Я покидал пределы моей родной Буковины зрелым, сформировавшимся духовно в монашеском подвиге человеком, которому праведный и благой во всех делах Своих Бог даровал призвание на Свою святую службу, выше которой не может быть ничего. Меня ждали расположенные в Сергиевом Посаде (Загорске) Московские духовные школы — Семинария и Академия. На протяжении более полутора столетий они были связаны со святой обителью преподобного Сергия Радонежского. Под его молитвенным покровом в Троице-Сергиевой Лавре богословское образование тесно соединялось с пастырским душепопечением. В этих всемирно известных духовных школах мне предстояло дополнить свой опыт духовной жизни глубиной богословского ведения.
Я ясно представлял себе все трудности, которые меня ожидают. Ведь садиться вновь за ученическую парту мне предстояло после 17-летнего пребывания в монастыре. Но я был уверен в том, что благодаря многолетней духовной закалке, полученной мною в монастыре, я смогу преодолеть любые затруднения. Я чувствовал в себе силы для того, чтобы следовать призыву Апостола Петра: «Взрастайте в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа». Я был преисполнен стремления усваивать знание, перенимать полезное у других, неутомимо постигать глубины богословия. Мне казалось, что ближайшие несколько лет не сулят мне каких-то особых, неожиданных поворотов в моей судьбе, что они будут заполнены лишь слушанием лекций, чтением, осмыслением услышанного, прочитанного, усвоенного.
Но Промысел Божий выше всякого человеческого разума и того, о чем мы мечтаем. «Как небо выше земли, так... мысли Мои выше мыслей ваших», — говорит Господь. И дальнейший мой рассказ еще раз подтверждает истинность слов Священного Писания: «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его».
Учеба в Сергиевом Посаде (Загорске) и священнослужение в Москве
Я сравнительно быстро освоился в новой, непривычной для меня обстановке: познакомился с учащимися и преподавателями, с громадным интересом слушал и конспектировал лекции, выступал в семинарах, часами просиживал в библиотеке, осваивая богатейшее духовное наследие корифеев православной богословской мысли. Во время моей учебы в Московских духовных школах там преподавали такие выдающиеся ученые, как доктора богословия Николай Петрович Доктусов, Старокадомский, Иван Иванович Шабатин, профессор Георгиевский. Они и многие другие преподаватели, не жалея сил, раскрывали нам неисчерпаемое богатство богословия, щедро делились с нами своим многолетним духовным опытом. Благодарная память о многих наставниках Московских духовных школ навсегда сохранится в душе моей.
Разумеется, во второй половине 50-х годов XX века преподаватели не могли рассказывать нам об истинной, трагической истории нашей Святой Православной Церкви в советское время. Но эти пробелы в нашей академической подготовке восполнялись беседами с жертвами и очевидцами жестоких гонений на Церковь. Так, в 1956 году я поехал на Рождественские каникулы в г. Архангельск, куда был переведен Черновицкий епископ Феодосии (Коверницкий). Он рукополагал меня в сан иеродиакона, а затем и иеромонаха в Черновицком Свято-Духовском Соборе. Владыка Феодосии принял меня с отеческой любовью. Он попросил меня поехать на Рождественские дни в село Матигоры, Холмогорского района, Архангельской области, отдаленное от Архангельска на более чем 200 км. Вокруг этого прихода в радиусе более 100 км не было действующего православного храма. Настоятель прихода, 80-летний старец, заболел и служить уже не мог. Я охотно поехал туда. Храм села Матигоры находится на вершине кручи, над рекой. Прихожане шепотом рассказывали мне о том, что во времена сталинизма на эту кручу приводили узников — группу за группой — и расстреливали их. Мертвых и полуживых сбрасывали с этой кручи в бурлящую реку, воды которой неслись в холодное Белое море.
Тяжкие телесные и душевные муки претерпевали в это время исповедники наших православных народов в Соловецком, Валаамском, сибирских и других монастырях — Святынях нашей земли, превращенных гонителями веры в лагеря смерти. Но слугам сатаны не приходило в голову, что эти узилища станут для истинных христиан Алтарями священнодействия наших православных народов. Как невозможно счесть песчинки на берегу морском, так невозможно счесть и святых подвижников на наших славянских православных землях. И эти Святые подвижники у Престола Божьего непрестанно молят за нас Христа, Бога нашего.
