патриарха Константинопольского, сказанная на амвоне Великой Церкви в Великую Субботу, в присутствии христолюбивых царей, когда был заново изображен и открыт образ Богородицы
Св. Патриарх Фотий и
император Михаил
Вниманию читателей предлагается впервые переведенная проповедь св. Патриарха Константинопольского Фотия (+891 г.) - великого богослова, первого борца с латинской ересью, а также - замечательного пастыря, при котором произошли крещение болгар (863 г.), а также началась миссия св. Кирилла и Мефодия (867) .
Эта гомилия была сказана в святой Софии Константинопольской, в Великую Субботу 867 года, за несколько месяцев до первого низложения св.Фотия, в присутствии царя Михаила и его соправителя кесаря Василия. Патриарх в своей проповеди особенно хвалит ревность царей, "соревнующихся в том, чтобы показать пример любви большей, чем человеческая". Вряд ли св. Фотий полагал, что его слова обернутся жестокой насмешкой: через несколько месяцев, 23 сентября 867 года Кесарь Василий
убьет царя Михаила и низвергнет патриарха с престола, а затем подвергнет его заочному унизительному суду, и вернет его к патриаршеству лишь через 11 лет.
Эта проповедь посвящена двум событиям. Первое - крещение большой группы сектантов, так называемых "тетрадитов", или четыредесятников.
Эта секта образовалась после 325 года. Основным ее заблуждением было празднование Пасхи вместе с Иудеями - 14 Нисана по иудейскому календарю. Хотя эта традиция и соответствовала практике Малоазийских Церквей со времен Иоанна Богослова, она стала недопустимой после Первого Вселенского собора. Эта секта была особенно распространена в западной Малой Азии, прежде всего - во Фригии. Как говорит сам св.Фотий, эта секта пользовалась апокрифами и ее литургическая жизнь резко отличалась от Вселенской Церкви. Благодаря миссионерским трудам патриарха Фотия, (которые он скромно приписывает императору), значительная часть их присоединилась к Православию. Чин присоединения через крещение произошел в Великую Субботу 867 года.
Второе событие, ярко отраженное в проповеди - восстановление мозаичного изображения Богоматери в алтарной апсиде храма св. Софии. . Первоначально, во времена строительства св. Софии при Юстиниане, в алтаре не было изображения Приснодевы. Оно появилось позднее, возможно - в VII веке. Во времена первого иконоборчества оно было уничтожено, затем - вероятно восстановлено после 787 года и во время второго иконоборчества уничтожено вновь. Несмотря на то, что иконопочитание было восстановлено в 843 году, главный храм империи простоял без изображений 24 года. Это объясняется с одной стороны скрытой оппозицией иконоборцев, с другой стороны - небрежением и невниманием предшественника св. Фотия патриарха Игнатия, который вообще плохо относился к художникам и людям искусства. Только с приходом на патриаршество св. Фотия положение стало меняться. В св. Софии был восстановлен образ Богоматери, а также изображения апостолов и пророков.
В описании восстановленного образа Богоматери св. Фотий представляет глубокое богословие иконы, которое лучше всего охарактеризовать, как "мистический реализм", ибо "искусство художника превратило подражание в природу". Икона. как кажется, вот-вот заговорит. Задача художника, согласно св. Фотию - в достижении первообраза и в постижении мистических глубин, благодаря чему дух (ум по терминологии Фотия) получает благодать и возводится к Богу.
Для святого Фотия иконопочитание укоренено в Воплощении, в осязаемости и телесности исторического Христа. Икона для Фотия равночестна и равнозначна словесному рассказу: кто ненавидит иконы, должен ненавидить и Священное Писание. Более того, изображение обладает большей силой и убедительностью, чем слово, поскольку легче и быстрее усвояется разумом, здесь св. Фотий употребляет оригинальную теорию "оптических лучей" . В этих положениях св. Фотий продолжает линию св. Феодора Студита и св. Никифора Константинопольского.
Проповедь написана достаточно сложным и архаическим языком, ясно, что ее текст отличался от произнесеннной речи. Текст впервые опубликован в 1864 году Порфирием Успенским , этот перевод сделан по критическому изданию Лаурдаса .
В.Василик .
