Ермаков Александр Николаевич родился 28 мая 1964 на хуторе Дальняя Загирянка Ольховатского района в Воронежской области. Живописец, монументалист, член Союза художников России. Художественное образование получил в Россошанской деткой школе искусств (1974-78), Орловском (1981-82) и Рязанском (1984-86) художественных училищах. Учился в Московском государственном художественном институте (1986-92), в мастерских профессоров А. С. Трофимова, К. А. Тутеволь, Е. Н. Максимова. С 1992 – участник до тридцати зональных, всероссийских, международных выставок. Член правления монументально-декоративной секции Московского отделения Союза художников (с 2001). Участвовал в росписи главного иконостаса, колонн, центрального зала, церковных соборов храма Христа Спасителя в Москве, в работах по украшению храмов в Москве и Воронеже, Оптиной пустыни в Калужской области и Сарове в Нижегородской области, Южно-Сахалинске. Живёт в Москве.
Коли посчастливится, войдите в Москве в храм Христа Спасителя, где под куполом главным высоко-высоко, как на небесном своде, вашему взору откроется святой Лик, – то вспомните, что его рисовал-расписывал и наш земляк. Живописец Ермаков, зовут его Александр Николаевич. Рос он на хуторе Дальняя Загирянка, что близ воронежского райцентра Ольховатки, известной старейшим в России сахарным заводом.
Творить кистью на восьмидесятиметровой высоте! Дух захватывает от одной мысли об этом. Зоркий глаз нужен, крепкая рука и, конечно, талант. То и другое, третье сполна отпускалось Ермакову с сельского детства.
Прабабушка Варя приохотила к рисованию. Сказки детишкам она любила сказывать на здешней украинской «мове». Говорит было: «Стойить дид на воротях в красных чоботях. Пытае козу – чи голодна?» А рука карандашом быстро набрасывает на тетрадный лист, будто живого деда с хитрющей козой. Саша вслед за бабушкой хватает карандаш. Получается не хуже, рад стараться, когда хвалят.
Уже бабушка Феня – когда жили на Яковщине в недальнем селе Караяшнике, откуда род Ермаковых пошёл – всё-всё припоминала. Про Плач-гору за речкой Ольховаткой. Мужиков на фронт когда провожали, то до этой самой Плач-горы, откуда «до самого Воронежа шлях виден». «На степу» хлеба косили с песней. Тяжкая работа в памяти оставалась как праздник.
Схоже в трудах и днях праведных жили отец с мамой. Николай Данилович шоферил в колхозе – животноводческом откормочном хозяйстве. Зинаида Васильевна работала в лесничестве. Растили сына Сашу и меньших девочек Люду и Веру. Растили без баловства. Огородные заботы, хлопоты по хозяйству детьми принимались, как должное, не были в наказание.
Острый глаз, пытливый ум сельского мальчишки вбирал в себя окружающий мир, какой и выплеснется в цвета на полотно картины.
То будет – спустя годы. А пока Загирянка потому и Дальняя, что путь с хутора в поселковую школу не ближний. Зато дорога лугом, вербами вдоль речки с загадочным именем Чёрная Калитва в любую пору года всегда по-своему интересна. Пока шёл тропкой, просёлком, поселковой Гагаринской улочкой, притулившейся вилюжисто обочь крутогора, – невольно выхватывал картинки. Запечатлённые на бумаге они оживляли бабушкины песни: хатка в вишнёвом саду, соняшник – подсолнух часовым посреди огорода, зелёный гай в непролазном из-за колючего тёрна займище.
Саше повезло на первых учителей рисования в детской школе искусств. Ездить к ним пришлось в соседний городок Россошь. Покойный теперь уже Владимир Георгиевич Цимбалист остался в картинах певцом провинциальных задворок. Не захочешь, а влюбишься вместе с художником в то, мимо чего сто раз на дню равнодушно проходил мимо. Борис Тимофеевич Литвинов, к которому и сейчас в нечастые наезды из столицы домой всегда старается заглянуть на вечерок благодарный ученик, открыл ему мир искусства во всём великолепии от рублёвской «Троицы», от рафаэлевских до пластовских мадонн.