Вскоре после запечатлевшейся в моей памяти поездки в Архангельскую область мне довелось совмещать учебу в Духовной Семинарии с пастырской деятельностью. Дело в том, что мою мать вскоре после ее вступления в монастырь постиг тяжелый недуг — паралич, и в таком мучительном состоянии она пребывала 12 лет. Все эти годы за ней ухаживала одна благочестивая, сострадательная инокиня Иустина Веренько. Но за уход надо было платить. Я обратился к ректору Духовной Семинарии и Академии, протоиерею Константину Ружицкому и к инспектору Московских Духовных школ, выдающемуся богослову, философу и историку Николаю Петровичу Доктусову и попросил их походатайствовать перед Московской Патриархией о том, чтобы мне разрешили по воскресеньям и праздничным дням служить в одном из московских храмов и таким образом зарабатывать средства на уход за больной матерью. Такое разрешение было получено. Я был определен для служения в московский Свято-Скорбященский храм, расположенный на улице Большая Ордынка. Настоятелем этого храма в то время был протоиерей Михаил Зернов (впоследствии — Архиепископ Киприан, Управляющий делами Московской Патриархии). В Свято-Скорбященском храме находилась икона Богоматери всех скорбящих, перед которой свершались молитвословия и акафисты, что изобильно питало меня духовно. И хотя мне было трудно совмещать напряженную учебу со священнослужением, это совмещение оказалось чрезвычайно полезным для моей дальнейшей деятельности.
Через много лет, выступая перед преподавателями и учащимися Харьковской Духовной Семинарии как ее ректор, я сказал: «Многие спрашивают меня, где я учился, какие науки изучал, откуда почерпнул знания в области литературы и искусства, кто учил меня разбираться в экономике и дипломатии и т. д. В таких случаях я отвечаю, что получил образование не только в духовной Семинарии и Академии, а учился и учусь до сего дня у книги жизни, познанию которой нет предела».
Служение в московском Свято-Скорбященском храме вселяло в мою душу чувство своей полезности, нужности людям. В этой связи расскажу такую историю. В одно из воскресений Рождественского поста настоятель Свято-Скорбященского храма, протоиерей Михаил Зернов благословил меня пойти по указанному им адресу и причастить тяжело больного человека. В то время это было нелегкой задачей для священника — посещать дома, да еще в Москве. Подойдя к дверям указанной мне квартиры, я нажал на кнопку звонка. Дверь открыла видная женщина. С первого же взгляда можно было удостовериться в глубокой интеллигентности, присущей этому человеку. Я спросил ее, приглашала ли ее семья священника. «Да, батюшка, заходите», — приветливо откликнулась она и проводила меня в комнату, где на кровати лежал изможденный мужчина лет сорока пяти. Я попросил женщину и ее дочку выйти в другую комнату, а сам приступил к совершению Святого Таинства Исповеди. Болящий, по имени Василий, сказал мне: «Батюшка, я пригласил тебя не для того, чтобы ты меня успокаивал как больного. Я взрослый, все понимающий человек, более того — работник ЦК КПСС. На протяжении всей своей жизни я сознательно боролся против Церкви и против Бога. Я болен раком и мне остается два или три дня жизни. Ты мне ответь: «Бог может мне простить то, что на протяжении всей своей сознательной жизни я воевал против Него или нет?». Я стал мучительно размышлять: что ответить этому больному, чтобы помочь ему? Господь Милосердный отозвался на мою внутреннюю мольбу, обращенную к Нему. Я вспомнил про разбойника, каявшегося на Голгофском кресте, и сказал больному: «Если вы способны к такой глубокой вере в Господа, которой проникся разбойник, висевший на кресте и просивший помянуть его в Царствии Небесном, то Господь и вам скажет так же, как ему: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю». Я верю, что Господь простит вам. Лежавший передо мною больной судорожно схватился обеими руками за мою руку и почти в истерике, рыдая, воскликнул: «Я верю, верю: наш Господь меня простит!»
