Ровно, где Костомаров прожил почти год (с октября 1844 по август 1845), с 1797 года являлся уездным городом в Волынской губернии. В своих воспоминаниях Костомаров уделил большое внимание этому городу и Волынскому краю, выходцами из которого, по преданию, были его предки. В частности он отмечал, что этот городок «так мал, что куда бы ни пойти, всё не будет далеко».
Костомаров работал в Ровенской гимназии в должности старшего учителя истории. Особое внимание уделял преподаванию русской истории, считая, что она должна иметь особенное значение «в кругу образования юношества Западного края империи». Костомаров был убежден, что для закрепления западных областей за Россией «необходимо бороться не только насилием против насилия, но путём убеждения и воспитания юношества на началах русской государственности».
В Ровенской гимназии Костомарова в шутку обвинили во взяточничестве. Директор гимназии действительно брал взятки, причём открыто и бесцеремонно. «Даже сам, бывало, смеётся, когда при нём рассказывают, как у него ученики на гусях и индюшках из класса в класс переезжают». Такое положение дел раздражало Костомарова, и однажды он не выдержал и вспылил, на что директор гимназии спокойно ответил: «Я взятки беру, но берете их и вы! Только я-то беру деньгами или провизией, а вы – песнями!».
В 1844 году инспектор казённых училищ ревизовал Ровенскую гимназию и дал очень благоприятный отзыв о Костомарове, показавшем «отличные свои дарования».
Но основной целью пребывания в Ровно для Н.И. Костомарова были полевые экспедиции по местам сражений прошлого, чем он и занимался, отдавая этому все свободное время и отпуск. Костомаров осмотрел Острог, Несвиж, Почаевский монастырь, Вишневец, Берестечко, посвятив «три дня на осмотр злосчастного поля, где некогда потерпела поражение казацкая сила». Он видел остатки укреплений, лагерей и переправ, осколки оружия, обрывки амуниции, останки павших. Беседовал со старцами-поселянами и потомками славных фамилий, на месте проверял свидетельства участников и данные хроник. По собственному признанию, без этого он не мог во всей полноте воссоздать картины былого на страницах своих монографий и очерков. Этим творческим приёмам Костомаров остался верен и в дальнейшем, чем и вызывались его постоянные разъезды, командировки, путешествия, неуёмная охота к перемене мест.
Учительствуя в Ровно, Н.И. Костомаров не только развивал навыки профессиональной педагогической деятельности, но и продолжал собирать произведения народного фольклора, знакомился с историческими достопримечательностями края, подмечал особенности жизни населения.
Путешествуя по Волыни, он всё больше задумывался о положении простого народа. Костомаров писал одному из друзей: «...я с жадностью на каждом шагу расспрашивал о быте здешнего народа (признаюсь, это меня более занимает теперь, чем даже народная поэзия) и получил ужасающие сведения. Каторга лучше была бы для них!».
В Ровно у историка также развился большой интерес к польской литературе, состоялось основательное знакомство с произведениями поэта Адама Мицкевича.
Постепенно расширяются научные интересы Костомарова от истории Слобожанщины и Левобережья к истории Малороссии (Украины) в целом.
В августе 1845 года Костомаров получил известие о переводе его в Киев, куда, видимо, стремился всей душой. Там он годом ранее познакомился с писателем Пантелеймоном Александровичем Кулишом и Михаилом Александровичем Максимовичем, учёным историком и фольклористом. Их сдружили сразу общие интересы к истории и культуре украинцев.
Н.И. Костомарову пришлось проститься с Ровно и Волынью. Он уехал оттуда с большим ворохом народных песен и записанных преданий и рассказов.
Успокоенный желанным назначением, в отпуск Костомаров из Киева через Глухов и Курск едет в Юрасовку. О своем пребывании в родном краю, «где великорусские и малорусские народности сходятся между собою рубежами», он в «Автобиографии» сообщает довольно скупо. Побывал в Дивногорском монастыре у Дона. «Это одна из живописнейших местностей, которые мне случалось встречать в России», так охарактеризовал историк увиденное.
