначе ног не хватит. Приметны здесь и конные, это «реконструкторы исторических событий».
На дверце одного из джипов, припаркованных перед станцией Бородино, симпатичная надпись: «На Париж!»…
Нет на белом свете другого места, где бы на столь малом пространстве находилось столько памятников! Памятники возникают перед вами как бы неожиданно, но они повсюду – от Утицкого кургана до деревни Семёновской и далее – до Бородино, вдоль передовой линии русских войск, перекрывших в августе Двенадцатого обе Смоленские дороги – старую (в районе д. Утицы) и новую (в с. Бородино). Установлены памятники и вглубь линии обороны, к каждому ведёт своя дорожка. На некоторых имена погибших. Другие – памятники полкам, соединениям, родам войск – колонны, остроконечные стелы-пирамиды, поклонные и надгробные камни, это царские двуглавые орлы, кресты, пушки и ядра, шлемы кирасир…
Здесь в считанные часы одного дня, по современным подсчётам, убыло до 50 тысяч русского войска. Из 120 тысяч. Ужасные потери. Здесь всё омыто русской кровью. Всё пропитано ею, в каждой травинке…
Я, устав бродить по полям и дорогам, лёг на мураву лицом к небу. Серо-белые облака и меж ними ясная синь. Так лежали здесь раненые, умирающие. Мне на ногу уселся крошечный кузнечик. И он, поди, родня, тем кузнечикам, скакавшим здесь среди визга пуль и пушечного грохота, может его предок так же вот уселся на ногу опрокинутого взрывом моего пра-прадеда. А вот ромашка, белые лепестки и солнышко в серёдке, моя ладонь словно б в последнем движении сжала её… Всё родное. Всё своё.
2. Стыд
Главные памятники Бородинских полей – это «пушечная» стела близ Семёновских (Багратионовых) флешей и чёрная колонна с золотым «куполом-взрывом» и золотым же святым крестом – на том месте, которое зовём мы батарей Раевского.
У Багратионовых флешей, где устроен Спасо-Бородинский монастырь, на величественно-суровом памятнике из чёрного металла (это четыре этажа вертикально стоящих пушек и Святой Георгий, побивающий на вершине змия) надпись, берущая за сердце: «Содеянные вами подвиги неизгладимо будут жить в памяти благодарного Отечества. Николай II».
Похоже, именно эти слова Царя-мученика стали причиной разрушения памятника в 1920-х. А что стало причиной сноса памятника на батарее Раевского, на главном поле России, в 1930-е? Отменили русскую историю. Что послужило причиной разорения могилы великого Багратиона, обожаемого каждым русским солдатом?
Стыдно бывает так, что краска в лицо, что до слёз.
Но то – поправили, восстановили, украсили.
А причин для стыда и не убавляется.
Мы можем ли без смущения взглянуть в живые лица сотен людей, стоявших здесь насмерть, в лица боевых генералов из Военной галереи, посмотреть в лицо Милорадовичу, Ермолову, Паскевичу…
Стыдно перед пролившими здесь кровь, перед стоявшими здесь насмерть за то, что допустили мы сотворить с Отечеством в 1990-е, расчленить, как ни одному наполеону не мечталось.
3.
Наполеон помнил опыт своего непосредственного предшественника, претендовавшего на роль покорителя России, Карла ХII. Прекрасно помнил, тот шёл на Москву через Полтаву. Наполеон себя мнил много выше Карла. Историк Е. Тарле показывает ход страстной мысли Наполеона: «Пример Карла XII ничего не доказывает: шведский король не был достаточно подходящим человеком для подобного предприятия… Да, знаменитый шведский полководец погиб, но он сам виноват: зачем, будучи «только» Карлом XII, он взялся за дело, которое под силу только одному Наполеону и больше никому?» Наполеон в гордыне своей, которую трудно не назвать дьявольской, полагал, что «нельзя из одного случая (т.е. из гибели шведов) выводить общее правило: «не правило рождает успех, но успех создает правило, и если он, Наполеон, добьется успеха своими дальнейшими маршами, то потом из его нового успеха создадут новые принципы»…
Он, богоборец, осквернитель святых русских храмов, полагал, что ему, величайшему из людей, уготовлено судьбой сочинять законы истории.
