Ровно год назад, 12 ноября, Москва собирала в дорогу на родину Володю Топорова. Тихо собирала, скромно, только и была одна приметочка – с горькими безысходными слезами.
Володя готовился вернуться домой, в свой вологодский поселок Кадниковский. Уже навсегда. Уже на вечное свое поселение...
Впервые Володю Топорова я увидел в московском Доме ученых. Накануне Благовещения там шел концерт Ярославского оркестра русских народных инструментов, солировала необыкновенная по нынешнему времени певица Татьяна Семушина.
Зрительный зал не смолкал аплодисментами, но интереснее всего было наблюдать за молодым человеком, сидящем в первом ряду. Вот уж кто из слушателей всем сердцем принимал выступление певицы, так это был именно он. Он и радовался, и горевал, и не скрывал своих чувств в след за песней.
Не обратить на него внимания было просто невозможно. А потом в этом же зале – времени прошло уж не совсем и много – шел творческий вечер профессора, заслуженной артистки России Светланы Игнатьевой. Она учит будущих русских певиц и певцов в Гнесинке и на песенный вечер пригласила своих бывших учеников. Среди них оказался и Володя Топоров. В холщовой рубахе, сапогах, с гармошкой на плече. Скромно вышел на сцену и запел Рубцова.
Досталось ему от зрителей – его долго не хотели отпускать со сцены. А как по-другому, если люди видели, как радостно бьется сердце молодого исполнителя – все до звука, все до нотки только тому, кто сейчас его слушает. Сдержанная манера пения, приглушенность голоса, пронзительность звука только в отдельных местах, но каких. От пения счастье исходит. Да помогает себе певец на гармошке, нашей, родной, русской.
Исстари, как только на Руси появилась гармошка, какими только эпитетами ее не наделяли. Она и говорушечка, она и подруженька, разлюбезная, размалиновая… Я насчитал более тридцати обращений к ней.
Удивительный музыкальный народный инструмент. Под нее смеются и плачут, горюют и радуются. Мне еще Лидия Андреевна Русланова рассказывала: «С какими бы музыкантами я ни пела, и с ансамблями, и с оркестрами, а голос летит только тогда, когда запевает саратовская гармошка с колокольцами. Тебе и делать ничего не надо, только пой, а гармошка сама всем расскажет про твои чувства и настроение».
Права была Русланова. Вдвойне права, если гармошка в руках талантливого человека, не равнодушного к русской мелодии. Таким пришел на эстраду молодой певец и музыкант Владимир Топоров.
Откуда это было у него? Объяснить не возможно, хотя все идет от таланта. Это бесспорно, но к таланту нужны работоспособность, чувственность и любовь. Только тогда гармонист становится любушкой, когда слушатель почувствует, как в мелодии ли, в песне ли, в припевках тоже поет и радуется душа. А этого Володе было не занимать.
Конечно, надо родиться в определенной среде. Владимиру Топорову повезло изначально – он родился на знаменитой Вологодской земле, в обычной крестьянской семье, где тяжело работали и сердечно пели. Это земля Николая Рубцова, Василия Белова, Ольги Фокиной. Не стать там радостным в музыке – непростительный грех. Потому, скорее всего, маленький Володя убегал в раздольные луга и пел. Пел то, что слышал в доме, на улице, за околицей своего родного села. Убегал в березовый околоток, садился на бугорок и сочинял свои песни.
Вологодский поселок Кадниковский никогда в отшибе не стоял. Рядом деревня Ючка примостилась, чуть подальше – Деревенька. Восточнее Арзубиха свои улицы разбросала, а за ней – Раменье, Гремячий поселок. Сергозеро рыбалей зазывает.
И все это не на просторе, не на юру. Стережет от пронизывающего ветра деревеньки и жителей их Царев бор. Марьин бор покой людской баюкает, а уж про Северную орхидею и говорить нечего: красота кудрявая, березовая да липовая, на все стороны раскинулась.
Пойди сейчас, спроси: откуда слово такое заморское сюда прилетело – орхидея, пожалуй, никто и не ответит. А почему прижилось здесь, в вологодской земле? Видно, от красивости. Обронил кто-то, оно в душу запало, так и сроднилось. Да и как не прижиться, если каждый человек, рожденный в этих краях, голубизной глаз награжден, льняными кудрями да сказами-песнями приголублен.
Среди этой красоты и родился Владимир Топоров и не на заработки в столицу отправился, не за длинным рублем погнался – за песнями.
– Уж нормальным ли мы его вырастили? – сокрушалась мать, когда во след отъезжающему сыну рукой махала, и тут же себя успокаивала:
– Что тут поделаешь, если за руль не усадишь, на трактор не посадишь и в лес с пилой не наладишь. Видно, не его судьба в земле копаться. Другое ему приписано: по земле радость раздаривать.
Кому, как не ей, так хорошо знать сына. Только помнят мать я отцом, когда Володя впервые взял в руки гармошку и запел под нее. Никто его этому не учил, просто нашли его однажды у соседа, что отменно играл на гармонике, и не могли увести домой. И без того яркие глаза сына не мигая смотрели на бегающие пальцы по клавишам и наливались влагой: не слезы стояли на ресницах, на них застыли радостные росинки.
