К 70-летию со Дня рождения Сергея Артамоновича Лыкошина
Умер Сергей Лыкошин. Это случилось внезапно. Он тяжело болел, но никто из близких и друзей не ожидал такой скорой и внезапной кончины. Смерть, оборвавшая жизнь преуспевающего, не старого еще человека, кажется загадочной.
Сергей был человек направленной созидательной силы. В его намерениях и поступках невозможно было не усмотреть особого магнетизма, с каким он притягивал к себе людей, весьма разноречивых убеждений и взглядов. Он, полагаясь на свою волю и разум, надеялся соединить несоединимое, примирить непримиримое. Делал это страстно и убежденно не жалея сил. И в делах его нельзя было не разглядеть таинственного промысла. Сейчас можем только с прискорбием рассуждать, куда ведет соединение элементов «разнородного», когда над ними трудится пытливый и беспокойный разум.
Сергей выступил инициатором паломничества на Восток по древним местам ранних христиан. В Каире с ним был случай. Он споткнулся и упал. Падение совершилось как бы на ровном месте. Была небольшая ступенька, на которой он оступился. Есть в гостиницах на последних ступеньках такая сходня, почти невидимая, с нее Сергей и свалился. Подробностей я не знаю, но упал он всей своей массой, а весил он немало, и повредил руку. На руку наложили жесткую повязку и поехали дальше. Это падение оказалось роковым. После возвращения у него начались нехорошие симптомы. Сначала стали неметь руки, потом ноги, а после ноги вовсе отнялись. Он слег и уже не поднимался. Никакие лекарства и экстрасенсы не помогли.
Я виделся с ним в июле. В пятницу, 13 января 2006 года, позвонила его жена Лариса и сказала, что Сергей умер.
Это не смерть. Смертью такое назвать нельзя. Это настоящая гибель.
Мы не виделись с ним более десяти лет. Если быть точным, то я ушел из Товарищества русских художников вскоре после путча. Это 93-й год. Стало быть, всего тринадцать лет понадобилось ему, чтобы сжечь свою жизнь.
Я ловлю себя на мысли, что ничего так и не узнал о Сергее. Душа у него была закрытая. Он умудрялся так строить свою жизнь, что, казалось, был открыт, честен и чист с одной стороны, закрыт, упрям и непримирим с другой. Было и третье состояние, видимое сущее, лежащее на поверхности, каким человек собственно окружающим представлен. Это правда, потому что личность формируется из тех признаков, которыми Господь каждого наделяет.
От рождения Сергей был наделен чистой душой. Великан с окладистой бородой, детской улыбкой и всегдашней застенчивостью. Застенчивость была его особенной приметой. Он смущался и краснел по любому случаю. Вспоминаю слова учителя литературы А.Белкина, который говорил, что «краснеть – это гнев, обращенный внутрь». На Сергея это мало похоже. Он краснел, когда не знал, как найти подход к собеседнику или чувствовал, что задевает личные, слишком откровенные стороны его души. Возможно, так «проливался» его гнев на самого себя, если придерживаться мнения А. Белкина.
На самом деле Сергей обладал уникальной способностью к восприятию чужого мировоззрения. Он обладал особым даром видения и предвидения. То, с какой ловкостью ему удавалось этот дар реализовывать в общественной жизни, больше походило на размышления политика о том, чему неминуемо суждено «быть, нежели не быть». Это сказалось на формировании его собственной судьбы. Все, что мы не делаем, оборачивается супротив нас. Мы непременно становимся перед тем, что сами сотворили. Другое дело судьба, которая нас направляет и ведет. Идущие путем правды, должны покорно принимать страдания, ибо исключительна награда за подобные страдания.
«Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Мат.5.12)
Я все больше убеждаюсь, что о Сергее ничего не знаю и его жизнь для меня загадка.
И вот тому еще подтверждение, которое судьба преподнесла мне и раскрыла до конца, до последней страницы, до последней «сходни».
Много назад, мы дружили с А. Кусургашевым. Леха, сын Эвелины Софроновой, жены советского писателя Анатолия Софронова. Мы были молоды и сжигали свою молодость. В последствии жизнь нас развела. Мы потерялись. С Кусургашевым мы оказались по одну сторону. Я не знаю подробностей разрыва Сергея с Лехой, но слышал не раз в его словах непримиримую обиду.
Я тоже был обижен и много лет прожил с этим чувством. Но однажды я спросил себя: «В чем обида?» И обиды не нашел. Ее как бы след простыл. Она стерлась из моей памяти. В душе обиды никакой больше не было. Я был свободен и ждал, когда представится случай отношения наши исправить. Я дорожил нашей дружбой и мечтал вернуть дружбу.
