Стараниями Татьяны Петровны Костомаровой местом ссылки стал Саратов. Все усилия она прилагала для того, чтобы облегчить участь единственному сыну, арест которого стал для неё настоящей трагедией.
11 июня 1848 года шеф жандармов граф А.Ф. Орлов на отношении к саратовскому гражданскому губернатору об отправке Костомарова «на службу» в Саратов и установлении «за ним строжайшего надзора» приписал: «Прошу быть к нему милостиву, человек с достоинствами, заблуждался и искренне раскаивается».
24 июля 1848 года сопровождавший бывшего узника офицер «сдал» историка саратовскому губернатору и, как заметил Николай Иванович, «получил от него квитанцию в передаче такой казенной вещи, какою я тогда сделался».
Саратов того времени имел вид большого уездного города, насчитывающего 25 тысяч жителей. А.С. Грибоедов в комедии «Горе от ума» называет этот город «глушью». Саратовский литератор П.Л. Юдин отмечает, что «в городе не было ни одного общественного садика, не говоря уже о какой-либо растительности вокруг зданий и домов горожан. О мостовых тогда не имели понятия. На улицах и дворах сплошь и рядом встречались кучи мусора и навоза. Саратов издавна славится своим нездоровым климатом, где чаще всего свирепствуют переметающая лихорадка, тифозная горячка и катаральная болезнь легких».
В 1848 году в городе свирепствовала холера. «Когда я выходил гулять и заходил в церковь, – позже опишет свои впечатления Костомаров, – то глаза мои неприятно поражались видом приносимых гробов, умирает человек до ста в день».
В письме к В.М. Белозерскому из Саратова историк пишет: «Не в добрый час выехал я из Петербурга. Вообразите, что маменьки до сих пор нет, и известия никакого. Если б я знал, что делается на Руси, то ни за что бы не отпустил её. Но, проехавши 1500 вёрст пространства, там и сям зачумленного холерою, да в добавок проживя три недели в городе, также не лишенном этой проклятой гостьи, я в отчаянии – грозит мне потеря матери, потеря, которую я едва ли вынесу...» Опасения историка, к счастью, оказались напрасными. Татьяна Петровна благополучно приехала вслед за ним.
Костомаров получил должность переводчика при Губернском правлении. Переводить было особенно нечего, и губернатор поручил ему ведать уголовным, а затем и секретным столом канцелярии, где, кстати, хранилось и дело самого историка. Костомаров заинтересовался делами раскольников, попытался понять постулаты их веры.
Однако очень скоро освободилось место редактора «Саратовских губернских ведомостей». В начале 1849 года Николаю Ивановичу была поручена вакантная редакторская должность. Предшественник его на этом посту исполнял одновременно ещё и должность начальника газетного стола, и Костомарову в «наследство» досталась эта обязанность.
Работа начальника газетного стола предполагала публикацию и рассылку в большом количестве сыскных статей. Натуре, не лишенной творческих порывов, ведение переписки, изобилующей унылыми канцеляризмами наподобие: «От такого-то числа...», «за таким-то нумером...», эта должность вряд ли приносила удовлетворение. Поэтому не удивительно, что ссыльный историк по возможности уклонялся от возложенной на него рутины. Он часто, «отзываясь болезнью», просто игнорировал свои обязанности, отчего делопроизводство газетного стола «отправлялось не с надлежащей быстротой».
Непонятным остаётся, как вольнодумца могли взять на службу редактором газеты, ведь над ним довлел запрет на печатание своих произведений. Но зато вполне объяснимо несколько прохладное отношение Костомарова к редакторским обязанностям: он и сам писал мало, и, по мнению современников, не особо старался привлекать к сотрудничеству местные таланты, имеющие способности к литературному труду.
Вскоре в Саратов вернулся А.Ф. Леопольдов, когда-то работавший редактором «Саратовских губернских ведомостей» и оставивший о себе очень хорошую память. Костомаров уступает своё кресло более успешному предшественнику. Но Леопольдов переводится во вновь учреждённую в начале 1851 года Самарскую губернию на должность чиновника особых поручений при губернаторе. Костомарова снова возвращают в газету. В этот раз его карьера на поприще журналистики была совсем короткой: не прошло и двух месяцев, как историка отстранили от должности. Всё дело было в курьёзном случае, который произошёл с ним.
Сам он, не без иронии, вспоминает об этом забавном эпизоде в автобиографии. Костомаров не знал значения слова «подчалки» (подчалок – на диалекте многих поволжских губерний – судно, которое привязывается на буксир к другому судну). За долги продавались подчалки какого-то саратовского купца. Историк, не предвидя конфуза, дал объявление, что «торг будет производиться в губернском правлении, и там можно видеть подчалки во всякое время». В результате его «отставили от должности редактора за неспособность».
