О нравственной основе софианства

В день памяти высокопреосвященного Серафима, архиепископа Богучарского

13/26 февраля 1950 г. в неделю Торжества Православия в Софии почил в Бозе высокопреосвященный архиепископ Серафим (Соболев).

Отдавая дань памяти святителю Серафиму, мы публикуем его доклад на весьма актуальную сегодня тему: критика софианства о. Сергия Булгакова. В последнее время на волне обновленческих тенденций в ограде Русской Православной Церкви лжеучение Булгакова всё чаще преподносится как некое достижение отечественного богословия и религиозной философии. Владыка Серафим уделили в своё время большое внимание внимательному критическому разбору сего еретического учения. Его фундаментальный труд «Новое учение о Софии Премудрости Божией» (София, 1935) стал крупным вкладом в отстаивание чистоты Православия в наше неспокойное время. Булгаковская ересь была осуждена постановлением Архиерейского Собора Русской Православной Церкви заграницей в Сремских Карловцах (Королевство Югославия) от 30 октября 1935 г. Подобное же решение было принято и указом Московской Патриархии от 7 сентября 1935 г. Современные лукавые (а чаще попросту невежественные в богословии) апологеты сей откровенной ереси утверждают, что якобы это было единоличным постановлением патриаршего престола местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) – оставим эти извороты на их совести. Но спросим, а что ж теперь, после объединения Русской Церкви кто-то отменил всю многолетнюю работу так называемых зарубежников, все постановления их Соборов, направленные на сохранение чистоты Православия? И как обойти это решение, бесповоротно соборне принятое русскими богословами?

В настоящее время Болгарская Православная Церковь готовится к прославлению владыки Серафима, хотя он уже причислен к лику святых Болгарской старостильной Церковью в феврале 2002 г. Сейчас в Болгарии собирают сведения о чудесах, совершенных по молитвам архиепископа Серафима. В специальном обращении, сделанном по поводу предстоящего события, патриарх Болгарский Максим сказал следующее: « Для Церкви память о владыке Серафиме одинаково дорога как в Болгарии, так и в России, Рождённый, воспитанный и выросший в русских традициях благочестия, он по воле Всевышнего пришёл на нашу Болгарскую землю, чтобы послужить изгнанным из отечества русским беженцам, а также болгарам... И сегодня бесчисленное множество христиан стекается к месту его упокоения, прося помощи и духовного заступничества. Владыка Серафим навсегда останется в памяти поколений образцом справедливого архипастыря и любящего отца духовного, человека с высоким церковным сознанием».

Надеемся, что Русская Православная Церковь вскоре последует примеру болгарских братьев.

Архиепископ Серафим /Соболев/

О НРАВСТВЕННОЙ ОСНОВЕ СОФИАНСТВА 1 

Не раз приходилось нам слышать, что софианская ересь, как весьма непо­нят­ное учение и поэтому не имеющая большого числа последователей, не заслуживает быть предметом особенного внимания со стороны Православной Церкви. Конечно, мы с таким мнением согласиться не можем. Еретическое уче­ние Нестория тоже было непонятным, в особенности, если иметь в виду крайне неясную богословскую его теорию о «лике», с которой мы знако­мимся из посмертного произведения Нестория «Книга Гераклида». Однако ис­тория Христианской Церкви показывает нам, какие великие потрясения в Цер­кви произвело несторианство.

Вообще все ереси в отношении к здравому смыслу имели весьма большие дефекты, отличаясь логическими несообразностями как одним из самых харак­терных своих признаков. Православная Церковь всегда придавала ересям огромное отрицательное значение, в силу чего весьма энергично боролась с ними. Иначе поступать она не могла, ибо ереси направлены к колебанию и да­же уничтожению фундамента Церкви – ее догматов, что повлекло бы за собой уничтожение бытия самой Церкви как носительницы Божественной истины и источника спасительной благодати.

Мы не знаем, какое имеется количество последователей софианской ереси. Если их мало в данный момент, то число их может увеличиться в будущем, в особенности при беспрепятственном ее распространении. Поэтому Русская Пра­вославная Церковь должна была со всею тщательностью отнестись к воп­росу о ниспровержении этой ереси не только в своих собственных недрах, но и пред лицом всех Православных Церквей чрез обращение к ним с призывом в целях ее осуждения. В этом обращении она руководилась сознанием своего священного долга быть на страже св. Православия и его бережного охранения от смешения с религиозною ложью. Она следовала здесь словам св. апостола Павла: кое общение свету ко тме; кое же согласие христови с велиаром (2 Кор. 6, 14–15); позна господь сущыя своя, и да отступитъ от неправды всяк именуяй имя господне [1] * ( Тим. 2, 19).

Но если наша Русская Зарубежная Церковь не могла игнорировать софиан­ской ереси со стороны ее догматического содержания, исходящего из гности­цизма как своей теоретической основы, то не может она оставить вне своего внимания и нравственной основы этой ереси. Возможно, что с этою основою софианства Русской Церкви придется считаться еще больше, чем с его догма­тикой. Мы так говорим, имея в виду то, что именно эта сторона софианской ереси опаснее для православных людей, чем самые догматические ее воззрения, поскольку основа важнее того, что на ней основано, и поскольку эта нрав­ственная основа софианства была руководством всей жизни нашей русской интеллигенции за последний период времени бытия нашей России пред ее гибелью.

Однако, что же это за нравственная основа софианства? От сердца бо исходят помышления злая, – сказал Господь (Мф. 15, 19). В сердце, в его гор­дости надо искать нравственную основу софианского еретического измыш­ления. Гордость есть корень всякой ереси. Об этом свидетельствует и самое слово ересь, которое происходит от греческого a Я s i V (выбор) и показывает, что еретик исповедует не ту веру, которая дается нам от Самого Бога чрез Священное Писание и святоотеческое учение, а ту, которую он сам, по собст­вен­ному своему усмотрению, выбирает или устанавливает.

