Вместо Союза писателей России останется коричневая чума?
Ничто так не расслабляет, как чтение газет и ежедневный завтрак под телебубнеж. Потому что наши СМИ уже давно внушают нам ощущение если и не материального благополучия (все-таки ни газету, ни телевизор на хлеб не намажешь!), то уж точно – благополучия правового. «Борьба с коррупцией», «преодоление правового нигилизма», «улучшение», «повышение» – эти и им подобные новостные темы, тысячи раз повторенные, как набегающие на песчаный берег ласковые морские волны, уже вроде бы смыли из памяти и стрельбу времен «первичного накопления и передела», и «шоковую терапию», и страх перед бандитскими «крышевателями», и томительные ожидания рейдеров, охраняемых вооруженными до зубов силовиками, и якобы законный самозахват земельных паев у бывших колхозников… То есть, смыли всю прежнюю уверенность, что теперь уже никому у нас в России жить не дадут, что все мы со своими рабочими местами и своим хоть и скудным, но честно нажитым имуществом являемся не более чем человеческими консервами, заготовленными государством для утоления вечных желудочных спазмов у нашей финансовой и чиновнической элиты.
…Вот и 29 октября я вместе с утренним чаем охотно попотчевал себя также и особенно сладкими при мировом финансовом кризисе телеуверениями, что уж России-то ничего не грозит. И отправился на работу в свой Союз писателей. А когда проходил через парк Девичьего поля (вот же судьба подарила мне не только долгожданное ощущение стабильности, но еще и возможность ходить на работу через этот дивный парк!), то, может быть, впервые за два десятилетия по-настоящему залюбовался «в багрец и золото одетым» пейзажем. Раньше ведь всю красоту парка заслонял мне очень уж въедливый страх перед завтрашним днем…
А поскольку у писателей, всегда заглядывающих в свой Союз, настоящая активность начинается не ранее обеда, то я был благодарен судьбе еще и за возможность сколько-то времени поработать в тишине.
…Однако, всякий искушенный в сюжетных ходах читатель, видимо, уже заподозрил, что вовсе не случайно экспозиция моего рассказа очень уж напоминает предрассветную тишину 22 июня 1941 года. Да и ведь во всех старых фильмах про войну сначала выпускники школ подчеркнуто радовались мирной жизни и очень уж лирично вздыхали в предвкушении скорого дембеля и встречи с любимыми девушками наши доблестные пограничники, а лишь потом начиналась та война, с которой мало кто из них смог вернуться…
…Одним словом, утренняя тишина в здании Союза писателей России тоже была вдруг взорвана чьим-то вероломным криком. И – крик этот был очень уж настойчивым, не давал он ушам моим передохнуть, как та артподготовка, которая предшествует всякому решающему наступлению.
Но, что удивительно, тот неприятный страх, с которым я привык жить в прежние годы, ко мне не вернулся. Только одно чистейшее любопытство заставило меня выйти в коридор. И даже когда кто-то, пробегая мимо меня, в ужасе предположил: «Вот, и до нас рейдеры добрались!», я продолжал быть уверенным, что это некий не принятый в члены Союза писателей поэт дал полную волю своей обиде на всех и вся.
Но, продвинувшись по коридору к лестнице, я увидел не поэта, а вроде бы как тележурналиста, поднимающегося мне навстречу в сопровождении оператора и двух его немножко смущенных коллег. То есть, было похоже, что вот эта съемочная группа «Вестей», может быть, спешила попасть на биржу, чтобы заснять начало торгов, а попала в мир доселе ей неизвестный и от торгов далекий. И, издав крик отчаянья, все-таки не потеряла надежду найти биржу на втором этаже нашего писательского здания.
Но далее всё начало развиваться по более неожиданному сценарию. Предводитель съемочной группы вдруг устремился к оказавшемуся у него на пути старейшему нашему писателю Николаю Михайловичу Сергованцеву и принялся у него допытываться, кто он такой (ну, бывает, подходят к тебе и просят сигаретку не потому, что своих сигарет нет, а чтобы был повод дать в морду). Но интеллигентнейший Николай Михайлович представился странному гостю вполне вежливо. А когда гость стал уже откровенно задирать Николая Михайловича: «Да разве такие, как ты, писатели бывают?», Николай Михайлович, не теряя своего человеческого достоинства даже в вот этой, явно угрожающей его здоровью ситуации, ответил твердо: «Бывают». То есть, от своего писательского звания он не отрекся.
Далее гость из скандального тележурналиста превратился в эдакого проверяльщика трудовой дисциплины, чудом сохранившегося со времен Андропова. И стал он требовать у Николая Михайловича отчета о том, кто и почему сегодня опоздал на работу. Но и слушать Николая Михайловича, за долгие годы своей жизни привыкшего ничему не удивляться, он не стал. Ринулся на жертву помоложе.