Я ушел из МХАТа в 93-м году и сделался, как говорят, бизнесменом, но говорят те, кто понятия не имеют, о чем говорят, потому что бизнесменом я никогда не был и стать им не собирался. Мне нужна была свобода. …Я всегда оставался актером, который стремился писать. Чтобы добиться полной свободы, я перестал «продавать свое время» и вырвал из сердца обиду.
Мы оба искали стезю примирения. Искали и не находили.
И случай привел. Время, отпущенное нам обоим, для покаяния исчерпалось и окольным, неприметным путем мы вышли навстречу друг другу, чтобы встретиться.
Я познакомился с фирмой «AMWAY». Это американский лидер в области продаж сетевого маркетинга. Я был увлечен поиском надежных партнеров. Неожиданно Сева Гусейнов предложил, через посредников, работу. Речь шла о книге воспоминаний Суламиф Мессерер. Она умерла, и ее сын Михаил Мессерер решил издать книгу. Одному такая работа была не под силу. Я позвонил Кусургашеву. Мы начали работать. Как-то между делом, я рассказал Алексею о компании «AMWAY». Леха посоветовал позвонить его матери. С Эвелиной завязалось общение. Иногда я отвозил ее на склад, где она покупала продукты.
Однажды она говорит:
– А вы знаете, что ваш друг Лыкошин болен.
– Дайте телефон, – без колебаний ответил я.
Это был шанс встретиться с Сергеем.
Первый и единственный раз я навестил Сергея в июне.
У меня хранится интересная вещь, свидетельство нашей давней дружбы. Это бутылка коньяка, которую Сергей подарил мне в день рождения сына Тимофея. Он написал на ней, что надлежит вскрыть по достижении 18-ти лет. Я, помнится, скептически заметил, что это слишком «далеко».
– Это очень скоро, – сказал Сергей.
Это было 02.02.82. Бутылка со мной переезжала с квартиры на квартиру, и я бережно ее хранил. Она была для меня той единственной надеждой в прошлом, которая давала надежду на возвращение в будущее.
Я взял эту бутылку и поехал к Сергею. Он был счастлив. Это была настоящая встреча друзей. Мы прекрасно посидели и были открыты друг для друга, как и прежде. Сергей бутылку открыть отказался. Я спросил, когда он думает, мы сможем ее откупорить?
– Пусть лежит, – ответил он.
Я предположил, что быть может это случится, когда «объявится» Тимофей.
Он не ответил.
Мы больше не встретились.
Иногда мне казалось, что Сергей избегает встречи. Но это было не так. Он хотел встретиться, но не мог, так как чувствовал себя все хуже.
Наступило Рождество. Мы в очередной раз договорились о встрече. Но Лариса сказала, что ему очень плохо.
Это было 08.01.06. Сергей позвонил мне 09.01.06 и сказал, что неловко себя чувствует из-за того, что встречу приходится все время откладывать. Мы были уверены, что встретимся.
В пятницу 13.01.06. я возвращался домой, когда Лариса позвонила и сказала, что Сергей умер. Я был так потрясен, что с досады чуть не закричал, «что-де мол всегда так, и что не надо тянуть до последнего», словно речь шла о чем-то обыкновенном, что можно было изменить или исправить.
15.01.06 было отпевание в церкви Николы, что в Хамовниках.
Накануне вечером гроб выставили в церкви. Я приехал около восьми вечера. Мы встретились. Мы были совершенно одни. Нам никто не мешал. И, кажется, мы разговаривали.
Я вспомнил наш первый и единственный совместный литературный опыт. Сергей работал на мебельной фабрике, я был студент Школы-Студии МХАТ. Меня влекло в режиссуру, Сергея захватила литература. Он готовился в литинститут. Я собирался поставить на курсе «Пеппи Длинный Чулок». Вместе мы сделали инсценировку. Получилась недурная пьеса. Музыку написал знаменитый тогда джазовый музыкант Ваня Васенин.
Сергей писал быстро, растянутым, длинным почерком и слова в конце строки, словно бы и не переносились, а исчезали на краях страницы. Мысль у него чудесным образом следовала за пером, и появлялись, например, великолепные ремарки: «Пеппи обнимает вначале оберточную бумагу, а потом подарок». Это было здорово. Я завидовал. У меня так не получалось.
Что я чувствовал, стоя у гроба в церкви? Умиротворение и покой. Особенный какой-то душевный покой. Не было ни грустно, ни страшно, было тепло и радостно оттого, что наша дружба завершилась миром. В тишине и покое проходило прощание.
На поминках я надеялся услышать подтверждение моей гипотезе о мистической гибели Сергея, о том, как он споткнулся и упал по воле рока в Египте. Но ничего не подтвердилось.