Не он первый и, как мы знаем, не он последний.
В каждом столетии находились лица, готовые взяться за покорение России. Россия как искушение, всё время им казалось доступной, лёгкой добычей. Но лишь во второй половине 20 века вражий мозг додумается до новой стратегии, уразумев, что покорить Россию извне – невозможно, внешней силой – не одолеть, это непреложный закон. Одолеть же её можно лишь разжиганием внутренних страстей; главный враг русского – он сам, когда его, государственника, качнёт в анархию, ввергнет в соблазн самоубийственной свободы без Бога, тогда он и Царя на расправу отдаст, да и на родного отца нож заточит.
И вот, лёжа на жёсткой земле, на сырой траве с кузнечиком на руке, глядя в неспокойное бородинское небо, как раз и подумаешь, что создавая вооружения для отражения внешнего врага, не меньшие б нужно энергии прилагать для создания технологий подавления врага внутреннего, который выглядывает на историческую арену то с ликом благородного декабриста, то революционера-народника, а то вот уж и вовсе безо всякого лика, но лишь с вполне гнусной ухмылочкой белоленточного пусиста-креативщика.
4.
Знаете, каждый русский бывал на Бородинском поле, даже если он здесь не был ни разу. Я вовсе не имею ввиду, что благодаря Лермонтову, Толстому или искусству кино. Нет, именно физически – живой кровью своею: не мала математическая вероятность того, что предок каждого, ныне живущего, был здесь, когда ружейных выстрелов в Бородино не было слышно из-за несмолкаемого грохота тысячи пушек, когда земля шаталась под ногами.
Я знаю, что на Бородинском поле было четверо Бибиковых. Знаю и то, что один из них, 20-летний Дмитрий Гаврилович, адъютант генерала Милорадовича, совершил подвиг, указав нужное направления, передавая приказ, уже после того, как ему ядром оторвало руку. Он упомянут и у Толстого. Прообраз Пьера Безухова – Пётр Вяземский. Известный поэт через годы вспоминал о том дне, когда на Бородинском поле под ним ранило лошадь: «…А за Милорадовичем, на поле сражения, пешком угнаться было невозможно: он так и летал во все стороны… Когда был я в недоумении, что делать, опять явился ко мне добрый человек и выручил меня из беды. Адъютант Милорадовича, Д.Г. Бибиков, сжалился надо мной и дал мне свою запасную лошадь».
Знаю ещё и то, что там же, на батарее Раевского в это же самое время другой мой предок майор Перновского полка Александр Львович Тришатный получил контузию, а другой Тришатный, поручик Орловского полка, был убит…
Вникая в перипетии сражения, рождается личностная эмоция – пуля, ядро, штык здесь 200 нацелены были лично в тебя.
5.
О Бородинском сражении мы знаем почти всё, что можем знать. Хотя не ведаем даже и числа погибших (дискуссия не завершена); не знаем, и видно, без открытия новых технологий никогда не узнаем имён большинства нижних чинов. А хотелось бы – и кто, каков, откуда. Имена их знает Бог. Как и число.
Благодаря исследованиям, опубликованным уже в новом веке, мы многое знаем об офицерском составе, участниках Бородинского сражения. В наше время может представлять интерес их место происхождения.
Историк Д.Г. Целорунго в своей замечательной монографии «Офицеры Русской армии – участники Бородинского сражения» сообщает, что в 1434 офицерских формулярах (из 2074) указано что место происхождения. А география такова:
из Великорусских губерний – 682 офицера – 47.6%,
из Малороссийских губерний – 344 офицера – 24%,
из Новороссийских губерний – 72 офицера – 5%,
из Белорусских губерний – 130 офицеров – 9.1%,
из Литовских земель – 51 офицер – 3.6%,
из Остзейских губерний (Прибалтика) – 102 офицера – 7.1%,
из Закавказья – 8 офицеров – 0.6%,
из иностранных государств – 45 офицеров – 3.1%.
