«Сорокалетию Победы посвятил выставку живописных произведений художник из Россоши, ветеран Великой Отечественной войны В.Г. Цимбалист.
В зале районного дома культуры представлены до полутора сотен картин и этюдов. Большая часть мастерски исполненных работ заставляет удивиться – как красивы наша родная природа и люди, живущие рядом с тобой.
– На трудных дорогах войны верили – придёт победный час, будет над нашей землей мирное небо, – говорит художник. – Я и попытался напомнить языком живописи: отдавали фронтовики свою жизнь за эту красу, берегите её и приумножайте...»
***
Припоминаю: с Владимиром Георгиевичем свела – сблизила нас районная газета в начале 1970-х.
В редакции на «горячей» планёрке журналисты согласились, что совсем уж поскучнела первая страница. «Фотокор выдаёт портреты «окаменелых» лиц. Подписи к ним строгаем на одну колодку. «От штампов скулы оскоминой сводит,» – высказывал сердито очевидное всем ответственный секретарь Виктор Семёнович Желтухин. Фотокорреспондент Иван Петрович Девятко, мастер своего дела, конечно, пытался оправдываться: потрясал подшивкой центральной газеты, убеждал, что его снимки ничуть не хуже. «Бракоделов вездехватает!» – ничтоже сумняшеся, утверждал непререкаемо «начштаба».
Судили-рядили и сообща решили: в первополосном разделе, определяющем лицо газеты «человек труда», размещаем не фотографии, а нарисованные портреты заслуженных людей. Своего художника в штате районки нет, выбирать приходилось из общественных помощников. Уговорили – Цимбалиста, преподавателя рисования в соседей третьей школе. Заботы на него возлагались не из простых. Предстояло месяцы кряду еженедельно выдавать на прожорливый газетный конвейер по портрету. И это человеку, без того обремененному обязанностями учительскими и домашними, ведь большинство старожилов нашего городка, Владимир Георгиевич был в их числе, традиционно и по привычке кормило семью с собственного сада, огорода. Уговорили – сказано точно ещё и потому, что большими гонорарными деньгами художника редакция не могла зазывать, а ведь человеку с кистью – красками при желании бесхлопотно заработать прилично куда проще на оформительских поделках.
И вот, отправляясь в поездки сельскими дорогами, заезжаем за художником. Тут-то и пришлось видеть Цимбалиста в работе. Вместе беседуем с нашими героями – дояркой, механизатором, бригадиром. Владимир Георгиевич уже священнодействует над альбомным листом, обычно очень разговорчив, пока присматривается к лицу человека. Уловив в нём характерные черты, вдруг умолкал. Слышался только яростный росчерк остро отточенного карандашного «сердечка» о бумагу. Изредка отрывался на миг от листа, взлетала вверх ладонь, поправляя ниспадающий на глаза пышный чуб. В ту минуту сосредоточенности художник так уходил в себя, что не слышал даже оклика. Впрочем, его понимали – старались не докучать расспросами.
Запомнилось первое знакомство сельского жителя со своим, только сотворенным на глазах, портретом. С нескрываемым интересом, но и с заметной недоверчивостью он брал в руки рисунок – и губы сами расплывались в улыбке.
– Вроде – похож.
– Чего там – вроде? Не придумывай. Точно тебя нарисовал, как сфотографировал. – Вслух дивились умению художника всегда толпившиеся рядом свидетели открытого урока рисования.
После, годы спустя, доводилось видеть на межоконном простенке деревенского дома ровненько вырезанный из газеты портрет хозяина или хозяйки в остекленной рамке.
– Схоже получилось. – Это я услышал ещё в детстве, и тогда же пристрастился к рисованию, – рассказывал нам Владимир Георгиевич.
Учительница вывешивала на классной доске картинку – зайчики с морковкой – и давала задание: срисовывайте, ребята. Володя исполнял задание быстро, а дальше... на тетрадном листе выписывал портрет соседа, своего однофамильца. На переменке в картинке все узнавали Васю Цимбалиста. И наперебой просили:
– Нарисуй меня.
Так и закрепилось за мальчишкой звание школьного художника. Уже в четвёртом классе директор вызвала к себе Володю и сказала: заболел учитель, проведёшь за него урок.
