Ничего больше не нужно…

Замечательно образованный и умный человек Александр Родионов подарил мне эту фразу: Толя, ничего больше не нужно… А предыстория сего изречения имеет немалый возраст, лет около двадцати. Это в том случае, если иметь в виду обращение к конкретному человеку, ко мне в данной ситуации. А если оглянуться подальше да всмотреться попристальнее – полтора века минуло. Нет, и того больше. Полтора века назад, по свидетельству некоторых современников и печатных изданий, русский писатель Петр Боборыкин ввел в обиход термин «интеллигенция». Так то термин, он-то, конечно, в один момент мог появиться от латинского intellektus – познание, понимание, рассудок – всего лишь по воле писателя. А познание, понимание, рассудок – это уж вехи генезиса всего человечества. Однако надо признать безоговорочно, слово родилось на русской почве, да и само явление, как утверждают многие, чисто русское.

Слова, обращенные Александром Родионовым ко мне, были пропитаны горечью. Он не стал тогда ничего объяснять, а я и не требовал объяснений, мне казалось все предельно ясным. Дело в том, что около двадцати лет назад, как раз, когда началась вся заваруха с перестройкой, ускорением и гласностью, я начал работать в одной из первых независимых телекомпаний в стране с названием «Телевидение «Сибирь». Причем не совсем по доброй воле, идти было некуда больше, потому что писательский кусок хлеба выпал из рук. Как, впрочем, у большинства моих товарищей-литераторов. Популярная была программа, ничего не скажешь, люди бросали дела и усаживались к телеэкранам. Одного достаточно для оценки ТВ того времени: заседания Верховного Совета СССР были покруче самого зрелищного шоу в телеэфире сегодня. Телевидение буквально оттаскивало людей от газет, от печатного слова. К тому времени народ устал наблюдать, что все время говорит сторонний кто-то с приклеенной улыбкой, этот кто-то привычно затянут в официальный костюм… Хотелось говорить самим, хотелось послушать «своего» парня… Хотелось жить по-другому, понятное дело, лучше. Но как этого добиться? Что поменять на что, куда направить усилия и, главное, какую цену заплатить за это?

Я не стану сегодня анализировать программы «ТВ-«Сибири», оценивать ее роль в пришествии нового порядка, в кардинальной смене всей нашей жизни, в развале могучей державы СССР. За нами было около миллиона зрителей, не так уж мало для Алтайского края, но все-таки недостаточно, чтобы повлиять на ход событий в стране. Тем не менее Ельцин уверенно победил на выборах в Барнауле во многом благодаря «ТВ-«Сибири».

Недавно в «Литгазете» завершилась дискуссия, посвященная распаду СССР. Один из участников дискуссии Сергей Кара-Мурза задает несколько горьких и в большинстве своем безответных вопросов. «Почему советские люди аплодировали Горбачеву? Почему Верховный Совет РСФСР (кроме пяти депутатов) проголосовал за Беловежские соглашения, даже не прочитав их? Почему шахтеры стучали касками, требуя «экономической самостоятельности» – при убыточности их шахт? Почему рабочие равнодушно приняли приватизацию, забыв о своих шкурных интересах?.. Почему огромным народом как будто овладела воля к смерти?»

Цитат будет много, пусть читатель извинит меня заранее. Но… пускай скажут другие. Еще один участник дискуссии – Александр Дегтярев. «Решающим средством победы в холодной войне…стало развертывание мощного, диверсионного по своей сути, идеологического наступления внутри СССР. Методом многолетних проб и ошибок был наконец найден единственно верный путь к победе. Пропагандистские «троянские кони», успешно заменившие Марксовых «кротов истории», загонялись на его территорию табунами. В российскую «пятую колонну» (если не нравится, можно назвать ее иначе) дружно вступила чуть ли не вся интеллектуальная, политическая научная и особенно творческая элита страны, закаленная в кухонных дискуссиях и спорах…»

Безжалостен приговор следующего участника дискуссии – Михаила Антонова. «…Советская интеллигенция не выполнила своей главной задачи – не вооружила народ и власть адекватным пониманием действительности. Впрочем, она принципиально не могла этого сделать. Процессы, которые происходили в стране, не описываются теми понятиями, которые присутствуют в сознании интеллигента. В итоге и руководство страны, и народ, созидая самобытную русскую цивилизацию, считали, что строят коммунистическое общество».

