Выступление на Международном форуме в Минске «Послы славянства»
Иногда кажется: а есть ли у нас сегодня основания говорить о чести славянства? Что, если мы уже опоздали связывать, сопрягать сами эти понятия – «честь» и «славянство»? Ведь если за первым понятием еще что-то стоит и откликается в сознании самых разных народов и этнических сообществ, то что за вторым? Славянство? Славянский мир?.. Да это пустой звук, исторический мираж,– скажут нам со стороны: может, он когда и был, ваш славянский мир, но теперь осталась только шелуха, переворошите ее всю – не нащупаете ни одного живого семечка.
Этот взгляд со стороны еще кое-как смиряется с существованием отдельных славянских племен и народов. Даже готов приласкать ту или иную этническую единицу, польстить ей, посочувствовать в ее тяжбах и склоках с ближайшими соседями, с ее сварливой славянской родней. Но такой взгляд непримирим к тому, что существует-де какое-то там славянство вообще. Что общность такого склада имеет право на самостоятельное бытие. Для взгляда со стороны отдельные славяне славянства не составляют.
Надо признать, что он, этот взгляд, оснащен самой современной оптикой. Нет, наверное, ни одного американского университета, в котором бы отсутствовала кафедра славистики. Но эти кафедры вполне можно сравнить с похоронными бюро. Препарацией славянского тела на мелкие и мельчайшие частицы,– вот чем там по преимуществу занимаются.
Но посмотрим и сами на себя. Посмотрим взглядом внутренним: сильно ли он отличается от внешнего?
Мы теперь почти постоянно слышим и читаем призывы к славянскому единению. Листаем страницы газет и журналов, посвященных славянскому миру. Знаем о существовании многочисленных славянских фондов, славянских ассоциаций и конгрессов, славянских академий, сообществ, инициативных групп. Казалось бы, чего еще желать? Разве возможно было такое лет десять-пятнадцать назад?
Но странным образом эта бурная, полнокровная жизнь славянских пассионариев как-то совершенно не сочетается с почти полным отсутствием на практике межславянской солидарности, взаимовыручки, просто человеческого сочувствия.
Более того, последнее десятилетие уходящего века вдруг обнаружило такие вопиющие неустройства в большом славянском доме, что впору впасть в отчаяние, сказать самим себе: всё! хватит! ничего у нас не получилось! За полторы тысячи лет исторического бытия славянства, – если считать хотя бы от первых письменных упоминаний о нем, – ничего путного не получилось и уже не получится. То есть никакого доброго плода, никакого доброго примера недружная славянская семья не представила миру. Наоборот, именно в это последнее десятилетие мы изо всех сил постарались, чтобы стать недоброй притчей во языцех. И началось это позорное действо почти одновременно и почти везде, где только можно было его начать: и в укромном тайнике Беловежской пущи, куда воровато пробрались три горе-объединителя; и на площадях болгарской столицы, где обляпывали красной краской памятники вчерашним «братушкам»; и на воинских кладбищах Польши, где валили наземь надгробные плиты русских солдат и офицеров; и на земле, которая еще недавно самим именем своим свидетельствовала перед всем миром о, казалось бы, вековечном братолюбии чехов и словаков.
Но, наконец, и самое беспощадное, чему мы все с вами стали очевидцами и с чем почти безвольно смирились: развал славянской Югославии. Бегство Словении, отделение Македонии, война сербов с хорватами, затем боснийская война, в которой тамошние сербы воевали сразу и против славяноязычных, славянокровных мусульман и против хорватов, а последние, в свою очередь, не только против сербов, но и против мусульман. Эта позорная глава в новейшей истории славянства не дописана и по сей день. Похоже по всему, что на очереди – меркантильный выход Черногории из состава Союзной Югославии (уже и православные отделяются от православных, как, впрочем, и у нас на Украине). Тогда уже и само имя Югославия окончательно исчезнет с карты Балкан. Сербия останется один на один с западным экзекутором, да еще и без своей древней родины – Косова. Прошлогодняя агрессия, циничные бомбардировки сербских гражданских предприятий, мостов, жилых кварталов,– чем ответили славянские страны на новейший вызов имперского тоталитаризма? Ведь оплеуха предназначалась не только непокорным сербам.
Стыдно вспомнить, чем ответила официальная Россия: дряблым ворчанием тогдашнего президента, всегдашней унылой озабоченностью в поведении шефа МИДа, плутоватым консноязычием «миротворца» Черномырдина. Даже отчаянный бросок русского бронебатальона из Боснии к приштинскому аэропорту не мог спасти репутацию деградирующего ельцинского Кремля. И не стал ли тогда вопль югославского парламента о желании воссоединиться с Россией в единую державу последним в истории жертвоприношением на алтарь Всеславянства?