Эта святая исповедь на всю жизнь осталась для меня, как духовника Православной Церкви, назидательным уроком. После исповеди я причастил больного. Он успокоился, а потом вновь начал плакать и сказал: «Батюшка, у меня есть еще один грех, который я не могу исправить. Моей дочери Марии уже 18 лет. Когда она была маленькой, ее хотели окрестить, но я категорически запретил это делать». И на этот раз я утешил его, заметив: «Это дело поправимое, позовите дочь к себе, скажите ей об этом и вы освободитесь от этого греха». Он пригласил дочь к своей постели. Девочка припала к его коленям, и он повинился перед ней: «Доченька! Прости меня, я запретил тебя крестить, когда ты была маленькой!» Заливаясь слезами, она утешила его: «Папочка, родной! Будь спокоен, я крещусь!»
С трепетным волнением я оставил их дом. Через два дня, во вторник, в храм пришли люди и сообщили, что исповеданный мною больной умер. Перед смертью он просил, чтобы отпевал его я. С благоговением выполнил я последнюю волю покойного. А еще через два дня, в четверг, я был приглашен в дом усопшего и совершил Таинство Крещения над его дочерью. Так, Богу содействующу, при сострадании к кающемуся грешнику я приобрел духовное утешение на всю свою жизнь.
Мое прилежание в учебе и ревностное служение в московском Свято-Скорбященском хроме были замечены церковным руководством. В декабре 1957 года, в одно из воскресений, я, как всегда, пришел в храм для чреды своего служения. Настоятель храма, протоиерей Михаил Зернов беседовал в алтаре с незнакомым мне иеромонахом. Я приблизился к ним, чтобы поздороваться. Настоятель храма представил меня иеромонаху, а затем, представляя своего собеседника, сказал: «Это — игумен Никодим Ротов, помощник Начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. А в настоящее время Синод Русской Православной Церкви определил ему быть Начальником этой Миссии». В непродолжительной беседе я попросил игумена Никодима о его молитвах за меня у Гроба Господнего. В ответ на эту просьбу игумен Никодим, улыбаясь, произнес: «А ты поезжай в Иерусалим и сам помолись у Гроба Господнего». Но о поездке в Святой град Иерусалим в то время мало кто мог даже мечтать. Поэтому я не придал особого значения словам игумена Никодима и этой мимолетной встрече и продолжал заниматься своими обычными делами. Но через несколько дней меня пригласили в Отдел внешних церковных сношений Московской Патриархии. Там со мной стал беседовать секретарь Отдела Алексей Буевский. Вначале он поинтересовался, какие из богословских предметов мне больше всего нравятся, а затем, как бы между прочим, спросил: «А не желали бы Вы поехать за границу?» Недоумевая, я простодушно ответил: «Конечно, хотел бы, но не больше чем на неделю-две, чтобы не прерывать надолго учебу в Духовной Семинарии». На этом наш разговор закончился. Но неожиданные собеседования, смысл которых мне тогда был совершенно непонятен, продолжались.
В 1958 году, за три недели до Пасхи, меня пригласил к себе в кабинет новый инспектор Духовной Семинарии и Академии, архимандрит Леонид Поляков, впоследствии — Митрополит Рижский и Латвийский. Все свои беседы с учащимися он начинал с обращения: «Миленький мой». Не стал изменять он этой привычке и на сей раз. «Миленький мой, — спросил он меня, — ты почему не сообщил мне о том, что тебя направляют в Русскую Духовную Миссию в Иерусалиме?» Этот вопрос прозвучал для меня как гром средь ясного неба. Лишь после явно затянувшейся паузы я смог пробормотать, что мне об этом ничего не известно. «Ладно,— продолжил беседу архимандрит Леонид, — ступай в библиотеку и возьми у ее заведующего тетрадь со своим последним сочинением по гомилетике. Я его об этом уже предупредил. Возьми свое сочинение, за которое я тебе поставил «двойку», исправь текст в соответствии со сделанными мною замечаниями и перепиши сочинение в новую тетрадку». Надо заметить, что архимандрит Леонид явно предвзято относился ко мне. Объяснялось это тем, что я был старше остальных учащихся своего класса, за моими плечами был пятилетний стаж настоятельства в Свято-Иоанно-Богословском Крещатинском монастыре, и поэтому мои соклассники частенько больше прислушивались к моему голосу, чем к предписаниям педагога-руководителя нашего класса и инспектора духовных школ, архимандрита Леонида. Из-за этого последний постоянно ставил мне по гомилетике, которую он преподавал, «двойки».
