Экология и культура

В холле квартиры прямо под круглым циферблатом часов — большая цветная фотография: Святейший Пат­риарх Московский и всея Руси Алексий II с лопатой, пред ним — склоненный председатель Союза писателей Рос­сии Валерий Ганичев бережно опускает в лунку саженец кедра... Это происходило в Свято-Троицкой Сергиевой лавре осенью 2001 года. Вот так знак бесстрастного вре­мени сочетается с символом многих веков родной России. Дело в том, что Лавра на холме Маковец возникла около 700 лет назад — и кедр может расти и плодоносить в тайге лет 700 (если его не погубит какая-либо катастрофа или злая воля человека). Россия сажает кедры в Лавре на пе­реломе даже не веков — тысячелетий! И это в тяжкий ис­торический момент жизни нашего поколения, когда звучали панические истеричные голоса: «Всё пропало! Россия погибла!» Тогда только что, двумя годами раньше, отгремел на всю планету дефолт 1998 года в «новой» Рос­сии, отвернувшейся «от старого мира» — социализма, просуществовавшего всего 73 года. Новая власть в считан­ные годы разрушила народное хозяйство «до основанья, а затем...» ничего доброго толком не создала. В отличие от поруганного ею строя, который принято было называть социализмом (и даже «развитым социализмом»). Остано­вились тысячи заводов и фабрик, в запустение пришли миллионы гектаров вчера ещё плодородных пашен. Мил­лионы вчерашних квалифицированных рабочих, инжене­ров, учителей, офицеров выживали, как умели, а приспо­собиться к новым условиям «рынка» смогли далеко не все.

...Символический акт Русской Православной Церкви и Союза писателей России я воспринимал как звон воз­рождённого старинного колокола знаменитой коло­кольни. Радовался, когда Патриарх Алексий II во все­услышание, на камеры телевидения говорил о святой уверенности в будущем России. Прикиньте сами, на­ сколько раздвигает историческое время эта посадка осо­бенного дерева на святой земле, открывая новые бес­крайние исторические дали.

Несколько месяцев до этого приходилось утрясать вся­ческие бюрократические вопросы, получать разрешение Церкви на посадку кедра у Патриарших покоев, догова­риваться с лесниками. С Валерием Николаевичем Ганиче­вым мы обговорили всё раньше, не помню — до или во время тоже символической поездки в писательском ва­гоне юбилейного поезда по Транссибу летом 2001 года. Вроде бы этот юбилей скромнее — всего-то сотня лет, но каких! Эта великая железнодорожная магистраль ещё и ещё раз подчёркивает огромность России, её значимость в масштабах планеты Земля. Из космоса Транссиб выгля­дит как огромный крест — стальное основание длиной в тысячи километров, пересекаемое и множеством мелких речушек, и мощными «перекладинами» Волги, Оби с Ир­тышем, Енисея — рек, входящих в первую десятку водных артерий планеты. Тогда тысячи жителей городов, возник­ших вдоль этой магистрали, встречали на станциях и луч­ших её тружеников, и любимых писателей (которым, кстати, вручались символические премии «Золотое перо», учреждённые Союзом писателей России и Фондом па­мяти Владимира Чивилихина).

Как причудливо переплетается всё это в моей скром­ной судьбе мальчишки из маленького посёлка на Транс­сибе, в 6950 километрах от Москвы. Мальчишки, мечтав­шего однажды уехать по этой великой магистрали в даль­ние дали, повидать мир, который представлял себе только из книг. Наверное, не случайным было и моё знакомство, переросшее в дружбу, с другим сибиряком, родом из Мариинска на Транссибе, писателем Владимиром Чивили­хиным и его соратниками-кедроградцами.

Владимир Чивилихин сумел поднять мощную волну экологического воспитания целого поколения не просто романтиков-мечтателей, но людей практического дела, проникнувшихся идеей истинно человеческого, а по сути, вселенского, божественного отношения к природе.

Людей, для которых экология не пустой звук и не оче­редное увлечение, а смысл всей жизни.