Повсюду теперь наслышаны о футурологическом прогнозе, народившемся в Америке: история-де завершается. И мы вроде бы со смирением обязаны принять приговор, состоящий в том, что нам в истории всемирной делать больше нечего, все для нас и за нас сделала и будет доделывать она, Америка. Значит, и славянство исторически иссякло, изнемогло в изнурительном соревновании с более разворотливыми этносами? Не к тому ли теперь сведутся все наши понятия о чести, чтобы добровольно укладываться в могилу, самим по себе справить тризну, как по неудачникам великой истории?
Я почти физически чувствую, какой ропот могут вызвать эти мои слова, какие протестующие крики. Но поверьте, все это – и ропот, и крик – переполняют и меня, как и вас. Я только совершенно уверен, что теперь не в плаче, не в сетованиях, не в громких протестах наше спасение. И вовсе не перечень причин, приведших к тому, что наступило, поможет нам избавиться от тяжкого груза переживаемой славянской трагедии.
Ведь этот перечень причин в общем-то у всех на слуху. Кто-то назовет главной из них распад Советского Союза как удерживающей и скрепляющей силы. И будет прав, но лишь отчасти. Кто-то напомнит о древних внутриславянских политических антагонизмах. И тоже лишь отчасти будет прав. Кто-то укажет на не менее древнюю конфессиональную разобщенность христианских народов славянского мира. Но и тут еще далеко не вся правда. Можно вспомнить и тот бесспорный факт, что марксистская доктрина уже по своим исходным инстинктам была доктриной славянофобской, брезгливой по отношению ко всем славянским племенам (за исключением разве поляков, поскольку они – «народ революционный»). Перебирая причины, было бы небрежностью забыть и мнение Пушкина о «народных витиях» Запада, которые постоянно и нагло вмешиваются в домашние споры славян между собою. Этот пушкинский упрек сегодня звучит необыкновенно свежо, он оказался поистине провидческим.
Но мы ни за что не сдвинемся с мертвой точки, если будем постоянно оглядываться только на причины своих невзгод. При таком взгляде наше прошлое будет выглядеть столь же безрадостным, как и день нынешний. При таком взгляде мы нигде не разыщем своей чести.
В прошлом году новый московский журнал «Роман-газета XXI век» предложил мне ответить на анкету. Среди ее вопросов был и следующий: «Славянское единство – это идеологический миф, историческая реальность или практическая необходимость?» Как видим, в самом вопросе, хотя он задан журналистам-единомленником, есть некоторая скептическая осторожность. Я ответил: славянское единство – это и то, и другое, и третье: и миф, и реальность, и необходимость.
Наше поколение на школьных и вузовских скамьях приучалось к тому, что за понятием «миф» располагается зыбкая область иллюзий, сказок, фантастических невероятий, обманных путей, и нам теперь приходится заново осознавать и оценивать миф как явление в высшей степени жизненное, стойкое, гораздо более стойкое, чем любая идеологическая доктрина. Явление с безусловно положительным зарядом, способное вновь и вновь возрождаться для участия в жизни новых поколений.
Вот лишь несколько примеров из всем нам хорошо известных литературных памятников. Что такое по сути призыв к единению, который звучит в «Слове о полку Игореве»? Произносил ли этот призыв в своем «золотом слове» киевский князь Святослав? Расслышали ли его князья, к которым обращался? Скорее всего, не произносил и не расслышали. Вообще, в течение первых шести веков своего существования «Слово о полку Игореве» было памятником негромким, мало кто слышал его на Руси. Но почему-то Русь веками жила в благодатных лучах этого соборного мифа, звучащего как национальный императив, как воплощенная в слове необходимость. А раз она так жила, в сторону этой соборности неукротимо подвигалась, то, значит, был не только миф, но была и реальность, освященная мифом, осознавалась и практическая необходимость, спасительная целесообразность единства.
Еще пример, также и литературный, и документально-исторический одновременно. XIV век. «Задоншина» – поэма о Куликовской битве. Время, когда уже можно говорить о начале разделения восточнославянского монолита на три доли – малороссийскую, белорусскую и русскую. (Я намеренно употребляю этноним «малороссийская», потому что в том веке, да и позже, «украинами» назывались и многие русские окраинные земли, в том числе рязанская, тульская «украины».) Автор «Задонщины», вдохновленный образами и заветами «Слова о полку Игореве», радуется тому, что к Дмитрию Донскому привели на помощь свои дружины Полоцкий князь Андрей Ольгердович, его родной брат князь Дмитрий из Трубчевска и еще один Дмитрий – Боброк, выходец с Волынской земли, с реки Боброки. Разве мы не видим здесь, что старый соборный миф снова овеществляется, становится реальностью и необходимостью?