Преподобный Иоанн Кассиан, имея в виду слова апостола Иакова: Господь гордым противится (Иак. 4, 6), говорит: «Гордость есть столь великое зло, что заслуживает иметь противником не ангела, не другие противные ей силы, но Самого Бога. Надобно заметить, что не сказано, что Бог противится подверг­шимся прочим порокам, например чревоугодникам, блудникам, гневливым или сребролюбивым, но одним гордым. Ибо эти пороки падают только на согреша­ющих, или на их участников... а эта касается собственно Бога, потому особенно и достойна иметь Его противником» (Писа­ния преп. отца Иоанна Кассиана Рим­лянина. М. 1892. С. 146–147).

Так говорит преподобный Иоанн о гордости вообще. Но если всякая гор­дость делает Бога своим противником, то тем более это нужно сказать относи­тельно гордости еретической; ибо еретик, устанавливая свою веру в противовес вере, данной нам от Бога в Его Божественном Откровении, здесь, как ни в чем другом, побуждает Бога быть ему противником, и, следовательно, сам делается врагом Бога.

Вот почему Божия Матерь в Своем явлении преп. Кириаку Отшельнику назвала Нестория врагом Своим, а священномученик Петр Александрийский, по откровению ему от Христа Спасителя, назвал Ария врагом Божиим (Четьи-Ми­неи, 25 ноября).

Эта богоборческая гордость в софианском учении о. Булгакова выражается везде, где он высказывает свои еретические воззрения на Софию. Конечно, о. Булгаков старается защитить себя и даже заявляет, что его учение о Софии не новое и что оно искони принадлежало Православной Церкви. Поэтому неко­торые по неведению склонны смотреть на это нелепое учение о. Булгакова просто как на ошибочное его собственное богословское мнение, но отнюдь не видят здесь богоборчества и не считают его еретиком.

Но если возможно по неведению не видеть в учении о. Булгакова о Софии богоборчества, принимая во внимание его самозащиту, то всякое сомнение относительно вопроса: является ли его софианское учение богоборчеством или нет, должно исчезнуть там, где он от обороны переходит в наступление и от­крыто ниспровергает авторитет св. отцов и даже всей Православной Церкви чрез отрицательное отношение к ее догматическим учениям. Но Церковь управ­ляется Самим Богом как своею Главою; догматические же учения ее составлены также Самим Богом, Духом Святым совместно со святыми отцами.

Ясно, что о. Булгаков, в силу такого отрицательного отношения к Церкви и своей разрушительной работы против ее догматов, стал на почву борьбы с Са­мим Богом. Он выступает открыто богоборцем и врагом Божиим.

Таким образом, в ниспровержении о. Булгаковым авторитета Православ­ной Церкви, как нигде более, без всякой двусмысленности, обнаруживается нравственная основа его софианской ереси – его богоборчество. К сожалению, некоторые из современных богословов и здесь не усматривают этого богобор­чества о. Булгакова – этой нравственной основы его софианской ереси. Не раз­деляя, за немногими исключениями, самого софианского догматического лже­учения, они в известной мере даже содействуют его укреплению своими бого­словскими рассуждениями. В особенности, в данном случае, следует обратить внимание на статью А. В. Карташева под заглавием «Свобода научно-бого­слов­ских исследований и церковный авторитет» (Православная мысль. Вып. 3. Жи­вое предание. Православие и современность. Париж. 1937).

Автор указанной статьи высказывает мысль о необходимости догмати­чес­кого развития, точнее, развития исповедуемых Православною Церковью догма­тов во имя свободы научных богословских исследований. В своих доказатель­ствах этой необходимости г. Карташев исходит из ложного положе­ния, что св. отцы и Вселенские Соборы не имеют значения абсолютного непо­гре­ши­мого критерия истины. Даже Св. Писание в его канонических книгах не имеет такого значения, за исключением вероучительной части (Там же. С. 25–41).

«Самый яркий, – говорит он, – торжественный, героический, сложный, трудно и редко достижимый в истории аппарат Вселенского Собора, по одному формальному своему совершенству, еще не дает абсолютной гарантии безоши­бочности суждений… Этот орган Церкви, как и все другие органы, не есть какой-то автомат непогрешимости… Даже при определении наивысшего по богодухновенности учительного авторитета книг Св. Писания, Церковь призна­ла его непогрешимо-абсолютный авторитет в чисто вероучительном отноше­нии… Если таково церковное понимание богодухновенного авторитета Слова Божьего, то тем скромнее и умереннее должно быть оцениваемо признание Церковью также богодухновенного авторитета за своими вероучи­тельными и соборными постановлениями и писаниями своих святых учителей и отцов… Но эта богодухновенность, приравниваемая даже к таковой же писателей св. книг Ветхого и Нового Заветов, в свете православно понимаемого догмата о богочеловечестве, исключает идею абсолютного совершенства и Божествен­ной непогрешимости… Достигнутая степень раскрытия христианской доктрины и ее антично-философская оболочка – не вечны и не единственны. Церковь… не состарилась, не омертвела и не утратила присущего ей дара Духа Божия, си­лы и права непогрешительно устанавливать, если понадобится, и новые форму­лировки прежних догматов» (Там же. С. 35—37, 39; ср. с. 40).