Мы не можем и не должны считать, указанных в последней строке иностранцев, наёмниками. Хорошо известно, что часть иностранцев любит Россию, видя в ней святость и особый, спасительный путь; любят так, как лишь мечтать бы некоторым природным русакам. Таких иностранцев мы знаем и в нашем времени. А о прежних, например, помним, что потомки наполеоновского генерала принца Евгения Лейхтенбергского приняли православие, узнав о чуде, случившемся с ним в России под Звенигородом.
Эти иностранцы – часть Святой Руси. На Бородинское поле вышла вся Русь, вся Святая Русь.
Не даром у Жуковского в его славном «Певце», созданном в 1812 году, на Бородинском поле мистически присутствуют великие полководцы прошлого – и великий князь Киевский Святослав Игоревич, упразднивший древний каганат, и святой Дмитрий Донской, указавший мечём путь из ига, и император Пётр Великий, вразумивший Крала, и Суворов, учитель всех, присутствующих на поле, лучших генералов.…
В этот день на поле сошлись цивилизации.
У Петра Вяземского:
«Этот день, где две державы,
Две судьбы сошлись в борьбе…»
Этот день в химическом составе крови каждого, кто считает себя, кто помнит себя сыном Святой Руси.
III. «С Богом, верой и штыком!»
1.
Уже с полвека, с водевиля «Гусарская баллада», в общественном восприятии война 1812 года существует как нечто совсем давнее и не вполне серьёзное, театральное. Мол, после 1941-го все эти фитили, сабельки – детскими выглядят.
Актуализировать понимание грандиозности событий 1812 года (имея перспективой грядущие испытания) – задача, конечно, не историков, но художников, публицистов, философов.
Есть в современной исторической науке такой жанр как микроистория. Глобальные процессы осмысливаются при изучении небольших сообществ людей, живших в конкретной местности и в определённое время. К таким сообществам, безусловно, можно отнести и офицеров, участвовавших в Бородинском сражении. Ими оставлены воспоминания, письма, дневники, реляции, записки…
Мы здесь оставим в стороне глобальные процессы, но при помощи одного слова, которое из-за частоты употребления и экспрессии, в нём содержащейся, можно назвать «ключевым», попробуем увидеть воочию тот ужасный день и пережить его эмоционально. Картина открывается, пожалуй, более впечатляющая, чем у великолепного Франца Рубо, ощутимей, чем возможно при современных 3D-технологиях. «Микрослово» эмоционально погружает в атмосферу события, высвечивает человека – даже и при всей простоте изложения.
Слово, которое присутствует во всех описаниях Бородинского сражения – «ужас». Слово «ужас» и производные от него.
«В этот ужасный день», – произносит генерал граф М.С. Воронцов. «Бой яростный и ужасный», – говорит генерал Ермолов. «Какое ужасное сражение», – пишет поручик Ф. Глинка.
«…В день главного сражения, – вспоминал через годы Воронцов, – на меня была возложена оборона редутов первой линии на левом фланге, и мы должны были выдержать первую и жёстокую атаку 5-6 французских дивизий, которые одновременно были брошены против этого пункта; более 200 орудий действовали против нас. Сопротивление не могло быть продолжительным, но оно кончилось, так сказать, с окончанием существования моей дивизии. Находясь лично в центре и видя, что один из редутов на моем левом фланге потерян, я взял батальон 2-й гренадерской дивизии и повел его в штыки, чтобы вернуть редут обратно. Там я был ранен, а этот батальон почти уничтожен. Было почти 8 часов утра, и мне выпала судьба быть первым в длинном списке генералов, выбывших из строя в этот ужасный день…»
Об этом же эпизоде на Семёновских флешах и о его продолжении слышим и у генерала Ермолова: «Вдруг загорелся на левом нашем крыле пушечный и ружейный огонь. Двинулись страшные громады сил и, невзирая на сопротивление наше, в ужасающем виде, медленными подойдя шагами, овладели укреплениями нашими впереди села Семеновского. Недолго однако же могли удерживаться в них изгнанные, с беспримерным уроном отступили. Раздраженный неудачею неприятель собрал рассеянных, присоединил к ним свежие войска и возобновил нападение. Полки наступающие, разрушаемые губительным огнем наших батарей и пехоты, шли бестрепетно вперед. Дивизии графа Воронцова и Неверовского встретили их штыками, и любимое оружие русского солдата одно могло продлить сопротивление. Из рук в руки переходили батареи: потеря с нашей стороны выше вероятия и граф Воронцов ранен. Командир сводной гренадерской бригады полковник князь Кантакузин, изгоняя неприятеля из захваченного им укрепления, убит. Распоряжающий сими войсками на оконечности левого крыла армии генерал-лейтенант князь Горчаков 2-й (Андрей Иванович) получил рану…»