Удивительно прочно переплетается история страны с любыми проблемами, в том числе с экологией... С Чиви­лихиным я сблизился после коротенькой, «сто строк пуб­лициста», заметки в журнале «Смена» о появившихся в «Нашем современнике» главах его романа-эссе «Память». Было это в год 800-летнего юбилея Куликовской битвы. Звонок Владимира Алексеевича застал меня врасплох: до этого мы были едва знакомы. И вдруг разговор на пол­часа. Он ещё даже не успел прочесть заметку, ему лишь кто-то сказал, что точно угадано и отмечено многое из его романа. Телефонный разговор продолжился на следую­щий день. Он признал во мне единомышленника и... предложил поразмышлять об его романе в большой статье для «толстого» журнала. Вскоре я действительно получил приглашение от журнала «Волга». Статья, став­шая основой для вступления к «Памяти» при публикации её в издательстве «Художественная литература», была на­печатана... в следующем номере «Волги» после статьи Михаила Лобанова, из-за которой главный редактор жур­нала потерял свой пост. И я вслед за Лобановым попал в поле зрения автора статьи «Об антиисторизме» Алексан­дра Николаевича Яковлева, будущего убийцы Советского Союза, тогда ещё не члена Политбюро ЦК партии, но уже засветившегося на посту заведующего идеологическим отделом ЦК.

Напомню, что роман-эссе «Память» вызвал огромный резонанс в обществе, всплеск интереса к истории России и отнюдь не только «с Октября 1917 года». Появилось даже патриотическое движение с таким названием...

А дружба с Владимиром Чивилихиным закономерно привела меня к кедроградцам Фотию Шипунову и Вита­лию Парфёнову. Звучное название Кедроград, облетев­шее страну и всколыхнувшее молодёжь, придумал Чиви­лихин. А затеяли эту попытку хозяйствовать в тайге «по науке» упомянутые студенты Ленинградской лесотехни­ческой академии. И поехали, несмотря на многие пре­поны, сплочённым коллективом единомышленников, на Алтай, чтобы доказать, как много может дать кедр — рос­сийское «хлебное дерево», которое помогало первопро­ходцам-казакам одолевать сибирские просторы в походах к Великому океану. Дать всё, чем одарила его природа, а не только роскошную кубатуру

С Виталием Парфёновым сдружился я уже после тра­гической безвременной гибели Чивилихина: он умер в 1984 году во время неслыханного в наших краях урагана, пытаясь спасти на своей даче кедрёнок, привитый им на обычную сосну Продолжать дело кедроградцев, сохра­нить его историю в слове поручил он именно Парфёнову, который уже опубликовал в журнале «Молодая гвардия» повесть «Право на долг» и даже получил за неё премию имени Ленинского комсомола.

Виталий Феодосьевич думал написать предисловие к переизданию повести, чтобы рассказать вообще о поло­жении лесов в России. Но «предисловие» выросло, вклю­чив в себя повесть, до толстенного тома в 500 с лишним страниц под названием «Лесной бастион». Набирая для Парфёнова этот «кирпич» на своём компьютере, я погру­жался всё глубже и глубже в историю — и не только лес­ного дела. И сблизился с учёными-лесниками, проникся значением романа Леонида Леонова «Русский лес». Так и возникла идея посадить кедры в одном из важнейших ду­ховных центров России.

Ах, какое было время — возрождения интереса именно к многовековой истории России! Знакомство с великим русским художником Ильей Сергеевичем Глазуновым, ко­торый, по сути, стал одним из вождей такого движения, основателем клуба «Родина», а затем и Всероссийского общества охраны памятников искусства и культуры, по­могало стремительно расширять кругозор. Одним из ито­гов этого стала моя попытка рассказать хотя бы об одном из его знаковых многофигурных полотен — «Вечной Рос­сии», привлечь внимание к тому, кто и по каким своим деяниям отобран художником представлять исторический путь России.

...Огладываю своё прошлое: сколько в нём света от зна­комств, а то и тесной дружбы с крупными писателями на­шего поколения! Своеобразные собрания в мастерской художника Юрия Селивёрстова, создавшего не только серию линогравюр «Русская дума», но и книгу о включен­ных в неё славных представителях нашей культуры, кол­лективные выезды в «Поленово», Оптину пустынь и дру­гие дорогие русскому сердцу места, откровенные беседы и споры о судьбах народа — это незабываемо. Круг авто­ров «Нашего современника», где мне довелось поработать первым заместителем главного редактора, дал возмож­ность соприкоснуться действительно с властителями дум глубинки российской. При мне началась организация уст­ных выпусков журнала, этаких творческих встреч с чита­телями почти всех республик Советского Союза, особенно России. Мы выступали почти во всех крупных городах Си­бири. Помню, как в Академгородке Новосибирска даже небольшой нашей группе довелось держать зал на 500 мест в напряжении почти четыре часа. А в Москве вечер «На­шего современника» собрал в спортивном комплексе Кун­цева шесть тысяч человек. В переломное время «пере­стройки» и предчувствия наступающей катастрофы люди интересовались мнением своих любимых писателей.