Памятуя все это, я с чрезмерной, по моему теперешнему разумению, резкостью ответил нашему инспектору, архимандриту Леониду: «Сочинение по Вашему предмету — гомилетике — я переписывать не буду, ибо считаю, что оценку Вы мне поставили заслуженно. Не буду! Пусть поставленная Вами оценка остается!» Архимандрит Леонид попытался уговаривать меня, но я оставался непреклонным и даже привел широко распространенный в среде учащихся, но далеко не бесспорный афоризм: «Что это за ученик, если он не получал «двоек»?» В конце концов, несмотря на продолжавшийся со стороны архимандрита Леонида нажим, сочинение по гомилетике я так и не переписал.
Вспоминая сейчас об этом эпизоде, я думаю о том, насколько важен индивидуальный подход педагога к каждому из своих учеников. Одного надо направить на путь истинный строгим назиданием, другого — поддержать в трудную для него минуту, третьего — поощрять в его неустанном искании истины. И главное, ко всем без исключения учащимся наставнику надлежит относиться с искренней, отеческой любовью, для каждого из них у наставника всегда должно находиться доброе слово. Недаром в народе говорится: «Доброе слово и кошке приятно». Ну, а относительно гомилетики я могу заметить, что экзамен по этому предмету я продолжаю сдавать вплоть до настоящего времени. За свое более чем полувековое пастырское и архипастырское служение я произнес не один десяток тысяч проповедей и «Слов» и не раз убеждался в том, что они благосклонно воспринимались и воспринимаются моими слушателями. А это для меня гораздо важнее, нежели «пятерка» в экзаменационной ведомости учебного заведения.
Вскоре после беседы с архимандритом Леонидом я, наконец-то, понял значение моего мимолетного знакомства с игуменом Никодимом Ротовым. Оказалось, что он приходил в наш Свято-Скорбященский храм для того, чтобы посоветоваться с протоиереем Михаилом Зерновым, который до него был Начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, относительно того, кого из священнослужителей избрать себе в помощники. И протоиерей Михаил Зернов порекомендовал ему меня.
Наконец, решением Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского) и Священного Синода Русской Православной Церкви от 23 апреля 1958 года я был направлен в Святой град Иерусалим в качестве заместителя Начальника Русской Духовной Миссии.
На Святой Земле
Мое послушание в Русской Духовной Миссии в Иерусалиме продолжалось три года — до 9 февраля 1961 г. На протяжении первого года я был заместителем Начальника Русской Духовной Миссии, а следующих двух лет — исполняющим обязанности Начальника Русской Духовной Миссии.
В Святом граде Иерусалиме, где сотворилось великое Таинство Крестной Жертвы Сына Божьего, я с невыразимым трепетом, со стесненным дыханием совершил свою первую Святую Бескровную Жертву на Святом Гробе Господнем. Преклонив свои колени пред Святая Святых мира, я не находил слов для того, чтобы выразить благодарение Богу и молить Его о нуждах всех людей и о себе, грешном. В эти священные минуты я вспомнил слова, написанные монахиней Горненской обители Викториной: «У Гроба Господня замолкают уста, только биение сердца вопиет к Богу: «Боже, буди милостив ко мне, грешному»».
