5 июля 1961 года промыслительной волей Божией, в определении Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I и Священного Синода Русской Православной Церкви я был определен быть Епископом Костромским и Галичским.
10 августа того же, 1961 года я был рукоположен во Епископа Костромского и Галичского. Епископскую Хиротонию совершали: Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий I, Архиепископ Ярославский и Ростовский Никодим (Ротов), Епископ Среднеевропейский Иоанн (Венгланг) и Епископ Подольский Киприан (Зернов).
Свершив надо мною Епископскую Хиротонию, вручая мне после Божественной Литургии архипастырский жезл, Его Святейшество, Патриарх Московский и всея Руси Алексий I произнес: «Неожиданно для тебя, но, несомненно, в благих путях Промысла Божия о тебе совершилось твое избрание, а ныне и Твое освящение благодатию и действием Святого Духа «на дело служения, для созидания тела Христова»».
Навсегда сохранится в моей памяти и напутствие участника моей Архиерейской Хиротонии, Архиепископа Ярославского и Ростовского Никодима (Ротова), впоследствии — Митрополита Ленинградского и Новгородского. Поздравляя меня с епископской благодатью, он заметил: «Я не буду говорить тебе много слов, ибо все равно ты их забудешь. Я скажу тебе следующее: Епископ Церкви — это история Церкви и народа, которую ты отныне, сознавая или не сознавая, будешь писать своей архиерейской деятельностью. Я желаю тебе, чтобы ты писал эту историю во славу нашей Святой Православной Церкви и во благо нашего боголюбивого народа, дабы не было посрамлено в народе нашем имя Господне». Эти слова уже почивших в Бозе иерархов стали для меня святым руководством во всем моем дальнейшем архипастырском служении.
Костромская земля, где мне довелось начинать свое архипастырское служение, как и многие другие православные края, славилась и будет славиться твердостью веры живущих на ней людей. Венцом признания непоколебимого стояния в праотеческой вере подвижников Костромского края явилось состоявшееся в конце второго тысячелетия от Рождества Христова причисление к сонму святых священномученика, архиепископа Костромского и Галичского Никодима (Короткова), который был расстрелян в 1938 году в Костромской тюрьме. Стараясь отдать святую дань его памяти, я в 1997 году составил ему акафист в похвалу его исповеднического подвига.
С Костромской землей связаны и мои первые архиерейские радости от общения с трудолюбивыми, добрыми, отзывчивыми людьми, и первые тяжкие испытания «смутного времени» богоборчества.
Во время моего архипастырского служения в Костроме я не раз встречался с власть имущими. Не раз в разговорах с ними на разные религиозные, философские, да и чисто бытовые темы мне доводилось выслушивать довольно бестактные высказывания о Церкви и ее служителях. Однако я не поддавался на такого рода провокации и опровергал аргументы моих собеседников сдержанно, с присущим мне дипломатическим тактом. Но однажды один из таких деятелей, лишенный начисто самой элементарной воспитанности, в беседе со мной вдруг брякнул: «Откуда у вас, священнослужителей, берется такая живучесть? Мы вашего брата и в печати разоблачаем, и в тюрьмы сажаем, бывает, и расстреливаем, а вы все живете!» После этих кощунственных слов в одно мгновенье рухнули столь тщательно возводившиеся мною дипломатические плотины, и в образовавшиеся бреши хлынуло мое негодование по поводу изуверского отношения властей к своим согражданам, которые верят не в то, думают не так и живут не так, как хотелось бы этим властям. «Наша живучесть,— прерывавшимся от переполнявшего меня гнева голосом ответил я, — с одной стороны, объясняется поддержкой нашего боголюбивого православного народа, а с другой — вашей тупоумной, безмозглой, жестокосердной и по сути своей направленной против своего же народа антирелигиозной пропагандой!»
В те годы такое высказывание могло стоить мне жизни. Кто-то, особенно молодые читатели, возможно, сочтут эти мои слова преувеличением. И, действительно, сейчас трудно представить себе, что одна неосторожно произнесенная фраза или слово могли обречь человека на неимоверные страдания и даже на смерть. Но я хорошо помню такую историю.
