Вода дала жизнь нашему хутору. Басовские имения славились своими колодцами. Бежавшей сквозь переполненные края родника студёной, слегка сладковатой на вкус водой из нетронутых временем глубинных недр родимой земли, словно слезой, невозможно было напиться. Вода хрустальной чистоты наполняла силой и радостью. Летними вечерами потрёпанные болезнью старики, сидящие на лавках у своих подворий, просили нас, бегающих по улице ребятишек, принести им из колодца ключевой водички. Они с жадностью, как будто в последний раз в своей жизни, пили её, приговаривая: «Поревём, поплачем, а воды изопьём, да и опять живём. Нам, в небо переходящим, отказу не бывает. Живем, пока Господь грехи терпит».
«Ты вот написал про Басовские пруды, – говорил Никитич, – а теперь напиши ещё и про наши колодцы. Когда воду пьёшь, не забывай, кто их вырыл. В каждом, кто пьёт живую воду, храниться сила наших предков. Она несёт в себе память обо всех, кто жил на нашей земле, обо всём, что на ней происходило. Вода будет тянуть тебя сюда, куда бы ты от неё ни уехал. Нет ничего на свете краше, чем Родина наша!»
Я не стал прекословить ему: уж больно он задел меня за живое. Плотины пальцем не заткнёшь. Мне и впрямь захотелось написать про наши колодцы с живой водой. И что-то с ними будет?
***
На хуторе было двадцать колодцев, из них девятнадцать незамерзающих. Даже в холодные зимы над ними и вырытыми копанями, куда сбегала колодезная вода, стояли клубы пара, а по всему лугу разносились ликующие, часто обрывающиеся на самой высокой победной ноте гусиные крики. Колодец был центром притяжения. Бабы с сияющими, раскрасневшимися от мороза лицами почтительно кланялись, гремели у колодца вёдрами, набирая воду. Потом несли их среди снежных сугробов на лёгких, гибких, упругих коромыслах, изготовленных из липы и осины, слегка покачивая своими стройными станами молодых, красивых, плодовитых хозяек, внутренне ощущая на себе притягательные взгляды мужиков, стоявших у копаней с выгнанными стадами расказакавшихся гусей, словно в сказке прилетевших на святую, под снегом закоченевшую Русь. Положив правую руку на переднюю часть деревянной дуги, а левой чуть приподнимая волочащийся по снегу подол широкой юбки, несли бабы воду, не расплескав по дороге к дому ни единой капли, и всегда вовремя, без опозданий, утром и вечером поили стоявшую на привязи в утеплённых зимних сараях домашнюю скотину.
Колодцы не были похожи друг на друга по своим размерам, по исполнению деревянного сруба, по месту расположения. Но при всей своей непохожести они все до одного дополняли неповторимую красоту своих усадебных имений, сочетаясь с простором луговой поймы, с задушевно шепчущимися над ними ивами, с белоснежными по весне кустами калины, с тихо дремавшими по оплывшим буграм богатыми избами и с ликующими по утрам гусиными криками. Спозаранку, с восходом солнышка и до самого вечернего заката, щедро раздаривали они всем, к ним спешащим, свои несметные запасы здоровья на этой земле. Разве могли они отличаться добротой и щедростью только от своего месторасположения? Из Мокрининого, находящегося на середине хутора прямо в пойменной долине реки, поили колхозную скотину, наполняя до краёв деревянные желоба колодезной водой. А примостившийся под горой на самой окраине хутора Андрюшин родник всегда с тёплым радушием принимал уставших путников, возвращавшихся домой. Они знали, что здесь, под сенью шумящей ивовой листвы, можно не только утолить жажду, но и удивительным образом исцелить накопившуюся от трудного пути усталость. А сами жители, отправляясь в нелёгкий путь, именно здесь, у Андрюшиного, наполнялись силой для своей дальней дороги или предстоящего трудного разговора, на который они решались. «Кто знает,– говорил Александр Никитич, – может быть, именно родник Андрюшина колодца дал силы и вдохновение моему прадеду на создание нашего славного хутора».
