Наша «районка» 1960-х годов с первой страницы радостно возвещала: в Новой Калитве родилась улица, куда переселяются жители окрестных хуторов. Как ни торжествовать – у двора новосёла из глухомани водопроводная колонка и не сельповская «потребиловка» вамбаре до колхозной поры, а торговый магазинный ряд с хлебопекарней, больница, средняя школа. Стоит ли печалиться о том, что нет больше в дальней степной стороне Зелёного Яра, Кошарного, Комарово, Ильюшевки, Ясного...

Пусть лишь сторож Василий Кривошея, местный сочинитель стихов, вздыхает:

С утра мужик наладил косу,

В телегу заложил коня,

И петухи разноголосо

Пропели о начале дня.

В платочках Дарьи да Марии

На росы выгнали коров.

Так в центре матушки России

Жила деревня в сто дворов.

Девчата пели под гармошку,

Цвела под окнами сирень.

Курили парни «козью ножку»,

Носили кепи набекрень.

Конечно, на редакционной летучке единодушно материал занесли в лучшие, отметили, что подобный опыт заслуживает должного распространения и поддержки. Говорили, хотя и понимали: ведь с газетных страниц рассказываем о том, как ДОЛЖНО БЫТЬ. На самом-то деле, в жизни сселение хуторов проходило совсем по-другому.

До сих пор в памяти не записанный в блокнот рассказ, точнее – плач доярки из Зелёного Яра.

– Переехали, а куда деваться? Сначала у нас школу прикрыли. Москва по всей стране как скомандовала!? В начальной школе ведь из четырёх прежних классов три оставили. Деток за партами сразу убавилось. На хуторе учителя невыгодно стало содержать. В магазин товар перестали завозить: мол, плохо раскупается. Следом за учительницей продавщица рассчиталась. С фермы коров угнали, нам теляток оставили, чтобы сараи не пустовали.

Такие, как мы, моложе, сглупили – сорвались с места. Кто в Калитву, а большинство уехало сразу подальше, в города.

Господи, дом с железной крышей оставили, сруб дубовый. Сколько труда вложили, как радовались – всё прахом.

Поеду на родные могилки, накричусь в голос. Ведь придёт час – кладбище распашут, засеют.

Корю себя. Не послушались стариков. Ведь просили они: оставайтесь, будемжалиться в область, в Москву. Найдём управу – вернут нам и магазин, и школу.

Вот наказали себя, так наказали...

Женщина причитает, спешит выговориться мимоезжему собеседнику, душой понимаешь её, а раздумаешься: чего тужить, что потеряли? Жизнь-то в большом селе вроде легче, лучше. Хотя едешь улочками такого хуторка с заброшенными подворьями, оторопь берёт: фронт прокатился, одни столбы высоких печных труб в обрыжелых грудах пожжённых дочерна кирпичей стоят обелисками покинутому человеком жилью.

И хоть вычеркивала из своих адресных списков сельцо почта, хоть электрик отрезал на шагающих от избы и до избы столбах провода – старые люди не торопились покидать обжитого места. Тем и отодвигали бульдозерный набег техники, после какого в лучшем случае до поры оставались лишь кладбищенские кресты посреди поля, какие всё плотней окружал, затягивал петлёй борозды бездушный плуг.

Вот уж и села нет, а кто-то посейчас пишет: родился в Зелёном Яру...

На старой яблоне кукушка

Кому-то дарит долгий век...

Давно исчезла деревушка,

Уехал в город человек.

Краснеет в зарослях шиповник.

Бурьян на брошенных полях...

Однажды бравый подполковник

Сюда примчал на «Жигулях».

Неспешно вышел, снял фуражку,

Очки защитные – в футляр...

Сказал, одёрнувши рубашку:

– Ну, здравствуй, мой Зелёный Яр.

Шуршал ковыль – родитель злаков,

Мелькнул сурок... И – тишина.

И подполковник вдруг заплакал,

Прикрыв фуражкой ордена.

Долго же держалась наша деревня. Вынесла на своих плечах, спасая страну, неимоверные тяготы. А тут, когда вроде наступил час выпрямиться, вздохнуть полной грудью сельскому человеку, когда вроде жить бы да жить – на глазах одного поколения обезлюдела земля.

И чья недобрая воля превращала село в руины?..

Возвращаемся к этому вопросу неспроста, чтобы и покаяться в уже содеянном, и найти верную дорогу в завтрашний день.

Леденящие душу ветра окутали холодом сельских жителей в пору хрущёвской «оттепели» с 1955 по 1965 годы. На стол вождю учёные-академики, затаённо и вожделенно уже посматривающие на «цивилизованный Запад», выкладывали «проспекты» общественного и экономического «развития» страны. Сельские поселения, в частности, поделили на – «чистые и нечистые». «перспективные и неперспективные».

«Исторически сложилась довольно распылённая сеть мелких сельских посёлков. Большинство этих посёлков не отвечает современным требованиям к социально-культурному обслуживанию населения, поэтому согласно схеме районных планировок из 705 тысяч имеющихся в стране сельских посёлков дальнейшее развитие должны получить только 120тысяч.

Экономические расчёты показывают, что для обеспечения равного уровня обслуживания в малых сёлах требуется в 5-6 раз больше врачей, в 2-3 раза больше учителей...

Необходима активная целенаправленная работа по сселению мелких и мельчайших посёлков... Задача заключается в том, чтобы найти оптимальные формы и методы сселения мелких посёлков, придать этому процессу планомерный и организованный характер».

Власть принимала научные «сценарии будущей деревни». Разработки провозглашались руководством к действию в государственных программах, на осуществление которых выделялись сотни миллиардов рублей капиталовложений. Ликвидация, а. по сути, заказное убийство «неперспективных сёл» началось и продолжается сквозь десятилетия в наше время с переменным успехом: то ясное небо, то неистовый ураган. Только тезис «об исчезновении деревни» теперь тоже научно объясняется явлением «общемировой тенденции», которую человечеству не остановить.

«Иного не дано».

Скажете: мало ли чего пишут учёные...