Замечали отец с матерью: как только по радио зазвучит зыкинский голос, Володю не тронь. Он не услышит к нему обращение – он где-то далеко, для него сейчас только и существуют Зыкина и его трепетная душа.
А после он бежит по извилистой тропинке Финляндии, да и прямо через речку Сить, на ее пологий бережок, под березки. Садится и поет, поет, поет, как умеет, с наслаждением.
В такие моменты, кто бы рядом ни находился, не могли окрикнуть мальчика, да он и не услышал бы никого. Для него в эту минуты были только речка, березки, шелковая трава и песня.
Что оставалось делать родителям? Только покупать гармошку. Они так и сделали, а в учителях отбоя не было. Не надо ни к кому приставать – каждый вечер, особенно в праздники, со всех улиц лились наигрыши. В Финляндии любили страдания. В Норвегии девичьи голоса играли плясовые. В Украине грустили сормача. В Японии пели вологодские протяжные, а в Березовой роще щебетали игривые подковырки. Ага, это после войны к поселковым улицам прилепились такие названия: пленные по всей Вологодчине грехи свои замаливали трудом восстановительным, и в Володином поселке они жили. Откуда были сами, по их государствам народ и прозвища улицам давал. Ну и что, что Финляндия с Шанхаем, гармошка-то как была вологодской, так вологодской и осталась. И она запела-заиграла в руках мальчугана.
– Я и сам удивляюсь, сколько всего в моем родном поселочке, – говорил Владимир. Мы сидим с ним в купе, едем по приглашению в нижегородский районный центр Бутурлино. Там большой праздник для ветеранов труда. – Каждый раз так: только вспомню родные места, сразу же домой тянет. Какой там наш русский язык, он порхает, веселится, улыбается весело, по-детски. А то тайной обдаст, и от таких волн на сердце волнительно становится.
И Володя начинает петь. Одна, другая, десятая песня. Все народные, все из родных мест. Тихо льется голос, а как оказалось, его слушали многие. В это же время в вагоне ехали дети в Казань, на спортивные соревнования. Каково же было мое удивление, когда в дверь купе постучались, а когда она открылась – ребята стоят и просят:
– А вы еще споете?
А это же московские ребятишки и девчонки! Совсем далекие от фольклора, народного языка, народной мелодии. Совсем было интересно смотреть и слушать, когда проводница сказала детям:
– Артисту завтра выступать, вы уж потише.
Только стук колес и был с этого момента слышен.
Потом был концерт в Бутурлине, сельском поселке. Сдержанная на похвалы сельская публика завалила Топорова аплодисментами...
...Это было. И совсем недавно. Песенная жизнь Володи Топорова только-только начиналась. И были друзья, и ценили коллеги, и он сам, трудолюбивый и любвеобильный на дружбу, как бы порою тяжеленько не было, готов был идти напролом, лишь бы родному человеку было уютно.
И хотя Москва не очень жаловала молодого певца, он на нее не обижался – мчался к людям, которым нужна была его песня, его необыкновенный голос – такой родной, такой искренний, такой доверительный. Он не пел – он жил песней. Он не зарабатывал на ней – он безвозмездно, в большинстве случаев, раздаривал песни.
Сколько бы еще было таких подарков от Володи людям, сказать невозможно, только судьба взяла и сковала болезненными цепями вологодского соловья. Сковала и снарядила его на вечное поселение в родной поселок Кадниковский, над которым сейчас шумят холодные ветра да налетают снежные космы.
27 октября прошлого года в 11 часов прислал мне Володя письмо: "Иван Николаевич, помолитесь за меня, пожалуйста, и скажите нашим по возможности. Пусть свечки поставят".
А через несколько минут еще одно письмецо прислал: "Поправлюсь и обязательно спою вот эти стихи Николая Рубцова:
Отцветёт да поспеет
На болоте морошка,
Вот и кончилось лето, мой друг
И опять он мелькает,
Листопад за окошком,
Тучи тёмные вьются вокруг...
Заскрипели ворота,
Потемнели избушки,
Закачалась над омутом ель,
Слышен жалобный голос
Одинокой кукушки,
И не спит по ночам коростель.
Над притихшей деревней
Скоро, скоро подружки
В облаках полетят с ветерком,
Выходя на дорогу,
Будут плакать старушки
И махать самолёту платком.
Ах, я тоже желаю
На просторы вселенной
Ах, я тоже на небо хочу
Но в краю незнакомом
Будет грусть неизменной
По родному в окошке лучу.
Жаль мне доброе поле,
Жаль простую избушку,
Жаль над омутом старую ель...
Что ж так жалобно плачет
На болоте кукушка?
Что ж не спит по ночам коростель?
Теперь он там – около доброго поля, около простой избушки, около кадниковской кукушки, насчитавшей Володе всего ничего.
...До сих пор не верится, что Володи больше нет – будто он вышел за порог и вот-вот вернется.
Исполним его последнюю просьбу – "Помолитесь за меня, пожалуйста, и скажите нашим по возможности. Пусть свечки поставят".