Вот те на! А впрочем, не отсюда ли признание генсека Юрия Андропова: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся…» Вот и начинаем изучать. Как всегда с опозданием. И уж умников на этом пути, – а мы вас предупреждали, а вы не послушали! – великое множество. И все-таки с интеллигенции, по определению обязанной познать, понять и рассудить, спрос особый.

Известный критик, литературовед, философ Георгий Куницын писал в семидесятых годах прошлого столетия: «Эпоха классов и классовой борьбы занимает многие тысячи лет, но уже пришел класс, с исчезновением которого исчезнут все классы и классовая борьба. Эта борьба с неизбежностью приведет к диктатуре пролетариата. Сама же эта диктатура, хотя она и означает постепенное исчезновение всех непролетарских классов, не увековечивает пролетариат. Рабочий класс упраздняет и себя как класс. Этот процесс обусловлен научно-техническим прогрессом. Экспроприация экспроприаторов, следовательно, лишь первый акт пролетарской революции. Ее конечный акт – превращение производителя из главного агента производства в его регулятора, организатора. Наука превращается в непосредственную производительную силу. Социальные различия между людьми исчезают…»

Как бы не так, Георгий Иванович! Почему-то новые идеологи нашей современной жизни, обойдя фигуры Маркса и Энгельса, разглядели Тьерри, Минье, Гизо, которые не сомневались в существовании классов и неизбежности борьбы между ними, но сосредоточили свое внимание на роли третьего сословия, преимущественно буржуазии, которая представлялась им вечной.

Тот же Сергей Кара-Мурза спустя более двадцати лет напишет в своей статье «Десять лет победы над СССР: итоги для побежденных» (журнал «Наш Современник» №10, 2001): «Утвердив равенство в вопросе жизни и смерти, диктатура пролетариата была вынуждена наложить мораторий на равенство атомизированных голосов – на демократию для богатых. Иначе, как ни крути, убийство бедных было не остановить – хотя бы на 70 лет. Когда мы стали зажиточны и утратили память о настоящей бедности, мы легко отказались и от этой защиты. Каждый про себя подумал, что бедным при Чубайсе станет не он сам, а его сосед. Жизнь нанесла тяжелый удар по этому стереотипу…Отсутствие безработицы было колоссальным прорывом к благополучию и свободе простого трудящегося человека. Мы еще даже не можем вполне оценить утрату этого блага – у нас еще не так много людей, по-настоящему осознавшими себя безработными и, главное, воспроизводящими безработицу в своих детях, в следующих поколениях…Демократия у нас – это снятие запрета на геноцид бедных. Если хотите, на убийство ближнего. В этом ее главная суть, все остальное – мелочи. Более того, дальше будет все более быстрое вымирание, и, прежде всего, русских…»

Впору воскликнуть: да что ж за напасть такая, что за оторопь, что за неумь нападает на нас в минуты принятия ответственных решений! Почему нам зачастую куда ближе становятся чужие идеологи вроде Пьера Прудона или Жюля Фавра, чем свои Ильин, или Данилевский. Увы, доверчивому россиянину хватит пары «умных» дядь в телеприемнике с рассказами о виртуальных страхах потерять последнее или виртуальных же скорых радостях – войти, к примеру, в «наш общий дом Европу». Но дело уже давно не в выборе и выборах, как акте гражданского самосознания. Наше самосознание сильными мира сего расписано по ценникам и адресам, необходимое распределение голосов им вполне по карману.

Есть единицы, готовые просветить, но им не дадут это сделать. И после очередного своего шага мы опять будем недоумевать, потому что все мы, огромное большинство, во всяком случае, родом из страны Великого Незнания.