Жизнь в Саратове для Костомарова и его матери не была легкой и безоблачной. Свидетельство тому – письмо Татьяны Петровны к В.М. Белозерскому: «Добрейший Виктор Михайлович. Покорнейше вас прошу пришлите мне денег, не откажите в моей просьбе. Я больна целую зиму: ревматизм в обеих руках, нарыв на правой руке, на ладони – два раза резали, теперь едва пальцы перо держут; свело пальцы, никуда не гожусь. Николай теперь без жалованья, больной, постарел, поседел...»
В воспоминаниях Н.И. Костомарова жизнь в провинциальной глуши рисуется не столь мрачно: «Моя квартира вся была заставлена превосходными тепличными растениями: бананами, спарманиями, пальмами и другими; всё это я купил в прекрасной оранжерее и довольно дёшево, как и вообще жизнь в Саратове отличалась чрезвычайною дешевизною. Ассигнуя какой-нибудь рубль, можно было иметь отличный обед с ухой из свежих стерлядей, с холодной осетриной, жареными цыплятами и фруктами для десерта. Стерляди и осетры продавались живыми».
Постепенно Костомаров знакомится с интеллигенцией города. В 1851 году он встретился с будущим известным революционным демократом Н.Г. Чернышевским. Между ними установились довольно дружеские отношения, продолжавшиеся всю жизнь, хотя и не переросшие в идейную близость.
«Видя свою карьеру расстроенною, видя себя оторванным от своих любимых занятий, лишившись на время, по крайней мере, цели в жизни, – отмечал Чернышевский, – Николай Иванович скучает, тоскует; он пробует заниматься; но невозможность видеть свои труды напечатанными отнимает охоту трудиться». Чернышевский пытается помочь ссыльному историку: ищет для него нужные журналы, уговаривает посещать музыкальные концерты, побуждает бывать в обществе, а главное – горячо уверяет в необходимости во что бы то ни стало продолжать научные исследования.
Костомаров в беседах с Н.Г. Чернышевским касался идеи славянской федерации. Чернышевский не разделял взглядов историка, считая, что воплощение подобной идеи на практике даст результаты, «вредные для русских, вредные и для других славян». Однако в пропагандируемых Костомаровым мыслях о славянском государственном единстве не было, писал Чернышевский, «племенных эгоистических мотивов». Костомаров не выговаривал для малороссов каких-либо особых привилегий и стоял за безусловное равенство больших и малых наций в будущей федерации. Видя в этом «честный образ мыслей», Чернышевский, несмотря на жаркие споры по поводу «ненавистной» ему мысли о славянском единстве, не разрывал отношения с Костомаровым.
Историк не разделял многое из идей и убеждений Чернышевского. Его религиозное чувство было оскорблено нигилистическим отношением к религии как к «слабости суеверия, – передает Костомаров суждения Чернышевского, – и источнику всякого зла и несчастья для человека». Заявления, что «бессмертие души есть вредная мечта, удерживающая человека от прямого пути главнейшей цели жизни – улучшения собственного быта на земле», Костомаров решительно отвергал.
Костомаров резко возражал против утверждений Чернышевского, что «весь общественный порядок, удерживающийся до сих пор, есть великое зло, которое разрушится при дальнейшем развитии человеческой мысли», будто «никакое из правительств, существовавших в различных формах, не может назваться хорошим» и «нам нужен радикальный переворот». Этих революционных тезисов Костомаров не принимал ни в Саратове, ни позднее, когда они с Чернышевским часто встречались в Петербурге.
Н.Г. Чернышевский довольно трезво оценивал политические взгляды Костомарова. На вопрос своей невесты О.С. Васильевой: будет ли Костомаров участвовать в революционном перевороте, Чернышевский убежденно ответил: «Он слишком благороден, поэтичен; его испугает грязь, резня».
Летом 1852 года историк по ходатайству саратовского губернатора милостью наследника цесаревича Александра (который в отсутствии Николая I управлял делами государства) был отпущен в Крым на лечение. Он объехал почти весь полуостров, с одесским профессором Н.Н. Мурзакевичем побывал на раскопе древнего кургана в Керчи, увидел Севастополь перед его разрушением в Крымской войне (1853-1856 гг.).
По возвращении в Саратов Костомаров увлекается этнографией. Привлекает к этому делу свою знакомую Анну Никаноровну Пасхалову. Совместно они организуют в Саратове сбор и обработку народных песен, сказок, легенд, благодаря чему Костомаров познакомился с народной великорусской поэзией, которую до того времени знал только по книгам.