Бывая дома у матери, продолжал исторические поиски. Современник Костомарова воронежский краевед Григорий Михайлович Веселовский свидетельствует, что в молодости «известный ученый» поднимался на заречную гору и оттуда любовался Караяшником. Это соседнее с Юрасовкой селение «под влиянием библейских сказаний он сравнивал с Назаретом», славящимся в Палестине своим красивым месторасположением. В Караяшнике «на главной площади и близ неё в разных местах находятся курганы, некоторые из них весьма замечательны по возвышенности (особенно один, расположенный на высокой горе и видный на большое пространство)... Никто, кажется, после Костомарова не занимался их раскопками, да и Николай Иванович в короткое время пребывания своего в слободе не мог, как следует исследовать эти курганы.
Когда Костомаров раскапывал один из таких курганов, то о нём в слободе говорили, что «вин шукае шкарбы». В народе сохранено довольно сказаний об искателях кладов, но их поиски будто бы оканчивались ужасными приключениями: и потому народ смотрит на курганы с каким-то страхом и почти к каждому из них приурочивает много невероятных событий».
В декабре 1845 года, получив письмо от матери, в котором она жалуется на нездоровье, Костомаров едет в Юрасовку продавать имение. Уже годом ранее он пытался это сделать. В письме из Юрасовки от 20 июня 1844 года историк пишет: «Я в деревне в глуши: никаких политических новостей, ни литературных. Далеко от мира, ... в тихом уединении... Да скоро, кажется, надолго придётся расстаться с идиллическим бытом, и кто знает, если не навсегда. Я теперь занят продажей своего имения и думаю перебраться с маменькою в Харьков».
Продал имение в Юрасовке он только в декабре 1845 года. Нашелся покупатель, и в течение нескольких дней в Воронеже «совершили купчую крепость». Т.П. Костомарова решила переехать к сыну в Киев.
«Я попрощался с углом, который считал своим много лет», – позже напишет историк.
Не раз в дальнейшем он вспоминал покинутую родину. Журналист и помощница историка Н.А. Белозерская отмечает, как Костомаров при ней не сдержался – заплакал и «выразил мгновенное желание все бросить, покинуть Петербург, поселиться в хуторе и «доживать вiку» среди вишневых садов и «рiдных песен».
* * *
В 1845 году Костомаров начинает работать в Киеве.
Этот город в Российской империи наряду с Москвой и Санкт-Петербургом занимал особое положение. Его специфика заключалась в том, что он являлся носителем древнейшей общерусской традиции. «Здесь больше, чем где-либо, чувствуешь себя русским, слышишь свою связь с прошедшим, видишь себя членом общерусской семьи, ощущаешь своё родство со всеми её разрозненными членами, например, с малороссом, белорусцем и проч.», – отмечал славянофил И.С. Аксаков. В то же время, указывал он, это «город нерусский: слишком очевидна там печать польского присутствия». По мнению идейно близкого И.С. Аксакову поэта-философа А.С. Хомякова, «Киев может действовать во многих отношениях сильнее Петербурга и Москвы. Он город пограничный между двумя стихиями, двумя просвещениями».
Н.И. Костомаров работает старшим учителем истории в 1-й Киевской гимназии, параллельно читая всеобщую и русскую историю в частных пансионах, а затем в Институте благородных девиц. По воспоминаниям одного из учеников Костомарова в Киевской гимназии, кстати, уроженца Воронежа, будущего известного живописца Николая Николаевича Ге, «Ник. Ив. Костомаров был любимейший учитель всех. Не было ни одного ученика, который бы не слушал его рассказов из русской истории... Николай Иванович никогда никого не спрашивал, никогда не ставил баллов – даже месячные баллы ставили мы сами – и – надо правду сказать – добросовестно. Уроки Николая Иванович были духовные праздники. Его урока все ждали». Кстати, художник Н.Н. Ге не забудет своего учителя, будет поддерживать знакомство с ним, в 70-е годы напишет портреты историка и его матери.