Если приведенные слова А. В. Карташева сравнить со словами его статьи «Реформа, исполнение, реформация», то можно сказать, что в его богословских взглядах произошло значительное улучшение. В этой статье он писал, что Русская Православная Церковь обескрылела. Благодать Св. Духа от нее удали­лась и стала действовать в среде людей, проникнутых революционным духом. Мы не будем сейчас останавливаться на этой мысли г. Карташева. Вся­кому православному верующему человеку должно быть известно вышеобоз­наченное изречение св. апостола Павла о невозможности общения света с тьмой, Христа с диаволом (2 Кор. 6, 14–15), показывающее всю несостоя­тельность настоящей мысли Карташева. Революционеры и анархисты вдохнов­ляются в своих деяниях духом сатанинской гордости и бунта. К Духу же Святому и Его Божественной благодати они не имеют ровно никакого отно­шения, как сыны диавола.

В этом смысле г. Карташев высказывался приблизительно лет 15 тому назад. А в «Живом Предании» он, как видим, делает совсем противоположное заявление и говорит, что Церковь «не состарилась, не омертвела и не утратила присущего ей дара Духа Божия, силы и права…»

Однако и в данный момент в его богословских суждениях наблюдается весьма большая несостоятельность. Конечно, хорошо, что Карташев признает за вероучительными постановлениями Вселенских Соборов и писаниями св. отцов и учителей Церкви богодухновенный авторитет. Но нехорошо и даже странно заявлять, да еще с точки зрения православного понимания, что богодухно­венность этих вероучительных наших источников будто исключает в себе «идею абсолютного совершенства и Божественной непогрешимости». Гос­подь сказал ученикам Своим:егда же придет он, дух истины, наставит вы на всяку истину (Ин. 16, 13). Дух Святый, наставлявший св. апостолов на всякую истину, ту же истину, а не ложь внушал и св. отцам. Поэтому они, как учат св. Иоанн Дамаскин, св. Варсанофий Великий и Иоанн Пророк и другие св. от­цы Церкви, богодухновенны в нашем догматическом учении о богочело­ве­чест­ве и других догматических церковных учениях. Отсюда слова бого­дух­новен­ный, истинный, непогрешимый совершенно равно­силь­ны по своему значению. Как можно, с точки зрения православного понимания, считать все, вдохнов­ленное св. отцам от Духа Святого – Духа Истины, «не имеющим абсо­лютного совершенства и Божественной непогре­шимости»?! Допустить такую возмож­ность, это значит допустить крайне несообразную мысль, что от Бога может исходить нечто неистинное и погрешительное. Но от Бога исходит одно только абсолютно совершенное и непогрешительное.

Правда, из слов Карташева – «достигнутая степень раскрытия христи­ан­ской доктрины и ее антично-философская оболочка – не вечны и не един­ственны. Церковь… не утратила… дара Духа Божия… непогрешительно уста­нав­ливать… новые формулировки прежних догматов» – видно, что такое несовершенство в данных богодухновенных источниках нашего вероучения им допускается в применении не столько к самому сему вероучению, сколько к его оболочке, т.е. к словам, в которых оно выражено.

Да, свв. Василий Великий и Григорий Нисский учат, что слова, в которых выражено Божественное Откровение, составлены самим человеком, суть плод его человеческой энергии. Но тот же св. Григорий Нисский свидетельствует, что этими нашими словами говорил Сам Бог. Поэтому они не могут быть несовершенными и погрешительными (Творения св. Василия Великого. Беседы на Шестоднев. Митр. Макарий. Догма­тическое богословие. СПб. 1868. Т. I. Творения св. Григория Нисского. Т. VI. Против Евномия). Конечно, пророки и апостолы не были автоматами при полу­чении Божественного Откровения, но разум их при восприятии Божест­венного Откровения так просвещался Духом Святым, что они, вдохновляемые Им, не могли сказать ничего несовершенного и погреши­тельного, даже по форме изло­жения.

И самая мысль, что богооткровенное учение является непогрешительным, а слова его могут быть погрешительными, – в высшей степени странная. Она допускает возможность, что от Духа Святого одновременно сообщается челове­ку и непогрешительное и погрешительное, истина и ложь. Если Господь сооб­ща­ет человеку Свое Откровение, то Кому, как не Богу, позаботиться о том, что­бы это Откровение не было искажено человеческими словами, неудачной, по­гре­шительной формой нашего языка при передаче сего Откровения другим? И Он являет в данном случае это Свое попечение чрез благодатное просве­щение человеческого разума. Поэтому все учение, богооткровенное и в своей сущности, и в своей оболочке, в конце концов, исходит от Духа, от Его просве­щения. Вот почему апостол Петр сказал: ни бо волею бысть когда человеком пророчество. Но от святаго духа просвещаеми глаголаша святии и божии человецы (2 Петр. 1, 21). Все здесь от Бога (и самое учение, и внешняя форма), от просвещения человеческого разума Духом Святым. Поэтому, без всякого сом­нения, и слова Божественного Писания должны почитаться нами так же бого­духновенными, как и самое учение, в них содержимое, и, следовательно, абсо­лютно совершен­ными и Божественно непогрешимыми.

Но если и сам Карташев считает вместе с нами догматическое, свято­оте­ческое учение Вселенских Соборов богодухновенным, то ему следовало бы все сказанное нами относительно внешней оболочки богооткровенного учения при­менить и к внешней оболочке догматического учения Вселенских Соборов и быть в данном случае со всею Православною Церковью. И это так естественно и так понятно. Церковь верует, что все догматические учения Вселенских Собо­ров изошли не только от св. отцов, но и от Духа Святого, согласно словам апо­стольским: изволися бо святому духу и нам (Деян. 15, 28). На этом основании нашей веры и выносились догматические учения Церкви, которая сознавала, что «изволися бо святому духу и нам» относилось и к самим этим учениям, и к сло­вам их, и была убеждена, что не только сущность учения, но и самая оболочка, в которую облечена сия сущность, исходили от Самого Бога. Поэтому-то Все­ленские Соборы смотрели на слова своих догматических учений как на слова божественно-непогрешимые, абсолютно истинные и оградили их от изменения анафемой. Вот почему преп. Серафим Саровский как великий угодник Божий говорил: «Все, что приняла Св. Церковь на семи Вселенских Соборах, то свято исполняй. Горе тому, кто хотя одно слово убавит или прибавит к тому, что постановила Св. Церковь на своих Вселенских Соборах».