Пишут, действительно, много и не всё с ходу принимается на веру. Но вот призывы «рушить до основания» (этим словом даже облагозвучили текст партийного гимна, в «Интернационале» Эжена Потье – «разроем до основанья») – удивительны на скорый отклик. Встречаемся с директором Россошанского птицеводческого объединения. Одну из лучших птицефабрик страны «гайдаровцы» местного пошиба вскоре разнесут в пух и прах, расчищая магазинные прилавки для перемороженных и залежалых американских куриных «ножек Буша». Районное и сельское начальство не зазря ведь в ту пору возили на учёбу за океан. Вид у директора понурый, так и вырвалось спросить:

– Что, Иванушка, невесел, что ты голову повесил?..

– Трест давит. Требуют раздать птичники в аренду. Им о хозрасчёте толкуешь, а они – своё. Круши отлаженное хозяйство... Дураку ясно, а я всё не могу поверить, что к банкротству толкают.

Речь ведь вели о фабрике-гиганте, какая обеспечивала заполярье и наш край яичком, птичьим мясом.

Опять знакомо до боли: ломать – не строить.

Живуче мнение, что пока ещё сравнительно плотно заселённое Черноземье вторая уже хрущёвская «коллективизация» обошла стороной. Как смотреть? С журналистом и давним краеведом Григорием Филипповичем Вороной дотошно перебираем названия сёл, хуторов, какие ещё двадцать лет назад были живы в Ольховатском районе – малом по величине. Здесь, кстати, в силу ряда причин сравнительно слабее шёл отток сельского населения.

Филиппович припоминает, только успевай записывать.

– В моём родном Марьевском сельсовете была Марусивка – колхоз имени Куйбышева. Ещё держался хутор Подлужный.

Так. В Степнянском совете – Переходов, Жохов, Виткалы. Виткалы прямо за Неровновкой, где проживал прадед Антона Павловича – Михаил Евстафьевич Чехов. А на хуторском кладбище недавно со школьниками поправили могилы мальчишек, их сверстников, какие в тот день, когда на хутор пришли фашисты, взялись за оружие, полегли в неравном бою.

Дальше – Запольный, Болехов – тут колхоз назывался «Красный хлебороб».

Чуть не упустил Красный яр. Его совсем недавно насильно разогнали не без помощи американской фирмы знаменитого капиталиста Арманда Хаммера. Аммиакопровод рядом с хутором проложили, теперь – запретная зона для проживания. А сорок дворов было, ферма.

Хутора Заичин, Лозоватый, Крейдоватый, Кудлай.

Эх, девки, мои,

Девки чернобровы!

Пропололи на Базах,

Теперь на Диброву...

– пели свекловичницы. Заканчивали прорывать бурячные посевы на Базах, тяпки на плечо – и правились к недальнему хутору. Голосисто пели.

Ещё – хутор Яр. О нашем Сусанине слыхал? Скоробогатько, житель Яра, привёл фашистов прямо под огонь наших «катюш».

Рассыпное, Березняги, Шелякин, Соловьёв...

В поминальный список по Ольховатке вместе с краеведом внесли ни много ни мало – 25 селений. А рядом Россошь с её Пшеничным и Солонцами, Крещатым и Топило, Красным пахарем. А там кантемировские Жёлобки и Крутенький, Лесково.

Одни имена песенной строкой.

А горькие цифры удваиваются, увеличиваются в арифметической прогрессии…

Вот так: «стояла тут Егоровна, работницей была не последней, на матушку-Россию работала». Стояла, казалось, вечно, а нынче – и следа нет. Пустынное поле в суходольном яру, тишина и вороний грай. Как не поддержать в раздумье на пепелище героя повести «Пожар» Валентина Распутина, какой решил хоть вешкой означить исчезнувшую во мгле деревню.

Пытается это сделать и мой собеседник Григорий Филиппович. В газете, на встречах со школьниками и их учителями ратует за то – чтобы установить памятные знаки на месте исчезнувших селений, в школьных и клубных краеведческих музеях составить местную летопись – энциклопедию сёл и хуторов. К сожалению, призывы краеведа так пока и не услышаны никем. А ведь уходят из жизни те, кто родился и рос в этих по-своему прекрасных местах, с годами забывается не только расположение, но и певучее имя поселений наших отчих, селений, где, вдумаемся, часть истории нашей Родины. И важна не только память о прошлом, о земле, давшей нам жизнь и язык. Дети и внуки должны видеть, как ценим кровное, родное. Увидят – научатся осознано обретать ответственность за отчий дом. А там, гляди, -

…на этом грустном месте

Кто-нибудь поселится опять.

Таким высоким гостям дорога в село Митрофановка выпадает не часто. Когда Виталий Иванович Воротников вышел из цеха местного авторемонтного завода, за воротами проходной его уже толпились люди. Встреча члена Политбюро ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР со здешними сельскими жителями получилась незапланированной. Разговор пошёл серьёзный: о судьбе «перестройки», об отношении к ней.

– Какие будут пожелания, наказы мне, как вашему депутату? – спросил Воротников.

– Скоро тридцать лет хлопочем, просим об одном – восстановить в прежних границах Михайловский район.

История вопроса такова. После укрупнения сельских Советов, колхозов на рубеже пятидесятых-шестидесятых годов – следом же соединялись сельские районы. Арифметически выгода такой реорганизации вроде бы налицо: вместо двух, а то и трёх аппаратов районного управления оставался один. Так, в наших местах – на юго-западе Воронежской области – упразднили Новокалитвенский, Тало-Писаревский, Михайловский и Ольховатский районы, их территория вошла в подчинение Кантемировке и Россоши. Правда, Ольховатке вскоре всё же удалось вернуть, так сказать, независимость. Особо не претендовали на неё в Новой Калитве и в Талах, а вот михайловцы – митрофановцы, действительно, не успокаивались уже четверть века.

Проблема эта не получает огласки, на районных и областных трибунах обсуждать её не принято. А улица шумит...

Официально разговоры останавливает довольно веский довод: чиновный люд бывших райцентров жалеет об утраченных портфелях. Честно признаться, тот люд уже давно на пенсии, вышел он на неё в большинстве своём в новых укрупнённых райцентрах. Нынешний аппарат управления, пожалуй, не уступает, а даже превышает те прежние, взятые вкупе. Так что тут – выгоды особой не нажили.

А вот что – потеряли?..