В июне 1846 года после прочтения пробной лекции «Изложение истории русских славян от древнейших времен до образования Гуннской державы» Костомаров избирается Советом Киевского университета профессором по кафедре русской истории. «То был один из самых светлых и памятных дней моей жизни», – отметит он в «Автобиографии».
По наблюдениям Костомарова, студенты университета «по своему настроению резко выделялись в две партии: русскую и польскую». Но симптомы национальной враждебности «ещё были в зародыше или, по крайней мере, не смели проявляться слишком рельефно при зорком наблюдении генерал-губернатора Д.Г. Бибикова».
Став профессором Киевского университета, Костомаров отказался от уроков в гимназии и пансионах, «оставивши за собою только один из уроков в Образцовом пансионе г-жи Де-Мельян». Одна из учениц Алина Крагельская влюбилась в молодого педагога, и он ответил ей взаимностью. В феврале 1847 года они обручились. Свадьбу назначили на 30 марта.
Невесте так запомнились его предупреждения: «Как честный человек, я обязан сказать вам, что характер у матушки тяжёлый. Она не была счастлива в молодости, напротив, она много перенесла горького, оттого она недоверчива и скрытна; но я у неё один, она живет мною и для меня, и я должен снисходить, хотя это редко мне удается по моей горячности... Она любит меня чрезвычайно и ревниво охраняет свои права на мою любовь к ней. Женитьбу мою она ставит в ущерб этим правам и, хотя прямо не говорит этого, дает мне чувствовать это на каждом шагу. При первом моём сообщении о намерении вступить в брак матушка словно помертвела».
Согласие на брак сына она всё же дала. Чтобы не оставаться с молодыми в городской квартире, поддержала предложение Николая Ивановича купить ей «сельское именьице» вблизи Киева.
О первой встрече с Татьяной Петровной Алина Леонтьевна Костомарова вспоминает: «Я встретила будущую свекровь мою с почтеньем, поцеловала ей руку. Это ей, по-видимому, понравилось, но было заметно, что она не вращалась в обществе: она имела вид запуганной и вместе сердитой дикарки».
В этот период, несмотря на лучезарные перспективы в личной жизни, Костомаров не прекращает научную деятельность. Продолжает заниматься историей Богдана Хмельницкого, работает над «Славянской мифологией», готовит к изданию летопись С. Величко, пишет «Мысли об истории Малороссии».
В Харькове, Ровно, Киеве шло становление Н.И. Костомарова как учителя, писателя, ученого-историка. Педагогическая, литературная и научная деятельность, являясь основной в жизни Н.И. Костомарова в 1837-1844 годах, не мешала ему видеть наболевшие проблемы и противоречия современной эпохи и подготовила его появление в роли общественно-политического деятеля.
В Киеве постепенно расширяется круг знакомств Н.И. Костомарова с местной интеллигенцией. Близкими его друзьями становятся чиновник канцелярии Киевского, Подольского и Волынского генерал-губернатора – Н.И. Гулак, учёный и педагог В.М. Белозерский, историк и этнограф, первый ректор Киевского университета М.А. Максимович, писатель П.А. Кулиш. Происходит знаменательная встреча с поэтом и художником Т.Г. Шевченко. Н.И. Костомаров о Тарасе Григорьевиче писал: «Шевченкову музу поймет и оценит всякий, кто только близок вообще к народу, кто способен понимать народные требования и способ народного выражения. Не поймет и не оценит его только тот, кто смотрит на народ в лорнет, ... кто думает дерзко воспитывать народ, забывая, что для этого прежде надобно самому поучиться от народа, быть им избранным и признанным для такого важного дела».
Дружба Т.Г. Шевченко и Н.И. Костомарова охватывала небольшой период их жизни – менее пяти лет, да и то с разрывом в десятилетие. В Киеве они оказались соседями – квартировали в домах на главной городской улице – Крещатике.
