Её уже нет с нами. Она ушла утром, в 8 часов, в субботу, 17 сентября. С ее уходом я опять испытала то чувство сиротства, которое появилось у меня после смерти мамы. Возникло ощущение потери близкого и важного в жизни человека. Не только научного руководителя, но и друга, наставника, учителя, ведущего по жизни, повлиявшего в огромной степени на мой внутренний мир. Аспирантура для меня стала не только ступенькой в научной и преподавательской карьере, но и переломным моментом во всей жизни. И, безусловно, главной в этом процессе волей или неволей оказалась моя Елена Захаровна. Буду писать о ней не как об ученом европейского уровня (мне не под силу это оценить), а как о человеке. И если в этом описании присутствует ясная и четкая мысль, логически законченная и правильно оформленная — это заслуга моей дорогой и любимой Елены Захаровны. Именно она научила меня отметать весь мусор из мыслей, изложенных на бумаге. Так и слышу ее голос: «Алла, не нагромождайте несколько мыслей в одном предложении. Нельзя, чтобы читатель пробирался сквозь слова, как через чащу». Кстати, она никогда ни к кому из аспирантов или студентов не обращалась на «ты», только на «Вы». Даже в мелочах проявлялась с ее стороны позиция глубоко интеллигентного человека.
Чувствую, что мой долг — вспомнить и рассказать о пережитом, может быть, показать Елену Захаровну с другой стороны. И если мой взгляд покажется провинциальным, в этом тоже есть смысл: как известно, порой ценное и важное видится издалека.
Первая встреча с профессором Цыбенко состоялась за несколько месяцев до поступления в аспирантуру, когда в наш вуз пришла разнарядка на место в МГУ. По специальности «Полонистика» это случилось впервые. Ранее я пыталась и в Киеве и во Львове познакомиться с известными полонистами и заручиться их поддержкой, но все не складывалось. Теперь понимаю, что судьба вела меня к Елене Захаровне. Её имя было известно всем, кто занимался польской литературой. Это была вершина. Куда мне, скромному преподавателю из провинции. Даже взглянуть вверх страшно, не то, чтобы подняться. Но, закалённая в жизненных трудностях, решила хотя бы сделать попытку попасть в университет, об учебе в котором для своих детей мечтали мои родители. Написала письмо Елене Захаровне, потом позвонила. Она очень любезно поговорила со мной и предложила приехать для предварительного знакомства. Конечно же, ехала с чувством страха: ученый с таким именем, а я кто? Стою перед дверями её квартиры и набираюсь мужества. Звоню. На пороге улыбающаяся маленькая дама с красивой прической и лицом доброй феи. В один момент страхи мои улетучились, и, перешагнув порог, я оказалась в другом мире. Меня ввели в этот дом как свою, хотя видели впервые. И столько было искренности и доверия в первом общении, столько внимания и участия, что происходящее казалось совершенно невозможным: здесь, в Москве, профессор МГУ выслушивает меня, задает вопросы, интересуется мелочами, до которых, казалось, небожителям нет дела, а затем, несмотря ни на что сообщает, что готова взять меня к себе аспиранткой. Но еще более невероятным казалось и то, что встреча происходила на кухне, за чаем, а на столе стояли различные вкусности, приготовленные для меня. Было от чего потеряться. Я ведь привыкла к официальным сухим встречам в официальной обстановке, когда именитому собеседнику некогда, все происходит в спешке, в снисходительном и небрежном отношении к простой ассистентке из провинциального вуза. Сейчас я думаю, что сразу же полюбила Елену Захаровну за ее уважительное отношение ко мне (потом я убедилась, что так она относилась ко всем), за ее стремление понять меня и помочь мне. Домой, в Луцк, летела на крыльях и сразу же окунулась в подготовку к экзаменам. Стыдно было провалиться. Вот только в институте, узнав, что мне предстоит серьезное испытание, тут же загрузили работой на кафедре, а вскоре отправили на месяц со студентами в колхоз собирать картошку. Так и готовилась я к важным событиям в моей жизни, сидя с книгой на телеге, в которую ссыпали клубни, и время от времени понукая лошадь к передвижению.