В Ольховатке какие-то три давних года жития-бытия в составе укрупнённого района поминают довольно зло – «россошанская оккупация». Считают, что отголоски той поры довольно звучны и в текущем дне. Базы основных сельских строительных организаций так и развиваются в Россоши. Нефтебаза там. Добрый десяток контор снабжается через соседей. Попробуй доверить, поверить им на слово при постоянном голоде на рабочие руки каменщика, монтажника, дорожника. Попробуй тут уследить, чтобы не отщипнули кусочек твоего пирога.

Чувствуют себя обделёнными жители Митрофановки. Они считают, что Кантемировка постоянно ущемляет их интересы. То кажутся побогаче тамошние магазинные прилавки. В райцентре, что ни год, новоселья с размахом – в доме культуры, в больнице, в школах и детсадах, а в большом селе обветшалые постройки давних лет.

Впрочем, беда, какая не выдумана, не беда, её всегда не поздно поправить. Во всяком случае, население бывших райцентров не убывает – растёт. Трудно видеть другое, невосстановимое: ведь укрупнение тогдашних районов ударило главным образом не по интересам центров (как считается до сих пор), прицельно било – по сёлам и хуторам, какие нынче числим покинутыми.

Заметный факт: плотность сельского населения повыше в Ольховатке (район, напомню, сохранился в прежних границах), уже безлюднее сёла в Россоши, ещё хуже положение в Кантемировке (район самый больший по территории).

Общая закономерность прослеживается и на местах. Самое захудалое хозяйство в Ольховатке выделить трудно. Отстающие есть, как колхоз «Правда», но – от какой отметки вести отсчёт: надои на тамошних фермах сейчас за три тысячи килограммов в год от коровы. Даже далёкий от сельских дел человек знает – порядочно получают молока. В Россоши вам, не задумываясь, сходу и безошибочно назовут адреса «лежачих» колхозов – «Рассвет», «Память Ленина», «Дон». В Кантемировке – тоже «Рассвет», «Красный Октябрь», «Новая жизнь». Тут, сравнивая по тому же молочному показателю, удой от коровы на двух тысячекилограммовой отметке. Таким он сложился не потому, что люда не умеют работать как надо, просто коров доить здесь некому.

Речь идет об окраинных колхозах.

Сразу невольно является на ум подсказка – не доходят туда руки у районных органов. Доля истины в этой догадке есть. Вместе с первым секретарем Ольховатского райкома партии Корсаковым едем по хозяйствам. В поле у трактора, на ферме Ивана Атрадьевича встречают как хорошо знакомого человека. И он знает тракториста, доярку в лицо, по имени-отчеству. Такое постоянное и тесное общение с людьми позволяет партийному руководителю точнее выверять и держать курс, каким движется районный корабль. А вот соседям – Ивану Тимофеевичу Какоткину в Россоши, Николаю Васильевичу Яхненко в Кантемировке сложнее равняться на Ольховатский райком партии. И не потому, что им по сердцу кабинетный стиль работы. Одно дело, когда под началом полтора десятка хозяйств, и, поднимись на взгорок,– все на виду, а другое – когда колхозов-совхозов чуть ли вдвое больше, а расстояния по меркам республиканским.

Схожие параллели можно провести и между другими районными органами. В такой обстановке немудрено, что куда-то, действительно, ряд доходит в последнюю очередь.

Впрочем, эти проблемы тоже разрешимы. В больших районах аппарат управления солиднее, возможности у него иные. Две строительных мехколонны под началом Ольховатского райисполкома и добрый десяток у россошанцев – разница заметная, она-то выравнивает условия управленческой работы.

По-настоящему обиженными в результате тогдашней перестройки оказались жители сёл и хуторов. Их глазами на укрупнение районов никто не взглянул.

Поставим себя на место жителя самой, что ни на есть, ольховатской глубинки. От Юрасовки до райцентра тридцать километров – даже при недавнем бездорожье расстояние не из дальних. Припекало, вспоминают сельчане, пешком ходили. А припекает довольно часто – идти, ехать в Ольховатку приходится каждому. Райцентр сельскому человеку, что столица. Как ни крути, в магазинах самый большой выбор товаров, а в мастерских бытовиков – размах услуг. Топливо (дрова, уголь) отпускают на тамошних складах, стройматериалы. Обращайся за достаточно надёжной по провинциальным меркам врачебной помощью в поликлинику, аптеку, больницу. В райцентре обычно располагаются профтехучилище, а то и техникум, учебные курсы; почти на дому тебе или детям помогут приобрести специальность на всю жизнь.

Любая ситуация приводит сельский народ прежде всего в райцентр. И если он даже в тридцати верстах, с большинством дел управишься за день.

Так оно и было почти везде, до памятного укрупнения.

Но для жителя Ивановки – хоть россошанской, хоть кантемировской – всё изменилось в миг: на десять километров отдалились исполком сельсовета и контора правления колхоза, а вчера были рядышком, на все семьдесят, вместо прежних десяти, – райцентр. Сосед из села Цапково и вовсе стоит перед сказочным камнем на перепутье дорог: 10 км направо – исполком сельсовета, 5 км налево – правление колхоза, все 80 км, прямиком и прямиком, в Россошь. Асфальт проложили только минувшим летом. Но автобус пока так и не ходит, надежда только на ноги, на попутку с совестливым водителем за рулём.

Хотя бы словесно попытаемся прочувствовать мытарства кантемировского ивановца: пешком выбирается в ближнюю Софиевку, попалась там оказия – в срок поспел на Митрофановку к электричке. Топчись в больничных очередях, мчись по конторам, крутись-вертись по своим делам да поглядывай на часы. Опоздаешь к электричке в обратный путь – обеспечена тебе ночь в ведомстве Министерства путей сообщения на вокзальной скамье, предусмотрительно разделённой железными подлокотниками, чтобы вдруг – не прилёг, чтобы отдыхал культурно в положении сидя.

Поездка, прямо скажем, не из приятных.

Отчасти, не потому ли, в Ивановке нынче в бурьянах волки воют. Там, где совсем недавно: в пятьдесят пятом – существовало два колхоза, в шестьдесят пятом – больше сотни ребятишек бегало в восьмилетку. Звенели песни в клубе. Почта, медпункт – всё тут было. Только нынче, Ивановка -

твои дома давно забиты

И почти рассыпался плетень.

Когда кроили карты районов, никто не советовался с людьми. Они ответили схоже, памятуя присловье: рыба ищет, где глубже...