Н.И. Костомаров позже вспоминал: «Около месяца я знал, что напротив меня живет знаменитый украинский поэт, но случая не представлялось с ним встретиться, а я был слишком занят, дорожил временем и день ото дня откладывал начало знакомства с ним. В апреле, после Пасхи, не помню теперь, кто из моих знакомых явился ко мне с Тарасом Григорьевичем».
Видимо, встреча с поэтом вызвала в Н.И. Костомарове двойственные, в чем-то даже противоречивые чувства. «На первый раз в нём не показывалось ничего привлекательного, ничего теплого; напротив, он был холоден, сух, хотя прост и нецеремонен. Он измерял мои слова и движения с недоверчивостью», – отмечал историк в статье, написанной в 1861 году. Мысленно возвращаясь к той памятной встрече ещё раз спустя почти два десятилетия, Н.И. Костомаров писал: «С первого же раза Тарас Григорьевич произвёл на меня такое приятное впечатление, что достаточно было поговорить с этим человеком час, чтобы вполне сойтись с ним и почувствовать к нему сердечную привязанность... Достаточно того, что я полюбил тогда же Тараса Григорьевича». Поэт был в расцвете лет (ему едва минуло 32), переживал творческий подъём, поражая современников духовной силой своего таланта. Друзья стали часто видеться, нередко просиживая до глубокой ночи за обсуждением новых, ещё не изданных произведений Шевченко.
В конце 1845 года Костомаров совместно с Н.И. Гулаком, В.М. Белозерским и некоторыми другими деятелями, преданными идее народности и славянской солидарности, создают тайное общество, получившее название Кирилло-Мефодиевского (в честь славянских апостолов).
«В то время всю мою душу занимала идея славянской взаимности, – отмечал Н.И. Костомаров, – общения духовного народов славянского племени, и когда я навел разговор с Шевченко на этот вопрос, то услыхал от него самое восторженное сочувствие, и это более всего сблизило меня с Тарасом Григорьевичем».
Ю. Белина-Кенджицкий вспоминает свой разговор с Н.И. Костомаровым и Т.Г. Шевченко от 1846 года: «Так, как есть, – плохо, – сказал Костомаров несколько запальчиво. – Немцы, французы, англосаксы держатся вместе, а мы, славяне, каждый ходим своей дорогой... Так вот: прежде всего надо собрать всех образованных славян в одно общество, пусть познакомятся, пусть поговорят ... о том, что у всех наболело... Такое братство – начал Костомаров дальше, – проложит дорогу лучшему будущему – федерации славян. Когда между нами установится согласие, когда все поймут силу единения, когда народ получит образование, только тогда мы сможем стать единой политической силой.
– Собирай в одно славянские головы! Должен же кто-нибудь собрать и пересчитать их, – сказал Шевченко...
– Все должны объединиться под рукой православного царя и веры, – провозгласил Костомаров.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – отозвался Шевченко. – Ты, Мыкола, хочешь всех славян в поповский дом собрать.
Это замечание взволновало Костомарова. Наверное, ему тоже казалось, что не стоило в присутствии поляка провозглашать царя главой и вождём славян».
«Взаимность славянских народов в нашем воображении не ограничивалась уже сферою науки и поэзии, но стала представляться в образах, в которых, как нам казалось, она должна была воплотиться для будущей истории. Мимо нашей воли стал нам представляться федеративный строй, как самое счастливое течение общественной жизни славянских наций», – отмечал Костомаров. Иначе говоря, в сфере интересов членов тайного братства наряду с историей и литературой оказывается и политика. Они разрабатывают свой план переустройства славянского мира, который во многом противоречил официальной политике властей.
Закономерный итог: тайное братство просуществовало недолго, в марте 1847 года его члены были арестованы по доносу студента Киевского университета А.М. Петрова, который счёл своим долгом сообщить о Славянском обществе попечителю Киевского учебного округа. Петров выдвинул серьёзные обвинения: члены братства стремятся «как к соединению всех славян, так и к учреждению в России республиканского правления».