Хотя
кто-нибудь и стремился бы
промолчать всю свою жизнь, то сегодня
пусть заговорит и заставит свой язык
приготовиться к искусству риторов
или к чему-либо иному. Скорее же он,
вначале несмелый, придет к
дерзновению просить о том, чтобы
пророческие клещи прикоснулись к его
губам[1]
и глас огненных языков[2]
разрешил его уста, как полагаю,
потому, что он - не в силах молча
переносить радость и почитать
праздник бездеятельным языком. Ведь
это празднество воистину изливает
неистощаемые благодатные дары
радости и ликования и изгоняет
печаль, со всякого лица стирая
уныние. И ведь в самом свидетельстве
того, что свершено под солнцем, (если
оставить в стороне о том, что
свидетельствует боготворящее слово[3],
то сияют три величайших [явления] -
непобедимая власть благочестия,
превышающая небесные своды и
влекущая бессловесную дерзость
нечестия до пределов тления и глубин
Ада, и столп безумия и неустранимый
соблазн для ниспровергших свою жизнь
нечестием, благодаря которому они
надеялись воспарить к величию славы
и могущества, [но эта власть] -
неложное око пророчествующих о том,
что посылается на долгий век, по
созревании. И ведь из многого можно
видеть, что если кому было
предоставлено краткое время для
распространение ереси, то око
справедливости до сего дня смогло
сохранить память о них для обличения
их дерзостных [поступков]. [Следующее
же], (если угодно) - и божественная
ревность царей, а более
благочестивыми чем они, по
беспристрастному суду истины, не
может похвастаться прошлое), через
которых расцветают и
произрастают мудрые учения
богопознания, произрастающие из их
любосозерцательной души как бы из
некоего благородного и
прекрасноствольного корня. От них
и мы част во многих случаях с
радостью пожинали прекрасные плоды
душевного спасения, источающие
сладость. Хотя они и сеяли и с
трудом прежде распахивали новые нивы,
однако и это не отделено от царского
тщания и содействия. И хор
облаченных в белые ризы, еще вчера не
намеревавшихся здесь присутствовать.
являющийся как бы некоей частью
приносимых плодов, будет достаточным
и очевидным свидетельством для всех.
Хор сегодня блистающий белыми
одеждами и сияющий чистотой души, в
течение многих предыдущих лет
погрязал во мраке прелести и не по
тому, что на них изливался такой
туман и не потому что он столь уж
помутил их сознание. Это -
довольно многочисленное множество
людей, которое как кажется, в
остальном не прегрешало в правильном
мнении относительно служения
божественному. И для святых Отцов
в Никее это был просторный храм
священных догматов, в нем же они
водрузили столпы православия,
которого не оставил ни один
священный муж из живущих во пределах
земли. И они вместо того, чтобы
присоединиться к православию, как
должно, напротив, отделились ради
противоположной участи, и ничего не
исполняли ни из решений Никейского
собора. ни из постановлений
последующих соборов, не
совершенствуясь в [свято]отеческих
наставлениях и клевеща на наше [предание]
как дерзновенное введение новшеств в
апостольское учение, и хвастались
что они одни под небом не уклонились
от него. Вот так предрассудком
суеверия их воспламеняла страсть и
болезнь вблизи их стояла,
непобедимая ничьим лечением/ И они,
раздуваясь, возносились против всей
земли, против всех, кого украшает
христианские установления, хотя
сами пребывали в рабстве у иудейских
обычаев и пользовались такими
руководителями, которых они, ничтоже
сумняшеся, упрекали в слепоте. Ведь
они праздновали Пасху в то время,
когда лунный диск достигает
полнолуния, становясь соразмерным с
солнцем, доходя до четырнадцатого
числа после весеннего равноденствия[4].
Поэтому древнее суждение истины и
называло их четыренадесятниками. Но
их заблуждение дошло не только до
этого, но тяжесть зла, охватив их и
одновременно лишив святоотеческого
детоводительства[5],
привела их к неестественным и
детским мнениям. Ведь они
пользовались апокрифическими[6]
книгами и подпадали под влияние
чудовищных басен, смешивая законы
первосвященства. И у них не было
дозволено освящать миропомазанием
крещаемых. И они опьяняясь подобными
же безумствами, пребывали в
вакхическом исступлении, но, уйдя от
этой нелепой порчи и бежав от тьмы,
они, как светлые, пресветло прибегли
к отеческому лону вселенской Церкви,
в немалой степени увеличив ее
полноту.
II.