При существующей небольшой глубине залегания водоносного слоя колодцы на хуторе Басове были обычной формой водозабора. Это в шестидесятые годы на них стали устанавливаться бетонные кольца, а до войны для укрепления стенок шахты использовался сруб из толстых брёвен диаметром не более двадцати сантиметров. По словам Никитича, «у каждого колодца есть дно; выроешь его глубоко – вода в нём будет стоять высоко». Шахта заглублялась в водоносные породы так, чтобы высота столба чистой воды составляла не менее одного метра. Нижняя часть, находящаяся в воде, изготавливалась из пород деревьев, отличавшихся долговечностью: дуба, ольхи, береста. Верхний оголовок её поднимался на метровую высоту и внизу оборудовался вставленным деревянным жёлобом, по которому сбегала колодезная вода. Вокруг него вымащивалась отмостка с водоотводными канавками, чтобы талая и дождевая вода не попадала внутрь. Чем глубже колодец, тем шире было его поперечное сечение, а площадь достигала полутора квадратных метров.
Каждый естественный выход подземных вод на поверхность земли, где происходило обнажение водоносного слоя в виде бьющих ключей, имел своё имя и свою историю. По месту расположения их можно разбить на две группы. Первая включает источники с непосредственным выходом на поверхность земли в пойменной долине и на склоне правого коренного берега реки, а вторая – на склонах сухой балки.
Среди Басовских источников родниковой воды, входящих в первую группу, был один, из которого брали воду только на хозяйственные нужды и поили скотину. Он располагался в нижней части склона, ближе к Мосиному логу, примыкающему к пойменной речной долине. Вода в Мосином колодце была с каким-то горьковато – солёным привкусом, с запахом земли, тепловатая летом и замерзающая зимой. Но разбор её был большой: Бугрянка поила без малого двадцать голов скота, и колодец не успевал пополняться. Питьевую же воду носили с Павлова. Путь туда был в два раза длиннее; мощно бьющие ключи источника располагались на пойменном лугу, по которому зимой и летом вела хорошо проторённая спешащим за водой народом тропа. Вода обладала приятным вкусом, но утолить жажду, которая хлеба не просит, сразу было невозможно: от обжигающего холода ключевой воды ломило зубы.
Басовские источники родниковой воды всегда были холодными. Независимо от времени года температура там была постоянной, но чем глубже располагался водоносный слой, тем студёней была вода. Одиночные выходы воды в виде высачивания распределялись, в основном, по склонам правого коренного берега речной долины и обрывистым берегам самой реки Готни. В детстве я запомнил только речные родники на Ямке на левом берегу излучины реки, где плавный переход не совпадал с направлением основного речного потока. Не знаю, по какому совпадению, но и излучину реки с уширяющимся котлованом сухой балки, холмы которого летом расшивались розовато-лиловыми соцветиями чабреца, в народе также именовали Ямкой. Там находилась целая сеть маленьких сочащихся родничков живой воды. Чистая, она вместе с вымываемыми из глубины взвешенными мельчайшими песчинками сверкала на солнце яркими искрящимися лучиками и всегда создавала видимость живых, ненасытных глаз родной земли. А мы, хуторская шпана, штыковой лопатой делали маленькие углубления в виде чаши, где летом и собиралась студёная вода, утолявшая жажду во время совсем нешуточных футбольных сражений, совершавшихся между двумя Бугрянками. Но на реке были ещё и Машечкины родники, которых я, к сожалению, уже не увидел: ежегодное оборудование водопоя для колхозных телят, содержащихся в летнем лагере, мощными тракторами с гребущей впереди лопатой привело к их исчезновению.
Источник целебного родника Зелёного колодца, входящий во вторую группу, располагался у подножия правого склона самой глубокой и длинной сухой балки с примыкающим к ней дубравным лесом Репное. По всему склону снизу доверху левее источника был вытянут Косой ложок, поросший широколиственным лесом, а сразу за ним росла густая трава и начинался основной лесной массив. Прогалок с хорошим травостоем между Косым ложком и этим лесом в народе ласково, с особой теплотой называли Лысой горой – одно из любимых мест моего детства, где мы катались на лыжах.
Зелёный колодец относился к Трефиловскому приходу церковного храма святителя Николая Угодника. Он постоянно освящался, привлекая к себе весь православный люд окрестных селений, жители которых знали о чудодейственной силе этого источника и приходили сюда за целебной водой. Всякий праведный, непорочный человек, проникнутый высокими чувствами, шёл сюда, к источнику, обладающему Божественной силой, как к месту уединённой молитвы, и для всех приходящих это являлось Святой истиной. Вкушение воды студёного ключа из Зелёного колодца имело глубочайший смысл: она была уже не простая, а по-настоящему живая, чувствующая, отзывчивая, и была доброй сестрицей, у которой имелась душа. Родник с бьющими у подножия горы ключами любого путника и в полуденный зной, и в час вечернего заката располагал к умиротворённому покою. Какая-то внутренняя первозданная, нетронутая веками тишина лежала на роскошных холмах сухой балки, каждой весной прорастающих белым и красным клевером, подорожником и тысячелистником, пыреем и шалфеем, васильком и лютиком, лопухом и одуванчиком, чертополохом и морковником, лисохвостом и мятликом, чабрецом и чиной, белой полевицей и тимофеевкой луговой. И от целебного родника Зелёного колодца с бьющими ключами, и от Лысой горы Косого ложка, и от суходольного луга с плывущими от ветра переливами густой, шумящей зелёной луговой травы далеко по низине сухой балки в самую глубь дубравного леса всегда веяло какой-то непостижимой, таинственной вечностью.
