Мое первое сочинение в мой первый приезд на прародину – донскую полынно-ковыльную землю, где мне исполнилось семь лет.
С тех пор ничего не изменилось: под раскидистым грецким орехом, собирающим под своей сенью многочисленных гостей, небольшой дощатый стол, в гостеприимности своей никогда не оскудевающий, скамья и пара разнокалиберных стульев. Бляхи солнечных лучей на пыльных тропинках. Груши, которых во много раз больше самих листьев, ниспадают до земли, покрытой мягкой, песочной пылюгой. Дальше – стены винограда, удостоенного привилегии сборки только вручную, за свою родовитость и исключительность – только в этом старинном саду остался именно этот редкий и ценный сорт «Донская чаша».
Около стола, под грушею – колючка, а проредили и опололи – роскошный куст розы заблагоухал в жаркие сумерки, что окутали лазоревым туманцем мелко-каменистые, в красном песке и «гусиной травке» улочки, и белых, важных их завсегдатаев, гусей. В эту пору все напылившиеся проулки, вслед за говорливыми птицами наслажденно-жадно припадали к неаполитанке закатного солнца, окунувшегося и растаявшего в стремнине Тихого Дона, и светившего теперь из воды на небо.
Небольшое высокое крыльцо с крутыми редкими, предупредительно скрипящими ступенями. Всегда c опаской по ним дефилируешь – не иначе, какая-нить ступёночка да обломится… это в конце-концов и произошло, что я сочувственно и пронаблюдала.
Но и не мудрено – оставшийся от большой усадьбы флигель – старый курень хранит в себе еще тот, исконно-казачий уклад: остаток галдареи, беленые стены и печь посередь дома; высокий подклет-погреб – сторожил раньше огромные бочки с игривым вином, а теперь нянчит пузатые-полосатые арбузы и малютки дыньки – сладко-желтую мою радость!
Рядом, подбоченясь в абрикосовых деревьях и сиреневых кустах, старая казачья кухня, тоже беленая с печкой, в ее холодке также нежатся бахчевые отпрыски. На двери старинный висячий замок на ржавых петлях, клацающих вперебой с умывальником – люблю я эти дырявые ведерки с палочками – всегда первым теренькает: «Доброе утро!» и провожает в вязкой, терпкой, оголтело-цикадной ночи на ярко омытое лампой крыльцо: «Спокойного сна!»
И тяжелый, когда-то, как и двойная дверь, покрашенный в вытцветше-голубой цвет стальной засов, с маху, по-собачьи клацает в люльку петли – никто не зайдет! Только если цикада, вдруг, большая на стене или мотыль, спешит отрабатывать джепы и кроссы на висящей под потолком «груше – нельзя скушать»! Быстрее выключить свет, а то в открытое окно налетит вот таких вот зверей компания, и тут уж не до сна, пока всю их концертную программу не выслушаешь!
В последний приезд самодельная кушетка на четырех чурках была мне уже коротковата, и хоть ноги свисают, а хорошо!
А выйдешь ночью к тропинке на баз соседский, из высокой конопли чихает-чухает деловитая компания ежовых кочек, хозяйничают в саду, не обращая никакого внимания на «презренный люд», даже дорогу не уступят.
Утро начинается со звона кухонных ложек-поварежек за занавеской в кухне – первая поднимается бабушка – хозяйка и владелица куреня. Она нетерпеливо-гостепреимно собирает завтрак – и будильника не надо! А она уже, оказывается, успела на базар управиться – и на дощатом столе сметана, что масло, ковыряешь ложкой, пока не погнешь. В трехлитровой банке парное пенистое коровье молоко – соседки-душки Танечки услуга; и кирпич теплого хлеба, ноздреватого, но не от искусственных красителей и разрыхлителей, а от солнышка и земли.
Солнце пробивает листья насквозь до потрескавшейся земли. Раньше в центре сада стоял венский покосившийся стул и большой черный живописный зонт, теперь выросла небольшая мастерская с верандой, ткнувшейся в виноградный лабиринт. Здесь бабушка без устали работает – пишет новые картины, мучительно доводит старые:
– Да мне, вы знаете, врачи категорически запретили больше трех часов в день работать, такой кошмар! А у меня меньше шести-семи часов никак не выходит. А я так плохо себя чувствую – жара! Это же ужас какой-то! Ну, я полотенце мокрое повяжу на голову и пишу!