И если бы не помощь профессора, как смогла бы я с моим иным базовым образованием и иным направлением работы на кафедре, с огромной аудиторной загруженностью и с такой «подготовкой» к поступлению в аспирантуру, как смогла бы я успешно сдать два экзамена в главный и лучший вуз страны?! Более того. Уже сдав на «отлично» специальность, я вдруг страшно испугалась: смогу ли я «вытянуть» учебу в Москве, кто будет содержать моего ребенка, ведь аспирантская стипендия маленькая, и как быть с некоторыми очень важными тогда для меня обстоятельствами в моей личной жизни? Сомнения поставили меня в тупик. Я решила отказаться от поступления. Моя дорогая Елена Захаровна, узнав от меня об этом глупом решении, не послала меня куда подальше со своей головы, а спокойно выслушала все мои рассуждения и страхи, разложила их по полочкам и велела положиться во всем на судьбу. Сколько раз в своей жизни я вспоминала её за это, сколько раз благодарила, сколько раз с ужасом думала о том, как бы все у меня сложилось, будь на её месте кто другой. И сейчас тоже, каждый раз, когда получаю вполне приличную для моей страны пенсию и чувствую себя при этом обеспеченным человеком. Не хватит, пожалуй, меня, чтобы выразить всю мою благодарность московскому профессору.
Учеба в аспирантуре оказалась тяжелым испытанием. За плечами печальный груз утраты родного горячо любимого отца, неудачного замужества, заботы о ребенке, проблем со здоровьем, и, вообще, уже прожитых лет. Я не могла так, как некоторые, ставшие аспирантками сразу после окончания вуза и, по сути, еще не расставшиеся со студенческой скамьей, энергично осваивать столичный образ жизни, включаться в бешеный темп Москвы. Страдала, скучала, не понимала, не принимала. Прожив всю жизнь до этого в небольшом городе, уставала от размаха столицы и скопления людей. Каким же оазисом для меня в этом неуютном мире оказался дом Елены Захаровны! Тепло и душевное и физическое так и окутывает меня при воспоминании о нем. Елена Захаровна никогда не назначала встреч в университете. Она приглашала к себе домой не только спокойно побеседовать и обсудить проблемы в маленьком кабинете со старыми удобными креслами (места было так мало, что сидя в них, мы почти касались друг друга), но и накормить вкуснейшими бутербродами с рыбой, икрой, колбасой, угостить душистым крепким чаем или кофе. Таков был стиль её общения не только со мной, но и со всеми аспирантами. Как же это помогало обжиться, приспособиться, обустроиться и продуктивно работать. В огромном многомиллионном городе было место, где тебя не только ждали и были рады твоему приходу, но и дарили свое тепло, свое душевное расположение. И за что мне это, Господи! Такое счастье и такая радость — говорить открыто о своей жизни и своих проблемах, доверять свои мысли, не боясь насмешки. Как много нужного вложила в меня моя чудесная, моя добрая, моя золотая пани Елена, как её именовали в полутайне на филфаке МГУ. Она никогда не поучала и не наставляла, она делилась мыслями, рассуждала, выражала свое мнение, она совершала поступки столь высокого морального свойства, что уже одно это становилось моральным примером. Её личность для меня стала знаковой и оказала такое же воздействие на мой ум, как и мои родители. Постепенно, медленно, сама, может быть, того не желая, вытесняла Елена Захаровна из меня провинциализм: узость и тупость суждения, мелочность и сложившийся бытовой стереотип в оценках людей и явлений, скудность кругозора и многое другое. Я почувствовала серьёзный недостаток своего образования и старалась его восполнить. Мне так не хотелось разочаровывать моего учителя. Я училась у неё общению с людьми. Это была выдающаяся школа. Елена Захаровна