«О, мой друг! Какое ужасное сражение было под Бородином! – восклицает в своих «Письмах» Фёдор Глинка. – Сами французы говорят, что они сделали 60 000 выстрелов из пушек и потеряли 40 генералов! Наша потеря также очень велика. Князь Багратион тяжело ранен. "Оценка людей, – говорит Екатерина, – не может сравняться ни с какими денежными убытками!" Но в отечественной войне и люди – ничто! Кровь льется как вода: никто не щадит и не жалеет ее! Нет, друг мой! Ни берега Дуная и Рейна, ни поля Италии, ни пределы Германии давно, а может быть никогда еще, не видали столь жаркого, столь кровопролитного и столь ужасным громом пушек сопровожденного сражения! Одни только русские могли устоять: они сражались под отечественным небом и стояли на родной земле…»
Непременно стоит заметить, – в этом фрагменте впервые возникает словосочетание «отечественная война» и именно в нашем понимании – как война народная. Писалось это через три дня после Бородина, 30 августа 1812 года. Тогда ещё не было мысли о заграничном походе – за пределы отечества. Широкое применение название «Отечественная война» получит через четверть века.
И ещё, – самое тяжёлое у Глинки, чему он был в тот день свидетель: «"Не заглядывайте в этот лесок, – сказал мне один из лекарей, перевязывавший раны, – там целые костры отпиленных рук и ног!"». Костры – это горы, вперемешку сваленных рук и ног, только что живых. Живи и помни тот зелёный лесок. «На месте, где перевязывали раны, – показывает Глинка, – лужи крови не пересыхали. Нигде не видал я таких ужасных ран. Разбитые головы, оторванные ноги и размозженные руки до плеч были обыкновенны. Те, которые несли раненых, облиты были с головы до ног кровью и мозгом своих товарищей...»
2. О молитве
Сквозь одно слово можно увидеть картину сражения. Но заглянуть в русскую душу это слово не даст.
Во-первых, для большинства, – а это был народ в военном деле опытный, – слово «ужас» вовсе не было тем чувством, которое ими руководит. Многие внутри сражения были именно как рыбы в воде. О том же славном генерале Милорадовиче не раз замечалось – под пулями он как дома, а шипящее у ног его коня ядро – повод для шутки. И таковых было немало. Князь Пётр Вяземский говорит о тех, кого прежде видел лишь на балах и в свете: «На поле сражения встречался я также со многими своими городскими знакомыми… Странны были мне эти встречи на поле сражения. Впрочем, все эти господа были, более или менее, как у себя, или в знакомом доме. Я один был тут новичком и неловким провинциалом в блестящем и многолюдном столичном обществе…»
А вот каковы солдаты (по воспоминаниям ветеранов Лейб-гренадёрского полка): «Солдаты не шутили и не смеялись, а сидели и с нетерпением ожидали, когда дело дойдёт до штыка, – в ожидании же щипали траву. А тут около и спереди: дым, пыль, крики, стоны, свист пуль, ядер и гранат! Там вырвет ряд, там целую кучу людей перекалечит! а наши сидят себе спокойно…»
Сидят в окопе, ждут приказа, пальцами траву пощипывают, а в ней кузнечики; молятся солдаты…
Вот что и даст заглянуть в сердце русского человека, без чего неточна любая картина.
Историк Лейб-гренадёрского полка прапорщик Гребенщиков писал: «Вообще же в эту тяжёлую для России годину, все её верные сыны – солдаты русские, так сражались, так крепко стояли грудью за Православную веру, и Русского Царя, что трудно выделить какой бы то ни было полк; все умирали за Россию, как подобает умирать русскому человеку… Это сражение доказало, что если войска любят и преданы Царю, Отечеству и Вере, то число неприятеля ничего не значит, а так же очень мало значит искусство его!»