Историк понемногу публикует собранный материал в местной прессе. На одну из публикаций пришел суровый отзыв цензора из Петербурга, где указывалось, что «Саратовские губернские ведомости» печатают песни непристойного содержания. Относительно строф:
«Чужемужни жёны – лебёдушки белы,
А моя шельма жена – полынь горькая трава»
отмечалось: «мерзость, гадость; если такие песни существуют, то дело губернского начальства искоренять их, а не распространять посредством печати». Директор Саратовской гимназии, допустивший песню в печать, сумел «отписаться и оправдаться». Костомарова к делу привлекать не стали.
В 1854 году историк становится делопроизводителем Саратовского статистического комитета. Он увлекается изучением и обобщением статистических данных. В Саратовских губернских ведомостях публикуются его исследования: «Взгляд на состояние саратовской вывозной торговли в отношении предполагаемой железной дороги между Москвой и Саратовом», «О промышленной, ремесленной и торговой деятельности в уездных городах Саратовской губернии в 1853 году». В них учёный предстаёт как мастер философско-аналитических, экономических выводов, сделанных на основе скрупулёзного изучения источников, а также, что не менее важно – как талантливый литератор, умеющий преподнести эти выводы в доступной читателям художественной форме.
В годы саратовской ссылки он изучал физику и запускал воздушный шар, наблюдал в телескоп звёздное небо и посещал сеансы спиритизма. Но любимым делом учёного продолжает оставаться история.
Костомаров и тут не изменял себе: ходил-ездил в народ, изучал архивы Саратова, Царицына, уездных городов. Он исследовал историю Саратовского края, что в дальнейшем сказалось на формировании его федералистской концепции. Как публицист, Костомаров в газетных статьях обстоятельно анализировал текущее состояние хозяйственной деятельности, экономики губернии. Опираясь на конкретные факты, он, можно сказать, обоснованно сражался за первоочередное строительство железной дороги из Москвы не в Нижний Новгород, а в Саратов.
А главное – Костомаров увлеченно пишет «Богдана Хмельницкого». Над этой монографией историк продолжал работать до последних дней. При жизни автора с исправлениями и дополнениями она публиковалась четыре раза.
В этой фундаментальной работе учёного наряду с историческими описаниями, анализом и детальным разбором событий прошлого, встречаются и политологические размышления автора о власти, государственном устройстве. Так, по мнению Костомарова, «монархическое правление, при всех случайных проявлениях рабства, бесправия, произвола и невежества, имеет то важное достоинство, что если верховная власть попадётся в руки благомыслящих лиц, то появляется возможность полезных изменений и преобразований. Дурной республике нет никакого спасения. Республиканское правление, бесспорно, есть наилучший, желаннейший строй человеческого общества, но оно совместно только с тем, что есть наилучшего в человечестве – с равноправием, общественной энергией, честностью и стремлением к просвещению. Если этого нет – республиканское правление ведет государство к погибели, и рано ли поздно – это государство или перестанет быть республикою, или достанется другим».
В феврале 1855 года умер Николай I. Костомарову дали четырёхмесячный отпуск для поездки в Санкт-Петербург. В автобиографии историк делится дорожными впечатлениями: «Это было время всеобщих надежд на обновление России, ... у всех слышалась вера в доброжелательство и ум нового Государя, и уже тогда наперерыв говорили, как о первой необходимости, об освобождении народа из крепостной зависимости. В одном месте на дороге с нами встретился помещик Нижегородской губернии, который сознавался, что если последует освобождение, то оно принесёт дворянству сильный удар и подорвёт его материальные выгоды; но «нечего делать», говорил он, «надобно принести в жертву всё для пользы народа; ведь жертвовали же и достоянием, и самою жизнью в минуты угрожавшей отечеству опасности, тем более обязаны послужить ему в таком важном деле, которое обновит его на многие поколения».
В Петербурге большую часть времени Костомаров использовал для работы в Публичной библиотеке, где он проводил по 10-12 часов в сутки, изучая печатные источники и рукописи. На основании летописей и памятников песенного народного творчества, вернувшись в Саратов, пишет исторический очерк «Иван Свирговский, украинский козацкий гетман XVI века».
В связи с коронацией Александра II в августе 1856 года Костомаров был амнистирован. С него сняли полицейский надзор, но запрещение служить «по учёной части» оставалось в силе. Историк остался служить в Саратове и параллельно готовил к печати свои работы.
Но тут серьёзно ухудшается его зрение. По рекомендации окулистов в начале мая 1857 года Костомаров едет на лечение в Германию.