Для меня, человека из поколения «детей войны», по­трясением всего сознания стали связи с писателями- фронтовиками Евгением Носовым, Виктором Астафь­евым, Сергеем Викуловым, Валентином Пикулем, Ми­хаилом Лобановым. Николаем Старшиновым и дру­гими. Мне доводилось писать о том, как мужественно защитники Сталинграда Михаил Алексеев и Сергей Ви­кулов поддерживали друг друга. Именно Викулов в «Нашем современнике» публиковал повесть Алексеева «Драчуны», о которой фронтовик Лобанов и написал ста­тью в журнал «Волга», после которой главного редактора сняли с должности. Напомню, в чём суть «крамолы», усмотренной сподвижниками А. Н. Яковлева. В повести «Драчуны» о мальчишеской розни крестьянских детей, чуть не погибших от голода, но потом вместе защищав­ших город на Волге от вражеского нашествия, был один очень важный абзац: география распространения этого голода 30-х годов. Она ясно показывала, что неурожай как причина бедствия не мог охватить сразу столь разные регионы страны. Это украинские «незалежники» сегодня твердят о целенаправленном голодоморе именно их со стороны России. Нет, правда совсем в другом: голод охватил и очень многие регионы России, поскольку у крестьян выгребали хлеб до последнего зёрнышка. Тяжко вспоминать об этом, даже понимая, что эти «пе­регибы» обусловлены были необходимостью строить за­воды, создавать промышленность, которая и помогла через несколько лет выстоять в битвах с объединённым Западом. Партийных церберов, конечно, не устраивало такое обнажение политических провалов Алексеевым, к тому же подчёркнутое Лобановым. Фронтовики не боя­лись говорить правду...

А как бережно относились они друг к другу! Виктор Астафьев в «Зрячем посохе» написал, что если новое про­изведение прочёл и одобрил Евгений Носов (они вместе учились на Высших литературных курсах), то можно смело нести в любой журнал. Иван Васильев затеял у себя в Усть-Держе Тверской области «фронтовую землянку»: собирал книги писателей-фронтовиков с их письмами о войне. Тогда и узнал я из письма Евгения Носова, что вое­вал он на сорокапятке, обычно прямо в расположении пе­хоты на передовой, когда после каждого боя расчёт при­ходилось обновлять наполовину. А сам Евгений Иванович рассказал мне об этом, когда в одной из писательских по­ездок (в лермонтовские Тарханы) я утром увидел на могу­чей его спине огромный шрам. Боже, как я мучился тогда: неужели он мог подумать, перехватив мой взгляд, что я мог допустить мысль, будто он «показал тыл» врагу! Он просто улыбнулся и пояснил: в крохотный щит сорока- пятки попасть из танка крайне сложно, и расчёт выбивали шрапнелью именно сзади.

Вообще о войне фронтовики рассказывают неохотно. Но как важно было мне постигать из общения с ними главное: жизнь человека на войне. Цена, если можно так выразиться, вклада каждой отдельной личности в общую победу. Это очень пригодилось потом в работе над 6-м томом 12-томной антологии «Венок славы» — о Вели­кой Отечественной войне от первого до последнего её дня. Помогало и в работе главным редактором художе­ственной и детской литературы Госкомиздата РСФСР. Вспоминаю, в частности, затею одного из наших изда­тельств — Центрально-Черноземного — серии книг «Ратная слава» писателей-фронтовиков, где одним из условий было рассказать во вступительной статье о самом авторе. Вот и пришлось мне познакомиться с Владимиром Осиповичем Богомоловым, автором рас­сказа «Иван», повести «Зося», романа «Момент истины» (первое название — «В августе 1944-го»),

Звонят из издательства: срывается план. Богомолов на­отрез отказывается от любой вступительной статьи о нём. Он, которого не приняли в Союз писателей после первой книги, предложив подождать до второй, отказался вообще вступать и в этот союз, и в Союз кинематографистов (это после знаменитого фильма «Иваново детство» Андрея Тарковского, снятого по рассказу «Иван»!). Пришлось мне встречаться с ним, уговаривать не подводить работ­ников хорошего издательства. Пришёл с готовой своей статьей о его творчестве: ему рекомендовали меня как критика, специализирующегося на художественно-доку­ментальной литературе. Он похмыкал: посмотрим, что за специалист. Потом растаял, когда уловил, что я и в романе о контрразведчиках нашёл ответ на очень важную для него тему — дети на войне. Раскололся, рассказав, что и сам был недолго сыном полка. Громогласно хохотал: ничего себе был сыночек — под метр восемьдесят ростом и на 80 кило. Это в 16 лет! Его же кормить надо, как на­стоящего солдата, ну, и спрашивать соответственно. С гордостью подчеркнул строгую документальность своей работы. Хохотал, вспоминая, как вызвали его в КГБ перед публикацией романа в «Юности». Три генерала хотели узнать, кто «слил» ему детали подготовки операции «Багратион» в Белоруссии. Но он-то черпал всё в открытых ар­хивах! Да ещё позволял себе проверить, как могли нака­зать подписавшего тот или иной рапорт и нарушившего при этом строгую форму отчётности — армия не любит пустословия.