Но и в жару и сад, и курень на ней, хоть и соседи помогают, только успевай: то полить, а вода по капельке за день в бочку цедится; то урожай собрать, абрикос, да груш, да орехов с помидорами – ветки ломятся; да еще – общественный деятель с дружкой А.В. Калининым – и асфальт, и газ, и музей, и галерея художественная в хуторе с собранием картин мирового уровня, их бабушка сама по мастерским, по фондам ходила-собирала и такие жемчужины нашла: Н.Федосов, Стожаров, А.Пластов…
Я еще в первый приезд помогала – черешню собирать полезли на деревья. Сижу в ветках, в косичках, знай, себе за обе щеки собираю. Крупная, румяно-золотистая ягодка – сережками на уши нацепила. С тех пор я именно желтую с красными подпалинами черешню больше всех других люблю.
А соседи! Эх! Иван Иваныч, земля ему пухом! – Богатырь, десантник, всегда в тельнике ходил, старый казак, как Илья Муромец.
Но тогда… на белой, битком набитой «Ниве» карабкались мы на ковыльные курганы, чуть-чуточку не перевернулись на крутом бездорожном подъеме. Иван Иваныч втапливал газ, машина рвала на все обороты, вгрызаясь брала пядь за пядью… одолели мы курган! Здоровались с ветром, гнавшим ковыльные волны в простор нисшедшему к земле голубому небу, внизу обнимал Дон.
Через забор махала я к Реутовым, пропадала у них днями. Хлебосолушка, тетя Валя, пышущая, как ее фирменные горячие пышки, неутомимой энергией и озорным перченым юмором – бабушка такой ее хороший портрет написала – и Георгий Афанасьевич, бывший хозяин всех шахт в Шахтах и округе, широченной души человек, безграничного гостеприимства – летчик, этим все сказано – муж да жена… Жаль, недавно и он ушел от нас в любое сердцу небо, царствие ему Небесное. Огород по струночке, полны подвалы-погреба, чего в них только не сыщется, в них угощали меня сотами медовыми. А лапшу донскую ели, так курицу на нее вместе с хозяином ловили, рубили.
Тогда, разогнавшись на педальном детском голубом «Москвиче» прямо в холеные хозяйкой цветущие розовые кусты, вся расцарапанная шипами, я все тут же свалила на сиамского, но не в чем не повинного кота, Маркиза. Ой, потешались надо мной соседушки, уж больше пятнадцати лет прошло – все вспоминают!
А на хуторской улице и отцу моему досталось: он, художник и поэт, оттого завсегда при бороде, по статусу, говорит, положено… А тут позади две казачки, и так между собой, что весь хутор слышит, гутарят:
– Ой, глянь, мужик-то ведь, вроде, молодой, а оброс весь!
– Так ведь бриться-то лень!
… отбрили казачки!
Никак нам без Дона! Приезжаем, отмахав тысячу с лишком верст, во втором-третьем часу ночи, вываливаемся из загнанной, исступленной «четверки»… и вся усталость, измор дороги вдруг растворяется в топкой, спело-сливовой необъятности ночного донского неба, порыпанного рвущимся оттуда светом звездных плошек; и мы, накрытые как попоной терпким, настоенным, послезнойным воздухом, совершенно позабыв об усталости, наперебой перечисляем, теперь так ярко увиденные, омытые от городского, московского смока звезды и созвездия.
Темные окна бабушкиного куреня вспыхивают в сетке черных ветвей, и с высокого, освещенного крыльца слышится голос хозяйки, тоже приехавшей из Москвы в родные места на лето:
– А, это вы, мои москвичи приехали! Да какие же еще сумасшедшие посередь ночи о звездах будут гомонить!
09.07.06
ДОРОГА
В Европе, Германии например, километраж даже с двумя нулями ввергает жителей оных земель, бюргеров то есть, в неподдельное недоумение: как можно поехать этим русским на два дня в гости, например к подруге детства, из Дюссельдорфа в Берлин – это же «ближний свет» – 500км. – расстояние, преодолеваемое лишь с границами разума. Да, мы были теми русскими с надлежаще непостижимой отечественной душой, для которых расстояние само по себе не имеет никакого веса перед человеческим общением и душевной взаимностью, а путь меньше 1000км. вообще не принимается за преграду или препятствие – так, полугорок.
Потому-то более тысячи верст за 16 часов дороги по трассе М4 Дон да еще на 90-летний юбилей к бабушке, камертону династии, Народному художнику, вшестером в машине, всего на два дня, было также естественно, как спелые арбузы в начале сентября. А родня, любезно подхватившая наше трехголовое семейство под крыло, на заднее сиденье, вообще ехала на Дон с Соловков – верст под три тысячи.