Иерарх Русской Православной Церкви, Митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) при Сталине промучился в лагерях 8 лет. Спустя несколько лет после его реабилитации, во время правления Н.С. Хрущева, Митрополиту Николаю, занимавшему высокий пост Председателя Отдела внешних церковных сношений Московской Патриархии, довелось присутствовать на приеме в Кремле. Н.С. Хрущев беседовал с иностранными дипломатами. Один из них спросил его, почему в Советском Союзе преследуются Церковь и верующие. «Это ложь, — ответил Н.С. Хрущев, — и мои слова вам может подтвердить Владыка Николай». Подозвав находившегося среди гостей Митрополита Николая, Н.С. Хрущев обратился к нему: «Владыка Николай, скажите моим собеседникам, что разговоры о преследованиях Церкви и верующих в СССР не соответствуют действительному положению вещей». Жизнь в условиях тоталитарного режима и каторжных лагерей научила Владыку Николая сдержанности. Но на этот раз он, верный служитель Бога, не смог сдержаться и, презрев дипломатический этикет, возразил: «Никита Сергеевич, к большому сожалению, я должен сказать, что у нас до сегодняшнего дня незаслуженно преследуются и Церковь, и верующие».
Через несколько дней после этой беседы Митрополит-исповедник был насильственно вывезен из своего дома на машине «скорой помощи» и доставлен в одну из московских психбольниц. Во время посещения его верующими москвичами Владыка Николай просил их: «Не плачьте обо мне, мне дороги отсюда уже нет, кроме как на кладбище; плачьте и молитесь за наш многострадальный и боголюбивый народ».
А через шесть недель после рокового для Владыки Николая приема в Кремле его уже отпевали в московском Свято-Преображенском храме, что на Преображенской площади. Но и смерти архипастыря-исповедника богоборческим властям оказалось недостаточно. В одну из ночей после погребения Владыки Николая Свято-Преображенский храм был снесен с лица земли, дабы он не напоминал грядущим поколениям о крестоношении великого иерарха.
Слава Всемогущему Богу, по Его промыслительной воле, меня обошла горькая чаша, испитая до дна Митрополитом Николаем. Вельможному богоборцу, интересовавшемуся причинами «живучести» священнослужителей и Церкви, видимо, не хотелось показывать перед вышестоящим начальством свою «дремучесть», и он оставил наш разговор без последствий. А я, глубоко осознав, что даже праведный гнев — далеко не лучший помощник в споре, никогда впредь не допускал подобной несдержанности.
Однако слова о поддержке священнослужителей со стороны нашего боголюбивого православного народа вырвались у меня не случайно. Эта повседневная ощутимая поддержка наполняла нашу деятельность высшим смыслом, придавала нам новые силы для утешения униженных и исстрадавшихся, для следования по стезе Христа — стезе самопожертвования. Иногда эта поддержка со стороны верующих помогала мне предотвращать провокации, направленные против нашей Святой Православной Церкви.
В этой связи мне вспоминается такой случай. В декабре 1962 г., в конце одного из обычных дней, когда прием в Костромском Епархиальном управлении уже закончился, о встрече со мной попросила одна женщина лет шестидесяти. Получив мое благословение, она начала разговор со сразу же обострившей мое внимание фразы. «Владыко, — произнесла она, — от того, о чем я буду говорить с вами, зависит судьба моей дочери-учительницы: быть ей на воле или на сибирской каторге». В те времена иногда бывало и так, что провокаторы выдавали себя за верующих. Поэтому я сдержанно ответил ей: «Если это не политический разговор, то продолжайте, пожалуйста, а если политический, то я не буду вас слушать». Она заметила, что хочет сообщить нечто, касающееся духовенства Костромской Епархии. Тогда я предложил ей: «Если вы дадите мне клятву, что больше никому не расскажете о том, о чем собираетесь рассказать мне, то я выслушаю вас. Ведь если об этом станет известно еще кому-нибудь, кроме меня, то может случиться непоправимое, и вы же первая будете обвинять меня в этом».
Поклявшись хранить в тайне содержание нашей беседы, она рассказала мне следующее. В прошлый вторник в Костроме проходило закрытое собрание партактива области, на котором присутствовала и ее дочь. В докладе, с которым перед собравшимися выступил секретарь обкома партии, отмечалось, что в течение последних двенадцати лет в Костроме не было православного Епископа, и это вселяло в партийных работников надежду на то, что в ближайшее время они смогут провозгласить Костромскую область полностью атеистической областью. Но случилось так, что в Кострому назначили молодого Епископа Никодима, и религиозная жизнь в области стала оживляться не по дням, а по часам. «Следовательно,— заключил свой доклад секретарь обкома,— перед нами, партийными работниками, бойцами идеологического фронта (в то время в Костромской области насчитывалось 16 тысяч членов партии, а православных священников было 57 душ), стоит такая задача: в эти предрождественские дни предпринять все возможное для того, чтобы скомпрометировать перед всем народом православных священнослужителей. Для этого надо использовать все средства: одних священнослужителей можно заклеймить как расхитителей церковных средств, других — «уличить» в безнравственности, а еще лучше — выдвинуть против всех политические обвинения».