Я спросил у мужественного Николая Михайловича: «А не вызвать лимилицию?». На что Николай Михайлович опять таки очень спокойно ответил: «Доверься моему чутью, это вовсе не бандит, это, видимо, какая-то нам еще неизвестная модификация госчиновника. И, значит, надо все это стерпеть точно так же, как вытерпела наша страна и голод, и красный террор, и войну, и хрущевский волюнтаризм, и шоковую терапию…»
Вот с этой-то минуты забытая было тревога и вернулась ко мне.
Но, не в силах преодолеть писательскую жажду стать свидетелем абсолютно всех важных событий своей эпохи, я стал прокрадываться за странным гостем и его свитой с таким расчетом, чтобы самому оставаться незаметным. Поскольку, в отличие от Николая Михайловича, я мог бы в ответ на оскорбления легко вспылить, даже, например, крикнуть: «А пошел вон! Это не нас, а вас Познер убедил, что у России рабская психология! И если вы не извинитесь за свои оскорбления, то я помогу вам разочароваться во внушенном Познером представлении о характере русского человека!»
То есть, я, оказывается, уже и речь приготовил…
Но не зря же камерою «Вестей» этот чиновник вооружился!
Устрашившись результатов своей пока еще не произнесенной, но весьма грозной речи, я спустился на первый этаж и принялся допрашивать всех, кого госчиновник там уже успел оскорбить.
И оказалось, что гость действительно предъявил документ на имя Евгения Викторовича Зеленского и на должность заместителя начальника Территориального управления Федерального агентства по управлению федеральной собственностью.
Но ведь это ведомство в сентябре свою проверку у нас уже производило, и – проверяющие вели себя вполне корректно! А на этот раз чиновник приехал без соответствующего предписания, просто так, всего лишь потому, что, может быть, нервы у него сдали и, дабы расслабиться, решил он на писателях оттянуться, или, может быть, кто-то из олигархов наше вполне добротное здание на Комсомольском проспекте ему заказал.
Чтобы хоть как-то чиновника утихомирить, один из секретарей правления нашего Союза принялся изо всех сил показывать ему папку с документами (ну, у настоящих чиновников всегда на документы срабатывает особый рефлекс и они погружаются в их изучение), но чиновник на документы не клюнул и, значит, не поутих.
Впрочем, догадок о причинах его появления строить не пришлось, когда он вдруг принялся у каждого встречного спрашивать:
– И что, вы тоже считаете, что писатели имеют право на это здание? Да кто они такие, чтобы мы их отсюда не выперли!
Да и уже на прямой наш вопрос: «Какая цель вашего визита?», чиновник ответил без смущения:
– Мы хотим отобрать здание! Оно слишком огромно для такой ничтожной организации!
Если бы у нас в истории не было матроса Железняка, я бы не поверил в то, что один госчиновник по собственной инициативе может попытаться упразднить не только старейший, но и крупнейший в стране творческий Союз лишь на том основании, что он показался ему «ничтожным».
К тому же, чиновник этот мог оказаться последним из могикан ельцинской поры, когда власть действительно ненавидела Союз писателей России лишь за то, что в нем нашли свое прибежище тысячи прозаиков и поэтов, не изменивших своим принципам служения народу и государству, национальной культуре и, страшно сказать, национальной духовности. Сначала была предпринята попытка Союз писателей арестовать. И тогда к нам с этой целью пришел префект с «национальными гвардейцами» (так у них было написано в удостоверениях!) и соответствующим революционным мандатом. Но поэт Станислав Куняев мандат порвал на мелкие кусочки, писатели тут же с помощью жителей близлежащих домов возвели баррикады и через несколько дней префект Музыкантский счел необходимым перед писателями извиниться. То есть, власть тогда решила пойти «другим путем», и за счет бюджета всем нормальным писателям противопоставила развратнейшие существа типа авторов «Жизни с идиотом» и «Голубого сала». Но, конечно же, не потому, что сам Ельцин и вся его команда «Голубое сало» зачитывали до дыр. Превращения России в Содом и Гоморру требовали интересы национальной безопасности США – тогдашнего мирового гегемона.
Но иностранные инструкторы уже вроде бы как не сидят в Кремле, а сама российская власть стала настолько демократичной, что все национальные литературы России, которые вопреки всему сохранились внутри Союза писателей России, уже при Путине были уравнены в правах с номенклатурными писателями-извращенцами. Да и, судя по тому, как в телепередаче «Гордон-Кихот» священная корова «прогрессивного мирового сообщества» Виктор Ерофеев вынужден был унизительнейше оправдаваться: «Мне сама королева Голландии полчаса аплодировала!», вроде бы появилась у нормальных писателей уверенность, что Россия в ступила в пору нравственного выздоровления…
А приобретя эту уверенность, писатели даже вышли из своего многолетнего противостояния с властью.
…И вот все-таки нашелся один чиновник, который как кошмарное воспоминание о недавнем компрадорском, бандитском, бесправном, антиморальном, антикультурном, антидуховном, кровавом, мерзком, антропофобном, социал-дарвинистском (и т.д.) прошлом, вдруг ворвался к нам, всем нахамил, и, чтобы получить право на силовой захват, стал провоцировать нас то ли драку, то ли на скандал.
И, своего не добившись, умчался в свои нети.