Однако, несмотря на признание святоотеческих догматических учений Вселенских Соборов богодухновенными, Карташев допускает возможность, что их оболочка, внешняя форма, может быть несовершенна, погрешительна, и по­тому приходит к несостоятельной мысли. Он говорит, что «Церковь... не утра­тила присущего ей дара Духа Божия, силы и права непогрешительно устанав­ливать, если понадобится, и новые формулировки прежних догматов».

Прежде всего Церковь никогда не имела, не будет иметь и не может иметь дара Духа Божия устанавливать новые формулировки прежних догматов, ибо не может Дух Божий, установивший на Вселенских Соборах вместе со св. отцами те или другие догматы, после отменять и изменять их как несовершенные и по­грешительные, хотя бы в их формулировках. Как мы говорили выше, это озна­чало бы допущение нами недопустимой возможности, что от Бога может исхо­дить нечто несовершенное и погрешительное. И, как свидетельствуют «Деяния Вселенских Соборов», догматические формулировки предшествовавших Собо­ров не только никогда не изменялись последующими, но подтверждались ими.

Если же прежние догматические формулировки, как исшедшие от Духа Святого, непогрешительны, то зачем же изменять эти непогрешительные догма­тические формулировки на новые и также непогрешительные формулировки?

Впрочем, главная беда не в том, что Карташев высказывает несостоя­тель­ную богословскую мысль, а в том, что провозглашением возможности измене­ния наших догматов он колеблет церковный авторитет. Правда, он делает заяв­ление, что «православно-церковная наука отправляется от истин, имеющих для нее обязательность абсолютную, от истин Божественного Откровения, не под­лежащих ни отмене, ни изменениям» (Там же. С. 27). Но ведь догматы по своей сущнос­ти представляют собой те же самые богоот­кровенные истины, а по своей фор­мулировке являются установлением Св. Духа. Следовательно, на­стоящее заяв­ление Карташева уничтожается его же собствен­ными словами, в которых он высказывает мысль о возможности изменять наши догматы. И ни в какой мере это заявление не ослабляет всего вреда, который заложен, как в своем корне, в данной его мысли. Последняя, говоря об изменении догматов Православной Церкви, тем самым расшатывает фундамент ее, уничтожает зна­чение догматов как Божественного, непогрешимого для нас авторитета и спа­сительного руко­водства и разрушает то, в чем мы полагаем свое Православие, чем мы отли­чаемся от всех иноверцев и что является для нас критерием ис­тины…

И все это допускается Карташевым во имя свободы научно-богословских исследований. В итоге богословия Карташева получается, что богословская наука есть нечто более высокое, чем церковный авторитет, выраженный в дог­ма­тических учениях наших Вселенских Соборов. Здесь Карташев сливается с о. Бул­гаковым, с нравственной основой его софианства, с тою лишь разницей, что последний выше церковного авторитета ставит свое собственное софиан­ское учение, а первый – авторитет науки вообще; о. Булгаков уже допустил изменение догматов, а Карташев допускает только возможность изменения «прежних догматов».

Конечно, если бы такое отношение к церковному авторитету Церковь на­блюдала в богословских суждениях только нескольких единичных лиц из среды современных богословов, то и тогда она не могла бы оставить этого явления вне своего внимания. Но таким отношением к церковному авторитету погрешают весьма многие православные люди. Так относилась к Православной Церкви и ее авторитету наша русская интеллигенция – и в этом была главная причина гибели нашей России.

Говоря о таком отношении русской интеллигенции к церковному автори­тету, мы имеем в виду ее глубокое увлечение гуманизмом с его атеистическим миросозерцанием, которое изгнало Бога из души русского народа и на Его место поставило самого человека с его гордым научным разумом. Знаме­натель­но, что в сочинениях одного из отцов гуманизма и позитивизма – Конта, которые распространялись у нас в России, слово «человек» писалось везде с большой буквы. Для русских интеллигентных людей в последнее время самым высшим авторитетом вместо Церкви стала наука. И это гуманистическое влия­ние стало так сильно распространяться у нас, что его можно было встретить там, где всего менее следовало бы его ожидать, а именно – в среде ученых богословских церковных сфер. Это отмечено было в одном из писем нашего знаменитого ученого подвижника, епископа Феофана Затворника. С великою сер­дечною горечью он писал о том, как оплевывался учеными богословами нашей Церкви авторитет Вселенских Соборов (первых четырех). А рассказывая о том, как происходил в Московской Духовной Академии магистерский диспут касательно пятого Вселенского Собора, ученый святитель говорит: «Магис­трант вывел в рассуждении, что пятый Вселенский Собор право осудил три главы… Но в речи своей изволил возгласить: “Не думайте, что я из уважения к Собору так решаю. Нет, так требует наука, т.е. разум и его соображения…” Куда же смотрят власти? Слово Божие подменили и сочинили не по началам Православия, а тоже по науке, наука потребовала. Вот и молчат» (Собрание писем св. Феофана. М. 1900. Вып. 7. С. 135).

Но так как гуманизм в самое последнее время, перед гибелью нашей Роди­ны, был воспринят нашей русской интеллигенцией как воинствующий социа­лизм Карла Маркса, то эта гуманистическая безбожная философия выли­лась у нас в богоборческое «освободительное движение».