Ивановка ещё жива, её надо спасать, ведь работница не последняя, нас кормила и она. Здесь родина известного русского советского поэта Алексея Прасолова. Об этом говорит и вновь напоминает на страницах местной газеты не покидающий село его потомственный житель Иван Иванович Вечерко.

Только услышит ли кто его голос?..

После одного из недавних обращений в область о переустройстве территории по окрестным сельсоветам и колхозам были сделаны спешные запросы – о составе населения, о технической, материальной базе. Роем клубились слухи: восстановят Михайловский район, но не в прежних границах, станет больше. Вроде бы Россошь старается туда спихнуть свои беспросветные «рассветы». А сделать так – заведомо посадить хозяйства в «долговую яму», создать опять трудно управляемый, малоудобный для сельского жителя район, поскольку он растянется на добрую сотню километров.

Домыслы и догадки на районных совещаниях отсекли с плеча без обсуждений и без объяснений: всё остается, как было...

А люди пишут, жалуются, считая не без оснований, что хлопочут не о личных интересах, но и об Ивановке, какая вот – вот разделит судьбу окрестных Граково, Новоивановки, Серобабина, Коммуны ОГПУ, ещё – просто Коммуны, Чмыря. Хутора ведь уже вычеркнуты из похозяйетвенных книг Митрофановского сельсовета. Вычеркнуты, буквально, на днях.

Текущий день собственного корреспондента областной газеты привычно связан с хлопотами жителя ещё не брошенной малой деревни. Перелистываю записную книжку.

...Из донской Кулаковки звонил Долгалёв. Иван Васильевич заведует сельским клубом, он же – давний сельский корреспондент. Сo своими болячками к нему идут люди, а уж Долгалёв выходит на связь с редакциями газет. То углём обделяют хуторян, то в магазин не спешат с товаром, а бытовики вовсе забыли к ним дорогу. Заготовитель, забирая картошку, обещал вернуть мешки и запамятовал о том.

Иван Васильевич добьётся справедливости. Может благодаря таким ходатаям и держится Кулаковка. Сельцо ведь в стороне от больших дорог. Стараниями председателя колхоза «Победа» Александра Павловича Жданова сюда проложен асфальт. Пожалуй, не надо объяснять, каких трудов стоят больше десятка километров дороги, сооруженные на средства хозяйства, при каком всё на председателе – от поиска подрядчика до полного обеспечения его проектными бумагами, стройматериалами, техникой, едой. Денет, конечно, на банковских счетах «Победы» заметно поубавилось, да ведь то наживное. Главное, прочный путь на всепогодную пору определил надолго судьбу, начавшего было угасать села, обнадёжил людей. А они платили и платят обществу сторицей. Механизаторы первыми в округе, точнее, даже в области взялись за освоение в земледелии беспахотной технологии крестьянского академика Терентия Семёновича Мальцева. Свекольные урожаи за триста центнеров на круг у них в обычае. Невелика молочная ферма, но – лучшая в районе, прочно в «четырёхтысячницах».

Вот вам и малая деревня.

Оттуда, сквозь телефонный треск доносится знакомый голос Долгалёва.

– Автобус пока ходит без срывов, – сообщает Иван Васильевич. Асфальт, оказывается, проще проложить, чем открыть постоянный автобусный маршрут с рейсом хотя бы дважды в неделю. Со страниц районной газеты, областной уговаривали автомобилистов смилостивиться.

– А электрики к подстанции приволокли железяки, кинули ребятне на потеху. Тем монтаж пока и закончился. Напряжение в сети скачет, часто гаснет свет, вечером телевизор спокойно не посмотришь.

Нужно бы потеребить райэлектросети.

– Обязательно потеребим.

...В городском автобусе здороваемся с Дробиным. Иван Порфирьевич был председателем рабочкома в совхозе «Алейниковском», не отказывал в помощи газетчикам.

– На пенсии, есть время кататься,– объясняет Дробин. Живёт он на хуторе Верхнем Киеве близ Россоши. Иван Порфирьевич и его родичи – потомки великого Кобзаря. Прабабушка Василиса – Василина Хоменко, поселившаяся в конце прошлого века в наших краях, доводилась племянницей Тарасу Григорьевичу. Это засвидетельствовано в музейном родословном древе Шевченко на его родине.

То памятное, интересное, а говорим с Дробиным о сущем – текущем.

– Приехал сюда от нужды: магазин на хуторе закрыт, фельдшер минует нас.

Проблемы эти упираются в дорогу. Каких-нибудь триста метров асфальта не сумели совхозные руководители «вбить» в план строителям, когда они вели мимо сельца полотно. Схожая картина с торговлей, обслуживанием в соседних хуторах, а их пятнадцать на территории Алейниковского сельсовета. Ещё в 1975 году здесь проживало до пяти тысяч человек, сейчас – чуть больше тысячи женщин и мужчин, детей и стариков.

– А в сельсовете знают, что магазин на замке?

– Кто слушает председателя? Она сама голосует на дороге, просит, подвезли бы в Россошь. Безлошадный у нас исполком.

Случается и такое. В совхозе, где техники невпроворот, на банковских счетах даже иностранная валюта имеется, председатель местной власти на перекладных развозит уголь старушкам. Обеспечить же постоянную доставку хлеба, выходит, не под силу, хотя из хутора трубу городского хлебозавода видать.

Газетные заботы привели к арендаторам в колхоз «Заря». Люди жалуются: лёг в ноябре снег, автобусники сюда и нос не кажут третий месяц. Четырежды в день гоняют машину до половины маршрута в Криничное, а дальше, в три колхоза – «дороги нет, – ответили мне на автостанции, – «глубокая лощина снегом переметена». Допытываюсь у дорожников: отчего в сторону Стеценково дорога не расчищена.

– Как занесена снегом? – возмущается начальник управления Валентин Иванович Власов.– Там на «Жигулях» проезжают.

Вновь стучусь к начальнику автоколонны-1501 Ильченко. Александр Фёдорович втолковывает мне, что на легковых может и ездят, а для автобуса путь порой непроезжий.

Предлагаю разрешить наш спор так: сажусь в автобус, едем вместе с водителем по маршруту вперёд, насколько позволит дорога. Поколебавшись, Ильченко направляет с нами инструктора по безопасности движения, есть у них и такие ответственные товарищи. В пути мои собеседники чешут затылки и уверяют, приглядываясь к следам на обочине, мол, совсем недавно прошли снегоочистители. Дорога ведь – ложись и катись. Заверили со знанием дела:

– Маршрут откроем.