никогда не только не унижала человека, но даже не позволяла себе легкого намека на разность общественного положения, воспитания образа жизни, уровня запросов и пр. Как я уже говорила, ко мне она обращалась только на «Вы», по имени, имена и отчества других помнила отлично, а в нотках ее голоса, когда она с кем-то общалась сквозило искреннее уважение к человеку. Этого нельзя было не заметить и не почувствовать. Она умела сжато и кратко оценить личность, я восхищалась ее острым умом и ее поразительным знанием человеческой натуры. Чаще всего эти суждения были доброжелательными, но встречались и другие. Жизнь показала, насколько они были верными. Елена Захаровна ввела меня в круг своей семьи, друзей, коллег, знакомых. Часть из них являлась ее учениками. Это достойные люди. О них я вспоминаю и с чувством и уважения и признательности. Это и Виктор Александрович Хорев, умный, интеллигентный, тонкий, ироничный, неизменно элегантный и внимательный. Это и Ядвига Владиславовна Станюкович и ее супруг (не помню его имени), встретившие меня так, будто в дом к ним пришла не обычная аспирантка в потертых вельветовых брюках и джемпере-самовязке, а прибыла английская леди. По этому случаю хозяйка дома надела чёрную бархатную блузу с бриллиантовой брошью, чай они усадили меня пить в уютной столовой. Это и Астра Генриховна Пиотровская, красивая, харизматичная, обаятельная, жизнерадостная, всегда доброжелательная, последнюю монографию которой я знала почти наизусть. Так просто называю их имена, а ведь все они — ученые высокого уровня, гордость отечественной полонистики. Конечно, общалась я с другими людьми, со своим окружением, но встречи с ними стали незабываемыми.
Особое слово о семье Елены Захаровны. Отношения в ней между матерью и двумя дочерьми были настолько гармоничными, исполненными любви, доброты, заботы, внимания и, конечно же, глубокого уважения друг к другу, что порождало желание наследовать их. Именно под влиянием этих уроков во мне изменились и чувства и поведение по отношению к моей матери. Елена Захаровна часто расспрашивала меня о ней и всегда подчеркивала ту жертвенность в моей маме, о которой я раньше даже не задумывалась. Какое же это огромное счастье, какая Божия благодать — иметь такого воспитателя рядом. Замечательно и то, что и дочери Елены Захаровны унаследовали от нее и открытость, и искренность, и честность в общении с людьми. Все аспиранты их матери становились близкими и домашними. И Ирина и Ольга всегда живо интересовались моей жизнью, семьей и старались помочь. Помню, как меня на Киевском вокзале по приезде в Москву встречал Володя, Олин муж. Зачем ему нужно было оставлять работу, ехать на вокзал, чтобы нести мой чемодан? А ведь это случалось, и не раз. Царство Небесное Володе, его уже нет здесь. Так жаль. Такая печаль. Помню, как однажды я пришла к Елене Захаровне, а они получили от Володиных родителей с Дальнего Востока посылку с красной рыбой. Меня нагрузили вкуснейшим деликатесом в таком количестве, что я угощала всех своих девчонок в общежитии. Они пребывали в оторопи: беспрецедентный случай, когда научный руководитель одаривает аспиранта, а не наоборот. И сколько было таких случаев. А подарки, которые Елена Захаровна привозила мне из заграничных поездок: из натурального шелка платки, шкатулки ручной работы, броши и всякие приятные мелочи. Соседки по общежитию не могли поверить в происходящее. Помню, как Елена Захаровна предложила мне билет в Большой театр. Ставили балет «Эти чарующие звуки…» на музыку Торелли и Корелли, танцевали все звёзды балета. И Ольга, которая очень хотела пойти на спектакль согласилась с решением матери. Вот так и оказалась я в Большом на одной из