Оно шло в России прежде всего как «освобождение» русского народа от Божественного церковного авторитета; и атеизм стал самым первым признаком «просвещенных, передовых» русских людей. Атеистами спешили у нас делаться очень рано. Еще с четвертого класса гимназии ученики переставали молиться Богу и ходить в храм Божий. Впрочем, в духовных семинариях было еще хуже. Семинаристы не только искали всякого случая для избежания посещения храма, но немало из среды их было таких, которые за богослужениями кощунственно молились. Это наблюдалось и в духовных академиях. Были случаи, когда семи­наристы и студенты духовных академий поносили св. Крест, иконы и даже кощунственно и безнравственно вели себя после исповеди накануне св. При­частия. В одной из духовных семинарий семинаристы бросили в отхожее место Крест и Евангелие.

Проповедь безбожия открыто лилась со стороны учителей сельских школ, преподавателей средних учебных заведений, в особенности из уст профессо­ров высших учебных заведений. Кощунствовали даже в печати. Тот же епископ Феофан Затворник в одном из своих писем говорил: «Как вы думаете? – Подымется на нас немчура, а с нею и вся Европа. Мне не верилось, а потом стало подумываться. Почему? – Следует наказать нас. Пошли хулы на Бога и дела Его – гласные. Некто писал мне, что в какой-то газете «Свет» № 88 напечатаны хулы на Божию Матерь. Матерь Божия отвратилась от нас; ради Нее и Сын Божий, а Его ради – Бог Отец и Дух Божий. Кто же за нас, когда Бог против нас?!» (Собрание писем св. Феофана. М. 1900. Вып. 7. С. 206).

Но больше всех кощунствовал Лев Толстой. Он ниспровергал все догматы Православной Церкви, отверг Евангелие и составил свое собственное. Поно­сил Пречистую Божию Матерь. Высмеивал все таинства нашей Церкви, в особен­ности и больше всего, – самое величайшее из них – таинство Божественной Евхаристии. Богоборчество Льва Толстого, благодаря его огромному писатель­скому таланту и попустительству власти, настолько шло успешно сре­ди русского народа, и без того духовно разложенного социализмом, что о. Ио­анн Кронштадтский с амвона в своих проповедях заявлял, что Русское государ­ство погубил граф Витте, а русский народ погубил граф Толстой чрез уничто­жение в нем православной веры своими богоборческими писаниями. Даже о. Булгаков в своем сочинении под заглавием «Два града» (1911) уделяет много внимания «освободительному движению» нашей русской интел­лигенции, ко­нечно, под углом своего собственного зрения. Однако ж он констатирует, что наша русская интеллигенция была самая атеистичная в мире. «Нет интел­лигенции, – говорит он, – более атеистической, чем русская. Атеизм есть общая вера, в которую крещаются вступающие в лоно церкви интеллигентской, гуманистической и не только из образованного класса, но и из народа» 2 . «Св. Владимир крестил Русь, а интеллигенция ее раскрещивает» (т. II , c . 161).

И этот атеизм нашей русской интеллигенции вполне понятен. Ведь она восприняла в основу своей жизни социализм Карла Маркса, а он, как свиде­тельствует тот же о. Булгаков, бывший сам марксистом, был ожесто­ченным ате­истом. «Маркс, – говорит он, – относится к религии, в особен­ности же к теиз­му и христианству, с ожесточенной враждебностью, как боевой и воинствую­щий атеист, стремящийся освободить, излечить людей от религи­озного безумия, от духовного рабства. В воинствующем атеизме мы видим центральный нерв всей его деятельности… Маркс борется с Богом религии и своей наукой, и своим социализмом, который в его руках становится средством для атеизма, оружием для освобождения человечества от религии. Стремление человечества «устроиться без Бога и притом навсегда и окончательно»… получило одно из самых ярких и законченных выражений в доктрине Маркса» (т. I, с. 78).

Итак, для самого Карла Маркса социализм был средством к проведению в жизнь его ожесточенного богоборческого атеизма. Отсюда становится понят­ным, почему и другое устремление нашего «освободительного движения», на­прав­ленное к ниспровержению самодержавной царской власти, отличалось та­кою ожесточенною с нею борьбою. Оно не могло быть иным, ибо было осно­вано на воинствующем атеизме Маркса и воодушевлялось этим атеизмом, как душою, в своих действиях против нашей царской власти. Кроме того, пред­ставители «освободительного движения» в России действительно хотели устро­иться раз навсегда и окончательно без Бога, без Его Церкви, на основах сата­нинского учения социализма о свободе, равенстве и братстве. Но в этом сильно мешала им власть Царя – Помазанника Божия, которая, к тому же, исходила из богооткровенного и святоотеческого учения, из той же право­славной нашей ве­ры. Это сильное противодействие как другой фактор побуж­дало наших «осво­бодителей» с особенной диавольской жестокостью сметать и кровью своею, и кровью своих жертв все, что стояло на их заветном пути к ниспровержению нашего Царского, установленного Самим Богом, Самодержавия.

Да, не вся русская интеллигенция собственноручно убивала верных слуг нашего государя. Однако, в той или иной степени, почти все русское общество, включая в себя и неинтеллигентную часть свою, в особенности рабочий класс, объединилось под лозунгом «долой самодержавие». И кто только из русских людей не шел против царя своего и поставленного им начальства! Началь­нические посты буквально были мученической Голгофой. Известный всей Русской Церкви архиепископ Воронежский Анастасий, о котором так лестно отзывался великий оптинский старец иеросхимонах о. Амвросий, в своем днев­нике пишет, что, когда он (в 80-х годах прошлого столетия) был ректором Витебской духовной семинарии, то он точно висел на Голгофе.