Спустя день свежая весть: добирались люди домой из областной больницы, водитель доставил их в Криничное – и бросил ключи зажигания.

– Дальше езжайте сами – там дороги нет!..

В хуторе Падорожнем старухи молились и плакали от будто сошедшей с небес радости: с асфальта к ним вдруг завернула автолавка со свежим хлебом. Здесь вроде побывал мой друг со студенческих лет, поэт Владимир Черепков.

Три двора, и ни света, ни связи.

Не услышат – кричи не кричи.

Листья кружат и падают наземь,

Да в округе полынью горчит.

Три старухи как скифские бабы.

Пальцы – грабли, а лица, что медь...

Тихо молится каждая, дабы

Не последней в селе умереть.

Привожу факты деревенской жизни в Россошанском районе. А они точь-в-точь такие же у соседей.

Сколько их – будто Богом забытых селений?.. А мы ведь вновь учимся красиво говорить и без бумажки (не привыкать) о возрождении села. Ждём то съезда, то конференции, то пленума – с трибун которых укажут, как создавать сызнова некогда кинутое.

А собрать бы партийно-хозяйственный актив, да не в райцентровском доме культуры, а там – в позаброшенном Лещенково, в глухой Атамановке, где вся боль на виду. Тут бы сообща договорились не загонять все районные фонды вновь в показательные хозяйства, а направить их на подмогу таким вот – сирым да обиженным. Смотришь, явится на свет собственная внутрирайонная программа, броская не только названием, но и содержанием – «возрождение хутора».

Но пока указаний насчет такой инициативы не поступало. Захожу в райком партии, в кабинет к первому. Под рукой у него сводка с тревожной колонкой цифр. Ну, конечно, надои упали.

Пройди сейчас по кабинетам этого дома, соседнего – все застыли над злополучной оперативкой. Услышишь:

– Надо на ферму. Там или корма не подвезли, или коров не подоили.

Опытные врачи в таких случаях говорят:

– Первопричину болезни ищи глубже.

А её искать долго не надо: хлеб в сельский магазин не подвезли. Мне говорит об этом доярка. А я отвожу глаза в сторону, и тоже гну своё:

– Коровы у вас растелились?.. Удой малый…

* * *

Размышления-записи эти сложились в 1989 году.

Только кому в ту пору нужен был хутор, кормивший страну?

Завершалась горбачёвская перестройка.

Как по команде – вдруг опустели магазинные полки. Ввели талоны на сахар. Забастовали шахтёры в Кузбассе. Имущие власть в республиках смелее заявляли о «государственном самоопределении, вплоть до отделения от Союза». Покатилось кровавое колесо погромов от Средней Азии до Кавказа. Опять-таки – как по команде…

А будто околдованное кашпировскими и чумаками население неотрывно сидело у телевизора. Трагический спектакль разворачивался в кремлёвском дворце на съездах народных депутатов СССР. «Агрессивно-послушное» меньшинство в лице межрегиональной группы депутатов оседлало трибуну и микрофоны. «Прорабы перестройки» во главе, как с Михаилом Горбачёвым, так и Борисом Ельциным вели страну на заклание…

Часть вторая. Российская…

Июнь 2012. Из переписки с другом.

«День добрый, дорогой Александр Гаврилович!

В селе на родимой родительской усадьбе слушаю только голоса птиц да шум ветра в ветвях яблонь, акаций.

…Устроили застолье, вручили подарки и поздравили с 85-летием моего дядю Андрея Тихоновича Коростова. В прошлом он колхозный комбайнер. Сложилось так, что у него своих детей нет, мы ему самые близкие. Вспоминали прошлое, с горечью говорили о текущем. Село тает и уменьшается подворьями, жителями буквально на глазах. Улицы в непролазных – непроломных зарослях акации и американского клёна. Не верится, что вчера здесь кипела жизнь. А дядя окунулся в свои школьные годы, читал по памяти нам обжигающие строки Некрасова, написанные будто сегодня.

Кушай тюрю, Яша!

Молочка-то нет!

Где ж коровка наша?

Увели, мой свет!

Барин для приплоду

Взял её домой.

Славно жить народу

На Руси святой!

Дядя Андрей размышлял вслух:

– Думаю, когда людям в селе жилось хорошо. Нашему Дерезоватому сколько лет?

– Три века.

– Возьмём первый: 1710 – 1810 годы. Хутор, он и был хутор. Хаты, сарайчики, клуни под соломенной стрехой. Ничего не сохранилось.

Последующие сто лет. 1810 – 1910. Церковь деревянную поставили. Хутор стал слободой. Мельницы появились. На буграх живём, все ветра наши. От старших слышал: десятка два ветряков село окружали. Я помню лишь четыре. За Гарбузивкой, ещё – там, где зерноток, тракторный отряд. Эти и ты, наверное, застал. Из-под четвёртой мельницы в поле мы с тобой камни выкапывали на фундамент моего дома.

Третий век проходил на наших глазах. Помним больше. Разбиваю его на четверти, по двадцать пять лет.

1910 – 1935. Школа из красного кирпича построена в 1912 году. На краю села в Радченковом глинище кирпич-сырец делали и обжигали. По дворам яйца собирали, в кладочный раствор для крепости добавляли. Износу ей нет. Дальше – войны, революции, голодные годы. Два колхоза организовали. Как там ни было – к концу первой четверти в селе дворов под триста, людей как в Китае. Запели. «Под горою у колодца…» Снопы девка ещё вязала, но уже тракторы в поле. Зерно на трудодни давали.

1935 – 1960. Опять война, оккупация. Поруха. Я уже трактористом в МТС, на курсы комбайнеров в Кантемировку послали. Вставали на ноги. Я к зарплате получил тонны три зерна. Высыпали на брезентовый лантух посреди двора. Мать стоит у пшеничного вороха и не верит, что всё зерно наше. Стоит, слёзы текут. Этот хлеб да в голодные годы…

Проводное радио появилось. Клуб в церкви.

1960 – 1985. Тут пальцы давай и на твоих руках загибать, моих не хватит.