– Боюсь ответить, что – страшновато. А директор меня и не спрашивала. Завела в класс, объявила: Владимир будет у вас учителем, слушайтесь.
Повернулась и ушла. Ребята на меня глядят, все молчат, и я не раскрываю рта – не знаю, что им сказать. А затем будто кто меня подтолкнул – взял в руку мелок и стал на доске рисовать то, что видел в окне: берёзку, лужок, коза пасётся на приколе. Мою картинку начали срисовывать и ребята. Пыхтели весь урок. К концу даже директор заглянула, удивилась: уж странно тихо в классе.
Тягу к рисованию в старшем сыне (в рабочей семье растили троих детей) поддерживала мать Евдокия Яковлевна. Отец слесарил в локомотивном депо, имел возможность бесплатно проехать железной дорогой. Собираются родители в Москву, попросит Володя: краски купите. Отец отмахивается, мол, баловство это. Его понять можно – на одёжку ребятне скоплены деньги, в большой семье каждая копейка учитывается. А возвращаются, мама всовывает сыну в руки свёрточек и, приклонившись к уху, тихонько наказывает сразу не разворачивать. Отец замечает, добродушно ворчит: чего, мол, теперь крыться, обхитрили его.
Те краски Володе, Владимиру Георгиевичу, – в памяти на всю жизнь, как мамино завещание – не оставлять рисование.
…Дальний просёлок располагал к беседам. Художника сажали на переднее сиденье, а он чувствовал в начальственном кресле себя неуютно. Держался к нам вполоборота, охотно рассказывал о себе.
– Я – кубанский казак! Родился в старинной станице Тимашёвской 25 мая 1924 года, когда вся семья уже сидела на чемоданах. Переехали на железнодорожную станцию Россошь. Здесь палку кинь – в Цимбалиста попадёшь обязательно. Верить фамилии, кто-то в роду у меня был музыкант. Знаете, есть старинный музыкальный инструмент. Доска, на ней струны натянуты. Гусли древние – точно! Тронь струны – поют!
-Поселились рядом со станцией, на хуторе Эсауловка. Да, а ведь соседом у меня был артековец – пионер Женя Карпов. Сейчас большой писатель. Не читали? В Ставрополе живёт. Свои книги мне присылает. Его переводят, за рубежом печатают.
Евгений Васильевич Карпов, дружбой с которым гордился Владимир Георгиевич, в преклонном возрасте напишет книгу воспоминаний. В ней начальная глава – об Эсауловке.
«Интересный это был хутор.
Был, потому что теперь уже его нет – город вобрал его в себя.
Строения в нём, тогдашнем, были украинские – низкие хаты с высокими соломенными крышами, с узорчато расписными ставнями и окнами, с завалинками и чисто выбеленными стенами. Были и русские – дома, крытые железом, обшитые тёсом, с резными фронтонами и железными петухами на трубах.
В школе хуторяне учились русскому языку, а у себя дома говорили на «хохляцком», какой-то смеси из русских и украинских слов. И называли они себя хохлами, уверяя, что украинцы и хохлы – это совсем не одно и то же. Работали хуторяне на железной дороге, на станции Россошь. Сажали бахчи, водили птицу, коров, свиней. Даже не поймёшь: хуторяне были рабочими или рабочие были хуторянами».
Писатель Карпов сменит не одно место жительства – Подмосковье, Киев. Что интересно – над его письменным столом всегда будет висеть небольшая в размерах картина Цимбалиста: речка детства Чёрная Калитва в кувшинках, высокие вербы и крутой берег, где –
Могуче веет дух былинный
С речных обрывов и холмов.
Где –
Скелет моста ползучий поезд
Пронзает, загнанно дыша,
И, в беспредельности освоясь,
Живая ширится душа.
Это строки из стихотворения тоже земляка, близкого человека художнику – ныне известного русского советского поэта Алексея Прасолова, выросшего в заречном селе Морозовка.
Мамин завет – не терять Божий дар, страсть к рисованию – сын исполнил не сразу.
Из школы – в фабрично-заводское училище.
В цеху воронежского авиационного имени Ворошилова за станком готовил детали, не ведая, что из них на сборочном конвейере рождается первый в мире бронированный крылатый штурмовик. ИЛ-2 станет лучшим «воздушным танком» в небесах Великой Отечественной, второй мировой войны.