«На занятия Саша являлся по субботам, я сначала даже не знал, что он добирается к нам из соседнего района, – рассказал Борис Тимофеевич. – Потом раскрылось, что паренёк даже по зимней дороге в три десятка километров предпочитает ездить на велосипеде. Купался в проруби. Для художника, конечно, не это главное. Я говорю о характере. А в рисовании Саша тоже сразу выделился. Домашние задания всегда с перевыполнением. После каникул возвращается с альбомами рисунков. Советы, замечания понимал и принимал с полуслова. На глазах набирал мастерство».
«Получил Саша диплом в нашей школе. Вижу – привязал себя к рисованию, – припомнила работающая завхозом в школе искусств тётя Анна Даниловна Левченко. – Говорит: буду поступать в Орловское художественное училище. Попыталась на Воронеж его переагитировать: ближе ездить, сумку с продуктами можно передать. Он мне объяснил, как взрослый: в Воронеже только открывается училище, преподаватели неизвестно какие будут, а в Орле опытные. Показал мне журнал «Художник» с картинами тех мастеров, у кого собрался учиться.
В Орёл приехали. Взяли адрес квартиры в училище. Попали на окраину, в доме грязно. Жалко стало его тут бросать. Пошла к коменданту общежития, набралась нахальства и положила ей на стол гостинец – курицу, что Саше зарубили. Нашлось место в комнате с дипломниками. Саша сразу с ними взялся рисовать. Кто там оценил его способности, не знаю. А зачислили его прямо на второй курс.
После – в армии служил. Доучивался в Рязани. Тут он меня послушался. В Орле выпускникам давали диплом учителя рисования. А ему нужно было окончить класс живописи, раз хотел учиться «на художника». Заявил: хоть десять раз буду сдавать приёмные экзамены – пока не поступлю в институт.
На выпускные экзамены в Рязань выслали ему немного деньжат. Июнь, июль проходит – ни Саши, ни письма. В августе забеспокоились. У меня уже в мыслях дурное. Хоть на розыск в милицию подавай. Является сам. Оброс, борода не борода, лохмы на голове, «а у меня бритва сломалась». Жарище, а он в тёплой рубахе, «пообносился, а летнюю безрукавку купить не за что». Сгоряча прочитала ему «Отче наш». Теперь, говорю, рассказывай, где пропадал. «А я, тёть, в Москве в Суриковский художественный институт поступил». Не верю, знаю, какой там конкурс – как в космонавты. Протягивает мне бумагу о зачислении в студенты.
Чего же сразу не сказал? Голодный ведь? Давай за стол!»
...В изданном в Москве небольшом альбоме «Русское искусство конца XX века» есть страничка Александра Ермакова. Репродукция картины «Поздняя осень». В ней он как бы воплощает заветы Владимира Георгиевича Цимбалиста: видеть дорогое в неброском – старый, старинный дом в осеннем отгорающем цвету.
Приглашение Ермакову расписывать храм Христа – как награда за многолетние труды, какие он принял с детства, как признание свыше художнику, который состоялся.
«Вначале сделали уменьшенный в десять раз макет купольного свода, – рассказал Александр Ермаков своему учителю Литвинову. – Подняли его на восьмиметровую высоту. Подправили эскиз. Работу принимал и благословил Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Увеличить росписи пробовали с помощью компьютера. Не получилось. Надёжнее оказался старый простейший способ. Расчертили макет на квадраты и переносили так рисунок.
Расписывали не сам свод. Под ним подвешена незаметная снизу купольная сфера – роспись дольше сохранится. Легче её обновлять кому-то доведётся».
Хотя не скоро это придется делать. Расписывали ведь на века. Как и храмы на Киевском, Белорусском и Казанском вокзалах Москвы. Как церкви в Сарово…
На снимке: Художник Александр Ермаков в своей мастерской.
Пётр Чалый (Россошь Воронежской обл.)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
