Читаешь – имя звучно. Произносишь, оно вроде грубовато, не ласкает слух. Впрочем, его хозяин, о ком речь, именно в написании себя означил так:
Евген Плужник – поэт.
А в жизни он же был Женя, Евгений. В сельской православной семье, где он появился на свет на исходе девятнадцатого века – 26 (14) декабря 1898 года, почитали как святцы, так и книгу. Старшие братья и сёстры учились – в школе и гимназии, в университете и институте. Непременно, на полках стоял «Евгений Онегин». Из пушкинской плеяды – считай, земляк – Евгений Боратынский, написавший пророчески для многих:
Я возвращуся к вам, поля моих отцов,
Дубравы мирные, священный сердцу кров!..
Родился и рос Женя Плужник в слободе Кантемировке, на Воронежской Слобожанщине. Здесь на плодороднейших – родючих – чернозёмах веками живут русские и украинцы. Здесь на равных звучат русский и украинский говоры. Здесь вместе поют о Днепре широком и о батюшке тихом Доне. Потому неудивительно, что выпускник русской классической гимназии (а учился Евгений в Воронеже, Богучаре, Боброве), волею судьбы в годы Гражданской войны попавший на Полтавщину, а затем осевший на постоянное жительство в Киеве, легко обрёл себя в литературной стихии украинской мовы.
Время было трагическое. «Нелёгкая досталась доля» и Евгену, Евгению Павловичу. Рано осиротел, оставшись без матери и отца, терял родных братьев и сестер. Здоровье точил наследственный недуг, трудно поддававшийся лечению туберкулёз. Но трудился Плужник неимоверно много. В наследии – три поэтических сборника, роман, киносценарии и пьесы. Участвовал в составлении русско-украинского словаря деловой речи, который переиздается и поныне. Переводил на украинский Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, М. Горького. Успел переложить и три книги романа «Тихий Дон» Михаила Шолохова, который, чуть позже Евгения, учился тоже в Богучарской гимназии.
Работал – творил как каторжник, будто предчувствуя, что безжалостная судьба отпустит ему на вдохновение всего-то толику счастливых лет.
По злому навету Плужника незаконно осудят в декабре 1934 года. А в последний день января 1936-го он завершит свой короткий – в тридцать восемь лет – земной путь на больничной койке в лагерном лазарете. Его могила затеряется в земле Соловецкой.
На кладбище кустиком лебеды
Расцвету...
Так и сталось.
Но стих Плужника громаду лет прорвал. И на древней киевской улице Прорезной, уводящей от Крещатика к Золотым воротам, к высококупольной Софии, вдруг останавливает тебя мемориальная доска. Будто из расколотой вечной земной мерзлоты, будто из последних сил разорвав гранитную твердь, смотрит на мир светлый лик поэта.
Позабытое присловье «белый свет – маков цвет» точнее точного высвечивает его жизнь. Отцвёл, едва успев ярко вспыхнуть.
* * *
Когда в старом Киеве от Золотых ворот спускаешься в Крещатую долину, на Крещатик, по улице Прорезной, на стене дома увидишь бронзовую мемориальную доску. Она напоминает прохожему: на рубеже 20-30-х годов в шестиэтажке вековой постройки – под самой крышей «на поверси шостом» – жил и творил Евген Плужник – один из великих украинских поэтов ХХ столетия, поэтов шевченковской школы.
Поэт в одном ряду с Тарасом Шевченко – так, кстати, и заявлено во вступительном слове к книге его стихов. Правда, дотошный читатель такие оценки, хоть и напечатанные в авторитетных изданиях (украинская серия «Библиотека поэта»), высокие суждения не без оснований на веру с ходу не принимает. Сам пробует строку.
Написана же строка, как уже сказано, в далёкие двадцатые годы о тех же двадцатых.
Садилось солнце. Качались травы.
Пересчитал патроны – как раз на всех!
А кто виновный, а кто из них правый –
Из-под единых стрех.
Не будет боли, как пуля жахнет.
Не минет пуля – торчат цветки!
Передний, видно, ходил так, шаркал –
Скривил башмаки.
Скатилось солнце. Свежело помалу.
Пора б и росе.
А кто-то где-то во тьме генералу:
– Все.
(Перевод Юрия Кузнецова).
Согласимся: главное в его наследии – стихи горькой правды и трагического драматизма. Как сама жизнь – собственная и его современников.
Боль братоубийства на Гражданской войне близка шолоховскому «Тихому Дону», рождавшемуся в те же годы.
Побледнел и стиснул зубы.
Позади село пылало.
Р-раз! – прикладом в спину… Грубо:
«Вас немало!»
Сухо громыхнул наган.
(Первой нотой новой гаммы…)
Надвечерний лёг туман
Над лугами.
Кто-то засвистал матчиш.
На тачанки! – ищи, где знаешь!
Поле, поле!
Что ж ты молчишь?
Не рыдаешь?
(Перевод Светланы Соложенкиной).
Тут же – как предчувствие «великого перелома» крестьянского хребта?
Как видно, снова будет недород:
Зима без снега, а мороз всё круче…
Бледен небосвод
И обестучен…
Вечеря наша скудная грустна.
Всего – еды и слов – здесь понемножку.
Сдаётся, что сегодня не одна
Рука
несёт ко рту пустую ложку…
Молчит и дед. То ль слов недостаёт,
То ль мысли все в разбег – куда попало.
Видать, гнедую город отберёт,
А пегая сама зимою пала…
(Перевод Евгения Новичихина).
Как провидение надвигающегося голода? –
На поле вышел – сомлел:
Реденький колос – считай!
Высохло сердце полей,
Кровью своей – через край!
Голос бессильно стих!
Только луна. Да глушь!
Замыслов сонм моих
Смута взяла, как сушь!
Поле, и город, и я –
Море родни моей! –
Кто-то из нас впрямь стоял
Над мученьями дней?
(Перевод Виктора Будакова).
И тут же – осенняя печальная песнь с проблеском, с зарницей надежды на лучшее.
Отпели арбы на дорогах тряских,
Свои мелодии пшеницам и овсам,
И осени задумчивые краски
Вот-вот овеют небо и леса.
Кочуя к морю, крыльями помашут
Над грустью сёл красавцы-журавли.
Последний кто-то во поле допашет
Полоску узкую сырой земли…
Да, может, с ветром, трубадуром шалым,
Споют поля, разбудят песней высь
О том, что в зёрнышке сокрыта малом
Иная жизнь!
(Перевод Виктора Беликова).
При переложении поэтического слова с языка на язык – даже кровно родственный, утраты неминуемы не только в «складности». Но ведь уже веришь почитателям поэта. Сам, основательнее вчитываясь в книгу, становишься его поклонником.
Ах, флейты голос над рекою –
Тот синий день, и даль, и ты!
Легко мне с юною такою,
По воле волн меж осокою,
Без вёсел плыть от суеты.
Пускай же чёлн вслед за водою
В раздолье голубых высот.
Какой восторг – быть молодою,
Какой покой – плыть за водою,
Безумство – жить куда несёт!
(Перевод Михаила Тимошечкина).
Не только у нас в России, на Украине до недавнего времени имя Плужника было, к горькому сожалению, широко известно лишь узкому кругу людей, его современников, кругу убывающему…
Пётр Чалый (Россошь Воронежской области)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