В 1942 году авиазавод № 18 эвакуируют на Волгу – в Куйбышев-Самару. Володя вернётся в родную Россошь и сразу же добровольцем уйдёт на фронт.
«Учили недолго. Стал связистом миномётной роты». Боевое крещение Цимбалист принял в полях под Курском. Сдерживали натиск фашистов, яростно рвавшихся взять древний русский город. «Марш-бросок к городку Суджа. Как в песне: с неба полуденного жара – не подступи! Первые бои суматошные. Вначале повезло – немцы отступили за речку, оставили нам свои траншеи. К ночи поступила команда: выдвинуться вперёд. Нашей пехоте миномётный взвод нужен в подкрепление». В сиянии лунном чужих приняли за своих – вошли в расположение противника. «Когда немцы и мы разобрались – кто есть кто, схватились драться врукопашную. Силы неравные. Отступаем. Да на минное поле. Много ребят полегло».
В Сталинградскую битву боец вступил воином опытнее. Его первый гвардейский механизированный корпус в составе войск 3-й гвардейской армии Юго-Западного фронта прорывал фашистскую оборону на Дону между станицами Боковская и Каргинская. В наступательной операции «Малый Сатурн» нанесли упреждающий удар по вражеским тылам с тем, чтобы пресечь попытки гитлеровцев проложить надёжный путь в «котёл» на Волге и спасти от разгрома окружённую армию фельдмаршала Паулюса.
«В бою за хутор Астахов нужно было протянуть телефонный кабель к укрывшемуся впереди офицеру-корректировщику. Соединить его аппарат со штабом батальона. В пути под вражеским огнём погиб связист, мой земляк из села Морозовка, Анатолий Белогорцев. Закрепил я надёжнее катушку с проводом на спине. Где шагом. Где ползком. А тут – метров двести открытая местность. Выждал, когда обстрел стих, и – что было сил, рванул через поляну навпростец – напрямик. Немцы теперь по мне бьют из миномёта. Обошлось. Проскочил и свалился на головы офицеру и его телефонисту. Шальным осколком связиста ранило при мне. Перевязали. Офицер указал, где мне нужно занять место с хорошим обзором. Кругом разрывы, летят комья мёрзлой земли, пыль тучей. Подключаю телефон. Слышу голос командира. Кричу ему: «Жив! Пока ничего не вижу!» Опять всё улеглось. Замечаю, что немцы неподалёку из балки выбираются, сосредотачиваются на кукурузном поле. В трубку докладываю об этом командиру. Через считанные минуты наши миномётчики ударили точно в цель. Фашисты не успели подняться в атаку. На поле – сплошь убитые лежат. А мы почти без потерь освободили хутор».
«Со смертью разошлись разными дорогами, но – ранить ранило. Лечился в госпитале. По состоянию здоровья в строй не вернули. Приехал домой, в освобождённую Россошь».
О своих боевых наградах Владимир Георгиевич не рассказывал. Но они были. В дни сорокалетия Великой Победы ему вручили орден Отечественной войны второй степени.
Война не ожесточила парней с сельских рабочих окраин. Они оставались – духовной жаждою томимы. Фронтовик Женя Карпов поступил учиться в Литературный институт имени А.М. Горького. Любовь к рисованию привела воина Володю Цимбалиста в Ворошиловоградское (Луганское) художественное училище. По его окончании большую часть лет проработал школьным учителем рисования, перед выходом на пенсию – преподавателем в Россошанской детской школе искусств. Через его класс прошло не одно поколение учеников, остающихся благодарными учителю, какой ввёл их в мир прекрасного.
И при всей понятной нам обыденной занятости Владимир Георгиевич смог из детских лет пронести умение кистью художника порадовать душу человеку. Судьба ведь не обделяет толикой таланта каждого из живущих на земле, но зачастую он так и остается частицей, добрым воспоминанием о юной поре. Учитель сохранил в себе чувство удивления чаще не замечаемой красой окружающего мира и выказал это чувство в картинах, какие и представил горожанам вкупе выставкой на шестидесятом году своей жизни.