Лампочка Ильича в хате вместо керосиновой лампы. Новая школа и спортивный зал. Клуб с библиотекой. Парк и памятники погибшим в войну. Это культура. Замечай, всё строилось за колхозные деньги. На председателя нам повезло. Михаил Егорович Шевгунов был хозяин и человек.

В производстве. Коровники капитальные, полторы тысячи голов коров и молодняка. Свинарники. Овечий спецхоз на десять тысяч голов. На пастбищах отары даже в двенадцать тысяч овец. Шерсть золотая – прибыльная. Капитальные гаражи и мастерская. Зерновой ток на асфальте и под навесами, где погрузчики, мощные зерноочистители, склады. В засушливые годы поливным участком обзавелись. Водопровод во дворе.

Зарплата растёт. Я «Жигули» купил, дом настоящий построил. Опять же – колхоз мне и всем помогал.

Да. Главное, чуть не забыл. Дорогу асфальтировали. Пятьдесят с гаком километров в Россошь не шутка.

Что ещё не назвал. Помогай. Медпункт, детский садик. Да, хранилище для удобрений за селом.

Было как в том туркменском Учкудуке – три колодца на всё село. Теперь три пруда в ярах. Купайся, лови рыбу – не хочу.

И это время после назвали – брежневский застой!

Про газификацию заговорили. Проекты заказали.

1985 – 2010. Уже при Горбачёве председатели менялись. Колхоз растаскивали. Три года газовая труба у села, а топили печки угольком, дровами.

На глазах – всё прахом. Шевгунов бы из могилы встал, поглядел…

А тут ещё Ельцин крикнул: «Богатейте!».

Колхоз обанкротили. Приезжие хозяева нашим мужикам показали, как нужно грабить общественное добро. Химсклад по кирпичику разнесли. Сарай за селом, не видно – кто шифер тащит, из стен кирпич колупает. Потом овчарники потрошили. В клубе среди ночи всё внутри выгорело – кресла, полы, сцена. Батареи, трубы отопления в металлолом. Воровал кто нахрапистее. Техники сколько колхозной растащили по дворам. До сих пор режут на металлолом.

Сейчас контора нового инвестора за полста километров. Рабочие руки дома стали не нужны. В Москву на заработки едут. Трактористы олигархов охраняют! Сельсовет в соседнем селе. Мы бесхозные. Лучшие поля, говорят, кто-то из районного начальства прикарманил. Ни овцы. Скот ещё в двух сараях.

В школе учителей больше, чем учеников.

Село опять, считай, хутор. Кто уехал, кто на кладбище…

Как у Некрасова:

Меж высоких хлебов затерялося

Небогатое наше село.

Горе горькое по свету шлялося

И на нас невзначай забрело.

Теперь рассудим. Когда жилось нам хорошо? В самый брежневский «застой»! При коммунизме жили…

Вот такую речь выслушали.

В продолжение к сказанному дядей Андреем вспомнил слова нашей сельской Ванги – бабушки Олены Гайдадиной. Костоправка от Бога. К ней часто обращался за советом и помощью хирург из больницы. С врачом вместе она вправляла вывихи покалечившимися людям.

Ехали мы втроём в Россошь, лето 1978-79-го. Остановились в глухом степном яру. Дядя Андрей закопался под капотом «Жигулёнка». А мы слушали пересвист байбачков, вдыхали медовый настой трав. Вдруг бабушка мне сказала: «Запомни, сынок, никогда у нас люди не жили так хорошо, как сейчас. И попомни – не будут лучше жить».

Припоминаю её пророчества часто».

Размышления о судьбе наших сёл продолжил мой друг в ответном письме.

«Дорогой Пётр Дмитриевич, добрый день!

Хочется нам, чтобы у всех добрых людей и дни их были добрыми, но не всегда так выходит.

Вот и Крымск, и гибель паломников в автокатастрофе на Украине… В Крымске ведь многие смерть приняли едва ли не во сне, когда проснулись, шансов спастись уже не было. Страшно, горько…

А у нас к бедствиям стихийным нередко добавляют ещё и рукотворные. Да такого масштаба, что содрогаются страны, народы. Вот и Советский Союз двадцать лет назад «смыло» – не само собой, понятно. И разве ответил кто за это? Всё виноватых найти не могут. А вот твой дядя Андрей, даром, что человек простой, колхозный механизатор, разобрался во всем скоро и верно. Да, в так называемый застой жили мы, в сравнении с теперешним, при коммунизме. А потом этот коммунизм прикарманила кучка псов – переродков. И велика ли для них печаль, что сёла наши опять до хуторов пересыхают, а то и вовсе исчезают?

Но, как бы горло порой не перехватывало, будем жить дальше: детей поддерживать, внуков на ставок водить, показывать им родину. И писать, конечно, раз так уж случилось, что для нас занятие это и есть трудное, главное наше дело».

Русский поэт Александр Гаврилович Нестругин родом сельский и живёт, трудится в районном центре – селе Петропавловка нашей Воронежской области. С сердечной крестьянской болью сложились у него ещё в 1988 году эти пронзительные стихи.

Брошенный хутор

Вместо домов – только

травушка сорная...

Где же вы, где же вы, люди живые?

Вместо погоста – лишь пахота чёрная.

Где по весне зашумят яровые...

Я понимаю, что всё обусловлено,

И не юродствую нищим на паперти,

Но – хоть и сгнили кресты,

а не сломаны, –

Как

над могилами

ёжится

пахота!

Спят тут не вороги – прадеды наши...

Или мы сроду о том не слыхали?

Так ненароком и память запашем.

Как этот старый погост запахали.

Сделали поле мы чуть попросторнее...

Некому было могилки оправить.

Ёжится, ёжится пахота чёрная,

Чёрная пахота, тихая память...

Об этом иначе и не скажешь: поездка в сельскую сказку. Путь туда выпал ветеранам ведущего и старейшего в нашей области предприятия молочной промышленности, известного нынче как ОАО Россошанская фирма «Молоко». Депутат Воронежской областной Думы, руководитель трудового коллектива Остроушко, шутя, пообещал: «Увидите одно из чудес света».

Василий Иванович, оказалось, говорил всерьёз.