Такие же чувства испытывал я и во время принесения Бескровной Жертвы на Святой Голгофе, где пролилась Кровь Господня за грехи всего мира. Там хотелось беспрестанно повторять лишь одно: «Господи, Ты пощадил разбойника, пощади и всех нас, немощных чад Твоих, и омой грехи всего мира Твоей Пречистою Кровью!» Там немели уста, там память отказывалась вспоминать чьи бы то ни было обиды и прегрешения, ибо Любовь Распятого взывала к людям: «Любите друг друга, как Я возлюбил вас». Эти трепетные мгновения на Святой Голгофе сохранятся в душе моей до моего последнего вздоха. На Святой Земле мне была дарована и великая благодать служения в Вифлеемской пещере, где 2000 лет тому назад возлежал на сене Царь мира и Господь всех веков. В моем сердце теплилось только одно желание: присоединить свои убогие слова к хору Ангелов Небесных, воспевавших над этой Вифлеемской пещерой дивное Рождение Христово. Не раз посещал я город Назарет, где Божия Матерь через архангела Гавриила получила благовествование о том, что Она родит Божественного Младенца, где Божия Матерь и праведный Иосиф воспитывали Богомладенца Христа, Который затем, по достижении Им тридцатилетнего возраста, отправился в Свой мессианский путь. Я также трепетно молился в окрестностях Иерусалима — в Свято-Крестном монастыре, где, по преданию, было спилено дерево для Креста, на котором распяли Иисуса Христа. Не передаваемые словами чувства я испытал при посещении Элеонской горы — места, откуда вознесся на Небо Господь. Затем, во время моего пребывания на Святой Земле, было благоговейное Жертвоприношение на Гробе Божией Матери в Гефсиманском саду, а также дивное хождение по берегам Тивериадского озера, где Господь умножил пять хлебов и две рыбы для насыщения пяти тысяч народа и где после Своего Воскресения Он вкушал со Святыми Апостолами печеную на углях рыбу и преломленный Им хлеб. В селении Вифсаиде я поклонялся Святым местам, где родились Святые Апостолы Андрей Первозванный и Петр. В этих и в других достопамятных местах на Святой Земле мне не раз хотелось взять в руки священную арфу и, следуя примеру святого пророка Давида, воспевать величие промыслительной любви Божией к людям. В 1960 году, когда я исполнял обязанности Начальника Русской Духовной Миссии в Святом граде Иерусалиме, Бог судил мне заложить в саду святой равноапостольной Марии Магдалины основу храма в ее честь. Завершил строительство этого храма архимандрит Варфоломей (Гендаровский), который в 1963 году был хиротонисан во Епископа Угличского. В его Епископской хиротонии участвовал и я. А в 1987 году Епископ Варфоломей почил в Бозе. Сотрудники Русской Духовной Миссии в Иерусалиме часто приходят помолиться в этот храм святой равноапостольной Марии Магдалины. Особенно многолюдными бывают эти моления в День ее памяти.
Святую Землю я считаю своей второй духовной Академией. И это не просто слова. В Святом граде Иерусалиме на протяжении года рядом со мной каждодневно был мудрый наставник — Начальник Русской Духовной Миссии, архимандрит Никодим (Ротов), который щедро делился со мной тем, чему нельзя научиться ни в каком учебном заведении — богатейшим практическим опытом священнослужения не только на Родине, но и за ее пределами. Правда, полное взаимопонимание у нас установилось не сразу. Архимандрит Никодим был чрезвычайно требовательным человеком. И поэтому мне поначалу казалось, что он слишком строг по отношению ко мне. И я, по своей молодости и неопытности, не нашел ничего лучшего, как поделиться своими впечатлениями о строгости своего начальника с настоятельницей и некоторыми монахинями женского Горненского монастыря, в котором я совершал богослужения по средам и воскресеньям. Монахини в свою очередь жаловались мне на чрезмерную, по их мнению, требовательность архимандрита Никодима.
И вот, спустя два или три месяца после моего прибытия в Иерусалим, после обычного утреннего совещания сотрудников Русской Духовной Миссии, архимандрит Никодим попросил меня остаться. После того как все разошлись, он облокотился о стол, склонил голову на руки, прищурил глаза и спросил меня: «Слушай, отец Никодим, ты говорил, что я жесток и тому подобное?» — Поняв, что все, о чем я говорил с монахинями, ему известно, я признался: «Да, отец архимандрит, говорил». «А вот то-то и то-то говорил?» — продолжал допытываться мой неумолимый начальник. «Да, все, о чем вы спрашивали, я говорил», — покаянно ответил я. «А почему говорил?» — не отставал он от меня. «Да вот взяло за душу и говорил», — с ноткой отчаяния в голосе промолвил я.