Но при нем еще не было всеобщих семинарских забастовок и бунтов, когда инспекторов и ректоров семинарий семинаристы взрывали динамитом и расстреливали, когда действовал всероссийский революционный комитет. Чле­нами последнего, помимо русских интеллигентов всех видов, были не только студенты и студентки высших учебных заведений, но и ученики средних школ, светских и духовных. Какое множество этим комитетом было перебито истинно русских людей: министров, высших начальников, губернаторов, чиновников и полицейских как защитников царского самодержавного строя! И не один раз были покушения даже на самого государя, например, во время Крещенского парада на реке Неве, в Киевском театре при убийстве Столыпина и во время маневров в Польше.

В бытность мою ректором Костромской духовной семинарии бы­ли аресто­ваны три воспитанника третьего класса этой семинарии, которые, по постанов­лению вышеуказанного комитета, должны были в 1913 г. убить бомба­ми цар­скую семью при проезде ее в Ипатьевский монастырь на Рома­новские торжест­ва через мост над рекой Волгой, где семинаристы шпалерами должны были сто­ять с целью охраны государя.

Трудно было государю найти таких людей, на которых можно было бы положиться. Даже армия была распропагандирована социализмом, и еще в 1905 году во время Японской войны солдаты забрасывали камнями своих высших начальников и офицеров. Вся Россия была разделена на два враждебных лагеря – на правых и на левых, на черносотенцев и на красносотенцев. Совершенно правильно о. Булгаков в вышеобозначенном своем сочинении говорит, что это разделение не политическое, а веровое (т. II, с. 217–218), ибо в основе его был отход русской интеллигенции от Церкви, ее атеизм. К сожалению, люди с ате­истическим, противоцерковным и индифферентным настроением домини­ровали подавляющим своим большинством, и потому «освободительное движе­ние» русской интеллигенции привело Россию к большевизму и погубило ее.

Интересно остановить свое внимание на отношении к русскому «освобо­дительному движению» о. Булгакова. Как видно из его сочинения «Два града», это отношение является положительным. «Освободительное движение» было направлено к ниспровержению православной веры и самодержавной царской власти. И то, и другое о. Булгаковым отрицается. «Для нашей родины, – гово­рит он, – эпоха гуманизма наступает лишь в XIX в., особенно во второй половине, отчасти как естественное отражение западного гуманизма, отчасти как неизбежный протест против филаретовского катехизиса, принимаемого за полное и точное изображение учения христианства, и против полицейству­ю­щего победоносцевского клерикализма, смешавшегося с истинной церков­ностью» (т. II , с. 304).

В отношении самодержавного строя у нас в России о. Булгаков очень резко расходится с великим Достоевским, когда говорит: «Достоевский неправо мыслил о самодержавии… Известно, что он был политическим славянофилом идеального самодержавия… Конечно, если бы Достоевский и С. Т. Аксаков и дру­гие славянофилы дожили до наших дней внутренней и внешней Цусимы, они примкнули бы к общему антибюрократическому движению… В отрица­тельном настроении Достоевского к освободительному движению 60–70 годов сказыва­ется своеобразный душевный вывих, слепота» (т. II , с. 224, 237–238).

Действительно, катехизис митрополита Филарета, с точки зрения нашей Русской Православной Церкви, есть, хотя и не полное, но точное изобра­жение… православного учения… А Победоносцев и Достоевский, как гениаль­ные и великие сыны России, были охранителями исконных исторических начал – православной веры и самодержавной царской власти. Но то, что делалось ими для блага нашей Родины, не могло быть принято о. Булгаковым, ибо это шло враз­рез с гуманистической и социалистической основой «освободитель­ного движе­ния», слишком дорогой и близкой его сердцу.

Правда, мы находим здесь и такие слова о. Булгакова: «В гуманизме, – пишет он, – несомненно существует – и чем дальше, тем определеннее – такое сознательное, антихристианское течение, в котором гуманизм является уже собственно средством борьбы со Христом… Антихристианский гуманизм, как некогда дух в пустыне, предлагает обратить и обращает чудесами техники камни в хлебы, но при условии, чтобы ему воздано было Божеское поклоне­ние… Он несет с собой тончайший яд, обесценивающий и превращающий в диавольские искушения его дары. И понятия человечества – человечность, религии человечества – в этом употреблении оказываются, страшно сказать, только личиной антихриста» (т. I, с. 66).

Как видим, о. Булгаков так хорошо говорит о гуманизме, что лучше и ска­зать нельзя. Но, к сожалению, эти прекрасные слова свои он тут же сводит к нулю, когда говорит: «По мере дальнейшей дифференциации идей и прак­тических успехов и завоеваний гуманизма, особенно же с тех пор, как начинают все более раскрываться в умах понятия истинного богочеловечества, целиком включающего в себя всю правду гуманизма, все его заботы о человеке и по­длин­но человеческом, все более отчетливо дулжно обозначить два течения: гума­низм со Христом и во имя Его или же против Христа и во имя свое» (т. I, с. 67).

Конечно, с этими словами о. Булгакова согласиться ни в каком случае нельзя. Они совсем не вяжутся с его заявлением, что гуманизм есть «личина антихриста». Если гуманизм есть «личина антихриста», то ясно, что он есть обман и ложь, и, следовательно, ни о какой правде его не может быть речи, как нельзя говорить о правде антихриста и диавола. Там, где ложь, не может быть правды. Зачем о. Булгаков смешивает ложь с правдой? Ведь не всегда можно оценивать вещи так, как они являются нам сами по себе. Хлеб есть вещь сама по себе хорошая, но, когда диавол предлагал его Христу в пустыне, он был вещью пагубной. И если бы его вкусил Господь, то Он перестал бы для нас быть Спасителем. Так и добро гуманизма, его помощь и заботы о людях, как и сво­боду, братство и равенство социализма нельзя считать хорошими вещами, ибо чрез приятие их людьми последние подпадают под власть антихриста, улов­ляясь ими, как его личиной или обманным средством для вечной погибели. Са­мой сильной по доказательству сего иллюстрацией является наша Россия, кото­рая прельстилась идеалами социализма с его свободою, равенством и брат­ством и прочими призрачными благами, как удочкой диавола, – и погибла.