Обратимся к замечательному и своеобразному ученому, решительному противнику демократизации и либерализма, страстному защитнику своеобразия путей развития каждой нации, каждой культуры – Константину Леонтьеву. Всего лишь несколько выдержек из нескольких работ. «Соприкасаясь с Россией в 15 веке, позднее, византизм находил еще бесцветность и простоту, бедность, неприготовленность. Потому он глубоко переродиться у нас не мог, как на Западе, он всосался у нас общими чертами своими чище и бесприпятственнее…» Это из известной работы «Византизм и славянство». А вот из письма к Владимиру Соловьеву. «…национальный вопрос в России (1890 – А.К.) в наше время до такой степени важен, что говорить о нем никогда не поздно и всегда полезно. Слишком поздно будет только тогда, когда, присоединивши Царьград к Русской Короне и сделав на новой и родственной нам почве православного Юго-Востока несколько неудачных шагов по пути религиозного и культурно-государственного обособления от Запада, мы увидим с горестью, что все это одни лишь мечтания и что нам предстоят только две дороги – обе бесповоротно европейские…»

Надо понимать под мечтаниями – расцвет византийской культуры на малоподготовленной российской почве 15 века и сохранение при том полного национального своеобразия? Впрочем, это вопрос без каверзы, взгляды ученого, эволюционируя, иногда парадоксально противоречили его же собственным, а нам важно понять, к какому итогу он придет в отношении к сохранению национальной самобытности и противостоянию европейской демократии.

«…вся славянская интеллигенция – сплошь от Софии и Филиппополя до Праги – с ничтожными оттенками как две капли воды похожа на среднего европейца…» («Записки отшельника»).

«В начале 60 годов я был из числа тех немногих, которым уже не нравилось западное равенство и бездушное однообразие демократического идеала; но я, подобно людям славянофильского оттенка, воображал почему-то, что наша эмансипация совсем не то, что западная; я не мечтал, а непоколебимо почему-то верил, что она сделает нас сейчас или вскоре более национальными, гораздо более русскими, чем мы были при Николае Павловиче. Я думал, что мужики и мещане наши, теперь более свободные, научат нас жить хорошо по-русски, укажут нам, какими господами нам быть следует, – представят нам живые образцы русских идей, русских вкусов, русских мод даже, русского хорошего хозяйства, наконец! Особенно в хозяйство мы все сначала слепо верили! Верили, кроме того, в знаменитый, в какой-то особливый «здравый смысл», в могучую религиозность их, в разумное и почти дружеское отношение к землевладельцам и т.д. О том же, что пришлось во всем этом скоро разочароваться, я не нахожу даже и нужным подробно говорить…» (Плоды национальных движений»).

И наконец.

«Надо, чтобы свои краски стали как можно у нас гуще, а потом и невольно будем влиять на других славян; быть может, и на чехов, насквозь, как известно, в бытовом духе, привычках и вкусах своих «проевропеенных». А если густота этих национальных красок, эта культурная независимость будет куплена ценою некоторого организованного насилия, сложного деспотизма, хотя бы даже ценою некоторого внутреннего рабства в новой форме, то это не беда; к этому уж надо нам приучить нашу мысль. И я даже полагаю, что только какой-нибудь подобной ценою эта самобытность духа и может быть куплена в ХХ веке…» («Записки отшельника»)

Представляю, какой вой поднимут (поднимают!) господа из «общего дома». Осатанел старик к старости!

Увы, тогда так, а сегодня еще больше насилия потребуется для восстановления «красок». И это уже говорю я, перестроечный журналист, рожденный все в той же стране «Великого Незнания».

А может, все начиналось еще раньше, гораздо раньше? На свой страх и риск далее пойду скорее эмпирическим путем, опираясь на отрывочные, порой случайные источники, потому как литературы по этой теме маловато. Но, может быть, хотя бы какой-то малой частью забрезжат просветы в многочисленных вопросах, остающихся сегодня без ответа. Главные – почему мы в России не остались русскими? Почему мы всегда не понимаем, что происходит в нашем собственном доме? Почему всегда принимаем решения себе в убыток? Почему великая византийская культура, расцветившая весь западный мир, придя в Россию, не оставила нам шансов на самобытность?