Но отступление в рассказе довольно
далеко завело нас в сторону, а нам
нельзя обойти молчанием дело,
родственное прежде описанному, ибо
чрез него блистание истины сияет
ничуть не меньше. То же, что
составляет торжество и отчего
сегодня украшается радостный
праздник (как мы и говорили в начале),
- суть следующее. Благочестие
ставит блистательные трофеи над
христоборческой верой, а нечестие
низложено и лишено своих последних
надежд. И мнение полуварварских и
растленных родов[7],
тайком подползших к Ромейской
власти, которые для царей были
оскорблением и поношением для царей,
их богоборно утвержденное мнение
явилось для всех предметом
ненависти и мерзостью. А наше [достояние]
- достойная любви двоица царей
благочестивых[8],
блистающая порфирой, связанная
честнейшими из наименований -
именами отца и сына, и цари не
допускают, чтобы их отношения
обманули эти наименования, но они
соревнуются в том, чтобы предложить
всем пример любви, превышающей
человеческую[9]
. Их дело возвеличивается более ради
православия, нежели ради царского
венца. A произведение, предстоящее
нашему взору, обращает нас к
соперничеству с ними [в любви].
Таковыми нас приветствиями радует
начертывающийся образ Девы, не от
чаши вина, но от прекрасного зрелища
почерпнуть дающий, откуда
умопостигающее[10]
нашей души, орошаясь через телесные
очи и просвещаясь для роста к
божественной любви православия, в
смысле приношения плодов взращивает
точнейшее видение истины. Так
благодать Девы и через изображения[11]
радует, согревает, укрепляет. Дева,
Матерь, на пречистых объятиях несет
общего Создателя, как Младенца,
преклонившегося [на Ее объятия]
ради общего спасения рода
человеческого], столь великое и
неизреченное домостроительства[12]
таинство. Дева-Матерь созерцает
девство и материнство и неизмерным
образом разделяет волю по отношению
к тому и другому, и не уничижает
несовершенством ни одну, ни другую
часть. Столь точно искусство
художника, как ответ на вдохновение
свыше, превратило подражание в
природу. И ведь подобно тому,
как она как бы с внутренней любовью
сочувственно обращает взор к
Рожденному, то почти так же она,
сообразуясь с бесстрастием и
сверхприродностью Сына приводит
начертанный взор в невозмутимое и ни
от чего не зависящее состояние [внутреннего]
расположения. Ты, пожалуй, скажешь,
что если кто спросит “Как же Ты
девствуешь и родила?[13],
то Ее не прийдется просить отвечать.
Ибо уста так воплощены красками,
что они только сложены и
безмолвствуют, как бы в таинствах, но
совершенно не имеют неподвижного
спокойствия, и образ не украшается
подражанием, но действительно
достигает первообраза.
III.
Видишь, какой красоты было лишено
лицо Церкви, какой блистательности
лишался, какие дары удерживало
мрачное уныние? Там - дерзновение
оскверненной убийством руки
иудейской, никак не испытывающее
недостатка в наглости. Здесь же -
самый явный признак богоприятного
сердца и владычественной любви,
согласно которой посвящался
тайноводительствуемый лик апостолов,
которой окрылялся и путь
победоносцев[14] к победе,
вплоть до венцов и пророки,
божественные языки, через познание
будущего и всеистинное
прорицание людям достигли
несомненной славы. Ведь
действительно, эти подвиги и
дарования [происходят] от
самой искренней и божественной
любви, с которой связано и почитание
честных икон, а их уничтожение - от
беспричинной и гнуснейшей ненависти.
Они сняли с Церкви - невесты
Христовой присущее ей украшение и
оскорбили ее горькими ранами,
которыми изрыли ее образ, и
соревнуясь с иудейским безумием, они
стремились отправить ее в глубины
забвения, - обнаженную, и безобразную,
и омраченную многими ранениями,
Она же ныне, еще неся на своем теле
рубцы от этих язв, в обличение
Исаврова и христоборного мнения, и
стирая их, вместо них одевается в
сияние своей славы, преображается
в древнее достоинство благолепия,
рассыпая разнообразные насмешки над
глумившимися над ней, и воистину
сожалея о их безумстве. Скажу без
всякого преувеличения, если кто-нибудь
назовет этот день днем православия
и его началом, то не ошибется в
должном. И хотя и коротко время, за
которое увяло мнение
христоборческой ереси и правые
догматы воссияли во всех пределах
вселенной по божественному и
царскому повелению, тем не менее это
и мое украшение. Ибо это - награда
боголюбивого царства.
IV.