Несмотря на вечный приговор о беде России, ехали легко, резво, под веселый гул мотора. Но так уж всегда ведется, что к концу пути, «когда тьма спустилась на спящий город…» непроглядная – потянулась путь-дорожка бедовая: узкая, ухабистая, да и не дорога вовсе, а, как говориться, направление, «по чистому полю». И не обогнать уже было словно, как головы Горыныча, беспрерывно вырастающие фуры-фурии: одну обойдешь – еще 2-3 нарастет. А потом и вовсе на грунт съехали – вечный ремонт извечной беды.
В маслянистой мгле, взрезанной фарами, вворачивались в колею нисходящего серпантина родного хуторского спуска – «Пухляковский».
Заждавшийся курень светится радостью всех окон. Ворота, уникально отворяющиеся в разные стороны, видимо, заели от долгого ожидания, о чем предупредительно кричали и махали нам из-за голубого железного кружева – прямо к калитке… И аплодисменты всей машиной, как при посадке самолета: «До окончания маневрирования, просьба всем оставаться на своих местах».
Это потом, только через два дня, дороги с удивительной скоростью понесут на Казань, Дальний Восток, Китай, Приморье, Беларусь, Монголию, Краснодар – и это только за один предстоящий месяц гастролей и фестивалей. Ведь важно общение и призвание, а не расстояния и часовые пояса.
9-10 сент. 2007 г.
ПИРОЖКИ
Хотя Юбилей такого значения мог получить более достойное внимание со стороны официальной общественности, все ж таки и Народный художник, и организатор картинной галереи мирового значения, и вообще, примечательная личность и деятель – даже Путин телеграммой поздравил… Тем не менее утренник в музее виноградарства на часок с поздравлениями в основном хуторчан-соседей и малая толика официоза по поручительству.
Увидались с Натальей Калининой – отец уж по здоровью не мог свою дорогую друженьку-хуторчанку поздравить самолично, дочери припоручил: тепло и нежно подписал коллекционное свое издание. Так и уселись с ней вместе за столом в наболевшей за годы жажде общения. Она нам донской анекдот подарила:
«Едет казак с Нижнего Дона – на добром коне, сбруя пригнана, шашка бряцает, «за пазухой во фляжке» – булькает… Навстречу ему казак с Верхнего Дона – пеший, худой, одет кое-как…
– Здорово дневали!
– Да, Слава Богу!
– Ну что, – говорит, – угадаешь, куды я еду – подарю тебе коня и шашку!
Почесал казак затылок:
– Да кто ж тебе знаеть, куды ты едешь… кубыть, до бабы…
Слез казак с коня, отстегнул шашку:
– Забирай! – Говорит. – Не туды ехал…, но хорошую ты мне мысль подал!»
Ко времени общего фото на пороге музея, дождик смирился. Уже в собственном саду, под орехом сдвинули столы, наготовили общими близкими усилиями, накрыли, сели и начали отмечать столь примечательное событие скромными своими силами – как говориться, душевно.
Солнце цеплялось-цеплялось за ветви айвы и смоковницы, но, так и не удержавшись, бухнулось за забор.
Была приятная прохладца – утром прошла желанная вот уже несколько месяцев гроза. В это засушливое лето выгорело все живое, плоды сохли в сухофрукты прямо на ветках, не успевая дозреть. Дождя ждали, просили, умоляли, но не сегодня, в юбилейный день.
С утра громом салютовало небо с поздравлениями. Дождь с усердием желал долгих лет. Мы, сбившись в маленькой кухоньке куреня, готовились к торжественному приему в музее к 10 утра, лепили пирожки с картошкой и куриной печенью, жарили их на душистом донском масле, от которого давно отвыкли на московских кухнях, и горячие, пышущие, с парным молоком подавали под зонт на залитый дождем стол в саду. Фуршет (стулья все промокли до гвоздиков, да и места им не было) был живописный и живо съеденный: две больших кастрюли заветных пирожков мигом испарились во влажном утреннем воздухе, не уцелев до начала празднеств и поздравлений.
10 сент.2007г.
УХА
С утреца успели только к Дону спуститься – окунуться. День – в приготовлениях.
По наказу грядущей именинницы, надо было ехать на другой берег в Семикаракорск за приготовленной к случаю рыбой, заодно, и в музей фаянса заглянуть – говорят, экскурсию обещали. Уговорились на три часа. Мужеская часть – хвать удочки и до того времени на рыбалку – к Дону. Мы только за ворота, по хутору справиться – на встречу наша Таня, провожатая и завсегдатая:
– А я к Вам… Поехали?