***
Несуетно всматриваешься в его картины. Словами трудно пересказывать нарисованное, но на то она и живопись, чтобы её смотреть. И всё же. Июньская «Дорога к Дону» в канун сенокоса чарует луговым половодьем зеленотравья. Тут, правда, краски, что называется, и в натуре бросаются в глаза. А вот в промозглом, сером «Туманном дне» теперь и тебе увиделось в чуть подтаявшем снеге долгожданное, желанное предвесенье. Немного отступишь в сторону – вдруг зажила малоприметная картинка, теперь действительно веришь художнику, что на речушке «Лёд сползает», что зашумел в луговой пойме тополёвый ветер, что потеплел зимний день, что несказанно чист свежевыпавший снег, что мартовские сугробы голубоваты, даже синие.
Без вопросов ясно, что в авторитете у Цимбалиста прежде всего мощное реалистическое искусство художников-передвижников, в течении их на века благодатных традиций он и старается держать путь. Стремится преодолеть слащавость в живописи, а это дается не просто: любимое и родное всегда тянет приукрасить. Заставляет почувствовать щемящую грусть русской провинции.
После выставки невольно вдруг является в тебе потребность взглянуть пускай лишь на репродукции картин старых русских мастеров – хотя бы на ржаное поле и лесную глухомань Ивана Шишкина, увидеть вновь саврасовских «Грачей» и мокрое небо над «Мокрым лугом» Фёдора Васильева. Или отвести душу воскрешением в памяти полотен уже признанных твоих современников – от пластовской «Весны» к берёзовым ветрам Валентина Сидорова, к «Хозяину земли» Александра Шилова. Уже рождением этого желания благодатно пусть малое, но утверждение правдивого, питающего ум и радующего душу искусства, не загадочно-ребусного, головоломного.
На большом иль малом холсте очевидное окружение, чаще тобою не замечаемое – и вдруг ожившее во взгляде человека, одарённого художественным чутьем. Так и хочется картину сопоставить с «окном» в неброскую красками родину, пусть малую, но твою, милую. Так и выплывают в памяти поэтические строки Анатолия Жигулина, в которых пронзительно точно запечатлелся городок шестидесятых годов: «Лугов желтеющая роскошь. За речкой тонкая ветла. И тихий белый город Россошь, где ты к вагону подошла».
Владимир Георгиевич слушает мои слова и соглашается:
-Ведь мои картины пишутся, как стихи. Останавливаюсь на бросившемся в глаза местечке, подсказавшем мне тему на новый холст. Изучаю, в какой час дня этот уголок выгоднее смотрится, мысленно обставляю пространство полотна. И когда уж про себя вижу картину, устраиваю этюдник на багажник велосипеда и спешу на «натуру», на мой пленэр.
Рисую, пока в душе не перегорело...
***
Сквозь поэзию, как обычно случается, прорастает жизненная проза.
Ходишь по выставке одиноко, они ведь, к сожалению, редки в малых городках, Россошь не исключение, и уже потому мало посещаемы, что обидно. Впрочем, мало посещаемы не только по этой причине. Открытие своей выставки Цимбалист выхлопотал в разных рай – кабинетах. Люди, облечённые властью, должностью направлять культурное воспитание местного жителя, не спешили принять предложения учителя.
-Надо посоветоваться. – Называлось новое лицо. И хоть чувствовал себя докукой, Владимир Георгиевич не отступил. А теперь, устроившись у телефона со справочником, зазывно названивал по школам, училищам. Приводили учителя своих школярят, художник за поводыря, до хрипоты в голосе объясняет ребятне, как «увидеть» картину.
Съехались в дом культуры посовещаться, обсудить текущие хозяйственные дела руководители всей округи. Уж очень хотелось Цимбалисту, чтобы они в перерыве зашли на выставку, попросил объявить со сцены, пригласить. Вдруг кому глянутся картины, захотят дома, в селе, украсить ими клубы, красные уголки. Дело не только и не сколько в деньгах. Правда, и они не лишние… Кисти и краски, холсты, рамки и подрамники, этюдники в магазине за так, за красивые слова художнику не дают. Владимиру Георгиевичу не хотелось после выставки скопом увязывать свои труды, своё богатство и увозить в домашнюю кладовку. Почти стена в стену с Цимбалистом доживал свой век старый художник, не любитель, профессионал, член Союза художников. Что-то не ладилось у него в жизни. Покинул он большой город, обосновался на жительство на родине, и теперь в его квартире в безвестности выцветают в пыли и его картины, какие рисовал радовать душу человеку.