А роман его — изумительно подробное, в конкретных деталях, описание жизни на войне: кого, как и чем кормят, снабжают, как устроен быт и многое-многое другое. Глав­ное же — психология человека на войне. Ничего себе во­енный роман — всего один боевой эпизод. Тот самый мо­мент истины, когда надо было не просто уничтожить группу диверсантов, но непременно взять живым и психо­логически заставить работать на себя, обмануть против­ника в радиоигре. Я очень горевал, что и знаменитый рас­сказ Богомолова «Иван» стал украшением не «моего» 6-го тома, посвященного освобождению Украины, а следую­щего в антологии, «белорусского» тома...

Помню поездку с В. П. Астафьевым к Е. И. Носову на его родину в Курск в 1989 году. Задумано было вместе съездить и в родную деревню другого писателя-фронтовика, Константина Воробьёва. Отправиться должны были на машине Анатолия Заболоцкого, прекрасного фотографа и кинооператора, работавшего с Василием Шукшиным в его фильмах. Выезд рано утром, на сле­дующий день после вручения Астафьеву Золотой Звезды Героя Социалистического Труда. А мне, как на грех, предстояла последняя встреча с К. Т. Мазуровым перед назначением на пост главного редактора газеты «Вете­ран». Звоню Носову, прошу не начинать без меня наме­ченную программу, обещаю догнать в поезде Астафьева с Заболоцким. Вечерний звонок оповестил меня, что встреча с Мазуровым не состоится: он в больнице (из ко­торой, увы, не вышел живым). Работать мне довелось потом с другим председателем Всесоюзной организации ветеранов — маршалом Советского Союза Николаем Ва­сильевичем Огарковым.

И вот мы едем в машине по местам, которые Виктор Петрович прошагал рядовым великой войны. И встреча старых друзей. Поражался, какими они остаются озорными мальчишками при всех своих достижениях и регалиях. Так, на берегу речушки Астафьев подначивает Носова: ну что у вас за рыбалка, вот у нас на Енисее... Носов в ответ... за­брасывает удочку не в реку, а на луг, где пасутся гуси. Ничего себе улов! С хозяевами, конечно, поладили миром — куряне не только опытные воины, но и шутки по­нимают. И на контрасте — горькие воспоминания о том, что Константину Воробьёву местные чинуши не дали уме­реть на родине: он же, дескать, был в плену. А он, автор бес­смертной повести «Убиты под Москвой» о подвиге крем­лёвских курсантов, последнего резерва маршала Жукова, попал в плен контуженным, сумел сбежать (с третьей по­пытки!), воевал в партизанах... Мы в «Нашем современ­нике» печатали последнюю его работу (рукопись которой пролежала двадцать лет в «Новом мире») и назвали её — «Это мы, Господи...».

Так хочется на склоне лет, чтобы как можно больше мо­лодых людей знали настоящую правду о великой истории родной России! Мне довелось приложить руку и к заду­манному писателем и художником Владимиром Десятниковым туристическому маршруту «Москва-Бородино-Париж», когда из номера в номер журнала «Честь Отече­ства» рассказывал он о местах, которые знали и Отече­ственную войну 1812 года, и недавнюю войну с фашиз­мом, в которой погиб под Вязьмой его отец капитан-по­граничник Александр Никифорович Десятников.

И Сергиев Посад вошёл в мою жизнь органично, когда в 2000 году стремились мы возродить две его еже­годные ярмарки, некогда знаменитые до 1917 года. А потом ещё и родилась мечта о соединении Золотого кольца Рос­сии с новым туристическим маршрутом «Жемчужное оже­релье России». Придумал этот маршрут замечательный краевед Николай Корнюшин, с которым познакомились мы, когда раскручивали маршрут «Москва—Бородино— Париж». Цель его затеи — в отличие от Золотого кольца, к счастью, практически не затронутого вторжением гит­леровцев, показать места коренной России от Воронежа

272