Историю, считается, нельзя перекроить, рассечь, переписать. Увы, именно этим и заняты многие историки. Во всех словарях читаю: Кирилл (до принятия монашества Константин) и Мефодий – славянские просветители. Тогда как истории известно, что они христианские проповедники из Византии. За сто с лишним лет до принятия Русью христианства они приспособили русскую азбуку для перевода с греческого языка на русский. Из 49 словенских буквиц они использовали только 39. Отсюда – кириллица вместо дохристианского жреческого рунического письма, княжеского глаголического, народного буквенного письма «буквица». Так и здорово! – воскликнет просвещенный современник. – Расширились возможности проникновения в другие письменные культуры, обогащения собственной за счет инородцев. Наконец, пополнился письменный багаж Руси! Оно вроде так. Унификация ведет к взаимопроникновению. Но вы, надеюсь, не забыли о предмете нашего разговора? Англичане пользуются всего 27 письменными знаками. А если говорить о грамматике в более широком смысле, придуман замечательно простой язык международного общения – эсперанто. Многие, правда, до сих пор принимают его за некое экзотическое изобретение.

На мой взгляд, усечение азбуки, изменение основ языка – это тоже вторжение в историческую память. По мнению некоторых специалистов, русская азбука воплощала принцип однозначности графического отображения: один звук – одна буква. Но главное, в ней было заложено послание предков, дошедшее из глубины веков. Смысл его в том, что знание – это достояние, труд на земле – это занятие разумных людей. Дерзайте, вникайте, чтобы Сущего свет постичь.

Многих исследователей смущает отсутствие или чересчур малое количество памятников письменности Древней Руси. Но ведь нам почему-то очень не любят рассказывать, как княжеские дружинники усердно искали и жгли берестяные грамоты и письменные дощечки по градам и весям Руси, входящей в новую веру.

Сопоставление славянской азбуки с другими алфавитами дает право утверждать, что большинство алфавитов являются производными именно от славянской азбуки. То есть письменный язык и культура народов развивалась уже на почве существующей письменности. А нас уверяют, что нашей письменности чуть более тысячи лет!

Византия во времена славных трудов Кирилла и Мефодия находилась под протекторатом Руси и платила ей дань немалую. И кому, в первую очередь, было выгодно проникновение в государственную и религиозную суть? И в чью? Вот и присоединился Царьград к Русской короне, вот и сделаны еще многие шаги после тех, первых. Сколько еще высечек, просечек, прорех в истории нашего Отечества, сделанных по воле истории и историков! Сколько бед натерпелась Россия за полтора столетия безумных реформ от Петра III до Николая II! А сколько вдобавок понапутано и переврано толмачами-историками!

Ничего удивительного, что мы просмотрели, может быть, самое лучшее, что могло ожидать нас, наших потомков да и весь род человеческий. Нам сказали – «империя зла» и научили анекдотам про руководителей государства. Нам хватило для воспитания в себе диссидентов. И теперь уже точно, Александр Михайлович, ничего больше не нужно!

Я не в оправдание себя все это написал, скорее – соглашаясь. Только и вы оглядитесь вокруг и на себя внимательнее посмотрите: страна Великого Незнания не отпускает нас.

Безжалостен и справедлив приговор Михаила Антонова племени познающих, понимающих и рассуждающих.

«Вот и происходящее сейчас с нашей страной объясняется тем, что в очередной кризис… либеральная интеллигенция решила взять верх и нанесла подлый удар по больному обществу. Об этой причине краха СССР интеллигенты, естественно, предпочитают умалчивать. Главная вина за беды, постигшие ныне страну, – именно на этой интеллигенции. Для нее не важно – гибнет страна или нет, главное, что нет тоталитаризма, зато есть биржи и свобода финансовых спекуляций. Сегодня России надо вырваться из навязанного «демократической» пропагандой гипноза. Сколько можно внимать «деятелям культуры», которые обслуживали горбачевщину-ельцинщину, занятым лишь созданием бандитских сериалов и «искусством постмодерна» с матом на сцене и на экране?»

Как беспощадны оценки! И как мягки и неопределенны предложения (надо вырваться из гипноза, сколько можно внимать?) по сравнению с Константином Леонтьевым: «…ценою организованного насилия, сложного деспотизма, какого-нибудь внутреннего рабства в новой форме…»