– Как? – Спрашиваем. – До трех еще полтора часа.
– Да в три – это паром отходит из Коныгина, до него ж еще 30 километров… Ну… можно на следующем… через час…
– Так в музей же тогда опоздаем?
– Опоздаем… – В ее южной меланхоличной речи странным образом сплелись безразличие и сокрушение.
Мы рванули к реке, срывать раньше срока наших рыбаков, Таня провожала до воды, рассказывая о своих личных злоключениях и переживаниях все с той же меланхоличной бесперспективностью. Договорились, что заедем за ней, а сами пылили вдоль берега в поисках.
Сполошились в раз, кто как был: в сарафане или в шортах с рыбалки – покидались в машину, до парома меньше получаса, залетаем к Тане на парах…
– Ой, та я ж все постирала… что-то я долго шла… развесить не успела… В чем ехать-то?!.. Ой, что-то я забыла одеть…
Сиденье темнело мокрым пятном от сохшего, в прямом смысле слова, на ходу одеяния.
Подъехали в аккурат к парому.
Первым делом – в музей Семикаракорского фаянса. Обещанный «нужный человек» оказался «в отпуску». Мы уже хотели было расстроиться, но встретила нас обаятельная художница-сотрудница, и, не смотря на уже закончившие к тому времени свою работу цеха, обо всем так увлекательно и заразительно рассказала, что мы прямиком направились в фирменный магазин, где воодушевленные экологичностью и живописностью поданного материала, опустошили пол витрины.
Отчаянно рванув на другой конец станицы, искали проспект Куликова. Ломанулись в калитку: «Маша!» Как раз в саду застали, всегда красивую, черноглазую! В беседке, где за круглым столом когда-то собирались рыцари русского Слова, успела влить кружку компота и новостей с прошедшего недавно юбилея покойного мужа. Время жало в тиски, но не заехать не могли; также заполошно прощались… Солнечным бликом стоит она в глазах средь яблонь, в косых лучах, ниспадающим к ногам. И казалось, что вместе с ней и время помолодело, сбросило лет двадцать и так и осталось в яблоневом саду, в беседке, в виноградных листьях, за круглым столом…
– А за рыбой-то куда? – Ни адреса, ни фамилии. Останавливаемся на перекрестке у маршрутки. – Где, кричим, Елена с рыбой?
– Езжайте за мной – я к ней! – Вот так поисковая система на весь город!
Без таких колоритных бабонек да еще и с неумолкной мобилой у щеки, юг России был бы холодным и пресным! Двор укатан в асфальт, дом из кирпича, в окне – кальян, в сенях – ковер, в гостиной – горка. Ссыпали на качельки в ковровых-махровых думках-подушках арбузы – наказ хозяйки на пути.
– Оставайтесь, – говорит, – у меня окрошка, уха и дичь.
Но оставшиеся десять минут до парома текли быстрее Дона, и нам так и не довелось отпробывать зажиточных яств и в особенности, заветной «дичи».
Не прекращая телефонных разговоров, она одной рукой вздыбила нам багажник «Оки» – это у них вместо тачки: во всю ее утробу лежал мешок, до верху набитый свежей, подплывшей кровью рыбой под метр каждая. В изумлении и благодарности дотащив в четыре руки до машины, завернули в полиэтилен, и – к парому; хозяйский мобильный не умолкал.
Солнце уже село, когда в три ножа началась рубка привезенной рыбы: массивные туши скользили из рук, чешуя разлеталась медными бляшками, потроха переполняли ведро – куда девать такое количество мы не знали, это потом выяснилось: «хочешь иметь хороший сад – закапай под каждым деревом собаку» – это на востоке, а у нас и потроха сгодятся под яблоньки. Несмотря на усталость, разделывать надо было незамедлительно. Рыбу, что наши нарыбалили, среди этих туш даже и в расчет не приняли.
Таня сокрушалась в терзаниях:
– Головы, такие головы пропадают, надо уху сварить…
– Да с такого количества уху и без голов варить можно…
И правда, донская уха на особицу стоит, и откуда силы взялись из голов жабры выковыривать?
Не помню, чем мы успели напитаться, но подоспевшую к полуночи уху, мы влить в себя не могли; оставили до завтрашнего Юбилея – двадцатилитровый чан хорошее лакомство гостям, тем паче, что удалась уха по всем донским запросам.
Но на следующий день так и не тронутый чан прокис по случайному недосмотру в большой суматохе. Эх, не довелось нашему брату на Дону ушицы отведать.