Но тогда око вселенной. сей
преславный и божественный храм, как
бы лишенный глаз был омрачен в своих
таинствах (ибо еще не было принято
решение о восстановлении икон) и
посылал приходящим слабые лучи
видения и являл при этом лицо
православия ужасным. Ныне же
церковь отлагает омрачение и
украшается и блистает всеми своими
красотами и получает свое богатство,
как приданое, и, светло радуясь,
светло откликается на глас жениха,
вопиющего и глаголющего: “Вся
прекрасна, ближняя моя и порока нет в
ней. Прекрасна ближняя”[15].
Ибо, смешав цветы красок
правильностью догматов и
священнолепно изобразив для
себя священную красоту и тем и другим
способом, и через целое неся в уме
целый и всесовершенный образ
благочестия, не у сынов человеческих
познается она прекрасной по красоте,
но прилепляется к иным, превыше их по
невыразимой красоте благолепия. “Вся
прекрасна ближняя моя”, ибо язв
избежал, от ран освободилась,
скверны отринула, хулителей
низвергла в Тартар, песнословцев
возвысила. “И порока нет в ней”. Ибо
она стала лучше от ран, которыми
испещрила все ее тело бичевавшая ее
инопленменная и скверная рука.
Она смыла всех их скверны и, снова
взяв древний брачный наряд,
облачилась в него. “Видели ее дочери
и благословят ее царицы и восхвалят
ее” Кто она, появляющаяся как
заря, прекрасная, как луна, и
избранная, как солнце?”[16].
Таковое благолепие и царское
облачение облачение свыше описал
боговдохновенный Давид, воспевая в
песне Владыке и Царю всех: “Предстала
царица одесную тебя, в ризу
позолоченную одетая, преукрашенная.”
(Пс. 44, 10). Воистину “украсились
стопы ее” (Песнь 7, 2). “Восстань Сион,
как в начале дня, как род вечный. Ибо
на главе твоей радость и хваление и
веселие охватит тебя. Я есмь, я есмь
утешающий тебя” - говорит Господь” (Ис.
51, 9,12). “Вот на руках моих я изобразил
стены твои и ты предо мной всегда” (Ис.
51, 12). Церковь, провидя такую
блистательность, провозгласила
через пророка Исаию: Да
возрадуется душа моя о Господе. Он
облек меня в в ризу спасения и
одеждою веселия одел меня, как жениху
[возложил мне] венец, и как невесту
украсил меня красотой” (Ис. 61, 10). И
уже не буду городом оставленным,
но городом взысканным” (Ис. 62, 12) и “как
венец красоты в руке Господней и как
царская диадема в руке Божией” (Ис.
62, 3).
V.
В таком же и мы веселии и радовании
души, составив хор празднику и
совместно празднуя сегодня
обновление изображения,
боговдохновенно изречем пророческие
слова, говоря: “Радуйся весьма, дочь
Сиона, проповедуй, дочь Иерусалима.
Отнял Господь поношения твои,
избавил тебя из руки врагов твоих” (Соф.
3, 14-15). “Возведи очи твои и увидь
собранных чад твоих. Вот пришли к
тебе все сыны твои издалека и дочери
твои, принося тебе не золото и ладан и
камни, все рождения земли и
обогащающие драгоценностью по
человеческому закону, но то, что чище
всякого золота и драгоценнее всех
камней - неповрежденную отеческую
веру. “Радуйся и веселись от всего
сердца твоего. Ибо приходит Господь и
будет обитать посреди тебя” (Соф. 3,
14). Что приятнее нынешнего дня, что
более очевидно в смысле приятности и
радости, чем этот праздник? Иное
жало сегодня пронзает самую утробу
смерти , не Спаситель сокрывается во
гробе умервщления для общего
восстания рода [человеческого], но
образ Матери восстает из глубин
забвения и совосставляет с собой
изображения святых. Христос пришел
во плоти и был носим на обьятьях
Родившей Его. Это и на иконах
созерцается, и удостоверяется, и
проповедуется, ибо поучение
распространяется по закону
самовидения (aujtoyivaV) и привлекает
зрителей к безоговорочному
согласию. Кто-то ненавидит
учение через образы? Как же он прежде
не отверг с ненавистью проповедь
Евангелия? Ведь подобно тому, как
слово через слух, так душа через
зрение начертывается на табличках
души, описывая учение
единогласное с благочестием
посредством того, во что не вплетены
понятия[17] (дурных
догматов. Мученики во
владычественной любви подвизались,
кровью явив питие любви и память о
них сохраняют книги. И на иконах
можно их видеть совершающих сие, ибо
изображение[18]
более явно для познания представляет
подвиг сих блаженных. Другие живыми
принесли свою плоть во всесожжение,
совершая жертвоприношения
молитвы и поста и других трудов. И
иконы и слова, неся весть об этом,
обращают к подражанию более
созерцателей, нежели слушателей.
