Валерий Николаевич Сергеев в мастерской, где я занимался обжигом эмалей, был желанным гостем в любое время года. С тех самых пор, как он зажил в Ростове Великом осёдло… Думаю, ему приятна была сама обстановка малой мастерской, где можно было, слушая, как раскаляется печь, вместе вспомнить о былой всероссийской славе ростовских финифтянщиков. Ему радостно было видеть, что не все старинные секреты забыты, и что эмаль, как художество, потихоньку возрождается.
А вот пейзажи, писанные маслом, или графику можно было показывать ему везде: дома у меня или у него, в зале музея или во время выставок.
Он любил присматриваться к каждой работе неспешно, молча… Или иногда как-то про себя похмыкивая, что необязательно говорило о неодобрении. Просто, как мне казалось, это была у него еще с молодых лет воспитанная привычка сдержанности, неторопливого, длящегося раздумья. Никогда не помню, чтобы он вдруг обозначил свое мнение вдруг, да еще и громкими восклицаниями, восторгами. Это была не его манера. На выставки он приходил как обычный рядовой посетитель, а не именитый искусствовед, при появлении которого художники тушуются, ожидая перечня обнаруженных в их работах изъянов.
Но я, кажется, научился догадываться на глазок, что ему из увиденного больше ложится на душу. И почитал за честь дарить ему такие работы в его небольшое, обычно на части свободной стены, домашнее собрание.
И ещё: Валерий Николаевич никогда не позволял себе назиданий: пиши, мол, так-то, а не так, выбирай ту или другую натуру для живописи, для графики, для тех же эмалей. Он был готов к выбору собеседника и даже всегда радовался, увидев на картине Ростов совсем неожиданный, не примелькавшийся.
Он ценил свое уединение, когда оставался один на один в работе над словом. И понимал, как важно уединение и художнику, работающему на пленере. Когда стоишь где-нибудь перед мольбертом на малохоженой окраине города, невольно опасаешься, чтобы какой-то праздный любитель не подошел сзади и не стал громко дышать тебе в затылок. Да еще и подсказывать, какой на самом-то деле настоящий цвет у неба или у зелени, или у деревянного забора. Конечно, если бы ко мне подошел в такие минуты Валерий Николаевич, я бы так ему от души обрадовался, что мы бы тут же разговорились, как сидя за столом. Но знаю: он бы никогда в такой час не подошел, если бы и увидел тебя издали, а лишь незаметно куда-нибудь, похмыкивая, удалился. Потому что сам прекрасно знал, как важно за работой быть предельно собранным, не отвлекаться от того, что сейчас у тебя перед глазами. Или в замысле. Или в воображении.
Всегда радостно было увидеться с ним и поговорить на просторной площади кремля – между Успенским собором, могучей нашей звонницей и зданиями музея, иконы и фрески которого он постоянно навещал, пока ноги позволяли приходить сюда.
Жизнь Валерия Николаевича Сергеева среди нас, ростовчан, была для нас лишним подтверждением, что мы тут не на отшибе оказались, если такой человек однажды приехал к нам из Москвы не как на экскурсию или не как в ссылку, или не как на дачу, а на совсем – до самого последнего своего вдоха.
Владимир Золотайкин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