лучших постановок, благодаря Елене Захаровне и Оле. Всплывают в памяти яркие эпизоды моего московского прошлого. И чем они лучше, тем сильнее мое чувство благодарности за все и Богу и этим замечательным людям. В моих отношениях с Еленой Захаровной и её семьёй так много личного, такого, о чем просто так не расскажешь другим. И, пожалуй, прежде всего это личное было таким определяющим фактором в моём становлении, что не поддается никаким оценкам. Как научному руководителю Елене Захаровне не было равных. Это я поняла сразу, ведь у меня уже был свой опыт работы и в школе, и в вузе, и в поисках научных наставников. Порядочность, требовательность, обязательность, точность, добросовестность. Эти редкие качества были присущи ей как учёному, и этого требовала она от своих подопечных. Читала она мои опусы от первого и до последнего слова. Везде по моему тексту её особенным почерком, похожим на мелкое кружево, стояли её замечания и пометки. К ним на отдельном листочке прилагались записи с рекомендациями. Я их храню, как храню её поздравления с праздниками и просто письма. При такой огромной занятости, при такой огромной научной работе, при таком огромном количестве научных связей она находила время ещё и мне написать. Какую же тяжесть несла она на своих плечах, никогда не жалуясь и не обходя вниманием никого из своего окружения. А ведь одних аспирантов – и бывших и настоящих – сколько было? Так хотелось ответить ей тем же вниманием, такой же заботой, такой же любовью. Корю себя за то, что при жизни так и не сказала ей, как её люблю.
Конец 70-х — начало 80-х оказались трудными для отечественной полонистики. В Польше «Солидарность» и военное положение, а у нас ничего не печатается по мятежной стране. Без публикаций защищать диссертацию невозможно. Сколько же героических усилий в этом направлении предприняла Елена Захаровна, чтобы я смогла к концу 1983г. выйти на защиту. Причём, мне она обо всех трудностях и путях их преодоления ничего не поведала. Это потом, гораздо позже, окольным образом я узнала, как она сама ходила к редакторам, как договаривалась печатать мои статьи. Перед самой защитой она предложила, зная моё трудное материальное положение, устроить обед, как это было принято после заседания совета, не в ресторане, а у неё дома. Какими словами описать мою благодарность и ей и Оле и Володе? Они сами закупили почти все продукты, сами приготовили угощение, сами сервировали стол. Когда я рассказываю об этом факте сведущим в научной сфере людям, они смотрят на меня с недоверием. Вот такие они истинные москвичи, русские люди, интеллигенты в нескольких поколения, щедрые в движениях души и поступках. К сожалению, их мало. И мне Господь даровал такое богатство встречи и такую благодатную последующую привязанность. После защиты уже во время ужина Елена Захаровна, очень довольная происходящим, подошла ко мне с подарком, ручной работы серебряным кольцом с нефритом. Она сказала, что это на память о сегодняшнем дне. Я же не смела ничем ответить. Как-то попыталась в один из приездов что-то подарить. Что я выслушала! Меня стыдили, как школьницу, обвиняли в нарушении этических норм и пригрозили не принимать у себя! Я не могла и слова вставить в свою защиту, ничего не принималось во внимание. Елена Захаровна была в таком негодовании, что только мои слёзы и заступничество Ольги смягчили мне суровый приговор. Не удивительно, что более чем за 60-летнюю работу в МГУ она так и не собрала никакого богатства: в квартире было много книг, а вот всё остальное - скромное и небогатое. Удивительно другое: ни ректорат, ни деканат не приняли участия в ее проводах в последний путь. Даже венков от них не было. Господь им судия.