Программные документы тайного братства стали важными уликами, попавшими в ходе следствия в руки властей. Особое внимание следователей вызвал «Устав Славянского общества св. Кирилла и Мефодия». Его основные положения подтверждали обвинения студента Петрова. Являясь плодом коллективного творчества Н.И. Костомарова, В.М. Белозерского и Н.И. Гулака, устав представлял собой краткое изложение главных идей и правил общества.
Главные идеи содержали следующие положения:
1. Славяне должны стремиться к духовному и политическому соединению.
2. При этом соединении каждое славянское племя (южно-руссы, северно-руссы, белоруссы, поляки, чехи, словенцы, лужичане, иллиро-сербы, хурутане и болгары) должно иметь свою самостоятельность.
3. Каждое племя должно иметь народное правление при совершенном равенстве сограждан.
4. Образ жизни во всех сферах должен основываться на христианской религии.
5. Условия участия в народном правлении – образованность и чистая нравственность.
6. Славянский собор должен составляться из всех племен.
«Главные правила» определяли цель общества – распространение вышеизложенных идей через воспитание юношества, литературу и привлечение новых членов. Называли покровителями общества просветителей славянства Кирилла и Мефодия, а знаками – кольцо с их именами или икону с их изображением. При вступлении в общество принимаемый произносил присягу на то, чтобы отдать труды свои, состояние на цели общества, не предавать своих товарищей и, если потребуется, претерпеть за них мучения и гонения и не оставить в нужде семейства своих сотоварищей по обществу, если они окажутся в неволе.
Членами общества могли быть все славяне, независимо от состояния, племени, принадлежности к разным христианским конфессиям и иметь равные права во всём. Общество будет распространять идею о возможности примирения разногласий в христианских церквях.
Общество решительно выступает против крепостного права и за повсеместное распространение грамотности.
Общество отрицает насилие, руководствуясь мирной пропагандой идей в духе христианской морали. Подчеркивалось, что «как всё общество в совокупности, так и каждый член должны свои действия соображать с евангельскими правилами любви, кротости и терпения; правило же: «Цель освящает средство» общество признает безбожным».
Последнее правило общества гласило: «Никто из членов не должен объявлять о существовании и составе общества тем, которые не вступают или не подают надежды вступить в него».
Возможно, руководствуясь последним положением, Н.И. Костомаров скрывал существование братства даже от своей невесты. В своих воспоминаниях она пишет, что Костомаров говорил ей «о своей заветной идее – необходимости единения славян, объяснял, что кольцо, находившееся у него на руке, с вырезанною внутри надписью: «Св. Кирилл и Мефодий», носит как символ единения славян, но о составлении устава Кирилло-Мефодиевского общества не упоминал».
Важной уликой против Костомарова явилась «Книга бытия украинского народа» или «Закон Божий». Эта рукопись была написана его рукой в двух экземплярах. Не признавая собственного авторства, Костомаров убедил следователей не верить и показаниям Николая Ивановича Гулака, который назвал себя автором рукописи. Следствие признало истинной несколько туманную и расплывчатую версию Костомарова о том, что «рукопись «Закон Божий» он списал за несколько лет перед сим единственно по страсти иметь редкости у находившегося в Харькове Хмельницкого, который служил в Кавказском корпусе, а потом уехал, кажется, в Петербург».
В решении судебного дела историк обвинялся как давший ход преступной рукописи и хоть впоследствии и сознавшийся, но тем более виновный. Возможно, следствие не настаивало на авторстве Костомарова, ограничившись подобной мягкой формулировкой в обвинении, не желая привлекать жестокими расправами (ведь автора крамольного документа действительно пришлось бы сурово наказать) внимание общества к делу тайного братства. Возможно, также следователи учли, что автором идей, вложенных в рукопись, являлся явно не один Костомаров. В «Законе Божьем» чётко прослеживаются мысли Т.Г. Шевченко, Н.И. Гулака. Н.И. Костомаров смог обобщить и воплотить их в литературно-художественной форме, уточнить и расширить на основе собственных представлений о ходе мировой истории.