С тех пор, когда за завтраком я включаю телевизор и гляжу в глаза нашему Президенту, тревога уже не покидает меня. И хочется мне спросить у Президента, за которого голосовал на выборах (еще при Президенте Путине я впервые поверил правящей партии и проголосовал за её выдвиженца!):
– Что это было, Дмитрий Анатольевич? Знамение нового беспредела или же нечаянный остаток прошлого? Или – вы, уважаемый Дмитрий Анатольевич, тоже считаете «ничтожнейшим» тот единственный писательский Союз, который объединяет все до единой национальные республики, все национальные края и области России? Вам тоже хочется уничтожить всю многонациональную российскую литературу и оставить для дальнейшей селекции только ту окололитературную шпану, которая, дабы ей даже иностранные королевы хлопали в ладоши, строчит вот такие грязнющие доносы на Россию:
«Леса – сырые. Мы все – сыроежки.
Еду в метро и чувствую, что мне противна эта потная сволочь. Инертная, покорная, прыщавая шваль.
Хочу ли я, чтобы Россия распалась на куски?
Чтобы Татария отделилась от Мордовии?
Чтобы Волга высохла?
Чтобы судорога прошла по Сибири?
Чтобы кончился балаган?
Хочу!
Хочу!
…Надо воспеть русскую свинью. Народ – нерастаможенное понятие.
Нерасторможенное. Около % населения России составляет народ. Народ имеет свои особые способы оповещения. Он цепляется между собой колючками и корнями. У него электрический счетчик жужжит у двери. Он готовит пищу на двух газовых плитах. Он питается представлениями кошмаров. Во всем ему видится заговор. Против себя. Народ задает иногда вопросы. Слышит то, что хочет услышать.
Можно выйти из народа. По щиколотку. По колени. По пояс.
Пословицы не справляются. Частушками не откупишься. Раздражителей много. Народ сам по себе не выживет. Народ нуждается в поводыре. Царизм и коммунизм объединились в тяге к народному элементу. Одни ходили в народ, другие из него выходили. В народ ходили, как по грибы. Народность – это такая грибница.
Наш народ, в отличие от французского, не разнародился. Но есть, например, мексиканский. Русский народ в чем-то уязвительно не уникален. Он похож на другие архаические народы Азии, Латинской Америки, Африки своей близостью к животному миру».
Я прошу прощения у читателей «Российского писателя» за то, что опубликовал эту геббельсовскую мерзость, вызревшую за счет нашего скудного госбюджета (это лишь старикам и детям на лекарства вечно не хватает!), объехавшую и «покорившую» весь мир. Прошу прощения и у Президента, если он пребывал в неведении и не знал, сколь отвратительно-коричневый цвет у литературы, которую его чиновники считают не «ничтожной», пред которой они готовы пасть на колени, однинаково сладко жмурясь и от её смрада, и от её всемирной «славы».
Впрочем, сладко жмуриться они вынуждены не только по личному согласию!
Если бы госчиновник Зеленский посмел назвать «ничтожным» самого Ерофеева, то ему бы не поздоровилось и от Вашингтонского обкома, и от всех, кто, окружив Россию своими военными базами и готовя против неё свой новый поход, пытается внушить всему миру, что численность русских, татар, башкир, якутов и всех россиян нужно сократить на две трети прежде всего потому, что они «близки к животному миру»!
А вы, уважаемый Дмитрий Анатольевич, тоже считаете, что старейший и крупнейший, выживший вопреки информационной и экономической блокаде и противостоящий новой коричневой чуме писательский Союз надо уничтожить?
Да, за уничтожение писательского Союза, который, вопреки «веяниям времени» не продался ни соросам, ни госдепу США, ни цереушным фондам, который сохранил свою финансовую независимость лишь для того, чтобы консолидировать нашу многонациональную интеллигинцию на чувстве патриотизма, на сохранении высоких нравственных традиций, вам простится даже вполне пророссийская позиция во время последней грузинской агрессии. Но я не верю, что вы, Президент России, вступились за Южную Осетию и Абхазию лишь для того, чтобы на сильном позитивном впечатлении от этого вашего поступка россияне не заметили, как ваши чиновники разоряют в самой России последний очаг сопротивления новой коричневой чуме.
Но все-таки тревога въелась в меня, и хочется мне знать: с какой целью чиновник Зеленский пришел к нам в Союз и объявил нас «ничтожествами», не достойными пережить свой 50-летний юбилей?
Простым недоразумением он является в огромнейшем отряде российского чиновничества или его скоро представят к награде и даже повысят в должности?
Чей заказ выполнял он – нашей власти или теневых структур?
По убеждению выполнял или бескорыстно?
Что это было?
А главное – что кроется за вдруг прояснившейся пророссийской позицией нашей высшей государственной власти? Анестезия для окончательного уничтожения остатков государственнического, патриотического сознания у российских граждан или же наша нынешняя власть пророссийской не притворяется?
Поскольку чтение газет и телебубнеж уже не успокаивает, хочется поскорее дождаться ответа на все эти вопросы.
Николай Дорошенко
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