Дева держит Творца как младенца. Кто
же, созерцающий, или слышавший об
этом, более поразится величию
таинства и восстанет для пения
неизреченного снисхождения,
побеждающего любые слова? Если же и
то и другое совместно вводится [в
сознание] друг через друга, то из
самих дел оказывается, что понятие,
происходящее через зрение, имеет
преимущество над научением,
проникающим через слух. Приклонил
ли кто ухо к повествованию? Затем
воображающая мысль привлекла к
себе выслушанное? [Только] по
трезвом размышлении обдуманное было
вложено в память. Не меньшим, если не
большим, [чем слух] , владеет то,
что присуще зрению. И само зрение,
излиянием и истечением оптических
лучей как бы ощупывая и
исследуя образ увиденного, посылает
его в разум, позволяя, чтобы он
был оттуда переправлен в память
для безошибочного собирания знания.
Видел ум, воспринял, вообразил,
образы без труда в память отправил.
VI
Отвергает ил кто священные слова
и считает только достойным спора то,
чем изгоняется всякая ложь? Тот
гораздо раньше впал в прелесть и стал
насмехаться над почитанием честных
икон. Но [если кто-нибудь]
почитает их и возносит подобающими
почестями? Подобное же расположение
он будет иметь и относительно слов.
Ведь если кто-нибудь присоединиться
или к чести или к уничижению, то
необходимо передавать [это отношение]
и другому из двух равных [явлений].
если конечно если он из-за нечестия
не выжил совершенно из ума, не только
нечестиво поступая, но и самому себе
объявляя войну. Так
поскользнулись те, кто преткнулись о
святые иконы, ибо они обличаются в
том, что не хранят правильность
догматов, но, клятвенно отрицая одно,
они отрицают другое. И они не
могут дерзать исповедовать то,
что они думают, ибо в одном случае
они остерегаются нечестия, а в другом
- [говорить] то, чего не признают.
И они избегают того наименования,
к которому изо всех сил стремятся на
деле. Они отвратительны из-за
злодеяний, еще более омерзительны
по нечестию. Их отрасль погибла
вместе с ветвями и со всеми
корнями, о чем и поется в
песнопениях боговдохновенного
Давида - “погибает память нечестивых
с шумом” (Пс. 9, 7), и по
справедливости на них приходит суд
Того, Кого они уничижили через
образ. У нас же пред очами стоит
Дева, держа на объятиях Творца как
Младенца, неизменная, как в
изображениях, так и в словах, так и в
видениях - Молитвенница о [нашем]
спасении, Учительница богопочитания,
и [пред нами - благодать для очей,
благодать для разума, благодаря
которой божественная любовь,
пребывающая в нас, переносится к
умопостигаемой красоте истины.
VII.
Но что же претерпеваю я, принуждаясь
одновременно и говорить, и
молчать? Ведь я решил прилепиться
словами к очарованию предыдущей темы
и не знать насыщения в речи.
Ведь текучее время, не знающее
законов ожидания, налагающих
молчание на слово, обращает
нас к другому неотложному служению.
И поскольку невозможно
воспринять прошедшее время, и хотя бы
человек всю свою жизнь творил слова,
по никто не достигнет того, чтобы
достойно высказаться по этой теме,
то я буду повиноваться возможному и
необходимому, и замолчу, поскольку
к этому призывает время. Но, о
Жених Слове и ипостасная мудрость
Отца, Которому посвящен сей
священный и чтимый храм, даруй нам
прощение в том, о чем мы кратко
говорили! Твое бо есть взирать не
на дело, но на намерение и его делать
мерой дара, но не взвешивать слова
вместе с заслугами. Даруй же нам и
получившим чрез Тебя жребий
царствовать на земле и прочие части
храма освятить изображениями! И их,
как бы Тобою рожденные очи вселенной,
сохрани, как зеницу ока, полагая их
выше всякой злобы, показуя их
страшными и непобедимыми для врагов,
но милостивыми и несущими спасение
для поданных, и сотвори их с нами
достойными Твоего неизменного и
блаженного царства. Яко Твоя держава
и честь и поклонение Единосущной и
Живоначальной и Всемогущей Троицы,
ныне и присно и во веки веков. Аминь.