Рассказав мне об этом, моя собеседница добавила: «Моя дочь просила вас предупредить священнослужителей, чтобы они в предрождественские и Рождественские дни были предельно осмотрительными в своих словах и поступках». Я искренне поблагодарил эту женщину — истинную защитницу Церкви Христовой и еще раз попросил никому не говорить о том, что она мне сообщила. На прощанье я преподал ей и ее дочери свое архипастырское благословение.
Не прошло и сорока минут после этой встречи, как мне позвонил уполномоченный по делам религий. Свой разговор со мной он всегда начинал с вопроса о моем самочувствии. На этот традиционный вопрос я всегда столь же традиционно отвечал: «Очень хорошо». Но на сей раз я нарушил традицию и сказал: «Всеволод Константинович, я чувствую себя очень плохо». Удивившись, уполномоченный спросил, что со мной стряслось. Пришлось прибегать к дипломатии. «Кажется,— произнес я,— что мне пришлось столкнуться с провокацией,— но все равно сердце сжимается. Час тому назад мне позвонил какой-то мужчина и сообщил о якобы состоявшемся в прошлый вторник (а наш телефонный разговор с уполномоченным по делам религий происходил в четверг) собрании партийного актива области». И вслед за этим я подробно рассказал уполномоченному о том, что сообщила мне моя недавняя собеседница — мать учительницы. Выслушав меня, уполномоченный ограничился лаконичной фразой: «Никодим Степанович, вы правильно подумали, что это провокация». На этом наш разговор закончился.
Но через полчаса уполномоченный, который наверняка сразу же сообщил о нашем разговоре вышестоящему начальству, снова позвонил мне. «Никодим Степанович, — поинтересовался он, — а кто такой этот мужчина, который сообщил вам о докладе секретаря обкома партии?» «Ни сном, ни духом не ведаю, — удрученно проговорил я. — Могу лишь сообщить, что голос у него был с хрипотцой, да к тому же он слегка заикался».
После этого сообщения уполномоченный еще раз заверил меня в том, что это был заурядный шантаж и что никто из руководства области не собирается компрометировать священнослужителей. И, справедливости ради, следует отметить, что и священнослужители, и костромская паства отпраздновали Рождество в спокойной обстановке. Они, конечно же, даже не догадывались о том, скольких треволнений стоило их Владыке это спокойствие. А я молитвенно благодарил своего духовника, Святого Апостола, Евангелиста Иоанна Богослова за неизменную помощь мне и моей боголюбивой пастве.
Но все-таки следует отметить, что мое епископское служение на костромской земле проходило в несказанно тяжкое для нашей Святой Русской Православной Церкви время. Как ураган сметает все на своем пути, так и атеистическое богоборчество сметало с нашей святой православной земли храмы Божий и стрелой беззакония поражало сердце нашего верующего народа. С 1961 до 1964 года в Советском Союзе было закрыто до 5 тысяч храмов, около 50 монастырей и пять из восьми Духовных Семинарий. Разрушая древние храмы, воинствующие атеисты покушались на ту духовную основу, которая сплачивала наш народ и помогала ему выстоять в годины самых страшных испытаний. Они пытались уничтожить тот родник, к которому на протяжении многих веков припадал испытывавший духовную жажду народ. Ретивые богоборцы считали, что посредством насилия они изгонят Бога из земли Святой Руси. Но своим безумным богоборчеством они лишь умножали Сокровищницу Небесную множеством новых душ Святых.
Начиная свое архиерейское служение, я в молитве ко Господу, твердо уповая на наших верующих людей, помня наставления рукополагавших меня иерархов, — как мог, как умел — в препорученной мне Епархии всячески защищал от закрытия и поругания храмы Божий. И Господь Милосердный помогал мне, немощному, в силу чего в Костромской Епархии во время моего архиерейского служения не был закрыт ни один храм Божий. Цену этого незримого сражения измерит лишь Господь на Своем праведном Последнем Суде. Я же свидетельствую пред Богом и людьми, что Господь заранее подготовил меня к этому ратному сражению во дни моего пребывания на Святой Земле, где благодать Гроба Господнего и Святой Голгофы пламенем Духа Святого закалили мою душу для того, чтобы я верно стоял на страже Церкви Христовой.