Лейб-гренадёрский полк стоял у деревни Утицы, откуда вчера в полдень, 25 августа, начался крестный ход с чудотворной иконой Божией Матери, вынесенной из Смоленска. Гребенщиков пишет: «Солдат кропили св. водой. Тысячи людей стояли и молились о спасении Веры, Царя и Отечества Русского народа! На середине позиции икону встретил князь Кутузов; он, окружённый многочисленной свитой, приложился к ней и сделал земной поклон...»
И вот важная подробность, и какая важная: «Между тем купечество и весь русский люд принесли богатое угощение своим храбрым защитникам. Но когда каптенармусы стали звать солдат выпить чарку водки, так многие отказывались, говоря, что не к простому празднику готовятся, а лечь за родную землю, – а потому молиться надо, а не пить! Погода была хотя ясная, но сырая и холодная. Несмотря на это, костров почти нигде не было разведено – до них ли в такую минуту! Ни песен, ни смеху не слыхать. Все молились…» Ну а «французы стояли в виду наших и пировали целый день и ночь с 25-го на 26-е. Но вот взошло солнышко. Утро было ясное; праздничная погода…»
Фёдор Глинка писал не лишь дневник:
Мы вперед, вперед, ребята,
С Богом, верой и штыком!
Вера нам и верность свята:
Победим или умрем!
Вера Православная, молитва – вот что было воздухом Бородина. Двигателем воинского подвига – осознание святости дела.
Бородино – конечно, русская победа: враг не добился поставленной цели, не разгромил русскую армию. Кутузов отвёл войска в надлежащем порядке. Лихой Милорадович прикрывал отход.
3.
Когда говорят (например, Евгений Тарле), что после сражения «никто до последней минуты не мог при всех усилиях понять, чего же хочет Кутузов», а сам он, мол, уже принял решение оставить Москву без нового сражения, то этим приписывается Кутузову какое-то явно нерусское свойство. Да, Кутузов мог, воюя ещё весной 1812 года с Турцией, обвести вокруг пальца всех турецких мурз и визирей, видя их насквозь, зная особенности и пристрастья каждого, подталкивая их к тем поступкам, которые нужны России. Он так в мае и завершил войну, разгромив своей 15-тысячной армией 60-тысячную османскую, подписал мир, обезопасив границу с юга, за что и был награждён титулом графа, а вскоре и светлейшего князя.
Но игра с туками – одно. Москва же не могла быть отдана русским человеком, даже и столь недюжинного ума, по холодному расчёту, мол, «потеря Москвы не есть ещё потеря России». Подобные высказывания хрестоматийны. Тарле полагает, что Кутузов умышленно путал окружающих, говоря приближённым вещи противоположные. Например, генералу Тормасову: «Настоящий мой предмет есть спасение Москвы». А генералу Ермолову светлейший вознамерился пощупать пульс, когда тот заикнулся о необходимости оставить Москву: «Здоров ли ты?» Тарле говорит, что Кутузов «путал и противоречил себе, но всё это для того, чтобы показать прежде всего солдатам, что он ни за что не хочет отдавать Москву», мол, «ни за что не хотел уходить, да что же поделаешь, если Божья воля?» Слово «Бог» в труде советского академика Евгения Тарле (1874-1955) писано со строчной буквы то ли в духе времени, то ли не лишь по этой причине. Хотя из его биографии и известно, что происходил он из рода цадиков, но при поступлении в Киевский университет был крещён.
Представляется, Кутузов действительно до последнего момента не знал, как быть. Всё существо протестовало против мысли оставить Москву и отдать её святыни на осквернение. Известно, Кутузов был молитвенник, он любил церковную службу, он искал исполнить не свою, но Божию волю. Он ждал откровения. А когда прояснилось, он и произнёс, вдруг оборвав совещание: «Я приказываю отступление властью, данной мне государем и отечеством».
Своё личное мнение его уже не интересовало.
Ночью он плакал в своей избе.
+++
Поле Куликово, Бородинское поле, Прохоровское поле…
У каждого русского века – своё.
Поле ХХI века пока ещё безымянно. Впрочем, оно в груди каждого человека, читающего по-русски и помнящего, что он русский.
Олег Слепынин (Черкассы)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