Архимандрит Никодим, видимо, остался доволен моими честными ответами. Он поднял голову и с улыбкой предложил мне: «Отец Никодим, давай договоримся о следующем. Все мы люди немощные, у всех нас разные характеры, и поэтому, если когда-нибудь, что-нибудь «возьмет тебя за душу», ты лучше никому не жалуйся, ибо этим непременно воспользуются для того, чтобы поссорить нас. А в итоге все это отразится на нашей духовной работе — и не просто на работе, а на ответственнейшем духовном служении в Святом граде Иерусалиме». А затем он добавил: «Знаешь, что бы я тебе посоветовал? Когда, как ты сказал, тебя что-то «возьмет за душу» (а это вполне может случиться, ибо все мы далекие от совершенства смертные люди), то возьми ключ, закройся в своей келий и крой меня вдоль и поперек, пока не отведешь душу, а потом, успокоившись, приходи ко мне, и мы с тобой будем мирно и плодотворно работать на пользу Святой Церкви». На такое, позволю себе сказать, святоотеческое, преисполненное духовной мудрости, всепрощающее наставление, по немощи человеческой, способен далеко не каждый. Так может поступать лишь тот, кто, по словам Святого Апостола Павла, «имеет веру и добрую совесть». Таким богатством, таким даром Божиим приснопамятный пастырь (а затем архипастырь) Никодим преизобиловал преизрядно.
Этот откровенный разговор не только наполнил меня глубочайшим уважением к архимандриту Никодиму; он раскрыл мне путь христианского отношения к людям, заключающегося в умении прощать своим ближним их ошибки, находить в каждом человеке зерна добра. Когда я выходил из кабинета архимандрита Никодима, мы с ним искренне, по-братски обнялись и пообещали друг другу тесно сотрудничать в возложенном на нас Матерью-Церковью послушании. С этого Богом благословенного дня мы с архимандритом Никодимом оставались искренними духовными друзьями — вплоть до его трагической смерти. С архимандритом, а затем Митрополитом Никодимом, я всегда мог поделиться своими тревогами и опасениями и всегда мог рассчитывать на его мудрый совет и поддержку.
Во время моего пребывания на Святой Земле мой духовный опыт значительно обогатился и за счет тесного духовного общения с монахинями Горненского женского монастыря, где, как уже отмечалось, я еженедельно проводил богослужения. Мне хочется назвать здесь имена некоторых, ныне уже почивших в Бозе, насельниц этой святой обители. Это — игумения Михаила и ее преемница игумения Тавифа, ризничная монастыря, монахиня Рахиль, монахини Викторина, Виссариона, Вероника, Евгения, Магдалина, Тавифа (впоследствии — схимонахиня Диодора), благостная Ермиония, Акилина. Они и другие насельницы Горненского женского монастыря рассказывали мне о своем нелегком монашеском подвиге на Святой Земле в условиях сложного переплетения там религиозных и политических противоречий. Эти неспешные, задушевные разговоры с благоговейными матушками не раз помогали мне принимать верные решения в трудных ситуациях.
Одним из главных уроков, усвоенных мною в моей второй Академии на Святой Земле, было терпимое отношение ко всем людям, независимо от их вероисповедания, национальности, образа жизни. Как известно, Святой град Иерусалим — средоточие многих религий и, прежде всего, мировых религий: христианства, иудаизма, мусульманства. Живя в Святом граде Иерусалиме, я постоянно помнил о том, что для Христа не существовало никакого избранного народа, что Он не проводил никакого различия между «иудеем и эллином» и что возгласители Его учения всегда обращались с проповедью ко всем людям к «народу Божьему». В Святом граде Иерусалиме я пришел к глубокому убеждению, что ни одна религия не должна считать себя доминирующей и что в общении с разными народами надо руководствоваться словами нашего великого Кобзаря: «И чужому научайтесь, и свого не цурайтесь».