«Книга бытия украинского народа» в доступном для широких народных масс библейском стиле излагала взгляд автора (или авторов?) на историю от сотворения мира до современных событий. Более того, содержала в завуалированной форме призыв к «братьям-славянам» объединиться, сбросить царскую власть и ликвидировать общественное неравенство.
Своеобразной вершиной мировой истории в «Законе Божьем» представляется история Украины. Украинцы как бы перенимают от других народов миссию исполнения великого замысла Божьего – организовать жизнь общества на принципах равенства и свободы, лежащих в основе христианских заповедей.
Идеалом мирового общественно-политического развития в рукописи представляется украинское казачество. В эту организацию каждый, «вступая, был братом других – был ли он прежде господином или рабом лишь бы он был христианин; и были казаки между собою все равны, а старшины выбирались на собрании и должны были служить всем по слову Христову, и не было никакого господского великолепия и титула между казаками».
В «Книге бытия...» четко прослеживается ненависть автора к угнетателям украинского народа и казачества. Так, царь Московский для Украины «значил то же, что идол и мучитель», а «немка царица Катерина, распутница всесветная, безбожница, мужеубийца, кончила казацтво и свободу».
Нелестные характеристики в рукописи получили не только правители прошлого. О царе-современнике (Николае I) там сказано: «И теперь в России хотя и есть деспот царь, однако он не славянин, а немец, и чиновники у него немцы, ... а истинный славянин не любит ни царя, ни господина, а любит и помнит одного бога Иисуса Христа, царя неба и земли. И царствует деспот над тремя славянскими народами, заражает, калечит, уничтожает добрую природу славянскую».
В рукописи проводилась мысль о предопределении свыше будущей государственной самостоятельности Украины и её огромной роли в грядущем переустройстве мира, ярко выразившаяся в последних словах рукописи: «Тогда скажут все народы, указывая на то место, где на карте будет нарисована Украина: «Вот камень, его же не брегоша зиждущий, той бысть во главу угла».
Возглавивший расследование дела тайного братства шеф жандармов граф А.Ф. Орлов определил, что «общество почти потеряло общую цель – соединение всех славянских племен – и заботилось только о Малороссии, её народности, языке и даже независимости».
К рассмотрению дела о Кирилло-Мефодиевском обществе, а также связанных с ним проблемах славянофильства и украинофильства правительство Российского государства отнеслось со всей серьёзностью.
Стоит отметить, что термин «украинофильство», созданный по образцу ставшего к середине XIX века привычным «славянофильства», впервые появляется в официальных документах именно в связи с расследованием дела тайного киевского братства. Костомаров на допросе объяснил это понятие так: «Украинофильство есть привязанность весьма малого числа малороссиян к своей народности, происшедшая от того, что эта народность гаснет, народ меняет свой язык на русский, а известно, когда исчезает народность, всегда является в пользу её агоническое движение».
Несмотря на то, что славянофильство, как общественно-политическое течение, стояло в оппозиции правительственному курсу, рассматривая дело о Кирилло-Мефодиевском обществе, в проекте доклада Николаю I А.Ф. Орлов писал: «Славянофилы, занимающиеся утверждением в отечестве нашем языка, нравов и образа мыслей собственно русских, очищением нашей народности от излишних примесей иноземного в высшей степени полезны: они суть двигатели в государстве, орудия самостоятельности и могущества его, так что правительство должно пользоваться ими и поощрять тех, которые действуют в истинно русском духе». В то же время А.Ф. Орлов отмечал, что «в Киеве и Малороссии «славянофильство превращается в украйнофильство. Там молодые люди с идеею соединения славян соединяют мысли о восстановлении языка, литературы и нравов Малороссии... Все они не заговорщики, не злоумышленники, и увлекаются только: славянофилы модным направлением наук, а украйнофилы пылкою любовью к своей родине... Но даже от чувств хороших могут впоследствии возникать важные государственные преступления».