Ветераны побывали в селе Большая Хвощеватка соседнего Подгоренского района. Здесь они посетили новую школу. Вообще-то её история начинается с девятнадцатого века. Называлась она церковно-приходской, земской, средней общеобразовательной. Сегодня это девятилетка, малокомплектная по числу учеников. В ней учится 27 ребят. Именно это обстоятельство да ещё здание давней постройки вынуждало местные власти выносить решения о закрытии школы. Село, где в его «золотой век» проживало без малого две тысячи человек, за последние десятилетия, особенно с ликвидацией общественного животноводства и появлением безработицы, сильно обезлюдело.

– Лишились бы школы, быстро исчезла бы наша Хвощеватка, – так утверждает её директор Деркачёв не голословно. Подобными историями богата текущая сельская действительность.

Именно Александру Ивановичу пришлось спасать школу. Он вспомнил её выпускников, вышедших, как говорят, в «большие люди». Один из таких ныне житель Санкт-Петербурга и ректор знаменитой Горной академии (национального минерально-сырьевого университета «Горный») доктор технических наук, профессор и академик. Речь о Владимире Стефановиче Литвиненко, он вызвался спасать не только школу, по сути, родимое село.

Смотришь, слушаешь и – не веришь, что всего за год на покинутых частных подворьях в центре Хвощеватки строители возвели «под ключ» сказочный охровый с виду «дворец знаний». Будто с небес спустился он на глазах в степной чернозёмной стороне, из «северной столицы», напоминая Питер своим ликом. Школьный двор в опояске кованой ажурной металлической ограды. Высокое парадное крыльцо. По ступеням попадаешь в просторные вестибюль, коридоры. Непривычны стеклянные проёмы окон в каждый класс. Видишь, чем занимаются дети в прекрасно обставленных, оснащённых мебелью и современным компьютерным оборудованием учебных кабинетах. Большая учительская, что светёлка с рабочими столами, компьютерами. А ещё – краеведческий музей и актовый зал, столовая, где дети завтракают и обедают. В спортивном зале потолок – чуть ли не до небес. «К нам приезжают на тренировки и соревнования команды из ближних и дальних сёл. На каждого ученика есть лыжи, коньки. Имеем мячи волейбольные, баскетбольные, футбольные, ещё туристические палатки, походное снаряжение. Хоккейной площадкой в зиму обзаведёмся».

Единый художественный стиль в оформлении и обстановке школы.

«Рассчитана она, – подчёркивает директор, – на сорок учащихся. При необходимости примем сразу восемьдесят. Так изначально спроектированы учебные кабинеты. Благотворительный фонд, созданный Литвиненко, называется он «Авторская школа в селе Большая Хвощеватка», финансово поддерживает нас».

Школьный коллектив оправдывает это доверие. Подтверждением – настенные «иконостасы» дипломов и грамот за учебные и спортивные успехи.

После экскурсии гостей зазвали в актовый зал. Вместе с учителями школьники подготовили концерт, посвятив его дню пожилых людей. Ученики всех классов – от первого до девятого – как настоящие артисты читали стихи и разыгрывали шуточные сценки. А песни подхватывали и зрители. Радовали и веселили от души и без суеты. Горячие аплодисменты не стихали. Так все сердечно благодарили ребятню.

Ещё святое дело исполнил благотворительный фонд Владимира Литвиненко, взяв на себя возрождение из руин старинного храма Георгия Победоносца. Сейчас колокольня, церковь сияют красой посреди села. В старинных уцелевших намоленных стенах воскресает новая жизнь. И в самом храме великолепен иконостас, исполненный лучшими мастерами, иконописцами в подмосковном Софрино. Иконы, свет лампадок и свечей. Простота в убранстве и благолепие.

– Между храмом и школой высадим деревца. Тут парку быть, – рассказывает Александр Иванович.

Дай-то Бог и селу быть!

Пусть Большая Хвощеватка вновь станет таковой не только в названии. Как, скажем, и милая малая родина знаменитого историка Николая Костомарова – село Юрасовка в Ольховатском районе. В девятнадцатом веке по завещанию Николая Ивановича на его деньги построили кирпичную школу. Она устояла до нынешних времён. Сейчас же добившиеся в жизни успеха столичные земляки вкладывают деньги в развитие села. Хлебопекарня, можно сказать, уже завоевала торговые ряды в округе. Каравай «Юрасовский» – нарасхват. Сельский центр преображается на глазах. Дорожки в парке выложены брусчаткой. Мемориал достоин памяти односельчан, воинов Великой Отечественной войны. Ремонтируется дом культуры.

По доброму завидуешь и думаешь – таких бы попечителей да каждому селу, хутору…

Перелистываю, перечитываю свежие газетные, журнальные статьи «по теме». Делаю выписки.

О сельских школах. Их число в России уменьшается ударно – «по-стахановски». По данным Министерства образования и науки Российской Федерации в 1995 году таковых было 69 тысяч, в 2000-м – 67 тысяч, в 2010-м – 49 тысяч. В текущем 2016 – 17-м учебном году сохраняется 26 тысяч 100 сельских школ. За четырнадцать лет, с 2002 года по 2016-й, школьников убавилось с 6,4 до 3,6 миллиона учащихся. Это примерно в четыре раза меньше, чем в городских школах…

О бурёнке-кормилице. Зачем золотые прииски, если есть стада и прекрасные луга, степные пастбища? В 1984 году в Советском Союзе молочные заводы отгрузили в торговлю два миллиона тонн сливочного масла. Это больше, чем в Англии, Германии, США и Франции вместе взятых. С этой вершины Горбачёв начал разваливать страну…

Шишки на лбу набиваем не только мы. «В развитых аграрных странах доминирующей остаётся семейная ферма. В России думают, что в сельском хозяйстве США господствуют крупные корпорации. Было, но сейчас это не так. На долю семейных ферм в США сейчас приходится порядка 85 процентов производства валовой сельхозпродукции. Примерно тоже в Канаде и Австралии. В США и других странах за последние сто лет было много попыток вторжения в аграрный бизнес крупных корпоративных структур. Но они в силу особенностей сельскохозяйственного производства оказались неудачными…», – заявляет государственный чиновник с «погонами генерала».

А у нас же сейчас на глазах появились именно крупные сельскохозяйственные компании. Первые результаты обнадёживают. Поля не зарастают бурьянами. Урожаи небывалые. Всерьёз взялись за развитие молочного животноводства. В Новомарковке Кантемировского, в Новой Калитве и Старой Калитве Россошанского районов за околицей в чистом поле построили молочные городки. Удои «выше крыши». В Старой Калитве на средства сельхозпредприятия «ДОН-АГРО» возвели жилой посёлок для животноводов и механизаторов. Отремонтировали старинный школьный двухэтажный дом и некогда колхозный дом культуры. После недавней разрухи даже не верится, что село возрождается...