На Святой земле я познакомился со многими известными людьми. Среди них были и православные, и католики, и мусульмане, и приверженцы иудаизма, и представители других Церквей, а также государственные и общественные деятели. Постоянное общение с ними расширило мой кругозор, позволило приобщиться к культуре и традициям разных народов мира, духовно обогатило меня, еще больше укрепило меня в моей верности Святой Православной Церкви. Среди этих незаурядных личностей мне, прежде всего, хотелось бы назвать Великого Патриарха Иерусалимской Церкви, Блаженнейшего Венедикта — мудрейшего и добрейшего человека, выдающегося богослова, искусного дипломата. Благоговение перед ним я сохраню до конца своих дней. Неизменную духовную радость мне доставляло общение с видными Иерархами Гроба Господнего: архимандритом Хрисанфом (впоследствии — Архиепископом), архимандритом Диодором (впоследствии — Блаженнейшим и Благостнейшим Патриархом Святого града Иерусалима и всея Палестины, который недавно почил в Бозе), Архиепископом Василием, Архиепископом Даниилом. Воплощением истинной, не показной доброты, идеалом настоящего архипастыря я считал и считаю Митрополита Святого града Назарета Исидора. Уважение к нему со стороны православного населения Галилеи, особенно со стороны православных арабов, было столь велико, что они после окончания богослужения часто несли этого архипастыря на руках более километра от Собора Благовещения Пресвятой Богородицы до его резиденции.
Сейчас я часто вспоминаю то время моего служения в Иерусалиме, когда и я, и многие из названных мною здесь иерархов были молодыми. Думаю я и о том, что Бог уже призывает друг за другом к Себе нас, дабы мы дали Ему отчет обо всем, соделанном нами. И я постоянно молился и молюсь за упокой тех, с кем Промысел Божий свел меня в Святом граде Иерусалиме и кто уже отошел ко Господу.
Пребывая в Святом граде Иерусалиме, я поддерживал постоянные связи с представителями Армяно-Апостольской Церкви. Особенно теплыми были мои отношения с архимандритом Папкеном Абадьяном, который происходил из бейрутских армян. В 1960 г. он был рукоположен Католикосом-Патриархом всей Армении Вазгеном I , который также происходил из зарубежной диаспоры, во Епископа с определением на Аргентинскую и Южноамериканскую Кафедру. Прощаясь с ним, я невольно изумился тому, сколь непостижим жребий Божий, неожиданно перемещающий людей за тридевять земель. Но мне и в голову не могло тогда прийти, что через какие-то четыре года Промысел Божий судит и мне оказаться в тех краях, куда отправлялся новопосвященный Епископ Армяно-Апостольской Церкви.
Находясь на Святой Земле, я не раз присутствовал на разных официальных приемах. Не раз доводилось мне встречаться с государственными деятелями Израиля и в неофициальной обстановке. Особенно запечатлелись в моей памяти встречи с вице-министром Министерства религии Израиля, доктором Варди. Это был необычайно одаренный человек. Он окончил в одном из западноевропейских университетов юридический факультет, а затем изучал теологию в Григорианском университете в Риме. Находясь на посту вице-министра Министерства религии Израиля, он одновременно преподавал в Иерусалимском университете историю христианских религий (разумеется, с позиций последовательного адепта иудаизма). Впоследствии судьба не раз сводила меня с этим всесторонне образованным, умным человеком на разных всемирных религиозных форумах. Добрые деловые отношения установились у меня также с сотрудниками Министерства религии Израиля, доктором Мендесом, доктором Кольби и с рядом видных государственных деятелей Израиля.
Разностороннее общение с людьми разных вероисповеданий и взглядов дало мне возможность постичь искание Божественной Истины разными путями. Но, несмотря на это разнопутье, в конечном итоге торжествует стремление всех народов к Солнцу Правды — нашему Творцу. И куда бы в дальнейшем ни приводил меня Промысел Божий, я всегда помнил, что мой священный долг пред Богом и людьми — это уважение к тем, среди кого Бог предназначил мне находиться с одной-единственной целью: вносить в их жизнь дух христианской любви, которая утверждает в народе Божием Божественные добродетели и помогает познавать Божественную Истину — Свет Евангелия Христова.