Расскажу лишь об одном эпизоде моей борьбы за сохранение храмов Божиих в костромском крае. В 2001 году, в день Святого Преображения Господнего меня навестили мои давние знакомые, боголюбивые москвичи, и подарили мне брошюру: «Храм Вознесения Христова на Дебре», изданную к 350-летию этой костромской церкви. Читая брошюру, я обратил внимание на следующий текст: «С начала 60-х годов при епископе Никодиме (Руснаке, 1961—1964 года; ныне Митрополит Харьковский и Богодуховский) храм [Воскресения Христова на Дебре] стал Кафедральным Собором вместо расположенной в центре города церкви Иоанна Златоуста. В то же время предпринимались попытки главную святыню Костромы — Чудотворный Образ Федоровской Богоматери изъять из церкви и передать в музей. В1964 году, тайно, ночью, Владыка Никодим перевез икону из храма Иоанна Златоуста в Воскресенский Собор, где на ее защиту встали прихожане, здесь она находилась до 1991 года. 16-29 августа 1991 года крестным ходом она была перенесена во вновь открытый Богоявленский Собор, ставший Кафедральным».
Это сообщение о Кафедральном Соборе Воскресения на Дебре, перенесении в него Чудотворного Образа Федоровской Богоматери — отрывочное и неточное повествование боголюбивых монахинь. На самом деле все происходило не так. Разрешение подобных конфликтных ситуаций было прерогативой правящего Епископа. А это служение на Костромской Кафедре в то время нес я. Рядовые монахини, да и прихожане не могли об этом ничего знать, ибо это лишь повредило бы епископу Церкви в деле охранения от закрытия и разрушения храмов Божиих, в том числе величественного костромского храма Воскресения на Дебре.
Трагедия, нависавшая над Свято-Воскресенским храмом на Дебре, грозила не только закрытием этого неповторимого памятника церковной архитектуры Поволжья середины XVII века (1652 г.), но и немедленным снесением его с лица земли. Идея такого вандализма исходила от жены первого секретаря Костромского обкома партии. Храм на Дебре находился на живописном берегу Волги, на окраине Костромы. Это место высшая партийная элита города избрала для возведения своих коттеджей. Построенный с купеческим размахом особняк первого секретаря обкома партии был расположен рядом с храмом. Жена секретаря была наделена Богом внешней красотой, но отличалась вздорным характером, амбициозностью и заносчивостью. Стремясь выделиться среди верхов, она подстрекала мужа к тому, чтобы снести с лица земли величественный древний храм, купола которого якобы мешали ей любоваться красотой Волги из окон ее купеческих хором. С предложением о снесении храма она выступала и на собраниях.
Костромским Собором в то время была небольшая церквушка в честь Святого Иоанна Златоуста. В ней находилась Чудотворная Икона Федоровской Божией Матери. Рядом с Собором стояла деревенская избушка, в которой с трудом размещалось Костромское Епархиальное управление. Там же, на ул. Лаврской, 11, жил и я. Помолившись Пречистой Федоровской Богоматери, я направился в Москву, в Совет по делам религий.
Там я предложил перенести все ценности Собора, находящиеся в церквушке Иоанна Златоуста, в том числе и Чудотворную Икону Федоровской Божией Матери, в храм Воскресения и превратить его в Собор. Я был твердо убежден в том, что верующие костромчане, не зная о моей «дипломатии», воспротивятся переносу Собора на окраину города и не допустят того, чтобы власти закрыли Свято-Иоанно-Златоу-стовский храм. И таким образом будет спасен и он, и храм Воскресения Христова на Дебре.
Возвратившись из Москвы, я сообщил местным органам власти о том, что Совет по делам религий поддержал мою идею о преобразовании храма Воскресения Христова на Дебре в городской Собор. После этого я ночью перевез металлический престол, Чудотворную Икону Федоровской Божией Матери и всю утварь Собора в храм на Дебре, а также перевел часть священников Собора Святого Иоанна Златоуста для соборного служения в храме Воскресения Христова на Дебре.