А.Ф. Орлов подчеркивал, что для империи из этих двух идейных направлений «опаснее украйнофильство», и потому рекомендовал министру народного просвещения принять меры для того, чтобы направить учёных и писателей на действие «в духе и видах правительства, ... чтобы они рассуждали сколь возможно осторожнее там, где дело идет о народности или языке Малороссии и других подвластных России земель, не давая любви к родине перевеса над любовью к отечеству, империи». В противном случае, книги, написанные в духе славянофильства и украинофильства, хотя и не заключающие в себе «злоумышленной цели», могут «людей злонамеренных приводить к предположению о самостоятельности и прежней вольнице народов, подвластных России».
Слухи о раскрытии тайного Кирилло-Мефодиевского общества вызвали агрессивную реакцию В.Г. Белинского. «Ох мне эти хохлы! Ведь бараны – а либеральничают во имя галушек и вареников с свиным салом! И вот теперь писать ничего нельзя – всё марают. А с другой стороны, как и жаловаться на правительство? Какое же правительство позволит печатно проповедовать отторжение от него области?» – пишет он П.В. Анненкову в начале декабря 1847 года.
Причастность Н.И. Костомарова к тайному братству у следователей не вызвала сомнений. Характерная деталь: по документам дела он проходил, в отличие от своих близких единомышленников, не как украинец, но как великорус. А вот кем себя он чувствовал?
На допросе в III отделении Н.И. Костомаров заявил: «...ежели малоросийская народность пропадёт совершенно, то это ещё не потеря для человечества... мне в своей жизни никогда не входила мысль о действии оружием за Малороссию, над движением в пользу коей и литературой её я, как природный русский, посмеивался». Эту фразу нельзя, безусловно, принимать на веру, ведь сказал человек её на допросе. Но всего за год до ареста он думал именно так. Подтверждение этому – письма П.А. Кулиша, адресованные Н.И. Костомарову. В одном из них Пантелеймон Кулиш пишет: «Ваше мнение, что для изучения своего языка нужно удаляться от образованного общества, совершенно ошибочно. Потеря нашего языка и обычаев есть худшее, что может случиться, а вы говорите, что лишь бы мы были отличными христианами, это ещё не несчастье. Не забудьте, что наш украинец (простой) только до тех пор и христианин, пока все его обычаи верования при нём! Зачем вы говорите, что у нас, украиноманов, идеалы в голове – мужики, свинари, чумаки и т. п. рабы? ... И вы ли, Николай Иванович, вы ли можете говорить эти ужасные слова: «Я не обвиняю тех, которые холодны к своему родному». Пантелеймон Кулиш писал Костомарову: «Не всё то можно безвредно для студентов (на лекциях) сказать, что пишете вы ко мне: «Горькая, ничтожная судьба Украины происходит от ничтожества души народа». Меня не смутит эта бойкая, подобная пущенному сильной рукой кацапа булыжнику, фраза. Это непростительное богохульство!».
П.А. Кулиш с болью спрашивает Костомарова: «Зачем вы говорите, что вы не украинец? Что только из гуманистической идеи вертитесь между нами? Мы даём вам право гражданства, притом же маменька ваша – украинка. Я не могу вас так любить, как люблю, когда считаю украинцем. Можно ли отвергать столь драгоценное для нас имя?».
Н.И. Костомаров, как человек пылкий и увлекающийся, за год жизни в Киеве проникся украинско-националистическими идеями своих друзей. П. Кулиш позже запишет в воспоминаниях: «...мы сделались ненавистниками не только тех, которые, по нашему детскому воззрению, были виновниками бедственного положения нашей родной Украины, но и самих москалей, этого, по нашему тогдашнему мнению, грубого и ни к чему высокому не способного народа, который мы звали кацапами».
В работах и воспоминаниях Н.И. Костомарова схожих высказываний нет. Он избегает резких крайностей в суждениях по межэтническим вопросам, помня собственное происхождение «от отца чистокровного великоруса».