Для многих моих коллег учеба в аспирантуре — это тяжкое испытание во всех отношениях: моральном, физическом, материальном. Мне тоже было нелегко, но благодаря Елене Захаровне я чувствовала свою защищенность от многих случайностей и невзгод. И какое же это было интересное время! Сколько событий, сколько встреч, сколько людей, живущих в памяти как хорошее, дорогое и ценное. И прежде всего, опять же через Елену Захаровну знакомство с Наташей М. Русская, православная, красивая, умная, очень способная, занимающаяся сербской литературой, она стала для меня и подругой и близким по духу человеком. Знакомя нас, Елена Захаровна дала ей замечательную характеристику. И за все долгие годы нашей дружбы, эта оценка личности не изменилась. Как-то получилось органично: Елена Захаровна притягивала в свое окружение только достойных. Тогда казалось это само собой разумеющимся, сейчас я вижу в этом Божие благоволение. Именно Наташа первой откликнулась на кончину Елены Захаровны, она написала такие хорошие слова, она за нас всех, бывших аспирантов, выразила человеческое признание в любви и благодарности нашему учителю и наставнику. Получилось это у нее. Как ни вспомнить слова Елены Захаровны: «Наташа — прекрасный человек и филолог». В этом я убедилась сама. Она ввела меня в свой дом и в свою семью. Она познакомила меня со своей мамой Елизаветой Трофимовной, чудесной души русской женщиной, из тех, воспетых в нашей классической литературе, умной и скромной. Меня приняли как свою, немедленно предложили кров и пищу, и помощь и все, что мне нужно. Без какой бы то ни было манерности или просто вежливости. Вот так, будто пришла в дом своя. Кто не попадал из провинции в многомиллионный город, тот не поймет чувств человека, обнаружившего, что в этом огромном муравейнике тебя ждут, тебе рады, тебя встретят в теплом доме. Простая Елизавета Трофимовна оказалась совсем непростой, когда я увидела фото Бориса Андр. Лавренёва с дарственной надписью «Милой дочке, Лизаньке …». На мой вопрос она опять же со всей присущей ей скромностью ответила: «Да, я жила у них в доме, и он относился ко мне как к родной». Но сразило меня не это. Видя меня во второй раз в жизни, Елизавета Трофимовна вдруг предложила мне жить у них, а не в общежитии. Конечно, же я не могла этого принять, но вот обеды и заботу никогда не смогу забыть, как не смогу забыть всех ласковых и нежных слов, услышанных от нее. С отцом же Наташи Виктором Степановичем мы ездили с экскурсией и в Ростов Великий по старинному ямщицкому тракту и в Тулу. Он открыл мне истинную Россию, Русь, которую сам беззаветно и преданно любил. Эта любовь к России объединяла семью, она передавалась другим, как передалась и мне. Как передалась мне и их любовь к православию, если это чувство можно назвать любовью. Сколько же доброго и светлого, полученного от этих людей я не смогла им вернуть. Одна надежда — по доброте своей они меня простят. Елена Захаровна знакомила своих аспирантов — и бывших и настоящих — друг с другом. Это была интернациональная команда. Так я вошла в круг Лали Оцхели из Грузии, Светланы Спасс из Белоруссии, Ольги Розинской из Москвы. Сразу же бросалось в глаза их желание походить в поведении на своего научного руководителя, поэтому и осталась от встреч с ними только сердечность, только открытость в сочетании с достоинством и высоким профессионализмом. Со Светланой Спасс мы подружились, переписывались, встречались в Москве. Помню, каким ударом для меня стал ее уход из жизни. И как же тяжело переживала смерть Светланы Елена Захаровна. Она близко к сердцу принимала все, что происходило с нами, с нашими детьми, с нашей семьёй. И это было не просто вежливое сочувствие. Она звонила, писала, утешала, вселяла надежду. Вот это последнее настолько держало в острых обстоятельствах на протяжении всей дальнейшей жизни, что просто невозможно было опустить руки, поддаться слабости. Ведь Елена Захаровна верила в нас. Она обладала поразительной способностью как бы сразу определять в человеке его возможности, увидеть и доброе и плохое и обязательно все самое лучшее поддерживать. Думаю, что именно поэтому многие, кто уже давно шел самостоятельной дорогой, оставались ей верными и преданными. Не так много в нашем мире людей, которые бы заслуживали такую глубокую любовь, такое глубокое почитание и уважение, такую стойкую сердечную привязанность, такую огромную благодарность, как она.
У меня она одна. Моя Елена Захаровна Цыбенко.
12.10.11. - 09.04.12. Луцк.
Алла Мардиева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