На следующее утро верующие костромчане, не знавшие подоплеки этого дела, действительно защищали Икону Божией Матери и требовали возвратить ее в Иоанно-Златоустовский храм, а меня, по неведению, да простит им Господь, здорово поругивали. Но я был уверен, что это пройдет, когда оба храма будут спасены. Так оно и случилось.
А красавице - жене первого секретаря обкома партии, которая порывалась снести храм, дабы любоваться Волгой, осуществить ее мечту не удалось. По Промыслу Божию, ее муж внезапно заболел раком и вскоре отошел в мир иной. После этого ревнительницу снесения храма переселили из ее хором в скромную двухкомнатную квартиру на окраине города.
С того времени лучезарные кресты храма на Дебре больше никому не мешали. И поныне красавец храм украшает и Кострому, и матушку Волгу, и Золотое Кольцо храмов вокруг Москвы. И в наши дни все те, кто сберегал рукотворные святыни дарованной нам Богом земли, радуются и благодарят Бога за то, что в дни лихолетий Он Своей Десницей помогал им в этом святом деле. Вместе со всеми радуюсь и возношу хвалу Господу и я, внесший свой скромный, посильный вклад в сохранение и приумножение достопамятного исторического наследия Святой Руси.
Божие благоволение ко мне во время моего архипастырского служения на Костромской земле проявилось также в том, что в очень трудный момент, когда уполномоченный по делам религий Всеволод Константинович Кудрявцев потребовал отдать в музей великую Святыню костромского края — Чудотворную Икону Федоровской Божией Матери, мне удалось ее сохранить. В это же время мне также удалось помочь моим буковинским землякам в сохранении Святыни нашего Свято-Иоанно-Богословского Крещатинского монастыря. Произошло это так.
Зимой, в конце 1963 года в Костромское Епархиальное управление приехала одна крестьянка из села Крещатик, где находилась моя родная обитель — Свято-Иоанно-Богословский монастырь. Я сразу же засыпал ее множеством вопросов о буковинских новостях. Но она, словно не слыша меня, стала развязывать свой заплечный мешок. А потом она бережно извлекла из него икону и молча протянула ее мне. Я сразу же узнал привезенную крестьянкой святыню. Это была икона Святого Апостола, Евангелиста Иоанна Богослова, которая находилась в нашем монастыре на аналое. Когда в 1932 году был вновь возрожден наш Свято-Иоанно-Богословский Крещатин-ский монастырь, закрытый при Австро-венгерской монархии, эту икону написал для него наш буковинский художник из села Дорошивцы, Заставнянского района (к сожалению, фамилия художника не сохранилась в моей памяти). К этой святой иконе монахи и паломники всегда прикладывались с величайшим благоговением. В будние дни, после завершения утреннего богослужения, у нас в монастыре всегда читался акафист Святому Апостолу, Евангелисту Иоанну Богослову.
Я уже писал о том, что после того, как 6 января 1945 года, в Рождественский Сочельник состоялось мое пострижение в монашеский чин, я, оставшись в храме один, припал к этой святой иконе Иоанна Богослова и слезно молил его: «Святой Апостол, Евангелист Иоанне, будь моим духовником. Твоему святому покровительству я вверяю мою неискусную юность и всю мою дальнейшую жизнь. Помоги мне достойно дойти до конца предначертанной мне Богом стези и благочестиво завершить мой монашеский подвиг!» Надо ли говорить, какие чувства всколыхнулись во мне при виде этой несказанно дорогой для меня святой иконы!
Затем моя землячка рассказала о недавнем варварском закрытии нашего монастыря богоборческой властью и о том, как эта святая икона оказалась в ее руках. При закрытии нашего монастыря невежественные воинствующие атеисты кощунственно уничтожали все святое в нашей обители — все то, чему благоговейно поклонялись их отцы, деды и прадеды. И вот, после того как святая обитель была опустошена не помнящими своего родства отщепенцами, сельские женщины пошли собирать хворост в росший на крутом берегу лес. Неожиданно одна из них провалилась в какую-то канаву. Пытаясь выбраться из этой ловушки, она случайно нащупала в груде мусора святую икону. Когда односельчанки помогли ей выбраться из канавы, она, беспрестанно оглядываясь, полушепотом сообщила им о своей находке. Возвратившись домой, женщины стали совещаться: что делать дальше с этой святой иконой? Если хранить ее в чьем-то доме, то об этом могут случайно узнать власти — и тогда беды не оберешься. В конце концов женщины из своих скудных средств собрали деньги на дорогу до Костромы одной из них и поручили ей передать икону мне — с тем, чтобы я сохранил эту святыню.