Конечно, при желании, и особенно сегодня, можно трактовать миф о восточнославянском единении как романтическое благое пожелание либо как великорусскую имперскую программу. Но если смотреть на вещи честно, трезвенно, исторически выверенно, то увидим, что идея славянского монолита никогда не исходила из какого-то одного центра. Она по природе своей – творение соборное, коллективное и полицентричное. Вспомним епископа Кирилла Туровского, великого богослова и поэта Древней Руси. На современной карте Белоруссии крошечный Туров разыщешь с трудом. Но в своем XII веке Кирилл вовсе не чувствовал себя провинциалом, обитателем забытой Богом окраины. Его усовещающий голос слышали все русские грады и веси – и Киев, и Владимир на Клязьме, его сочинения переписывали в других славянских землях, в болгарских и сербских монастырях. Как-то умудрялись услышать его соборное слово без помощи Интернета. Осознанное представление о славянской духовной полицентричности и, одновременно, о славянской соборности запечатлено в самом первом историческом памятнике славянской письменности – «Повести временных лет». В нем – не только предание славян о своем прошлом, о своих родовых истоках, но и замысел о будущем. Не потому ли и по сей день «Повесть временных лет» – незаменимое пособие в кабинетах историков, археологов, литературоведов, этнологов, лингвистов во всех славянских странах.
Великим творческим воплощением замысла о будущем явился еще в IX веке и наш древнейший общеславянский литературный язык. Этот записанный равноапостольными братьями Кириллом и Мефодием язык славянского богослужения мы также вправе считать языком-мифом. Ведь это не был язык для бытовой письменности, для дипломатической канцелярии или для светской развлекательной литературы. Он предназначался для общения славян с Богом. Но это одновременно и язык-реальность. Сакральный язык славянства, который непрерывно звучит в мире уже более тысячи и ста лет. Звучит ежедневно и ежеминутно, на обоих полушариях, для миллионов людей, которые в нем нуждаются как в воздухе, как младенцы в материнском молоке. Как и каждый литературный язык, он не вполне совпадает (да и сызначала не всегда совпадал) с текучими славянскими наречиями и диалектами. Но в нем все без исключения современные славянские языки узнают себя, узнают свою священную прародину, свои грамматические законы, свои вечные, по определению академика Олега Трубачева, слова.
И не случайно, что выдающаяся по своим духовным и интеллектуальным плодам эпоха Славянского Возрождения, начавшаяся к исходу XVIII века, базировалась именно на фундаментальном изучении кирилло-мефодиевского наследия. Вспомним эти имена: Добровский, Востоков, Шафарик, Хомяков, Караджич, Палацкий, Смоляр, Срезневский, Штур, Тютчев, братья Константин и Иван Аксаковы. И, конечно же, Пушкин, Мицкевич, Шевченко, Гай, Данилевский. И, конечно же, великий русский, а по предкам белорус, писатель Достоевский.
Но где теперь, в каком школьном или вузовском учебнике какой из славянских стран собираются воедино эти и многие другие имена Славянского Возрождения? Кто теперь вспомнит с благодарностью, что в императорском Петербурге изданы были две самые первые книжки стихов Мицкевича? Притом на польском языке. Притом, что сам он тогда пребывал в России на положении ссыльного. Кто вспомнит, что шевченковский «Кобзарь» также печатался впервые, вместе с «Гайдамаками», в Петербурге? Кто вспомнит почин славянофильского журнала «Москвитянин», на страницах которого стихи западнославянских поэтов печатались без перевода, на их родных наречиях и только в примечаниях объяснялись некоторые не вполне понятные слова? Что это – имперское заигрывание, великодержавная ловушка? Нет, перед нами все тот же соборный славянский миф. Разве Российская Империя заказывала словаку Людевиту Штуру и многим другим западнославянским будителям уверенность в том, что русский язык станет когда-то языком межславянского общения?.. Зато теперь таким языком межславянского общения все больше становится английский, причем в его американском варваризованном варианте.
В советской Москве на Арбате существовал магазин «Украинская книга». Тома Белорусской энциклопедии спокойно можно было купить в магазине на Кировской. Польские, болгарские, чехословацкие, югославские книжные новинки продавались в магазине «Дружба» на улице Горького. Не было трудностей с приобретением свежих газет и журналов из стран тогдашнего соцлагеря. Режиму, утвердившемуся на руинах СССР, все это оказалось без надобности,– при всем его лицемерном демократизме.
Славяне сегодня как никогда плохо знают друг друга. А если что новенькое и узнают, то лишь в отвратительно грязном зеркале наших СМИ – средств массовой идиотизации.
Поневоле приходится возвращаться к тому, с чего начал. Так где же она и в чем – наша славянская честь? По христианским понятиям, самым опасным грехом считается грех уныния, грех отчаяния. И это понятно. Отчаявшийся прежде всего отчаивается в Боге, в Его милосердии, в благодати. Отчаявшаяся душа становится никому не нужной шелухой, растирается в незримую пыль на адских жерновах одиночества. Но там, где душа прилепляется к Богу, там уже собор, там – путь соборного творчества. Славянству с древних времен были даны великие дары соборного инстинкта – через родную кровь, общий язык, единую веру, исконную землю.
Славянская честь и состоит, по моему глубокому убеждению, в том, чтобы вопреки всем наваждениям и не в обиду никому из других народов идти до конца своим соборным путем.
2000
Юрий Лощиц
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