Такая же несостоятельность содержится и в словах о. Булгакова: «Гума­низм со Христом и во имя Его или против Христа и во имя свое». Если гума­низм есть личина антихриста и диавольская ложь, то как он может быть со Христом? Кое общение свету ко тме; кое же согласие христови с велиаром (2   Кор.   6, 14–15). Правда, о. Булгаков различает здесь гуманизм христианский и гуманизм антихристианский. Но гуманизм, как и социализм, может быть толь­ко один. Он всегда анти­христианский, ибо самое его название говорит о челове­ке, а не о Христе, о диа­вольской гордости, или обожйнии человека, а не о смире­нии и подчинении Христу. Отсюда нельзя называть гуманизм (или социализм) христианским, как нельзя называть черное белым, человеческое – Божест­венным, злое – добрым.

Таким образом, начавши говорить об отрицательной стороне гуманизма, о. Булгаков кончает тем, что обеляет его, явно выражая свое ему сочувствие и являя себя, в меньшей или большей мере, гуманистом.

Еще более он аттестует себя таковым, когда говорит, что «освобождение России совершилось кровью, болезнями, муками и трудами тех, которые своих святых имеют не в христианском храме, но в гуманистическом пантеоне» (т. I, с. 65); когда заявляет, что «в числе каменщиков для сооружения нового Иеруса­лима и работников займет свое место и Л. Фейербах, вдохновенный проповед­ник гуманизма, благочестивый атеист» (т. I, с. 68); а в Марксе, этом, по его же собственным словам, воинствующем атеисте, различает, наряду со зловещей и опасной энергией, и работу Господню (т. I , с. 104–105).

Имея в виду эти слова о. Булгакова, мы можем не доказывать, в какой мере он отображает в себе гуманистическую и социалистическую настроенность. Только при наличии такого настроения можно богоборцев и революционеров называть святыми, а на их вождей, вдохновителей революционеров, в их дея­тель­ности, вплоть до террористических актов, смотреть как на созидателей Царства Божия и как на работников Божиих .

Но по преимуществу о. Булгаков обнаруживает себя как гуманист и социа­лист в своем отношении к русскому «освободительному движению». Хотя он и заявляет, что «христианское подвижничество в полной противоположности гордыне интеллигентского героизма» (т. II, с. 205), что «новейшая революция, как основанная на атеизме, по духу своему весьма далека не только от хри­стианского смирения, но и от христианства вообще» (т. II, с. 206), тем не менее, это не помешало ему выразить свое преклонение пред освобожденными шлис­сельбуржцами и другими «страдальцами, мучениками освободительного движе­ния» (т. II , с. 242). На все это движение русской интеллигенции о. Бул­гаков смотрит как на беспрерывный мучени­ческий подвиг. «Русская интел­лигенция, – говорит он, – росла в атмосфере непрерывного мученичества, и нельзя не преклониться пред святыней страда­ний русской интеллигенции» (т. II , с. 190). Поэтому последняя за свою борьбу, разумеется, с правительством и царскою властью, по словам о. Бул­гакова, «стяжала себе мученические венцы» (т. II , с. 218). «Идеал христианского святого, подвижника, – говорит он, – здесь (разумеется, в освободительном движении) сменился образом револю­ционера-студента» (т. II , с. 197).

Так превозносит о. Булгаков «освободительное движение», в особенности в лице террористов, которые падали «жертвою в борьбе роковой» от бого­поставленной власти. О тех бесчисленных страдальцах, которые были сражены от их руки не за гуманистические и социалистические идеалы богоборцев-сатанистов, а за Веру, Царя и Отечество, о. Булгаков не говорит как о св. муче­никах. Напротив, он считает их представителями темной силы. Вот что читаем в конце предисловия настоящего сочинения о. Булгакова: «В черно­сотенстве говорят темные силы прошлого, его некультурность, темнота и самовластие… Не то интеллигенция, которая, какова бы ни была, есть новая сила, ей принад­лежит будущее культуры» (т. II , с. XVIII ).

В заключение, характеризуя все то же отношение о. Булгакова к нашему «освободительному движению», мы не можем пройти молчанием следующих его слов: «Век гуманизма выставил великие христианские идеалы, старое отцовское наследие – идеалы свободы, равенства и братства… Для вопло­щения этих идеалов он мобилизовал величайшие социальные силы, сплотив целую международную армию социализма, ведущего правильную и успешную войну за эти идеалы… Стены здания социализма возводятся к крыше, и не особенно далеко то время, когда принципиальная победа социализма станет (и уже становится) совершившимся фактом и когда капита­листический мир рух­нет, уступив место социалистическому» (т.  II , с.   305).

Как и в других своих сочинениях, о. Булгаков не может обойтись без противоречия. Поэтому тут же после этих слов он высказывает сомнение, создаст ли эта внешняя победа социализма действительную человеческую соли­дарность, и заявляет, что «действительное объединение людей может быть толь­ко мистическим, религиозным… Только Церковь может ставить себе и спо­собна разрешать задачу, за которую берется социализм, задачу объединения и организации человечества на основе благодатных даров, данных Спасителем, на основе любви к Нему, одновременно и личной и общей» (т. II , с. 307).