24 – 27-28 сент.2007 г.
МЕДКУ!
Зазывно горели окна, зарешеченные черными ветками сада. Лампочка на крыльце освещала юбилейный стол. Играл баян в руках местного депутата по совместительству. Играл на радость и увеселение гостям, в честь 90-летия Народного художника почему-то не донские родные напевы и даже не застольные, а «Пусть бегут, неуклюжи…» или «конфетки-бараночки» – не правда ли странно для случая и земли?
В голове непоседливых москвичей пчелой ныла неотступная мысль о донском меде: приехали всего на два дня, завтра ни свет, ни заря уезжать и где б этого медку заполучить?
Поспрошали у соседушек, и тут началось…
Одна одно советует, другая – другое… Пошли по порядку получения сведений. В одни ворота постучали – две собачонки гавчут… Надо заметить донские обособленности: собачий вопрос весьма мелкокалиберный: «Большая собака жрёть много, а гавкать и мелкая могёть»; кошек вообще кормить не надо – пусть мышей ловять; но более всего досталось лебединой песне, лебединой верности, «над землей летели лебеди…»: «Да это вообще падлюка хищная, как заведется – усех утят передушить, яйца у птиц сожреть – все переведеть, ничего живого не оставить, гад! Один вред от этой твари, шеи бы им всем пооткручивать!»
…Так вот собачонки-то перед калиткой разрываются, а хозяйка, выходит, на курорте черноморском, «токи через неделю будеть».
Тут, не успели мы шага отступить, подхватывает нас хуторчаночка и к другим воротам подвозит, а нам с порога:
– Так у вас жа там юбилей. Так а что жа вы не навеселе?
– Не до того, – говорим.
Вынесла последние две банки, и того не здешнего – дороговат, да нежный и запашистый. Хоть и не ждали мы, что цена такая окажется, пошли домой, оставшийся валютный листочек разменивать – а куда податься? Мы к бабонькам: оказалось, директор здешнего магазина у нас за столом. И начался переполох:
– Это у кого вы его нашли? У Катьки Харитонихи что ли? Да она ж первая спекулянтка на хуторе!
– Я к ней сметану ношу продавать, дык знаю.
– Да таких цен на увесь хутор нет! Вот зараза, у кого ж она его перекупаеть?!..
И давай по списку телефонному всех, хоть сколько-нибудь меда касательных, отлавливать, да нет ни у кого, что и было продали давно – мало в этом годе меда накачали – посохло все, даже подсолнечник сгорел – поля стоят, и масла нет.
Весь список перетрясли – ни капельки. Приуныли.
– Дык Чалый жа мед продавал!
– Дык телефона у него нет.
Выходя, разделились: кто деньги менять, кто на разведку до Чалого. Пошлепали с провожатой хуторской темной дорожкой, шавкам по обеи стороны – тема для балачки. На излете домишек, у колодца, два котенка-подростка выставились с забора химерками, хвосты врозь. Дом засыпал в темноте, но телевизор выдавал признаки жизни, так что и мы стали стучать, кричать, сигнализировать, долго никакого результата добиться не могли, наконец-таки вытянули хозяйку к калитке.
– Ну… есть, навроде… А сколько вам?..
Зашли на галдарею: беленые стены, голубые рамы окон с цветами и бессмертниками на подоконниках, красные завески крупным черным горохом и цветастые круглые половики вязанные крючком – сказка. Картина стала еще слаще от двух принесенных банок янтарного подсолнечного меда.
Несли его до дому с таким же подобострастием, как нес бы гоголевский козак булю до кума на кутью, да нет, не нес – такую радость сам бы выпил.
Дома соседки распекли: «Не могёть мед хороший в полцены идтить, хоша бы и подсолнечнай». Утешились, что с родных мест все ж целебней.
Утром все еще спали, урывая последние мгновения перед обратной дорогой, когда мы вышли из ворот. Дон дышал радужным туманцем, солнце потягивалось длинными лиловыми тенями, продирая глаза золочеными ветками дерев.
Дернулись в ворота Харитонихи – тишина, вдруг идет:
– Да я токи умылась, вчера уж замкнула калитку-то... Небось, понарасказали там… Дороговато, да мне ж аж из-под Воронежу привезли, год-то нынче какой не медовый.
Сотку с двух банок сторговали, вернулись с утренней добычей в зубах на удивление родных. «Всем сестрам – по серьгам»: и дороже и дешевле, а иммунитет на зиму, да хуторским будет что на рынке обсудить.
10-24 сент. 2007 г.
Полина Нечитайло
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