Я припал на колени пред иконой, поцеловал ее, сердечно поблагодарил свою гостью и ее односельчанок за их трепетное отношение к церковным святыням. Исходя из того, что в мире нет ничего случайного, я считаю, что Сам Господь споспешествовал чудесному обретению этой святыни и руками крестьянки из села Крещатик вверил ее мне, дабы изуверы не кощунствовали над нею. Эта святая икона была всегда со мной, в моих архипастырских поездках по всему миру.
По молитвам Святого Апостола, Евангелиста Иоанна Богослова, мне посчастливилось побывать в тех местах, где ступала его нога. В 1993 году, во время моего визита к Вселенскому Патриарху Варфоломею, мне была предоставлена возможность посетить город Эфес, расположенный на расстоянии 400 км от Константинополя. В его окрестностях, в горах, находится дом, где после Распятия Своего Сына жила Божия Матерь, опекаемая Святым Апостолом, Евангелистом Иоанном Богословом. В этом святом месте Божия Матерь возносила Свои молитвы за весь мир и за весь род людской сущего и грядущих веков. После пребывания в доме Божией Матери я посетил в центре города Эфес святое место, где дивным образом был погребен Святой Апостол, Евангелист Иоанн Богослов. Там в стародавние времена возвышался величественный храм, возведенный Святым равноапостольным императором Константином. К большому сожалению, к настоящему времени от храма сохранились лишь мраморные колонны и баптистерий, в котором Иоанн Богослов крестил и воцерквлял людей, уверовавших в Господа нашего Иисуса Христа.
Припав к святому месту, где был погребен Святой Апостол, Евангелист Иоанн Богослов, я бесконечно благодарил Бога за то, что Он даровал мне неизреченную радость, о которой я даже не мог и мечтать в те времена, когда избирал себе духовника в Свято-Иоанно-Богословском Крещатин-ском монастыре. А в Эфесе, в духовном общении со Святым Апостолом, Евангелистом Иоанном Богословом, я просил его молитв о моих родителях, о рабе Божием Дионисии и обо всех, почивших в Бозе. Прощаясь с Эфесом, я от всей души просил Святого Апостола, Евангелиста Иоанна Богослова не оставлять меня на трудном земном пути, подобно тому, как он в свое время не оставлял своим апостольским попечением семь Эфесских Церквей, о чем говорится в его Откровении.
И сейчас, когда я пишу эти строки, святая икона Святого Апостола, Евангелиста Иоанна Богослова находится в моей келий. Мой духовник, Святой Апостол, Евангелист Иоанн Богослов постоянно напоминает мне о том, что когда Христа распяли, то все отреклись от Него, все ушли вслед за убийцами. И только он один остался с Матерью Христовой. Как и Мать Христова, он не дрогнул и стоял рядом с Нею при Кресте, готовый умереть за своего Учителя. Мой духовник, Святой Апостол, Евангелист Иоанн Богослов взирает на меня своими глубокими, все ведающими очами, как бы спрашивая у меня отчет о каждом дне и часе моего архипастырского служения. Мой духовник, Святой Апостол, Евангелист Иоанн Богослов видел все несовершенство земной жизни. Он не упускал из виду того, что в сообщество христиан вливались не только подвижники, праведники, мученики, искренние и пылкие проповедники, но и сребролюбцы, властолюбцы, равнодушные попутчики. И, несмотря на это, он учил и учит нас братской любви друг ко другу. Созерцая его святой Образ, я каждый раз мысленно повторяю его слова: «Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь... если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас».
Ко всему изложенному выше я хочу присовокупить слова из моего духовного завещания: «Когда Господь призовет меня к уделу вечности, я прошу передать эту Святую икону Святого Апостола, Евангелиста Иоанна Богослова в Свято-Иоанно-Богословский Крещатинский монастырь, где она ранее находилась».
Рассказ о моем архипастырском служении на Костромской Кафедре подошел к концу. 21 апреля 1964 года Чиноначалием Русской Православной Церкви я был определен быть Епископом Аргентинским и Южноамериканским. Всемогущему Богу было угодно, чтобы я последовал завету Его возлюбленного Сына Иисуса Христа: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого духа...»
Митрополит Харьковский и Богодуховский Никодим
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