Я знаю, что любая, даже отдаленно напоминающая об истине тайна, удалена от нашего понимания. Всегда найдется нечто такое, на что можно переключить внимание. Порой это курьезное и смешное или нелепое и трагическое. Например, я очень хотел избавиться от курения, но мне это долго не давалось. Я исповедался и батюшка сказал, что пройдет не один год, и надобно прежде молиться и приближать час искупления, прежде чем наступит избавление от греха. Я бросил курить во время пребывания в Америке. Мой друг заставил меня купить антиникотиновый пластырь. Я наклеивал его на руку ежедневно и уже через месяц перестал курить. Позже мне открылось, что бросил я курить вовсе не из-за пластыря. На то была воля Божья. Пластырь – только повод, внешний признак, чтобы на что-то сослаться, дабы тайна исцеления не подвергалась разглашению.
Сергей рассказывал дочери Анне о том, как однажды упал. Тетка мыла пол и задела его тряпкой. Так начинались у него «подвывихи» стопы, приведшие к роковому падению. Анна говорит, что была удивлена всеми другими случаями, о которых отец рассказывал. Невероятно, чтобы такой огромный человек способен был беспричинно падать. То есть «причина» была скрыта, и Анна это подтвердила, хотя мое предположение о роковом падении, она будто бы опровергла. Однако отрицанием своим, она подтверждала необычайное происхождение этих загадочных падений.
Падение в Египте можно считать «итоговым», оно явилось той очевидной «причиной», которая стала доступна для каждого понимания и всякого толкования. Диагноз – это всего лишь предсказание, но не сама трагедия.
«Невозможно, чтобы когда идем путем правды, не встретилась с нами печаль, – пишет преподобный Исаак Сирин, – тело не изнемогало бы в болезнях и страданиях и пребывало бы неизменным, если только возлюбим жить в добродетели».
Неотвратимость, с какой действует недуг, поражает. Отмирают мышечные ткани, отказывают суставы, отнимается речь, атрофируется мозг. Ничего этого с Сергеем не было. Голова у него была светлая до последней минуты.
Ему не хватило одного вздоха. Возможно, паралич перекинулся на ткани легких. Он вздохнул и умер на руках у жены Ларисы.
– Не было страшно, – рассказывала Лариса. – Он просто уходил из моих рук. Он что-то перед кончиной завещал, а потом безмолвно стал шевелить губами...
Сын Ваня сказал, что так он молится перед тем, как отойти. Эта тихая смерть привела его к полному примирению с жизнью, и ему открывались врата небесные.
Есть в этой смерти одна странная, безрассудная логика, ведущая к мистической разгадке. Жизнь этого могучего человека, укладывается в одну чрезвычайно простую формулу. Жил на «Сходне». Упал со «сходни». Упокоился на «Сходне».
На поминках Лариса подарила мне фото Сергея. Хорошая фотография. Я принес ее домой и стал искать место, где бы поставить. Поставил было на полку рядом с рабочим столом, но тут же убрал, так как там стоит икона и я, часто глядя на нее, молюсь. Я посчитал, что это неправильное место для фотографии. Тогда я развернулся и безошибочно нашел место на противоположной полке. Место идеальное, сидя за столом, у компьютера, я всегда могу видеть Серегу.
Я поставил фотографию, и меня словно пронзило от того, «на что» именно я поставил фото, вернее «на что» она опиралась, «что служило ей опорой». Это был большой гипсовый слон, очень старая вещь, которую я берегу, не знаю почему, много лет и он, как и бутылка коньяка разъезжает со мной повсюду.
Я вспомнил нашу первую встречу с Сергеем. Это было в 1970 году, когда я был на втором курсе Школы-студии МХАТ. Нас познакомил Андрей Мокин в кафе на Старом Арбате. Он поэт, писал настоящие стихи. С Сергеем учился на геологоразведочном факультете.
– Я Мокин. Это Фокин, странно звучит, забавное сочетание, – сказал он. – А это Сергей. Его еще зовут «Слон». Это не кличка, а просто, он большой и красивый, как слон.
Я закончил писать этот очерк и посмотрел на фотографию Сергея. Не знаю, то ли ветер дует в окно, на улице 10 градусов мороза, толи что-то другое, но вокруг временами кружит холодок, от которого не по себе.
Я не могу поверить, что Сергея больше нет. Не ведаю, кем он был на самом деле, кроме того, что вратами бесконечности, идущий путем правды, мой самый любимый и преданный друг, ушел из жизни.
P.S. Арсения Великого один из иноков спросил: «Почему некоторые добрые люди перед смертью подвергаются великой скорби от телесной болезни?» – «Потому, – отвечал старец, – чтобы мы, как бы солью осолившись здесь, отошли туда чистыми…»
Виктор Фокин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