К аресту и последующим допросам Костомаров оказался не готов. В своих первых показаниях он часто путался и ошибался, что не прошло незамеченным для следователей. Арест оказался настолько большим потрясением для историка, что состоящий при штабе корпуса жандармов лекарь даже отметил у него признаки помешательства ума. Шеф жандармов лично обязал врача проследить, чтобы в больнице всех скорбящих на всякий случай была приготовлена комната для Костомарова.
Почувствовав себя лучше, историк пишет признание, в котором настаивает на том, что общество было лишь «воображаемым» и не несло в себе угрозы «для потрясения или нарушения существующего порядка».
Следствие по делу тайного братства ведется чуть более двух месяцев (с 17 марта по 29 мая 1847 года). Официальные выводы чётко фиксируются: «Доносы и первые сведения, как всегда бывает, преувеличивали важность, и дело оказалось в виде менее опасном. Украйно-славянское общество существовало, но только несколько месяцев – в исходе 1845 и начале 1846 годов. По предложению Костомарова, общество это называлось Славянским обществом св. Кирилла и Мефодия, а знаком приняты были кольца или образа во имя сих святых.
Цель общества состояла в присоединении к России иноземных славянских племен.
Средством для этого украино-славянисты полагали: воодушевление славянских племен к уважению собственной их народности, изгнание из нравов их всего иноземного, уничтожение вражды и водворение согласия между ними, склонение их к вероисповеданию одной православной веры, заведение училищ и издание книг для простого народа.
Лиц более или менее виновных по делу об украйно-славянистах десять: Гулак, Белозерский, Костомаров, Кулиш, Шевченко, Андрузский, Навроцкий, Посяда, Маркович и Савич. Дело производилось со всей строгостью и можно быть уверенным, что оно вполне исследовано, что следов Украйно-славянского общества не осталось».
Официально за участие и идейную близость к Кирилло-Мефодиевскому обществу понесли наказание в административном порядке десять человек. Наиболее суровая кара постигла Н.И. Гулака (трехгодичное заключение в Шлиссельбургской крепости и последующая ссылка в «отдаленную губернию под строжайший надзор»), Т.Г. Шевченко (определение рядовым в Отдельный Оренбургский корпус «с правом выслуги под строжайший надзор, с запрещением писать и рисовать») и Н.И. Костомарова (годичное заключение в Алексеевском равелине Петропавловской крепости и ссылка с запретом служить по ученой части).
Стоит отметить, что в отличие от обществ декабристов, среди членов братства не было представителей крупных аристократических родов. В него входили ученые, литераторы, дети средних и мелких землевладельцев. Казалось бы, это могло повлиять на определение более суровой меры наказания для деятелей, связанных с тайным братством (ведь документы, найденные у них, давали основание для подозрения в стремлении к более радикальным изменениям общественного устройства), однако этого не произошло.
Причин тому на основе следственных материалов несколько: во-первых, отсутствие реально ощутимого вреда, нанесённого тайным братством внутренней и внешней политике империи, а также глубокое убеждение членов общества в недопустимости революции и кровопролития. В делах следствия отмечено: учредители общества «по самому положению учёных людей в свете, конечно, были бы не в состоянии ни вовлечь в своё общество военных или народ, ни сделаться скорою причиною восстания. Но вред от них мог произойти медленный и тем более опасный. Быв при воспитании юношества, они имели случай посевать в возрастающем поколении испорченность и приготовлять будущие неустройства. Но цель украйно-славянистов при таких средствах была бы достигнута не прежде, как через сотни или тысячи лет (это их собственные слова)».
Могло сыграть свою роль и искреннее раскаяние членов тайного братства, их возраст и немногочисленный состав. Горячностью и увлеченностью молодости пытается оправдать себя на допросах В. Белозерский. (В 1847 году ему исполнилось 22 года, Н. Гулаку – 26 лет, Н. Костомарову – 30). Раскаиваясь в своих заблуждениях, Белозерский в показаниях запишет: «Мы несчастливы тем, что сделались известны как преступники...»
Кроме того, власти не хотели лишний раз привлекать общественное внимание к проблемам, затронутым братчиками.
Татьяна Малютина, преподаватель ВГАУ
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