Таким многоцветным было мое служение на Святой Земле. Каждый день, начинавшийся с Божественной Литургии, был заполнен множеством важных, неотложных дел, каждый день приносил что-то новое, неизведанное. Но внезапно в эту жизнь ворвалось большое горе. 12 февраля 1961 года я получил из монастыря, в котором пребывала моя мать, скорбную телеграмму о ее блаженной кончине. В измерении судеб Божиих, начертанных Десницей Божией в нашей жизни, моя родная мать завершила свое земное хождение пред Богом в Великой схиме с именем святой равноапостольной Марии Магдалины.
Быстро оформить визу тогда было невозможно. Из-за этого я не смог прибыть на погребение своей матери. Ее погребли в Свято-Иоанно-Богословской Крещатинской обители без меня. Я сообщил о кончине моей матери Блаженнейшему Патриарху Иерусалимскому Венедикту, и он, в силу своего отеческого отношения ко мне, во утоление моей скорби, благословил Архиепископу Фаворскому Виссариону совершить на Гробе Господнем Литургию за упокой моей новопреставленной матери, схимонахини Марии Магдалины. Свершение Святой Божественной Литургии на Гробе Господнем за упокой моей новопреставленной матери принесло облегчение моей глубоко истомленной печалью душе. Но и сегодня, размышляя над судьбой моей матери, я проникнут чувством вечного долга молитвы пред Богом за ее упокой.
В конце февраля 1961 года меня отозвали на Родину. После возвращения из Иерусалима я временно совершал богослужения в Московском Елоховском Богоявленском Патриаршем Соборе. Затем мне предоставили отпуск, и я поехал в Свято-Иоанно-Богословский Крещатинский монастырь, где была похоронена моя мать, чтобы низко поклониться и помолиться у ее, святой для меня, могилы. Монахини рассказали мне о ее последних минутах, и их рассказ я до сих пор вспоминаю со слезами на глазах. Умирая, моя мать попросила снять со стены мою фотографию, прижала ее к своей груди, как когда-то прижимала меня к себе во времена моего младенчества, и в то же мгновение отдала свою измученную душу в руки Божий. Впоследствии я написал на надмогильном Кресте своей матери стихи.
Я написал, что моя мать в могилу унесла все то, что не досказала, ибо, когда Господь призвал ее к приюту вечности, я находился во Святом граде Иерусалиме.
Мои односельчане постоянно ухаживают за могилой моей матери. Она всегда утопает в цветах. В присланном мне из родного села Давидовцы видеофильме, о котором я упоминал на первых страницах этой книги, запечатлена трогательная сцена исполнения учениками и учителями Давидовской школы на могиле моей матери песни, которую они посвятили ей .
Во время приезда на могилу матери я также побывал в родном селе Давидовцы. Там я встретился со многими своими односельчанами и, прежде всего, с женой Дионисия Бевцика Доминикой, которая ко времени нашей встречи уже вдовствовала. Бедная вдова Доминика, ныне уже в Бозе почившая, поведала мне о горьких последних годах и днях своего покойного мужа. Во время правления Н.С. Хрущева была объявлена амнистия для многих политзаключенных. Были освобождены из лагерей и Дионисий, и его невестка Туся. Но вскоре после возвращения Дионисия домой каторга напомнила ему о себе. Он слег и уже больше не поднялся. По словам Доминики, в свой смертный час Дионисий не вспоминал ни о своем прежнем богатстве, ни о своих детях, ни о перенесенных им каторжных страданиях. Последними его словами были: «Боже мой! Как бы мне хотелось поговорить сейчас с отцом Никодимом!» Произнеся эти слова, он три раза глубоко вздохнул и отдал свою измученную душу в руки Предвечного Праведного Судии Бога. А покатившиеся по холодеющему, изможденному лицу Дионисия слезинки свидетельствовали о его горьком раскаянии в попрании им предначертанного ему свыше жребия.
Я много думал о последних минутах жизни Дионисия и о его последних словах. И мне кажется, что он в конце своей жизни осознал не только всю тщету своих юношеских устремлений к преходящим, подверженным тлению благам мира сего, но и то, что отринутый им на Святой Горе Афон жребий Божий Бог передоверил соседскому пареньку, который когда-то пас у него овец. А между тем Десница Божия и после моего возвращения из Святого града Иерусалима продолжала вести меня по ведомой лишь Творцу всего сущего стезе...
Митрополит Харьковский и Богодуховский Никодим
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