А в это же время Тарас Григорьевич Шевченко, освобождённый от военной службы, оказался в Саратове. В дневнике он отметит: «Едва пароход успел остановиться у Саратовской набережной, как я уже был в городе и... нашёл квартиру Татьяны Петровны Костомаровой. Добрая старушка, она узнала меня по голосу... она привитала как родного сына, радостным поцелуем и искренними слезами... И, боже мой, чего мы с ней не вспомнили, о чём мы с ней не переговорили... В первом часу ночи я расстался с счастливейшею и благороднейшею матерью прекраснейшего сына». С Николаем Ивановичем Костомаровым он встретится годом позже.
Несмотря на длительную разлуку, Т.Г. Шевченко не утратил интерес к судьбе друга, следил за его публикациями. В дневнике поэта на странице, датированной 22 сентября 1857 года, встречаем запись: «...лежал и читал «Богдана Хмельницкого» Костомарова. Прекрасная книга, вполне изображающая этого гениального бунтовщика. Поучительная, назидательная книга! Историческая литература сильно двинулась вперед в продолжение последнего десятилетия».
Поездка Н.И. Костомарова затянулась. Он (помимо Германии) посетил Швецию, Италию, Францию, Швейцарию, Австрию. Сделал остановку в Праге, которая показалась ему «совершенно немецким городом», где «по-славянски никто не отваживался говорить, и большинство считало это признаком невоспитанности». В Праге он был тепло принят «патриархом чешского славянства» Вацлавом Ганкой, который подарил ему свои произведения.
По возвращении «первой и отрадной вестью, приятно поразившею» его в отечестве, «был слух о том, что готовили освобождение крестьян от крепостной зависимости, и что на днях должен выйти манифест об учреждении по этому предмету комитетов во всех губерниях».
По приглашению саратовского губернского предводителя дворянства князя В.А. Щербатова Н.И. Костомаров с сентября 1858 года семь месяцев работает делопроизводителем в Саратовском губернском дворянском комитете по улучшению быта крестьян. Итог работы комитета сводился, по словам Костомарова, к постановлению: «отпустить безвозмездно всех дворовых людей и не удерживать крестьянского имущества в пользу дворянства». За работу в Саратовском комитете Костомаров получает первую в своей жизни государственную награду – серебряную медаль на Александровской ленте.
В течение 1857-1858 годов публикуются три крупных, написанных в Саратове труда историка: «Богдан Хмельницкий и возвращение Южной Руси к России», «Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях» и «Бунт Стеньки Разина». Министр народного просвещения Е.П. Ковалевский, лично ознакомившись с работой Костомарова «Бунт Стеньки Разина», разрешил допустить его к печати. Описывая события гражданской войны 1670-1671 годов по архивным источникам, этнографическому, фольклорному материалу Поволжья, Костомаров создал ценный научный труд, аналога которому не было ни тогда, ни десятилетиями позже. Сочувствуя Разину и его сторонникам, историк не принимает их методов борьбы, выступает против жестокости и кровопролития. Свою работу он заканчивает словами: «Не дай, Господи, всякому доброму крещёному человеку дожить до той поры, как опять придет Стенька!»
Александр II был извещен, что работа Костомарова о Стеньке Разине отличалась «дурным направлением». Когда Е.П. Ковалевский позволил себе не согласиться с подобным утверждением, император решил сам прочесть эту книгу. Его отзыв о ней оказался одобрительным, и в октябре 1859 года Александр II разрешил Костомарову служение по учёной части.
Решение императора определило судьбу Костомарова. В апреле 1859 года вышел в отставку профессор русской истории Петербургского университета академик Н.Г. Устрялов. Костомаров получил приглашение занять его кафедру. Он в тот же день написал о своем согласии. С позволения императора Костомаров был утверждён в звании экстраординарного профессора при Санкт-Петербургском университете.
К этому времени завершилась деятельность губернского комитета, и ничто не удерживало Костомарова в Саратове.
В этот город Костомаров вернется ещё раз – летом 1866 года для продажи дома, стечением обстоятельств ставшего его собственностью. Пользуясь случаем, историк, «несмотря на нестерпимый зной», объедет город, посетит любимую им монастырскую рощу, «куда так часто ездил пить чай», повидает друзей и знакомых. Задерживаться в Саратове надолго не станет – оформит купчую крепость на продажу дома и на следующее же утро уедет.
О Саратове он не забывал, а в момент душевного расстройства даже хотел вновь поселиться там. В письме Даниилу Лукичу Мордовцеву в Саратов от 1872 года Костомаров просит узнать «в чьих руках сад Сосновцевых, и не продадут ли его? Я бы купил, приехал и поселился там, сотворив себе единую келейцу малу». Всё это письмо проникнуто глубоким трагизмом. «Прошли годы – он вспомнил о прежнем изгнании – и его потянуло опять туда, в изгнание. Устал, всё надоело – тоска – в лес, в келейцу малу», – комментирует письмо Д.Л. Мордовцев.
Татьяна Малютина, историк (Воронеж)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