В канун местной выставки зал дома культуры был обновлен пейзажами сторонних художников. Четыре картины куплены за немалые деньги. Нет, не халтура, стоящее искусство.
– Я бы нарисовал не хуже, зато – своё, родимое, уже тем близкое. И дешевле обошлось бы. – Об этом хотел поговорить Цимбалист с директорами заводов, совхозов, с председателями колхозов.
Не уважили художнику, посчитав прихотью его просьбу, постеснялись пригласить людей побыть гостями на выставке. Ближе к её закрытию состоялся разговор о купле-продаже картин для молодёжных общежитий. После авторитетных консультаций Владимиру Георгиевичу даже, как ему показалось, обрадовано известили:
– Не получается. Оплату по трудовому соглашению сейчас в банке не пропустят. Безналичные средства есть, но вам эти деньги не перечислишь. А потом – оценить картины должны знающие специалисты, из областного центра.
Хлопотно чиновнику. Проще – вежливо напомнить:
– Снимайте, наверное, картины, зал высвобождайте. Конференция ответственная намечается, буфеты здесь будем размещать.
Я вызвался помогать ему. Картины Цимбалисту набился грузить в машину подпитой кочегар, Владимир Георгиевич как чувствовал, упрашивал:
– Сами обойдёмся.
Помощник не отступился, но в конце работы остроугольным краем рамы неосторожно прорвал полотно лежавшей сверху картины. Чтобы не расстроиться, Цимбалист даже не стал осматривать её.
***
Днями встретил художника,
– Хочешь поглядеть новую работу? С утра туман и гололёд, жена в голос: куда тебя несёт! А ведь получилось. Не зря, кажется, мёрз...
Вижу сосредоточенного, чуть сгорбившегося над этюдником человека, чьи волосы уже побиты морозцем…
* * *
Владимир Георгиевич ушёл из земной жизни рано, только – только отметил шестьдесят четвёртый день рождения. Случилось это 24 мая 1988 года. Поехал на угольный склад. Там ему загрузили тележку антрацитом. Гнал вслед за трактором велосипед. Обрадованный тому, что так удачно всё сложилось, спешил закидать лопатой уголёк в сарай. Скорее всего, не уберёг себя. Сердце не выдержало…
В начале двухтысячных в Россоши прижился фестиваль Слободской украинской культуры. Он всколыхнул даровитых – певцов, танцоров, любителей живописи. Лауреатам вручали «дипломы с именем». Лучшие из лучших мастеров декоративно-прикладного искусства награждались красочным листом с портретом Владимира Георгиевича Цимбалиста.
В первом выпуске альманаха «Слобожанская тетрадь» (Воронеж – Россошь. 2006 год) рассказывалось об именитом земляке.
…Гостям задворки обычно не показывают. А зря. Есть в них своя прелесть. Художник из Россоши Владимир Цимбалист всю жизнь любил рисовать городские окраины. После его внезапной кончины картины, этюды по воле родных уже в годы «базарной перестройки» попали на выставку-продажу. Вроде бы бесхитростная «натура» на полотне, картоне, а мастер в ней высмотрел такое, отчего вдруг теплеет душа. У нас, как всегда, с деньгами туговато. Полюбуемся и – уходим. Надеялись, останутся картины в открывшейся местной галерее. Не вышло по-нашему. В кои-то веки занесло в Россошь американцев. Люди не из богатых, учителя, а выкладывали деньги, не торговались. В далёком Канзасе те небольшие полотна для них теперь, наверное, как окошко в Россию. Жаль, конечно. Случившееся не переиначишь. А задворки-то с нами! Выйди на окраину.
Полынь на огородной меже. Невесть из чего склепанный покосившийся заборчик. Старая груша с густыми ветвями в любую пору ветроломна, защищает дом. А видимая отовсюду церковная колокольня – как хранительница города.
Полюбуйся и вспомни певца окраин.
Часть работ Владимира Георгиевича Цимбалиста, к счастью, есть ещё в краеведческом музее и выставочном зале. Холсты хранят сокровенное. Его и наше.
На снимке: «Автопортрет» кисти Владимира Цимбалиста.
Пётр Чалый (Россошь Воронежской обл.)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