Если бы мы не приводили раньше слов о. Булгакова, в которых он так восхвалял социализм и «освободительное движение» в России, то на основании только что приведенных его слов можно было бы подумать, что Церковь для о. Булгакова является выше всего в жизни. Но, к сожалению, нельзя уничтожить того, что он говорил во славу социализма. Из этого противоречия можно только сделать заключение, что умом своим о. Булгаков отошел от марксизма, а сердце его осталось с ним. Сердце о. Булгакова настолько с марксизмом и «освобо­ди­тельным движением», что социализм и его идеалы представляются ему драго­ценнее человеческой жизни. Мы это говорим еще и потому, что им одобряется борьба социализма с капиталистическим мифом (вплоть до терро­ристических актов, совершавшихся революционерами), о чем свидетель­ствуют его слова, что социализм ведет успешную и правильную войну.

Следовательно, здесь – в «освободительном движении», в его богобор­ческой социалистической гордости – сердце Булгакова и нравственная основа софианства, в котором он попирает авторитет нашей Церкви, чем содей­ствует не объединению вокруг нее православных людей, а их удалению от нее . Здесь, в «освободительном движении», нравственная основа бесчис­ленных заблужде­ний русской интеллигенции и самого главного нашего не­счастья – удаления русского народа от Церкви и Божественной Главы ее – Христа, и гибели нашей России.

В целях развенчания этого диавольского по своему происхождению уче­ния и деяний «освободительного движения», которое так тиранически овладело сердцами русских людей, надо нашей Русской Церкви решительно от него отме­жеваться. Оно святотатственно стало в России на место Православной Церкви для русской интеллигенции. Его богоборческое влияние продолжает доселе быть глубоким в жизни русской эмиграции. От него не могут оторваться даже наши современные богословы.

В будущей возрожденной России гуманистическим идеалам «освободи­тельного движения» (с его безапелляционным отношением к науке как выс­шему критерию истины, с его попранием церковного авторитета) нельзя давать места, ибо это движение отторгло Россию от Бога и погубило ее. Нашему Зару­беж­ному Собору как совести всего русского народа надлежит от лица его открыто покаяться в этом богоборческом русском освободительном движении и, впер­вые после гибели России, пред лицом всего мира отвергнуть его. Поэ­тому я предлагаю Собору Архиереев Русской Зарубежной Церкви с кли­риками и ми­ря­нами осудить русское «освободительное движение» как основу всяких за­блуждений и ересей, как самый великий грех богоборчества, содеянный рус­ским православным народом, и как главную причину гибели России. Надо по­ставить точку на странице истории о богоотступнической и бо­гоборческой Рос­сии, чтобы перейти к истории возрожденной, опять святой и великой России.

Свой доклад архиепископ Богучарский Серафим резюмирует в следующих основных положениях:

1.          Основой софианства является гордость, которая, как еретическая по пре­имуществу, является богоборчеством, так как направлена к ниспровер­жению церковного авторитета.

2.          Современные богословы, не разделяя, за немногими исключениями, самого софианского учения, тем не менее, укрепляют эту основу своим богосло­вием, направленным также к ниспровержению церковного авторитета вследствие мнения, что Церковь будто может изменить формулировки прежних догматов на новые. Это мнение ошибочно. Оно исходит из пре­увеличенного взгляда на богословскую науку как на какой-то высший авторитет в отношении к самым догматам, ибо не Церковь требует такого гибельного догматического развития, расшатывающего церковный автори­тет, а современные богословы, не желающие верить вместе с Православной Церковью, что наши догматы боговдохновенны, как исшедшие от Самого Святого Духа и составленные по принципу: изволися бо святому духу и нам (Деян. 15, 28), и потому не могут быть, как и Священное Писание, из­ме­нены и в словах своих.

3.          Крайняя необходимость для нашей Церкви обратить свое внимание на эту основу софианства как на богоборчество ввиду того, что в общем вся наша русская интеллигенция глубоко восприняла это богоборчество как бого­борческий гуманизм, а в самое последнее время как социалистическое «освободительное движение», считавшее человека, его разум и науку са­мым высшим авторитетом, ниспровергавшее церковный и царский авто­ри­тет и желавшее «устроиться» на земле без Бога, а в конце концов погу­бившее Россию.

Постановили: «Разделяя выводы архиепископа Серафима и осуждая обли­ченные в его докладе уклонения от православных нравственных основ и, в част­ности, русское гуманистическое освободительное движение, Собор при­знает необходимым, чтобы пастыри внимательно следили за появлением в их пастве не только осужденного Архиерейским Собором догматического лжеуче­ния про­тоиерея Сергия Булгакова в чистом виде 3 , но и сродных ему уклонений от Пра­вославия в области общего мировоззрения, исправляя такие уклонения все­ми доступными им мерами».

Председатель, отмечая заслуги архиепископа Серафима в деле обличения софианства, предлагает благодарить его за прекрасный доклад. Собор поет «Многая лета».

Примечание:

Все выделения в тексте принадлежат редактору-публикатору

Публикация Н. В. Масленниковой

1 Деяния Второго Всезарубежного Собора Русской Православной Церкви заграницей с участием представителей клира и мирян, состоявшегося 1/14–11/24 августа 1938 года в Сремских Карловцах в Югославии. Белград. 1939. С. 177–193. В России доклад опубликован впервые в сб.: Сергиевские чтения. М., 2005. С. 191-205. (Ред.).

[1] * Просим извинения, но по техническим причинам вынуждены печатать церковнославянский текст, используя гражданский шрифт и современную орфографию (Ред.)

2  С. Булгаков. Два Града. В 2 томах. М. 1911. Т. 2. С. 183. Далее номер тома и стра­ницы указывается в тексте доклада (Ред.).

3  Учение о. Булгакова о Софии Премудрости Божией осуждено указами Московской Патриархии от 7 сентября 1935 г. и Архиерейского Собора в Сремских Карловцах от 30 октября 1935 г. (Ред.).

Архиепископ Серафим /Соболев/

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"