И как теперь поступим? Будем вновь кидаться из одной крайности в другую? Станем крушить «большие колхозы» и вознесём семейную ферму на небывалую высоту? Тем более, что учёные в Москве опять разрабатывают единственно верную «Стратегию реформирования села в ХХI веке».

А не лучше ли согласиться – «…самая лучшая реформа будет состоять в запрещении кому бы то ни было и когда бы то ни было лезть в деревню со своими реформами».

А новоявленные «стратеги» по-прежнему стирают «грани» между городом и селом. Они заявляют: «Сохранение любой ценой экономически неэффективных малых городов и препятствование перетоку трудоспособного населения в крупные города могут стоить нам двух-трёх процентов экономического роста… Есть оценки, что в течение двадцати лет из малых городов России может высвободиться порядка 15-20 миллионов человек».

В разряд неперспективных поставлено уже 800 малых городов России…

Со светлыми надеждами в лучшее утешим себя взглядом в далёкое древнее прошлое. Его нам «откапывает» археология, дополняют летописи.

В течении реки Время, утверждают учёные, заселение края, скажем, в нашем Центрально-Чернозёмном крае проходит приливами и отливами. Как «до нашей эры» от сотворения мира. Так и в текущей эре – от Рождества Христова.

То – чисто поле.

То – от селения к селению рукой достать.

По мнению археологов, ярчайший пример тому – вторая половина бронзового века. Именно в ту пору, тысячи четыре лет назад, берега Дона были заселены так плотно, как ни в какую другую эпоху. Причём, речь учёные ведут о людях «однородного облика». Это уже определённо указывает не на племенной, а на территориальный характер общественно-политического образования, что уже более присуще формам ранней государственности, – отмечают известные воронежские археологи Анатолий Захарович Винников, Арсен Тигранович Синюк, Валерий Дмитриевич Березуцкий.

Это население «однородного облика» сумело впервые с наилучшей пользой соединить различные виды хозяйствования – скотоводство, земледелие, охоту, рыболовство, собирательство даров природы. Они «использовали практически все известные к бронзовому веку способы получения продуктов, что позволило в достаточном количестве обеспечить ими всех. Видимо, это привело к сокращению ежегодных голодовок, понижению смертности, в особенности, детской».

Скотоводство играло ведущую роль в хозяйстве. По данным древней зоологии, в стаде на первом месте был крупный рогатый скот, на втором – мелкий рогатый скот, далее шла лошадь и на последнем – свинья.

В скотоводстве выделилось несколько направлений, которые восстановлены археологами. Во-первых, скотоводство «при доме», когда стада пасли на пойменных лугах вблизи своих поселений. Во-вторых, в засушливые годы, когда травы выгорали, теряя свою питательную ценность, пастухи со стадами откочёвывали на некоторое расстояние от посёлков, чтобы воспользоваться новыми лугами. Это отгонное скотоводство. И, в-третьих, если же засуха продолжалась долго, пастухи вынуждены были заниматься перекочёвкой с места на место. Это кочевое скотоводство.

В зимнее время прокормить животных было нелегко. Снежный покров не давал возможности скоту добывать корм из-под снега. Поэтому племена эпохи бронзы устраивали зимники – места, где хранилось сено, накопленное летом, находились приспособленные для зимних условий жилища. На останках таких поселений археологи находят много битой посуды, костей животных, остатки жилищ, углублённых в грунт полуземлянок.

Раскапывая городища, так учёные называют древние селения, они попытались восстановить долговременные жилища наших «земляков из тьмы веков». Оказывается, мы ведь ничего нового не придумали. И в ту пору избы ставили срубные, рядом ведь строевой лес. Кстати, соплеменников они хоронили в небольших, по телосложению покойного, деревянных срубах. Потому историки в научной литературе поименовали эти племена скотоводов и земледельцев – «срубниками».

Строились и жилища – «столбянки». В чём-то схожие с ещё встречавшимися до недавнего крестьянскими хатками, доживавшими свой век. В землю вкапывали столбы. Стены лозового плетения обмазывались снаружи и изнутри глиной, крыша двускатная.

Место жительства выбирали или в междуречье у слияния двух речек, или на высоких берегах рек в опояске крутых оврагов, склоны которых подрезали для неприступности. С напольной стороны сооружали глубокие рвы и высокие валы. Чем ни крепость! У нынешнего хутора Мостище Острогожского района поселение было огорожено валом длиной без малого в километр. Городища занимали от полутора до двадцати гектаров. Под защитой здесь располагались жилой посёлок и большие загоны для скота.

Сено на зиму заготавливали с серпами-косарями в руках. Свидетельством тому – отрытые близ нынешнего села Терешково Богу-чарского района орудия косца, редкостные находки, удача для археолога.

Пастухи стерегли стадо «с музыкой». Водном из степных курганов тысячи лет ждала учёных «флейта Пана» – своеобразный пастуший музыкальный рожок из последовательно удлиняющихся трубочек – полых костей крупной птицы дрофы или журавля.

Именно с таким инструментом, сделанным из камыша, до нас дошли изображения Пана – древнегреческого божества, покровителя стад, пастбищ, лесов. Он брал под защиту и пастухов, которые в благодарность совершали в честь Пана различные ритуалы с жертвоприношениями. Флейта Пана в погребении являлась «булавой» жреца, кем совершались религиозные ритуалы.

Добавим, что подобные музыкальные инструменты распространены у многих скотоводческих народов вплоть до настоящего времени.

За бронзовым веком следовал железный век. На этом рубеже следы скотоводов теряются. Причиной тому – повсеместное зимнее похолодание и усиление летних засух. В главной здешней реке Дон уровень стока воды упал более чем в четыре раза! Хоть в современной расхожей песенке утверждается, что «у природы нет плохой погоды», но именно она погнала людей с обжитых мест в поисках богатых травами пастбищ.

А в Придонье вновь – степь да степь кругом…

До нового мирского людского прилива…

1989, 2016 гг.

На снимке: Церковь Георгия Победоносца в селе Большая Хвощеватка.

Пётр Чалый (Россошь Воронежской обл.)

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"