Я вспоминаю свою бабушку, Матрёну Ивановну, любившую созерцать у целебного, но уже разорённого родника и Косой ложок, и Лысую гору, и роскошные холмы Ямки, откуда с подветренной стороны горячие воздушные массы приносили настоянный аромат чабреца с лимонным душком. Сплошное топкое месиво грязи, словно зияющая рана на земле с каждым днём расширялось в своих размерах, безжалостно растаптывалось огромными стадами домашней и колхозной скотины, любившей в жаркий зной погружаться в грязевую прохладу, время от времени хвостами отгоняя от себя назойливых оводов. Но при этом странно было наблюдать, как бьющие ключи целебного источника, невзирая ни на какие обиды, продолжали жить своей жизнью, щедро раздаривая людям свои неубывающие силы, лишь изредка меняя место своего выхода на поверхность земли.
Теперь-то я понимаю, как больно и тяжело было моей бабушке смотреть на разорённую и поруганную духовную святыню, по-прежнему продолжавшую жить в её душе, и она своими руками пыталась сделать хоть какую-то малость, спасая родник на этой грешной, родной и до боли любимой земле. В лесу вместе со мной, шестилетним мальчишкой, рубила она гибкие прутья орешника, вбивала вокруг родника деревянные колышки, мастеря из хвороста плетёный оголовок колодца. Правда, хватало этого ненадолго. Как и прежде, всё это разоряла бестолковая скотина, но мы с бабушкой с неослабным упорством вновь и вновь мастерили над родником ненадёжную, но такую важную для неё и меня защиту.
В скором времени бабушка моя уехала в Харьков, слегла там и тихо умирала. Мы вместе с отцом навещали её, тяжелобольную, в городе. Она всегда долго не выпускала меня из своей комнаты, где и лежала всё время, расспрашивая про Зелёный колодец с бьющими холодными ключами, не перестававшими сниться ей теперь уже казавшимися бесконечными в её жизни наступившими ночами. «Эх, внучек, дожить бы до мая да испить из родничка живой, целебной ключевой водички. Только одно желание у меня и осталось»,– вздыхала она. Но до мая не дожила, умерла в конце февраля, сделав наказ на последнюю пенсию купить мне лыжи. И от её человеческой доброты с запомнившимися на всю жизнь словами: «Учись, внучек, всегда доброму, а там, глядишь, и плохое на ум не пойдёт», – до сих пор щемит у меня сердце.
Я вырос, стал взрослым, исколесил вдоль и поперёк свою необъятную Родину, но со всей остротой потери горько сожалею, что вовремя так и не смог сделать в своей жизни хотя бы самое малое: чем-нибудь порадовать свою такую родную, снящуюся мне теперь по ночам бабушку, так любившую и этот целебный, но разорённый родник с живой водой, и Косой ложок, и Лысую гору, и зелёные холмы Ямки.
Душа моей бабушки – чистый родник, родник неиссякаемой любви к Родине.
***
С высоты своей жизни я оглядываюсь назад, и мне становится грустно оттого, что родовые родники Андрюшин, Косихин, Булавин, Мокринин, Макаров, Харитонов и Машечкин, когда-то давшие силы и вдохновение основателям семейных родов Басовых, Давыдовых, Золотарёвых, Климовых, Мальцевых, Минаевых переселиться на необжитые и до них пустовавшие земли хутора, оказались поруганными и разорёнными.
Род на праведную благочестивую жизнь не влияет, жизнь дана на добрые дела. Но сегодня от нашего короткого, неслышно пробежавшего века я сам себе задаю мучительный вопрос: доступно ли многим из нас, продолжателям семейных родов, ощутить обжигающую холодом родниковую струю хрустальной чистоты своего родового колодца?
Пётр Мальцев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
